Портрет лейтенанта на фоне забытой войны. Часть 1

Опять черновик! Будет продолжение!
Вагон немилосердно трясло и мотало на рельсах, отчего деревянная скамейка постоянно пыталась сбросить на пол его многострадальную задницу, и, он, чтобы не упасть, вытянул вперед ноги и уперся подошвами тяжелых бутс в спинку противоположной скамейки.
Над головой мотался фонарь с огарком толстой свечи, которую зажег проводник, после того, как поезд далеко позади оставил линию фронта.
Фонарь прыгал вместе с вагоном, и свет в купе выписывал немыслимые эволюции, освещая то его ноги в новых обмотках, то полы шинели, то карабин, с обернутой тряпкой затвором. Он был один в купе. Таких, как он, счастливчиков-отпускников, в вагоне был едва ли десяток. Остальные солдаты, часть которых отвели на переформирование, сошли на предпоследней станции.
Дела на фронте шли не шатко ни валко, поговаривали об очередном наступлении, но разговоры были вялые, отчего можно было сделать заключение, что фронт еще не скоро стронется с места. Однако в отпуска фронтовиков отпускали неохотно, слишком много в последние месяцы в часть прислали новобранцев, которых надо было натаскать, поэтому уже повоевавших и нюхнувших пороху солдат заставляли возиться с бестолковой молодежью.
Однако ему повезло, одному-единственному на всю роту, и причина было в том, что он был кандидатом на офицерский чин. Поэтому его, как закончившего два курса университета, посылали на месячные офицерские курсы, после которых он в чине второго лейтенанта должен был вернуться в роту, и поставлен командовать взводом.
До этого он уже успел зарекомендовать себя как командир полувзвода, а когда в сентябрьских боях убили последнего взводного, что прибыл на фронт буквально за день до своей гибели, он принял взвод, затем должность старшего офицера роты и даже сутки побыл командиром роты, поскольку были последовательно выбиты все офицеры, а ротный был тяжело ранен в живот. Впрочем, от роты остались куцые ошметки, всего двадцать один солдат с двумя сержантами. Их батальон отвели на переформирование, и он с облегчением сдал назад новым офицерам все свои должности: сначала ротного, старшего офицера роты и даже взводного.
Теперь с отпускным билетом, бережно завернутым в целлофан и спрятанным вместе с военным билетом во внутреннем кармане солдатской куртки, он ехал в первый отпуск на войне. Его ждал Остров, Земля предков, ждали родители и даже одна рыжеволосая красотка с соседней улицы.
Перед городом в его купе заглянул пожилой проводник в потертом мундире и с извинениями погасил свечу в фонаре, объяснив, что в городе уже были воздушные налеты и теперь требуют соблюдать светомаскировку. Он пожал плечами и только пододвинул к себе поближе ранец, каску и карабин, чтобы потом не искать в темноте.
Перед городом поезд снизил скорость и бесконечно долго втягивался в городские кварталы. Он посмотрел в окно, но ничего не было видно  в темноте, и стал покорно ждать, когда поезд дотащится на станции.
Наконец поезд втянулся под своды железнодорожного вокзала. Там горели неяркие синие лампы, в свете которых проходящие фигуры выглядели снулыми рыбами, еле шевелящими плавниками в огромном аквариуме.
Он открыл дверь купе и спрыгнул на влажный асфальт. Звонко цокнули новые подковы на ботинках. Воздух был сырым, пахло паровозной гарью, и по перрону  сновали военные, гражданских не было.
Едва он отошел от вагона, как послышалась команда:
- Отпускники! Построиться  в голове поезда!
Он поспешил к паровозу, где выстроилась жидкая шеренга отпускников, и стал в конец шеренги. Подошел высокий офицер и, держа в руках список, произвел перекличку. Отсутствовали трое. Двое военных полицейских тут же рванулись по вагонам, откуда через несколько минут выволокли пьяных солдат, и отдельно от них ранцы, винтовки и каски. Пинками их пригнали к шеренге и поставили в строй. Офицер подошел к ним и потребовал  отпускные билеты. Когда пьяные солдаты отдали их офицеру, тот аккуратно сложил вместе, подравнял края, а потом демонстративно-медленно изорвал их на мелкие кусочки, которые выбросил на перрон, и мокрый серый асфальт запятнали светлые кусочки бумаги, которые тут же затоптали тяжелые солдатские башмаки.
Шеренга с испуганным изумлением наблюдала, как офицер только что жестоко лишил троих честно заработанного отпуска, а один из залетчиков, высокий солдат, в кое-как застегнутой куртке, из-под которой виднелась несвежая исподняя рубаха, со словами: «Что ж ты деешь, гнида, - вывалился из строя и попытался ударить офицера, но тот со скучающим видом отклонил голову в сторону, и солдатский кулак просвистел мимо, и на солдата навалились военные полицейские, повалили на перрон и заломили руки. Солдат возмущенно орал и громко ругался, а шеренга отпускников заволновалась и зароптала.
Офицер недовольным тоном процедил:
- Есть еще желающие расстаться с отпускным билетом?
Шеренга мгновенно испуганно замолчала.
Сержант из военной полиции обошел шеренгу отпускников, внимательно осматривая каждого солдата, и потом негромко приказал: «Предъявить вещи к осмотру».
Впрочем, вещи в ранцах были осмотрены поверхностно, и отпускников распустили. Оставшихся двоих залетчиков увела военная полиция. Настроение было напрочь испорчено.
Он отошел в сторону и посмотрел на циферблат больших станционных часов. Они прибыли в город в 7 вечера. До парома было еще двенадцать часов. Впереди Можно было пойти посидеть в солдатское кафе и выпить кружку-другую пива, а потом, с перерывом, еще пару кружек пива. Все равно было нечего делать до посадки на паром.
Можно было походить по городу и посмотреть на городские достопримечательности. Город был старинный, и в нем было что посмотреть, и раньше, до фронта, он бы, не задумываясь, побежал, но сейчас что-то надломилось у него в душе и хотелось посидеть в тишине и надраться. Раньше он совсем не пил и не понимал, что его университетские товарищи находили в выпивке, и сторонился таких попоек, но сейчас он почувствовал, что стал другим человеком и с усмешкой вспоминал свои прежние чаяния. Он пробыл на фронте совсем немного, всего семь месяцев, и если в первый месяц было затишье, то в остальные начались ежедневные обстрелы тяжелой артиллерии, а потом пошли серьезные бои, особенно в последние дни, которые перемололи его воинскую часть, и санитары едва справлялись, вынося раненых и убитых из траншей. Ему повезло, несколько раз несильно царапнуло осколками по телу, пару раз засыпало, да один раз контузило. Его стали звать счастливчиком, когда в блиндаж, куда он только спустился, угодил снаряд, пятерых размазало по стенкам, а он отделался контузией и временной глухотой. Правда, после этого случая стало часто болеть голова, но кто на фронте обращает внимание на такую мелочь. На фронте было предельно просто – самое главное - выжить и уцелеть и в ни в коем случае не загадывать на новый день.
Кроме того, болтаться по городу, который хоть и находился относительно далеко от фронта, но был переполненным военными и поэтому не было особенного желания  постоянно отдавать честь и показывать всем желающим свой отпускной билет.
Однако его скромному желанию не суждено было сбыться.
Едва он вышел за пределы вокзала и направился к солдатскому кафе, как сзади послышался торопливый лязг подкованных башмаков по асфальту, и его тронули за рукав. Он обернулся. Перед ним стоял сержант из военной полиции, из тех, кто недавно проверял солдатские ранцы.
- Вам приказано вернуться, - пролаял сержант.
- Что случилось? – с тревогой спросил он.
- Не могу знать.
Он чертыхнулся, возвращаться на вокзал, к военным полицейским, совсем не хотелось, мало ли что они там придумали, да еще, не дай бог, попытаются лишить его отпуска. Нет, лучше о таком не думать.
Они вернулись на вокзал. Там, в тесной комнатушке военной полиции, где сидели на полу печальные недавние залетчики, с которых так и не сняли наручники, за столом сидел капитан с красными глазами и сонным лицом. Увидев его, он гаркнул:
- Где мое кофе?
Полицейский, находившийся в этой комнатушке, шумно вздохнул и снял со спиртовки чайник и стал заливать в большую кружку кипяток. По комнате поплыл запах настоящего кофе. Он потянул носом запах и мечтательно улыбнулся. Давно забытый запах кофе, с которым тесно сплелись воспоминания о доме.
Капитан кивком показал на него полицейскому:
- Плесни и ему, - ему достался маленький стаканчик с кофе.
- Садитесь, - неожиданно вежливо предложил капитан, и он уселся на ободранный стул возле стола.
На полу завозились задержанные. Капитан на них цыкнул, и они тут же затихли.
Капитан сделал первый глоток кофе и заговорил:
- Раньше я не очень любил кофе, предпочитал чай. Но сейчас, на фронте, поспать просто некогда, и стал предпочитать пить кофе. На часок другой взбодришься, и то хорошо.
Он удивленно поднял глаза на капитана, какой тут фронт? Фронт отсюда в двухстах километрах. Можно сказать глубокий тыл, тут   не сидят в окопах, уткнувшись носом в мокрую глину, пережидая обстрелы тяжелыми чемоданами, и земля под тобой не вздрагивает от взрывов, а ты истово шепчет, как молитву, «меня не убьют, меня не убьют», а за воротник шинели постоянно сыплется земля от близких разрывов.
Капитан понял его взгляд и усмехнулся:
- У каждого свой фронт. Город переполнен военными, которым только и дай, что подраться и выпить,  и стянуть, что плохо лежит. Полно дезертиров, паникеров и  шпионов. Теперь почти каждую ночь прилетают вражеские цепеллины, которые нас бомбят. Так что у нас здесь своя линия фронта, за вашей линией фронта. Такая невеселая тавтология получается. Еще в военной полиции не хватает грамотных людей. Просто катастрофически не хватает. Я совершенно случайно увидел ваши документы. Вы ведь едете на офицерский курсы?
Он кивнул головой.
- Может быть, перейдете на службу к нам? Учтите, я не приказываю, хотя имею право, я прошу! Не надо думать, что мы звери, отлавливающие таких обормотов и лишающих их отпуска. -Капитан указал кружкой на сидевших на полу задержанных. - Это досадные мелочи.
Он растерялся, такое неожиданное предложение. Он, как и все фронтовики, ненавидел и боялся военную полицию, а теперь получается, ему прикажут ловить своего брата-фронтовика, за лишнюю выпитую кружку пива или чего покрепче, и лишать   заработанного честным трудом отпуска?
Капитан испытующе смотрел на него, а он лихорадочно соображал, что ему ответить. Если согласится, то отпуск и офицерские курсы накрываются медным тазом. Если не соглашается, все равно за него решат, а только будет вынужден взять под козырек. Слишком неожиданное предложение, чтобы просто так на него ответить.
Он молчал, не зная, что сказать, и капитан тогда решил:
- Время у вас подумать еще есть, паром придет в двенадцать, сейчас, - он посмотрел на часы, - только девять. Давайте хорошенечко подумайте, а пока выполните одну мою небольшую просьбу. Тут привезли одну девочку, немую, с запиской, это дочь одного из офицеров с Н-ского направления. Там знаете, идут очень серьезные бои. Вполне возможно, что офицер, отец ребенка, погиб.
Непонятно, как она очутилась на фронте, но надо передать ребенка родственникам. В записке указан адрес, куда надо отвести ребенка. Поэтому вам первое поручение - отвести ребенка по адресу. Там можете заночевать, а утром приходите на станцию. Кстати, давайте мне свой отпускной билет. Повторяю, девчонка немая. Поэтому постарайтесь как-то наладить с ней контакт.
У него тут же вытянулось лицо, все, пропал отпуск, и капитан, усмехнувшись, сказал:
- Я очень вежливо попросил, а вы не отказались, промолчали, поэтому считаю, что ваше молчание, - это знак согласия. Потом, чтобы вы не поддались великому искушению, равному искушению нашего Бога-Отца и не отплыли на Остров.
Вот же вляпался, с тоской подумал он, непослушными руками расстегнул шинель и достал заветную бумажку. Капитан забрал её и положил в папку и приказал находящемуся в комнатушке полицейскому:
- Приведите сюда девочку.
Военный полицейский с шумно встал, с хрустом потянулся и стал так долго собирать свою сбрую, что капитан, не выдержав, гаркнул:
- Ты еще здесь? Что-то ты долго собираешься, думаю, пора тебя отправить на фронт, там быстро научат собирать амуницию.
После слов капитана полицейского словно ветром сдуло, а капитан, выругавшись, сказал:
- Видишь, какие остолопы у нас служат.  Разве с такими олухами можно ловить шпионов?
На полу завозились залетчики::
- Господин капитан, нам бы в туалет, а то мочи нет терпеть, иначе тут все обгадим.
- Если не терпится, можешь напрудить в штаны, но убирать будешь сам. Подожди, сейчас придет этот олух, и вас выведут оправиться.
- Господин капитан, а что с нами будет? Опять отправят в часть?
- Не думаю, вы же в отпуске, вот и будет вам отпуск,  посидите здесь с недельку, будете расчищать завалы, а потом вернетесь в свои части. Это же так здорово: кормежка, сон, физическая работа на свежем воздухе, и главное, - капитан поднял вверх указательный палец, - никто по вас не стреляет и не пытается убить. Вы   поправитесь на дармовых харчах, ряшки отъедите, сослуживцы будут завидовать, когда вы соловьями будете заливаться, как отлично провели отпуск.
- Кормят тут дюже плохо, - вставил высокий залетчик в расстегнутой шинели.
- Дома хорошо будешь лопать, а здесь будешь жрать, что дают. Думаете, не знаю, как кормят на фронте, под обстрелами? Одними сухарями, хорошо еще, если не цвелыми и с живностью.
- Так-то оно так, - уныло протянул залетчик в расстегнутой шинели, - только хотелось домой, а тут, видишь, какая непруха.
Залетчики завозились на полу, пытаясь подняться, но капитан вновь на них цыкнул:
- Пить меньше надо! Вот сидит ваш приятель, - капитан кивнул на него, - трезвый, так я ему даже предложение сделал, сами слышали, не то, что вам, олухам.
- Гусь свинье не товарищ, он чистенький, из господ, не то, что мы, сиволапые, и идет служить к держимордам, - другой залетчик сплюнул на пол.
- Слышь, ты куда, сволочь, плюешь, теперь будешь языком своим поганым вылизывать здесь полы, - разозлился капитан, и когда вошел полицейский с девочкой, приказал:
- Всыпь этому говоруну десяток горячих, а потом  пусть здесь все уберет, и чтобы было чисто, иначе сам будешь потом убирать, - и показал кружкой на усатого залетчика.
Тот втянул голову в плечи, ожидая, что полицейский сейчас отходит его дубинкой, но капитан пробурчал: «потом, не при девочке».
Девочка была высокая, тоненькая, одетая в осеннее длинное пальтишко, голову и плечи туго окутывал большой платок, завязанный на спине, на ногах шерстяные чулки с гетрами и солдатские ботинки самого маленького размера. Впрочем, ботинки все равно были большими, и девчонка при ходьбе тянула ноги, видно опасаясь, что выскочит из ботинок. 
Лицо у девчонки было чистое, высокий лоб, светлые брови, небольшие глазки непонятного при таком освещении цвета, прямой носик и пухлые детские губы. Подбородок был аристократический, с маленькой, едва заметной ямочкой.
- Иди, сюда, Лерисол, - неожиданно мягким голосом позвал капитан.
Девочка послушно подошла к капитану.
- Сейчас тебя этот солдат, - капитан показал на него, отведет тебя к родственникам матери. Ты меня поняла?
Девочка кивнула головой.
- Будь послушной и ничего не бойся, этот солдат хороший, и тебя не обидит.
Капитан достал из стола пакет.
- Здесь документы девочки, а вот здесь и адрес, - капитан взял другую бумажку и протянул их солдату.
- Я же совсем не знаю города, - поспешно сказал он, - и мне этот адрес ничего не говорит.
- Карту читать умеешь?
Он кивнул головой, и капитан, развернув на столе карту города, поводил по карте пальцем и ткнул в какую-то точку на ней:
- Вот  тот дом, куда ты должен привести девочку.
Он внимательно посмотрел на карту, запоминая улицы, по которым надо будет вести девочку, и понял, что легко заблудится в этом лабиринте ночью, когда из-за воздушных налетов отключено освещение, улицы будут пустынны, и вряд ли кто будет специально болтаться по улицам, чтобы подсказать им дорогу.
- Может, вы дадите провожатого или какой-нибудь транспорт, чтобы подвезли? – с надеждой спросил он.
Капитан скрипуче рассмеялся:
- Может, тебе еще отсыпать щедрой рукой десяток золотых, накрыть стол в шикарном ресторане и посадить рядом с тобой принцессу Маргит? Она как раз приехала в город, как патронесса военных госпиталей с выводком своих подруг, которые возжелали оказывать помочь увечным воинам? Ты будешь развлекать её светской беседой, а мы бросим все силы военной полиции, чтобы вас охранять и не дай бог с божественной головки Маргит упадет хотя бы один волос?
- Вы шутите, господин капитан. Мой отец из захудалой ветви старого рода ЧЧ, которые в последний раз были в Королевском дворце лет этак двести назад, поэтому принцесса Маргит не снизойдет до разговора со мной, не то, чтобы составить мне компанию в ресторане.
- Сразу видно  замшелого фронтового пенька. В последнее время Королевская семья стала демократичнее, постоянно устраивает приемы, куда приглашают солдат-фронтовиков, а сама Королева вместе с дочерью принцессой Маргит патронессы военных госпиталей.
- Я понял, господин капитан, - и протянул руку девочке. – Пошли искать твоих родственников.
Девочка посмотрела на капитана, тот кивнул головой, и она протянула ему свою ладошку. Рука у девочки была теплая, пальчики тонкими, и она крепко вцепилась в него. Он собрался выйти, но сержант, приведший девочку, прохрипел:
- Вещи барышни не забудьте, - и протянул ему небольшой саквояж.
-  Стой, - неожиданно остановил его капитан. – Так и пойдешь?
- Да, - недоуменно ответил он.
- У тебя кроме карабина оружия нет?
- Он замялся, в ранце был спрятан револьвер, который он забрал у убитого офицера, но солдатам револьверы не положены, поэтому спрятал его в ранец, когда собирался в отпуск.
- По глазам вижу, что есть револьвер, - усмехнулся капитан. – Давай, доставай и заряди, ночью по улицам пошаливают лихие ребятишки, а тут такая навстречу неожиданная добыча, - солдат и девчонка. Как не облегчить их карманы.
Он помедлил, но капитан его поторопил, быстрее, не задерживайся, у нас еще дел по горло.
- Но как я пойду с револьвером, у меня руки будут заняты.
- Да, незадача, - согласился капитан, немного подумал, и приказал сержанту. – Принеси сюда вещмешок.
- Господин капитан, - неожиданно взмолился сержант, - вещмешок нам самим нужен…
- Цыц, знаю, как нам нужен, - передразнил его капитан, - небось, барахлом забил, только никак отослать не можешь. Давай, неси!
Сержант, понурив голову, пошел исполнять приказание. Вернулся он с большим вещмешком. Такие вещмешки стали выдавать солдатам противника на третьем году войны, вместо ранцев.
Он уложил, не раскрывая, саквояж в вещмешок, туго затянул горловину, и при помощи сержанта сумел надеть вещмешок сверху ранца. Получилось не очень удачно, лямки ранца и вещмешка давили на плечи, он потерял подвижность,  зато освободилась одна рука. Он зарядил револьвер, подвесил   кобуру с ним нам ремень и вышел с девочкой в темень городских улиц.
Ночной город, лабиринт узких улочек, в которых было легко заблудиться. Улицы были пусты и темны  и они быстро бы заблудились, если бы он, когда капитан показывал карту, показал в качестве ориентира собор шестнадцатого века постройки. Шпиль собора был виден из любой части города.  Улица с тем домом, где жила родня девочки, была совсем недалеко от этого костела. Чем дальше они отходили от вокзала и приближались к центру города, тем меньше на улицах было солдат. Изредка улицы оглашались пьяными воплями, кое-где в городе начиналась заполошная стрельба, и тогда он останавливался, и девочка крепко прижималась к шинели лицом. Несколько раз мимо них прошмыгнули подозрительные типы, однако они не стали задерживаться, видно солдат с девчонкой были им неинтересны. Пару раз его останавливал военный патруль, но капитан снабдил его таким пропуском, что стоило его показать, как ему вежливо козыряли и отпускали. Так они пробродили по городу около часа. Он привык долго находиться на ногах, но девчонка устала и еле тащилась за ним. Где эта чертова улица? Эх, в роте он бы давно спал в крысиной норе.
Наконец, он нашел нужную улицу и добрался до нужного дома. Это был двухэтажный большой дом с темными окнами. Он долго проворачивал улитку звонка, и слышал, как звякал колокольчик за дверью, но никто не спешил открывать. Девочка, усевшись на вещмешок, уже спала, а он стал злиться на трусливых обитателей дома и стал прикладом карабина стучать по двери. Наконец, после того, как он раз в пятый или шестой ударил прикладом по двери, послышались торопливые шаги и за дверью раздался испуганный голос: «Вам кого?»
Со злости он брякнул: «Военная полиция, немедленно открывайте!», а потом до него дошло, что он ведет себя так, словно дал согласие на службу военной полиции.
Однако дверь не спешили открывать, и тогда он не выдержал:
- Если сейчас не откроете, высажу дверь!
Его решительный тон наконец-то произвел необходимое впечатление, воры так себя не ведут, и дверь со скрипом чуть-чуть отворилась, блеснул неярким светом фонарь с защитным стеклом, и испуганный женский голос сказал: «Покажите ваши документы».
Он сунул в щель пакет, полученный от капитана.
- Что это? – недоуменно спросил тот же голос.
- Документы на девочку, которую я привел.
- Но мы никого не ждем, - и попытались закрыть дверь.
Он успел поставить в дверную щель свой ботинок, и не терпящим возражения голосом приказал:
- Зовите хозяев.
- В доме только госпожа Д., хозяина нет дома.
- Так зовите её!
- Но она спит!
- Черт возьми, так разбудите её!
- Уберите, пожалуйста, ногу, я закрою дверь.
- Нет, не уберу.
- Хорошо, подождите.
За дверью послышались удаляющиеся шаги. Он облегченно вздохнул, скоро он сдаст с рук на руки эту девчонку и сможет поспать хоть несколько часов. Если повезет, еще и постели. Он посмотрел на девчонку. Та продолжала спать, перебранка со служанкой её не разбудила.
Наконец, вернулись те же шаги, и тот же голос сказал:
- Мы никого не ждем, это ошибка, но мадам М. разрешила войти. Утром разберетесь.
Дверь, наконец, широко распахнулась, он взял в охапку спяющую девочку и зашел в дом.
В доме было тепло. От тепла его неудержимо стало клонить в сон.
С лестницы спустилась мадам Д.:
- Это какая-то неумная шутка. У меня никогда не было родственника и тем более такой племянницы. Поэтому вы, к сожалению, пришли не по адресу. Скажите, откуда знаете эту девочку.
Он отвернул обшлаг шинели и посмотрел на наручные часы с огромным циферблатом и светящимися в темноте стрелками. Этими часами он очень гордился и снял их с убитого вражеского офицера. Он ответил, невольно подражая покойному командиру роты – капитану Н., который был болезненно пунктуальным, всего, что касалось времени:
- Я знаю эту девочку ровно один час двадцать минут. Мне её поручили проводить к вам. Больше ничего о ней я не знаю.
Мадам Д. посмотрела на девочку, что устроилась спать на стуле, и тяжело вздохнула:
- Право, не знаю, что и делать.
Он решил перехватить инициативу:
- Может, вы позволите девочке переночевать у вас? Представьте, я возвращаюсь на вокзал и кому я верну эту девочку? Возможно, тот офицер уже ушел, а больше никто ничего не знает.
- Хорошо, - решила мадам Д. после минутного колебания. – Пусть остается до утра.
- Тогда позвольте и мне остаться у вас. Поверьте, я тихий, смирный, не кусаюсь и обещаю ни к кому ночью не приставать. Я готов, как собака, довольствоваться ковриком у двери. Этот коврик у двери, - он показал на него, - после деревянных нар в крысиной норе мне покажется слаще любой перины.
- Хорошо, - словно зазвучали серебряные колокольчики, рассмеялась мадам Д. – Вы меня убедили.
- Мари, - мадам Д. повернулась к горничной. – Приготовь  девочке постель в комнате на втором этаже.
Мадам Д. подошла поближе к девочке:
- Бедняжка, совсем измучилась. Впрочем, ей не мешает принять ванную. Мари, сначала искупай её, а потом уложи спать.
Он навострил уши: ванная? Он не ослышался, разговор велся о ванной, и тут  же представил себя, в пене, в восхитительно-горячей воде, в которой можно долго нежиться и чувствовать, как у него начинают прорезываться жабры.
- Простите за наглость, можно и мне принять ванну?
Мадам Д. опять рассыпалась дробным смешком:
- Узнаю доблестных союзников, стоит только пустить их на порог, как они начинают распоряжаться чужим имуществом как своим собственным. Я не возражаю, но только вам придется купаться в той воде, в которой искупают девочку. Простите, но с дровами совсем плохо, и второй раз колонку просто нечем будет разжечь.
От избытка чувств он замахал руками:
- Что вы, мне и такая вода подойдет. Поверьте, ванную я не принимал уже несколько месяцев, поэтому меня все устроит.
Служанка подняла сонную девочку и повела её в ванную, мадам Д. извинилась и пошла спать.
Он снял с себя солдатскую сбрую, шинель, ботинки, просто сидел на стуле, шевелил босыми пальцами ног, ожидая своей очереди в ванную. От носков и ног ощутимо попахивало.
Он не заметил, как задремал, когда разбудила служанка, сообщившая, что ванна свободна, вручила толстый огарок свечи и сказала, что постелет ему в соседней комнате.
Огарок свечи осветил мыльную воду в ванной, оставшуюся после купания девочки, но он был небрезгливый, и с удовольствием, раздевшись, окунулся в воду.
Вода была чуть теплой, от нее пахло какой-то цветочной отдушкой, и он, яростно натерев тело мочалкой, потом долго сидел в воде и блаженствовал. Он уже  забыл, как это великолепно,   сидеть в ванной, даже чуть в теплой воде, отмокая и отдыхая душой и телом.  Это было невыразимо приятно. Однако тишина в доме пугала. На фронте тишина всегда предшествовала ураганному орудийному огню, и солдаты, словно черви, поглубже забивались в земляные норы, чтобы там пережить адский огонь, низвергающийся с небес.
Он сидел в воде до тех пор, пока она не остыла. После купания он переоделся в чистое исподнее, лежавшее у него в ранце, а грязное белье прополоскал в ванной и    развесил на веревках.
Босыми ногами прошлепал к постели и с удовольствием вытянулся хрустящей и жесткой накрахмаленной простыне. Вот оно, счастье. Спать на чистой простыне! С этой мыслью он уснул.