Выбор

 
Дима и Толян, они же Дмитрий Ильич Зимин и Анатолий Сергеевич Дубынин, возвратились из армии в один день – в пятницу, 25 июля 2003 года. Спрыгнув с подножки рейсового «Икаруса», следовавшего в Иркутск и притормозившего   у бренных останков когда-то благоустроенной автобусной остановки, ребята некоторое время стояли, молча осматриваясь. Вокруг все было давно знакомое, родное: и березы с блестящими на солнце листьями, и полуразрушенная стенка автобусной остановки из красного кирпича, и свистящие шинами по асфальту машины, бегущие куда-то по своим делам, и сам асфальт дороги – темно-серый, обрамленный по обочинам пахучим донником. Прошло два года, а здесь как будто ничего не изменилось. И редкие облака на небе как будто те же, и дорога к родной деревне, как и раньше, круто отворачивала от асфальтной ленты трассы, ныряя с пригорка в березняк, и поспешая дальше сквозь поля в недалекое Заполье.
– Ну что, Толян, потопали? – первым проявил нетерпение Дима, ладно скроенный, среднего роста парень, сероглазый, со слегка скуластым лицом и черным вьющимся чубом, выбивающимся из-под фуражки.
Анатолий, высокий и широкоплечий, с ладонями, в каждой из которых вполне бы могли вместиться обе руки товарища, с лицом типичного русского мужика, молча поднял свой чемоданчик, терпеливо ожидавший хозяина на травянистой обочине, и кивнул другу:
– Вперед! Родня ждет своих героев!
– Ура, товарищи! – подхватил Дмитрий, устремляясь вслед за другом.
Деревня Заполье протянулась вдоль гравийной дороги, соединяющей трассу на Иркутск с поселками лесозаготовителей, которые по воле «партии и правительства» в прежние времена были выстроены среди глухой тайги правобережья. Река, не сказать что большая в масштабах Сибири,  являлась достаточно серьезной преградой для местного населения, а потому единственный на пару десятков километров капитальный мост через нее, служил как бы своеобразным горлышком огромной воронки, к которой с обоих берегов сбегались большие и маленькие дороги. И кто бы ни ехал к мосту или от моста, он неизбежно следовал по главной и единственной улице Заполья.
Сама деревня была старой, о чем свидетельствовали почернелые бревенчатые стены изб, и такие же темные крыши из «дранья» и престарелого шифера, по которым время запечатлело свой ход темно-зелеными пятнами мхов и лишайников. Вездесущие, они украшали даже доски фронтонов на домах, вид которых ассоциировался с древней согбенной старушкой, куда-то бредущей с узелком в одной руке и клюкою в другой. Более того, не сложно было предположить, что деревенька доживала свои последние годы. К такому выводу мог придти каждый, кто проезжал мимо заброшенных изб, слепо глядящих на улицу пустыми глазницами окон. И хотя их было не так уж и много, но мысли они навевали самые грустные. Среди них дом Зиминых выглядел даже несколько франтовато, выделяясь среди серости улицы ярко-голубыми ставнями и синим штакетником, с белыми остроконечными верхушками, похожими издали на белозубый оскал рекламы «Блендамета».
Уже вначале родной улицы друзьям стало понятно, что отыскать сегодня в Заполье трезвого человека будет нелегко, если вообще возможно. По причине предстоящих выходных, а может быть и по привычке, над усадьбами струился к небу густой запах самогонного перегара, сдобренного крепким российским матом. Из всех встречных земляков трезвой им показалась только баба Мария и коза Машка, неотступно следовавшая за ней всегда и повсюду. Последнее утверждение, в смысле трезвости козы, не нуждалось в проверке, хотя в отношении другого более мелкого скота, следовало бы проявить большую осторожность. Среди сельчан в некоторые дни проявлялась необычайная щедрость, и они более чем охотно делились ложкой-другой «бормотухи» с братьями своими меньшими в виде домашней живности, в основном мелкой, не способной за себя постоять.
Неизвестно, кто первым додумался до такого «непотребства», но оно непонятным образом прижилось среди сельчан: то один, то другой «хохмач» устраивал настоящий цирк, вливая насильно самогон чайной ложкой  внутрь жертвы. Обычно на эту роль выбирались или петухи, или кошки, последние, правда, значительно реже в силу излишней самостоятельности характера. Несчастные петухи обреченно глотали вливаемое им в раскрытый клюв пойло, поскольку оказать сопротивление «благодетелям» они, разумеется, не могли. Иное дело представители кошачьей породы. Те пускали в ход всю свою изворотливость и все когти, в попытках сохранить трезвый образ жизни. И довольно часто им это удавалось к негодованию исцарапанных царей природы.
Отпущенные на свободу петухи, отбежав на десяток метров от места насильственного угощения, некоторое время непонимающе таращились оттуда то одним, то другим глазом на своих мучителей, а затем отправлялись по своим куриным делам. Но вскоре их походка становилась неуверенной, и они то и дело заваливались набок, пугая своим необычным поведением пеструшек. Некоторые из вынужденных алкашей оказывались явными слабаками, и, упав в очередной раз, так и оставались лежать там, где их застигло алкогольное опьянение. Другие же, как истинные часовые времени, после многочисленных неудачных попыток, взлетали на ближайшую изгородь и начинали ошалело орать совсем не ко времени, чем окончательно дискредитировали себя в глазах всего куриного племени. В конце концов, их ожидала та же участь, что и первых. Кукарекнув очередной раз, они, не удержав равновесия, валились вниз под радостный смех экспериментаторов, и засыпали прямо под забором к тому же лежа на боку, чего не позволяли себе никогда при здравом уме и трезвой памяти.
Захмелевшие коты вели себя совсем по-иному. Как будто понимая, не в пример людям, что пьянство их не красит, они забивались в самый темный угол подполья, и сутками прятались там, изредка издавая оттуда негодующие вопли.
Поравнявшись со своим домом, Дима остановился:
– Ну, все, Толян, я дома! Вечером свидимся, – и, хлопнув ладонью по вскинутой ему навстречу ладони друга, заторопился к родной калитке.
Анатолий, родители которого жили на другом конце деревни, пошел дальше, с любопытством осматриваясь по сторонам, пытаясь рассмотреть нечто новое, что появилось в давно знакомом облике деревни, не понимая еще того, что это новое за годы службы появилось в нем самом.
Первая неделя после возвращения из армии у обоих «дембелей» прошла в сплошном угаре пьянок: то родственники зайдут проведать, то школьные друзья заглянут. А в субботу вечером, несмотря на страдную пору – самый разгар сенокоса, нагрянули «деды» из заречного поселка Хвойного. Деды, правда, были не настоящие, армейские, но почти что родня.
Еще когда Дима и Анатолий только прибыли в воинскую часть, где им предстояло тянуть лямку целых два года, их взяли под свою опеку два старослужащих, которые, как выяснилось, признали в ребятах своих «земель», потому что призывались они из соседнего поселка. Ведь в Сибири расстояние каких-то тридцать километров, это что в Москве перейти через улицу. На первых порах службы это землячество здорово помогло Димке и Анатолию. Ну, а потом как-то получилось само собой, что никто из «дедов» даже не пытался проявить свою власть над «салагами». Возможно, их сдерживала не только опека земляков, но и чрезвычайно авторитетные размеры кулаков Анатолия, несмотря на то, что он был парнем очень спокойным, возможно, даже несколько флегматичным. К тому времени, когда их покровители демобилизовались, Дима и Анатолий были уже тертыми калачами, так что их служба прошло без особых происшествий.
Вначале, когда в ограду Димкиного дома заглянули два парня, оба в пестрых, расхристанных почти до пупа рубашках и темно-синих бейсболках с длиннющими козырьками, Димка не сразу признал в них бывших своих сослуживцев. И только после того, как один из вошедших, что повыше ростом, заорал: «Здорово, однополчанин!», он узнал бывших дедов.
– Здорово хлопцы! – вскочил он с табурета, на котором расслаблено отдыхал в тени от дома, косо разделяющей  двор усадьбы на светлую и темную половины.
После крепких рукопожатий и энергичных похлопываний по спинам, Дима приглашающим жестом указал на темный проем двери:
– Пошли в дом, ребята. Там прохладно и, может быть, чего-нибудь отыщется.
– А где Анатолий? – поинтересовался один из новоприбывших
— Толян? Сей момент, щас будет здесь, – засмеялся Дима и, заметив на улице какого-то пацана на велосипеде, крикнул ему прямо с веранды, – Семка! Сгоняй к Толику. Скажи, чтобы срочно шел ко мне. Однополчане прибыли!
Из глубины дома навстречу гостям появилась мать Димы Лидия Алексеевна, худенькая женщина лет пятидесяти, в темной домашней одежде, с аккуратно подобранными под пестрый ситцевый платочек волосами, с приветливой улыбкой на загорелом лице.
– Заходите, ребята, заходите, – заспешила словами она, смахивая со стола, стоявшего у стены большой кухни-прихожей, какую-то хозяйскую мелочь, и одергивая сине-пеструю клеенку.
– Мама, это мои сослуживцы, – представил неожиданных гостей Дима. – Помнишь, я вам писал о них на первом году службы. Они из Хвойного.
– Помню, а как же, – засветилась лицом мать, окидывая взглядом вошедших. – Вы проходите ребята в другую комнату. Я сейчас соберу на стол, чего Бог послал.
– Мама, – тронул ее за локоть Дима, – ты шибко не суетись. Мы маленько посидим, поговорим. Сейчас Толик должен подойти, если не умотал куда-нибудь. Хлопцы, – Дима повернулся к нерешительно топтавшимся на месте гостям, – вы тут пока посидите пару минут. Я сгоняю в магазин.
–Димка, не требуется, – остановил его Сергей, так звали одного из новоприбывших, который был повыше ростом. – Мы народ предусмотрительный, – с этими словами он извлек одну за другой из темной полиэтиленовой сумки две бутылки и аккуратно водрузил их на стол.
–Да, Серега, зря ты не остался на контрактную. Добрый бы из тебя вышел старшина роты, хозяйственный, – засмеялся Дима, рассматривая бутылки. – Тещин язык? Это что еще за штуковина? Такая же ядовитая?
– Не оскорбляй продукт, – деланно возмутился Сергей. – Нормальная водяра. В городе Тулуне или где-то рядом выпускают. За качество отвечаю.
Во дворе послышались шаги, и весь дверной проем заслонила внушительная фигура Анатолия.
– Здорово, мужики! – радостно прогудел он, нагибая голову и вваливаясь в комнату. – Рад вас видеть, – и Анатолий протянул ладонь-лопату.
– Ну, ты, хиленький, поаккуратнее, – поморщился Сергей, освобождая свою руку из дружеского рукопожатия.
– От всей души, – захохотал Анатолий, протягивая по очереди руку остальным присутствующим.
Собрав на стол нехитрую домашнюю закуску, не изобилующую деликатесами, но достаточно основательную, сдобренную свежей зеленью из огорода, мать Димы незаметно исчезла по своим домашним делам.
Из непринужденного разговора за бутылкой выяснилось, что после демобилизации, Сергей, бывший сержант и непосредственный армейский начальник Димки и Анатолия, возвратившись в родной поселок, почти полгода оставался безработным. И случилось такое не потому, что Серега не очень-то жаждал трудиться, а по причине величайшей безработицы, поразившей его родной поселок. Леспромхозы в советские времена так славно потрудились, что леса на правобережье остались лишь по неудобьям да еще за сотню километров бездорожья, на границе с соседним районом. Чтобы добраться туда в летнее время, нужно было вложить большие деньги в строительство дорог. А у кого они есть? У бывшего леспромхоза, который теперь именовался ОАО «Зареченское»? Как бы не так.
Вся техническая оснастка теперешнего ОАО обветшала. На запчасти уходило денег столько, что проще бы было весь этот хлам сдать в металлом, тем более, что цены теперь на «черняжку» вполне приличные. Для того чтобы купить новый КамАЗ или трелевочник, нужны миллионы. Одним словом, объемы заготовок упали почти в три раза, а значит, появились лишние люди. Это в городе, где предприятий много, можно как-то устроиться. Деревня есть деревня. Хорошо, что еще Сергею пришлось до армии больше года помогать отцу на трелевке леса. Чокеровал хлысты, помогал ремонтировать трактор, а последние полгода и за рычагами трелевочника ТТ-4 пришлось попотеть, подменяя отца. Полученные навыки здорово пригодились после армии, тем более, что на службе он заимел корочки механика-водителя. В прошлом году здоровье отца окончательно подвело – работа в лесу на тракторе совсем не мед. Особенно зимой, когда приходится возиться с тракторными железяками под открытым небом. Не всякая каторга сравнится. Одним словом, упросил отец начальство, чтобы его трактор передали сыну.
– Теперь вот и приходится в лесу трудиться вахтовым методом: неделю дома, а две – в вагончике, на деляне, – так закончил свое жизнеописание Сергей.– Андрей чокерует, а я отвожу. Ну, а вы как думаете дальше жить? – спросил он Диму, накладывая себе на тарелку салат.
– Черт его знает, пока отдыхаем, – уклонился тот от ответа.
– А я, наверно, буду до конца года на пару с отцом батрачить на Козла, – с кривой усмешкой отозвался Анатолий. – Деньги хоть и небольшие, но вроде бы платит регулярно, а дальше – поживем – увидим.
– Это какой такой козел? – удивленно поинтересовался Сергей, вскидывая взгляд на Анатолия
– Бывший директор нашего совхоза, фамилия у него Козлов, – встрял в разговор Дима.
– Что, здорово нахапал?
– Да как тебе сказать, – пожал плечами Дима. – Когда в начале девяностых пришла команда совхозы ликвидировать, в смысле преобразовать в кооперативы или хрен его знает во что еще, так Козел приватизировал себе два комбайна «Енисейца» и еще много чего. Правда, один комбайн оказался гож лишь на запчасти, а второй, на котором отец Толяна работает, еще ничего. Помимо того, у него во дворе оказались почти новый МТЗ-80 и трактор «Кировец». «Кировец», правда, не наш, не знаю, откуда он его уволок. Да еще КамАЗ бортовой новехонький, тоже неизвестно откуда. Одним словом, кое-какая техника у него завелась, есть с чем на земле ковыряться. Вот он и собрал больше десятка земельных паев у мужиков, да своих три. Так что нынче больше сотни гектаров одной пшеницы засеял. Смотрел –  хорошая уродилась.
– Да, земля у вас – куда с добром. Одно слово – чернозем, – с ноткой зависти заметил Сергей. – Только я слышал, что земельный пай из бывшего совхоза получить довольно сложно. А если и выделят его, так в таком месте, где даже Макар телят не станет пасти.  Если же требовать все по закону, так надо какое-то землеустройство, размежевание делать. А это таких бешенных бабок стоит, что без последних штанов останешься.
– Но Козел же был в то время директором, знал, как и что делать, – ухмыльнулся Дима.
– А мне батя говорил, – с мрачной улыбкой заметил Анатолий, – что он большие деньги сделал в то время. Совхоз тогда гонял машины куда-то в Омскую область за мясом. Три-четыре КамАЗа притаранят, и в город, на рынок. А куда выручка шла, никто ничего не знает. Говорят, нужны были на горючку живые деньги. Может оно и так, а может и не совсем.
– Ладно, мужики, что считать чужие бабки, – Сергей взялся за последнюю бутылку и стал ловко и поровну разливать водку по стаканам. – Давайте выпьем за то, чтобы у нас всегда было что нужно, а лишнего нам не требуется.
– Давай, – поддержал тост Анатолий, – только ты сначала поясни, что понимать под лишним?
– Это у каждого свое, – захохотал Сергей. – У некоторых и деньги лишние.
– Мудрено что-то ты излагаешь, – заметил Дима, опрокидывая свой стакан по назначению.
Этот застольный разговор разбередил душу каждого из присутствующих. Неопределенность будущего, которое могло казаться радужным только в армии, в условиях несвободы, здесь, в родной деревне выглядела совершенно по-другому. Чем заняться? Куда податься и как дальше жить? Множество вопросов и нет на них ни одного удовлетворительного ответа.
В принципе, каждый  понимал, что в деревне можно жить, с голоду не умрешь. Земля не выдаст, если сам ей не изменишь. Но жить ты будешь точно так же, как жили твои отец и мать. Надрываться от зари и до зари, чтобы построить себе дом, обзавестись семьей, нарожать детишек, которые будут обречены повторить тот же путь. Без денег вырваться из этой безнадеги невозможно ни самому, ни будущим детям. А где взять эти проклятые деньги? На земле сегодня заработаешь только горб, тем более в Сибири. А ведь совсем рядом другой мир. Он врывается в твой дом с экрана телевизора радужными переливами праздника и веселья, улыбками соблазнительных женщин, пачками банкнот, которыми небрежно сорят другие, такие же люди, как и ты. Но они родились под другой звездой и в другом месте.   

               
                *  *  *       

Лето 2003 года в Восточной Сибири стояло как никогда жаркое и засушливое. С июня месяца воздух наполняла сизая дымка от многочисленных лесных пожаров. Солнце вставало по утрам багровое и как бы неохотно, подолгу кутаясь в темно-грязную  пелену то ли облаков, то ли дыма. Лишь к полудню оно разгоняло своими жаркими лучами эту муть, и тогда зной заливал землю. Он проникал даже под полог леса, смешиваясь там с испарениями тайги в своеобразный коктейль, от вдыхания которого голова шла кругом, а тело покрывалось липкой испариной. Необычная жара заставляла всех, и людей, и животных  устраивать непривычную для сибиряков бразильскую сиесту, прерывая всякие дела на час-другой сразу же после полудня.
После двух лет армии, Дима с трудом входил в ритм деревенской жизни. И хотя его руки были сызмальства приучены к деревенскому труду, тяжелому и повседневному, на первых порах ему приходилось несладко. Время заготовки сена – самая напряженная пора в сельской жизни. И дело вовсе не в том, что махать косой – работа сама по себе не из легких. Главное – это постоянная угроза, что весь твой труд пойдет насмарку, если погода вздумает поиграть тебе на нервах видом тяжелых туч, выползающих из-за горизонта. В сенокосном  деле спокойным можно быть, лишь упрятав хорошо высушенное ароматное сено  под надежную крышу сеновала.
Но постепенно Дима втянулся в работу и очередную, поставленную отцом задачу, уже выполнял с удовольствием. Вначале, когда возле ограды их дома как-то вечером остановился огромный КрАЗ-лесовоз, до верха загруженный лиственничными бревнами, Дима невольно поежился: ему предстояло одному, без помощников, раскряжевать всю эту гору леса бензопилой на чурки, затем поколоть их на плахи и сложить в многометровую поленницу. Но как бы ни пугали глаза, руки принялись за дело. Через некоторое время он втянулся в работу, и теперь ежедневно после завтрака, часа два-три он  с азартом махал тяжелым колуном, сражаясь с толстенными колодами, каждая из которых по весу, пожалуй,  превосходила самого дровосека.
Одна выполненная задача неизбежно влекла за собой постановку другой, на что отец и мать никогда не скупились. И хотя Лидия Алексеевна, жалея сына, часто просила его отдохнуть, не спешить – все враз не переделаешь, Дима, если уж брался за дело, то проявлял свою, всем известную настырность, в полной мере. По этому поводу Илья Григорьевич иногда, посмеиваясь, замечал, что если бы сын в свое время также усердствовал в учебе, он вполне мог бы стать академиком.
Но больше всего Диме нравился побочный промысел, обеспечивающий семью свежей рыбой. Ежедневно он вставал ни свет ни заря, садился на старенький мотоцикл, и мчался на нем сквозь предрассветные сумерки по слабо наезженной полевой дороге почти  десяток километров, к излучине реки. Там в небольшой старице, окруженной зарослями осок и тальников, летом Зимины прятали небольшую лодку. Проверяя выставленные на ночь сети, Дима ощущал невольный душевный трепет и одновременно все тот же азарт от вполне возможной встречи с местными представителями рыбинспекции, поддатыми в любое время суток и к тому же вооруженных пистолетами. Перехитрить их – было для Димы делом чести, доблести и геройства. Возвращаясь домой с десятком увесистых лещей или окуней, он испытывал настоящий восторг от своей удачливости, от быстрой езды на мотоцикле и просто от избытка чувств.
Отец Димы, Илья Григорьевич, трудился в бывшем совхозе завгаром, центральная усадьба которого располагалась в соседнем селе, в трех километрах от Заполья. Имея официально кое-какую зарплату, он живые деньги видел очень редко. Но как это ни странно, своей работой Илья Григорьевич был доволен. И дело вовсе не в том, что он являлся каким-то бессребреником или не имел иного выбора, отнюдь. Человек от земли, а потому сугубо практичный, он хорошо усвоил, что деньги по сути дела являются всего лишь средством для приобретения желаемого. А если у кого-то имеется возможность заполучить это желаемое помимо денег, то стоит ли тужить о наличных? Важен ведь конечный результат.
Именно в этом таилась вся подоплека такого на первый взгляд бескорыстного труда  Зимина Ильи Григорьевича на поприще заведующего гаражом сельхозкооператива. Общеизвестно, что завгар на селе – фигура довольно значительная. Особенно если вышестоящие начальники перепоручают ему многое из того, что должны бы исполнять сами. И если ты не лопух, то на такой должности своевременная зарплата вещь не главная, что прекрасно и усвоил отец Димы. Имея свою долю в левых заработках подначальной ему шоферни, можно предположить, что этой малостью он не ограничивался. Во всяком случае, домашнее хозяйство Зиминых - основа благополучия на селе, процветало.
Но как бы там ни было, Илью Григорьевича сильно беспокоило будущее его единственного сына. Вопрос о дальнейшей учебе Димы в семейных разговорах даже не обсуждался. Десять классов для Димы явились тем потолком, выше которого он заглядывать не собирался в силу своей неприязни к науке как таковой. За время службы в армии никаких существенных изменений в этом плане в сознании Димы не произошло. Скорее всего, вся подоплека столь устойчивой его нелюбви к учебе основывалась на не совсем удачном опыте школьных лет.
Среднюю школу, которая располагалась в том же селе, что и центральная усадьба бывшего совхоза, с грехом пополам, Дима закончил, и надо полагать, только благодаря страстному желанию директора этой школы, как можно скорее избавиться от самолюбивого и хулиганистого заводилы, который систематически портил кровь всему педагогическому коллективу. Свои недюжинные способности в бытность учеником Дима направлял на что угодно, но только не на учебу. Вполне возможно, что еще в самом начале своего школьного пути он проявил определенную  несобранность и что-то упустил в учебе достаточно важное, в результате чего и оказался в аутсайдерах класса. А дальше сработало ложное самолюбие и он вместо того, чтобы наверстывать упущенное, стал в позу и скоро сделался этаким лидером «сопротивления». В силу этих причин, заложенный в школьные годы фундамент для дальнейшей учебы оказался слабоватым, что Дима за годы службы в армии, наконец, осознал. К тому же учеба в его понимании являлась лишь подготовкой к жизни будущей, а ему хотелось жить уже сегодня.
Как-то вечером, когда Дима в очередной раз собирался ехать выставлять на ночь сети, отец выразил желание поехать вместе с ним.
– Да я что, один не поставлю? – удивился Дима.
– Двоим ловчее, – категорично заметил отец, запихивая светло-зеленую паутину сети в старенький рюкзак. – Привяжем еще один конец – китайка на халяву подвернулась. Не пропадать же добру.
– Только, чур, батя, я за рулем, – поспешил заявить Дима, учуяв подозрительный запах от отца.
– Ну-ну, – захохотал тот, пристраивая за спину рюкзак. – Думаешь, гаишников встретим? Ни в жисть. На хрена мы им нужны. У них же сейчас самый жор, на трассе лесовозников шерстят, только пыль летит, бабки собирают.
– Да нет, батя, я не в этом смысле. Просто за рулем еще не наездился, не сбил охотку.
– Ладно, ладно, заводи драндулет да поехали. А то придется по темноте с сетями возиться.
На реке, чуть выше того места, где Зимины обычно ставили сети, вниз по течению безвольно сплавлялась «казанка», в которой копошилось два человека. Один из них то и дело дергал шнур стартера, пытаясь завести мотор, второй в это время слегка подгребал веслами и подавал советы первому.
Чтобы не светиться лишний раз перед неизвестными людьми, которые вполне могли оказаться работниками рыбинспекции, отец и сын решили немного переждать, пока течение не унесет лодку за поворот. Они прилегли на пожухлую траву небольшого бугорка, откуда им река была хорошо видна, и стали ожидать.
– Интересно, что за мужики? – пробормотал Дима, пристально всматриваясь в сидящих в лодке людей.
– Не местные они, – уверенно заявил Илья Григорьевич. – Лодка не нашенская. Видишь, номер у нее на носу синим написан. У нас они красные.
– Скорее бы их унесло, – буркнул Дима, переворачиваясь на спину. – Чего доброго, действительно придется по темноте с сетями возиться.
– Не волнуйся, поставим как надо, – успокоил его отец. – Ты вот лучше скажи мне – что дальше делать собираешься?
– В смысле?
– Ну, как дальше жить будешь? Дома останешься или куда подашься?
– Вон ты о чем, – Дима на время задумался, а потом решительно заявил, – в город поеду. У меня там дружок армейский живет, приглашает к себе в гости. Говорит, что на работу устроиться поможет.
Произнося эти слова, Дима немного приврал, поскольку ничего такого друг ему не обещал. Ведь и сам Михаил, так звали армейского друга Димы, работал на металлургическом заводе, без года неделю, обыкновенным работягой, и никакими связями для решения столь щекотливого вопроса не обладал. Но зачем об этом знать отцу? Зачем ему лишнее беспокойство? Дима считал, что сам он уже достаточно опытный человек, чтобы побеспокоиться о своем будущем самому.
– В какой город? – поинтересовался Илья Григорьевич.
– Да в Рудный, здесь же не так далеко. Город большой, заводов до черта, так что, думаю, без работы не останусь. Может, и с жильем как-нибудь устроюсь.
– Эх, сын-сын, – вздохнул Илья Григорьевич, – кому в том городе ты нужен? Там и своих людей больше чем требуется. А жилье – с деньгами это, конечно, не проблема. Но ведь деньги там нужны не наши, жалкие рубли, а тысячи или миллионы.
– Да ладно, батя, что раньше времени горевать. Прорвемся! – Дима встал во весь рост. – Поплыли, «казанки» уже не видно.
Пока ставили в сгущающихся сумерках сети, Илья Григорьевич размышлял над словами сына. С одной стороны, он понимал, что оставаться навсегда в Заполье молодежи не с руки. «Ну, устроит он сына шоферить, тем более, что получить водительские права в свое время он ему помог, а что дальше? Начнет и он сшибать  копейки, как и другие водилы, но разве это заработок? Да и водочка всегда с левым рублем рядышком. Так что в этом случае ничего хорошего впереди его сына не ждет. А с другой стороны, что ожидает его в городе? Дружок приглашал, так это все чепуха на постном масле. Повеселятся после встречи день-другой, а дальше? Кому нужны лишние хлопоты? Эх, Дима, Дима. Трудное время тебе досталось, а решать что-то надо».
Возвращаясь с рыбалки домой, укрываясь за спиной сына от встречного, довольно прохладного ветра, Илья Григорьевич решил пока не вмешиваться в его дела. «Пусть попробует все решить самостоятельно, чтобы потом не было на кого кивать, если житуха покажется совсем не медом. А пока стоит, наверно, взять его с собой осенью на промысел. Пускай помаленьку приучается к самостоятельности. На охоте все четко: не потопаешь, не полопаешь. На одних сухарях долго не протянешь».
И все же ночью Илья Григорьевич долго не мог уснуть. Ворочаясь с боку на бок, он разбудил Лидию Алексеевну.
– Что тебе, отец, не спится? – сквозь сон спросила она
– Заботы, мать, заботы одолевают – пробурчал Илья Григорьевич, – поднимаясь с койки и шаря рукой по табурету в поисках сигарет.
– Спи. Утро вечера мудренее, – еле слышно прошептала Лидия Алексеевна, не открывая глаз.
Не желая беспокоить супругу и дальше, Илья Григорьевич осторожно, чтобы не заскрипеть «музыкальными» половицами,  прокрался на веранду, присел возле окна на табурет и закурил.
 За окном погода менялась прямо на глазах. По небу, закрывая звезды,  ползли  рваные облака, подсвеченные ущербной луной. Ее отколотое на четверть блюдце то и дело скрывалось за ними, казалось навсегда, но через какое-то время оно выныривало снова, как бы опасаясь оставлять землю без своего присмотра. Порывы ветра пробегали и понизу, раскачивая ветви берез на улице, срывая с их нижних ветвей первые желтые листья. Они стремительно проносились вдоль улицы, и колеблющийся свет фонаря сметал их в темноту ночи, четко очерченной тенью своего колпака, прикрывающего лампочку сверху от небесной влаги.
«Задождит, наверно, – подумал Илья Григорьевич, гася сигарету о дно большой медной пепельницы. – Завтра скажу сыну – сходим на охоту, а потом пусть едет в свой Рудный. Если хорошо устроится, будем думать насчет жилья». Приняв решение, он успокоился и, вернувшись в спальню, едва коснулся головой подушки, тут же провалился в сон.
Вторая половина августа началась с дождей. Почти неделю беспрестанно сыпалась водяная пыль с неба. Затем на день или два дождь прекращался, но солнце по-прежнему пряталось за низкими тучами. Земля не успела подсохнуть, как снова задождило. Правда, теперь на ночь небо раздирало, но к утру снова появлялись тяжелые тучи, и то с одной, то с другой вниз свешивались широкие и темные дождевые полосы. Сильно похолодало. А девятнадцатого числа, в ночь с понедельника на вторник пошел снег. Он сыпал и сыпал, как будто и правда уже наступила зима. Сельские старожилы не помнили такого, чтобы в августе снег пролежал двое суток, пока растаял. Хлеба полегли, придавленные к земле этой белой напастью. Вдобавок, дожди не унимались и хоть на полчасика, но отмечались каждый божий день.
Ни один из комбайнов в округе так и не смог выйти на поле, чтобы тут же не утонуть в непролазной грязи. К наступлению заморозков зерно пшеницы в колосьях, положенных снегом на сырую землю, успело прорасти. Урожай погиб, практически, полностью. Даже уборка картошки и других корнеплодов, оказалось делом настолько трудным, что не все удалось извлечь из грязи до наступления морозов.
В конце сентября, когда напряжение, вызванное уборкой урожая, стало спадать, рано утром к Зиминым заявился Анатолий. Илья Григорьевич к тому времени уже был на работе, Лидия Алексеевна хлопотала по хозяйству, а Дима перебирал охотничьи припасы, готовясь к скорому заезду в тайгу. Загорелое лицо Анатолия, на котором голубые глаза смотрелись особенно контрастно, было сумрачным, но решительным. Увидев, чем занимается его товарищ, он, поздоровавшись, окинул взглядом охотничий провиант друга, затем нагнулся и  поднял с пола охотничьи сапоги Ильи Григорьевича. Это были обыкновенные кирзачи, но подшитые снизу мягкой транспортерной лентой взамен жесткой резиновой подошвы.
– Хорошая вещь, – одобрительно заметил Анатолий, повертев сапоги в руках и бросая их обратно на пол, – ступать мягко и под ногой все будет чувствоваться.
– Я хотел и себе такие смастерить, – оценив замечание друга, сказал Дима, – а потом подумал – один сезон можно и в резинках пробегать.
– Завидую, – тяжело вздохнул Анатолий. – Я бы тоже в тайгу сходил, но придется в другую собираться.
– Что, с батрачеством закончено? – участливо спросил Дима и тут же предложил, – чай пить будешь?
– Нет, не хочу, – отказался Анатолий, присаживаясь рядом с товарищем на табурет. – Я чего заглянул, ты, когда с тайги возвратишься, меня в деревне уже не будет. Уеду. Вчера на отдых заявился наш сосед, Мишка Копченый, он в лесу, в бригаде работает, под Рудным где-то. Вчера мы с ним маленько посидели, и под конец он предложил мне поехать с ним. Говорит, заработки нормальные, хотя житуха в тайге, сам знаешь, что у бомжей. Когда с охоты вернешься, найди меня. Я реквизиты свои домой сообщу.
– Лады, Толян, – кивнул головой Дима. – А Козел с вами рассчитался?
– Да нет еще, – по лицу Анатолия скользнула кривая улыбка. – Ему теперь того и гляди, чтобы самому не пришлось в батраки наниматься. Под будущий урожай взял кредит на горючее, а урожай-то тю-тю. Теперь собирается «Кировца» продавать, чтобы с долгами рассчитаться.
– А чем твой батя займется?
– А что ему остается делать, кроме как на своем  участке ковыряться? Может со временем, куда и пристроится, кто его знает. А тут еще сестренка нынче школу заканчивает. Что делать – ума не приложу.
– Да, хреноватые дела, – посочувствовал Дима.
– Да уж, куда хуже, – обреченно махнул рукой Анатолий. – Ну ладно, я пошел. Нужно потихоньку собираться, – с этими словами он протянул руку товарищу и после крепкого рукопожатия, не оглядываясь, вышел из дома.
В этот же день Илья Григорьевич домой возвратился довольно поздно и в прекрасном настроении, что в последние дни случалось не часто.
– Ну, сын, – прямо с порога начал он, – сегодня мне подписали отпуск. С шестого октября я свободен. Так что четвертого, в  субботу мы с тобою уходим в тайгу.
– А как с провиантом? – поинтересовался Дима, – на горбушке?
– Обижаешь, сын, – потирая руки, засмеялся Илья Григорьевич. – Договорился с Артемом-казаком, забросит нас на двух лошадках, вот так-то! Одним словом, полный ажур.

               
                *  *  *         

Караван из трех человек, двух лошадей и двух собак уверенно двигался по извилистой тропе, проложенной по водоразделу таежных речек Большой и Малый Тарей. Тропа была старая, хорошо натоптанная, выбитая местами до голой земли копытами зверей, которые, по-видимому, часто использовали ее для переходов с предгорий на сильно заболоченную пойму Малого Тарея. Там в июльскую жару звери имели возможность скрыться в воде от назойливого внимания гнуса и паутов, а также полакомиться трилисткой, излюбленным деликатесом сохатых.
Осень уже посеребрила инеем травы и мхи, разбросала по затененным местам пятна снега. В сосняках ее присутствие еще не ощущалось, но по закрайкам болот и стариц уже тускло отсвечивались забереги, готовые скрыть под ледяным панцирем темную воду. Примороженная утренниками почва сделала тропу гулкой, и звук лошадиных копыт разносился далеко, предупреждая всех лесных жителей о появлении чужаков.
Охотничьи лайки зиминых, Микки и Бадан, убежали далеко вперед, исследуя все по обе стороны тропы и лишь изредка наведываясь обратно, чтобы проведать хозяев. Впереди каравана, с небольшим топором в руке, двигался Илья Григорьевич. Его невысокая кряжистая фигура, в серой суконной куртке, плыла как бы сама собой над густым подлеском, скрывающим тропу. В тех местах, где разросшиеся кусты ольховника протянули свои ветви поперек тропы, он быстрым взмахом топора срубал их, расчищая путь для навьюченных лошадей. Позади, метрах в двадцати, развалисто шагал Артем, сосед Зиминых, привыкший больше к седлу, чем к пешему ходу. Работая на ферме и постоянно имея дело с лошадьми, он давно уже отвык ходить пешком на большие расстояния. А вот сегодня ему пришлось идти с поводом в руке более восьми часов, и еще неизвестно когда они дойдут до зимовья. Но не помочь соседу заброситься в тайгу Артем не мог, поскольку и сам в течение года неоднократно обращался к нему по тому или иному делу, связанному с поездками в город. «Лошадь хороша, но лишь в таких вот случаях, как сегодня, – неспешно размышлял Артем. –  Машина – иное дело. Жрать не каждый день требует, да и бегает намного быстрее. А все же лошадь это лошадь, Она живая тварь. С ней и поговорить можно. А что машина? Железяка».
 Монотонный и долгий путь пробуждает такие же монотонные тягучие мысли. Мерно стучат копыта лошадей, нарушая таежную тишину, которая, собственно говоря, и не является таковой, а представляет собой нечто совсем иное. Легкий ветерок вверху наполняет ее шорохами и еле слышными голосами деревьев, доносящимися отовсюду сразу, что и создает тот своеобразный фон жизни тайги, который и принимается нами за тишину. Среди нее можно различить и резкие голоса птиц, и неясные звуки падения неизвестно чего, и всхлипы болота под чьей-то ногой. Все это свидетельствует о незримом присутствии вокруг обитателей леса, наблюдающих за каждым нашим движением.
Последним шел Дима с перекинутой через плечо двустволкой. В его обязанности входило наблюдение за поклажей во вьюках, чтобы ничто не выпало из них, когда несмотря на принимаемые старшим Зиминым меры, они все же задевали за ветви и стволы деревьев, особенно  в тех местах, где тропа делала крутые повороты. Пока что ничего такого не произошло, и Дима шел, немного приотстав от лошадей, рассматривая все вокруг, и с радостью узнавая то немногое, что когда-то, еще до армии, запомнилось ему при посещении этих мест с отцом.
Неожиданно далеко впереди напористо залаяли собаки, и Зимин удержал взмах топора, готового обрушиться не небольшую сушинку, упавшую поперек тропы, но зависшую на высоте полуметра. Илья Григорьевич выпрямился и, приложив ладонь к уху, стал вслушиваться в лайку, одновременно делая знак рукой Артему – остановиться. Все замерли.
– Чего там? – шепотом поинтересовался Артем, переминаясь с ноги на ногу.
– Кажется, зверя тормознули, – вполголоса пробормотал Илья Григорьевич, осторожно вонзая топор в гнилую валежину, и жестом подзывая к себе Диму. – Дай-ка ружьишко, – протянул он руку, когда Дима приблизился к нему вплотную.
– Стрелять будешь? – вполголоса спросил Дима передавая отцу ружье и патронташ.
– Стоите здесь, не шабуршите, – голосом, не терпящим возражений, приказал Илья Григорьевич, и, проверив двустволку, осторожным и, вместе с тем, быстрым шагом направился по тропе вперед. Вскоре его пригнутая к земле фигура растворилась среди медноствольных сосен, укутанных снизу густым подлеском.
Дима и Артем,  взяв под уздцы лошадей, застыли на месте. Не дай Бог звякнут удила. Звук металла сохатый учует за версту. Лошади негромко пофыркивали, прядя ушами в сторону азартного лая собак, звуки которого, кажется, стали понемногу смещаться в сторону путников. Для Димы время остановилось. Еще никогда в жизни он не присутствовал при добыче крупного зверя. А то, что впереди собаки облаивают нечто крупное, он почему-то был уверен. Да и не стал бы отец отвлекаться на какую-то мелочь, когда ходу до зимовья оставалось еще больше часа, а солнце уже готовилось нырнуть за темную горбину хребта, что давно  маячила впереди в просветах между кронами деревьев.
Дима ожидал, что вот-вот раздастся выстрел, но когда впереди дважды грохнуло, он все равно вздрогнул от неожиданности. Зная, что без зова стрелка нельзя ни в коем случае двигаться вперед, они по-прежнему находились на том же месте, где их оставил Илья Григорьевич. После выстрелов собаки еще пару раз взлаяли и умолкли. Тишина снова повисла над тайгой. Через какое-то время впереди послышались шаги,  и на тропе появилась фигура Ильи Григорьевича.
– Ну, хлопцы, с полем нас! – весело произнес он, подходя ближе. – Не ночевать нам сегодня под крышей. Доброго быка завалил, чистого веса килограммов под двести.
– А что же теперь с ним делать будем? – неуверенно поинтересовался Дима. – Домой повезем или как?
– Было бы что, сын, а как им распорядиться, мы придумаем, – поглаживая ружье, засмеялся Илья Григорьевич.
– Чувствую, что обратно придется мне одному с мясом корячиться, – ухмыльнулся Артем, довольно потирая руки. – Пошли обдирать что ли?
– Хотел перекурить, но ладно, пошли, – согласился Илья Григорьевич и повернул по тропе обратно.
Убитый лось, громадный, с густой черной шерстью, лежал на правом боку, запрокинув голову к спине. При падении, он подмял под себя две небольшие пихтушки, и его рога-лопаты запутались в их кронах, как будто зверь в последний момент пытался при их помощи удержаться на ногах. Обе собаки вертелись рядом, осторожно обнюхивая тушу лося, но даже не пытаясь попробовать добычу на зуб.
– Молодцы, сторожа, – похвалил их Илья Григоревич, – а теперь, – и он резким взмахом руки погнал собак в сторону – пошли отсюда! Не путайтесь под ногами, не обделим.
Поняв, что от их требуется, лайки неохотно отошли в сторону и устроились там на моховых подушках, положив головы на вытянутые вперед лапы, и не спуская глаз с добычи. Лошади, освобожденные от вьюков и привязанные поодаль к деревьям, вначале обеспокоено, почуяв запах крови, втягивали ноздрями воздух, пофыркивая и перебирая ногами, но затем, когда люди преподнесли им лакомство в виде торб с овсом, затихли, и мирно захрустели кормом.
Пока обдирали и разделывали зверя, затемнело. Вымыв руки в оказавшейся рядом болотине, охотники стали совещаться – что делать дальше. Всем было ясно, что продолжать путь, оставив на ночь мясо в распоряжении лесных обитателей, ни в коем случае нельзя. Да и двигаться дальше в темноте даже по торной тропе, дело не совсем приятное, то и смотри, чтобы не наткнуться на встречный сучок, что всегда чревато непредсказуемыми последствиями.
– Придется ночевать здесь, – подвел итог непродолжительной дискуссии Илья Григорьевич. – Отсюда до зимовья напрямую – немного больше километра. А по тропе, в обход поймы Гнилого ключа – километров около пяти.
– Так пойдем напрямую, – предложил Дима.
– Прямо только ворон летает и то днем, – засмеялся Артем.
– Прямо, через Гнилой ключ, с лошадьми не пройти – утопим  в болоте, тем более в темноте, –  заметил Илья Григорьевич. – Там и днем человеку как белке приходиться сигать  с кочки на кочку, с валежины на валежину. Чуть мимо – по пояс врюхаешься, хорошо если в воду, а не то и в грязи накувыркаешься.
– Ночуем здесь, – поддержал Илью Григорьевича Артем, – за коней же с меня спрос. По темноте станем шариться, мало что может случиться.  Потом  ведь … – и он махнул рукой, как бы подчеркивая этим, безнадежность ситуации, если с лошадьми приключится какая-нибудь беда.
Небо на ночь вызвездило, и к утру морозец украсил тайгу куржаком. Несмотря на сто граммов под свеженину, спал Дима плохо. За ночь вставал несколько раз со своей пихтовой лежанки, чтобы подправить костер, подложить в него запасенный с вечера сушняк. Илья Григорьевич и Артем, благодаря ему проспали всю ночь как у Христа за пазухой. Утром оба проснулись бодрыми, хорошо отдохнувшими. Дима же чувствовал себя разбитым, и не прочь был поспать еще часика два-три. Но Илья Григорьевич не проявил ни малейшего сочувствия к сыну. Подражая старшине роты, он громко скомандовал:
–  Сержант Дмитрий Зимин, подъем! На зарядку становись!
Артем уже хлопотал у лошадей. Напоив их, он снова задал им порцию овса, и теперь возился с вьюками. Охотничьи припасы лежали возле костра, поверх Артемовой лежанки. Илья Григорьевич стоял у костра и помешивал ложкой в котелке, висящим над огнем. Заметив недоуменный взгляд сына, обнаружившего, что поклажа, ехавшая вчера на спинах лошадей, лежит теперь от них достаточно далеко, Илья Григорьевич подмигнул ему и весело сказал:
– Значится, Дмитрий, пропозиция у нас на сегодня будет такая: все это добро, – он указал рукой на поклажу, – поедет дальше на наших с тобой спинах. А господин Артем с мясом поворачивает обратно.
– Один? – вяло поинтересовался Дима, растирая рукой застывший бок.
– Справится  и один. До вечера подберется к деревне, дождется в леске возле околицы полуночи, и прошмыгнет тайком к дому. Дай Бог, чтобы никого не встретил. А то наш народ сам знаешь какой, заложат охотоведу махом.
– Себе-то мяса оставлять будем?
– Зачем? Зверья в лесу мало что ли? Добудем еще.
Едва дрожащие от «утренника» звезды стали растворяться в проступающей синеве неба, Артем с двумя тяжело гружеными лошадьми тронулся в обратный путь. Собаки, еще не понимая планов хозяев, вначале бросились впереди лошадей, но вскоре возвратились обратно, виновато оглядываясь в ту сторону, откуда еще доносились звуки лошадиных копыт.
Подвесив часть груза на прибитую к двум деревьям жердину, Илья Григорьевич взвалил на плечи свою панягу, с привязанной на нее поклажей.
– Ну, что, паря, пошли? – он ободряюще посмотрел на сына и шагнул вперед.
Диме не оставалось ничего другого, как нацепить свою панягу на плечи и последовать за отцом.
Сильно заболоченную пойму Гнилого ключа, шириной не более трехсот метров, они преодолевали не менее часа. Идти напрямую было невозможно. Под ногами все колебалось, и вода то и дело норовила захлестнуть в сапоги через верх. Приходилось пробираться по торфянистым буграм, поросшим корявым ельником и березняком. Стволы сваленных ветром деревьев вставали то непреодолимыми барьерами, то перекидывались с одного бугра на другой своеобразными мостками, по которым приходилось балансировать  над черной жижей, прикрытой сверху ледяной коркой. Любой неловкий шаг мог закончиться грязной купелью и подпорченным грузом.
Преодолев пойму, не сговариваясь, отец и сын сбросили паняги наземь, и присели на сухую валежину. От пережитого напряжения подрагивали мышцы ног, а одежда, влажная от пота, холодила разогретое тело. Немного отдышавшись, Илья Григорьевич с усмешкой посмотрел на Диму:
– Ну и как, сынок?
– Да-а, – покачал головой Дима, – похлеще любого марш-броска.
– То-то и оно, – согласился Илья Григорьевич. – В лесу вообще легкой работы не бывает, всякая через пот дается. И еще запомни: в тайге спешить вредно для здоровья, а иной раз и для жизни. Главное – видеть ногами вблизи, а глазами все вокруг. Усек?
– Да ладно тебе, батя, со своим ликбезом, улыбнулся Дима. – Ты мне все это говорил еще до армии, помню.
Путь по тропе до зимовья, протяженностью около полутора километров, показался для Димы, в сравнении с ходом через пойму ключа, просто семечками. За три ходки весь груз был доставлен к зимовью, и к вечеру оно приняло вполне жилой вид. Синий дымок из трубы струился вверх, свидетельствуя почти о домашнем тепле и уюте. Высокие стебли Иван-чая, бурой стеной недавно окружавшие избушку, были срезаны ножами на высоте полуметра и уложены под навесы для собак в качестве теплой и мягкой постели. Очищенный от лесного мусора ключ засеребрился в дневном свете, весело зажурчал между громадных, слегка обледенелых снизу, камней.
Хозяйственные хлопоты продолжались до самой темноты. Пока заготовили впрок дрова, подправили крышу бани, проветрили на солнце матрасы и одеяла, провисевшие почти целый год под потолком избушки, солнце опустилась за хребет, что синей тенью вздымался на западе. Поужинав и покормив собак, улеглись спать каждый на свои персональные нары. За стенами зимовья ветер, изредка пошумливая в кронах деревьев, обещал скорую смену погоды. Звуки ночной тайги подчеркивали своеобразный комфорт жилья человека среди первобытной настороженности, где правит бал сила и ловкость.
Утром, наскоро позавтракав, Илья Григорьевич заторопил Диму:
– Бери малый рюкзак, бросай туда харчи, котелок и пошли. Буду тебя знакомить с угодьями. Несколько дней походим вместе, а потом разделимся. Так что запоминай, что к чему.
– Как это разделимся? – удивился Дима. – У нас же одно ружье на двоих? Без оружия, куда здесь пойдешь?
– Будет тебе оружие, – засмеялся Илья Григорьевич. – Сейчас смастерим лук и стрелы – белок будешь сшибать.
Заметив, что сын готов вот-вот обидеться, Илья Григорьевич наклонился и достал из-под нар сверток из плотной коричневой бумаги, стянутый по спирали тонкой медной проволокой. Даже сквозь бумажную упаковку, Дима определил, что это старая отцовская берданка, с которой он в недавнем прошлом охотился в собственной стайке на кабанов. После того, как новый участковый милиционер предупредил Илью Григорьевича, чтобы он сдал незарегистрированное оружие, берданка исчезла из дома, по словам отца – утопла в реке, выпала из лодки и утопла.
– Вон она где, – удивленно протянул Дима, рассматривая винтовку, – а ты говорил, что утонула.
– Меньше знаешь – спокойнее спишь, – улыбнулся Илья Григорьевич. – Она у меня здесь безвылазно.
– Ты что, прячешь ее под нарами? – удивился Дима.
– Во-во, под нарами! – расхохотался Илья Григорьевич. – Неужто ты меня, как говорит сейчас молодняк, за дурака держишь? Пока ты вчера ключ чистил, я сходил к своему схорону и притащил ее сюда. Есть тут у меня дупло одно, замаскировано  будь здоров – пройдешь рядом и не заметишь.
– Ну, ты, батя, настоящий Щтирлиц, – покачал головой Дима.
– Щтирлиц не Щтирлиц, а кое что могем, – с этими словами Илья Григорьевич стал разворачивать из промасленных бумажных бинтов винтовку.
Весь день Илья Григорьевич водил сына по своим охотничьим угодьям, показывая ему хорошо натоптанные и еле заметные тропы, рассказывая, откуда и куда они ведут. Иногда возле них на деревьях попадались старые, почти совсем заплывшие затески, которые некогда, как утверждал Илья Григорьевич, были сделаны его отцом и даже дедом. Перед Димой как бы воочию разворачивалась одна из страниц истории их семьи, очутившейся в этих местах еще до реформ Столыпина. Естественно, за один день обойти все Илья Григорьевич не планировал. Для этого как минимум понадобилась бы неделя, не меньше. Цель подобной ознакомительной  экскурсии была одна – дать сыну общее представление об их охотничьем участке, чтобы в случае необходимости, тот мог сориентироваться и добраться к зимовью самостоятельно.
На следующий день экскурсия повторилась, но при этом она уже носила не только ознакомительный, но и практический характер – отнесли во времянку сухари и кое-какие продукты на случай, если кому-то из них придется там заночевать. Собак они пока оставляли на привязи возле зимовья – белка еще была невыходная, и стрелять ее не имело никакого смысла. Лайки бы только мешали, потому что не проверить, что они там нашли, нельзя. Мало того, что это портит собак, на дереве вполне может оказаться и соболь, а у него-то шкурка давно выходная.
Так прошло четыре дня. Все это время погода стояла какая-то вялая, пасмурная, как будто вот-вот собирался пойти долгожданный снег, но все почему-то не решался. Перед тем, как в очередной раз лечь спать, Илья Григорьевич уже по темноте вышел наружу и долго слушал погоду.
– Быть сегодня ночью снегу, – возвестил он, возвращаясь в зимовье.
– Ну да, батя, между прочим, я эти слова уже третий раз слышу, – засмеялся в своем углу Дима, устраиваясь поверх одеяла с потрепанной  книгой в руках.
– Третий не третий, а точно тебе говорю – к утру выпадет снег.
– Поживем – увидим, – с сомнением пожал плечами Дима, подтягивая по дощатому столу керосинку к себе ближе.
Ночью снег действительно выпал. Ветер, с вечера тревожно шумевший над лесом, к утру затих. С неба еще падали редкие снежинки, но в той стороне, где должно было появиться солнце, оно наливалось розовым. Солнечные лучи где-то находили в облаках прорехи и, подсвечивая облака снизу, сулили хороший день.
Илья Григорьевич, несмотря на то, что особых хлопот по их, если так можно выразиться, домашнему хозяйству не было, по выработанной всей жизнью привычке,  вставал рано. Он поднимался задолго до появления первых признаков зари и выходил наружу. Потоптавшись возле зимовья, проверив собак, он снова нырял сквозь низкую дверь обратно в избушку, и, стараясь не особо шуметь, растапливал печь. После того, как она, разогреваясь, начинала потрескивать своими железными боками, он усаживался перед приоткрытой дверкой железной печки на чурбан, служивший в зимовье в качестве табурета, и надолго затихал, уставившись взглядом на мечущееся в топке пламя. Красноватые блики от огня прыгали по лицу Ильи Григорьевича, отчего в такие минуты оно, казалось, жило самостоятельной жизнью. Иногда Дима, просыпаясь и тайком наблюдая за отцом из-под полуприкрытых век, вдруг видел перед собой не Зимина Илью Григорьевича, своего отца, а какого-то совсем другого, незнакомого ему человека. Может быть, прадеда или даже того Иннокентия Зимина, который в давние времена, пробираясь из забайкальской каторги, скрываясь от преследования, забрел далеко от столбовой дороги да и застрял в этих местах навсегда.
Услышав знакомые звуки закипающего чайника, Дима не стал дожидаться, что отец предложит ему «кофею прямо в постель», и, свесив ноги с нар, сунув их в обрезанные валенки, выскочил в одном трико из зимовья. Вокруг все стало белым-бело: и деревья, и лабаз, и собачьи будки. Лишь один ключ чернел водой среди заснеженных берегов, издавая еле слышное журчанье, и это были единственные звуки среди ватной тишины первого снега.
Позавтракав, Илья Григорьевич предложил сыну:
– Ты сегодня пойдешь один. Забирай собак и двигай в сторону времянки.
– А ты что, без собак? – удивился Дима.
– Я поищу в Чаше зверя. Матушку-нетель или телка прошлогоднего. Мясо чтоб было понежнее и поближе к зимовью. Так что псы мне сегодня ни к чему.
– Белку стрелять?
– Белку? Если только на корм собакам. Она еще черноручка, сплошной брак будет. Лучше находи след соболя и дуй по нему. Снег закончился под утро, так что любой  след приведет на дневку, кормовые-то присыпало.
Дима охотником был начинающим. Но слова отца он понимал хорошо, потому что нет в сибирской деревне ни одного парня, который бы не знал, что черноручкой называют белку, у которой шкурка еще не совсем выходная – мездра в районе передних лапок имеет темную окраску. Точно так же понятными для него были термины «следы соболя входные, жировочные и выходные к  месту дневки». Другие тонкости пушного промысла ему еще предстояло осваивать.
Дима легко шагал по тропе, вьющейся белой канавкой среди высоких берегов-ягодников, присыпанных пушистым снегом. Еще у зимовья, как только он закинул за плечи рюкзак и ружье и стал на тропу, собаки без всякой команды бросились по ней вперед, и теперь Диме оставалось лишь смотреть, в какую сторону они могут свернуть, зачуяв нечто интересное для себя.
Обычно первый снег настораживает лесных обитателей, и вначале они не слишком охотно оставляют свои следы на нем. Создается впечатление, что лесной народ как бы выжидает – а не растает ли эта белая тетрадь, на страницах которой зима фиксирует каждый их шаг. Но через какое-то время поняв, что их надежды тщетны, они с лихвой наверстывают упущенное.
Дима шел уже битый час, внимательно осматриваясь по сторонам, но ни единого стоящего следа ему так и не встретилось. За все это время лишь Бадан, рослый и плотный кобель, белого окраса, с желтыми пятнами на остроухой морде, появлялся несколько раз в пределах видимости хозяина. Его сестра Мика, такая же рослая, но бурого окраса, рыскала где-то впереди. Об ее присутствии можно было судить только по следам. Но это абсолютно не означает, что она охотилась сама по себе. Дима знал, что собаки чутко реагируют на действия хозяина, и любое изменение в направлении его движения они тут же замечают, и соответственно подстраиваются под него. Чтобы подозвать собак к себе, совсем необязательно окликать их или свистеть. Стоит на некоторое время замереть на месте, и лайки, потеряв звуковой контакт с хозяином, тут же бросятся на его поиски.
Но все это действительно лишь до тех пор, пока они не станут на след соболя или другого зверя. Когда начинается погоня за добычей дело уже хозяина следовать за ними. Преследование зверя, особенно гонного, может длиться и час, и другой. За это время расстояние между собаками и охотником может оказаться настолько большим, что услышать их лайку будет просто невозможно. К тому же кухта, образующаяся на деревьях при снегопаде в безветренную погоду, глушит все звуки лучше всякой ваты. Поэтому охотнику и приходится быть внимательным, постоянно отслеживать по следам и доносящимся звукам  поведение собак, направление их хода.
Преодолев чернолесье ключей, сбегающих с хребта вниз, и образующих там Малый Тарей, тропа вывела Диму в сосновый бор. Сразу стало просторнее и светлее. Вдобавок, как будто желая порадовать человека, из-за туч выглянуло солнце. Дима остановился, осматриваясь вокруг, пытаясь понять – где рыскают собаки. На тропе их следа не было, а вокруг по-прежнему царила тишина. Решив подождать, пока лайки не дадут голос или не прибегут к нему сами отметиться, Дима выбрал подходящую валежину и, смахнув с нее рукавицей снег, присел.
Когда в лесу долго и напряженно прислушиваешься, то рано или поздно услышишь те звуки, те голоса, которые ты и ожидаешь услышать. Но вся беда в том, что зачастую доносятся они то с одной стороны, то с другой, иногда еле различимы, а иной раз становятся настолько отчетливыми, что не вызывают ни малейших сомнений в своей достоверности. Это леший, желая запутать человека, бегает вокруг него и подражает разным голосам. Он может лаять и свистеть, кричать, как попавший в беду человек, издавать звуки далекого поезда. Он может все. И если ты поверишь этим голосам, то очень даже просто можешь заблудиться, к превеликому удовольствию лесного шутника.
Дима знал об этих проделках лешего, поэтому, когда услышал далекую лайку, он некоторое время еще медлил, желая убедиться, что это ему не кажется. Но лайка была достаточно отчетливой, и он даже стал различать голоса двух собак. Сомнений не оставалось – лаяли Мика и Бадан. Подхватив прислоненную к дереву двустволку, он с бьющимся сердцем поспешил в ту сторону. Добыть по первому же снегу соболя – это было бы так здорово. Дима представлял, как зауважает его отец, если он, вернувшись вечером в зимовье, этак небрежно выложит из рюкзака таежного кота, да еще черного как ночь. «Кого они там лают, белку или соболя? – гадал Дима, продираясь сквозь пихтовый подсад, оставляя после себя целые облака снежной пыли, осыпающейся с потревоженных деревьев.
Лайка собак слышалась все ближе и ближе, но когда Дима преодолел русло небольшого ключа и выбрался из чащи на редину, она прекратилась. Взамен нее со стороны поляны, что открылась перед Димой, послышалось рычание, перемежаемое визгом, и он увидел, как в его строну покатился пестрый клубок собачьих тел. Дима бросился вперед, срывая с плеча ружье. В это время из рычащей свалки вывалилось нечто бело-красное и поползло по снегу, окрашивая его в ярко-розовый цвет.
– Бадан! – охрипшим голосом заорал Дима, еще не совсем понимая, что же происходит. Он только видел свою собаку, ползущую к нему с разорванным горлом. Но его крик был услышан. Рычащий клубок мгновенно распался. Из него прямо в ноги к Диме бросилась окровавленная Мика, а в противоположную сторону отскочила и на мгновение застыла на месте серая фигура волка.
– Ах ты, тварь! – страшным голосом заревел Дима, вскидывая ружье и почти одновременно нажимая курок.
Лишь мгновение волк оставался на месте, но это была его роковой ошибкой. Заряд картечи настиг его в тот момент, когда он в прыжке через мгновение должен был скрыться среди подлеска. Перепрыгнув скулящую Мику, Дима бросился к зверю, который оскалив окровавленные клыки и волоча зад, пытался уползти в кусты. Заряд угодил ему в позвоночник, и волк был обречен. Вторым выстрелом в упор Дима размозжил ему голову. На дрожащих от возбуждения ногах Дима вернулся к Бадану – тот уже был мертв. С разорванного напрочь горла еще вытекала кровь, но он уже не шевелился. Мика поскуливая, пыталась зализать окровавленную шею. Ее морда представляла собой ужасное зрелище. Волчьи клыки не оставили на ней живого места.
– Ах, сволочи, сволочи! Что ж теперь делать, – пробормотал Дима, смахивая рукавом проступившие слезы и оглядываясь по сторонам. Какое-то неясное движение в глубине леса заставило его вспомнить про разряженное ружье, и он, выбросив пустые гильзы из патронников, загнал туда два заряда картечи. «Волки теперь по одиночке не ходят, – мелькнуло у него в голове. – Может стая? Хотя еще рано».
 Чувство опасности заставило его собраться, оттеснив в сторону жалость к погибшему Бадану, покалеченной Мики и загубленному сезону. Возвращаясь обратно в зимовье, поминутно оглядываясь на тяжело бредущую вслед за ним Мики, Дима представлял, какой разговор с отцом его ждет впереди.
Илья Григорьевич вернулся в зимовье еще засветло. Увидев окровавленную морду Мики и расстроенное лицо сына, он понял все без слов.
– Что с Баданом? – спросил он, не обнаружив того в будке.
– Волк порвал, насмерть, – понурив голову, ответил Дима, ожидая неизбежной, по его мнению, вспышки отцовского гнева.
– Ты что, далеко был?
– Не так чтобы и далеко, но не успел.
– Ох, сволочи! Развелось этих тварей. Я еще утром, шел, видел два волчьих следа в твою сторону. Один – материй зверина, а второй сеголеток. Учил, наверно, охоте.
– Волчица была, килограмм, наверно, на пятьдесят, если не больше.
– Ты что, стрельнул ее? – удивился Илья Григорьевич.
– Два заряда всадил, чуть не смылась, – уже увереннее ответил Дима, понимая, что самое неприятное позади.
 – Шкуру-то хоть снял?
– Да раздербанил ей  я всю бочину и башку. Что толку с такой шкуры?
– Раньше за волков премию давали, – почесал затылок Илья Григорьевич, может это положение еще и теперь действует? Хрен его знает. Завтра сходим – снимем. А на охоте теперь можно ставить крест. Мики отойдет не скоро, да и трусить будет. Будь ты неладно. Готовился, готовился, и на тебе.
Назавтра они вместе сходили к убитой волчице и, сняв с нее шкуру, возвратились обратно. Охотничий сезон для Зиминых закончился. Еще через два дня они возвратились в деревню.

               
                *  *  *          

Дубинин Анатолий второй месяц работал в лесозаготовительной бригаде частного предпринимателя некоего Мезенцева Олега, которого за все это время он видел один лишь раз, в тот день, когда устраивался на работу. Всеми делами в бригаде заправлял мастер, Кочетов Валера, худощавый мужик лет сорока, среднего роста, с тонкогубым ртом и серыми, холодными глазами на слегка скуластом лице. Когда, Копченый, сосед Анатолия, получивший такое прозвище за смуглый цвет лица и постоянно дымящую в зубах сигарету, представил его бригаде в качестве соискателя спального места в их вагончике, мужики отнеслись к нему вполне доброжелательно. По-видимому, фигура Анатолия, его мозолистые руки-лопаты внушали определенное доверие. Мастер тоже не имел ничего против: «Если бригада принимает, пускай работает. Сачка выгнать недолго».
Бригада – громко сказано, состояла из шести человек. Каждый из них в лесном деле являлся профессионалом широкого профиля, и заменить товарища по работе здесь ни для кого проблемы не представляло. Но это при полной комплектации бригады. Выбытие  хотя бы одного человека из ее состава, вносило разлад в отлаженный временем трудовой процесс, поскольку никаких скрытых резервов в таком маленьком коллективе  не удалось бы выявить даже самому изощренному плановику-экономисту времен развитого социализма. Именно по этой причине, после убытия в мир иной дяди Феди – опытного тракториста, но годами уже перевалившего за шестьдесят, произошла передвижка в  распределении обязанностей внутри коллектива, и Анатолию, таким образом удалось забронировать для себя спальное место в бригадном вагончике.
Определили его на самый трудный и неблагодарный участок – обрубать на сваленных деревьях сучья и чокеровать хлысты, что значит – прицеплять их специальными тросами-удавками к магистральному тросу трелевочного трактора. Работа не Бог весть какой сложности, но довольно тяжелая и опасная, особенно в зимних условиях. К тому же при поломке трактора чокеровщик всегда являлся первым, а зачастую и единственным помощником тракториста, выполняя самую тяжелую и неблагодарную работу – поддержи-подай. Это Анатолий испытал буквально на второй день после своего трудоустройства.
К тяжелому труду он был привычным и особо не рефлексировал, когда ему приходилась с топором в руках лазать по колено в снегу, в то время как остальная часть бригады «перекуривала» в теплом вагончике. Но и помыкать собою некоторых шутников он отучил довольно быстро. Как-то один из старожилов бригады, работающий на верхнем складе раскряжевщиком, попытался заставить Толю поработать вместо себя – откатить бревна с раскряжевочной площадки к штабелю,  сам же в это время демонстративно устроился перекурить возле костра. Ни слова не говоря, Толя, подойдя к сидящему хитровану сзади,  как бы шутя, взял его под мышки и, подержав некоторое время на весу, аккуратно отставил его в сторону, освободив таким образом место для себя, чем и вызвал одобрительный хохот присутствующих. Больше по отношению к нему подобных дискриминационных попыток не наблюдалось.
Но в один из пасмурных дней ноября, трудовой ритм лесозаготовительной бригады был нарушен серьезной поломкой трактора – полетел задний мост. Само собой понятно, что задний мост не самолет и никуда улететь не мог. На жаргоне механизаторов подобный термин означал: выход из строя узла, отремонтировать который своими силами вряд ли удастся. Трещина корпуса заднего моста относилась именно к такой категории поломок. Валера-мастер узнав об этом, трехэтажно выразился, а затем, почесав затылок, сказал:
– Поеду к Олегу. Нужен новый мост. Заваривать трещину бесполезно – завтра лопнет снова.
Бригада приуныла, и пока Кочетов рыскал по городу в поисках Мезенцова, все ломали голову – что предпринять. Путного ничего не придумали и появление под вечер мастера встретили с надеждой и тревогой одновременно.
– Сказал – ищите, где хотите, а у него ни запасного трактора, ни денег на новый мост нет, –  зайдя в вагончик, заявил Валера, стараясь при этом не смотреть мужикам в глаза. Он, хоть и был человеком далеко не сентиментальным, не мог вот так просто передать им слова работодателя, что тот давно имеет на примете «дикую» бригаду лесозаготовителей, со своим трактором, и своими же бензопилами. С ними по договору работать куда как проще – обеспечь их только горючим и деляной. Остальное все они решают сами. Так что если теперешняя бригада разбежится, то он, Мезенцев Олег, будет даже рад. На их место завтра же заедет другая.
– Вот это да, мать твою так! – растерянно развел руками Журавлев Гришка, тракторист. – Где же мы его найдем? Покупать?  Так я же столько денег за всю зиму вряд ли заработаю.
– Кровопийца, хренов! – сверкнул глазами Мишка Копченый. – Как по ресторанам да разным казино шляться, так на это у него деньги есть!
– Погодите, мужики, – остановил всеобщее возмущение Кочет. – Криком делу не поможешь. Я вот что думаю: пускай Гриша с Толяном, он молодой и здоровый, смотаются завтра в Заречье, это рядом с Рудным, Гришка знает. Там в прежние времена базировался  леспромхоз министерства среднего машиностроения – фирма богатая, денег на нее в те времена не жалели. Мне знакомый рассказывал, что технику они, как мы теперь, не латали. Сломался узел – снимали, ставили новый и порядок. А старый или увозили в мастерские, или бросали прямо в лесу. Так что если пошариться по старым делянкам, там многое можно найти. Если подфартит, то и корпус моста сыщется.
Предложение мастера было встречено всеми с плохо скрываемым недоверием. Но как бы там ни было, назавтра рано утром тракторист вместе с Анатолием на «вахтовке» выехали в Заречье. Перво-наперво, по предложению Гриши, они остановились возле магазина и подтоварились в нем тремя бутылками водки. На вопрос Анатолия – зачем это нужно? Журавлев уверенно заявил:
– Есть тут у меня один знакомый, он раньше, как и я, на трелевочнике работал. Заглянем к нему – может что подскажет. Он же здесь всю округу знает.
Этот тактический ход Гриши оправдал себя полностью. Распив вместе с неожиданными гостями одну бутылку, дядя Вася, так звали этого старожила поселка, изъявил желание проехать вместе с гостями по былым местам трудовой славы. Они проездили допоздна. За это время переворошили не одну кучу железяк, которые когда-то были деталями и даже целыми узлами тракторов и машин. Многое к этому времени уже исчезло в высоченных горах металлолома на приемных пунктах города Рудного. Но и немало еще оставалось ржаветь среди таежных зарослей, в которые превратились старые лесосеки. Уже под самый вечер они, наконец, нашли то, что искали: на одной из площадок, которая когда-то была верхним складом, из-под снега и бурых стеблей травы выглядывал красный от ржавчины задний мост четверки.
– Корпус целехонький, – радостно заявил Гриша, после того как отоптал ногами снег вокруг находки. – Даже правая бортовая на месте.
На радостях еще одну бутылку распили прямо в салоне «вахтовки». Дядя Вася, изрядно захмелев, заговорил о желательности получения за свои труды некоторого вознаграждения.
– Завтра приедем на япошке с гидроманипулятором, загрузим мост и обязательно заглянем к тебе, рассчитаемся, – заверил его Журавлев.
Такая необычная и вполне успешная операция по изысканию запасных частей к технике поразила Анатолия. Оказывается, деньги валяются прямо под ногами, только не ленись, собирай. Когда же он услышал откровения Кочета Валеры, которому он глянулся своей безотказностью и уравновешенностью характера, каким образом их хозяин, Мезенцев Олег, превратился в бизнесмена, Анатолий стал видеть все происходящее вокруг себя несколько в ином свете.
Оказывается преуспевающим в жизни можно стать быстро и просто. Для этого не требуется до седьмого пота махать топором или ломать голову над книжными  премудростями. Немного наглости с определенной долей везения и ты на коне. Но в первую очередь следует избавиться от чувства сострадания к незнакомым тебе людям и тогда все станет намного проще. Если хочешь стать сильным – стань им, наступив на горло слабаку. Другого пути нет. Ведь по  сути дела, мало кто смог построить собственными руками дворец личного благополучия. Самое большое, на что способен в этом отношении каждый, отдельно взятый человек – это слепить небольшую лачугу. Всегда, во все времена, начиная от египетских фараонов и кончая современными Рокфеллерами, успешность одних  людей обеспечивалась кровью и тяжким трудом других. Чтобы стать хозяином жизни, нужна воля, стремление к успеху.
И эту премудрость Анатолий Дубинин постиг во многом благодаря доверительным беседам с Кочетовым Валерием, который не прочь был распустить павлиньи перья своей учености перед простодушным деревенским парнем. А между тем Анатолий обладал не только добродушием сильного человека, но и неплохими способностями к познанию. Если бы материальное положение его семьи позволяло ему учиться дальше, как знать, не нового ли Ломоносова в его лице обрела бы Россия. Но теперь он обучался жизни в других академиях, и совсем иные профессора принялись шлифовать его ум и характер. Одним из таких педагогов и был Кочетов Валерий, мужик крученый, не слишком разборчивый в средствах разрешения проблем, когда таковые возникали. Его рассказ о том, каким образом Мезенцев Олег, работавший в начале девяностых начальником участка одного из леспромхозов, нежданно-негаданно вдруг стал обладателем лесозаготовительной техники и смог, таким образом, завести собственное дело, стал для Анатолия откровением.
Разве он мог себе представить, что путем элементарного жульничества, покупки техпаспортов, давно раскуроченной и подлежащей списанию техники, можно в последующем заиметь нечто большее, чем простую груду металлолома. Но все получилось именно так, и подтверждением тому был и тот трактор, на котором они с Журавлевым Гришей вытаскивали лесины на верхний склад. Раньше Анатолий думал, что воровать могут только кошельки из карманов или телевизоры из квартир. Но оказывается, специалистам этого дела подвластно все: и трактора, и машины, и даже целые заводы. От всего этого голова шла кругом, и когда Анатолий вспоминал о своих родителях, о сестренке, о безысходности собственного будущего, его челюсти сводило от злости, и он вымещал ее в работе, круша тяжелым топором сучья, затягивая чокера-удавки на стволах сваленных деревьев. А в голове в это время настойчиво пульсировала одна единственная мысль: «Где же бродит тот счастливый случай, который он просто обязан поймать за хохол? Пускай только подвернется, и он его обязательно поймает. Уцепиться мертвой хваткой, уцепиться так, что только смерть будет способна разжать его руки».


                *  *  *      

В связи с досрочным возвращением из тайги, Дима стал собираться к отъезду в город Рудный на месяц раньше, чем намечал. На уговоры матери – отдохнуть еще недельку-другую, он категорично заявил:
– Сколько не тяни, а решать что-то нужно. К тому же, не в Америку еду, если все пойдет путем, через месячишко наведаюсь.
Илья Григорьевич в эти разговоры не встревал, понимая, что Дима абсолютно прав. Лишь провожая его на автобус, пожимая на прощание руку сына, он с плохо скрываемой тревогой заметил:
– Рудный, Дима, город крутой. Там не очень-то уши развешивай – моментом обуют. Если что – помни: родительский дом надежный причал, так, по-моему, поется в какой-то  песне. Одним словом, смотри, да  не ленись, звони почаще.
Получив подобное наставление отца, не очень охочего до всяких сантиментов, Дима даже расчувствовался, и чтобы скрыть это, быстро забрался по крутому трапу в просторный салон необычного рейсового автобуса. Сиденья для пассажиров  располагались в нем на втором этаже. Первый отводился под багаж. С высоты салона он видел отца, стоящего внизу. Его лицо было грустным и каким-то отрешенным. Впервые Диме почему-то стало жаль своих родителей, как будто он оставлял их одних перед лицом неминуемой опасности, а сам уезжал от нее, скрывался, Бог знает куда. Жалость царапнула по сердцу, но в это время автобус тронулся и Дима, помахав рукой отцу, стал осматриваться. Таких автобусов в своей жизни он раньше не видел: он был длинным, как  «Икарус», но внутри выглядел значительно шире. Впереди и посреди салона с правой стороны, под потолком, висело два телевизора, на экране которых Дукалис и Ларин обезвреживали очередную банду. Водитель сидел так же высоко, как и пассажиры. «С высоты ему дорога, наверно, хорошо видна», – подумал Дима. Новизна обстановки отвлекла его от грустных мыслей, и через минуту-другую он забыл обо всем, что осталось позади. А что ждало его впереди, о том он мог только предполагать.
Автобус, мягко покачиваясь на неровностях дороги, мчался вперед, оставляя позади снежные вихри. За его окнами, разворачиваясь, наплывали поля, белые от снега, с бурыми зарослями то ли неубранного урожая, то ли бурьяна, вымахавшего почти в рост человека. Вскоре пошли перелески, внутри которых виднелось большое количество сваленных деревьев. Их желтые кроны топорщились из-под снега, словно огненные пятна будущего пала, неотвратимого зла здешних мест. Без остановок автобус проскакивал, лишь немного сбавив скорость, сквозь длинные живые деревни и разоренные огрызки заброшенных поселков. И снова поля, перелески.
В одном из поселков, большом и оживленном, автобус сделал остановку, и два кресла впереди Димы освободились. Но их тут же заняли новые пассажиры, парень в темной кожаной куртке, с выбивающимся из-под воротника коричневым шарфом и молодая, почти еще ребенок, девушка, в темно-зеленом зимнем пальто и меховой шапочке. Из последующего их разговора между собой, Дима понял, что это брат и сестра, которые, проведав бабушку, жительницу поселка, теперь возвращались в город.
Поселок, насколько это было возможно оценить из окна автобуса, был большим, но сам по себе ничего интересного не представлял. Слева и справа от асфальта шоссе, которое, наверно, одновременно являлось и его центральной улицей, тянулись двухквартирные деревянные дома, соединенные между собой оградами из штакетника. С перекрестка, возле которого находилась автобусная остановка, просматривалась уходящая влево от шоссе  улица, которая заканчивалась массивным трехэтажным зданием. «Наверно, школа», – подумал Дима и в этот момент автобус тронулся дальше,  в сторону небольшого моста, должно быть, через речку, к которому под уклон сбегало шоссе, чтобы сразу же за рекой круто вскинуться наверх по разрезанному косогору и скрыться за поворотом среди тайги. Когда автобус подъезжал к мосту, Дима прочел название реки, которое ничего ему не говорило, как и название самого поселка. Сколько таких поселков и деревень прилепилось к дорогам, рассекающих таежные просторы Сибири?
За поворотом дорога пошла сквозь лес, а если точнее, сквозь его бренные останки. По левую сторону от нее, насколько было видно глазу, все крупные деревья были вырублены. Справа от дороги, еще копошились люди, наверно лесорубы, и дымно чадил трелевочный трактор. Если судить по цифрам на синих табличках километровых столбов, до города оставалось уже меньше сотни километров. «Часа через полтора-два приедем», – подумал Дима. На душе у него повеяло холодком, как будто скоро ему предстояло  пригнуть в холодную воду и к тому же в незнакомом месте.
Остаток пути прошел уже в наступающих сумерках, и Дима мало что видел. Огни большого города засветились еще задолго до того, как автобус въехал в него. Они то исчезали, когда машина ныряла в распадок, то снова появлялись впереди, справа, затем и слева. Скоро все вокруг было в огнях, хотя города все еще не было.
– Промплощадки предприятий, – прокомментировал своей спутнице обстановку сидящий впереди парень.
На автобусном вокзале, просторном и теплом, на котором в случае необходимости вполне можно и переночевать, Дима поинтересовался у попутчиков – как ему отыскать улицу Комсомольскую – на ней жил его армейский товарищ. Получив соответствующую информацию, он, вскинув на плечо небольшую спортивную сумку, зашагал по какой-то улице вверх, чтобы затем на первом же перекрестке повернуть направо, это и должна быть нужная ему улица.
Дом товарища Дима нашел почти сразу, хотя помимо номера у него еще в адресе значилась буква «А». Его сослуживец, Кропотов Михаил к счастью оказался на месте, и друзья радостно приветствовали друг друга. Как-никак, а не виделись они больше полгода. Михаил умудрился дембельнуться еще в марте месяце, чем здорово всех удивил.
Разговор на кухне за накрытым столом продолжался до полуночи. Домашние Михаила, мать и сестра, давно уже спали, а они все вспоминали, перебирали в памяти армейские дни. Теперь, оглядываясь назад, им не казалась служба уже такой тягостной. И старшина роты уже не выглядел таким тупым занудой. Да и командир роты, как оказывается, был парень ништяк. Во всяком случае, «дембелей» он сильно не притеснял, и за одно это ему можно было простить все невзгоды первого года службы. Разговор о будущем Димы решили отложить назавтра – дело серьезное, требуется обмозговать все на трезвую голову.
Почти до обеда Михаил спал. Дима, привыкший вставать рано вне зависимости от обстоятельств, был предоставлен самому себе, и решил использовать это время для осмотра города. Почти до двенадцати часов бродил он по улицам Рудного, стараясь не заплутать среди свободно расположенных домов в микрорайонах города. Раньше Диме неоднократно доводилось бывать в Иркутске,  и его понимание города было связано с замкнутыми городскими кварталами, каждый из которых представлял собою нечто единое, цельное. В Рудном же все было по-другому. Дома стояли свободно, и как показалось Диме, без определенного порядка. Внутри микрорайонов наряду с номером дома стояли буквы-индексы начиная от «А» и кончая неизвестно какой буквой алфавита. Через микрорайон, да и через весь город можно было пройти в любом, выбранном направлении. А если учесть что дома, будь то деревянные двухэтажки или панельные, пяти и более этажные, походили друг на друга как близнецы-братья, то потеряться в таком городе было совсем даже просто.
Но в целом город Диме понравился, особенно улицы Курчатова и Маяковского, широкие, со скверами посредине, и уходящими вдаль вереницами фонарей, увенчанных большими шарами-колбами. В конце улицы Маяковского, за небольшим клочком заснеженного леса, чернело водою озеро. А еще дальше, почти у горизонта, вздымались вершины сопок, одну из которых, как предполагал Дима, вчера Михаил отрекомендовал в качестве высшей точки района. Когда Дима возвратился, Михаил уже встал и встретил товарища с некоторым беспокойствам.
– Ты где пропадал? – спросил он, открывая ему дверь и впуская товарища.
– Город смотрел, – ответил Дима, вытирая ноги о резиновый коврик.
– Мне к четырем на работу, поедем вместе, – предложил Михаил. – Посмотришь завод. Заглянем в кадры, узнаем, как там с работой. Если что, то выйдем на знакомого мне мастера, а через него на начальника цеха. Должен помочь. Но в его голосе уже не было той уверенности, что звучала вчера.
– Идет, – согласился Дима.
Металлургический  завод поразил Диму не только своими размерами, но и строгой пропускной системой, преодолеть которую оказалось не так-то просто. Но еще больше его поразили условия, в которых работал его товарищ. Корпуса завода оказались длинными строениями из железобетона и стекла. С одного конца корпуса второго уже не увидать из-за сизой дымки, едко пахнущей то ли металлом, то ли обыкновенной гарью. Для Димы, привыкшего к свежему воздуху деревни, такие условия работы показались невыносимыми. Да что там говорить об атмосфере внутри заводских корпусов, когда даже снаружи он просто задыхался. Казалось, еще один глоток этого горького воздуха, и его легкие разорвет кашель.
– Как вы здесь работаете? – изумился он, оглядываясь на своего экскурсовода.
– Привычка, – пожал плечами Михаил. – А потом, где лучше? В ДОКе что ли? Здесь, по крайней мере, платят регулярно, да и рабочий день у меня шесть часов. Оттрубил и свободен.
– Да здесь же все заработанные деньги уйдут на лекарства.
– Ничего. Люди по двадцать лет работают, и ни хрена с ними не делается.
После непродолжительной экскурсии Михаил ушел на смену, наказав Диме заглянуть в отдел кадров завода самостоятельно, разведать там, что и как. Побродив уже в одиночку по второму цеху, самому старому на заводе, он благополучно выбрался из-за железобетонной ограды наружу и пошел искать отдел кадров. Информацию, которую он почерпнул там, была неутешительной. Очередь, желающих устроиться на завод, была длиной в полгода, если не больше. К тому же новичков брали на работу вначале по договору, на определенный срок. По окончании договора никто не давал гарантии, что соискатель рабочего места останется работать и дальше. В отношении же общежития вообще было глухо.
Возможно, в душе Дима был даже рад, что ему не придется ежедневно окунаться в эту удушливую горечь заводской атмосферы, способной разъедать даже стекло, не говоря уже о легких человека.  «Первый блин комом, – думал он, возвращаясь на электричке в город. – Попробуем сходить на деревообрабатывающий комбинат иначе ДОК".
Многодневные Димины поиски работы в Рудном успехом не увенчались. Если где и требовались рабочие, то, как правило, зарплата там была настолько мизерная, что выжить на нее в городе, снимая квартиру, было невозможно. Дня четыре, пока его не оставляла надежда найти не только работу, но и общежитие, он жил у Михаила. После того, как Дима рассказал товарищу о своих похождениях, энтузиазм Михаила также поостыл. Возможно, он имел уже разговор со своим знакомым мастером по вопросу Диминого трудоустройства и получил не совсем удовлетворительный ответ. Во всяком случае, больше разговора по поводу устройства товарища на металлургический завод он не заводил. Дима все прекрасно понимал и на Михаила не обижался – через голову не перепрыгнешь. Каждый сверчок имеет свой шесток.
Деньги, которыми снабдил его на дорогу отец, таяли довольно быстро, и чтобы как-то поправить свое материальное положение, Дима вынужден был пойти на городской рынок. Там всегда требовались специалисты широкого профиля – подними-отнеси, и заработать сотню другую в день было не так уж и сложно. По-видимому, сама судьба привела Диму в тот день в толчею рынка. Увидев одного синюшного мужичка, еле толкающего перед собой тележку, до верха загруженную мешками с мукой, Дима пошел за ним, предполагая, что тот рано или поздно выведет его на работодателя. Так оно и случилось.
Мордастый мужик, распоряжавшийся перегрузкой мешков с машины на тележки, заметив подошедшего Диму, по какому-то одному ему известному признаку сразу определил, что требуется этому чубастому парню.
– Если ищешь подработать, то у меня уже все, – заявил он, заметив вопросительный взгляд Димы, не давая ему даже раскрыть рта. – Иди вон в ту подсобку, – и он указал рукой в направлении приоткрытой двери в цокольном этаже круглого здания рынка. – Там нарядчик толчется.
Еще не понимая, что означает слово – нарядчик, Дима побрел к указанной ему двери. Не успел он дотронуться до черной металлической ручки, как дверь сама распахнулась, и навстречу ему вышел парень в черной коже, круглолицый, и, несмотря на  морозец, с непокрытой, стриженой под бобрик головой. Что-то в его облике показалось Диме знакомым, и, всмотревшись, он признал в нем одного из армейских дедов, с которым во время службы ему довелось встречаться при дежурствах на кухне.
Бывший однополчанин Диму не признал – разве салаг всех запомнишь, и, скользнув по нему взглядом, хотел пройти мимо. Но Дима, в сознании которого неожиданно всплыло имя парня, протянул навстречу ему руку и весело произнес:
– Здорово, Гарик!
– Здорово, – автоматически ответил тот, хотя по нему было видно, что он его не узнает.
– Служили вместе. Не узнаешь? Ты дежурным по кухне, а я в хлеборезке.
Лицо Гарика оживилось и, прищурившись, он стал пристально всматриваться в лицо Димы.
– Зимин, что ли? – наконец, неуверенно произнес он, протягивая Диме руку. – Ты что здесь делаешь?
– Да вот демобилизовался недавно, работу ищу.
– Ты что, местный?
– Да нет, я из Заполья, это отсюда двести километров. Другой район.
– Вон оно как. Ну, пойдем, – и Гарик повернулся обратно к двери. – Однополчанину грех не помочь. Пиво будешь?
– Да не откажусь.
Разговор с Гариком Артамоновым был долгим и обстоятельным. Не одна опорожненная бутылка пива уже валялась в углу подсобки, когда немного навеселе они вышли оттуда.
– Будь спок, парень, я тебя пристрою. В обиде не будешь, – прощаясь, пообещал Гарик. – Завтра подходи с утра. Сегодня же вечером потолкую о тебе с мужиками. Но только смотри, я за тебя буду ручаться. Понял?
– Само собой, я не подведу, можешь быть уверен на все сто, – заверил его Дима.
– Кстати, ты где обитаешь?
Выслушав объяснения Димы, Гарик ненадолго задумался, а затем уверенно заявил:
– С жильем решим. В Рудном за бабки можно не то что путную квартирку снять, но и коттедж с сауной заиметь.
Рассказав Михаилу о встрече с Гариком, Дима спросил его:
– Как считаешь, поможет?
На что Михаил, пожав плечами, неопределенно ответил:
– Шут его знает, этого Гарика. Я о нем ничего не слышал. Возможно и поможет. Но с другой стороны, непонятно – зачем ты ему нужен? Однополчанин? Не шибко-то близкая родня.
Как бы там ни было, на следующее утро ровно в назначенное время Дима подошел к знакомой двери рынка. Гарик встретил его как старого друга.
– Все вопросы решены, – заявил он, похлопывая Диму по плечу. Будешь вместе с нашими ребятами следить за порядком на вверенной нам территории. Бугром у вас будет парень опытный, скоро познакомлю.
– А что делать–то? – поинтересовался Дима.
– Бугор объяснит. Справишься, работенка не слишком пыльная, зато кусок будешь иметь нормальный. На хлеб с маслом хватит, еще и останется. Кстати, в отношении жилья, я тут с одним мужиком перетер, будешь пока жить у его матери. Комната отдельная, плата умеренная, так что с тебя причитаеться.
– Ну, я просто не знаю, Гарик, как тебя благодарить, – расчувствовался Дима.
– Ничего, земеля, мы же однополчане. Может, когда-нибудь и ты мне поможешь.
С этого дня жизнь Димы покатилась по колее, из которой теперь выбраться даже при всем желании было не так-то просто. На следующий день Гарик дал ему адрес тетки, сдающей жилье одиноким мужчинам. Жилплощадь Диме понравилась сразу. Хотя дом был – старая пятиэтажка в девятом микрорайоне, но двухкомнатная квартира, в которую его определил Гарик, выглядела опрятной и ухоженной. Владелица квартиры, одинокая женщина лет шестидесяти, встретила нового постояльца настороженно. Но вскоре деревенская вежливость Димы, его аккуратность во всем, покорили ее, и она стала относиться к нему почти как к родному сыну. Особенно изменилось ее отношение к постояльцу после того, как он выставил за дверь ее зятя, зашедшего к ней по каким-то делам в состоянии сильного подпития, и допустившего грубость в адрес «старой ведьмы».
Работа в службе безопасности рынка, так ее называл руководитель их тройки, действительно оказалась не такая уж и пыльная. Согласно должностной инструкции, которую Дима не видел и в глаза, утром ежедневно, после десяти часов, они совершали обход торговых точек той части рынка, где продавалось все: начиная от запасных частей к автомобилям всех марок и кончая резинками к унитазам. Обычно эта процедура проходила спокойно, без каких-либо эксцессов. Изредка бугор, оставлял своих подчиненных немного  в стороне и подходил к какому-нибудь торговцу для разговора. О чем шла речь, Дима мог лишь догадываться по сердитому лицу своего начальства и  расстроенному виду его собеседника. Лишь один раз кивком головы старшой подозвал своих подчиненных ближе и, указывая пальцем на торговца бэушными запчастями к самым разным машинам, угрожающе произнес:
– Ребята, этот гражданин по-моему, торгует краденым. Как вы считаете?
На что «ребята», по заранее отработанному сценарию, состроив изумленный вид, в один голос заявили:
– Не может быть! Это же подсудное дело!
После подобного замечания, торговец, обрусевший таджик, отозвал их бригадира в сторону контейнера с запасными частями, и в чем-то долго его убеждал. В итоге он, по-видимому, все-таки доказал свою непричастность к незаконному бизнесу, потому что расстались они вполне довольные друг другом. Во время этого разговора, другие предприниматели старались не замечать происходящее, бросая лишь изредка в их сторону косые взгляды. Но их хмурые лица  свидетельствовали об явно негативном их отношении к блюстителям порядка на занимаемой ими территории.
Естественно, что Дима очень скоро понял суть своей работы. Не мог он взять в толк только одного: кто и каким образом собирает дань с торгашей. По его наблюдениям, их бугор имел к этому прямое отношение, но чтобы он лично брал с кого-нибудь деньги, такого Дима не замечал. Его товарищ по обходу как-то намекал, что для этих целей имеются другие люди: то ли какой-то пацан, то ли опытная дама, но кто конкретно, он тоже не знал. Во время своей «работы» они довольно часто встречались с пожилой, солидной женщиной, работницей дирекции рынка, которая собирала с предпринимателей плату за предоставленное им торговое место. Первоначальное предположение Димы, что она вполне могла собирать и другие деньги, вскоре им было отвергнуто – уж больна сия дамочка на виду. К тому же командир никогда с ней не заговаривал и даже не здоровался, хотя Дима заметил по их взглядам, что они неплохо знают друг друга.   
В целом Дима своим трудоустройством был доволен. И хотя работенка носила откровенно криминальный характер, отказываться от легких денег он не только не мог, но и не хотел. Некоторым моральным оправданием для него служило нежелание подвести Гарика, с которым приходилось встречаться почти ежедневно. Роль быка в криминальной среде не слишком почетна и достаточно опасна. Но Дима надеялся, что рано или поздно ему подвернется нечто более стоящее, и он сможет заняться другим, не менее прибыльным делом, но не таким рискованным как теперешнее.
Отработав на рынке полтора месяца, Дима отпросился у бугра на пару дней съездить к старикам в деревню. Его появление в родительском доме было встречено радостными слезами матери и вопросительным взглядом отца. Само собой понятно, что Дима не мог рассказать родителям всю правду о своей жизни в городе. На вопрос отца – где трудишься? Дима уклончиво ответил:
–  В одном СМУ, ремонтируем технику,  – и он тут же постарался перевести разговор на  другое. К тому же подарки, которые он привез родителям, должны были свидетельствовать о его вполне успешном трудоустройстве в городе, что Дима и старался подчеркнуть.
– А ты знаешь, сынок, к нам недавно Анатолий заходил, – поспешила сообщить  Лидия Алексеевна. – Тоже приезжал на побывку. Оставил свой адрес. Только он какой-то непутевый.
– Кто непутевый? – засмеялся Дима, – Анатолий или его адрес?
– Да адрес, адрес, – в свою очередь рассмеялась Лидия Алексеевна. – Шестидесятый километр  Старомосковского тракта, отворотка направо и до упора. Куда? Чего? До какого упора?
– Разберемся, мама, – успокоил ее Дима. – Если появиться снова, сообщите ему мой адрес. Интересно будет встретиться.
На следующий день вечерним автобусом Дима снова уехал в город.

               
                *  *  *       

Встреча друзей произошла буквально через неделю, после Диминого возвращения в город. В тот день дела задержали его допоздна, и, добравшись около полуночи к себе на квартиру, Дима, к своему немалому удивлению, обнаружил в своей комнате Анатолия, сидящего в кресле и дремлющего с какой-то книжкой на коленях. На звук открывающейся двери он только приподнял голову и недовольно проворчал:
– Где тебя черти носят? Почти полдня дожидаюсь.
– Здорово, Толян! – обрадовался Дима. – А я уже собирался через день-другой, съездить в лес, поискать, где ты там пропадаешь.
– Долго собирался, – с показным неудовольствием заметил Анатолий, пожимая руку друга. – Дожидаясь тебя, с голоду можно и ноги протянуть.
– Это дело мы поправим, сей момент. Пошли на кухню. Только тише, бабка отдыхает, не разбудить бы.
Извлекая из холодильника колбасу, банку паштета и прочую нехитрую закусь, Дима продолжал расспрашивать Анатолия:
– Ты как меня нашел? И где сам-то обитаешь? Как тебя в квартиру бабка запустила?
– Погоди, – остановил его Анатолий, – не все сразу. Ты сначала гостя накорми, напои, а потом уже расспрашивай. А то зарядил как с автомата.
– Да ладно тебе, гость заморский. Сейчас все будет как в лучших домах Лондона. Окей?
– Окей, окей, – рассмеялся Анатолий. – Только маленькая поправочка – я гость не заморский, а что ни есть лесной.
– Однохренственно, все равно гость, – отмахнулся Дима, выставляя на стол бутылку водки и усаживаясь сам напротив Анатолия. – Ну, давай, Толян, за встречу вмажем по первой, даст Бог не последней.
– Да куда мы денемся, – спокойно заметил Анатолий, поднимая рюмку и чокаясь с другом, – у нас же вся жизнь впереди, так что до последней еще далеко.
Беседа, перемежающаяся очередной рюмкой, затянулась допоздна. Поведав друг другу о своем житие без каких-либо утаек, каждый из друзей понял из разговора, что все их надежды на будущее покрыты плотным туманом неизвестности. Вывод напрашивался один: так дальше жить нельзя. Что-то нужно предпринимать, пока болото дня сегодняшнего не засосало окончательно.
– Ты знаешь, Толян, – под конец разговора грустно заметил Дима, – в принципе я имею вроде бы неплохие бабки. Но вот что будет завтра – не знаю. А если в этом завтра светят нары?
– Хреновато. Уж если думать о нарах, так было бы за что, – угрюмо буркнул Анатолий.
– В смысле? – не понял Дима.
– В смысле денег. Помнишь присказку про королеву и миллион?
– Вон ты о чем. Но где же этот миллион найти? К тому же, желательно бы, зелененький.
– Во-во! – оживился Анатолий. – Надо искать. Коль ты уже влез к браткам, тебе и карты в руки. Только о друзьях не забывай.
– К каким браткам? О чем ты говоришь? Так они тебя и подпустят к своему пирогу. Такие как мы – обыкновенные шестерки. А шестеркам не капуста, а гнилые листья от нее. Понял?
– Да что же тут непонятного. Значит, нужно свое дело заводить, что бы самим грядку окучивать и капусту срубать.
– Легко сказать – самим. Тут все вокруг настолько запутанно, что того и смотри,  на авторитета нарвешься. Махом башку отвернут и на помойку выбросят.
– А тот кореш твой ничего не присоветует?
– Какой кореш?
– Ну, что вместе служили, дед-нарядчик?
– А-а, шут его знает. Он тоже птица не высокого полета.
– Тогда давай, друг мой ситцевый, металлолом собирать. Я тебе рассказывал, как мы в Заречье запчасти к трактору искали. Давай еще поищем чего-нибудь, да потом продадим.
– Глупости говоришь, Толян. Таких золотоискателей здесь – тыщи. К тому же и для этого дела нужна техника. Она у тебя есть? Нет. Так-то. На металле делают деньги  люди богатые. Те, что организовали приемные пункты, а не те, что по лесу собирают металл или воруют печки по дачам.
– Вот мать твою так, – не выдержал Анатолий, – никогда не думал, что даже приличным вором и то без денег не станешь.
– А ты думал. Без первоначального капитала и здесь ни шагу.
– Слушай, Дима, я вот еще о чем думаю, – мрачно улыбнулся Анатолий, – откуда у диких бригад, о которых мне говорил как-то наш мастер, Валера,  берутся трактора, бензопилы, вагончики для жилья? Ведь к браткам их не отнесешь никаким боком. Они вкалывают точно так же, как и мы. И, тем не менее… – Анатолий умолк, безнадежно махнув рукой, чуть не свалив при этом свою рюмку со стола.
– Аккуратнее, Толя, а то меня бабка моментом с квартиры выпишет. Я ей обещал, что в доме будет покой и порядок.
– Ну, извини, паря, больше не повторится, – рассмеялся Анатолий.
– Ладно, Толян. В отношении же твоих диких бригад я тебе вот что скажу: техника у них ворованная.
– Как такое может быть? – удивился Анатолий. – Трактор или машина – это же не кошелек, что из кармана ротозея могут вытащить.
– Мне тут на эту тему как-то довелось услышать пару любопытных историй.
– Ну-ну, поведай.
– Лады. Ты знаешь поселок Нижний?
– Ну, приблизительно, хотя сам в нем ни разу не был, – пожал плечами Анатолий. – Это, если отсюда смотреть, где-то за деревообрабатывающим комбинатом?
– Правильно, – кивнул головой Дима. – Так вот там не так давно недалеко от поселка работала чья-то лесозаготовительная бригада. И в один не совсем хороший для них день, а точнее, ночь, у бригады уперли бульдозер. Это тебе не кошелек, а многотонная машина. И тем не менее.
–  Вот дают, паразиты, – покачал головой Анатолий. – Это же надо и трейлер подогнать, и от ментов застраховаться, и сторожа, а он там наверняка был, как-то … – продолжать Анатолий не стал, только недоуменно пожал плечами, удивляясь такой воровской многоходовке.
– В отношении сторожа, я думаю, там было все проще. Он, скорее всего, состоял в доле с ворами. И это более чем вероятно. Представляешь, доверили волку охранять овец, – засмеялся Дима, протягивая руку к полупустой бутылке. – Давай, Толян, по последней.
Предложение Анатолием было поддержано, и разговор на некоторое время прервался.
– Эх, нам бы такой бульдозерок, – отодвигая по столу  от себя пустую тарелку и отваливаясь на спинку стула, мечтательно произнес Анатолий. – Загнали бы за миллиончики, вот тебе и первоначальный капитал, – продолжать он не стал, только блаженно прикрыл глаза, показывая всем своим видом, какое счастье  таилось за его словами.
– Оно, конечно, не плохо бы, – согласился с товарищем Дима, – но не всякому это удается, украсть, а затем продать такую технику.
– Как ты думаешь, кому они могли тот бульдозер толкнуть? – спросил Анатолий, не открывая глаз. В своих мечтах, надо полагать, он уже продумывал варианты продажи ворованной техники.
– Кому? Да хотя бы и вашей бригаде, – засмеялся Дима.
– Не, нашей нельзя. Этому Мизенцу даже металлолом продать жалко – пакостный мужик. Морду бы ему набить.
– Ты чего на него так взъелся?
– Ладно, не будем об этой твари, а то еще приснится.
– Между прочим, Толян, продажа ворованной техники – это тоже уметь нужно. Тут не так давно на весь район кипеж был. Какие-то воришки угнали из одного леспромхоза два «Камаза», лесовоза. Припрятали их в одной заброшенной деревне то ли в конюшне, то ли в бывшем совхозном гараже. Работали, наверно, по наитию.
– Как это? – не понял Анатолий.
– Ну, в смысле не по заказу, а так, подвернулся случай, вот и угнали технику. Угнать-то угнали, а вот с продажей вышла у них неувязочка. Понимаешь, лесовоз – это техника публичная.
– Какая, какая? – рассмеялся Анатолий. – Я думал, что публичными только девки бывают, а тут оказываются что и «Камазы».
– Ладно тебе ржать, – засмеялся и Дима. – Я в смысле того, что лесовозы должны бегать по дорогам, а значит, и документы у них должны быть в порядке, чтобы первый же гаишник не припутал. А это уже дело сложное – изготовить такие документы, если машины объявлены в розыск. Понимаешь?
– А что тут непонятного.
– Отсюда следует что?
– Что?
– А то, что воровством такой техники способны заниматься только люди серьезные, со связями.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Анатолий. – Но зато с тракторами и прочей лесозаготовительной техникой никаких проблем быть не должно. Угнал, и всегда отыщется вольная бригада, которой такая техника позарез нужна.
– Бригада-то найдется, – согласился Дима, – но найдутся ли в такой бригаде деньги, вот в чем вопрос?
– Да что деньги? Они за  такую технику лесом запросто рассчитаются. Десяток лесовозов толканут, всего=то и делов.
– Пожалуй, ты прав, – снова согласился Дима. Тем более, что сегодня частных лесовозников достаточно. Заинтересовать есть кого.
– Ну, вот и славненько, – оживился Анатолий. – Давай приобщимся к классу российских миллионеров. Стырим несколько тракторов, загоним их лесозаготовительным бригадам и с миллионами по домам.
– Э-э, нет, парень, все не так просто, как мы с тобой здесь рассуждаем. Для этого дела нужны специалисты, допустим тот же тракторист и водитель с тралом, да и с братками нужно поаккуратнее, чтобы не поскандалить. Одним словом, продумать нужно все хорошенько.
– Так давай, Димон, думай. У тебя же здесь свободного времени полно, да и с местными авторитетами можешь поговорить. Это мне там, в лесу, не с кем договариваться. Разве только с белкой.
– Ладно, Толя, поскольку утро вечера мудренее, давай спать ложиться, а завтра подумаем. Тебе в бригаду когда возвращаться?
– Да завтра же, наш мастер в городе живет, едет обратно, так я с ним. Через недельки полторы, у нас лесосека заканчивается, а где будет новая, если будет, мы еще не знаем. Так что в конце месяца свидимся.


                *  *  *          

Илья Григорьевич Зимин возвращался на своем «Уазике-буханке» из командировки поздно вечером. Директор кооператива, в котором Зимин работал в должности завгара, попросил его смотаться в соседний райцентр, на бывшую базу райпотребсоюза, который к этому времени превратился в какое-то ОАО, занимающееся запчастями для сельхозтехники. По телефону два руководителя договорились о поставке запасных частей к комбайну, и  поскольку никто лучше Ильи Григорьевича не разбирался в этой технике, директор и попросил его съездить к соседям – посмотреть что там и как, стоит ли связываться с новой, многообещающей фирмой. Илья Григорьевич рассчитывал обернуться  туда и обратно за световой день, но обстоятельства сложились так, что возвращаться домой ему пришлось уже в надвигающихся сумерках.
Ездить за рулем в ночи, да еще зимой, Илья Григорьевич недолюбливал, особенно по деревням и поселкам. Освещенности практически никакой, если за таковую не считать электрические лампочки на столбах, расположенных друг от друга на  полсотни метров, и большинство из которых к тому же не горят. О пешеходных переходах через пролегающую сквозь поселок трассу не может быть и речи, а если вдруг они где-то и появятся, то кто, из уважающих себя жителей поселка, будет идти к этому переходу, если ему нужно зайти к соседу напротив?
Илья Григорьевич ехал по поселку осторожно, пристально всматриваясь в набегающую улицу, как будто чувствуя, что где-то рядом сейчас из темноты появится в световой полосе фар человек, которому именно в этом месте и в это время нужно перескочить на противоположную сторону. И его ожидания оправдались. В том месте, где слева от дороги располагалось местное кафе – один из культурных центров поселка, сверкающий огнями, и перед которым Илья Григорьевич совсем сбавил скорость, на дорогу спокойно вышел человек, и, закрывая глаза ладонью от света фар, стал неспешно переходить через улицу. Илья Григорьевич резко нажал на тормоза, но машина еще некоторое время продолжала двигаться по скользкой дороге, и остановилась в каком-то шаге от пешехода. Тот резко отпрянул в сторону, поскользнулся и упал. Со стороны вполне могло показаться, что машина сбила его.
Илья Григорьевич помянул сквозь зубы вся и всех ротозеев, отвернул машину на обочину и, затянув ручник, вылез из кабины, подошел к упавшему человеку, который к этому времени уже поднялся и отряхивал куртку.
– Ничего не сломал? – проявил он участие к пешеходу. – Нужно же…
– Вот именно, что нужно смотреть и на пешеходных переходах пропускать людей, а не переться, сломя голову.
– А где разметка или знак, что здесь пешеходный переход? Я что-то их не вижу, – попробовал извернуться Илья Григорьевич, хотя он знал, что здесь имелся такой знак, хоть и был замаскирован ветвями разросшихся тополей. – Надо…. Постой, постой, уж не Володька ли ты? Точно, Беседин Володя?!
– Зимин?!
– Вот именно, что Зимин, – радостно рассмеялся Илья Григорьевич. Он радовался не только тому, что ЧП не произошло, но и встрече с давним другом, с которым они когда-то в далеком детстве подолгу пропадали на рыбалке и даже одно время сидели за одной школьной партой. Потом судьба их развела: Илья Григорьевич поступил учиться в сельскохозяйственный техникум, а Володя Беседин, а это был именно он, уехал в Иркутск, поступать в педагогический институт. С тех пор прошел уже не один десяток лет, в течение которых они встречались пару раз, но как-то мельком, так ни разу толком и не поговорив. И вот теперь судьба снова  столкнула их носом к носу, хотя и при не совсем приятных обстоятельствах.
Пожав друг другу руки, они уже не хотели снова разойтись, коль так неожиданно встретились. И это было просто невозможно, поскольку  Владимир Сергеевич при падении немного подвернул ногу, и почувствовал боль в ступне.
– Володя, давай я тебя подвезу, – предложил Илья Григорьевич. – Ты где живешь?
– Да тут недалеко, – махнул рукой в сторону перекрестка Владимир Сергеевич. – Но подвезти не только можно, но и нужно. Ведь не виделись сколько лет. Зайдем ко мне,  поговорим, вспомним прошлое. Надеюсь, ты не очень спешишь?
– Теперь уже нет, – заявил Илья Григорьевич. – Забирайся в кабину и указывай куда ехать.
Владимир Сергеевич Беседин жил в этом районном поселке уже около пяти лет, работая преподавателем истории в местной школе. Свою работу он любил, но не настолько, чтобы оканчивать свои дни в этом забытом Богом поселке, куда судьба забросила его после развода с женой. Оставив супруге и детям квартиру в городе Ангарске, он согласился временно поработать здесь, в заштатном райцентре, надеясь в скором времени перебраться ближе к Москве. Дело в том, что в министерстве образования страны у него появился хороший знакомый, бывший сокурсник. И пускай он больших должностей не занимал, тем не менее, обещал посодействовать его трудоустройству если и не в самой Москве, то где-то недалеко от столицы, и даже, если получится, с предоставлением жилья. И хотя Владимир Сергеевич во все это не очень-то верил, но прошлогодняя поездка в столицу вселила в него определенный оптимизм, что прозябать в своем поселке ему долго не придется. Об этом он заявил своей новой супруге, учительнице местной школы, преподающей русский язык. Это вдохновило их обоих и даже, как им казалось, их пятилетнего сынишку Андрея.
Зимой темнеет быстро. И хотя солнце уже повернуло на лето, тем не менее, в шесть часов вечера темнота заполняет все вокруг, зажигая желтым светом окна домов, сметая людей с улиц, загоняя их в свои усадьбы, чтобы назавтра снова повторить все тоже самое, но на пару минут добавив солнечного света. И так оно будет длиться изо дня в день, пока солнце не выберется на весенний простор и не сравняет день с ночью, чтобы затем продолжить свое ежегодное наступление на тьму.
Загнав свой «Уазик» во двор усадьбы, вид которой выглядел далеко не презентабельно, что несколько озадачило Илью Григорьевича, привыкшего к добротности в постройке даже курятника, он вошел в дом, оказавшейся внутри значительно более уютным, чем это можно было предположить по его внешнему виду.
Ирина, супруга Владимира Сергеевича, встретила гостя спокойной доброй улыбкой, что было даже немного странно, поскольку для хозяйки появление в такое позднее время незваных гостей всегда доставляет массу хлопот. Но как бы там ни было, уже минут через двадцать все расположились за столом на небольшой кухне. Еще через полчаса Ирина оставила мужчин одних, а сама ушла в зал, за свой второй рабочий стол, чтобы разбирать написания своих учеников, оценивая их возможности на будущее.
После бессвязного разговора о прошлом, состоявшего из многочисленных «а помнишь?», бывшие друзья, в конце концов, вернулись в настоящее. И когда Владимир Сергеевич поведал своему старому другу, о своем желании перебраться в Подмосковье, а если повезет, то и в столицу, Илья Григорьевич неодобрительно покачал головой и заявил:
– Ни в жизнь бы туда не поехал. Там же тесно – человек на человеке сидит. Плюнуть некуда, что бы на кого-то не попало.
– Ну, Илья, ты даешь, – засмеялся Владимир Сергеевич. – Не путай нашу Россию с каким-нибудь Брюсселем или Лондоном. В Москве, действительно, тесновато, но вокруг нее простор такой же, как и здесь, в Сибири или почти такой же.
– Вот-вот, почти, – рассмеялся в свою очередь Илья Григорьевич. – Отчего же тогда наши предки рвались оттуда в эту Сибирь? – и, не давая ответить на свой вопрос Владимиру Сергеевичу, продолжил: – За свободой шли сюда, вот зачем.
– Ну, хорошо, пусть будет так. Но между прочим, если ты хоть немного  помнишь историю, все великие переселения народов происходили с Востока на Запад, и как ты думаешь – почему?
– А что тут думать, ясное дело – шли за теплом. В Европах никогда не было таких морозов, какие бывают здесь. Да и зима здесь длится девять месяцев, и только остальное лето.
– Вот ты и сам ответил на свой же вопрос, – подытожил Владимир Сергеевич. – Холод  для человека – это еще большая несвобода, чем крепостное право, от которого русский крестьянин бежал в Сибирь.
– Возможно, оно и так, – вынужден был согласиться Илья Григорьевич. – Но все-таки не так страшен этот холод, как его малюют. Лично мне… – продолжать он не стал, только махнул рукой, как бы отметая истину в словах Владимира Сергеевича прочь.
– А, между прочим, ты знаешь почему потерпел крах Советский Союз? – неожиданно спросил Владимир Сергеевич.
– А что тут знать? Из-за предательства всяких там Горбачевых, Ельциных, Чубайсов, – с не скрываемым презрением и даже злостью, сказал, как отрезал, Илья Григорьевич.
– Предательство  советской верхушки – это само собой. Но не это главное.
– А что тогда главное? Пустые магазинные полки в начале девяностых?
– Это все вторично. Главное в том, что мы хотели догнать и перегнать страны Запада по уровню жизни. Ведь согласись, зависть к шикарному житию на Западе, как инфекцию, распространяли все наши интеллектуалы, которые бывали там и возвращались обратно. И завидовать, действительно, было чему.
– Обожди, обожди, что-то я не понял. Что же в том плохого, что мы хотели догнать их по уровню жизни? – загорячился Илья Григорьевич.
– Сейчас поймешь, – улыбнулся Владимир Сергеевич. – Вот разберем такой пример. В советское время у нас, в Иркутской области были, да они и сейчас есть, районы, приравненные к районам крайнего севера.
– Ну, и что?
– А то, дорогой мой земеля, что в этих районах за одну и ту же выполненную работу людям платили с повышающим коэффициентом, начиная, по-моему, начиная с одного и трех десятых. Помимо того за каждый прожитый в тех районах год добавляли к этому повышающему коэффициенту еще по десять процентов. В итоге могло получиться так, что за одну и ту же работу человек на юге области получал почти в два раза меньше, чем, допустим, в Усть-Илимске, не говоря уже о Катанге или Бодайбо.
– Ну, это вполне справедливо, – пожал плечами Илья Григорьевич, все еще не понимая, куда клонит Владимир Сергеевич.
– Кто бы спорил. А вот теперь сравни уровень жизни у человека севера и юга, их возможности устроить свой быт, если для северян отменить все эти надбавки.
– Мда-а, – покрутил головой Илья Григорьевич. – Никто тогда на севере и жить-то не станет. Разве только одни оленеводы.
– А теперь вернемся к нашим «догнать и перегнать» по уровню жизни Запад.  Не получилось это в советское время, не получится и сегодня. Никакой Запад нам повышающие коэффициенты не предложит, чтобы мы жили и работали на территории современной России, не говоря уже о Сибири, где климатические условия требуют значительных дополнительных затрат во всем. Выход лишь один: что бы жизненный уровень нашего населения был таким же, как у них, нам нужно работать в два раза интенсивнее или дольше, чем они. Имеется, правда и второй вариант – использовать для увеличения доходов населения нефть, газ и прочие богатства, которыми наша страна явно не обделена. Надеюсь, что ты со мной согласишься?
– Вон ты куда завернул, – смущенно улыбнулся Илья Григорьевич. – Ну, ты и голова.
– Голова не голова, но кое-что соображаем, – невольно смутился от такой похвалы Владимир Сергеевич. – А в отношении предательства элит, о котором ты говорил вначале, так нужно понимать одну простую истину: на оставленный без присмотра кусок меда помимо пчел всегда слетается множество всякой, в нашем понимании, нечисти. Так вот, мед – это власть. И если власть без присмотра народа, она превращается в сборище людей нечистоплотных, желающих использовать эту власть в своих корыстных целях.
– Вот это ты сказал точно, точнее даже некуда. Знал я одного такого медолюба, он работал то ли вторым, то ли третьим секретарем  райкома партии нашего района, между прочим, выходец из нашего совхоза. Болтун, каких свет, наверно, не видел. Но помимо этого он ничего больше делать не умел. Мне кажется, даже гвоздь молотком забить – это  для него была проблемой. После перестройки он на какое-то время пристроился в какую-то фирму работать снабженцем, но его оттуда быстро выперли. И как ты думаешь, где он теперь?
– Думаю, теплое местечко где-нибудь нашел.
– Вот-вот, теплое местечко! Работает секретарем какой-то партии, то ли Единой России, то ли  у либералов. Вот из-за таких работничков коммунисты в своих догонялках все и проиграли.
– Ну, не только из-за каких-то низовых секретарей, – поморщился Владимир Сергеевич. –  Были там академики-экономисты, такие как Абалкин, Заславская, Аганбегян и еще многие другие, которые решили, что в борьбе  с нашим отставанием от Запада нам поможет постепенное введение рыночных отношений в нашу экономику. Но, как видишь, Чубайс с Гайдаром, при поддержке Ельцина, решили сделать все сразу, одним махом, при помощи знаменитой шоковой терапии. Вот и получили то, что получили. Как будто того не понимали, что  отставание благосостояния нашего народа от народов Запада обусловлено матушкой природой. Если хотим жить так же как они, так надо и перебираться в такие же природные  условия жизни, как у них. Мы этого хотим?
– Нет! Лично я из Сибири никуда, – решительно заявил Илья Григорьевич, даже привстав со своего места.
– Тогда и не нужно завидовать каким-то немцам или французам. Каждый должен жить так, как ему позволяет природа и его личная смекалка, точнее, смекалка всего народа. А народ у нас не такой уж глупый, как его представляют многие на Западе.
– Само собой, – засмеялся Илья Григорьевич. – Мы могем даже на метле летать.
– Зря смеешься, – отреагировал на шутку друга Владимир Сергеевич. – Кто придумал, вернее, изобрел вертолет? Наш Сикорский, правда, он потом перебрался в Америку. Первый телевизор изобрел тоже наш человек, Зворыкин, хотя и он смотал в Америку. А первый компьютер появился у нас, одновременно с Америкой, хотя, может быть, на день и позже, кажется в 1951 году. Наша беда в том, что мы не смогли закрепить за собой первенство в промышленных масштабах. И вина здесь лежит на правящей верхушке. С компьютерами мы отстали от всех по вине всего лишь одного человека.
– Хрущева что ли?
– И Хрущева тоже. Но, говорят, окончательно и бесповоротно все застопорилось в году 1958  по вине Байбакова, был в то время у нас такой глава Госплана. Кстати его Хрущев терпеть не мог и выгнал из Москвы в том же 1958 году. Правда, Байбаков свое черное дело по отношению к развитию компьютерных технологий продолжил позже, в шестидесятых годах, когда снова забрался в Госплан. Говорят, что это именно он в 1966 году тормознул нашего гениального разработчика вычислительных систем Глушкова Виктора Михайловича. Если бы не этот Байбак, так вполне возможно, что весь мир захватили бы не виндовсы, а какие-нибудь  Днепры или Уралы.
– Откуда, Володя, ты все это знаешь? – удивился Илья Григорьевич, уже несколько уставший от такого обилия информации.
– Так мне по штату положено такие вещи знать, – усмехнулся Владимир Сергеевич. – Ведь я же учитель, а пацанва – это такая коварная публика, что поискать еще нужно. Их хлебом не корми, а дай возможность посадить учителя в лужу. А сегодня в связи с появлением интернета это сделать проще простого. Вот и приходится ухо держать остро.
–  Да, работенка у тебя – это не рыбку ловить на реке.
– Еще бы. Славное было время, Ильюша, славное. Как вспомнишь, так сердце защемит, хотя и жили ведь впроголодь, а все равно было хорошо. Ну что, не пора ли нам с тобой закругляться? Спать тебе придется на диване в зале, так что не обессудь, отдельной спальни для гостей в нашем жилище не имеется.
– Володя, да ты не беспокойся, мы-то выпили совсем малость, так что я потихоньку доберусь домой, тем более, что в это время гаишники уже отдыхают. Да, практически, их в нашем направлении никогда не бывает.
– Ну, уж нет, – не согласился Владимир Сергеевич. – Коль ты за рулем и употребил спиртное в моем доме, то и ночевать будешь здесь. 
Свет в окнах дома Бесединых еще долго не угасал. Кажется, бывшие друзья переговорили обо всем, но можно было говорить еще и еще. Далекое детство – эта та неисчерпаемая кладовая воспоминаний, которые всплывают в сознании так зримо и остро, что отмахнуться от них невозможно, а если это кому-то удается, то они все равно настигают человека во сне.
Рано утром следующего дня, проводив Илью Григорьевича, Владимир Сергеевич отправился в школу, там ему предстояло сегодня вновь, как и вчера, рассказывать ученикам старших классов о жизни прошлой, которая так сильно отличается от дней настоящих. Так оно будет и завтра, и послезавтра и неизвестно, когда прервется цепочка этих дней, каждый из которых как две капли воды похож на день предыдущий. И хотя свою специальность Владимир Сергеевич любил и попал в педагогический институт совсем не случайно, его уже давно утомлял этот «однообразный жизни шум». Мысли о возможном переезде поближе к столице радовали, но вносили одновременно в его душу некоторую тревогу.  И дело не только в том, что там, в «Европах», так иногда между собой его коллеги, да и он сам, шутливо говорили о европейской части России, могли оказаться несколько иные требования к уровню преподавания предмета. Нет, в своих возможностях как педагога Владимир Сергеевич был уверен на все сто. Его волновало иное: не сыграет ли его желание оказаться ближе к центру, так сказать, цивилизации с ним дурную шутку? Станет ли его жизнь, жизнь его семьи, лучше от того, что они переберутся в более престижные места, в сравнении с которыми их поселок …
Вот его товарищ по детству, Илья Зимин не рвется ни в Москву, ни даже в Иркутск. Его устраивает то привычное место в жизни, которому он полностью соответствует и другого ему не нужно. И если сегодня взять и оторвать его от привычного гаража, от тайги, которая для него уже давно стала вторым домом, принесет ли это ему счастье? Наверно, нет. А ему, Беседину Владимиру?
Как сложно все это. Престижное место жительство, престижная работа. Откуда все это свалилось на человека? Жили люди раньше в лесной глуши,  в деревянных избушках, жили  и не забивали себе голову каким-то престижем. Хотя нет, наверно, этот самый престиж преследовал человека с тех пор, как он осознал себя человеком. И скорее всего, наряду с разумом, он является первопричиной не только многих достижений человечества, но и многих его невзгод. В свое время немецкий философ Гегель в своей «Феноменологии духа» заявил, что одним из самым главных смыслов человеческого бытия является его борьба за престиж. Проще говоря, человек всегда во все времена боролся за признание его другими людьми, ставя при этом на кон даже собственную жизнь, не говоря уже о жизни других людей.
Переходя улицу в том месте, где вчера он чуть не оказался травмирован машиной своего давнего товарища Зимина, Владимир Сергеевич поскользнулся и чуть снова не упал.
– Вот дьявольщина, – пробормотал он, с трудом сохраняя равновесие и оглядываясь по сторонам – не видит ли кто его пируэты на скользкой дороге. Но редким прохожим было не да него – не упасть бы самим, и Владимир Сергеевич осторожно побрел дальше к школе, которая уже светилась окнами среди деревьев небольшого парка, окружающего ее.
Размышления  Владимира Сергеевича, вернулись в прежнее русло и он снова задумался о все том же престиже, который по какой-то неведомой причине стал так беспокоить его именно сегодня, после недавнего разговора со старым товарищем. Ведь куда проще объяснить желание любого человека добиваться своего признания другими людьми действием все тех же инстинктов, которые предопределяют и поведение других живых организмов. Но человеку разумному как-то больше импонируют слова Гегеля, заявившего о том, что только тот человек может считаться человеком, который способен заставить себя переступить через эти самые животные инстинкты, и обрести себя в качестве человека свободного. Вот такая сложная эта вещь престиж в толковании философов. У нас, русских, все проще и честнее, потому престиж проявляет себя как простое и понятное всем желание стать первым парнем на селе, даже если в этом селе всего лишь два-три дома.
Откуда все это взялось? Ведь пойти с оружием в руках на дуэль с сильным противником, зная, что в случае поражения тебя ждет или смерть, или ничтожная жизнь в дальнейшем,  это выбор далеко не простой, тем более, если имеется возможность уклониться от подобной дуэли, что, наверно, многие и делают. Что же заставляет человека заглядывать в глаза смерти? Гегель утверждает, что свобода. Свобода от необходимости подчиняться обстоятельствам, какими бы они ни были. Это то, что сделало человека человеком. Преодоление не только внешних условий бытия, что присуще и животным, но и внутренних ограничений, накладываемых как потребностями живого организма, так и социальной средой. Наверно, последнее для человека самое главное, поскольку именно из-за преодоления социальных преград к свободе личности, и разгораются страсти, сотрясающие человечество войнами и революциями, бандитскими разборками и политическими скандалами. Но если в прежние времена самоутверждение личности происходило преимущественно с оружием в руках, то сегодня ситуация сильно изменилась и на первое место в этом деле вышли деньги и обыкновенная риторика, что в переводе с древнегреческого означает обыкновенное словоблудие, нацеленное на обольщение слушателей.
Но что же все-таки  означает это манящее слово свобода? Что скрывается за ним? Задумывался ли кто над простым вопросом: зачем человеку власть над другими? Ведь хлопотное это дело, чреватое многими потерями, как, допустим, отсутствием настоящих друзей, которых подменяют соратники и прилипалы. Первые только и ждут момента, чтобы сковырнуть обладателя власти с его трона, а другие, которые прилипалы, в любой момент готовы сменить хозяина и присягнуть другому. Более того, человек, добившийся власти становится несвободным во многих своих действиях, предопределяемых не им самим, а властными полномочиями. Он не может спокойно, без охранников, пройтись по улицам города и тем более по какому-нибудь лесопарку. Вот такая она свобода лица, наделенного властью. И чем больше власть, тем больше эта самая несвобода проявляет себя в различных мелочах, отравляя жизнь, делая ее носителя подозрительным и циничным.
– Владимир Сергеевич, о чем вы так задумались, что, как мне кажется, готовы пройти мимо школы?
Женский голос, раздавшийся позади Беседина, заставил его оглянуться.  Почти рядом с собой он обнаружил Фаину Григорьевну Сазонову, учителя математики, с которой у Владимира Сергеевича давно уже установились дружеские отношения.
– А-а, это вы, – улыбнулся Владимир Сергеевич, приостанавливаясь. – Обдумываю вот предстоящий урок. Чуть действительно не прошагал мимо школы. Так что большое вам спасибо, что вовремя остановили.
– Да не за что, – рассмеялась Фаина Григорьевна. – На меня тоже иногда находит. Думаешь о предстоящем уроке, и забываешь куда идешь.
Дальше они пошли рядом, благо, что расчищенный от снега тротуар, ведущий к двери школы, это позволял.


                *  *  *            

 Время не стоит на месте. Оно устремляется вперед, то медленно и плавно, когда люди не поглощены борьбой за светлое будущее, и ускоряется в переломные моменты истории, уподобляясь горному потоку, который сдвигает на своем пути даже громадины камней. Срываясь с порогов эпох, оно увлекает  людей в бездну неизвестности, давая возможность одним промелькнуть в реке настоящего, не оставив после себя ни малейшего следа. Другим же оно определяет совершенно иную судьбу, вознося вначале людей, неразборчивых в средствах достижения цели, на вершины видимого благополучия, чтобы потом разбить его вдребезги об утесы установлений, тем или иным образом регулирующих жизнь общества всегда и везде. И только человек мудрый, трезво оценивая свои силы,  способен  вовремя выбраться из этой стремнины, чтобы не стать жертвой не столько этого хаоса, сколько  своего самомнения. Но это, скорее, исключение, чем правило. Основная масса людей плывет именно туда, куда влечет их течение, поддаваясь страстям, порождаемым корыстью, а зачастую и обыкновенным недомыслием.
Именно бурное время застигло Диму и Анатолия в начале их жизненного пути. Оба они хотели жить честно, трудиться, как трудились их близкие, создавать семьи, жить, как живут все нормальные люди. Но они уже имели возможность сравнивать быт своих родителей с бытом жителей городов, в которых им довелось побывать за время службы в армии. После  возвращения домой, окунувшись в ту среду, которая мутной волной захлестнула их родное Заполье, им совсем расхотелось повторить тот жизненный путь, которым прошли их родители. Они не хотели погружаться в трясину безнадежности, которая накрыла деревню с начала девяностых годов прошлого столетия. И если раньше, при совхозе, они  бы еще имели какую-то перспективу на хорошо оплачиваемую работу и даже на учебу за казенный счет, то сегодня все это ушло в небытие.  Каждый житель деревни был предоставлен самому себе в рамках демократии и свободы, которые нахлынули на деревню, пригнув большую часть сельского населения  к земле, пригнув так, что разогнуться уже не имелось ни сил, ни средств. Декларируемая политиками свобода на поверку оказалась совсем не тем, о чем мечтали люди, когда, почем зря, костерили советскую власть.
Жители деревни когда-то, представляющий, можно сказать, сплоченный коллектив, объединяемый в нечто единое целое совхозом, нынче представляли собой множество мелких групп, выживающих, кто как  мог. И даже в это смутное время их объединяло нечто, и это нечто представляло собой абсолютную неуверенность в будущем, будущем не только своем, но главное, в будущем своих детей. Люди, не видящие для себя перспективы, страдают одним пороком – у них опускаются руки и постепенно единственным смыслом их жизни становится бутылка со спиртным.
Нельзя сказать, что жизненный уровень всего населения Заполья сильно понизился. Нет, в рядах домов, выстроившихся вдоль единственной улицы деревни, наряду с развалюхами-холупами, ярко выделялись отдельные усадьбы свежестью красок ставней и штакетника, светом электрических фонарей над воротами, стоящими перед домами тракторами или машинами. И сегодня, как и прежде, люди жили по-разному, и зависело это от активности человека, который встраивал себя и свою семью в новый мир.
Усадьба Зиминых сильно отличалась от усадьбы Дубыниных, но так было и прежде. Если Зимин Илья Григорьевич был мастером на все руки – мог работать за штурвалом комбайна и отремонтировать его в случае поломки, мог сам при необходимости выступить в роли сварщика и даже электромеханика, то отец Анатолия, Дубынин Сергей, был совсем не таким. От работы он никогда не отлынивал, тоже умел многое сделать, но только на подхватах. Сам он никогда вперед не лез, поскольку считал, что впереди идущему достается всегда больше всего, в том числе и шишек на голову. И жил Сергей Дубынин как будто одним днем, не загадывая далеко вперед.
Может быть, поэтому у Зиминых первыми в поселке и появилась машина, вазовская четверка, что Илья Григорьевич был нацелен на ее приобретение, и заранее выстроил возле дома просторный, капитальный гараж из кирпича. Не будь этого гаража, может быть, Илья Григорьевич так бы и ездил на бывшем совхозном «Уазике-буханке», который и теперь еще служил ему верой и правдой, хотя этой машинешке исполнилось в обед, должно быть, полсотни лет.
Точно так же обстояли дела и со многими другими семьями деревни Заполье – одни хирели и ветшали, другие крепились, стараясь не сдаваться, а третьи, правда, их было мало, даже процветали. Работа у селян была привычная: вырастить урожай, убрать его и вывезти в город на рынок. Только так можно было заполучить хоть немного живых денег. Некоторые, правда имели возможность зарабатывать копейки, преподавая в местной школе, или работая на почте, как мать Анатолия, Мария Дубынина, которая, кажется, даже ночью не расставалась с сумкой почтальонши. Так и жили запольчане, нравилось это кому или не нравилось, но другой жизни у них не было и быть не могло.
В первых числах апреля, в воскресенье Дима снова приехал на побывку в родную деревню. Дома его ожидало неприятное известие – заболел отец. Еще утром Илья Григорьевич почувствовал какую-то боль в правом боку, но не обратил на это особого внимания – мало ли что в его жизни начинало где-то побаливать. А потом, это же дома, а не в таежной глуши, где можно даже от обыкновенного аппендицита отправиться на тот свет, поскольку там ни врача, ни, тем более, поликлиник не водится. Иное дома. Если приключится что-то серьезное, то можно поехать в районную поликлинику, которая в масштабах Сибири была совсем рядом, в каких-то двадцати километрах от деревни. Но к вечеру у Ильи Григорьевича поднялась температура, и он понял, что просто так, домашними средствами не отделаться, придется ехать в районный центр. Приезд домой Димы оказался как раз вовремя. К утру состояний отца только ухудшилось, и сам управлять машиной он уже вряд ли бы смог. 
 Рано утром, еще затемно, Дима выгнал машину из гаража и, уложив отца на заднее сиденье «Жигулей», погнал безотказную четверку в  райцентр. Все это оказалось очень вовремя. Как сказали потом врачи  районной больницы, еще денек, и его отцу уже не помогли бы даже московские доктора. Одним словом, приезд Димы домой был как бы предопределен свыше, за что он в душе был благодарен всем сразу.
Операцию по удалению аппендицита Илье Григорьевичу сделали в тот же день, и, кажется, все обошлось благополучно, о чем Дима и сообщил матери по приезду домой. Понимая, что оставлять мать в таком положении одну нельзя, Дима решил на следующий день утром снова заехать в больницу, проведать отца, а затем смотаться в город Рудный, что бы уведомить своих работодателей о случившимся, и взять на недельку нечто наподобие отпуска, чтобы уладить дела домашние. В больнице ему сказали, что после такой операции в стационаре держат пациентов недели две, смотря как пойдет лечение. Исходя из этого, Дима и рассчитал длительность своего отпуска.
Завершив свои хлопоты в городе, перед тем как поехать обратно, Дима заглянул на автостанцию – вдруг там окажется кто-нибудь из Заполья. Подвести земляка домой – это дело не только коммерчески выгодное, но и благородное. К своему удивлению в зале ожидания автостанции, просторном и теплом, он обнаружил дремлющего на скамейке Анатолия, с грязно-зеленым рюкзаком у ног.
– Толя, ты далеко собрался? – тронул его за плечо Дима.
– Тьфу ты, дьявол, – чертыхнулся Анатолий открывая глаза. – Когда тебя ищешь, так фик найдешь, а тут сам заявился.
– Ты, никак, домой собрался?
– Какой ты догадливый, – засмеялся Анатолий. – Вахта наша закончилась. До конца мая месяца я безработный. Так что пока домой, а что там дальше - посмотрим.
– Вот так дела, – развел руками Дима. – А я только собирался на этой неделе заглянуть к тебе, а тут оказывается ехать в лесную глушь не нужно, леший сам из лесу вышел. Но ладно, бери рюкзак, пошли домой.
– Домой – это к тебе, что ли? Так до рейсового автобуса осталось еще не больше часа, можно и опоздать.
– Зачем тебе рейсовый автобус, когда такси с водилой уже ждут тебя.
– Не понял, – недоуменно посмотрел на товарища Анатолий.
– Давай, давай, я за рулем, едем домой на батиной четверке. Он у меня загремел в больницу, так я теперь в качестве скорой помощи работаю. Вот и тебя доставлю в родную деревню в целости и сохранности.
Пока добирались до Заполья, друзья переговорили о многом. И только уже вблизи деревни, обсуждая свое возможное будущее, покрытое полным мраком, Анатолий с грустью заявил:
– Эх, был бы у меня этот чертов первоначальный капитал, как, допустим, у нашего Мезенца…
– Это у твоего хозяина что ли? – поинтересовался Дима.
– Нет у меня никакого хозяина, – зло произнес Анатолий. – Я к этому гаду больше работать не пойду.
– Чем же он тебя так обидел?
– Чем, чем! Он нашу бригаду с расчетом за деляну считай целый месяц мурыжил – мол, все денег нет. Подождите. А сам, между прочим, мужики говорили, целый железнодорожный контейнер бензопил получил.
– А зачем ему столько бензопил? – удивился Дима. – Их в контейнере может вместиться десятка три-четыре.
– Ну, я не знаю, – пожал плечами Анатолий. – Может там не только бензопилы были. Но главное, отдать наши кровные, так у него денег нет, а как … – продолжать Анатолий не стал, только раздраженно махнул рукой.
– Слушай, Толян, а где этот ваш Мезинцов базируется? – заинтересовался Дима.
– Да в поселке Пихтовый, так, кажется, его называют. Это рядом с восточной окраиной города. Мужики говорили, что после начала перестройки в том поселке какая-то заготконтора или нечто наподобие того, обанкротилась, так он умудрился захапать их контору-развалюху и гараж на пару машин. Да и он сам там недалеко живет. Домина у него что надо.
– Говоришь поселок Пихтовый. Я с пацанами в нем пару раз был, какие-то терки с хозяином у наших были. Но я не знал, что все это принадлежит твоему Мезинцеву. Любопытно.
– Что любопытно?
– А то, Толян, любопытно, что содержимое того контейнера твой бывший босс вполне может хранить в том месте. Как думаешь?
– Вон ты о чем, – удивился Анатолий. – Неплохо бы потрясти этого гада.
– Вот и я о том же. Давай через пару часиков встретимся, обмозгуем это дело. Авось что-нибудь придумаем. А мне пока надо мать увидеть, успокоить ее.
– Лады, договорились, – согласился Анатолий.
Мать Димы встретила его с нескрываемой тревогой:
– Как с отцом?
– Ничего страшного, мама, попытался успокоить ее Дима. – Аппендицит был у него. Операция прошла нормально. Обещали, что через недели две будет дома.
Выслушивая материнские ахи да вздохи, Дима никак не мог избавиться от мыслей о возможности  поправить свое благополучие за счет некого Мезенцова, которого он в жизни и в глаза не видел, но которого уже заранее возненавидел, считая ворюгой и просто плохим человеком, поступившим несправедливо по отношению к его другу, Толяну. По этой причине вел себя Дима несколько рассеянно, что тут же заметила мать.
– Что с тобой, сынок? Ты все мне про отца рассказал? Ничего не скрываешь?
– Да все нормально, мама, завтра снова к нему съезжу, проведаю. Я ведь после операции с ним еще не разговаривал.
– Съезди, съезди сынок. Я ему куриного супчику приготовлю. В больницах не думаю, что хорошо кормят.
– Хорошо, мама. Я сейчас схожу к Анатолию – покалякать нужно про работу. У него там нечто типа бессрочного отпуска образовалось.
Беседа Димы с Анатолием длилась долго. Оговорили как и что нужно сделать, чтобы попытаться умыкнуть бензопилы у Мезенцова, если они, разумеется, все еще хранятся на складе бывшей заготконторы. Что там есть сторож, они понимали.  С ним они справятся запросто, но вот есть ли там собака – это уже другой вопрос. Поднимет лай, шум, а вот этого допускать нельзя. Даже если проводить акцию  глубокой ночью или даже под утро, то все равно найдутся люди, которые выглянут в окошко – а что там происходит?
В конце концов, решили, что без рекогносцировки на  месте будущей операции не обойтись. Но как ее сделать, чтобы не засветиться в поселке, вот в чем вопрос? И поскольку Анатолий был человеком достаточно рослым, то в случае его появления в том месте на него вполне могли обратить внимание, что было нежелательно. Помимо того, кто знает, нет ли среди жителей поселка людей, которые знали рабочих лесозаготовительных бригад Олега Мезенцева? Исходя из подобных рассуждений, становилось понятным, что рекогносцировку  объекта придется делать Диме. Так и решили.
На следующий день, проведав в больнице отца и доложив матери, что у него все в порядке, идет на поправку, Дима вместе  Анатолием выехали в Рудный. Дома он убедил мать,  что ему позарез нужно быть пару дней на работе, а уж потом он снова съездит к отцу в больницу и будет регулярно навещать его до самой выписки. Все это выглядело достаточно убедительно, как и то, что Анатолий тоже решил присоединиться к нему и попытаться подыскать в городе работу и для себя – не всю же жизнь ему ишачить в лесу на каких-то, как он выразился, прохиндеев.
В городе расклад у них был такой: во-первых, машину они загоняют в гараж, который не так давно снял Дима на месячишко у своего рыночного знакомого и притом совершено бесплатно, поскольку тот своим гаражом, расположенном на отшибе, практически не пользовался. На всякий случай Дима все же заменил навесной замок гаража, мотивируя это тем, что оставлять в нем машину не безопасно, если хозяин и сам не помнит, кому и когда давал от него ключи. Во-вторых, Анатолий пусть, действительно, порыскает по городу – авось и вправду отыщется какая-нибудь работенка. За это время Дима на рейсовом автобусе съездит в поселок и пройдет по той улице, на которой располагается хозяйство Мезенцова. Посмотрит, есть ли там собака, что собой представляет гараж и есть ли там сторож, хотя последнее и так было ясно, что без сторожа и истопника гараж функционировать не может. Для маскировки, Дима прихватил с собой из дому кое-какое старое тряпье в виде куртки и замызганных джинсов и более того, он нашел где-то очки, нацепив которые, превращался в совсем другого человека.
Вечером, когда друзья снова встретились в съемном жилье Димы, план операции был оговорен окончательно. Брать склад следует ближе к утру, при этом нужно выбрать момент, когда сторож, он же истопник небольшой котельной гаража, мужик пенсионного возраста, будет возвращаться в сторожку, где его следует и поджидать. Стараясь особо не наносить ему телесных повреждений, аккуратно связать его, и с кляпом во рту оставить отдыхать на родном топчане. Самим же, используя ключи от гаража и ломик для взлома замка склада, по-быстрому вынести из склада через заднюю калитку ограды усадьбы все стоящее, с учетом вместимости четверки. Машину следует оставить, не доезжая  места проведения операции на объездной дорожке, которая проходит именно с тыльной стороны усадьбы Мезенцова, тем более, что там она пересекает небольшой кустарник и будет малозаметной.
Оставался все же не выясненным один вопрос: будет ли ночью возле сторожки собака, поскольку, хотя во время  своеобразного досмотра территории Димой, ее на месте не оказалось, но проволока, по которой она могла перемещаться по территории усадьбы, свидетельствовала о том, что собака могла и быть. Обычно сторожевые собаки всегда остаются на охраняемом ими объекте, поскольку отпуска им не положено по трудовому соглашению. Отсутствие ее могло свидетельствовать лишь о том, что она или сбежала из-за разгильдяйства хозяев, или что ее увели нарочно. Как бы там ни было, все придется решать на месте. Успокоить собаку ломиком дело секунды, да и сторожу заткнуть рот много времени не потребуется.
В три часа ночи друзья выехали на дело. Погода была довольно ветреная, то и дело пробрасывал снежок, что вызвало у Димы некоторое беспокойство по поводу проходимости той дороги, на которой они решили временно оставить машину. Не заметет ли ее снегом? Но будет так, как будет, решили парни, встающие на тропу варнаков и меньше всего думающие о своем будущем после  разбойничьей акции, в результате которой они должны будут стать совсем другими людьми. Но всем этим размышлениям они предадутся потом, а теперь намеченное должно быть выполнено и думать следовало только об одном – чтобы все прошло без сучка и задоринки.
Калитка  и ворота в ограде, которой была обнесена территория бывшей заготконторы, оказались на замке. Но что значит какой-то забор из штакетника для парней, привыкших еще в армии штурмовать полосу препятствий? Ровным счетом ничего, тем более, что собаки, как и днем, на месте не оказалось. Оставалось выждать момент,  когда сторож, он же истопник, спустится в полуподвальную пристройку котельной, расположенной сбоку гаража, впритык к его боковой стене. Как долго придется этого ждать, они не знали, и уже готовы были  перемахнуть через забор, чтобы испытать двери сторожки на прочность, но тут судьба пошла им навстречу и сторож вышел наружу сам. Опасаясь поскользнуться, шоркая сапогами по утоптанному снегу, он медленно побрел к входу в котельную, и скоро скрылся в ней так ни разу не оглянувшись.
Парни, натянувшие к этому времени на лица маски и перчатки на руки, пригнулись у забора к самой земле, полагая, что сторож, выйдя со светлого помещения сторожки, вряд ли их заметит. Выждав секунду-другую, новоявленные грабители перемахнули через ограду, и быстро юркнули в помещение сторожки. Средствами маскировки в виде черных масок с прорезями для глаз и рта в свое время запасся Дима, поскольку его рыночная работа предполагала использования их в некоторых случаях при выезде на разборки с особо упертыми предпринимателями. Правда, лично ему еще ни разу этим делом заниматься не пришлось, поскольку его стаж работы был недостаточным для серьезных разборок, так ему поведал его положение в бригаде Гарик.
Дальше все прошло точно по разработанному плану. Сильным рывком втянув сторожа, возвращающегося в сторожку, внутрь помещения, и угрожающим жестом предупредив его, мол, не вздумай орать, они устроили ему небольшой допрос по поводу содержимого гаража и склада. Затем связали бедолаге руки и ноги скотчем, заткнули рот какой-то тряпицей, валявшейся на топчане. Уложив мужика на его законное спальное место и приказав ему лежать тихо и не рыпаться, вышли из сторожки. Перед этим Анатолий вырвал на всякий случай телефонный шнур вместе с пластмассовыми обломками настенной коробки, и бросил его вместе с телефонным аппаратом под стол. Постояв некоторое время на месте, и прослушав обстановку, Анатолий с ломиком в руке пошел к складу, небольшому сооружению из бруса, пристроенному сбоку гаража, как и котельная, но только с противоположной стороны. Дима же с фонариком в руке заглянул в гараж, калитка которого, наверно, никогда не запиралась, и мельком осмотрел помещение, где кроме двух довольно потрепанных машин больше ничего не было. Свой шикарный, по словам Анатолия, джип Мезенцов, вероятно, держал дома. Дима вышел из гаража во двор, и снова на некоторое время застыл на месте. Где-то не вдалеке залаяла собака, но как-то вяло, по-видимому, по привычке, но скоро смолкла и ночная тишина вновь окутала поселок. Постояв еще немного, Дима пошел к складу, двери которого к этому времени уже оказались открытыми. Анатолий с ломиком в руках стоял в дверном проеме, поджидая Диму.
– Давай свети – где тут что, – прошептал он, когда Дима подошел к нему.
Осмотр склада много времени не занял. Картонные ящики тускло высветились в свете фонарика на одной из дощатых полок, в них и должны были находиться бензопилы. Больше ничего стоящего, что привлекло бы внимание грабителей, в складе как будто не имелось. Вскрыв один из ящиков, Анатолий с удовлетворением произнес:
– Бензопилы, хускварна. Классная штука. Выносим.
Достаточно быстро ребята вынесли из складского помещения к высокому и глухому тыльному забору усадьбы все девять картонных ящиков с бензопилами. Обнаружив на другой полке пильные цепи и небольшие пластмассовые канистры с маслом для двигателей бензопил, они прихватили и их. В складе, если пошариться дольше, можно было, наверняка, обнаружить еще много полезных вещей, но четверка – это все же легковая машина и ее возможности не позволяли вывезти все, что могло бы пригодиться в дальнейшем.
Калитка в тыльной стороне забора была так же на замке, и Анатолий вернулся к складу, подобрал оставленный там ломик, – секунда и калитка оказалась открытой.
– Выноси все к дороге, – скомандовал Дима. – Я за машиной.
Через час после начала воровской операции, все было закончено, и  не зажигая фар, Дима тихонько вырулил на автотрассу.
В половине шестого утра друзья уже были в арендованном Димой гараже.  Осмотрев добычу и затолкав ее в подвальное помещение гаража, ребята сняли «левые»  номера с машины, возвратив прежние на их законное место. Можно было расслабиться и отдохнуть, тем более что на улице разыгралась непогода и надо полагать, что ветер и снег надежно заметут следы, оставленные их четверкой на дороге позади усадьбы Олега Мезенцева. Выехав из гаража, они неспешно поехали в родную деревню.

               
                *  *  *
               
Заехав домой, Дима чтобы отогнать сон, который стал его одолевать – как-никак, а ночью он не уснул ни на секунду, умылся холодной водой и, взяв топор, пошел колоть дрова. Ему не хотелось разговаривать с матерью, поскольку она обязательно бы заметила, что с ее сыном что-то не то, и невольно распространила бы это на состояние Ильи Григорьевича. Дима любил своих родителей и совсем не хотел доставлять им неприятности. Когда они вместе с Анатолием замышляли свое криминальное дело, они думали только о том, как совершить задуманное и меньше всего о последствиях своих действий для семьи. Но вот теперь, когда задуманное свершилось, оба парня ощутили груз ответственности, которую они взвалили не только на свои плечи, но и на плечи своих близких. И это было невыносимо тяжело, поскольку раньше ничего подобного им испытывать не доводилось. Став по сути дела взрослыми людьми, еще вчера они все свои проступки рассматривали, как нечто затрагивающее только их самих. И вот теперь впервые в жизни они почувствовали ответственность не только за себя, но и за свои семьи, и к этому они явно  не были готовы.
После столь энергичной зарядки, как колка дров на свежем воздухе, сон больше Диму не беспокоил, и он съездил в больницу к отцу. Узнав, что его через неделю выпишут, Дима вернулся домой, обрадовав этим известием мать, и немного успокоенный, завалился спать на диване, прямо перед включенным телевизором. Уснул он мгновенно и проспал почти до ужина. Разбудил его голос матери:
– Дима, ты бы поужинал, а потом спи хоть до утра.
Даже сквозь сон Дима почувствовал правоту матери и через некоторое время он уже оказался за обеденным столом. После достаточно плотного ужина сонливость окончательно оставила его,  и ему захотелось поговорить с Анатолием о планах на ближайшие дни. Необходимость в таком разговоре была предопределена его мучительными размышлениями о дне завтрашнем. Ведь после всего случившегося он не мог уже быть таким, каким был вчера, позавчера и вообще в недалеком прошлом. Встретились они с Анатолием на улице и тот, увидев Диму, обрадовано сказал:
– А я только к тебе собрался. Поговорить нужно.
– Вот именно, – кивнул головой Дима. – Давай отойдем немного в сторонку, чтобы не мозолить людям глаза.
Предложение Димы было принято, и ребята не спеша пошли по дороге в сторону моста через реку.
– Слушай, Толян, – начал разговор Дима, – мне после всего этого стало как-то не по себе. Даже захотелось пойти в милицию и сдаться, –  грустно пошутил он.
– А сухарей уже насушил? – с грустной усмешкой на лице поинтересовался Анатолий. – Хотя знаешь, у меня на этого Мезенцева тоже зло как-то прошло. Но что сделано, то сделано, и теперь нужно думать, что будем делать дальше.
– А я уже подумал, – отозвался на слова товарища Дима. – Предлагаю вот что: весь тот скарб пускай  месячишко полежит в гараже. Сейчас толкнуть пилы не получится. Пускай все успокоится. У меня там один знакомый есть – он на рынке именно такими вещами торгует, так вот через него я то барахло сплавлю, но из вырученных денег себе я не возьму ни копейки.
– Как это? – не понял Анатолий, – выбросишь что ли?
– Зачем выбросишь? Тебе сестренку после школы снаряжать в большую жизнь нужно? Нужно. Вот пусть они на это дело и пойдут. Мы же с тобой себе на жизнь еще заработаем, а для девчонки все не так просто. Ей помощь нужна.
Некоторое время дальше шли молча. Наконец Анатолий тряхнул головой и заявил:
– Ты знаешь Дима, нечто такое и я думал, но только в отношении своей доли. Пусть будет так. Только больше на подобные дела я не ходок. Уж лучше в лесу горбатиться, но зато спать буду спокойно. А так всякая всячина в голову лезет, то и гляди… –  продолжать Анатолий не стал, но его мрачное лицо свидетельствовало лучше всяких слов, что он имел в виду.
– Ну, и хорошо, – подвел черту под разговором Дима. – Через месяц-другой забудем обо всем этом и баста. Я попробую все-таки найти в городе настоящую работу, пока не засосала меня, как говорится, злая трясина.
Повернув обратно в деревню, парни вскоре разошлись. Дима возвратился домой повеселевшим. Груз, который он взвалил на свои плечи ночной операцией, стал как бы легче, и больше не давил тяжестью совершенного преступления, а постепенно стал превращаться в его сознании в некое благо, совершенное им  ради восстановления попранной справедливости жизни.

                Вместо эпилога

В один из августовских дней после работы Дима возвращался на свою съемную квартиру. Как первоначально и  было задумано, он смог все же устроиться на работу в один из цехов металлургического завода, об атмосфере которого он в свое время отзывался не очень-то хорошо. Но сегодня, третьего августа, хотя погода стояла какая-то вялая, хотя немного и ветреная, дышалось легко, и настроение у Димы было приподнятым. На работе у него все складывалось наилучшим образом, и он был принят в коллектив в качестве своего парня. Тем более, как он узнал из разговора со своими товарищами по работе, что руководство завода планировало в недалеком будущем модернизировать систему очистки газообразных выбросов, а значит, и дышать станет легче и это не могло не радовать обыкновенных работяг, к которым сегодня с полным основанием Дима относил и себя. Жизнь как будто налаживалась.
Правда, недавнее прошлое нет-нет да и напоминало о себе вопреки надеждам Димы, что вместе с реализованными бензопилами оно уйдет из его жизни навсегда. В такие минуты на душе у него становилось зябко, и он посматривал в сторону пивной, хотя ранее дал себе зарок, никогда в подобные заведения не заходить. И пусть не так уж и много примеров промелькнуло перед глазами молодого парня, когда вполне разумные люди опускались до уровня бомжей, только по причине пристрастия к выпивке, но и этого было достаточно, чтобы Дима принял такое решение.
 С раннего утра накрапывал дождь, но на данный момент он перестал, хотя небо оставалось по-осеннему унылым. На всякий случай прохожие вооружились зонтиками – а вдруг прогноз метеорологов оправдается, и город накроет настоящим ливнем, что они обещали жителям города уже в который раз.
Метрах в десяти впереди Димы шла молодая девушка, с безупречной фигурой. Все у нее было как надо: и рост, и талия, и довольно длинные, правильной формы ноги. Правда, прическа немного подгуляла:  каштанового цвета волосы, собранные на затылке в какой-то хвостик, были перехвачены черной резинкой, отчего уши девушки оказались как бы оттопыренными, что обладательницу подобной прически явно не красило. Несмотря на все прелести молодой фигуры, она показалась Диме какой-то невзрачной. Возможно, этому способствовала ее одежда: серая в обтяжку юбка и такого же цвета куртка, свободно облегающая плечи.
Впечатление, что впереди него идет серая мышка еще более усилилось, когда девица перед переходом через улицу оглянулась вокруг – не летит ли  оттуда лихач. Ее лицо Диме удалось рассмотреть достаточно хорошо. Оно было загорелым, но не тем загаром, который приобретают городские женщины на пляжах, а ровным, темным загаром, характерным для людей, работающих на открытом воздухе. Помимо того на нем не было видно  ни единого мазка косметики. Лицо смотрелось абсолютно естественным и очень даже правильным: и голубые глаза, и бледно-розовые, аккуратно очерченные губы, и прямой, слегка вздернутый нос, и чистый, без единой морщинки лоб, на котором завиток каштановых волос свободно развивался под порывами ветра. Девушка была, можно сказать, писаной красавицей и, тем не менее, она смотрелась какой-то серой то ли от усталости, то ли еще от чего-то. 
После перекрестка пути Димы и девушки разошлись – Дима пошел дальше, а она свернула в ближайший магазин. «Наверно, эта девчонка, хотя, какая девчонка? Ей лет около девятнадцати или, может быть, даже двадцати, приехала в город из какой-то деревушки, – размышлял Дима, лавируя среди прохожих. – Еще не обтерлась, а потому и смотрится серой мышкой. Пройдет месяц-другой, и она разукрасится всеми доступными средствами косметики. И с ее внешностью стать неотразимой, дело не слишком сложное. Но… принесет ли это ей счастье, вот в чем вопрос? Сколько молодых сельских девчат в погоне за городскими радостями уже испортили себе  жизнь в силу своей неопытности. Жаль. То ли дела городские модницы, которых полно на дискотеках. Отыскать парню среди них для себя невесту проще простого. Но… до женитьбы почти каждая красавица писанная, а после загса все далеко не так. Потому-то и разводов нынче много, что женятся на одних, а в жены получают, мягко говоря, несколько иных.
Все-таки жаль этих сельских девчат. Несправедлива судьба по отношению к ним. Дома-то и парней совсем не осталось – все норовят, как и он сам, сбежать в город. А им что остается? И вообще, судьба как-то несправедливо расставляет людей по полочкам жизни. Одни рождаются в хороших семьях и в хороших местах, а другим она преподносит такие сюрпризы, что, наверно, лучше было бы для них и не появляться на этом свете вообще. Можно, конечно, всего добиться и самому, но тогда жизнь станет сплошной борьбой. Так почему же этой борьбой награждают не всех? Почему одним от рождения как сыру в масле кататься, а другим в родительском окошке век света не видать. А может быть, дети рождаются  одним в радость за прежнюю праведную жизнь их предков, а другим в наказание за грехи прошлых поколений? Интересно,  как сложится судьба сестренки Анатолия, которая, как он говорил при последней встрече, решила поступать учиться в какой-то медицинский колледж в городе. Сам-то Анатолий о городе уже не мечтает, решил подзаработать деньжат в лесу и заняться вместе с отцом разведением живности. Может оно и правильно – земля прокормит любого, кто  относиться к ней с вниманием, как к кормилице.
Ну а он, Дима, выбрал себе другой путь. На следующий год, если ничего не случится, пойдет учиться в техникум при заводе, получит стоящую специальность, а уж потом будет видно, что и как. По крайней мере, сегодня он чувствует под собой твердую почву, не то, что вчера».