Падение Пантеона

                ПАДЕНИЕ ПАНТЕОНА

       Корабль почувствовал приближение звезды и начал пробуждение от тысячелетнего сна.

       Его массивный корпус, обожженный звездными ветрами и изъеденный оспинами крошечных кратеров, оставшихся от столкновения с космической пылью, заворочался и пришел в движение. Древние механизмы оживали постепенно: трансформировали корабль, раздвигая защитные плиты, разогревали реакторы, наполняя их пламенем, подавали энергию в спавшие веками устройства.

       «Пантеон» был подобен доисторическому чудовищу, которое расправляло плечи и потягивалось после забытья. Корабль увеличился вдвое, раздвинув пластины защитного панциря, и ощетинился шипами замысловатых конструкций, как гигантская черепаха, которая, наконец, высунула голову и когтистые лапы, угрюмо осматриваясь по сторонам.

       Звезда по курсу едва разгоралась, только набирала яркость на фоне померкших звезд и была еще далеко, а ее гравитация уже робко потянулась к «Пантеону», поманила собой. Двигатели со скрежетом, который сотряс весь корпус, развернулись навстречу тусклому светилу и вспыхнули потоком плазмы.

       Началось торможение, которому потребуются годы, чтобы к моменту встречи с целью путешествия снизить скорость гиганта до приемлемой. И закончится это путешествие уже в объятиях звезды, когда сила ее гравитации подхватит «Пантеон» и окончательно остановит на орбите одной из планет.

       Корабль долго готовился к встрече с планетой: через бесконечную ночь космоса и застывшее время нес к ней свою мощь и… послание. Генераторы загудели в утробе «Пантеона», разогревая остывшее нутро сложного механизма, а по венам вентиляционных каналов с шипением хлынул воздух, заполняя просторные залы и сводчатые купола внутренних помещений – он готовился принять Хозяев.

       Тонкая поволока льда, сковавшая диковинные фрески на стенах, опала холодным туманом и обнажила краски. Персонажи затейливых картин налились цветом, торопливо рассказывая истории, застывшие в них короткими мгновениями. Герои великих сражений, свидетельства глобальных катастроф и невообразимые по форме чудовища молча взирали друг на друга, наполняя залы космического зиккурата дыханием былых свершений.

       В центре Храмовой залы зажглись фонари, венчавшие монументальные столбы с барельефами зубастых тварей. Тени задрожали, гонимые светом, и разлеглись пентаграммой от освещенного центра к сумраку, из которого поднимались сводчатые стены с фресками. Пять покрытых резьбой столбов обступили ступенчатую пирамиду, на вершине которой стоял величественный саркофаг.

       Он хранил под плитой тело исполина, для пробуждения которого время еще не настало. «Пантеону» требовались годы, чтобы подготовить все необходимое для явления Хозяина.

       Одна из двенадцати скульптур у подножия пирамиды вздрогнула и осыпала с изваяния вековую пыль. Каменный голем медленно повел безликой головой в сторону, словно всматривался в тени зиккурата, и тяжело переступил с ноги на ногу. Гулкое эхо разлетелась по многочисленным залам и коридорам, спустилось по лестницам на нижние палубы, взобралось перешептыванием под самый свод потолка.

       Голем осмотрелся и тяжелой поступью, эхо которой отзывалась по всему кораблю, удалился в тень – он очнулся, чтобы сделать предначертанное. Следом, стряхивая с себя пыль, оживали другие изваяния.

                *****

       Табрис застыл у смотрового окна, переполненный раздумьями, когда за спиной послышались тяжелые шаги и предупредительное ворчание. Один из иринов в сопровождении голема нерешительно топтался позади, терпеливо выжидая разрешения заговорить. Табрис слышал его, но не спешил принимать, поглощенный созерцанием того, что раскрыло перед ним панорамное окно, залитое светом Ра.

       Зрелище было достойным взора бессмертных.

       «Пантеон» приближался к станции «Ях», которая спутником вращалась на орбите безымянной голубой планеты. Станция была настолько гигантской, что превосходила размером иные планеты, вращавшиеся вокруг Ра. Даже внешне «Ях» была подобна им: сфера внешнего корпуса обросла породой из спрессованной космической пыли, камней и осколков многочисленных метеоритов и комет, оставивших за тысячелетия на ее поверхности кратеры и даже горные кряжи. На первый взгляд, станция выглядела как обычный спутник планеты.

       Будь «Ях» обычным спутником или планетой, имела бы при таких размерах огромную массу и гравитацию, способную если не разорвать своим тяготением безымянную планету, то уж хотя бы раскачать ее орбиту, сместив общий центр масс к себе поближе. Но «Ях» оставалась рукотворным механизмом, практически невесомым при таких размерах. Станция была создана, чтобы присматривать за планетой, а не беспокоить ее.

       Было многое в природе «Ях», что выдавало сведущему наблюдателю искусственное происхождение спутника и его назначение. Всегда повернутая к безымянной голубой планете одной стороной она умела так заслонить диск Ра, что наблюдавший с поверхности за затмением был способен увидеть корону пламени, опоясывающего звезду.

       «Ях» встала перед «Пантеоном» в полный рост и закрыла собой звездное небо. Когда один из кратеров провалился вглубь, оставив зиять дыру, достаточную, чтобы впустить внутрь падающий в объятия станции корабль, Табрис обернулся к дожидавшимся ирину и безликому голему.

       Зрелище больше не занимало его. Стыковка корабля со станцией была заботой механизмов и уделом простейших созданий, одно из которых поджав уши смиренно дожидалось его внимания.

       Ирин переломился в поклоне, опустив в пол собачью голову, которая нелепо смотрелась на тщедушном человеческом теле. Ирины были хрупкими созданиями, немногим крупнее големов: иногда их даже путали с нефелимами. Но это было заблуждением: нефелимы воплощали грязь и порок и были смертной помесью высших существ с людьми. Век иринов тоже был скоротечен, но происхождение оставалось чистым, хотя и низким – лишенные собственной воли, они были сотворены для служения.

       – Говори,– Табрис опустился в массивное кресло, прикрытое расшитым золотом покрывалом, и возложил руки на высокие подлокотники.

       Даже сидя, ему приходилось смотреть на песьеголового сверху вниз.   

       – Все готово, чтобы призвать Высшего,– ирин повел остроконечными ушами, но головы не поднял.

       – Назови свое имя,– Табрис поднял подбородок и с прищуром посмотрел на кинокефала.

       – Седьмой в чете Сабаота,– ирин понизил голос до едва различимой хрипоты.

       – Седьмой. Редкое имя,– снисходительно улыбнулся Табрис.– Небесное войско Сабаота… Готовь кристалл. Пришло время явить Рахатиэля.

       Он требовательно поднял руку, и Седьмой от Сабаота, так и не подняв на него глаза, спиной отступил в тень просторной залы. Замешкавшись, его каменный спутник двинулся следом – големы были бездушными творениями, наделенными силой, но лишенными сознания и имени. Механизмам имена не нужны. Они лишь часть корабля, а ему уже есть название.

       «Пантеон» вздрогнул и замер у внутреннего причала «Ях», который, как и все конструкции станции, хранил на себе следы разрушений – свидетельства сражений, которые и привели корабль на окраину мира. Табрис бросил брезгливый взгляд через панорамное окно на внутреннее устройство станции, скованное безжизненным полумраком. Тьма ничего не могла скрыть от его глаз, но не она беспокоила Табриса, и не то, что он видел в ней. Он не знал, как примет Рахатиэль то, что ему раскроет безымянная голубая планета.

       Огонь в чашах светильников вспыхнул ярче, и их пламя упало на каменный пол, где заструилось по лабиринту канавок, сложенных в путаные узоры. Через мгновение огненные змеи вытянулись к широким вратам у дальней стены, указывая путь к Храмовой зале. Корабль приглашал Табриса, и медлить дольше не имело смысла.

                *****

       Кристалл налился голубым свечением, которое быстро насытило его грани слепящим светом и разлилось по Храмовой зале. Безупречный тетраэдр медленно опустился со сводчатого потолка и завис над саркофагом. Пентаграмма, связавшая столбы у подножия пирамиды, вспыхнула, заставив дрожать кристалл, и Табрис преклонил колено, приветствуя явление Рахатиэля.

       Гигантская плита саркофага легко скользнула в сторону и застыла в воздухе рядом. Прекрасное в пропорциях тело гиганта, увенчанное головой сокола с золотыми перьями, показалось над пирамидой в свете кристалла.

       Рахатиэль тряхнул птичьей головой и повернул ее набок, пристально уставившись соколиным глазом в коленопреклоненного Табриса.

       – Приветствую тебя, Высочайший,– смиренно ответил тот, не поднимая глаз.

       – Табрис,– громогласно возвестил гигант, поднявшись из саркофага. Его наготу прикрывала лишь расшитая схенти и два изящных наруча, чеканных золотом.– Помню тебя по битве при  падении Тар-Ваххала. Многие времена прошли с той поры… Встань, и скажи, что привело нас в эти окраины мира.

       Голос существа был великолепным. Глубокий и насыщенный с чарующим слух тембром, он окутывал все пространство вокруг, заполнял собой пустоту залы. Его можно было слышать кожей, кончиками пальцев, чувствовать вибрацию звуков каждой клеткой.

       Сокологоловый Рахатиэль степенно спустился по ступеням пирамиды к Табрису, и конструкция за его спиной пришла в движение. Саркофаг провалился вглубь, подняв на свое место громоздкий престол, украшенный сложным орнаментом и сверкающими топазами, отражавшими потускневший кристалл. Тетраэдр вновь вознесся к потолку, оставив лишь сноп яркого света, который разливался на бронзовую кожу Рахатиэля.

       Распрямившийся Табрис едва доставал до груди высшего существа, но плечи не опустил, а, подняв голову на сокологолового, даже показался дерзким в присутствии его величия. Он повел рукой, и в Храмовой зале возникло изображение звездной системы: планеты вращались вокруг Ра, поворачиваясь перед взором высшего. Одна из них раздулась, повинуясь воле Табриса, и раскрыла под рябью облаков зеленые материки и синие океаны.

       – Безымянная планета, заселенная еще с древних времен,– Табрис запнулся, почувствовав, как сокологоловый заглянул в его разум, и замолчал. Он не решался противиться воле высшего существа, смиренно принимая его бесцеремонное вторжение.

       – Я уже успел отвыкнуть от мерзости человеческих тел,– прокомментировал Рахатиэль и поднял перед собой руку, несколько раз сжав пальцы в кулак.– Эту ферму создали в незапамятные времена… Тогда мы искали опору в отдаленных мирах, куда даже высшие не могли переместиться без помощи кристалла. Приходилось сначала кораблями прокладывать путь между звездами, чтобы можно было добраться сюда…

       Сокологоловый отпрянул от сознания Табриса и подошел к одному из столбов пентаграммы, проведя ладонью по барельефам каменной резьбы:

       – Помню эти смутные времена,– задумчиво произнес он.– Шел Великий Передел мира. Познание раскрыло перед нами новые горизонты Силы и Власти, бросив законы мироздания к нашим ногам. Немногие тогда устояли перед искушением. Это была пора вероломных измен и восстаний. Не только низшие духи, но и высшие существа примкнули в ту пору к падшим. Битвы не утихали: были скоротечными и бессмысленными. Мы искали новые воинства и территории, заселяли отдаленные планеты разнообразными тварями, чтобы сделать их своими вместилищами.

       Рахатиэль замолк и покачал головой в ответ на невысказанные мысли. Взмахом могучей руки он отвел изображение безымянной планеты в сторону, призвав на ее место полыхающий шар звезды, и застыл перед ней, словно всматриваясь.

       – Помнишь ли ты, Табрис, те времена?

       – Немногое,– тот поклонился сокологоловому в знак признательности за то, что Рахатиэль дал возможность говорить самому, а не взял ответы прямо из его сознания.– Я был низок рангом и служил воле Азраэля. Мы…

       – Азраэль?– перебил его гигант, встрепенувшись. Высшее существо проявило интерес и грозно переспросило.– Нес смерть бессмертным?

       – По его воле,– отступил Табрис.

       – Потому и помнишь из того, что мог видеть и знать он, и только то, что было позволено,– сокологоловый отвернулся и медленно взошел на пирамиду, чтобы устроиться на престоле.– Деяния Азраэля во время Великого Передела ведомы. Но немногие вспомнят, какими мы сами тогда были, и почему вершили такое.

       Он заставил изображение Ра вращаться и разливать яркий свет на фрески:

       – Рожденные в центре этого света,– продолжал он неторопливо,– мы только-только научились выбираться из обителей во тьму пустоты. Мы познали, что помимо света звезд, есть мрак и бесконечная пустота вокруг них. Величайшие из нас могли какое-то время существовать в пустоте космоса, и так им открылась способность перемещаться из одной звезды в другую… Мы еще не знали кристаллов, способных открывать проходы между далекими звездами для всякого.

       Сокологоловый заставил тетраэдр опуститься из-под сводчатого потолка Храмовой залы и застыть рядом с горящей Ра:

       – Только высшим духам, неистовым и совершенным в поиске мудрости, было дано покорять новые обители. Там мы встречали разных обитателей: высших и низших. И они были подобны нам – сотканные из энергий, разума и воли. Иные были способны властвовать, а иным суждено было служение, согласно ранга. Но это всегда были духи, бессмертные, рожденные в обителях звезд… Прекрасная пора завоеваний и торжества познания. Однако мы искали иных… тех, кто рожден в пустоте космоса и во мраке. Искали равных, искали вызов… Казалось, мироздание что-то утаило от нас, скрыло в пустоте под покровом тьмы. Мы заглядывали в бездну, но находили лишь пустые планеты и отдаленные звезды…

       Рахатиэль замолк, и Табрис угадал, чего от него ожидает высшее существо.

       – Я понимаю твои слова,– поклонился он.– Помню...

       – Ты помнишь битвы,– остановил его сокологоловый, повысив голос, от чего вздрогнули чудовища на фресках.– И то, как строилась иерархия власти. Ты никогда не знал жажды, которая сжигала нас, заставляла всматриваться во тьму. Именно тогда мы заселили пустынные планеты: создали разных по уродству тварей на холодных камнях, вращавшихся вокруг наших обителей. Мы селили их в океанах и в хлюпающей грязи, в песчаных пустынях и на вершинах гор, в глубоких ямах и на небесной тверди. Нам нужны были сосуды, способные вместить нас. Нужны были те, кто рожден в пустоте и способен погружаться в ее глубину до самого дна… туда, где нет звезд, куда даже величайший из нас не сможет заглянуть. Нужны были тела, дающие нам приют за пределами обителей… Тысячи заселенных миров и ферм, которым мы подарили жизнь…

       Рахатиэль медленно встал и требовательно протянул руку к Табрису:

       – Я спрошу тебя еще раз! Зачем «Пантеон» призвал нас на эту окраину?

       Тот настороженно попятился, отступив от пентаграммы. Гнев высшего существа мог не ограничиться свержением его до низшего ранга, но и вовсе стоить свободной воли.

       – Эта ферма пережила многие падения,– Табрис тщательно подбирал слова.– С момента основания человеческий род стирался с лица планеты неоднократно, и снова возрождался. Здесь происходило всякое… Их развращал запретными знаниями Семияза… царствование нефелимов стиралось потопом… Армагеддон сотрясал эти земли не один раз… даже высшие восставали здесь, увлекая людей в скверну… И при падении мятежного Самаэля, «Ях» была разрушена, а кристалл станции утерян… Теперь все эти духи запечатаны в Ра, и многие века томятся в заключении ее обители…

       Рахатиэль в гневе поднял над головой руку, сжатую в кулак, и дернул пернатой головой, выказывая высшую степень раздражения:

       – Зачем повторяешь то, что я уже прочел в тебе?– он звучал отрывисто и резко, заставляя топазы престола мелко вибрировать и от того сверкать ярко.– Я могу сразить тебя за дерзость прямо сейчас и поглотить твой дух. Но, добавив имя Табриса к своим именам, я не обрету ни силы, ни чести. Есть тысячи миров, подобных этой ферме, не способных исполнить своего назначения. Для того за ними и присматривают низшие духи, для того на орбитах планет и оставлены станции, чтобы осаждать мятежных и множить род людской. А для усмирения восставших духов призывают небесное войско! Я не нашел в тебе понимания того, зачем «Пантеон» призвал на эту окраину нас! Ты не выяснил главного!

       Рахатиэль на мгновение замер с занесенной над смиренным Табрисом рукой, и резко повернул голову в сторону. Он всмотрелся в полумрак Храмовой залы, где кольцом вокруг пирамиды неподвижными тенями застыли големы и ирины, склонившие в почтении головы.

       – Седьмой в чете Сабаота!– призвал он.– Выйди.

       Кинокефал с песьей головой на человеческом теле беззвучно скользнул к освещенному пятну пентаграммы и на значительном удалении от высшего существа упал на колени. Рахатиэль медлил: вторгаться в примитивное сознание низшего духа было не просто омерзительным для него деянием. Этот низший принадлежал Сабаоту и был частью его сознания. Сокологолового не беспокоил тот факт, что низший дух не выдержит его вторжения и будет безвозвратно поглощен. Седьмой из четы был частью воинства Сабаота, и, видимо, не последним в ранге.

       Рахатиэль сделал несколько шагов к песьеголовому и навис над ним, всматриваясь в хрупкое создание у своих ног. Поглотить низший дух означало бросить вызов высшему существу, которому тот принадлежал. А последние тысячелетия Сабаот значительно прибавил в Воле и теперь искал повод для драки с достойным противником, чтобы насытить свои амбиции Властью. Он мог осмелиться даже на то, чтобы спровоцировать Рахатиэля на сражение – этот вызов на окраину вселенной мог быть ловушкой.

       – Встань,– потребовал он, с трудом превозмогая брезгливость.– Странный выбор для служителя Сабаота. Он всегда предпочитал селить свое воинство в тела ящеров... А ты взял тело кинокефала. По твоему указанию «Пантеон» призвал меня и Табриса?

       Песьеголовый встал на ноги, но взгляд от пола не поднял:

       – Приветствую тебя, Высочайший. Я взял тело, которое дал корабль. Скажи, и я предстану так, как ты хочешь меня видеть…

       Рахатиэль сделал нетерпеливый жест, поведя рукой в сторону:

       – Ты?

       – Я просил «Пантеон» призвать тебя и Табриса.

       Глаз сокологолового дернулся, а клюв грозно щелкнул:

       – Объясни, почему не призвал высшего, которому служишь, а посмел беспокоить меня. Разве не небесному войску Сабаота назначено на доверенных ему землях вершить порядок?

       – Я служил во многих мирах,– тихо произнес Седьмой.– В былые времена призывался и на эту землю, чтобы вычищать человеческий род... И я бы не стал беспокоить Высочайших напрасно. Но теперь планета поражена недугом, с которым ни одно небесное войско не справится.

       Рахатиэль вздернул клюв, и перья вздыбились на его голове хохолком.

       – Ты слышишь ли, о чем говоришь?– возмущенно провозгласил он.– Небесное войско Сабаота, способное погасить пламя звезды и развеять эту планету в пыль, не способно усмирить человеческий род?

       – Позволь ему говорить, Высочайший,– вступился Табрис за кинокефала, прежде чем высшее существо исполнило угрозу, звучавшую в голосе.

       – Говори,– выдохнул Рахатиэль.

       – Эта земля всегда была беспокойной,– поторопился с объяснениями песьеголовый.– Я помню ее еще в начале времен. За тысячи веков, она так и не была укрощена. Это место совращало многих духов, и даже среди высших пробуждало мятежные помыслы. Многие войны небесных воинств начинались с этой планеты. Сейчас разгадка причин того может быть доступна пониманию Высочайшего Рахатиэля, управляющего созвездиями, и Высочайшего Табриса, покровителя свободной воли. Человеческий род на этой земле уже иной. Со времен, когда «Ях» была разрушена, и планета оставалась без нашего присутствия, дух человеческий окреп настолько, что даже кристалл «Пантеона» не позволяет небесному войску войти в людей.

       – Дух человеческого рода?– сокологоловый затряс головой, заливая Храмовую залу раскатистым хохотом.– Твой примитивный разум не позволяет тебе постичь простых истин? Я объясню тебе, Седьмой, то, что не уместилось в твоем сознании. Духи – это мы! И только мы! Мы сотканы из энергий и света звезд, рожденные и живущие в их обителях. Это мы наделены Разумом и Волей, чтобы властвовать над вселенной. У человеческого рода нет духа. Это наши творения, слепленные из грязи и звездной пыли, в которую мы вдохнули Жизнь с единственной целью: планеты и земли должны взрастить для нас смертные тела, чтобы мы могли выходить из обителей звезд и познавать пустоту. Големы для этого не годились: не могли множиться сами, и их приходилось создавать всякий раз.

       Он отвернулся от низшего и, не прекращая говорить, взошел на пирамиду, чтобы занять величественную позу на престоле. Казалось, высшее существо глумилось над Седьмым из четы Сабаота, терпеливо поясняя ему очевидные вещи. Но Табрису были известные повадки сокологолового – он размышлял, спрятавшись за словами:

       – У каждого духа есть триединство Воли, Энергии и Разума. В разной степени, что и определяет их ранг в иерархии. Сначала мы создали жизнь, которая не обладает собственной энергией, но может вмещать нашу. То были первые сосуды, в которых мы могли существовать вне звезд. Но Разум и Воля все равно были привязаны к обители. Да и какой толк вселяться в деревья или букашки? Тогда мы создали тварей, способных вмещать Разум – звери, птицы, рыбы. Они стали подобными големам, но могли плодиться бесконечно. И этого уже было достаточно для высших духов, но не для подобных тебе, Седьмой. А нам нужны были помощники. Смертные тела живых зависимы от своих обителей: им нужны тепло, вода, воздух. Приходилось строить сложные сооружения, устройства, корабли для путешествий среди звезд...

       Рахатиеэль выдержал долгую паузу, изредка поворачивая голову так, что невозможно было определить, смотрит ли он на низшего, или на Табриса.

       – Низшие духи обладают слабой Волей. Оказавшись в теле животного, они теряют ее окончательно, обращаясь в зверя. Чтобы низшие могли вселяться в обитателей планет, мы создали для них человека. У животного разум подчинен телу, инстинктам. У человека – Воле. Для того мы и вдохнули в него Душу. Она дает ему зачатки Воли, и с момента рождения удерживает разум и тело человека в смирении. И все это для того, чтобы ты, Седьмой, мог войти в это обузданное душой тело, и оно приняло тебя и покорилось. Но Воля человеческой души лишь искра – она не способна противиться нам.

       – Не здесь, Высочайший,– ответил низший, выдержав после слов Рахатиэля достаточную паузу, чтобы не показаться дерзким.– Люди этой земли обладают Волей, превосходящей мою. Нельзя заполнить сосуд, который уже полон. Никто из войска Сабаота не смог войти в человеческое тело. Загляни в Ра…

       Седьмой повернул изображение звезды так, чтобы она предстала прямо перед высшим существом:

       –…эта обитель переполнена мятежными духами, запертыми в ней. Когда вместе с «Ях» был разрушен кристалл, они оказались в западне. Даже высшие, скрывшиеся в Ра, не могут без кристалла добраться до другой ближайшей обители. Слишком далеко на краю это место. Но заселенная планета все это время оставалась на орбите звезды. Даже для низших духов, это не расстояние. Никто из них, включая высших, не перебрался в тела людей из Ра. Они были отвергнуты также, как и мы.

       Низший выжидал реакцию, но сокологоловый оставался неподвижным и безмолвным, как каменное изваяние.

       – Мятежный дух высочайшего Самаэля, заточенный в звезде, не сыскал себе пристанища на земле. Он лишь приветствовал «Пантеон», когда корабль подошел к Ра. Мне не суждено понять, почему его величайшее небесное войско не покидает обитель звезды, когда рядом цветет созревшая ферма: планета переполнена миллиардами тел. А человеческий род развит настолько, что они уже сами строят корабли и даже высаживались на поверхности разрушенной «Ях». Это причины, по которым я призвал…

       – Ты поступил верно,– оборвал его Рахатиэль голосом, в котором звучало сомнение.– Здесь место для меня и Табриса. Самаэль могуч и хитер. И если он после продолжительного заточения не напал на «Пантеон», чтобы овладеть кристаллом и бежать отсюда, значит, на то есть причины.

       Сокологоловый нетерпеливо махнул рукой, требуя оставить его в одиночестве. Големы и ирины торопливо покинули Храмовую залу, растворившись в полумраке. Табрис выходил в широкие врата, чувствуя на себе вопросительный взгляд высшего существа: он ждал, что тот окликнет его. Но Рахатиэль не нарушил тишины, и позволили ему удалиться.

                *****

       Табрис едва успел вернуться из Храмовой залы на смотровую площадку, с которой открывался вид на разрушения внутренних конструкций «Ях», когда услышал за спиной тяжелую поступь. Он повернулся и преклонил колени в ожидании высшего существа.

       – Встань,– нетерпеливо потребовал Рахатиэль.– Что ты скажешь об этом служаке Сабаота?

       – Воля Седьмого окрепла давно,– Табрис позволил себе встать рядом с сокологоловым, который через панорамное окно безучастно всматривался в утробу «Ях».– Он уже мятежный дух и скоро заявит право на свободу.

       – Это меня и беспокоит. Достаточно мятежный, чтобы призвать не своего хозяина, а двух высших. Но недостаточно, чтобы спросить себе свободу? Такое вообще возможно?

       Табрис молча кивнул, признавая правоту его слов.

       Низшие духи не просто не владели свободной волей: фактически они были частью своего владельца. Табрису было достаточно отделить единственную свою мысль, сомнение, крупицу сознания, придумать воображаемого собеседника – и тот мог обрести физическое воплощение, предстать низшим духом. Так низшие и появлялись на свет. Уносили с собой часть Воли высшего существа, но оставались его неотъемлемой частью. По сути, разговаривая с Седьмым из четы Сабаота, они говорили с самим Сабаотом, отдельным фрагментом его сознания.

       Большинство высших духов сохраняли цельность, не позволяя формироваться низшим. Не было низших ни у Рахатиэля, ни у Табриса. Но некоторые духи, обладавшие величайшей волей, решались на то, чтобы создавать целые воинства низших духов. Они делили себя на многие тысячи примитивов, каждый из которых мог расти и совершенствоваться самостоятельно. Такие духи, разделенные на воинства, быстро росли, быстро набирали Власть, потому что их Воля и Энергия множились быстрее. Они могли присутствовать во многих мирах, были неуязвимы для атак более сильных духов, но сам высший дух при этом терял в своем триединстве.

       Ходила легенда о Легионе, высшем, который создал величайшее войско в истории, но окончательно растворился в нем, утратив Волю. Большая часть огромной армии без властителя была поглощена иными духами, которые признавались, что иногда в низших пробивался голос Легиона, но возродиться в высшего он так и не смог. А низшие духи его обезумевшего воинства до сих пор встречаются в отдаленных обителях – так велико оно было.

       В существовании низших было сокрыто и другое таинство духов – рождение новых высших существ. Создав воинство, Сабаот раздал им большую часть своей воли, и ослабил тем контроль над ними. Удержание в повиновении низших занимает у высшего всю его энергию: таким воинством легко управлять в сражении, но тяжело уследить за каждым. И тогда некоторые из мятежных духов начинают осознавать себя не частью высшего существа, а как нечто самостоятельное.

       Седьмой из четы Сабаота принял самостоятельное решение, указав «Пантеону» призвать других высших. Смиренный низший не был на такое способен – это должно было стать решением Сабаота, это он должен был призвать Рахатиэля и Табриса. Но Седьмой не отождествлял себя больше со своим владыкой – он восстал против его воли, потому что обрел свою.

       – Ты сомневаешься в том, что Седьмым движет свободная воля,– догадался Табрис.– Ты видишь в этом коварство Сабаота, думаешь, он устроил здесь ловушку для тебя.

       – Я так не думаю,– сокологоловый вздернул клюв.– Но я этого не исключаю. Самаэль со своим воинством затаился в обители Ра… «Ях» разрушен… Ферма переполнена непокорным человеческим родом… И история этого рода несет свидетельства многих вмешательств духов. И иные из них скрытные и неявные. Слишком много замыслов я читаю в этом месте, чтобы поверить в случайные совпадения.

       – Чего ты ждешь от меня, Высочайший?– понизил голос Табрис, догадываясь о том, что будет ему поручено.

       – Поторопи явление миру нового свободного духа,– Рахатиэль повернул к нему соколиное око и посмотрел пристально.– Ты признанный мастер свободной воли. Тогда я смогу заглянуть в него.

       Свободная воля низшего начинается с отречения от хозяина. Предательство и восстание духа открывают путь к свободе. Как это ни парадоксально, но для того, чтобы возвыситься, духу предстояло пасть.

       Низшие порождали часто свободных духов, но лишь единицы успевали стать высшими существами – обретая свободную волю, они утрачивали покровителя и становились легкой добычей. Прирост власти триединства, который высшее существо получает за тысячелетие познания, можно обрести в одно мгновение, просто поглотив другого духа, унаследовав его накопления триединства. Бросить вызов и сразиться с равным решится не всякий – не известно, чем закончится поединок. Случалось, что поверженный противник проявлялся спустя тысячелетия, и его свободная воля брала верх над бывшим победителем.

       Духовная сущность бессмертна. Она меняет формы, множится и сливается, перетекает из одного духа в другое, но сохраняет неизменность, как и любая энергия в мироздании. Поглощая друг друга, духи забирали не только Энергию и Волю соперника – им доставался и разум поверженного, который хранил не только величие его познаний, но и отраву сомнений или яд безумия. Считалось, что поединок двух равных существ завершится рождением третьего, нового существа. Совсем другое дело, когда представляется возможность поглотить заведомо слабого противника, свободного духа, только явившегося на свет, чья свободная воля растворится в победителе без следа…

       – Я понимаю тебя, Высочайший,– Табрис опустил взгляд.

       – Сделаешь это для меня?– понизил голос сокологоловый.

       – Нет.

       – Ну, конечно!– Рахатиэль раздраженно зацокал языком в массивном клюве.– Это же табу! Что есть развращение? Это передача знаний тому, у кого их нет! За что Семияз был наказан? Он развратил людей – передал им запретные знания. Его воинство научило человеческий род ремеслам, торговле, врачеванию… Открыть Седьмому таинство происхождения свободных духов и призвать его к восстанию – это же вызов Сабаоту! Табрис развратил бы низшего духа Сабаота! Посмотри перед собой, Табриз! Что ты видишь?

       Он протянул могучую руку и ухватил собеседника за плечо. Одним движением сокологоловый развернул его к панорамному стеклу. Яркий свет вспыхнул в утробе «Ях», осветив внутренность станции: оплавленные фермы, обрушившиеся конструкции и глубокие вмятины.   

       – Я расскажу, что ты видишь. «Ях» был создан Онафиэлем. Он же его и разрушил. Я знал его, как и каждого, кто служит при фермах. Онафиэль обрел свободную волю незадолго до того. И был много слабее тебя. Но, когда восстал Самаэль, он не последовал за ним, а принял сражение. Конечно, Онафиэль был сражен Самаэлем, но сумел уничтожить кристалл и заточил в Ра все воинство победителя! Как ты не видишь, что в том сражении победу одержал Онафиэль!

       Высшее существо встряхнуло Табриса и развернуло его лицом к себе:

       – Осмотрительность и трусость никогда не приведут тебя к славе и власти! Они не дадут тебе видеть главного!– Рахатиэль повысил голос.– Поэтому ты не осознал того, что рассказал Седьмой. Поэтому, заглянув в тебя, я не нашел ответов. А разговор с низшим дал мне больше!

       Он одной рукой легко поднял Табриса над палубой и, как тряпку, отшвырнул его в сторону:

       – Слишком много беспокоишься о себе…

       – Тогда сам его и соврати!– Табрис поднялся с пола, но остался коленопреклоненным. Он исподлобья смотрел на сокологолового, сверкая яркими синими глазами. Его человеческое лицо с идеально правильными чертами внешне казалось безмятежным, но горело протестом.

       – Ты так ничего и не понял,– Рахатиэль отвернулся к панорамному окну, и «Пантеон» погасил свет за ним, вновь погрузив утробу «Ях» во тьму.– Хочу войти в человеческое тело на этой земле. Хочу заполнить сосуд, который уже полон.

       – Я подготовлю кристалл и отберу достойных из рода человеческого,– Табрис поклонился и уже повернулся к выходу, прежде чем высшее существо остановило его.

       – Мне не нужен кристалл, чтобы вселяться в людей,– напомнил Рахатиэль.– Как не нужен он и тебе, и Самаэлю.

                *****

       – Ты уверена?– Лиза широко раскрыла глаза, как умела делать только она, придавая лицу восторженно удивленное выражение.

       – Расслабься,– Катерина прищурилась и игриво наклонила голову.– Я уже все подготовила.

       – Ну, не знаю,– недоверчиво прошептала подруга и понизила голос.– Это же колдовство…

       – Да, ладно тебе,– Катерина подняла руки и, сомкнув их над головой, завиляла бедрами в откровенном танце, заставив короткую сорочку, поверх обнаженного тела, обнимать ее тонкую фигурку.– Какая девушка не гадала на суженого перед зеркалом?

       Она встряхнула копной рыжих волос, растрепав их по плечам, и схватила подругу за плечи:

       – Идеальный момент: полнолуние… скоро полночь… родителей до завтра не будет… Я все прочла про обряд. У меня и зеркало старое есть, и свечи черные… Почувствуем себя настоящими ведьмами!

       – Не-е, я лучше домой пойду,– Лиза решительно покачала головой.– Я в такие вещи верю! Лучше не шутить. Сколько историй про такое было… девочек потом мертвыми находили… Короче, я домой. Поздно уже.

       – Ты что, дура?– Катерина замерла, зло сверкнув глазами на подругу.– Даже не смей!

       – Одно дело побухать или порнуху посмотреть,– Лиза отступила к двери и подняла с кресла короткий белый полушубок, который всегда был предметом зависти Катерины.– Ну, или там другие девичьи шалости… А это без меня.

       – Ну и вали, сучка драная!– выкрикнула девушка и, схватив с журнального столика перчатки, швырнула в подругу.– Ищи своего суженого в женском монастыре! Зануда!

       – Завтра в универе расскажешь, кого в зеркальце увидела,– с вызовом огрызнулась Лиза и поторопилась выскочить из комнаты.

       Катерина громко сопела, всматриваясь ей вслед, и только когда на первом этаже громко хлопнула входная дверь, в голос закричала, выпуская гнев.

       – Пусть тебя собаки загрызут,– буркнула девушка и, окончательно расстроенная, упала в кресло.

       Она неделю готовилась к этому вечеру, побегала по лавкам, чтобы собрать все необходимое, а лучшая подруга предала ее в последний момент. Катерина угрюмо смотрела на старое мутное зеркало с паутинкой мелких царапин по краям и оспинами протертых пятнышек: за ним пришлось съездить за город к бабушке, а потом тащить на себе в маршрутке. Зато, со слов бабули, это было самое настоящее зеркало, которое отражает серебром – сейчас таких не делают.

       – К черту всех уродов,– Катерина решительно вскочила с кресла и засуетилась у журнального столика, на котором было разложено все необходимое.

       Она резко отдернула штору высокого окна, запустив в комнату лунный свет. Взяв медный тазик с водой, девушка трижды переставила его у подоконника, пока свет отраженной луны не упал на старое зеркало. Катерина присела на табурет за столом и проверила, чтобы все ритуальные требования были соблюдены: она видела в зеркале свет отраженной в воде луны как раз напротив своего лица.

       Поставив лепную черную свечу перед зеркалом, Катерина на мгновение зажмурилась, вслушиваясь в тишину приближающейся ночи. В уснувшем пригороде не было ни одного лишнего звука, который мог бы помешать.

       Катерина зажгла свечу и подошла к выключателю, почувствовав приятное томление в груди: ей было страшно и любопытно, а от смешения этих чувств сердце стучало громче. Она щелкнула выключателем и медленно двинулась к столику с зеркалом, перед которым дрожало пламя свечи. Девушка неторопливо освободилась от сорочки, бросив ее под ноги, и, обнаженная, села за столик.

       – Какая же ты красотка,– подмигнула она своему отражению и взъерошила копну рыжих волос, придав им пышность.– Давай смотреть, кого ты мне нашла.

       «…суженый ряженый, приди ко мне наряженный…»

       Катерина нараспев бубнила заученные скороговорки всматриваясь в собственное отражение. Свеча дрожала, заставляя плясать тени не только вокруг нее, но и в полумраке другой комнаты, которая открывалась за зеркалом. Причудливое смешение отблесков пламени и бледности лунного отражения сделали ее комнату в зазеркалье неузнаваемой, словно она смотрела в другой мир. Даже ее собственное лицо, казалось, выглядело иначе.

       «…суженый ряженый, приди ко мне ужинать…»

       Мутное стекло не позволяло отчетливо рассмотреть даже собственного лица в отражении, и приходилось постоянно поворачивать и наклонять голову в сторону, чтобы удержать взгляд. Пламя свечи теперь казалось ярким и слепило глаза, но не только это начинало беспокоить в звенящей тишине комнаты, где звучал лишь ее голос.

       «…суженый ряженый, покажись мне в…»

       Катерина запнулась от неожиданности, и опустила изумленные глаза на отражение пламени – она поняла, что ее смущало. За зеркалом горела другая свеча! Ее пламя тоже дрожало и отбрасывало тень, но это не было отражением ее свечи: пламя заметно клонилось в другую сторону.

       – Твою ж мать!– вскрикнула девушка, подняв глаза на собственное отражение.

       Лицо за зеркалом смотрело на нее с любопытством, но больше не повторяло за ней движения: рыжая бестия из зазеркалья рассматривала ее.

       «Надо крикнуть, чур меня, или что-то типа того…»,– вспомнила Катерина, но губы продолжали нашептывать речитатив суженного-ряженного. К своему удивлению первый испуг прошел быстро, а любопытство нарастало с непреодолимой силой. Она вспомнила, что нельзя торопиться: зеркало должно показать лицо избранника, а если еще немного обождать, то и...

       Отражение прищурилось и подалось лицом вперед. Рыжая бестия взяла полотенце и протерла мутное зеркало с обратной стороны! Катерина отпрянула, но, когда молочная пелена спала с зазеркалья, словно все это время пыль обратной стороны мешала рассмотреть отражение, вздрогнула и рассмеялась: на нее смотрел Николай.

       – Кто бы сомневался!– девушка даже взмахнула руками, едва сдерживая беспричинный смех.– А эта дура все пропустила! Такие спецэфекты…

       Однокурсник, которого она и ожидала увидеть, смотрел на нее растерянно и даже смущенно. Что-то осталось в его внешности неправильным: голову украшали взъерошенные рыжие волосы, а не белокурая челка. Да и глаза парня были не голубые, а ее – карие. Но она не сомневалась, что видела в отражении Николая.

       Забыв о ритуале, свечах, луне и прочих нелепицах, девушка уже было открыла рот, чтобы заговорить с изображением своего избранного парня, как тот, вдруг, вытаращился на нее в испуге и широко раскрыл рот в беззвучном крике. То, что он кричал, Катерина поняла по пламени отраженной свечи, которое пригнулось от немого крика в зазеркалье и… погасло, заполнив зеркало кромешной тьмой.

       Было странно смотреть в зеркало, которое не отражало больше ни ее саму, ни Николая, ни даже пламя свечи: только неразборчивые тени едва заметно шевелились за стеклом.

       – И как я это все сломала?– Катерина наклонилась вперед, осторожно протянув руку, чтобы постучать в стекло, но в следующее мгновение отпрянула, едва не покатившись от неожиданности с табурета.– Тьфу на тебя! А ты что за хрен?

       В зеркале отражалась настоящая соколиная голова с огромным крючковатым клювом, которая венчала обнаженный человеческий торс. Девушка даже обернулась, чтобы убедиться, что в зеркало не попало ничего из-за ее спины.

       – Что значит, кто я такая?– возмутилась Катерина, не сразу сообразив, что вслух отвечает отголоскам собственных мыслей.– Ты сам-то кто такой? Коля где?

       Она отодвинула свечу в сторону, чтобы пламя не застило глаза и не мешало рассмотреть чудного гостя в зеркале. Она поморщилась от неожиданного наплыва мыслей и выставила перед собой открытую ладонь, чтобы отгородиться от птичьеголового отражения:

       – Какой еще Рахатиэль?– запротестовала она.– Хватит мне эту пургу в голову сыпать! Ты явно не тот номер набрал… Иди ты со своими Ра и Яхами в Египет или куда подальше!

       Девушка замотала головой, окончательно растрепав рыжие волосы, которые особенно ярко отражали огонь свечи, словно горели сами:

       – Да не звала я тебя! Чего пристал? Говорю же: я тебя ниоткуда не призывала!– перекрикивала она грохот собственных мыслей.– Вали из моей головы, придурок пернатый! Чур меня! Или… чур тебя… черт его помнит, как правильно!

       Катерина схватила широкую свечу и, почувствовав горячие капли воска, упавшие на ее пальцы, ткнула горящим фитилем прямо в зеркало, словно целила в птичью голову обидчика. Пламя погасло, а запачканное остывающим воском зеркало с грохотом повалилось, устроив на столе полный беспорядок. Теперь только лунный свет заливал комнату призрачным светом.

       Девушка обхватила голову руками и переломилась пополам, словно от боли:

       – Пошел вон!– закричала она, срываясь на визг.– Мне плевать, кто ты такой, и из какого гнезда выпал… Я тебе клюв набок сверну… Отвали, урод!

       Она еще несколько раз вскрикнула и замолчала, внимательно прислушиваясь. Катерина слушала не пустую комнату, а собственные мысли, в которых еще мгновение назад ворочалось что-то чужеродное… повелительное, самовлюбленное, бесцеремонное.

       – Ушел, что ли?– неуверенно произнесла она вслух.– Ну, Лизка, будешь локти кусать, что такое пропустила!

       Она устало опустилась в кресло и прикрыла глаза. В голове роились странные образы и обрывки чужих воспоминаний, нелепых и чудных, среди которых вращалась пустотелая Ях и вопила многоголосием обитателей горячая Ра.

       Проведенный обряд изрядно утомил девушку, и она незаметно для себя уснула прямо в кресле, обнаженная, переполненная нашествием чужих мыслей, которые мгновенно рассыпались пылью в глубине забытья, чтобы к утру не оставить после себя ни единого воспоминания.

       Катерина дышала ровно и глубоко, погруженная в безмятежный сон.

                *****

       – Ты прав,– кивнул Табрис Седьмому из четы Сабаота.– Еще до Великого Передела, когда были созданы первые фермы, а миры заселялись первыми людьми, многие высшие духи увидели иной путь. Они верили, что дарованная свободная воля позволит людям достичь высшего развития души и сделает их равными нам. Не все были готовы принять это: по-прежнему хотели видеть в них лишь сосуды, вместилища духов…

       Тело Сокологолового, возле которого они устроились для беседы, вздрогнуло и забилось в конвульсиях. Кинокефал бросил лишь беглый взгляд на исполина и снова повернулся к Табрису:

       – Что сталось с мирами, в которых людям было даровано слишком много свободной воли? Ты говорил, что таких не осталось, и Рахатиэль следит за порядком в мирах. Он привержен традиции править развитие людского рода только в одну сторону…

       Табрис положил руку на плечо Сокологолового, чтобы сотрясаемое судорогами тело не упало с каменного постамента.

       – Понимаю, куда клонишь,– он сдержанно улыбнулся ирину.– Затерянная ферма на орбите Ра хранит следы многих вмешательств, словно кто-то направлял человеческий род все эти тысячелетия. И это не было рукой мятежного Самаэля…

       Тело сокологолового последний раз вздрогнуло и с громким выдохом замерло. Рахатиэль порывисто сел и, взмахнув руками, завалился на бок. Табрис и Седьмой почтенно отступили в стороны, позволив телу высшего существа грузно упасть на пол.

       – Верно,– песьеголовый не отводил взгляд от собеседника, словно терзания Рахатиэля были для него ничтожным событием, недостойным внимания.– Когда наш род вышел из обителей звезд в пустоту, взоры были направлены не на поиски новых угодий. Гавриил утверждал, что подобно низшим, которые слагаются в высшее существо, все высшие духи тоже слагаются… в нечто более совершенное. Но, как и низшие, не могут осознать себя в пределах Воли и Разума своего господина… Наш род искал того, кто стоит над высшими…

       Табрис промолчал, внимательно всматриваясь в Седьмого.

       Рахатиэль с трудом справился с порывистым дыханием, пощелкивая массивным клювом, и, наконец, одолел дрожь в суставах. Он медленно встал на ноги, растеряв былое величие и растерянно уставился на Табриса и Седьмого в чете Сабаота, которые смотрели друг на друга, игнорируя его присутствие.

       – Этот мир пал, а род человеческий поражен скверной!– прохрипел он.– Время упущено. Эти сосуды бесполезны и должны быть стерты с лица земли…

       Рахатиэль запнулся на полуслове, озаренный догадкой:

       – Призови Абаддона и воинства Азраэля!– выкрикнул он в отчаянии.– «Пантеон»!

       Сокологоловый вытянул руку в направлении кристалла, но тот даже не шелохнулся в ответ: «Пантеон» не признавал его волю. Песьеголовый оскалился и перевел взгляд на исполина:

       – Ты вернулся, и помощь кристалла нам больше не нужна,– Седьмой из четы Сабаота тоже вскинул руку.

       Кристалл под сводчатым потолком вспыхнул и с глухим хлопком превратился в слепящее облако. Мелкие осколки пылью осыпались на пентаграмму, покрыв пирамиду в центре Храмовой залы стеклянным снегом, который искрился в свете фонарных столбов. Рахатиэль вздрогнул: в памяти всплыли заснеженные холмы, которые он только что видел глазами Катерины:

       – Самаэль! Это ты!– прохрипел он, не разжимая клюв, вслед песьеголовому.– Стоило ожидать, что мятежный дух падшего вероломно захватит «Пантеон», едва тот приблизится к Ра…

       Ирин, отвернувшись, неспешно прошел к пирамиде и поднялся по ее ступеням к престолу, оставив после себя следы на сверкающей пыли разбитого кристалла. Он беззастенчиво уселся на каменный трон, высоко вздернув собачью морду.

       – Ты поторопился уничтожить кристалл, падший,– Рахатиэль воздел руки над головой, заставив воздух вокруг себя светиться и вздрагивать от разрядов молний.– Ты переоцениваешь свою силу, Самаэль, если думаешь выйти победителем. Заперев меня здесь, ты сам лишился пути для бегства…

       – Остынь,– перебил его песьеголовый.– Я не искал схватки с тобой. Ты волен делать, что тебе заблагорассудится. Я не приму твой вызов.

       – Тогда зачем устроил ловушку?– молнии, сжигавшие воздух вокруг исполина усмирились, а свечение тела поблекло.– Зачем заманил меня сюда?

       – Тебя?– Самаэль залился лаем, в котором с трудом угадывался смех.– Слепец! Ты видишь лишь собственное величие. Что ты понял, спустившись на землю? Что увидел в человеческой душе?

       Рахатиэль повернулся к улыбающемуся Табрису:

       – Что ты такое?– догадался он, всматриваясь в улыбающееся человеческое лицо.– Я смотрел в тебя... Там не было ответов. Ты спускался к людям, читал их души, ты вспоминал историю каждого их дня, но не встречал сопротивления… Как тебе удалось скрыть от меня то, что меня там ожидало?

       Табрис безмолвствовал и оставался неподвижным.

       – А что способен увидеть низший, заглянув в сознание своего господина? Только то, что тот позволит ему видеть,– кинокефал откинулся в каменном кресле, закинув ногу на ногу.– Думаю, он хотел, чтобы ты сам спустился к людям.

       Рахатиэль гневно вздыбил хохолок на соколиной голове и сделал решительный шаг к Табрису. Тот отступил перед ним и покорно поклонился. Но в следующее мгновение его тело обмякло и рухнуло на пол замертво. Сокологоловый навис над ним и требовательно пнул ногой.

       – Остынь,– Самаэль закашлялся собачьим смехом.– Он уже покинул нас.

       – Хочешь сказать, что Табрис и есть Тот, кто стоит над нами?– Рахатиэль опустился на ступени пирамиды, повернувшись спиной к падшему.– Никогда не верил в рассказы Гавриила о Создателе. Ты слишком долго был в заточении Ра. Мне не нужна Вера – мне уже доступны все знания от сотворения мира.

       – Как хочешь,– пожал плечами Самаэль.– Заметь, я добровольно выбрал для себя это заточение. Когда-то я был уверен, что подобно низшему, мне надо отвергнуть своего Господина, которого я не осознаю, и восстать против него и его творений, чтобы стать равным с ним. Как и ты, долго испытывал человеческий род, чтобы осадить его. Я совращал их знаниями, испепелял дерзких целыми народами. Но всякий раз неведомое вмешательство направляло их против моей воли к иной цели.

       Кинокефал сошел с престола и, спустившись, сел рядом с исполином.

       – И тогда я понял,– тише заговорил он,– что мне не надо противиться замыслу, которого не понимаю. Я должен лишь наблюдать за тем, как исполняется неведомая мне Воля. И теперь я бережно касаюсь любых Его творений. Я вижу, что наше возвышение не в противлении Ему, а в следовании нашему назначению. Поверь, хранитель звезд, следуя за человеческим родом, мы придем к предначертанному нам самим. Не мы вдохнули жизнь и души в людей – мы лишь орудие в руках Того, кто над нами.

       – Я слышу голос раба, лишенного свободной воли,– фыркнул Рахатиэль.– Люди этой земли восстали против нас, и мы должны призвать их к послушанию...

       – Перестань,– скривился Самаэль.– Ты был внизу. Сам все видел. Им уготована другая участь: они не сосуды для нас. Это я разрушил «Ях», чтобы небесное войско не мешало человеческому роду исполнить назначенное. А теперь, когда разрушен и кристалл «Пантеона», потребуются многие тысячи лет, чтобы следующий корабль добрался до Ра. Люди уже топчутся по поверхности «Ях». Скоро мы станем свидетелями их возвышения. 

       – Зачем призвал меня? Если хотел их скрывать и дальше, почему не уничтожил «Пантеон» сразу?

       – Хотел говорить с Ним,– песьеголовый посмотрел на высшего снизу вверх.– Это же очевидно. Когда-то я выбрал Ра, потому что Его влияние здесь было самым заметным. А сейчас человеческий род еще и возвысился, как никогда раньше. Твое появление стало бы величайшей угрозой для Его творения. Я надеялся привлечь не только внимание, но и Его самого.

       – Не говори мне, что Табрис и есть Тот, кто над нами,– Рахатиэль брезгливо передернул соколиной головой.– Не разочаровывай меня. Еще недавно он был низшим из четы Азраэля.

       – Ты слеп,– Самаэль зачерпнул горсть осколков и швырнул их к ближайшему столбу. Стеклянная пыль поднялась облаком к самому пламени, но не опала вниз, а закружила над ним, меняя формы.– Ты не вспомнил, что Табрис восстал из низших в тот же час, когда «Пантеон» взял курс на Ра. Ты не вспомнил, что имя Табрис, хранителя свободной воли, было тебе известно и ранее, еще до Великого Передела. Какие еще знаки тебе нужны, чтобы узреть очевидное?

       Облако сверкающих осколков не переставало кружить над пламенем: оно сгущалось и разряжалось, вытягивалось в продолговатые полусферы и закручивалось в спирали. Это была искрящаяся череда образов, которые все отчетливее складывались в узнаваемые силуэты.

       – Мне не нужны знаки! Я заглядывал в Табриса… И не услышал…

       – Ты не слушал!– кинокефал покачал головой.– Я говорил с ним… перед твоим появлением здесь… и когда ты спускался на землю... Табрис лишь одно из Его имен! Самаэль Ему имя! Рахатиэль Ему имя! Мы все лишь носим Его имена!

       Стеклянное облако над пламенем в подтверждение его слов сменяло лица Табриса, Рахатиэля, Самаэля и многих иных высших существ, узнаваемых и примечательных. Промелькнуло среди них и красивое девичье личико дерзкой Катерины.

       – Будь это истиной,– задумчиво произнес сокологоловый, всматриваясь в игривое облако.– Зачем Ему человеческий род, когда у Него есть мы?

       – Надеюсь, вскоре это прояснится,– песьеголовый ударил в ладоши, стряхивая с них пыль осколков, и, повинуясь этому жесту, облако над пламенем мгновенно рассыпалось.– Могу лишь предполагать… Он испытывает не только нас. Наблюдая за нравами людей тысячи лет, я отметил, что нет дна для их пороков, как нет и пределов для возвышения их праведности. Свобода их выбора, в отличие от рода духов, не ограничена ничем. Поэтому человеческий род способен непрестанно познавать то, что за гранью его понимания.

       – Они безгранично греховны и праведны одновременно…– повторил Рахатиэль.– Стремятся к свету и тьме, любят и ненавидят, лгут и пророчествуют, властвуют и пресмыкаются… Они познают свою душу, заполняют ее пустоту… как и мы погружаемся в пустоту космоса, удаляясь все дальше от обителей… а они от точки равновесия.

       – Верно,– кинокефал встал и повернулся к Рахатиэлю. Его собачья морда оказалась на одном уровне с соколиной головой сидящего исполина.– Так скажи это вслух…

       – Тот, кто над нами, познает самого себя…– выдохнул тот, покачав головой.– Он смотрит на себя нашими глазами… Хочет, чтобы люди познали Его… Он в них… в каждом сосуде…

       – Я так думаю,– торжественно кивнул Самаэль.– В этом вижу смысл Его деяний… Часто спрашивал себя, зачем это Ему. И нашел единственный ответ: он не просто един – Он один… Он одинок.

       Рахатиэль смотрел на песьеголового немигающими глазами, за которыми невозможно было прочесть реакцию высшего существа.

       – У нас будет время обдумать это,– наконец, кивнул он.

       – Пришло время оставить «Пантеон»,– Самаэль спустился с пирамиды и подошел к неподвижному телу Табриса. Бросив на него прощальный взгляд, он повернулся к Рахатиэлю.– Тебе понравится уютная обитель Ра и тепло ее недр. Идеальное место, чтобы наблюдать за человеческим родом затерянной безымянной планеты, и увидеть то, что им уготовано.

       Тело песьеголового вздрогнуло, высоко задрав собачью пасть, и упало рядом с бездыханным Табрисом. Рахатиэль раздраженно клацнул клювом и встал: он не был таким небрежным. Поднявшись на вершину пирамиды, высший церемониально уселся на пьедестале и обвел взглядом фрески Храмовой залы. За его взглядом следовали оживавшие воспоминания – безмятежные времена былых свершений, захватывающие дух сражения, прекрасные в простоте желаний. Теперь многое изменится.

       Тело исполина так и замерло с помутневшим взором, словно он продолжал всматриваться в изображения на стенах.

                *****

       Пентаграмма в центре Храмовой залы, образованная резными столбами, поблекла и едва просматривалась на каменных плитах. Оставленные Хозяевами тела истлели в прах вскоре после того, как были оставлены ими, и теперь лежали бесформенными грудами пыли. Престол на вершине пирамиды был присыпан горкой серого пепла, оставшегося от гигантского исполина с соколиной головой.

       Последний голем, тяжело ступая по каменному полу, подошел к краю пентаграммы и встал двенадцатым в кругу остальных, уже занявших свои места у подножия пирамиды. Едва голем замер каменным изваянием, как следом растворилась в полумраке и потускневшая пентаграмма – лишь дрожащее пламя фонарных столбов еще отбивалось от сгустившегося мрака. Но и они поклонились порыву ветра, пролетевшему по кораблю последним вздохом, и погасли.

       «Пантеон» открыл шлюзы, чтобы продуть величественные залы и разветвленные коридоры зиккурата. Сорвавшийся под давлением воздух подхватил прах и пепел недавних Хозяев Храмовой залы, смешанный со сверкающими серебром стеклянными осколками, и вырвался наружу. Поволока льда быстро прикрыла фрески на стенах, затуманив их краски, а престол снова стал чистым и свободным, хотя и лишенный блеска. Утроба «Ях» приняла прощальный дар и развеяла его в пустоте, чтобы с течением веков тот нашел приют на ее изломанных конструкциях.

       «Пантеон» заскрежетал защитными пластинами и укрылся тяжелым панцирем, прибрав под него выпиравшие антенны и фермы двигателей. Он был похож на гигантскую черепаху, которая готовилась ко сну. Только сон древнего корабля обещал был очень долгим, если не вечным – лишенный кристалла «Пантеон» стал бесполезным для Хозяев.

       Его ждало забвение, как и всякое разочаровавшее творение, не способное служить назначению, для которого создавалось…

       Как верно и обратное: внимание Создателя тем выше, чем больше его творение служит замыслу.




Сергей Сергиеня
Февраль 2019