Смит и Азорка

   Несколько лет тому назад мне довелось наблюдать у нас в городе один замечательно-примечательный эпизод, сюжет которого лег в основу небольшого рассказа. Причем время, место  и основные герои действа абсолютно реальные. Применен лишь небольшой авторский домысел о возможности развития событий в определенном направлении.

                Смит и Азорка

Случилось это, пожалуй, уж  лет пять-шесть, как назад.  Стоял абсолютно погожий весенний  денек, в котором солнышко  совершенно не  скупилось ни  на   яркий, ослепляющий свет, ни  на настоящее,  согревающее уже не только лишь душу, но  еще и тело тепло, а легкое  дуновение  ветерка приятно ласкало сбросивших теплые одеяния,  будто выпорхнувших из коконов бабочек, обывателей.   Настроение, что говорить, конечно же, замечательное.  Еще бы, была самая середина  «длинных» праздников - пятое мая.
Город наш, как обычно в такие дни бывает, довольно преобразился, а заодно и заметно опустел. Кто на дачи, кто «за бугор» - подались люди на отдых.   Вот и мы  с друзьями собирались отправиться семьями на Волгу.  А тут, как зачастую с ним случается, в самый последний момент приятелю моему вдруг приспичило непременно подстричься.  Ожидая его в автомобиле, припаркованном неподалеку от входа в супермаркет со скромным названием «Торговый Дом «Пушкинский» (город-то наш Пушкино величается), я скучливо вертел головой по сторонам и  в какой-то момент  ненароком остановился взглядом на молодом человеке лет восемнадцати, только что вышедшем с пакетом покупок из магазина.
 Спустившись по лестнице, юноша как-то, показалось, довольно-таки резко нырнул рукой к тротуару и выловил из-под ног ничто иное, как деревянный костыль сидевшего тут же, на второй снизу ступени, старика. Прислонив поднятый предмет к стене, парень  с одной стороны несколько сконфуженно,  с другой же - вполне  себе решительно  извлек из  пакета бутылку кефира, батон хлеба и пристроил их рядом с дедом. После чего скромно удалился восвояси.
Вся эта немая сцена - дело буквально нескольких секунд. И вполне вероятно, что кроме меня, праздно разевающего рот по сторонам, на нее более никто и не обратил особого внимания. Походило даже на то, что и сам старик-то ее не шибко заприметил. 
Заинтересовавшись, я внимательнее присмотрелся к старцу. Довольно древний. Восемьдесят? Девяносто? А может,  боле? Весь желтый, иссохший. Одет в теплое, но, все же, не застегнутое пальто, вязаную шапку, а обут и вовсе в нечто, напоминающее валенки. Это притом, что некоторые прохожие были всего-то  лишь в футболках. Сидел с опущенными плечами, но с поднятой головой и с, казалось, смотрящим вдаль взглядом сильно выцветших  глаз. Трудно с того достаточного удаления, на котором я находился, было с полной уверенностью судить о содержательности этого взгляда. Но мне он представился абсолютно не читаемым и внешне отрешенно-пустым. Да и  весь облик деда говорил о его заметной отчужденности от окружающего, а также о  весьма значительной полярности внутреннего и внешнего его убранства.  По всем признакам, выходило, что все остатки жизненной энергии старца сосредоточились непосредственно на мыслительном процессе, и на что-либо другое  энергия эта расходоваться уже не могла.
 Меж тем, еще один прошедший было мимо паренек, возвратившись, подошел к старику и аккуратно положил что-то мне не видимое в примостившуюся на тощем колене ладонь. Конечно, это была денежная купюра. Не записка же. Разлегшаяся на тротуаре у ног старика собака подняла голову, серьезно, но вполне дружелюбно, взирая на подошедшего, а я только в сей момент-то ее  собственно и обнаружил для себя.
 «- Надо ж, -  тут же мелькнуло в голове,  - прямо, как Смит и Азорка!» - вспомнились  «Униженные и оскорбленные» Достоевского. Только у Федора Михайловича, как мы знаем, и старик, и собака - оба были совершенно древними, а этот же Азорка еще вполне себе молод. Потому и не ленился изучать каждого подходящего к хозяину человека. Пес относился к «дворняжной» породе, но был весьма миловиден, а, самое главное, в отличие от своего литературного предшественника, вполне даже упитан. Оттого-то и морда его не казалась длинной и,  тем паче, отталкивающей. Так же, как и тот Азорка, он был совсем невелик габаритами. 
После эпизода со вторым юношей, чуть погодя, настал черед  молоденькой женщины. Поднимаясь в магазин, она задержалась на несколько секунд на лестнице, задумчиво глядя сверху вниз на седовласца. Потом, уже проследовав в помещение, не смогла все-таки остаться равнодушной и  воротилась, и вложила в старческую ладонь (в этом случае я уж точно узрел) тысячерублевую купюру.  Подходили и другие. Кто оставлял продукты, кто деньги. При этом все совершалось  в полном безмолвии,  какой-то прямо-таки застенчивой  украдкой и, я бы даже сказал,  весьма интимно. 
Старик все также  смотрел вдаль и изредка, не отрывая взгляда, клал содержимое подрагивающей и не желающей беспрекословно подчиняться ладони  в нагрудный  карман находящегося под пальто одеяния. Порой это ему не совсем удавалось, и купюры летели вниз. Но он либо не знал об этом, либо не придавал этому факту значения.  Вновь подошедшие, парень или девушка,  оброненные деньги непременно поднимали и вкладывали обратно в сухую  желтую руку.
Результатом моих нечаянных наблюдений явились всплывшие в сознании  два,  на мой взгляд, существенных вопроса.   Первый  -  человек был не на паперти,  не в переходе, не на вокзале. Он не произносил ни единого слова. Он не протягивал  дрожащей руки. Он не держал кричаще-плаксивой таблички. Он просто сидел, смотрел вдаль и о чем-то думал.  А люди, глядя на него,  просто не могли оставаться равнодушными. Почему?
И второй. Хотя поток прохожих по своему возрастному составу был достаточно разношерстным, причем люди среднего возраста и представители старшего поколения составляли явно большую его часть, но вот  теми самыми неравнодушными, решившими принять в незнакомом человеке свое искреннее  участие, стали именно молодые люди.   Во всяком случае, за все то время, что  мне довелось наблюдать старика, лишь однажды не смогли просто пройти мимо  пожилые мужчина с женщиной, по всем внешним признакам являющиеся выходцами с Кавказа. Так почему же именно молодым людям старик оказался ближе, или даже, если хотите, дороже?
 Во-первых, сам факт случившегося перечеркнул всевозможные доводы о черствости и равнодушии якобы утратившей понятие человеколюбия молодежи и о том, что современная молодежь будто уж совсем не та. Бред. Молодежь всегда была, есть и будет той. А именно еще не замыленной, еще не зашоренной,  еще  не огрубевшей и еще не очерствевшей, каковой она перестанет быть с возрастом.    Во-вторых,  очевидно, добрые дела не обязательно должны свершаться  под лозунгами, вывесками и транспарантами. Очевидно, подавать нужно не только на паперти в качестве получения некого зачета по богоугодным деяниям и не только тем, кто о милости вас вопрошает, а еще и тем, кто в милости вашей нуждается. И, самое, пожалуй, важное, нужно уметь слушать  свое собственное сердце. Ведь практически все участвующие изначально проходили мимо, поскольку никто ничего у них не просил. Потом, уже по велению сердца, возвращались, кто с бутылкой кефира,  кто с тысячерублевой купюрой.   
Пока я углублялся в рассуждения, метрах в пяти от старика остановилась девчушка. То ли старшеклассница, то ли младшекурсница.  На голове пилотка с красной звездой, стилизованная под экипировку времен войны, а в глазах огонь.  Постояв на месте, некоторые мгновения глядя на старика, она по-видимому  совершенно не отдавая никакого отчета своим собственным механическим действиям, практически машинально возобновила ходьбу,   явно находясь при этом в какой-то  по-особенному  озабоченной задумчивости.
«- Наверняка вернется», - отчего-то довольно уверенно рассудил я. А перед глазами краснозвездная пилотка.  И тут же  мысль: возможно, к старику этому такое повышенное внимание именно по причине приближающегося празднования Дня Победы. Возможно, просто молодежь отождествляет старца именно с человеком, принимавшим непосредственное участие в той войне. А люди же старшего поколения, очевидно, не находят в нем такового. Ведь трудно однозначно определить возраст деда, а значит, и определенно отнести его к участникам той страшной войны. А если так, если молодежь в нем видит непросто  старика, а именно ветерана и таким  образом проявляет свое отношение к ветеранам войны. Тогда, тем более, у нас  та, что нужно, молодежь. Особенно с учетом  качества освещения событий Великой Отечественной войны в современной школе.
Когда появился мой, наконец, «преобразившийся» приятель и тут же принялся оживленно рассказывать о случившемся с ним в парикмахерской казусе, я невольно отвлекся от деда, а, вернувшись взглядом через время,  на прежнем месте того уже  не обнаружил. Как? Где? Что произошло? Продукты, которые  оставляли люди,  на месте, а  ни старика, ни собаки, ни костыля. Выйдя из автомобиля и осмотревшись,  успел заметить их входящими во двор близлежащего дома: пес семенил  впереди, а старик, не спеша переставляя ноги,  опираясь на  костыль, ковылял за собакой.
«- А у Достоевского-то все наоборот, Азорка волочился за Смитом», - мимолетом промелькнуло в голове.
Мы собрались, уж было, отъезжать от здания, как появилась та самая девчушка в пилотке.
« - Ну, вот. Воротилась все-таки!»,  - невольно обрадовался   ее появлению я   и предложил приятелю еще на некоторое время задержаться. 
В руках у девушки были ярко-красные гвоздики, а в глазах все тот же огонь, но только уже с налетом неприкрытой грусти. Внимательно оглядевшись по сторонам и нигде старика не обнаружив, она некоторое время определенно находилась в растерянности. Однако, вскоре, довольно решительно сняла с головы пилотку и, аккуратно сложив, поместила ее прямо на то самое место, где  перед тем восседал старец. А сверху, уже на пилотку, легли цветы. Затем заботливо сгруппировала  на нижней ступени все оставленные людьми продукты, и, постояв еще некоторое время, возможно,   запоминая или даже оценивая вид получившейся композиции,  удалилась. Следом отчалили и мы.
Возвращаясь с Волги в ночь с восьмого на девятое мая, мы проезжали  мимо Торгового Дома «Пушкинский» и уж никак не могли там не остановиться. Потому как  были не просто удивлены, а прямо-таки  поражены множеством зажженных свечей, цветов, фотографий, располагающихся вдоль здания от ступеней, где сидел тогда старик, и  до его конца (а это метров семьдесят, пожалуй, выйдет). Было там и достаточно для ночного времени приличное количество людей,  очевидно несших свою собственную вахту памяти. Причем по большей части именно молодых людей.
«- Вот тебе и Смит.  Вот тебе и  Азорка. У наших-то совсем уж другая история выходит», - глядя на эту яркую и необычную для сего места картину, невольно подытожил я свои давешние наблюдения.
               
                Март, 2016 г.