063. Принцесса Аликс - Цесаревичу Николаю

Письмо принцессы Гессен-Дармштадтской Аликс Цесаревичу Николаю Александровичу.
На английском языке с переводом на русский.


№ 27.       Harrogate, May 27th 1894.

Darling Nicky dear,

My most loving, tender thanks for your sweet letter I received today;—now I understand why it did not come yesterday, as you sent it to Walton, but why on earth there, as two letters ago you spoke about Harrogate.

The wind is terrific, howling & raging, & one can scarcely stand on one’s feet, so it blows, & then after 10 minutes the sun shines most gloriously. It is extraordinary weather.

Well, yesterday afternoon Schneiderlein & I went in two bicycle bath chairs wh(ich) was quite amusing as they are very comfortable & longer than the other ones. Then I took my bathes;—after wh(ich) tea and I rested. They make one’s back ache so.//

I did not feel quite well, so I did not read to the Ladies in the evening, but read a novel & they played Halma.

This morning I went with Gretchen to St. Peters’ Church (Highchurch) & heard lovely singing, the sermon was not worth much. We sat rather behind amongst all sorts of people as I preferred it and a man behind me sang most beautifully. It lasts one hour and a half, & I was rather stiff afterwards, as the bench was hard and narrow. I feel so ashamed of myself for not kneeling, but I can’t with my legs, & now that the knees are bandaged still less.

At 4 I am going with Gretchen to the Church next door (Congregational Church) two steps near.// There are an amount of churches here, & a great many belonging to sects, as baptists, methodists, Free Church, & so on.

In a simple bath chair with hoof up & Schneiderlein promenading near me, I went out for a bit in storm & rain, out of spite of the sun is of course shining now.

I only had a needle bath this morning, after wh(ich) I was eingewickelt in hot towels & had to rest for ; of an hour before dressing & going home. I am sure it would shock Gretchen & Granny my writing all this.

And perhaps it bores you. But I want you to know all your old owl is doing during your absence, wh(ich) I hope will not last much longer.//

What a sweet letter yours was again, your dear old thing. I long to give you a good loving hug for it, & to peep into those big dark eyes.

You will be one day without a letter, as to-night the post only goes out, it being Sunday. None went this morning, & so this letter cannot reach London in time for the foreign post.

Oh, in the papers here they write about me, & quote something from truth Mall ;charming paper;. Describing me & saying also that my chin is too short. Alas, I have long known it, & I fear even for your sake. I cannot succeed in pulling it longer. Otherwise, they were most flattering. But what amused me most, was, that that they// said there was no photo of me full length, but that all stopped at the calves. Have you ever heard of such an expression to be put in the papers? I roared.

Sweet one, I fear indeed you must be feeling here lonely now, especially have had Sandro so close by;—so think how I feel without one relation, but I am nevertheless contented.

You must excuse this vile writing but I am lying on the sopha.

I have been writing a Russian epistle to Ella with the help of Schneiderlein. What a dear little woman she is! I only hope she is not too much bored here, & has not too great Hennmisch.

I am longing for some relation or other,—the first// time without any, is sad. But anything to get well for my гаусбиб’s sake.

Thanks for the cutting, beloved Boysy. I prayed fervently for you in Church this morning. Did our prayers meet & now in an hour I shall again, & implore Him to make me a better & more worthy creature for your love.

But I must do a little Russian otherwise you will scold yr lazy girly.

Goodbye, beloved one, my own precious Nicky dear, my sunlight. Many tender kisses do I send you from tho far away, &// many tender blessings.

Ever yr deeply loving old
Alix.

God bless you!
True unto Death.

Do tell me always all about your soldiers. I like it so much, loving soldiers, as I do. Oh, how well I know when they sing on their homeward march, & how often I have stopped to listen to them. And now I shall learn to love yours too, & you must in return have a little corner open for my beloved Hessian ones—will you, sweet one?


№ 27.       Хэррогейт. 27 мая 1894.

Мой дорогой Ники,

Бесконечно и с любовью благодарю за твое нежное письмо, которое я получила сегодня. Теперь понимаю, почему оно не пришло вчера: ты послал его в Уолтон. Господи, но почему именно туда, когда два письма назад ты сам упоминал Хэррогейт.

Ветер просто ужасен, рвет и мечет, едва можно удержаться на ногах – так сильно дует; и потом, через 10 минут, ярко светит солнце. Странная погода.

Вчера днем мы со Шнайдерляйн катались на колясках-велосипедах, что было очень забавно, ибо они очень удобны и гораздо длиннее обычных колясок. Потом я принимала ванны, после них пила чай и отдыхала. После них так болит спина.//

Я себя неважно чувствовала, так что не читала дамам вслух, а читала про себя роман, в то время как они играли в альму.

Утром я отправилась с Гретхен в собор Святого Петра (Высокую Церковь), послушала красивое пение, проповедь же была так себе. Мы сидели позади, вместе со всеми прихожанами, как я предпочитаю, а позади меня какой-то мужчина прекрасно пел. Служба продолжалась полтора часа, и у меня потом затекло все тело, поскольку скамья была узкая и жесткая. Мне так стыдно за то, что я не вставала на колени, но с моими ногами это невозможно, а теперь, когда у меня перевязаны колени – еще того менее.

В 4 мы с Гретхен пойдем в ближайшую церковь (Конгрегационную церковь), что в двух шагах отсюда.// Церквей здесь хватает, очень много принадлежит сектам: баптистам, методистам, «Свободной Церкви» и так далее.

В простой коляске, в капюшоне, и со Шнайдерляйн подле меня, я совершила небольшую прогулку в грозу и дождь, несмотря на то, что сейчас, конечно, светит солнце.

У меня сегодня была только «стоячая ванна», после которой меня обернули [нем.] в горячие полотенца на четверть часа, после чего мне можно было одеться и идти домой. Уверена, что Гретхен и Бабушка были бы шокированы, узнав, что я об этом пишу.

И, возможно, это надоедает тебе. Но я хочу, чтобы ты знал все, чем занимается твоя Совушка во время твоего отсутствия, которое, надеюсь, продлится не очень долго.//

Что за чудесное письмо ты прислал мне снова, мой дорогой старина, как мне хотелось бы горячо обнять тебя за него и заглянуть в эти огромные темные глаза.

Один день ты останешься без письма, так как сегодня вечером почты нет, ибо сегодня воскресенье. Никто не приходил сегодня утром, так что я думаю, это письмо не успеет дойти до Лондона, чтобы отправиться с международной почтой.

О! Сегодня в газетах обо мне написали и процитировали кое-что, похожее на правду, хоть и не лестное. Описав мою наружность, они нашли, что у меня слишком короткий подбородок. Увы, я всегда это знала и знала то, что мне даже для тебя не удастся сделать его длиннее. Во всем остальном, они были очень милы. Но что позабавило меня больше всего – так это то, что они// сказали, что у меня нет фотографий в полный рост, но лишь по икры ног. Ты слышал, чтобы такие выражения употреблялись в печати? Я умирала со смеху.

Любимый, боюсь, что тебе, на самом деле, очень одиноко сейчас, особенно после того, как с тобой все время был Сандро. Подумай, каково мне, без единого родственника, но все же довольной тем, что есть.

Ты должен простить меня за этот ужасный почерк; я лежу на диване.

Я писала по-русски Элле с помощью Шнайдерляйн. Что это за чудесная маленькая леди. Я надеюсь только, что ей не очень скучно здесь, и что у нее нет слишком больших хлопот [нем.].

Мне очень не хватает родственного присутствия, в первый// раз я одна, так грустно. Но, все равно, мне надо поправиться ради моего гаусбиба.

Спасибо за газетные вырезки, мой любимый мальчик, этим утром я горячо молилась о тебе в церкви. Может быть, наши молитвы встретились? Через час я снова пойду молить Его о том, чтобы Он сделал меня более достойной твоей любви.

Но перед тем мне надо немного позаниматься русским, иначе ты будешь бранить твою лентяйку.

До свидания, мой возлюбленный, мой драгоценный Ники, мое солнце. Шлю тебе множество нежных поцелуев и// благословений из моего далека.

Всегда твоя любящая
Аликс.

Благослови тебя Бог!
Искренне до конца.

Рассказывай мне всегда о твоих солдатах, мне всегда они нравились. О! Я отлично знаю, что когда наши солдаты исполняли свои марши, я останавливалась, чтобы их послушать. А теперь я научусь любить и твоих! А ты взамен должен оставить небольшой уголок для моих любимых гессенцев. Ты, ведь, согласишься, любимый, правда?