Лейтенант. Меньшее-зло на стороне Добра

Когда я был подростком мне в руки случайно попалась книга, перевод с немецкого, Франца фон Болгар – «Правила дуэли», Санкт-Петербургского издания 1895 года. Автор книги описал дуэльные правила на основе более ранних авторитетных французских и немецких источников. В то время я увлекался немецким языком, один из источников остался в памяти: «Die Regeln des Zweikampfes», пополнив мой словарный запас немецких слов. Год издания этой книги я запомнил, так как это была дата рождения моего деда Леонида Викторовича Десимона. А содержание врезалось в память, поскольку я только начал искал подходы в отношениям с окружающими, осознавая себя отдельной, пусть не зрелой, но личностью, у которой кроме бренного тела и бестолковой головы, есть ещё достоинство и честь.

В то время я пребывал, как и многие мои сверстники, в мире фантазий от прочтённых книг Генриха Сенкевича, Александра Дюма, Вальтера Скотта и Александра Пушкина, в которых предлагались рыцарские модели поведения, которые мне хотелось предварить в жизнь, и я воображал себя: то паном Володыевским, то шевалье Д’Артаньяном, то рыцарем Айвенго, а то бедным дворянином Гриневым. Кроме того, я заметил, что рядом с моими книжными героями всегда находились «дамы сердца», которых они боготворили и защищали в разных жизненных ситуациях. Тогда, на заре становления меня, как личности, я смутно представлял себе, что есть добро, а что есть зло, мне казалось, что эти противоположности всегда борются между собой, но это оказалось совсем не так.

Первый раз я влюбился в 7 классе. Я написал «влюбился», а не «полюбил», так как разные приставки и окончания задают корневому слову «любить» разные смысловые значения. Слово «влюбился», в моем представлении, несет в себе значение зависимость от кого-то, как правило, без обязательного ответного чувства. Однобокость, односторонность и, наконец, зависимость – всегда зло. Именно тогда я стал осознавать, что без взаимности не бывает добра. Тогда как другое понятие – «полюбил» предполагает обоюдное любовное развитие, и это удивительное чувство мне предстояло ещё пережить.

Это была моя первая, подростковая и безответное влюблённость, которая возникла внезапно осенью 1966 года к Лене Грибановской, прибывшей в наш класс из ГСВГ (группы советских войск в Германии), где её отец, тоже как и мой, офицер, какое-то время проходил службу. Как только я её увидел: на меня снизошло – это она. До неё никто из девчонок мне не нравился. С этого времени я стал хуже учиться, стал рассеянным, перестал слушать преподавателей и учёба отошла на второй план.

Это состояние напоминало болезнь. Всё моё внимание в школе было сосредоточено на ней, вплоть до болезненного чувства застревания, с невозможностью переключиться на что-нибудь другое. Все мои, оторванные от жизни, фантазии были связанны с Грибановской, сидящей на соседней парте, а когда её не было рядом, вне школы, я навязчиво воспроизводил её образ в сознании чаще, чем какой-либо иной. Ответного чувства я так и не получил, но благодарен Лене, хотя бы за то, что она развила моё воображение по отношению к противоположному полу, и я в конце концов получил прививку от безответной влюблённости.

В то время я не терял надежды на ответное чувство, не смотря на то, что Грибановская встречалась с Володей Шалыгиным из параллельного класса нашей «железнодорожной» школы, а на меня не обращала никакого внимание. В моём воображении она казалась капитанской дочкой, силой удерживаемой Швабриным. А Лена постоянно возвращала меня с небес на землю, как сейчас помню её любимое выражение, услышанное мной впервые из её уст: «не финти». Она так часто употребляла это слово по разным поводам, что первое время я путался в его значении. На мои попытки наладить с ней дружеские отношения она никак не реагировала. Всё закончились тем, что Шалыгин, он же Швабрин, выше меня на полголовы, спровоцировал драку со мной, как сейчас помню, вечером осенью под уличным фонарём.

«Если единоборству не предшествовало предварительного соглашения в условиях, и если оно произошло не в присутствии свидетелей, то это не дуэль и не признаётся ею ни общественным мнением, ни законом», – вспомнил я Франца фон Болгара с досадой. Тогда подростком мне хотелось именно дуэли по всем правилам, с предварительным вызовом и секундантами.

Шалыгин решил проучить незадачливого влюблённого и возвыситься за счет меня в своём самомнении и спровоцировал меня помериться силами. Но так как я давно уже утвердился в нашем военном городке непревзойдённым борцом, после непродолжительного единоборства, оказавшись сверху, торжествовал победу. Не буду скромничать, иначе покривлю душой против мальчишеской истины: среди ребят нашего двора у меня не было равных. Я, как говорили тогда, валял всех. Рывок влево, выведение из равновесия, попытка противодействия этому, неожиданный рывок в противоположную сторону, потеря равновесия, подсечка и противник на земле.

Помнится в то далёкое время, многие мои друзья и знакомые были увлечены борьбой – это был своеобразный способ выяснения отношений среди подростков и попытка завоевать авторитет в компании сверстников. В природе сколько угодно примеров подобного поведения среди животного молодняка, вот и мы в конце 60-х годов прошлого века не далеко ушли от природы, поддаваясь заложенным в нас инстинктам. Я был один из «зверёнышей» дворовой стаи, пытавшийся жить по её законам, примеряя их к правилам дуэлянтов из прочитанных мною книг.

Первенство в борьбе в военном городке принадлежало двум братьям татарам Шафутиновым, пока не появился я. «Предел, когда действия одно лица становятся оскорблениями, вообще трудно определим и находится единственно в зависимости от степени обидчивости того лица, на которого эти действия были обращены», – вспомнил я дуэльные правила, когда один из братьев обратился ко мне со словами: «Говорят ты непобедимый (при этом он употребил ругательное слово), а я думаю, что ты – хиляк, и я тебя (снова грубое слово) в бараний рог согну».

У фон Болгара сказано, что следует различать три рода оскорблений: оскорбление ЛЕГКОЕ, граничащее с невежливостью; оскорбление ОБРУГАНИЕМ, может быть вызвано как произнесением ругательных слов, так и обвинением в позорных качествах обруганного. Поскольку никто из нас друг к другу не прикасался тяжёлого оскорбления УДАРОМ не было.

Далее я вспомнил: при оскорблении обруганием оскорблённому принадлежит право выбора вида дуэли. И я ответил своему противнику очень корректно, хотя мне очень хотелось тоже выругаться: «Посмотрим, кто из нас… хиляк. Встретимся завтра в шесть вечера на волейбольной площадке и поборемся в присутствии ребят нашего двора». По тому как переглянулись братья Шафутиновы я понял, что именно этого они и добивались. По моему мнению, это уже больше походило на дуэль.

Весь следующий день я волновался, думая, как закончится поединок, из книг знал, так бывает всегда, а вечером на волейбольной площадке прилюдно, к удивлению многих свидетелей, мне удалось поборол одно из них, затем и второго. Помню их раскосы глаза, сверкающие ненавистью. Безо всяких сомнений, вдвоем они расправились бы со мной, они были крепкие физически и стояли друг за друга горой, но секундантами-арбитрами выступали другие, раннее побежденные и униженные ими ребята, ликующие от их поражения и следившие за неписанными правилами дворовых поединков: «лежачего не бьют; двое на одного – подлое дело; выяснение отношений – только один на один; отказ от вызова – трусость». Это был своеобразный дворовый дуэльный кодекс, нарушившие который подвергались обструкции и презрению бывших сотоварищей.

Рядом с моим домом жили ещё два брата Рыбалкины. С ними я тоже боролся. С младшим Володей, моим ровесником, я разделался легко, а вот когда сцепился со старшим Юрой, с ним мне пришлось повозится, и всё равно он оказался на лопатках. Потом оправдываясь, он говорил, что просто поскользнулся, и я с ним не спорил, и в обратном его не переубеждал, щадя его самолюбие. Надо отметить отец с детства учил меня уважительно относиться к людям и всякое пренебрежение к кому бы то ни было вольное или невольное пресекал на корню.

Этот случай не остался бы в памяти, если бы разозлённый Юрка, безуспешно пытаясь выбраться из-под меня, не ударил меня тогда перочинным ножом. Он вообще был, пользуясь тогдашним нашим лексиконом, «психованный» и в наших детских играх в войну всегда изображал фашиста, что немало его характеризовало. Хорошо, что это было зимой и пальто на ватине меня защитило, удар в бок пришёлся по касательной, и я получил только царапину. Это было моё первое дуэльное ранение, и я какое-то время гордо ходил с дыркой в верхней одежде, пока мать её не заметила и не зашила, упрекая меня, что я лажу по сараям и рву хорошие вещи. Разумеется, я никого не выдал – детство и юность учили «не выносить сор со двора». Наша пацанская жизнь принадлежала исключительно только нам, в ней мы были свободны и независимы, – взрослых в неё не посвящали.

Друг Лены, Шалыгин, оказался парнем настырным и решился на реванш. Однажды вечером он предложил мне пойти в спортзал воинской части, и побоксировать. Это был формальный вызов. «Он вызвал меня на дуэль, он требует сатисфакции», – обрадовался я тогда. В мечтах я уже праздновал победу. Шалыгин, которого я про себя называл Швабриным, пришёл со своими двумя парами боксерских перчаток, и мы их надели. В тот момент мне казалось, что у меня в руках хорошо отточенные кинжал и шпага, и покажу на что я способен.

Окрылённый своими успехами в борьбе, и имея о боксе поверхностные представления, я не учёл, что именно в этом спорте Володя, с его длинными руками и определёнными, наработанными тренировками, навыками, окажется победителем. В этот день я был побит, правильнее сказать, избит. Швабрин торжествовал. Мне было стыдно и ужасно обидно. Рушился, созданный такими усилиями, мой мир победителя и надо было его переосмысливать. Дуэль я проиграл, так как не учёл сильные стороны противника и переоценил свои возможности, но благодарен Шалыгину за то, что он в моем лице, или правильнее сказать, «на моем лице», он подтвердил народную мудрость: за одного меня – двух небитых дают, если битый делает правильные выводы.

С тех пор я стал отрабатывать удар правой: короткий, неожиданный, хлёсткий, прямой и сильный тычок в носогубную область. Этому удару в спортзале части по мой просьбе меня обучил солдат Василий Солнцев из подразделения отца, настоящий боксер, кандидат в мастера спорта. Он говорил мне: «Боксер из тебя не выйдет, Серёга. Это не тот вид спорта, которым стоит тебе заниматься. Но одному удару я тебя научу. Этого будет достаточно, чтобы ты мог защититься во время драки. Разнообразие боксерских финтов и ударов нужно только на ринге, когда перед тобой подготовленный соперник-спортсмен. И на отработку приёмов настоящего бокса уходит не один год, но если ты будешь постоянно тренировать один и тот же удар, доведённый до автоматизма и нанесёшь его неожиданно, – против тебя мало кто в дворовой драке устоит».

«И ещё запомни такой психологический приём, – добавил он, – когда будешь отрабатывать удар, сначала произнеси какую-нибудь фразу, которую трудно осмыслить сразу, а затем не раздумывая бей. И что важно, бей словно хочешь пробить голову до затылка, – советовал Вася. – Этот приём уместен только во время драки. А прежде, приучи себя держать первый удар, так как я надеюсь, зачинщиком драки ты не будешь. Только научившись не обращать внимания на боль, ты будешь независим от противника, который причиняя её, надеется принудить тебя к поражению». Благодарен Василию за науку и его слова, которые он часто повторял: «Добро должно быть с кулаками».

Прошли годы. Увлечения и фантазии ранней юности были забыты. Я ни с кем уже не боролся и не дрался. Другое время – другие заботы. Я – лейтенант медицинской службы, воспитанный на гуманизме, милосердии и человеколюбии. В один из субботних дней в Доме офицеров танцы, девчонки, ребята, все легко познакомятся друг с другом. Во внеслужебное время военную форму носить было не принято, вечер отдыха равных: офицеры, прапорщики, гражданские. Уж и не помню с кем из девушек я танцевал, но когда всё закончилось при выходе меня остановил какой-то парень, выше меня ростом и довольно крепкий на вид, и предложил отойти в сторону.

Смысл выражения, «давай выйдем или давай отойдём в сторону» – известен каждому мужчине с незапамятных времен. В разное время и в разной среде такой вызов на поединок (драку), приобретал разные формы, а отказ от него всегда воспринимался как трусость. «Это дуэль, но без каких-либо правил», – пронеслось у меня в голове, и я молча завернул вслед за незнакомцем за угол. Ещё в юности я твердо усвоил положение дуэльного кодекса: «Дуэль не допустима как средство для удовлетворения тщеславия, фанфаронства, возможности хвастовства, стремлением к приключениям вообще, любви к сильным ощущениям, наконец, как предмет своего рода рискованного, азартного спорта», но в тоже время уклониться от вызова, даже в такой форме, я не мог.

Место между Домом офицеров и озером в Мирном в то время было довольно было глухое: не то лес, не то неухоженный парк. Парень с ехидной ухмылкой стал учить меня жить, с кем танцевать и с кем знакомиться, а с кем знакомиться вообще не следовало бы. Я ему ответил, что не нуждаюсь в его советах. Ему это не понравилось, и он ударил меня кулаком слева по лицу. К сожалению, всё получалось не по «die Regeln des Zweikampfes» (дуэльным правилам), а по словам Ивана Игнатьевича из «Капитанской дочки», обращенным к Гриневу: «Он вас побранил, и вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо…».

Удар незнакомца был частично нейтрализован тем, что моя голова автоматически уклонилась назад и вправо. Боли я не почувствовал, или мне показалось, что я её не почувствовал. «Если тебя ударят по левой щеке, подставь правую», – не задумываясь произнес я, первую пришедшую в голову фразу, из одной вечной книги, и тут же получил удар справа, но к нему моё подсознание уже было готово и смягчило его наработанным приёмом, отступив правой ногой назад.

После этого во мне был разбужен «зверёныш из стаи» образца 1967 года и Васин ученик. Перенеся центр тяжести на левую ногу одновременно со словами, произнесенными тихим голосом: «Поступай в отношении других … как хотел … чтоб поступали по отношению к тебе» (парень напрягся, пытаясь понять смысл сказанного и подался вперед). Затем моя правая пятка оторвалась от земли, туловище несколько подалось вперед, и используя разворот правой половины тела и плеча, и, как продолжение, резкое разгибание в локтевом суставе, повернув кулак к внутри, я хлестанул им по ухмыляющимся губам, и мой противник, потеряв равновесие, оказался сидящим на траве. Из его верхней губы текла кровь, а голова непроизвольно покачивалась. «Ты тут посиди… отдохни… а я пойду», – сказал я вместо «до свиданья» и зашагал в сторону гостиницы «Орион», вытирая платком кровь с костяшек правой кисти руки.

По дороге в общежитие я думал: «Зверёныш» перерос «стаю». Такие победы радости и удовлетворения уже не приносили. Правильно ли я поступил? Всё ли сделано по-христиански и по справедливости? Я уже знал, что одно зло порождает другое и так может продолжаться бесконечно, как утверждал кумир моей юности Лев Толстой. Только «непротивление злу насилием», говорил он, может прервать этот бесконечный порочный круг. Но с некоторых пор я пришёл к выводу, что противостоять Злу может только другое, меньшее-зло, стоящее на стороне Добра, нуждающегося в защите, ибо Добро никогда не борется со Злом, – в этом я был убеждён. Добро выше борьбы. Оно служит только ориентиром, путеводной звездой для меньшего-зла; а меньшее-зло, потому меньшее, что руководствуется только волей Добра, в основе которой его суть – христианская Любовь.

Ещё раз я убедился: без взаимности не бывает добра. Тот, кто посягает на щёку другого, сам должен быть готов подставить свою. Я смотрел в ночное небо и мне было хорошо на душе от того, что в моей жизни были одноклассники Лена и Володя, и сидящий на траве парень, уже не ухмыляющийся, и познавший простую вечную истину, которую мне когда-то поведал солдат из батареи отца, по имени Солнцев.