Командировка в Барнаульский уезд

(основано на реальных событиях)



Ещё вчера вечером, судебный следователь Томской губернии Андрей Григорьевич Хорецкий был дома, в уютном кругу семьи – любезной жены Марии Матвеевны и сыновей: старшего Владимира и младшенького Саши, а уж сегодня мелькают за окном конного экипажа невообразимые по размаху сибирские просторы – поля, леса, реки и речушки, деревни и села покрупнее. В осеннее время просторы эти особенно восхитительны. Буйство красок - в пору Пушкина вспомнить!
 
Намедни Хорецкого вызвал новый губернский прокурор - прибывший из Витебска надворный советник Мальцев. Долго рассказывал о сложностях следственного процесса в Барнаульском уезде, нехватке кадров, огромных территориях и нагрузке на полицейских становых приставов и урядников, подытожив: «В общем, Андрей Григорьевич, как самый опытный судебный следователь, поезжайте в уезд. Там сомнительное самоубийство. Чин значительный – надворный советник. Помощник управляющего лесной частью Алтайского горного округа. Фамилия его Куроедов Михаил Михайлович. Очень на Вас надеюсь».   

Хорецкий уже проезжал этой дорогой в последнюю зиму. Через Барнаул и Павловский завод до самого села Баева добирался. А это, если от Барнаула исчислять, целых двести верст с гаком! Ездил по делу об убийстве крестьянина из Верхне-Чуманской деревни. Путь от Баева до этой самой деревни – всего-то верст двадцать-тридцать, но путь этот, Андрей Григорьевич, казалось, запомнил на всю жизнь!


По выезде из волостного села Баева ни что не предвещало непогоду. Экипаж на санном ходу резво покрывал версту за верстой. Не прошло и получаса – разыгрался нешуточный буран. В необозримой снежной равнине ни кустика, ни деревца – взгляду не за что было уцепиться. Знающие люди говорили, что в такой буран в степи одно спасение – стать на дороге, не двигаясь с места и ждать конца непогоды, иначе гибель. Раз сбившись с дороги в буран, можно днем, при хорошей погоде, блудить без конца и надеяться только на случайное спасение. Порой буран даже ставил в безвыходное положение киргизов-проводников с их природным инстинктом распознавать близость жилья.

Вконец измученные лошади, притащили экипаж к ближайшему в окрестностях жилью – зимовке киргиза Балбышки. Извозчик Кузьма, с красным от ветра и мороза лицом, спрятанным за поднятый воротник тулупа, открыл дверь экипажа: «Ваш благородие, дальше никак. Беда. Придется здесь пересидеть. Здесь хотя бы тепло».
Зимовка киргиза представляла собой земляную нору сажени две в квадрате. Земляные стены и такой же земляной пол, покрытый смятым грязным камышом. Низкий, тоже камышовый, а сверху дерновый потолок. Полная темнота. Нора буквально была завалена спящим народом. Спали один на одном. Наступить было некуда, да и идти, собственно, было тоже особо некуда. Чтобы освободить место «господину начальнику», киргиз-хозяин растолкал пару человек. В углу жались грязные хозяйские дети и чисто вычищенные телята и ягнята. Землянка отапливалась исключительно теплом, населявших ее людей и животных. Однако, не смотря на все это, в норе было гораздо безопаснее, чем на улице.

Вошедший в землянку Кузьма, что-то шепнул Балбышке, тот прикрикнул на жену. Жена киргиза медленно поднялась и столь же медленно стала разводить огонь кизяком.

- Сейчас кипяток сделают, ваше благородие, - сказал, примостившись поблизости с Хорецким, Кузьма, - теперь  покуда буран не уляжется, придется ожидать.

- А что, Кузьма, частенько вы так в норах сидите? – поинтересовался Андрей.

- Ладно бы только сидеть, ваше благородие, дык сколько нашего брата по чужим сельским кладбищам вдоль дорог захоронено, а иных и вообще даже после зимы в степи не нашли. Сгинули с концами, - извозчик помолчал, потом продолжил, - Тут-то что… А вот по хлебному тракту от Чуманов до Павлодара есть переходы без зимовок и по 60 верст по голой степи. Уж сколько просили начальство хотя бы вешками или земляными пирамидками путь обозначить, да еще зимовок вдоль пути подстроить! А летом? Воды пресной не найдешь. Кругом озера все соленые. Лет тридцать назад казенная палата, ну, которая озерами этими, значит, заведует, вдоль тракта два колодца в 30 верстах друг от друга построила. Вот и всё. А колодцы эти за столько лет в землю ушли и обвалились - ямы с грязью, да и только.

Лишь под утро следующего дня, когда буран немного успокоился и стало видно округу, Хорецкий и Кузьма продолжили свой путь, покинув этот грязный, жалкий, но единственно спасительный в такую пору приют.


От тягостных зимних воспоминаний Хорецкого отвлекло хоть какое-то разнообразие долгого пути – развилка тракта. Перед самым селом Медведским путники оставили справа поворот на село Берское, что стояло на правом берегу реки Оби. По разговорам с коллегами на службе, Андрей знал, что многие томские чиновники рассматривают Берское, как летние дачи, находя здесь незатейливые съемные квартиры, свежую и не особенно дорогую провизию и лечебный кумыс. Досуг в Берском, главным образом заполнялся пешими прогулками по сосновому бору, окружающему село.

«Надо бы следующим летом своих сюда вывезти, - подумал Хорецкий, - отдохнуть от суеты городской, побаловать свежим лесным воздухом».

Ночевать остановились в Медведском у одного хорошего знакомого. На ужин подали жареную рыбу.

- Вот, извольте, откушать, Андрей Григорьевич! По нынешним временам дорогое удовольствие для нашего села.

- Чего так-то? У вас же здесь река под самым боком?! – удивился Хорецкий.

- Так-то оно так. В прежние времена рыбы у нас всегда в избытке было. Всем селом запасались ею на целый год. Да вот, лет, наверное, десять назад, на устье реки в верстах четырех от Берского чиновник один - коллежский секретарь Васильев, выстроил мельницу. И все! Загородил вход рыбе из Оби! С тех пор только кто посостоятельнее из селян едет в Томск, да меняет выращенный хлеб на рыбу и потом сюда продавать везет втридорога. А мельницу потом Васильев вашему томскому купцу Горохову продал.

- А что у вас тут в целом по нашей службе? Спокойно? – поинтересовался Андрей.

- Да, тьфу-тьфу, слава Богу все. Серьезных происшествий уж с полгода никаких. Батюшка наш вот только чудит.

- Чего ж ваш батюшка натворил такого?

- Так вот, извольте, Андрей Григорьевич, расскажу! Может Вы там - в Барнауле как-то поспособствуете. Служит у нас в селе священник по фамилии Титов. Поссорился он с коморником1 своим - крестьянского роду Афанасием Бусовым по причине того, что Бусов этот на ночь окна церкви ставнями не запер. Бусов батюшке в ответ, мол, вы же меня сами до ночи на сенокосе продержали. Батюшка за словом в карман не полез и выдал несколько резких и неуместных соотносительно сана своего выражений. По такому случаю коморник больно обиделся, и, вручив батюшке косу, поставил его в известность, что тому предстоит завтра идти на сенокос собственной персоной. А после подал заявление местному Легостаевскому волостному правлению, что более ответственности за целостность церковного имущества нести не желает и надзору за ним вести не будет. На следующий день, покуда заявление рассмотрено не было и Бусов оставался при должности своей, батюшка изъявил потребность, чтобы тот сходил в поле и набрал ягоды для нужд церкви. Бусов великодушно отказался от такой почести, заявив, что он «обчиством избран для караула церкви, а не работником к какому-нибудь попу». Батюшка наш вновь, видимо обидевшись, выдал речь, из коей самыми безобидными, я Вам доложу, были слова: «конокрад», «варнак» и «мошенник». Далее повелел церковному старосте отвести Бусова в волостное правление и там посадить его в каталажку. Староста у нас исполнительный - все в аккурат исполнил. Тут прибывает в волостное правление кандидат волостного старшины Батенев. Смотрит и страшно удивляется наполняемостью каталажки в его отсутствие. Расспросив тщательно арестанта о причинах его здесь нахождения, Батенев при свидетелях составил акт о незаконном задержании коморника и выпустил последнего на свободу.          

Хорецкий был изрядно удивлен: «И что же батюшке по этому делу, все с рук сошло?»

- А что ему будет? Покровительством пользуется. Он даже свою братию не щадит, ежели с ее стороны не находит поддержки. Недавно вот, помощник его под раздачу попал. С какой-то проделкой Титова не согласился, вот те и пожалуйста! Батюшка добился, чтоб помощника от служения отстранили. А у помощника в семье шесть детей малолетних и жена седьмым беременна. Выходи – да помирай!

- И чего ж не жаловался на него никто?

- Да как же не жаловались? Жаловались. И о притеснениях писали и об обирательстве. Дело ли?! За отпевание требует быка или лошадь по собственному выбору, а за венчание браков и выдачу метрик берет рублей 50-100. При этом еще и руга2 с прихожан собирается. Обо всем этом противозаконье писали – да только удовлетворения жалобам не получено ни одного. Вот думаем теперь в газету к вам, в Томск, писать. Может на это начальство отреагирует…      

Вечером следующего дня Хорецкий въехал в Барнаул.

Переночевав в гостинице и плотно позавтракав, Андрей отправился для представления о прибытии и выяснении обстоятельств назначенного ему дела к барнаульскому уездному исправнику Федору Панфиловичу Лучшеву. Надворный советник Лучшев был ровесником Хорецкого. 

- Рад, рад, любезный, Андрей Григорьевич, снова Вас видеть! – радушно встретил Хорецкого исправник, - как доехали?

- Спасибо, Федор Панфилович! Я тоже рад нашей встрече! – Хорецкий был искренен.

Порасспросив о житие в губернской столице и напоив гостя чаем, Лучшев передал Хорецкому материалы дела Куроедова:
- Мы конечно довели бы это дело до конца сами, но приказ, есть приказ. Должность жертвы высокая, поэтому поручено передать вашему ведомству. По всем внешним признакам можно классифицировать, как самоубийство, но по итогам предварительного следствия, есть основания полагать о насильственной смерти.   

Хорецкому предоставили отдельный кабинет, где, разместившись за большим канцелярским столом, он погрузился в чтение обстоятельств дела:
«10 сентября в часов 10 вечера ночной обходной полицейский Иванов услышал призыв о помощи из окна квартиры помощника управляющего лесной частью Алтайского горного округа надворного советника Михаила Михайловича Куроедова. К подошедшему полицейскому обратилась жена Куроедова - Александра Павловна. Женщина рассказала, что ее муж с полчаса назад вышел во двор в одном халате и до сих пор не возвращался, а поскольку он был выпивши, то она очень беспокоится о нем. Обходной заверил госпожу Куроедову, что он все время находился на улице и никого выходящего с их двора не наблюдал, а значит, вероятно, муж скоро вернется домой. На этом разговор был завершен. Однако, спустя еще полчаса жена Куроедова вновь подозвала обходного и попросила доложить полицейскому начальству об исчезновении ее мужа. В этот раз обходной дошел до будки городового, с которым и возвратился к дому, где проживал советник. Городовой переговорив в окно с женщиной, предложил осмотреть их двор, на что получил согласие. Поскольку ворота во двор оказались запертыми изнутри, обходному и городовому пришлось перелезть через достаточно высокий забор. Удостоверившись, что полицейские уже во дворе, к ним навстречу вышла из дома и госпожа Куроедова. Поиски были недолгими. Надворный советник Куроедов был найден на заднем дворе, висевшим на лесопильной козлине. Тут же был вызван полицейский надзиратель Григорьев, который в присутствии понятых, произвел осмотр тела и места происшествия. Согласно акту осмотра тела, шея Куроедова была туго затянута ременным черезседельником, привязанным к козлине, но само тело находилось не в висячем положении, а полулежа на земле. В левой руке жертва держала окровавленное полотенце. Рядом с телом была найдена пара калош. Ноги же жертвы были в одних носках, замаранных грязью. По распоряжению надзирателя тело было вынуто из петли и отвезено в больницу Красного Креста, поскольку от его размещения в собственной квартире госпожой Куроедовой было отказано. По акту судебно-медицинского вскрытия тела, в виду найденных патологических явлений и полнейшего отсутствия на теле каких-либо признаков внешнего насилия было сделано заключение о смерти от задушения вследствие самоповешения, но, исходя из полувисячего положения тела, доктор допускал, что жертва могла быть задушена и уже затем подвешена к козлине».

На проведенном полицией предварительном допросе, жена Куроедова рассказала ровно то, что и описано в обстоятельствах дела выше. Смерть Куроедова, как человека, занимавшего довольно видное общественное положение, произвело в Барнауле заметную сенсацию и породило разного рода толки. По этим обстоятельствам, согласно действующему законодательству, в Барнаул из Томска и был вызван судебный следователь.

Хорецкий встретился с полицейским надзирателем Григорьевым. Тот доложил, что дополнительно к представленному в деле материалу выявлено, что по слухам госпожа Куроедова имела довольно равнодушные отношения со своим мужем и состояла в интимных отношениях с письмоводителем покойного, Сузунским обывателем Вавилой Лысовым. Впрочем, при допросе, и Куроедова и Лысов таковую связь отвергли. Дополнительно сегодня на допрос вызван сосед Куроедовых по дому - господин Алков.

- Обыски на квартире Куроедова и Лысова производили? – спросил Хорецкий надзирателя.

- У Куроедовых обыск был произведен, но никаких существенных улик найдено не было, а у Лысова обыск не производился, - ответил слегка  подрастерявшийся Григорьев.   

- Во сколько прибудет Алков?

- Через полчаса, ваше благородие!

- Хорошо. Проведем допрос и сразу же выезжаем на квартиру к Лысову. Позаботьтесь распорядиться!

- Слушаюсь, господин следователь!

Алков явился точно к указанному времени. Его показания дали важную для следствия информацию. Оказалось, что в день смерти Куроедова, Лысов приходил к их дому. Алков и госпожа Куроедова в это время находились во дворе. Услышав стук, Алков отворил ворота. Следом подошла Куроедова. Она рассказала Лысову, что муж пьян и придирается к ней. К удивлению Алкова, Лысов принялся грозить расправиться за это с Куроедовым и даже схватил Алкова за горло, иллюстрируя, как он это сделает. Поздно вечером Алкова дома не было и об обстоятельствах смерти надворного советника он ничего сказать не мог. 

Отпустив Алкова, Хорецкий совместно с надзирателем Григорьевым выехали на квартиру Лысова. Лысов оказался довольно молодым человеком двадцати четырех лет.
Он встретил следователя раздраженно: «Что вам еще от меня надо? Я все рассказал надзирателю и добавить мне больше нечего!».

Григорьев предъявил ордер на обыск. Лысов демонстративно сел на стул – «Делайте, что хотите!».

Квартира молодого человека состояла всего из одной комнаты, служившей Лысову и кабинетом, и спальней, и гостиной. Обстановка была стандартной для холостяка – стол, стулья, неубранная кровать, этажерка с пыльными книгами, платяной шкаф. Осмотр книг на этажерке и одежды в шкафу ничего не дал. Никаких улик найти не удавалось. И когда полиция уже собиралась завершить обыск, взгляд Хорецкого зацепился за зеркало, висящее на стене. Оно, так же как и все вокруг, было покрыто приличным слоем пыли, но с одного края достаточно четко отслеживались многочисленные отпечатки рук. Хорецкий отодвинул зеркало от стены и из-за него выпала связка писем. Письма все были адресованы Лысову, содержали любовную переписку и в конце всех их значилась подпись: «Твоя Александра».      

Письма, подкрепленные показаниями Алкова, не оставили Лысову не единого шанса. Сразу обмякши, опустив бессильно руки и голову, он, разом сдавшись, сидел на стуле и рассказывал обстоятельства смерти Куроедова:
- Да, у нас отношения с Александрой Павловной. Мы любим друг друга. Я часто приходил в их квартиру, когда Куроедов был на службе. Однажды муж узнал о наших отношениях. С тех пор он часто, когда выпивал ссорился с женой и даже иногда бросался на нее с кулаками. В тот день я узнал, что он снова обижает Александру... Александру Павловну. Я был вне себя от ярости, но сразу ничего предпринимать не стал. Поздно вечером вернулся к их дому и перелез через забор. Возле самого крыльца мне навстречу неожиданно вышел пьяный Куроедов в одном халате, калошах и с полотенцем в руках. Увидев меня, он, не говоря ни слова, ударил меня по щеке. Глубоко оскорбленный таким его поведением, я вышел из себя и тоже ударил Куроедова по лицу. Он упал. Начал хрипеть. Я испугался, что  если он останется жив, мне несдобровать. Рядом с крыльцом стояла телега. Сняв с нее черезсидельник, я накинул его на шею Куроедову и потащил на задний двор. Там подвесил тело к козлине, перелез через забор и убежал домой. Вот, собственно и все.

Когда показания были запротоколированы, Лысова увезли в Барнаульский тюремный замок, а Хорецкий выехал на дом к Куроедовым, где были дополнительно опрошены его обитатели. Горничная Куроедовых Лаптева, узнав, что Лысов во всем сознался, стала рыдать и показала, что когда хозяин вышел на крыльцо, она явно слышала его возглас: «А, попался!», но госпожа Куроедова просила никому об этом не рассказывать. Примерно то же самое показала и дочь квартирной хозяйки - девица Лаптева.

В этот же день, обобщив весь собранный материал, Хорецкий передал в суд обвинение Лысова в убийстве с обдуманным заранее намерением и обвинение госпоже Куроедовой в соучастии с ним в этом преступлении.

Вечером Андрей Григорьевич ужинал в компании барнаульского госпитального врача Альбина Николаевича Недзвецкого, который долго и подробно рассказывал «интеллигентному человеку из центра губернии» о местных бедах и заботах.
- Дикие нравы, уважаемый Андрей Григорьевич! Возьмите, к примеру, хоть наших промышленников, хоть купцов. Цивилизованности никакой. Основная масса городского населения живет в антигигиенических условиях. Да еще плюс отвратительнейшая вода заводского пруда. По берегам сего пруда живет, в основном, население бедного класса и пользуется водой, в которой даже рыба дохнет. Спрашиваю: «Зачем такой водой пользуетесь?». Отвечают: «Хоть маленько и припахивает, да делать-то нешто». Санитарный комитет о запрете  потребления воды из пруда ставил вопрос еще во время ветлянской чумы. Безрезультатно. Продолжают потреблять. А знаете, господин Хорецкий, чему причина такого качества воды? От близкого соседства содового завода господина Пранга. Он на речке Барнаулке в версте от города свой завод построил. И пруд от запруды на этой же речке образуется. Так вот, отбросы производства Пранг сваливает прямо возле самого завода. Весенняя и дождевая вода частью растворяет их и несет в пруд. Следовало бы обязать заводчика отводить отброски по крайней мере версты на две от завода, да так чтоб стока в реку не было. Никто не озаботится! Мало того, так от Пранга еще и цены на дрова непомерные в городе. Ему на завод в год требуется около трех с половиной тысяч сажень, что соответственно бьет по ценам. А налогов с него в городской бюджет рублей сто не более, и тем городская дума примирилась со всеми неудобствами, от этого завода происходящими.

Альбин Николаевич распалился в своем негодовании:   
- Или вот, скажем, возьмем купцов. Есть у нас тут местный купец Сухов. Слышали, наверное? Ну так вот, пребывала у нас в городе как-то труппа актеров. Некоторые из приказчиков и доверенных этого самого купца порывались посетить хоть одно представление, но опасались наткнуться на неприятности со стороны хозяина. Маялись, маялись - наконец заманчивая афиша соблазнила двух приказчиков и одного доверенного. Пошли они в театр. Что же вышло? Назавтра приказчики чуть не избитые, были рассчитаны и остались без места, а доверенному был дан порядочный нагоняй. Дословно: «Впредь чтобы таких поступков и неприличий не делал и бесовскими играми и зрелищами не развращался». Каково?! И это на пороге ХХ века!

Утром следующего дня, простившись со своими новыми барнаульскими знакомыми, Хорецкий отбыл на пароходе в обратный путь домой.

В Томске Андрей встретил своего коллегу по службе - следователя Успенского. Василий был восхищенно удивлен: «Лихо Вы, Андрей Григорьевич, с этим делом за два дня разобрались!».

- Ну, во-первых, Вася, еще нужно дождаться решения суда, а во-вторых, к нашему следовательскому счастью, талантов среди уголовных лиц единицы, да еще и с образованием в этой среде пока не все в порядке. Большая часть преступлений бесхитростны и элементарны, бытовые - сосед соседу насолил, прохожий встречного ограбил, муж жену побил за измену, пьяница собутыльника по голове огрел. Я с тревогой смотрю в ближайшее будущее. Не за горами ХХ век. Наверняка все новые изобретения и плоды нынешних многочисленных научных открытий будут использованы преступным миром. Уровень образования населения повысится в разы. Вот тогда запутанных преступлений станет гораздо больше. А нам, соответственно, станет на порядок сложнее их распутывать.

- Но ведь и мы, Андрей Григорьевич, станем на порядок сильнее и подготовленнее?

- Это, безусловно, Василий! – улыбнулся Хорецкий.

Чуть позже стало известно решение суда по делу о смерти Куроедова. Его оглашению предшествовала искусная речь защитника Лысова, обрисовавшего ситуацию так, что молодой, двадцати четырех лет от роду обвиняемый, оказался оружием в руках бессердечной, до мозга корней развращенной женщины, разбившей счастье мужа и игравшей беззаветной страстью своего любовника. Госпожа Куроедова, возбудила в Лысове бешенство рассказами об обидах, нанесенных ей пьяным мужем, заранее уверенная в роковых последствиях. А посему защитник попросил у суда снисхождения к своему подопечному, как действующему под чужим влиянием и дополнительно попросил о признании госпожи Куроедовой подстрекательницей на убийство.

В итоге суд вынес вердикт: «Признать Лысова Вавилу виновным по статье убийство в запальчивости, а Куроедову Александру Павловну признать виновной в укрывательстве преступления и приговорить обоих к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в Сибирь. При этом приговор в отношении Куроедовой, как лица привилегированного звания, вместе с делом передать на рассмотрение Правительствующего Сената".   

О дальнейшей судьбе госпожи Куроедовой Хорецкий так и не узнал. Да особо о ней и не думал – следом пришли новые дела, новые расследования, поглотившие всё его внимание и все силы.


Примечания:
1. Сторож, истопник, работник в доме, во дворе
2. Особая плата на содержание причта