Гостинец

Тесная кухня обставленной шкафами, двумя раковинами, имеющими в себе полоски ржавчины, и плитой коммуналки, пропахшая какой-то жареной капустой и старостью, умещала в себе двух персон, сидящих за столиком, обтянутым запятнанной скатертью — Михаила Палыча, седовласого с проплешиной старичка, чьё мешковатое пузо вываливалось из растянутой серой майки; Илью Иваныча, сорока с лишним лет мужика, имеющего грузные плечи и вытянутую бороду лесника, раскидистую на звенья, словно педипальпы.
В глубокой сковороде шипел плов из баранины, тарахтя переливистым маслом.
Михаил с Ильей как-то уверенно и стремительно пили водку, ударяя пустеющие стопки хлопками. Стол наводнялся некоторым количеством тарелок с закусками: солёные огурцы и помидоры, слегка подсохший хлеб, мелкий шмат сала расчленился на тонкие дольки.
Зинаида Глебовна, старушка лет восьмидесяти, носящая на лице кучу вывернутых, словно решето морщин, периодически приходила из другой комнаты — полной тумб, шкафов и всякого хлама. Она помешивала плов алюминиевой ложкой, после чего громко обстукивала эту самую ложку о край сковороды и удалялась. С каждым подъёмом крышки над сковородой взмывала порывистая волна пара, от которого слоящиеся голубые обои орошались влагой.
— Опять сидите? Водяку гоняити? — её старушчатый голосок скрипел, улетучиваясь в безмерном шуме, распространяющемся от плиты.
Синие хоботки сгорающего газа циркулировали под пловом, всасывая сковороду, словно щупальца осьминога.
— Гоня-я-яем!.. — раскатистым рёвом протянул Михаил Палыч.
— А чего ещё делать? — подхватил Илья Иваныч, нанизывая огурец на вилку.
По всей коммуналке, задевая и кухню, носились двое мальчиков, внуков Михаила — близнецы, русоволосые, под глазами у них умещались треугольные выступы, образующие широкую и грубую, почти как у деда — только детскую, форму лица.
— Деда! Деда!
— Взлослие апять вадичку пют!
Мальцы выхватили из ассортимента закусок по солёному огурцу, надкусили, так, что сок брызнул по розовым подбородкам, и затем убежали куда-то в коридор.
За столом опрокинулись стопки.
Свет искоса падал сквозь короткую штору, обкидывая кухню по диагонали таким образом, что Михаил сидел в тени, а Илье припекало в темя солнце; из форточки доносился тёплый летний ветерок.
По радио играла группа Кино с песней Пачка сигарет. Услышав её, выпивающие достали по папиросе Беломора и закурили. Их захмелевшие взгляды как-то незаинтересованно упадали в заляпанную скатерть стола.
Две противозного вида женщины продвинулись на кухню, на их бесформенных бёдрах виднелись выраженные следы целлюлита, неряшливые животы торчали сквозь синтетические цветные футболки.
Обе достали тонкие сигареты и стали выдыхать дым в форточку, не опуская руки от уровня лица и говоря о чём-то пошлом, противном, о чём-то вроде каких-то бывших мужей и о неудачных родах.
Зинаида вновь вошла на кухню и, пугаясь столпотворения, вымолвила:
— Ой! Вы чего все тут столпились!
— Мать, ты чего? — Илья вмешался, моментально оторвав взгляд от скатерти. — Эт ещё не все наши в сборе!
Обстучав алюминиевую ложку, она скрылась в проходе. Этот металлический стук словно дал всем по голове, словно всех их внезапно вызвали по имени где-то на улице, проходя в тёмном закоулке. Этот звук донёсся до их ушей, как будто боевой клич.
— Плов сготовился! — Михаил грузно поднялся, обхватывая колени, и надвинулся к плите.
Курящая в розовой, как бы детской футболке, Маша бросила окурок в окно и испарилась в другой комнате. Соня поступила также, и они уселись в зале, тупо пялясь в малогабаритный телевизор.
— А к плову хорошо грибочки подойдут, — Илья Иваныч всосал маленький шарик помидора, вытянул из него содержимое и сложил твёрдую плёночку на столе.
Из соседней комнаты подхватила Соня:
— Солёненькие?
— А как же! — Михаил взялся за металлическую чашку и принялся накладывать. — А как же, Соня.
— Дядя Витя нам хорошие прислал, сибирские! — Илья смолил новую папиросу, держа голову ниже руки, стоящей ввысь на локте, словно столб, наверху которого извергался, будто с вулкана, дым.
— В наших краях такие не растут.
— Всё правильно. — Зинаида взяла небольшую чашу, что-то вроде пиалы.
В старом облупившемся серванте стоял картофельный самогон, а в советском холодильнике, издающем шумное тарахтение, умещалась себе неприметно банка солений, внутри которой плавали в рассоле опята, окружённые чесноком, перцем горошком и укропом. Крышку банки окаймляла белого цвета изолента, на которой полосками лежали следы какой-то земли.
— Прям из погреба! — Михаил достал банку, держа в руке перед лицом, всем её демонстрируя.
— А то. Витяй-то молодец, однако. Насобирал — сам, засолил — сам, отправил родственничкам — самостоятельно. Нормальный мужик.
— Витька-то да… Сибиряк, хуле.
— Палыч, разливаем? — Илья схватился за бутылку самогона, как за победоносный факел или как за кубок Олимпии.
Палыч мягкотело кивнул, ставя закрутку на стол.
Зинаида Глебовна взялась отматывать изоленту, из-под которой легонько ссыпались крошки земли. Показались очертания медного цвета крышки.
Опята интересно плавали внутри, от манипуляций её рук шляпки состыковывались друг с другом, как космические корабли, ножки грибов застенчиво ёрзали друг об друга, будто знакомясь.
Зинаида взялась своей старческой пятнистой рукой за крышку банки, сгорбилась, немного подгибая колени, решето её морщин слегка налилось кровью. Она потянула против часовой стрелки, вгибая суженные губы внутрь рта, над глазами её нависали сжатые курдюки кожи.
— Птьфу! Не могу!
Зинаида потянулась за открывашкой и стала нащупывать ей удобное места стыка, чтобы отогнуть часть крышки, но такого участка не находилось.
Палыч взглянул на неё как на женщину старую, пожилую, хоть и сам был далеко не молод, но посчитал он себя явно сильнее:
— Ой, давайте я!
Михаил подобрался к банке, будто спортсмен к снарядам, подбирая подходящее места обхвата рук он исполнял пальцами нечто, похожее на немой язык. Его тюленевый живот упёрся в край стола.
— Та-а-ак…
Его архаичная немощь вдруг вспорхнула свежей волной, вены предплечий налились и набухли, проползая через бледную кожу.
— Фух… Падла. — Михаил взялся за открывашку, сделал несколько порывистых движений, но проскользнул, не сумев подпереть. — Зараза!
Сделав ещё несколько напоров руками, послышался грубый, готовый на всё голос Ильи, уже разлившего к тому времени по стопкам самогон:
— Палыч, давай я открою! Что мы мозги делаем, в самом деле.
Оттянув уголок своей рубахи, Илья обхватил им крышку и натужился так, что моментально покраснел и запыхтел, от чего даже немного пукнул.
— Га-ди-на!.. — выдавилось сквозь его пыхтение.
Крепкие руки Ильи обмякли, ослабили хват, и он отпустил банку. Она чутка прокатилась юлой.
На кухню вошла Маша, нескромно неся промеж пальцев тонкую сигарету.
— Дядивитины грибочки? Вкуснятские те!
— Ага. Ты представляешь, открыть не можем.
Маша отбросила сигарету и подошла к банке:
— Хе, хе, хе. Давай я, может получится.
Сзади слегка рассмеялась Зинаида.
Маша взялась за банку, её пальцы с облезлым лаком заковали всю крышку. Она пыталась открыть, махая выкрученным по сторонам локтями, после чего ругнулась, взялась снова за сигарету и задымила.
— Не получается.
— Да это Витя… ёб… его мать… заколотил… бляха! — Илья начал растянуто выругиваться, быстро переобувая своё мнение о родственнике. Неудача с открытием соленья почему-то сильно задела его, тогда как все другие засолки он вскрывал с лёгкостью. — Мудозвон…
Михаил наклонился к банке, приценился, щурясь и выпуская дым:
— Заржавела…
— Да кого там… Это Витя закрутил!
Услышав ругань, в дверь постучались. Маша пробежала через кухню и открыла в другой комнате входную дверь.
— О, соседушка!
— Как сами?
— Да ничего, — сигарета дымилась в её руке, от чего помещение прованивало.
— А чаво разорались громко?
— Банку открыть не можем, может ты сможешь?
Сосед расправил крупные плечи и выпрямился, он был два метра с кепкой, лысый и с толстой шеей; тату паука красовалось на округлом толстом плече.
Он надменно взглянул на мужиков:
— Ща откроем…
Сосед вцепился в банку, словно хищник; на его правой кисти — сверху, недалеко от большого пальца — была размытая татуировка в форме лучистого Солнца, по центру которой выделялось слово «Лёха».
Немного поднатужившись, Лёха налился ненавистной желчью к банке, на его лбу проступил огненный пот и синеватая вена.
— Не, мужики, давайте сами… — Запыхавшись, он попятился назад, расправив рамообразные руки вширь. Он приблизился к Михаилу: — Папироской не угостишь?
— Держи, — Михаил выставил, словно ящик с кладом, картонную пачку Беломора.
С минуту все находились в полной тишине и забвении.
Соня вошла на кухню, оголодавши никотином:
— Ну чё вы тут? — Её гусиное лицо жамкало вторым подбородком, как педалью автомобиля.
— Банка не открывается у них! — Зинаида Глебовна махнула рукой, будто прося машину остановиться.
— Ну давайте я. Хе, хе, хе.
Соня глупо усмехнулась, а затем обвила банку своим бесформенным телом; толстая обвисшая грудь заслонила крышку горой, из-под цветастой футболки выделялись лямки дешёвого бюстгальтера.
Её стенания оказались бесполезны: крыша не сдвинулась ни на миллиметр.
— Уйди! — Илья решил сделать ещё одну попытку, откинув женщину локтём. — Щас открою… погоди…
Палыч разлил самогон по стопкам, гостеприимно предложил выпить Лёхе, в чём тот не сумел отказать.
Иваныч не сдержался, утратив силы рук:
— Бля… дина! Т… варь! М… разота! По… таскуха!
— Да успокойся ты, хоспадеее… — перехватил Михаил.
Детишки мелькали вокруг.
— Деда! Деда!
— Чайок из стякляшки пют!
Увидев внуков, дед сразу придумал:
— О, дай сорванцам попробовать.
— Да куда, Палыч…
— Да дай, пусть попробуют. Внучата, засолки открывать умеете? — Он наклонился с банкой, ехидно улыбаясь.
— Да!
— Да!
— Гляди, сейчас как откроют! — Зинаида загоготала взахлёб.
Следующий час близнецы катали банку по полу, игрались с ней, а взрослые к тому моменту уже и позабыли о ней, увлёкшись самогоном. Лёха начал хмелеть и рассказывать тюремные истории.
Все уходили в забытье.
Когда Илья поднял со стола последний солёный огурец, то все вдруг опомнились и даже в какой-то мере отрезвились — кончилась закусь.
— Надо опята открыть!
Михаил пошёл искать банку и обнаружил её под шкафом у телевизора. За это время Зинаида разложила другие огурцы и помидоры. Найдя и накрепко ухватив банку, он зашагал на кухню.
— Ну, зараза, держись…
Он снова вцепился за засолку и начал пытаться оттопырить хоть как-нибудь крышку.
Охмелевший Лёха вымолвил с какой-то такой интонацией, словно попросил денег в долг:
— Давай я?
Лёха раздулся, будто рыба фугу, и так и сяк пробуя обнять эту поганую банку.
Ничего не получалось.
Общая суета возвысилась из-за бурлящего в кровяных сосудах самогона, все начали галдеть. Эта суматоха разбудила весь дом. Соседи начали ломиться в дверь, там была и Лёхина жена, и какие-то трое мужиков со своими толстомордыми дамочками, и местный варщик крокодила по имени Вася — весь худой, в ссадинах, щёки его впадали, едва ли не обрисовывая кожей редкий ряд подгнивших зубов.
Кухня теснилась непонятной толпой людей.
— Дай мне, я быстро открою! — Мужик с верхнего этажа вцепился в банку, чего-то там пытаясь.
— Да уйди, дай. — Сбил его другой.
— Я открою!
— А ну погоди!
— Дайте мне!
— Погодите, ща… Оп-па!
— Достали… Дайте!
Вася карабкался, словно оголодавший зомби, по головам к столу, норовя тоже испытать судьбу. От него исходил неприятный запах.
Банка стала чем-то сродни меча короля Артура, всяк хотел помериться силушкой и откупорить заветные опята.
— Надо футболкой обхватить, смотри… Во-о-от так!
— Какой футболкой, вот же — полотенец! Лежит полотенец вон!
— Полотенец в масле весь, рубаху возьми. Или дай я сам открою.
— Да уйди, дай сюда. Вот.
— Ой, хоспаде, уберись. Смотри как надо!
— Ну, что, каши никто не ел? А ну дайте мне!
Каждый последующий смотрел на открывающего, как на немощного слюнтяя.
Зинаида Глебовна ахнула от столпотворения.
У входа уже грудилась толпа человек, не помещающихся в дом. Комнаты заполнились желающими. Это было что-то вроде соревнования, каждый желал что-то доказать.
— Мужики! — Обрезал галдёж взобравшийся на стол, словно на Эверест, Илья. Хилый стол содрогался под его большим весом. Вместе с его словами замолкла толпа. — Хорош уже бредом страдать. Давайте мы банку, как консерву, вырежем? А? Вырежем! А?
— В смысле? — послышалось где-то там.
— А мы возьмём и воткнём вот тут, — указал на место стыка, — и прорежем сразу жа! А чаво?! Сразу жа — оп!
— Давай, хуле!
— Погнали.
— Можно попробовать!
— Разойдись! Я возьму сейчас открывашку и вскрою опята! По рукам? Сразу жа — оп! А?
— Да!
— Ага!
— Открывай уже, нах!
Илья медленно присел на одной ноге, вторую составил на пол, его вельветовые коричневые штаны проехались задницей по чьему-то плешивому затылку.
Илья грузно вздохнул, намертво обхватил открывашку в руке, другой рукой замахнул стопку самогона. Взял папиросу и, не вынимая её изо рта, принялся ковыряться в крышке. После первого фундаментального удара легковесная струйка рассола брызнула ему на рубаху, словно помочившись, последующие срезы пошли достаточно гладко и почти по контуру.
Показалась мутно-оранжевая ржавчина вдоль стеклянного ободка, увидев её, Михаил томно улыбнулся, дескать был прав.
Послышался приятный грибной душок, замешанный в уксусном запахе.
Илья выложил опята на блюдце, получилось их даже с небольшой холмистой горкой.
Ближайшие к столу руки выросли и повылазили сквозь прощелины толпы, выпив самогону, коего добавилось ещё три бутылки, они закусили опятами и словно испарились.
Кухня двигалась ходуном, как и вся коммуналка.
Каждый желающий и находящийся в ней испробовал заветного грибочка, закусив им самогон. Каждый.
— Мм! А вкусные… — Илья Иваныч затянул гриб губами за ножку, шляпка врезалась в препятствующие губы; шляпка провалилась внутрь, будто втянутый пылесосом тяжёлый предмет.
— Дааа… — Михаил Палыч послышался где-то в толпе. — Залихватские.
— Может ещё ваш Дядь Витя!
— А то!
Зинаида Глебовна робко билась старой немощью средь теснящихся тел, её сморщенная кисть как-то удачно достигла тарелки:
— А правда — ничего! И без самогона хороши…
— А с самогоном-то! — подхватил Илья.
— Деда! Деда!
— Глибоськи!
Один из соседей стоял в углу, смакуя гриб и держа его в руке, скрестив пальцы, словно итальянский шеф-повар:
— Опята что надо…
— Правда вкусные.
— Вообще — кайф!
— А есть ещё?! — чьё-то тело пыталось пробиться через проход на кухню, забитый толпой.
— Тут ещё нормально!
— На пробу точно всем хватит!
— Ммм… объедение…
— Праздник живота! — Соня подцепила грибочек вместе с помидоркой и огурчиком.
— А огурцы-то все попробовали?
— Все… Да что нам огурцы? Мы их каждый четверг у вас гостим, а дядьвитины грибочки, вот, впервой…
— Падла… Какие нежные!
— Кайф…
— Кайф…
— Кайф…
— Оп-пля! Уже и не тесно. — Маша наконец достала сигарету и принялась курить в разрастающуюся форточку.
Приятная прохлада стремительно задувала бризовым ветром.
— Правда, а то продыху не было, — согласилась Зинаида. — А давно здесь этот… Мишка, а эт шо у нас?
Она показала дрожащим пальцем на пол.
Михаил наклонился взглянуть и увидел свежий, только выложенный паркет.
— Капремонт, что ли. Может, пока дома не были?
— Да кто бы нам паркет-то выклал тута… — Илья пытался оглянуть всё пространство, от того кружилась голова.
— Хорошо тут, чистенько… — Соня обрисовывала пальцем простор.
Соседи давались диву, кто как мог:
— Слушайте, как у вас дома прекрасно…
— Что ж мы раньше в гости не захаживали?
— Ты погляди — столы стеклянные, прозрачные. А плита на кухне, уоай…
— Потолки высокие, а какие интересные… Это натяжные или как их?
— ****ец, вот это красота!
— А мебель… а мебель…
— Разбогатели небось. Мишань, ты кого-то в карты обыграл?
— Да не, это они, наверное, в лотерею.
— Или в кредит.
— Ипотека. — Гость в углу оглянулся глазами, зрачки которых были во весь радиус радужки. — Точно говорю, у меня брат ипотеку давеча взял, вот и живёт теперь.
— Ну это чума…
— Охуеть, посудомойка! А это шо? ПЛАЗМА?! Митенька, погляди, у них плазма на всю стену висит!
— Правда что, и в кино ходить не надо — свой кинотеатр, японамать…
— Ну, я такое только в кино видела…
— А я читал о таком, миленько…
Пространство вытянулось и взросли, как грибы, потолки; прежняя духота сменилась каким-то очень свежим запахом, просторным и богатым.
Маша курила уже не в форточку, а стоя на просторной лоджии, оббитой и утеплённой каким-то дорогим материалом.
Крокодильщик Вася тупо глазел в окно, к нему подключились другие зеваки:
— Погляди! У них вид на море! Соседушки…
Михаил Палыч мостился в кресле-качалке, обвитой золотом, на берегу моря, по обе стороны вокруг него стояли два разодетых в драгоценности перса; они бережно махали на него пальмовыми листьями; грудастая рабыня с вытянутой золотыми кольцами шеей медленно поставляла ему в рот виноградинки.
— Вот соседи. А! Погляди! А у нас нет такого вида…
— Что-ж, могут себе позволить.
— Люди видные.
— Пидорасы… — тихо шепнул мужик с четвёртого этажа, напоминающий помидор.
— Вот это загляденье, Мамма Миа…
— Богачи, хуле.
— Нет, ну молодцы… ну молодцы…
— Прям-таки да…
Илья Иваныч пил коктейль в массажном кресле, весь нагой, его старые обноски небрежно валялись позади кресла; пляжная модель в бикини отсасывала ему.
Толпа терялась в лабиринте и гудели животы. Зинаида лежала навзничь на полу, наслаждаясь. Соня высовывалась в окно лоджии, пытаясь ухватиться за прекрасную разноцветную бабочку. Толпа терялась в лабиринте и гудели животы. Илья испытывал оргазм. Михаил вкушал сладкие плоды винограда. Толпа терялась в лабиринте и гудели животы. Дети катали по полу опустевшую банку от опят. Лёха пружинисто прыгал на одном месте, пытаясь достигнуть разросшихся потолков. Толпа терялась в лабиринте и гудели животы. Вася громоздился в позе камня. Один мужик рисовал ангела на полу. Толпа терялась в лабиринте и гудели животы. Другие двое мужиков сладострастно целовались под столом. Маша тянула одновременно три тонких сигареты, их три угля, как головы Цербера, горели оранжевыми отметинами. Толпа терялась в лабиринте и гудели животы.
— Хорошие опята.
— Дядьвитины.