День учителя пьеса-повесть

Реальная история одного дня жизни учителя с изменёнными именами. (Пьеса-повесть)

Посвящаю её моим школьным учителям, моим коллегам-учителям и всем учителям России и СССР.


Прощание со школой

Елена Михайловна вышла из родной школы, где проработала учителем математики сорок четыре года, один месяц и пять дней. Она обернулась, подняла голову к самому верху высокого пятиэтажного здания. В этот прощальный и грустный день – День учителя – школа казалась ей огромным высоким зданием, как тогда в далёком 1956 году, когда маленькой девочкой она впервые переступила порог этого, теперь уже старого, храма знаний, так его называла её бабушка.

Сейчас она вспомнила, как мама привела её за руку, как она робела, глядя на самое высокое здание в посёлке городского типа, куда они специально переехали из деревни, «чтобы Леночка сразу могла ходить в десятилетнюю школу, потому что в деревне тогда была всего-навсего началка». Она вспоминала, как пряталась за букет цветов, который приходилось держать в охапку – это её папа привёз утром от бабушки из деревни, где прошло всё её детство. Она разглядывала своих сверстников, но постоянно бросала тревожные взгляды на высокое белое здание, на его колонны и барельефы с изображением каких-то людей, троих она узнала: это были профили Пушкина, Толстого и Горького, о четвёртом спросила у мамы, это был неизвестный ей Маяковский.

В тот ясный солнечный день их повела в класс молодая учительница, вчерашняя студентка, Алла Захаровна… Леночку посадили на первую парту, так как она была самой маленькой и по росту, и по возрасту: ей только осенью будущего года должно было исполниться семь лет, но поскольку она уже умела читать, писать, но самое главное, как ей самой тогда казалось, –  она умела считать, знала таблицу умножения, делила и умножал в уме и столбиком. Всему этому её научили мама с папой – папа с ней считал, а мама научила читать и писать, привила любовь к чтению, постоянно читая ей сказки, рассказы, стихи. Как давно это было, как светло было в её беззаботном увлекательном детстве – каждый день был приключением и открытием нового, таинственного, неизведанного мира школьных предметов, школьной дружбы, товарищеского общения, и, главное, впереди была перспектива большой и интересной жизни… Учёба давалась Леночке легко, и скоро она стала помогать одноклассникам, оказалось, что она могла объяснить что-то непонятное лучше некоторых учителей, дети и учителя полюбили эту приветливую, застенчивую девочку, всегда отзывчивую, готовую после уроков заниматься с отстающими…

Елена Михайловна смотрела на здание школы, где она провела почти всю свою жизнь, кроме студенческих лет и дошкольного детства… вспоминала своё первое знакомство с этим высоким зданием, из окон которого было видно далеко окрест …
Школе тогда было шесть лет, как и маленькой Леночке. А теперь школе шестьдесят пять, и они по-прежнему ровесники… Нежданная слезинка скользнула из глаза, и будто бы льдинка скатилась по щеке в этот прохладный день пятого октября… Старая, махонького росточка, сухонькая женщина отвернулась от светлого прошлого и от хмурого настоящего и пошла к выходу из школьного двора… Больше она сюда не придёт. Что-то больное, обидное и горькое прокатилось в душе чувством несправедливости и утраты, будто прощалась навсегда с дорогим и близким человеком… будто бы была на своих преждевременных похоронах… здесь оставались её ученики, сейчас они на уроках, но она уже не придёт в класс, не подарит им улыбку, свою любовь и тепло. Слёзы заволокли Елене Михайловне глаза, а в спину, будто удары бича, гнали слова её бывшей ученицы, а сегодня директора школы: «Вам не стыдно, Елена Михайловна, за ваше поведение, за попытку выставить меня извергом?…»... и опять в её сознание ворвался последний педсовет, который теперь назывался административно-педагогическим собранием.
Собрания проходили в актовом зале. Как всегда в последние два года учителя объединённого образовательного комплекса, куда вошли две соседние школы города, собравшись в назначенное время, ждали прихода администрации в сопровождении свиты. Эти особые явления власти стали правилом, и все понимали, что это своего рода напоминание о дистанции между начальством и педколлективом и одновременно психологическое давление и тест на лояльность. Учителя последнее время побаивались высказывать своё мнение вслух, потому что каким-то странным образом информация оказывалась у директора. То ли завелись соглядатаи и доносчики, то ли в школе была установлена прослушка, о которой поговаривали не без оснований: в школу приходил и какое-то время «работал» вечерами всем известный в городе Иван Иванович Семионовский, бывший особист, а потом военрук, с именем которого были связаны разного рода слухи. Осознание всего этого, давило напряжением: учителя безмолвствовали и лишь перешёптывались по пустякам, при этом расписывались в специальном списке присутствующих, пущенном по рядам завучем, заходившей перед началом собрания, передавали его друг другу и ждали повторения уже заведённой сцены.

Сценарий был таков: за распахнутой в коридор дверью слышались голоса свиты, старший завуч быстро входила в зал, на несколько секунд замирала, оглядывая учителей,  и отработанным движением своего властного подбородка и правой разворачиваемой кверху ладошкой кисти, молча, как ученикам, подавала учителям сигнал-требование встать, и лишь после этого в аудиторию победно входила директриса с обязательной свитой, поднималась на сцену в президиум, пристально осматривала учителей как нашаливших школьников и только после этого, порой не здороваясь, бросала в зал: «Садитесь».

В этот раз весь ритуал, заведенный ещё в прошлом году повторился: Ольга Александровна Романова, директор городского образовательного центра, тридцатипятилетняя стильно одетая, по последней моде постриженная и намакияженная женщина, слегка нервная, постоянно пытающаяся всем своим видом показать своё превосходство над окружающими её людьми и постоянно держащая дистанцию в общении с подчинёнными, которую никому не позволяла нарушать, прошла на возвышение сцены к столам президиума, дождалась, пока вся её свита поднимется и выстроится за ней, и только после этого начинала выступление, как его начинает в классе учитель, недовольный своими учениками и с самого начала урока желающий поставить всех на место.

Ольга Александровна долго работала над созданием такого ритуала и имиджа: ей нужно было как-то утвердиться среди авторитетных опытных учителей, да ещё объединённых в такой большой коллектив. Саму идею о манипулировании коллективом она узнала на областных курсах повышения квалификации и вот теперь с радостью наблюдала, что всё у неё получилось: учителя приняли её директорство, с ней вежливо разговаривали, она была защищена от ненужного общения своими преданными помощниками. Педсоветы стали для Ольги Александровны уже привычны, и она перестала волноваться как в первые разы, но сегодня предстоял тяжёлый разговор с учителями: нужно было убедить учителей в законности и, самое главное, в справедливости её решений – это самое главное, чтобы люди чувствовали справедливость. Но против неё могли выступить те, кого она внутренне считала своими не столько врагами, сколько сильными противниками, или даже, мягче, – оппонентами. Они нужны были ей сегодня здесь, чтобы показать всем присутствующим, что они неправы, что сама она делает всё возможное, чтобы спасти школу от деградации, на которую её обрекала государственная власть, именно поэтому она привела на собрание юриста, чтобы его авторитетом надавить на учителей. Казалось, она приготовилась, но нужно быть на чеку. «Главное, быть спокойной и вежливой, всё у меня получится.» - мысленно проговаривала она, глядя на массу людей стоящих перед ней:

- Здравствуйте. Прошу, садитесь. Итак, Наталья Петровна, доложите все ли на месте.
- Да, Ольга Александровна, в списке расписались все, кроме двух учителей из третьей школы: нет Санниковой – она на больничном, и Новиковой – она ещё на продлёнке, а из второй нет Авдеевой – она в отпуске по семейным. – отрапортовала замдиректора центра Мавлутова Наталья Петровна, пришедшая в школу из городской управы, где она работала секретаршей ныне смещённого главы.
- Хорошо, тогда начнём. Сегодня я вынуждена вернуться к моим административным распоряжениям начала года и напомнить присутствующим, о том, что во всей стране изменились вся система административного руководства школой сама система образования, изменились требования к учителям, у нас новая система оплаты труда, у нас теперь будет новый, вернее, впервые разработанный професиональный стандарт педагога, которому должны теперь соответствовать все. Но кое-кто решил, что это только слова, его не касающиеся. Придётся применить силу закона. – после этой фразы Ольга Александровна метнула быстрый взгляд на учителей, остановила его на Елене Михайловне, собралась с силами и только после этого продолжила, уже глядя поверх голов:
- Иначе не все понимают ту ответственность, которую они несут перед государством и обществом. Так Елена Михайловна Волкова неоднократно уходила из школы, не отработав положенных 36 часов нагрузки. Её примеру следовали Бурдюков, Колесникова и многие другие – почасовой список нарушений имеется,  – с этими словами она подняла список и продемонстрировала его, потрепав в воздухе, – но Елена Михайловна оказалась здесь самой выдающейся. – Произнося эти слова, Ольга Александровна Романова испытывала самое сильное напряжение в этот день: она ещё не привыкла вот так прилюдно распекать тех, кто когда-то учил её саму. Любовь к учительнице ещё была в сердце, а любовь учительницы была тёплой памятью. Их отношения не изменились, даже когда Ольга Александровна пришла в школу учителем математики: Елена Михайловна так и оставалась наставником и авторитетом, только тогда она ещё стала старшим товарищем и коллегой. Но после назначения  Романовой директором отношения должны были измениться, а они, изменившись внешне, не менялись внутри сознания Ольги Александровны. Должность требовала нового, а в сознании было старое. Несколько попыток установить новые отношения начальника и подчинённого не привели к успеху – всё срывалось. Но всё это должно было измениться теперь, на этом собрании: Ольге Александровне нужно было внутренне освободиться от тех трепетных чувств, которые она продолжала испытывать к своей любимой учительнице – она больше не хотела оставаться ученицей ни в своём сознании, ни в своих чувствах, а поэтому нужно было всё разорвать и построить новые отношения, какие она смогла построить с другими учителями. Она не хотела видеть в них близких людей, ей нужно было видеть в них «наёмных работников из сферы образовательных услуг», ведь недаром теперь так изменилась политика государства. Она понимала, что что-то убивала в самой себе, но раз приняв решение и рассчитав всё как в математической задачке, она шла к поставленной цели: «Нужно быть с ней строже, точно так же, как со всеми, и даже больше!» - убеждала сама себя Романова.

Елена Михайловна вздрогнула, услышав такой тон и своё имя, подняла глаза на свою бывшую любимицу, пришедшую 12 лет назад работать в школу молодым педагогом, и, безуспешно пытаясь поймать взгляд выступающей Оленьки, как она продолжала называть её в семейном кругу и вне школы, заговорила:
- Извините, Ольга Александровна, но моя оплачиваемая нагрузка всего 18 часов, а 36 часов – это…
- Не извиняю! – резко прервала учителя начальница и уже подчёркнуто мягко сказала: И напоминаю, Елена Михайловна! У нас собрание, вам никто пока не давал слова, я ещё не закончила выступление и прошу вас, не нарушайте регламент: слово вам дадим.

По залу прокатилась рябь безмолвного возмущения этим тоном директора, но никто не возмутился вслух, все уже привыкли за два года к язвительно-вежливому хамству Романовой, которую за спиной называли Кромницей.

Как-то ещё в самом начале её работы в школе бывший директор на педсовете назвал её, молоденькую учительницу, скромницей за её привычку опускать глаза и не смотреть на собеседника, когда к ней обращались. Так она стала Скромницей. Но два года назад, после годичной работы в местном департаменте образования, она удачно вышла замуж за сорока восьмилетнего начальника этого департамента Долина Александра Вениаминовича, который не мог надышаться на свою молодую жену. Вскоре после замужества она вернулась в школу уже новым директором взамен старого, отправленного на почётную пенсию за плохую организацию выборов в парламент: на самом деле директор не смог организовать незаметный вброс фиктивных бюллетени за ЕР на избирательном участке школы, на чём его и поймала местная «яблочная» оппозиция, поднялся ненужный для партии власти шум и директора вовремя убрали, освободив место новому перспективному кадру.
Вернулась Ольга Александровна новым человеком, прошедшим какие-то курсы руководящего состава из резерва местного отделения «едросов». Теперь она уже не опускала глаза во время общения, теперь, гордо подняв голову, она как бы снимала с человека мерку, обегая ими фигуру человека и его одежду, после чего скашивала свой взгляд в сторону, вела им вниз, потом поднимала с другой стороны собеседника, доходила до головы человека, слегка останавливала взгляд на причёске, потом пиджаке или блузке, спускалась ниже, а иногда смотрела и на обувь, отчего некоторые женщины начинали чувствовать себя неловко. После всех этих манипуляций глазами, она закатывала их или вверх, или опять скашивала в сторону, показывая всем своим видом, что она снисходит, выслушивая собеседника. С тех пор Бурдюков, учитель истории и единственный мужчина в школе, проводя исторические параллели, констатировал, что Ольга Александровна из Скромницы превратилась в Кромницу, собравшую вокруг себя кромешников, устроивших в школе Кромешный Ад.

После полуминутной паузы директриса, сменив гнев на милость, очень приторно мягко, с тонкой жёсткой ноткой, не глядя в глаза учительнице, произнесла:
- Я дам вам слово, Елена Михайловна, обязательно дам, и у вас ещё будет возможность высказаться, – и, перейдя на деловой тон, объявила, – Но прежде я передаю слово нашему школьному юристу, Геннадию Львовичу Полуэктову, который ещё раз объяснит вам и другим учителям суть нововведения: и о слиянии школ, и о новой системе нагрузок, и об оплате. А по результатам его выступления мы все перезаключим договоры.

На этот раз в зале началось какое-то жужжание и перешёптывание, весь педколлектив, состоящий из 59 учителей базовой школы и 47 – присоединённой, со стороны был похож на потревоженный улей.
- Но мы 25-го августа уже перезаключали договор на весь учебный год вперёд. – не выдержав, закричал со своего места Бурдюков Андрей Семёнович.
- Все вопросы после выступления, – встав и резко повысив голос, объявила Мавлутова, в то время, как её начальница что-то шептала на ухо юристу, и, чуть выдержав паузу, бывшая секретарша мягко, как это только что сделала её начальница, обратилась к Бурдюкову: А вы, Андрей Семёнович, уже имеете замечание в личном деле, и я не советую вам срывать административное собрание ещё раз, иначе вы будете уволены за нарушение трудовой дисциплины. Можно, Ольга Александровна?
- Да, объявляйте.
- Представляю слово Геннадию Львовичу Полуэктову.

В президиуме поднялся довольно грузный и по виду рыхлый, но легко двигающийся вальяжный увалень-мужчина, лет сорока пяти, в дорогом бежевом вельветовом костюме, с крутыми, как он сам говорил, часами на руке, с короткой стрижкой и отвисающими щёчками и двойным подбородком. Это был сын районного прокурора, сам адвокат и учредитель единственной адвокатской конторы во всём теперь уже большом Нефтянском районе, а по совместительству ещё юрисконсульт в департаменте образования и ЖКХ, где ему принадлежал контрольный пакет акций всех районных полигонов ТБО, а по-простому мусорных свалок. Полуэктову предстояло сегодня убедить людей в том, что лучше не спорить, а принять всё, что предложит власть, ведь начальство всё равно знает ситуацию лучше. Ещё он должен был показать администрации, что не даром получает деньги и способен в любой ситуации найти юридический выход, сулящий материальную выгоду. Он прошёл к трибунке, разложил на ней папку с документами, откашлялся, посмотрел в зал, дожидаясь пока все утихнут, и начал на сухом чиновничьем языке выступление.
А Елена Михайловна, потрясённая тоном директора и публичной поркой, с трудом воспринимала суть этого получасового изрекания юридических терминов, приправленных неудобоваримыми канцеляризмами. Полуэктов ещё раз объяснял суть нововведения по слиянию школ в единый образовательный центр, суть новой системы оплаты труда, по которой каждый учитель обязан был отработать общую ставку в 36 часов в неделю, согласно трудовому кодексу. При этом объяснял, что общая ставка разделена на почасовую предметную нагрузку, оплачиваемую по единой для всех сетке, и дополнительную ненормированную педагогическую нагрузку, оплачиваемую по решению администрации, при этом отработать общепедагогическую нагрузку обязаны все, иначе теперь по новому договору администрация образовательного центра могла лишать любого учителя различных стимулирующих надбавок, которые шли отдельными статьями, и их присуждение отдавалось на усмотрение администрации.

От всей этой юридической запутанной бухгалтерии у Елены Михайловны уже начинала болеть голова, но адвокат ещё не унимался. Он продолжал беспристрастно вещать, что кроме этого есть финансовые статьи за проверку тетрадей и классное руководство – сущий мизер, статья за новации, отданная на откуп администрации, статья на поощрение молодых специалистов (таковых в школе не было), и ещё несколько стимулирующих статей, в которых на слух трудно было разобраться. В итоге выходило, что государство просто озолотило учителей, выделив столько материальных средств на поощрение учительского труда. Но, исходя из такой материальной заботы государства, каждый учитель обязан был перезаключить договор и подписаться под новыми правилами работы и оплаты труда.

- Заканчивая свою речь, хочу напомнить, что государство в лице министерства образования и науки и рособрнадзора не намерено впредь устраивать совковую уравниловку, при которой все получают одинаковую зарплату, за качественно разный труд. А посему сегодняшний день будем считать последним днём совковой школы, сегодня мы наконец-то утверждаем новую российскую школу, построенную на принципах эффективного конкурентного производства, пока ещё не самоокупающегося, но в перспективе способного перейти к нему. Наша страна уже почти четверть века как перешла в новую формацию, капиталистическую. Всё – социализм закончился, хотя мы все по инерции ещё надеялись, что государство не тронет школу. Но наши реформаторы из столицы считают по-другому и школу медленно, постепенно переводят на капиталистические отношения... Школа, как островок социализма в ближайшем будущем должна закончить своё существование… – произнося всё это, Полуэктов умудрялся говорить так бесстрастно, что его речь можно было трактовать и как осуждающую перемены, так и утверждаю их необходимость, – И мы здесь, на местах, вынуждены считаться с реальностью, вы понимаете, что и экономическое, и юридическое основание нынешней школы поменялось? – с этими словами Геннадий Львович впервые надолго отвлёкся от своих записей и оглядывал сидящих перед ним людей, - Теперь во главу угла власть ставит экономию и постоянное повышение производительности труда, на стимулирование которого и направлена новая реформа оплаты труда учителя. Такова реальность и она придумана не мною и не Ольгой Александровной. Именно поэтому сегодня необходимо заключить новый договор между администрацией школы и каждым учителем. Общие положения договора я изложил, а детали каждый может прочесть индивидуально. Какие будут вопросы?
- Но это же чистой воды барщина, волюнтаризм и несправедливость, закреплённые юридически! - уже встав, громко и чётко заговорил учитель истории, не дожидаясь, пока «ему дадут слово».  - Вначале, якобы выполняя распоряжение Президента о повышении зарплаты в два раза, нам просто увеличили ставку в два раза и по всей стране раструбили, что зарплату учителям подняли вдвое, а реально заставили в два раз больше работать, а теперь, когда люди не хотят работать по две ставки, нам навязывают обязаловку-барщину, чтобы мы вкалывали все по две ставки, приравненных к одной, даже если это приводит к выгоранию учителей. И получается, что если у меня оплачиваемая нагрузка 18 часов в неделю, то я должен ещё непонятно для чего проторчать в школе 18 часов в надежде, что администрация школы правильно оценит мой труд и оплатит его исходя из своей щедрости, но главное - отчитается перед начальством, что средняя учительская ставка выше средней по промышленности. И вы считаете, что это...
- Бурдюков, вам никто не давал слова, а Геннадий Львович просил задавать вопросы, а не устраивать здесь митинг! – резко осадила учителя замдиректора.
- Я и задаю вопрос, а вы меня прерываете.
- Всё, вы уже высказались, дайте и другим поучаствовать в обсуждении, – опять грубо оборвала учителя бывшая секретарша, привыкшая не пущать к начальству особо рьяных посетителей.
- У меня вопрос к вам, Геннадий Львович, – встала Елена Михайловна.
- Пожалуйста, – ответил Полуэктов.
- Почему мы обязаны перезаключать договор, если ещё не истёк срок ныне действующего?
- Согласно реформе, проводимой Минобром, и принятым законодательным актам изменяется вся система финансового и административного управления образовательным процессом, а посему старый договор теряет свою юридическую силу.
- Но извините, Геннадий Львович, в августе вы нам уже представили всю новую систему, мы заключили договоры, а за этот промежуток времени не было никаких изменений в законодательстве.
- Вы неправы. Рособранадзор своим распоряжением потребовал привести договорную базу в школах в соответствие с законом и новыми образовательными стандартами. Вспомните, я уже говорил, что учитель фактически приравнивается к госслужащему, то есть отвечает перед государством как любой из государственных чиновников уже и в финансовом и уголовном смысле. Деньги ведь вам платит государство, а кто платит, тот заказывает музыку. Вы разве не обратили внимание, что образовательные услуги теперь отражаются на сайте единого окна государственных услуг. И если до этого Рособрнадзор практически не контролировал школу, то теперь в ситуации международного финансового кризиса и санкций государство вынуждено ужесточить контроль.
- Я хочу ознакомиться с этим распоряжением.
- Да, пожалуйста, запишите, попробую на память вам продиктовать: «О внесении изменений в распоряжение Федеральной службы по надзору в сфере образования и науки по переоформлению уставных документов и программ в соответствие с государственным образовательным стандартом школьного образования от …» дату я не помню, но вы можете зайти в мой кабинет после собрания и я лично дам вам точную ссылку на этот документ, так вот согласно этому документу, каждый учитель теперь должен заключить новый договор, в котором будет отражены новые реалии, и вы чётко теперь распишитесь в том, что вы согласны с новыми правилами работы. А все, нарушители трудовой дисциплины будут уволены или наказаны финансово.
- Вы говорите о новых реалиях – это как раз то, о чём сказал Андрей Семёнович?
- Да, учитель обязан отработать ставку в 36 часов.
- Но ведь согласно санитарным нормам учительская ставка – это 18 часов уроков, это та норма, которую вывели из реальной работы реальных учителей, которым нужно ежедневно, а не раз в месяц, проверять тетради, готовить индивидуальные задания, исходя из каждого ученика, а не средней температуры по больнице, готовить проведение урока, продумывать его организацию. Это та нагрузка, которая позволяет и отдыхать, и заниматься самообразованием, и вести индивидуальную и внеклассную работу с детьми. А 36 часов – это просто мера официального надувательства, когда во всеуслышание по всей стране пустили слух, что заработную плату учителя увеличили вдвое. Просто ставку увеличили вдвое.
- Вы забываете, что мы живём в новом государстве, с новыми законами и с новыми ставками.
- Но человек и его возможности от этого не стали другими. Ставку в 36 часов можно вынести или по молодости, или на какое-то время, но как к норме к ней нельзя относиться. Именно поэтому учителя не хотят брать две ставки по-старому, или ставку в 36 часов по-новому, а оставляют себе ту нагрузку, которую реально можно нести на своих плечах без вреда образовательному процессу и своему здоровью.
- Согласно новым требованиям Рособрнадзора, Минобра, Минтруда, все педагоги должны отрабатывать новую ставку в 36 часов, об этом чётко написано в приказе Минобра № 1601 от 22 декабря 2014 года, который мы ввели в школе с начала календарного года, но только теперь всю нашу работу приводим в соответствие с этим приказом. Поэтому если у вас, сколько, кстати, у вас уроков?
- У меня 16 часов нагрузки.
- Так вот, если у вас 16 часов нагрузки, а ставка 36 часов, то вы обязаны отработать ещё 20 часов ненормированной нагрузки.
Елена Михайловна мысленно улыбалась попытке Полуэктова посчитать её нагрузку:
- И как вы, Геннадий Львович, представляете себе эти 20 часов?
- Этот вопрос не ко мне – я занимаюсь юридическим сопровождением учебного процесса, содержательные вопросы в компетенции Ольги Александровны и завучей.
- Геннадий Львович, Ольга Александровна, разрешите, я отвечу Елене Михайловне, – встала со своего места завуч Анна Фёдоровна Иванникова, получившая повышение после слияния школ.
- Да, конечно. – одобрила её поступок Ольга Александровна.
- Всё просто, Елена Михайловна, школа идёт вам здесь навстречу: вы обязаны нести общепедагогическую нагрузку, то есть проверять тетради в школе, обязаны консультировать после уроков всех желающих учеников, но бесплатно – никаких частных уроков в школе мы не потерпим. Кроме этого, к вам могут прийти родители учеников за советом и для консультации, вы можете понадобиться на продлёнке, мы можем послать вас на районные мероприятия департамента образования, это и вся кружковая работа, в конце концов – на неё теперь денег не выделено, и, что самое главное, – учителя болеют и нам всегда нужны люди на замены.
- Но тогда получается совершенно несправедливая ситуация: чем больше нагрузка по урокам, тем больше получает учитель и меньше работает бесплатно, а чем меньше нагрузка, тем больше он работает бесплатно и меньше получает. И это, я согласна с Андреем Семёновичем, напоминает барщину. И получается, что таким образом школа и минобр выдавливают из школы тех учителей, кто не способен взять большую нагрузку?
- Здесь все вопросы к Обранадзору и Минобру. – перехватил разговор юрист. – Это решение принято на уровне министерств и ведомств, мы же можем только выполнять их как законопослушные граждане.
- Если Обрнадзор, то как поднадзорные граждане, – опять с места негромко, но чётко проговорил Бурдюков, но его услышали все.

В этот самый момент в разговор вступила сама Ольга Александровна:
- Настал момент расставить все точки над ё, –  многозначительно произнесла она, осмотрела сидящих внизу учителей и, не обращаясь ни к кому конкретно продолжила, – О какой справедливости может быть идти речь, если есть ставка и вы её должны отработать. Я уже говорила, ни для кого здесь нет секрета, что увеличение ставки и слияние школ после перехода на подушевое финансирование и сокращение этого финансирования – мера логичная. И это было сделано для того, чтобы часть учителей с маленькой нагрузкой побудить к принятию решений: или уйти и освободить часы для тех, кого устраивает такая ситуация, или набирать часы до полной ставки в 36 часов, доказывая администрации свою эффективность. Именно для этого появилась стимулирующая надбавка, чтобы я, как администратор, могла поощрять эффективных и конкурентоспособных учителей. Сегодня мы должны покончить с нытьём и недовольством. Геннадий Львович и так достаточно разъяснил вам ситуацию. Если это непонятно, я перевожу на простой и понятный всем язык: с сегодняшнего дня в школе будут жёсткие порядки. Во-первых, мы перезаключаем договор. Во-вторых, это вытекает из договора и подзаконных актов, упомянутых Геннадием Львовичем, каждый учитель теперь будет отрабатывать не меньше 36 часов в неделю – это сумма поурочной нормированной нагрузки и общепедагогической ненормированной нагрузки, соответственно у кого меньше нагрузка поурочная, тот должен компенсировать это общепедагогической нагрузкой, о которой чётко сказала Анна Фёдоровна, повторяться не буду. Кому не нравится такое требование, прошу писать заявление по собственному желанию – никого держать не буду, мы и так не сократили учителей из гуманных соображений, предоставив возможность людям всё-таки работать по своей профессии и получать хоть какие-то средства. А попытки выставить нас барами и извергами, которые устроили несправедливую систему распределения финансов, я рассматриваю как попытку нарушить сложившуюся в нашем коллективе атмосферу взаимопонимания и согласия между учителями и администрацией, когда мы в течение двух лет не сократили ни одного учителя. Посмотрите, что творится в Ольшанской, Сомовской, Качалинской школах – там произошло 30 процентное сокращение учителей – это значит, что каждый третий был уволен (здесь Ольга Александровна лукавила: сокращение учителей было меньше и произошло потому, что население этих районов, потеряв работу из-за закрытия нефтедобычи, уезжало «на севера», перебиралось в близлежащий областной центр или в столицу). Какую работу может найти учитель в такой ситуации в нашей глубинке? Мы в нашем образовательном центре по совету Геннадия Львовича решили не увольнять учителей, не выбрасывать их на улицу, а дать возможность хоть как-то работать дальше, хоть как-то получать учительские крохи (и здесь она понимала, что лукавила, ведь на самом деле учителей было в обрез: старые учителя не хотели брать чрезмерную нагрузку более 18-20 часов, а молодёжь не хотела идти в школу на такие дикие условия и мизерную зарплату, а вот решение о тридцатишестичасовой ставке позволяло решать сразу много  финансовых проблем). Мы прекрасно понимали и понимаем, что двойная ставка в 36 часов запредельна для старых учителей и поэтому мы терпеливо их бережём, не вынуждаем брать больше часов, мы даже стимулирующую надбавку умудрились так юридически оформить, чтобы хоть что-то доплачивать учителям, кто честно отработал в школе всю ставку. А ваше поведение, Елена Михайловна, ваше демонстративное нарушение моих распоряжений просто возмутительно. Вы с Бурдюковым пытаетесь поднять учителей на забастовку, пытаетесь апеллировать к справедливости, но при этом думаете только о себе любимой, но не о школе в целом, не о детях, которых мы учим, и, самое ужасное, вы не думаете о своих коллегах, которые, благодаря позиции администрации, могут оставаться в школе. И скажу больше. На областном совещании наш образовательный центр был поставлен как образцовый, потому что мы сохранили весь педагогический состав, никого не уволили и при этом смогли уложиться во все статьи расходов, и всё это совершенно прозрачно и законно.
Тут она впервые за долгое время посмотрела на всё ещё стоявшую Елену Михайловну и, наконец решившись, обратилась к ней:
- Вам не стыдно, Елена Михайловна, за ваше поведение, за попытку выставить меня извергом? А вам, - тут она, не выдержав взгляда своей бывшей учительницы, посмотрела на Бурдюкова, - не стыдно, Андрей Семёнович, разбрасываться громкими, но беспочвенными обвинениями? Что это за слова барщина, поднадзорные учителя, зачем меня вы выставляете Иваном Грозным с его опричниками, зачем за глаза обзываете меня Кромницей. Только я в отличие от вас, Елена Михайловна и Андрей Семёнович, не держу на вас зла, потому что вы не ведаете, что творите. Вы пытаетесь расколоть коллектив изнутри, посеять смуту, стравить администрацию и учителей. Я обращаюсь к вам с предложением: или вы перестаёте бузить, прекращаете уходить с рабочего места, или увольняетесь сами, в противном случае я вас уволю сама: незаменимых нет. Наберём молодых и сильных. Выживает сильнейший – этот принцип природы проверенно действует уже миллиарды лет и к этому призывает нас руководство страны: нам нужны конкурентоспособные граждане. Вы просто не хотите понять меня, как директора не одной школы, но целого центра. Разве я не понимаю, что такие центры – это ненормально, двойная ставка в 36 часов – это дикость (здесь говорила искренне: её саму унижало такое бесцеремонное отношение государства к учителям, но ей нужно было удержать педколлектив от бунта и она решила направить праведный гнев на истинного виновника нынешних бед школы на Государство, которое было далеко, но частью которого она стала с момента занятия должности директора)… Я сама учитель, работала вместе с вами, была в вашей шкуре, родилась и выросла здесь, училась в этой вот школе, и понимаю, что это запредельная нагрузка на пожилых учителей, но вы меня должны понять: требование идёт сверху, школу сажают на годный паёк, её фактически разрушают, потому что учителя выполнили свою функцию в 90-х, вынесли на своих плечах разваливающуюся страну, а теперь, когда власть укрепилась, когда страна стала сильной, мы, учителя, ей не нужны как класс, образованные граждане не нужны, так зачем же тратиться на школу и образование, если качать нефть на буровой – много ума и образования не надо, все вы это знаете, у большинства родственники работают в этой сфере. И вот в этой ситуации, когда государство сокращает финансирование, мы должны выживать. С этого года нам урезали финансирование кружковой работы, предлагают перейти на самофинсирование, то есть за кружковую работу должны платить родители, но скажите мне честно, много ли родителей заплатит за кружки – в лучшем случае одна четверть, а остальные? Без бесплатной кружковой работы в нашей дыре дети просто одичают, все знают, что наркоторговлю у нас в стране и нашем городе никто не отменил с ней никто не борется, ждут, что само рассосётся, но оно не рассасывается, а поэтому мы все должны отложить в сторону свои обиды, и кружки придётся вести как раз в рамках общепедагогической нагрузки. Два года назад я приняла решение не сокращать учительский состав, хотя областное начальство нас к этому подталкивало, ради этого и было затеяно объединение, в итоге мы пришли к такому варианту, при котором нет справедливости, о которой здесь уже говорили, но её нет нигде в нашем государстве, но теперь я понимаю, что моё решение не сокращать учителей стало спасением во вновь сложившейся ситуации, когда нас во всём подталкивают к платному образованию…

Тут неожиданно встала Елена Михайловна и, уловив малейшую паузу в речи Ольги Александровны, заговорила тихим, срывающимся голосом:
- Ольга Александровна, разрешите мне ответить на ваш вопрос.
- На какой? – растерявшись, спросила директор.
- Вы спросили, не стыдно ли мне? Мне стыдно, после всего, что вы сказали, мне, действительно, стыдно. Стыдно, и я не смогу больше работать в школе, мне стыдно, я не могу участвовать в ситуации, когда я должна выживать в школе, вместо того, чтобы учить – сил моих нет. Прошу прощения у всего педколлектива, я, действительно, стара и поэтому не смогла принять и понять всю ситуацию, поэтому тихо бастовала против неё. Теперь я осознала, что мне лучше уйти и освободить место сильным и конкурентоспособным. Я не буду продлевать договор и не буду его переоформлять. Мои часы можно разделить между оставшимися учителями математики и физики. А теперь разрешите мне выйти.
В этот момент Ольга Александровна испугалась того, что произошло между ней и Еленой Михайловной, холодок пробежал по спине, – к такому повороту событий она не была готова, не была готова потерять лучшего в области математика, готовящего детей к олимпиадам, на которых они успешно побеждали, что-то пошло не так, и нужно было хоть как-то взять ситуацию под контроль:
- Что ж это один из вариантов выхода из сложившегося положения, но я не тороплю вас с решением, как исключение могу лично вам дать возможность на раздумье в течение недели, в общем-то это будет справедливо, поэтому право на недельный срок на раздумье остаётся за всеми.… И прошу вас всё-таки задержатся: я хочу дать слово Андрею Семёновичу, - к нему Ольга Александровна относилась тоже очень неоднозначно: в него она была одно время влюблена, влюблена тайно и безнадёжно, потому что, будучи реалисткой, считала для себя любовь чем-то не от мира сего, –  Что вы скажете, Андрей Семёнович?
- Я ещё не решил, как поступлю, но не вижу, почему я должен чего-то стыдиться: я поступал так, потому что в этом мои убеждения. Стыдиться должны ваши соглядатаи и наушники, предавшие педагогическую солидарность, и вы сами должны стыдиться того, что в школе создали атмосферу конкуренции и недоверия. За то, что я вам дал кличку, тоже не буду извиняться, у меня самого есть кличка, известная всей школе, и что в этом страшного? Хотя понимаю, что ваши замечания мне здесь на педсовете – начало опалы. Формально вы не можете меня уволить и мои часы передать лояльным учителям, но неформально вы найдёте средства, чтобы избавиться от учителей, которые мешали бы вам установить в нашей школе авторитарный режим: вот Елена Михайловна уже решила уйти. Я не обещаю вам ничего, Ольга Александровна. Но подумайте, что, устроив подслушивание и подглядывание в школе, и этим упростив себе задачу управления, вы посягаете на самое святое в человеке – на свободу совести, вы теперь как Бог знаете про всех нас всё – и исповедь не нужна: кто что сказал, кто чем недоволен, с кем спит, о ком сохнет, кого ненавидит, вы взяли на себя то, что даже церковь не берёт.
- Вы не долго выступаете? – выкрикнула с места завуч, видя как побагровела Романова.
- Пусть говорит, пусть выскажется, – перебила её директор, внутренне она съёжилась от обвинений Бурдюкова, но была готова к тому, что рано или поздно ей скажут об этом. На самом деле, это наушничество не нравилось ей самой, оно было предложено ей бывшим кегебистом из районного отделения партии, чтобы чувствовать себя уверенней, поэтому этот упрёк подтолкнул её прийти к решению остановить эту ужасную практику, но никому объявлять о своём решении она не стала, подумав, что оправдываться теперь – значит, признать себя виноватой.
- Да, я скажу последнее: вы, Ольга Александровна, выбрали стиль общения в общем-то понятный в ситуации ломки и разрушений школы, всё что вы делали для установления нового порядка тоже понятно, и я при всём своём несогласии с вами уважаю ваше решение не увольнять учителей, но вспомните, когда только начинались эти реформы, спущенные сверху, вы обращались ко мне за советом, ища варианты лучшего разрешения конфликтной ситуации, вы умный человек и предвидели, что проблем будет много. Тогда я предложил вам несколько вариантов, в том числе и тот, что вы выбрали, - авторитаризм. Но мне по душе тот, где учителей ставят в известность и с учителями решают сообща, как быть. Власть кинула учителей, но так вот нам и нужно было бы сообща всё решать, как быть с тем, что предлагает власть. Я ещё тогда предлагал вам собрать педсовет, реальный педагогический совет и на нём посоветоваться с учителями, проговорить разные варианты действий, но вы в итоге стали советоваться с юристом и этим бывшим кгбшником, который, вероятно, и посоветовал вам как начинающему руководителю сделать из нас поднадзорных граждан. И поэтому вы неизбежно пришли к тому, что мы теперь имеем: вы, действительно добры и милосердны, вы хотели хоть как-то спасти учителей, но для доброты вам нужна постоянная защита закона, а здесь нужна была всероссийская школьная забастовка, здесь нужно было встать на сторону учителей, возглавить их, чтобы хоть раз учителя в масштабах всей страны заявили о своём несогласии с решением власти, прекратили бы вести уроки и не вышли бы на работу, но, видимо, для такого решения нужен другой человек.
- Для такого решения нет никаких оснований: вы не представляете, Андрей ээ.. – вдруг неожиданно вступил в разговор внимательно за ним следящий Геннадий Львович, и ищущий отчество Бурдюкова в списке учителей.
- Семёнович. – подсказала завуч.
- Да, да, Андрей Семёнович, извините, такое решение не прошло бы просто потому, что в первый же день такого поступка Ольги Александровны, она была бы уволена, то есть вся ваша забастовка была бы обезглавлена. Тут сразу бы начали работать персонально с каждым учителем, угрожая, покупая, шантажируя. И я не уверен, что наша власть позволила бы распространиться информации за пределы нашего района. В итоге всего этого часть учителей была бы уволена, уже новым директором, и юридические последствия всего этого были бы не комильфо.
- Да, да, я всё это понимаю, Геннадий эээ Львович. Но ситуация сегодняшняя ничуть не лучше той, которую вы обрисовали: педколлектив превратили в сборище  конкурентоспособных менеджеров по проведению уроков, но это чистый социал-дарвинизм, который никак не согласуется с принципами педагогики. Мы уже не педагоги, мы поднадзорные служащие, которых власть загнала на арену, как гладиаторов, и мы сегодня должны решать для себя главный вопрос: или мы уходим, как Елена Михайловна, отказываясь от этой гладиаторской бойни своих сотоварищей по несчастью, или смело вступаем в эту гонку, навязанную безнравственной властью, и перестаём быть педагогами, просто перестаём ими быть. Мы не педагоги, коль мы рабы этого поднадзорного режима. И я понимаю решение Елены Михайловны? Она не хочет за такие гроши быть рабом у этого режима.
- Андрей Семёнович, я хотела бы вам напомнить, что педагогическая работа – это не простая работа, а работа по призванию и нам нужно терпеть все невзгоды нашей профессии ради наших детей.
- А по-вашему, призвание не должно оплачиваться? Вы считаете, что мы должны безропотно терпеть то, что сделали со школой высшие чиновники? Вы вот можете мне сказать, почему разница зарплаты рядового учителя, возьмём молодого учителя на 18 часах, и администрации, возьмём к примеру вас, как директора, разнится на два порядка, то есть в 100 раз? А я могу ответить: наша капиталистическая власть вас за такую большую зарплату сделала в школе гауляйтером и вы согласились надзирать за нами за такие деньги. Так скажите, это тоже призвание быть директором, перестав быть педагогом?
Ольга Александровна всеми силами хотел избежать этого вопроса, пыталась увести от него, но этот Бурдюков всё же умудрился его задать. И не столько вопрос, сколько его же ответ ударил по её самолюбию, по её спрятанной от всех душе. Нужно было остановить эту пытку.
- Всё, Андрей Семёнович, садитесь и прекратите на меня нападать и хамить, вы уже переходите на личности, я не буду отвечать вам на такие дерзкие вопросы. – сказала Ольга Александровна  раздражённо и, уже взяв себя в руки решительно и властно произнесла не то вопрос, не то утверждение: Никто не хочет больше высказаться… – на что учителя ответили безмолвием и подавленностью и лишь учительница начальных классов Марина Ильинична подняла руку.
- Да, пожалуйста, Марина Ильинична, задавайте свой вопрос, и будем переходить к следующему.
- Ольга Александровна,  я по поводу бесплатных завтраков для многодетных.
- Этот вопрос мы будем решать в рабочем порядке, а не на педсовете. И все личные вопросы будем теперь решать индивидуально, бланки новых договоров можно получить под роспись в секретариате, и, как я сказала, срок на раздумье – неделя, а пока последний технический и приятный для всех вопрос по празднованию Дня учителя.
- Извините, Ольга Александровна, у меня вопрос, - встала со своего места немолодая учительница русского и литературы Татьяна Андреевна Сёмова, любимица всей школы, заражающая всех своей способностью писать стихи, рассказы, притчи, подбирать рифму к любому слову, знающая и любящая русский язык и литературу так, как никто во всём районе, - я прочитала внимательно новый профессиональный стандарт педагога и понимаю, что я ему не соответствую, особенно в разделе Информационно Коммуникативной Компетенции и использовании, я ведь филолог по образованию и профессии, а не компьютерщик.
- Татьяна Андреевна, этот вопрос тоже будем решать в рабочем порядке, не волнуйтесь, не вы одна не соответствуете этим новым стандартам, больше половины учителей. Что же нам теперь школу закрывать? Над этим вопросом мы сейчас работаем. – ответила Романова, - Всё, переходим к последнему вопросу.


Звонок дочери

В эту минуту Елену Михайловну из забытья вырвал телефонный звонок, она судорожно стала шарить рукой в сумочке, ища, где лежал её старенький Нокиа, и при этом нервно пытаясь выловить звучащего трелью «соловья» - эта трель была настроена на телефон её дочери, и поэтому Елена Михайловна всегда могла по соловьиной трели узнать, что звонит дочь, преподаватель филфака МГУ, живущая в далёкой Москве, куда уехала учиться и где осталась, выйдя замуж в начале нулевых.
- Да, Галочка, как ты там.
- Мамочка, да ведь сегодня день учителя, поздравляю тебя, родная.
- И я тебя, доченька…
- Мамочка, не слышу, мама, что ты молчишь? Алё, мама?
- Я здесь, родненькая, просто…
- А, ты ещё на уроке?
- Нет, я иду домой.
- Как домой, у тебя же по понедельникам шесть уроков?
- Я уволилась, Галочка.
- Мама, что ты говоришь? Как уволилась, тебя уволили?
- Нет, я сама. Просто устала.
- Мама, знаешь, ты не расстраивайся, на днях в Нефтянск приедет Саша Токарев, он теперь такой крутой юрист в Москве, мы виделись с ним недавно. Он сможет проконсультировать тебя и помочь восстановиться. Я ему позвоню и попрошу тебе помочь.
- Не надо, Галчонок ты мой заботливый. Я не хочу, я устала. Ты ведь знаешь: эта тридцатишестичасовая нагрузка не для меня, вся эта дикая отчётность меня раздражает, несправедливость системы оплаты унижает. Я лучше буду потихоньку заниматься частной практикой, буду учить тех же детей, но уже дома.
- Мама, каких детей, кто к тебе в Добринку поедет?
- Дети там есть, и ехать к нам из Нефтянска 20-25 минут, а потом мне много не нужно, у меня пенсия, не волнуйся, ладно. Как ты сама?
- Держусь, читала недавно про эту барщину.
- Что и у вас так называют эту переработку.
- Да, а что?
- Да, вот как интересно: Андрюша Бурдюков, тоже называет это барщиной. От него тебе привет.
- Как он там?
- После того как ушла жена, совсем перестал гладить рубашки и брюки – только стирает, похудел, но и он, может быть, уйдёт из школы, если найдёт работу, ведь детей он по суду оставил с собой. Ты бы позвонила ему, он всегда был влюблён в тебя, поддержи, выслушай его, он так одинок теперь.
- Мама, не обещаю, но постараюсь, я не хочу тревожить былое, понимаешь, он каждый мой звонок ему воспринимает как признание в любви, ты знаешь, что он мне недавно написал в почте, после того как я его поздравила с днём рождения?
- Что, опять предложил бросить мужа?
- Теперь уже нет, но, предложил, чтобы я родила от него ребёнка, ты понимаешь, он просто сумасшедший, мол, у нас с Игорем нет детей, а у него хорошие гены, да у него просто крыша едет, когда он со мной общается, перестаёт трезво мыслить и объясняет всё своей любовью.
- А ты ему что ответила?
- Мама, и ты туда же… - почти выкрикнула дочка, но через паузу, уже тихо добавила, - прости меня, прости, я сорвалась, я перезвоню тебе после семинара, сейчас уже кончается перерыв, пока, целую, перезвоню.
- Целую, доченька.
Отношения её дочери с мужем были каким-то запутанными и странными, отсутствие внуков беспокоило Елену Михайловну, но дочь упорно избегала разговором об этом. И чтобы не расстраиваться ещё и из-за этого, Елена Михайловна сказала себе мысленно, что всё образуется, не нужно торопиться. А теперь нужно было ещё зайти на городскую квартиру, которую сдавала, и снять показания счётчиков, потом зайти в сбербанк, чтобы оплачивать все коммунальные услуги за саму квартиру и дом в деревне, и сразу после него – к Валентине Ивановне, её подруге и коллеге, которая прежде вела в школе русский и литературу, а теперь преподавала в местном педучилище, куда ушла, уже не выдерживая школьную нагрузку, – сегодня у неё был свободный день. К обеду Елена Михайловна собиралась ехать домой в Добринку, где она теперь жила в доме своих прадедов.


Ольга Александровна

В то время, как Елена Михайловна выходила из школы, за ней из своего кабинета наблюдала её бывшая ученица, ныне директор образовательного центра. Только что ей доложили, что Елену Михайловну рассчитали. Первый эмоциональный порыв Ольги Александровны был позвать свою бывшую учительницу в кабинет и поговорить с ней с глазу на глаз, но потом она сама себя одёрнула – не пороть горячки – и решила переговорить с Еленой Михайловной позже на концерте, где рассчитывала её увидеть: всё-таки встретиться в здании местного ДК было лучше, чем здесь в её кабинете.

Ольга Александровна мысленно следила глазами за Еленой Михайловной и вспоминала свои студенческие годы, когда она ещё была Оленькой. Мехмат МГУ, одна из лучших студенток, взаимная влюблённость в преподавателя, перспектива аспирантуры и вдруг резкое решение вернуться. Оказалось, что на мехмате в аспирантуру не хотели брать девочек: декан факультета считал, что мужчины умнее женщин, что женщины могут достигнуть определённого потолка, выше которого они неспособны в принципе подняться. Ольгу Александровну такое мнение возмущало и не останавливало: она решила поступать в аспирантуру, так как имела формальное право подавать документы с «отличным» диплом, но, подавая документы, столкнулась с тем, что её научный руководитель, в которого она и была влюблена романтической любовью стал ставить ей условие: он обещал поддержать её кандидатуру в учёном совете, если она откажется от избранной ею темы и возьмётся за ту, что он разрабатывал сам – в противном случае он не мог бы найти (а на самом деле не хотел) веских аргументов для того, чтобы Ольгу допустили до сдачи экзаменов в аспирантуру, но это означало для Ольги, что она с самого начала в науке должна была, как выразился её руководитель, «наступить на горло своей песне» и встать под начало старшего, да ещё и мужчины. Ольга понимала, что откажись она от своей задумки и пойди за научным руководителем, ей была бы обеспечена аспирантура и защита кандидатской диссертации, но неверие руководителя в её самостоятельность, в её научную состоятельность, которую он не хотел принять, тяготило её. И даже её любовные чувства не могли перевесить чувств обиды и возмущения, что она стала испытывать к тому, кого так боготворила: она поняла из общения с ним, что для него она всего лишь женщина, да, умная женщина, любимая, но это не главное, главное было в её красоте и молодости, которую он хотел видеть рядом с собой, заполучив под своё начало тем, что обеспечил бы ей успех в поступлении в аспирантуру. Понимание того, что Дмитрий Дмитриевич любит её, как женщину и даже в перспективе хочет сделать своей женой, но не уважает, как самостоятельного мыслителя и личность, вынудило Ольгу пойти на откровенный разговор во время очередной любовной встречи. Она сказала ему, что не хочет быть его любовницей и что дело не в разнице в возрасте (ей было всего лишь 22 года, а ему уже перевалило за 50), а в том, что их отношения ложны: в них не было равноценности и равновеликости личностей. Она сказала, что хочет утвердиться в науке сама без любовного протеже и будет выставлять свою, а не его тему на кандидатскую и, лишь утвердившись в науке, готова была вернуться к любовным отношениям. Она потом удивлялась самой себе, откуда она нашла такие слова, удивлялась своему максимализму и смелости, но в тот вечер она не могла поступить и сказать иначе, не захотела наступать на горло своей песне, не захотела открывать путь в науку своими женскими прелестями. Она понимала, что этим решилась её судьба: задетый её отказом, профессор Любомирский не сделал ничего, чтобы её приняли на общих основаниях в аспирантуру, напротив, на учёном совете, когда от его слова зависела судьба Ольги, он, поддерживая мнение декана, согласился с тем, что юноши предпочтительнее молодых и амбициозных девушек. Фактически он её предал.

Ольге отказали по каким-то формальным основаниям в поступлении на аспирантуру, оспаривать ничего она не стала, а просто позвонила своей учительнице Елене Михайловне и, расплакавшись, рассказала всё, что с ней произошло. Елена Михайловна предложила ей приехать в Нефтянск и поработать в школе годик, а за это время подготовиться к новому поступлению. Ольга согласилась и, начав работать, так втянулась, что через год уже не хотела никуда ехать. Получилось так, что Елена Михайловна попросила так составить расписание уроков, чтобы часы у них не совпадали – это было сделано для того, чтобы Елена Михайловна могла присутствовать на уроках у Ольги и после них они вместе разбирали, что получилось удачно, а над чем ещё стоит поработать. Опытный учитель подсказывал молодому сильные и слабые ходы на уроке. Через два-три месяца такой помощи Ольга уже вела уроки сама и пользовалась уважением и любовью детей. Именно такое тёплое, участливое отношение Елены Михайловны и детей послужило тому, что через год она прочно решила связать свою жизнь со школой. Отношения с мужчинами у неё после пережитого разрыва не строились. Будучи одно время влюбленной в Бурдюкова, она понимала всю бесперспективность своих чувств, так как он был женат, а другие мужчины или тоже были уже женаты, или казались ей после Дмитрия Дмитриевича пустыми и неумными, но самое главное – она боялась неравных отношений, бежала от них, хотела найти того, кто примет её и полюбит всю целиком, кто будет общаться с ней на равных. Но ей повезло: два года назад ей предложили придти работать в департамент образования. Как оказалось потом, Долин, будучи начальником департамента образования, однажды увидев её на показательном уроке, влюбился в неё с первого взгляда и решил переманить успешную, перспективную молодую учительницу к себе в департамент под предлогом изучения и внедрения новых разработок в школьном образовании – тогда Ольга опять советовалась с Еленой Михайловной, и любимая учительница, интуитивно чувствуя, что за всем этим предложением стоят чувства Долина, посоветовала не отказываться, а попробовать поработать годик. А через годик ситуация изменилась: Ольга была вначале покорена вниманием и обаянием умного Владимира Вениаминовича, а потом незаметно для себя стала испытывать к нему серьёзные чувства. И Долин, неудачно женившийся в молодости и дано уже живший холостяком, будто почувствовав эти изменения в её чувствах, как-то просто вечером после рабочего дня прямо в кабинете признался ей в своих чувствах и предложил ей пожениться. Да, с того дня Ольга была как никогда счастлива, пусть она не вернулась в науку, но зато она встретила свою любовь: Долин просто молился на неё – такова была истосковавшаяся по теплу и общению его душа. Сама Ольга впервые после студенческих лет испытала всю полноту счастья, которого у неё прежде не было: любовь и понимание близкого человека, уважение к ней как к личности – о таком она только мечтала.

И вот получалось так, что Елена Михайловна так или иначе, но была причастна и её судьбе и её счастью, ведь не позови она тогда Ольгу поработать годик в школе, не было бы встречи с её любимым Володей. Да, отношения с Еленой Михайловной были теперь очень и очень непростыми: на последнем педсовете Ольга разорвала их. Теперь она сожалела о случившемся и поскорее хотела хоть как-то исправить непоправимое, хоть как-то сгладить то, что произошло. Смутные тревожные чувства и мысли не давали ей покоя, поэтому Ольга Александровна с нетерпением ждала торжественного концерта, она заказала букет цветов для Елены Михайловны и собиралась извиниться перед своей учительницей и наставницей, а потом пригласить её к себе домой на ужин.


Подруги

Елена Михайловна решила не идти на концерт – настроение в этот день было не очень то располагающее к концертам. Давила обида и невысказанность чувств, поэтому управившись со всеми делами, она зашла к жившей на пятом этаже хрущовки Валентине Ивановне, её ровеснице и подруге, худощавой стройной красавице, которой старость лишь добавила немного симпатичных морщинок у смеющихся всегда глаз. Поднималась медленно, со второго этажа делала остановки на площадках. Но вот наконец-то и поднялась, но позвонила не сразу, сперва чуть отдышалась.
- Ой, Леночка, здравствуй, проходи! – встретила Валентина Ивановна свою подругу.
- Здравствуй, Валечка, поздравляю, вот тебе от меня на память чашка.
- Надо же, и я тебя поздравляю, а ведь и я тебе купила чашку. Ну, ничего, разворачивай, показывай свою, а вот и твоя.
- Ба, да я тебе точно такую же купила и разворачивать не буду, а просто возьму себе домой.
- Нет, уж разверни и отдай мне, а я тебе отдам ту, что я тебе купила.
- Но это не логично, Валя.
- Не логично, но мне будут приятно осознавать, что именно эту чашку купила ты, а не я.
- Ладно, уговорила, но это ведь интересное совпадение. Ты где её покупала?
- На крытом.
- И я там. Всё смотрела на такое чудное разнообразие чашек, но выбрала почему-то вот эту.
- И я так же выбирала, глаза разбегались, но почему-то, когда представила тебя, представила, какую бы ты купила себе, то вот эта приглянулась больше всего. Была там ещё одна бирюзовая, очень красивая по цвету, но толстоватая и тяжёлая.
- Такая с лепестком на ручке?
- Да, точно.
- И я её смотрела, но ты права, что-то она грубовата.
- Вот и хорошо, я наливаю тебе чай в новую, что ты мне подарила, а ты свою теперь убирай, заверни в свою же упаковку. И рассказывай, как это ты умудрилась уйти из школы.
- Ты уже знаешь?
- А разве в нашем городе можно что-то утаить?
- Да, вот, Валя, совсем я расстроилась, даже не хочу сегодня на концерт идти. А ты пойдёшь?
- Пойду.
- Там будут как всегда вручать подарки, возьми мой и оставь у себя, потом заберу.
- Что это ты так круто рвёшь с педагогикой и педагогами?
- Да мне сейчас тошно с кем-то разговаривать, ведь все начнут выпытывать, а попробуй объясни всё, не хочу я ни перед кем свою душу выворачивать, а тебе вот расскажу, за тем и пришла. Ты наверняка ведь знаешь, что наши отношения с Ольгой на последнем педсовете совсем разорвались.
- Слышала краем уха, но расспрашивать не стала.
- Я не ожидала от неё такого отношения. Понимаю, что она молодой директор и что ей нужно утверждать себя, но она-то как раз и порвала всё, что нас связывало. Обидно, понимаешь. Я рассчитывала, что она поговорит на педсовете с учителями, войдёт в наше положение, а получается, что она нас понимает, но по должности своей гнёт эту реформаторскую линию Минобра. И потом она сорвалась и такое сказала, что я вспоминать без содрогания не могу.
- Скажи-ка, видимо, сильно обидела.
- Да, я так давно ни на кого не обижалась… В общем всё развернулось на этом собрании: вначале оборвала на полуслове, потом стала стыдить при всех будто я нашкодившая девочка.
- Тебя? Стыдить? В чём?
- В том, что я будто бы хотела выставить её извергом, а я просто не хотела подчиняться несправедливым законам, которые меня унижают.
- Ну это на неё что-то нашло несусветное, она извинилась потом?
- Нет, избегала со мной встречи, видимо стало стыдно, но извиняться не стала.
- Знаешь, я не её подчинённая и могу с ней поговорить.
- Не нужно, Валя, не сейчас, мне сейчас просто плохо. Плохо от того, что у нас ведь с ней были такие близкие отношения, я к ней и как к дочери и как к коллеге всегда хорошо относилась, и она ко мне всегда со своими проблемами шла за помощью, всегда мы с ней ещё со школьных её лет были дружны, она с моей Галочкой как сёстры были. После смерти её родителей, она ко мне как к маме приходила, а тут будто отрезала всё прошлое: не звонит, не разговаривает, избегает.
- Боже мой, как она могла. Главное, что всё это произошло на публике.
- В том-то и дело, я понимаю, если бы она вызвала и поговорила со мною с глазу на глаз, я и тогда всё равно бы ушла из школы – не хочу горбатиться на чиновников и подчиняться дикости. Да, что об этом говорить, ты всё и так знаешь, уже столько говорили.
- Мне кажется, что Ольга просто в себе что-то сломала из-за этой школьной реформы, а потому так на тебя и напала, что ты не могла ей в этой проблеме помочь. А когда человеку плохо, он делает больно самым близким.
- Ты думаешь, она сорвалась оттого, что ей самой плохо?
- Думаю, что не справилась с этой непосильной задачей ломать себя, школу и учителей, а к тебе не обращалась за помощью, потому что она всё же гордая.
- Да, Оля честолюбивая и гордая. Пожалуй, ты права. Зря я на неё обиделась, ей самой, видимо, плохо было, а я не смогла ей помочь… в какой-то момент мы оказались по разные стороны баррикады и не смогли друг с другом заговорить. Я не смогла ей помочь, и она сорвалась и на меня, и на Бурдюкова, к которому всегда питала уважение и симпатию.
- Да, уж, видно, ей не сладко, если избегает с тобой встреч. Я думаю, что она потому и стала рвать с тобой и с Бурдюковым, что вы в школе оставались для неё самыми близкими. А для того чтобы насаждать эти реформы, ей с другими не нужно было рвать, у неё с ними не было близких или доверительных отношений, а с вами были.
- Ты думаешь, что ей нужно было с нами порвать, чтобы легче заставить всех подчиниться этому нововведению?
- Другой причины я не вижу. Это конечно не логично, но чисто эмоционально понятно. Это как дети, когда они неправы, они нам дерзят. Так и здесь.
- Да, ты права, я тоже так думала, но тогда ещё хуже получается: я не смогла ей помочь.
- А ты могла бы, и чем?
- Не знаю. Могла бы просто её выслушать.
- Лена, ну о чём она могла бы тебе сказать? О том, что она стоит перед выбором: уйти с этой должности или остаться и насаждать дикие законы.
- Хоть и об этом.
- Ну, видишь, не смогла или не захотела на тебя вешать свои проблемы. Видимо административные должности так меняют людей, что они замыкаются. А Ольга всегда была очень противоречивой у неё ведь такие задатки были в литературе и русском, такие сочинения писала, что они у меня остались на память, студентам вот показываю, а стихи писала, рассказики. Я ей предлагала поступать в литературный, но ты знаешь, что она мне сказала тогда в 10 классе: «Валентина Ивановна, я хочу утвердить себя в объективной области, где никто не сможет отрицать моих успехов и заслуг, а это математика, там всё объективно, а в искусстве и литературе всё субъективно, всё зависит от моды и решения власти, а я не хочу зависеть от неё.» А теперь вот и сама власть, и сама от неё зависит.
- Да, Оленька противоречивая натура: с одной стороны, застенчива настолько, что её даже скромницей все звали, а с другой, это честолюбие, желание кому-то доказать свою правоту и независимость.
- Это у неё от мамы.
- Ты думаешь?
- Я просто помню Риту, мы ведь с ней учились вместе в последнем классе, а потом даже вместе поступали в университет: я на филфак, а она на мехмат: её не приняли, потому что девочка. Вот Ольга в каком-то смысле и доказывала всем, что она сможет не только поступить на мехмат, но и стать учёным, а дальше ты всё знаешь сама.
- Да, я неправа, нужно было мне самой перед этим собранием к ней подойти.
- Лена, но что ты всё себя теперь винишь. Ты вот этим своим обвинением себя заочно лишаешь её права на ошибку. Не вини только себя и вообще никого не вини: мы не ангелы, чтобы не ошибаться и быть святыми. Ты же логик, включай свою логику: думай что делать, а не кого винить.
- Да, уж лучше думать, что делать и, наверное, вечером я ей позвоню.
- Это разумно, поддерживаю. Ты наливай ещё, и как пирог?
-.Вкусно, яблоки ароматные.
- Да, яблоками Григорий Ковалёв угостил – ученики меня не забывают. Как Галя?
- Ты знаешь, Андрей ей недавно звонил, предложил от него ребёнка родить.
- А она что?
- Вот и я у неё также спросила, а она на меня, не знаю, обиделась что ли, но разговор сразу прервала. Не хочет эту тему трогать. А ведь ей пора бы.
- Да, пора бы, а то вот как я останется бездетной, но у неё хоть муж есть, а я вот совсем одна: спасибо ученики не забывают, да подруги есть, такие как ты. Давай выпьем по маленькой рюмашечке клубничной наливки, сама делала в позапрошлом году ещё, когда большой урожай был, сестра поделилась. Давай, вспомним молодость, как вот здесь собирались на все наши школьные праздники, как пели.
- Да, все твои дни рождения проводили здесь, у тебя, ты же у нас 1-го сентября рождённая.
- Да, представляешь, как мне повезло.
- Представляю, но вот не могу представить, как мы все тут умещались в твоей махонькой комнатушке?
- Молодые были, не замечали этих неудобств. В молодости всё воспринимается иначе, так же как в детстве.
- Ну, давай за нас и за тех, кого уже нет с нами.
- Давай, отдельно, первую за нас всех, кто ещё жив. А второй помянём.
- За всех живых и чтобы всем нам здоровья и терпения побольше.
- А ещё любви ученической, без неё никак.
- Да, и любви или хотя бы благодарности.
- Ну как?
- Да, вкусно, как ликёр. Как же ты делала?
- Да засыпала клубнику сахаром, протёрла, чуть воды налила, а как немного пробродила, ещё добавила сахара и чистого спирта, вот и получилось так ароматно и сладко.
- Ну, давай ещё по глоточку, чтобы не захмелеть, помянем.
- Царство небесное всем нашим знакомым и близким. Я всё Алёшу твоего вспоминаю, какой он приветливый ко всем был. Пока он живой был, я была счастлива как-то особенно, просто от того, что его рядом с тобой видела, и за вас всё радовалась, что у тебя хороший муж и у него замечательная жена.
- Спасибо тебе Валечка, что вспомнила его в этот день.
- Да ведь честно скажу, Лена, не говорила прежде, а ведь я любила его.
- Знаю, милая, знаю, подруженька, твою любовь нельзя было не видеть. Я ведь боялась одно время, что он к тебе уйдёт, почувствовала, как у него откликнулось к тебе сердце. Прости, даже ревновать стала от испуга, что останусь одна, а вот видишь уже 23 года одна.
- Неужели ревновала, почему не говорила об этом раньше?
- Да всё как-то случая не было, а теперь вот твоя наливка разбередила.
- А как ты поняла, что у него откликнулось?
- Как поняла? Да напрямую у него спросила, а он так и сказал, что ты ему очень симпатична, а сам так смутился и покраснел, что я больше эту тему не поднимала, но поняла, что он в тебя был влюблён по уши.
- Боже мой, по уши… лучше поздно, чем никогда, но услышать, что он в меня был влюблён, значит, это было взаимно.
- А разве сама не догадываешься, что трудно было в тебя не влюбиться умному человеку, ведь ты у нас и красавица, и умница, и рукодельница, и добрая душа.
- Да вот такая и красавица, и умница, что не смогла ужиться с мужем.
- Ну а мог ли твой муж тебя любить так, как ты мечтала, могла ли ты ужиться с человеком, для которого все интересы после работы сводятся к выпивке? Ты ведь всегда была мечтательницей, всегда ждала корабль с алыми парусами. А у нас тут народ простой не до алых парусов, нефтяники, а если и появится какой не от мира сего, так претенденток много, на всех умненьких учительниц и не хватало таких же умненьких молодых людей. Сколько наших коллег живут в семьях счастливо? Единицы.
- Ой, Леночка, да твой Алёша как раз и приплыл на бригантине под алыми парусами, незаметно приплыл. Я ведь его сразу-то и не приметила: тихий такой, скромный, молчун, точно не от мира сего. А когда он прочитал свой стих вот здесь как раз на день учителя про осень, я как услышала его голос, его интонации, прочувствовала смысл стиха, меня будто обожгло всю каким-то озарением, глаза открылись, я тогда еле сдержалась, чтобы к нему на шею не броситься, что-то защемило в душе, чем-то родным и таким грустным от него повеяло…
- Это какой же?
- Сейчас, сейчас, дай помолчу, я прочту только одно четверостишье. – Валентина Ивановна сосредоточилась и стала читать:

Мы все уйдём опавшею листвой
И растворимся нотой в мирозданьи,
Нас примет вечность и покой,
А жизнь в них паутинное сиянье…

- Да, это он, это его настроение. Нашёл он к твоей душе тропку через стихи.
- Именно-именно тропку. А вот эта его метафора «жизнь – паутинное сияние» - она так тогда легла на моё собственное сознание летучести жизни, тогда я как раз развелась с Петром, а тут его эти стихи и ещё вот это:

Засмотрюсь я на клён до безумия
И впитаю его жёлтый цвет,
Так смотрю на луну в полнолуние…
Я и здесь, и меня уже нет…

Засмотрюсь облаками я серыми
И сознанием к ним улечу…
И снежинками первыми белыми…
И в экстазе таком помолчу…

Да, бывает такое прозрение:
Растворяется в нём наше я…
О, блаженное озарение…
Вне себя ощущаю себя…

- Знаешь, Лена, это будто обо мне писано.
- Вы с ним оба поэтические натуры.
- Да, только он писал, а я лишь читала всю жизнь.
- Но зато как читала!!! Хорошо ты читаешь, Валя, заслушаешься, мои ученики всегда о тебе говорили, что ты их на уроке завораживала чтением стихов. Я иногда, когда взгрустнётся, перечитываю его стихи и будто его голос слышу, а некоторые стихи твоим голосом звучат – ты их лучше читаешь. А у тебя они есть?
- Есть, он мне на день рождения подарил, правда, на папиросной бумаге и плохой копирке, но вот теперь его стихи мне оцифровали ученики и распечатали в хорошем виде.
- Вот как, узнаём друг о друге всё не сразу, по частям. Знаешь, теперь, когда Алексея нет, думаю иногда: да, лучше бы он к тебе ушёл, но только бы не погиб тогда, ну поревновала бы, так и вы были бы счастливы, глядишь, родила бы.
- Ну, ты подруга совсем расстроилась. А я, правда, ведь, мечтала о нём, о его любви, о ребёнке от него, но вот мужем не могла представить.
- Почему?
- Потому что ты моя подруга. Твоё счастье я не могла перешагнуть, хотя спокойствия, видишь, лишила.
- Да, спокойствия одно время не было, он метаться стал, внутренне, стихов много писал, нервный стал, ещё более замкнутый. Мне казалось, что он меня уже не любит, больно было, а он меня успокоил, сказал, что любил и любит ещё больше, только понял, что симпатия к тебе стала перерастать в любовь и он не знает, что делать с этой любовью. В школе и на людях ещё держится, а дома вижу, тоскует. Обниму его, молча, по голове поглажу, а он у меня прощение просит, что не может тебя не любить, что не может меня одну единственную любить.
- Ох, так и говорил?
- Так и говорил.
- А ты?
- А за что же мне его прощать, если чувства приходят, нас не спросив. Я приняла его чувства, а как приняла, мне стало легче и даже ревновать перестала.
- А всё-таки ревновала?
- Да, знаешь, Валя, было: вы ведь с ним словесники у вас общие темы разговоров, да ещё оба в литературном кружке участвовали. Ревновала, а потом он и сам как-то изменился и сказал, что раз не может тебя перестать любить, то больше не будет тратить сил на то, чтобы подавлять в себе это чувство, но будет любить тебя только в сердце своём духовной любовью, и что направит свою любовь к тебе на стихи и прозу.
- Спасибо тебя, Леночка, что всё это рассказала. Я ведь тоже так измучилась, спать не могла, работать спокойно не могла, всё им бредила, тело и душа его всё призывали, и вот тогда-то я стала тайком ездить в Добринку в церковь, к старому батюшке исповедоваться. И вот так бывало, помолюсь в храме, выплачусь, и тоже как-то легче становилось, а потом я всю свою неистраченную любовь стала отдавать работе, детям, коллегам.
- Потому к тебе все и тянулись, что ты светилась, Валечка.
- Да, светилась вот этой нерастраченной, нереализованной любовью к Алёше. Я его так любила через любовь к миру, через детей, через тебя, через Галочку.
- Я это почувствовала тогда и ещё поэтому перестала ревновать, неловко стало за своё счастье перед тобой. И я чувствовала, как ты всех нас любила и любишь, и хотела с тобой поделиться счастьем, но как не знала… да разве счастьем поделишься, вот только что и могла придумать, так это приглашать тебя к нам в гости.
- Спасибо тебе, Леночка, за всё, что ты делала и что теперь мне всё рассказала, и чего же мы столько лет молчали?
- И тебе спасибо, что ты меня после его смерти поддержала.
- Это наше общее горе нас ещё больше сблизило, но осталось табу на разговоры о нём.
- А сегодня будто исчез этот запрет говорить об Андрее. Знаешь, я и прежде всё хотела с тобой поговорить, но не могла решиться, заговорить о нём, боялась опять разреветься и расклеиться, а сегодня как ты об Андрюше заговорила, стихи прочла, вот я и растаяла. Запрет спал.
- Ну, значит, будем теперь читать его стихи и чаще встречаться?
- Да, обязательно, только ты мне скажи, а кто же оцифровал их?
- Да есть у меня одна студентка, тоже пишет, я ей дала стихи Андрея почитать, так она их за неделю перепечатала.
- Можешь её попросить, чтобы мне прислала по почте, я ей напишу свой электронный адрес?
- Знаешь, приходи ко мне на занятие в колледж, я сведу тебя с ней, сама поговоришь с ней.
- Да ты просто дай ей мой адрес, я тебе напишу.
- Не надо писать, приходи, пусть будет повод, чтобы зайти ко мне посмотреть, как я теперь там всё устроила, а сама я в компьютерах ничего не понимаю и учиться мне этой грамоте поздно. Благо от меня этой грамоты и не требуют.
- Да, у вас в училище обстановка получше.
- Ой, получше… смешно. Ты слышала последнюю сорочью новость?
- Нет, расскажи.
- Ты можешь представить, что наш педколледж объединят с профтехучилищем?
- И чем же это объясняют?
- Оптимизацией управления.
- В переводе на честный язык это означает, что просто сократят финансирование.
- Именно так, но не пойму, зачем для этого скрещивать ужа и ежа?
- Ой, об этом лучше и не начинать сейчас, уже скоро полдень, Валя, в другой раз, поговорим, а то мне уже пора на автобус, я ведь не молоденькая, ещё до станции нужно дойти.
- Ладно, иди, но я тебя приглашаю не на полчасика, а на полдня, и приноси все стихи и прозу, посмотрим вместе, что нужно будет ещё оцифровать, а что уже отцифровано и почитаем.
- Обязательно, приду, а лучше так: ты ведь в Добринку ездишь молиться, так и зайди в эти вот выходные. У меня всё и посмотрим.
- Ой, да так ещё лучше, зайду, обязательно, расспрошу тебя обо всём подробнее и тогда уж как следует помянем Андрюшу.
- Заходи, Валя, мне теперь без школы одиноко будет.


Друг детства

Елена Михаловна шла к автобусной станции, чтобы ближайшим рейсом ехать домой, а сама продолжала думать о случившемся, о разговоре с Валентиной Ивановной. Ещё не до конца пережитая обида на Оленьку, затихала, уступая место укором в свой адрес. Елена Михайловна пыталась понять, почему такое произошло в их отношениях с Ольгой. Да, она понимала, что административная должность требует от любого человека изменений в общении с подчинёнными, понимала, что Ольга так рьяно продавливала и утверждала свой административный авторитет, потому что в глубине была неуверенна в себе, и тот выбор, который делала Ольга, был чересчур сложным. Уже с самого начала года она обратила внимание на то, что Ольга стала избегать встреч с ней, перестала ей звонить и приглашать к себе в гости, что прежде делала часто. Казалось, что это всё от той нагрузки, что свалилась на Ольгу Александровну, но вот выходило всё иначе: Ольга шла на разрыв старых отношений, потому что они мешали ей быть директором. Елена Михайловна могла бы понять и перенести этот разрыв не так болезненно, если бы Ольга открыто предупредила бы её заранее о том, что она хочет утвердить новые отношения. «Да, трудную задачку взялась решать Оленька, трудную, - говорила сама себе как бы в утешение Елена Михайловна, - но зачем же она так резко всё рвёт? Наверное, по-другому не может…». Ладно, нужно ей самой позвонить и помириться, теперь я уже ушла и мы можем восстановить наши прежние отношения. А ещё придётся всё рассказать Вале, рассказать, как мучился и метался Алексей, когда понял, что любит их двух, но это потом, сейчас нужно помириться с Ольгой, нужно вечером позвонить, после концерта…

За этими размышлениями она подошла к автобусной остановке. Автобус уже стоял и народ, не торопясь, покупал у водителя билеты, занимал места.

Елена Михайловна села на своё место и отвернулась к окну, но тут её окликнул какой-то мужчина, с сумкой в одной руке и билетом в другой, протискивающийся боком мимо кресел:
- Елена, ты ли? О, да у нас и места-то рядом.
Елена Михайловна обернулась и с трудом стала припоминать, кто бы это мог быть? Перед ней был широколицый с седой курчавой бородой голубоглазый мужчина огромного роста, её возраста, с коротко подстриженным ёжиком серебряных волос.
- Не узнаёшь? Значит, долго буду жить. Белякова помнишь?
- Миша, ты? Не узнала, но всё думала, кого ты мне напоминаешь: медведя с новогоднего представления в первом классе, ты помнишь, как пришёл тогда в таком бархатном костюме, с пастью медведя на голове?
- Как же, помню-помню, это я собственной персоной и есть тот медведь. А вот ты, Леночка, не изменилась, я тебя ещё перед автобусом разглядел, но всё сомневался, а как ты к окну повернулась в профиль, так сразу вспомнил, за одной партой сколько мы сидели…
- Последнюю четверть в первом классе.
- Ба, ты такие подробности помнишь?
- Помню, конечно, меня посадили к тебе на заднюю парту, чтобы я помогла тебе по математике и русскому, ты тогда целый месяц в феврале пролежал в больнице, когда на спор ходил босиком по снегу.
- Ба, и это помнишь, а я уже стал забывать.
- Помню, а как ты, откуда теперь, куда?
- Был в Нефтянске по делам, теперь в Красный Яр, а ты?
- Я домой, в Добринку, но ты рассказывай о себе.
- Я – нормально, работал, сама знаешь где, недаром же я родился 10 ноября, давно вышел на пенсию, 23 года назад, но потом пригласили на преподавательскую работу в академию МВД, а сейчас я окончательно ушёл с работы и здесь, на родине решил обжиться. Погоди, а сегодня же у тебя праздник – день учителя, я вот в газете местной прочёл, что будет концерт, почему же ты уезжаешь?
- Знаешь, я сегодня уволилась и давай, об этом не будем, какой это праздник, ваш праздник знает вся страна, а о нашем узнают случайно из газет.
- Ой, Ленка, как можно уволиться в день учителя, кто же так тебя задел, что это ты такая расстроенная? Не узнаю тебя. Какая-то ирония судьбы?
- Старею, сама себя не узнаю. Обидно, Миша, что так вот пришлось мне уходить из школы, но это не ирония, я просто заявление написала ещё за неделю, а директор не хотела увольнять, а тут я пришла и сказала: «Всё, увольняйте как хотите, я на работу не выйду». Ну меня и уволили, но почему-то пятым числом – никто тогда не подумал, что это день учителя, просто так было удобно секретарю.
- Да, что же случилось, объясни.
- Власть наша, любимая, решила экономить на учителях, придумала сложную многоходовую вещь под названием переход на подушевое финансирование и оптимизацию образовательного процесса, в итоге мы вынуждены толкаться локтями, чтобы урвать себе оплачиваемую нагрузку или уходить. Я решила уйти, поняла, что новую школьную систему я не принимаю, а бороться с ней не хочу. Я уже устала – десять лет как на пенсии должна быть, но всё потихоньку трудилась, а тут эта оптимизация и требование быть конкурентоспособной – это уже не для меня.
- Да, понятно, не здорово. И мне понятно то, о чём ты говоришь, ещё со школьных лет люблю всякую статистику, так вот недавно мне попался сводный бюджет страны и получается, что у нас в России на школьное образование тратится на три порядка меньше финансов, чем на всю правоохранительную систему, начиная с полиции и кончая колониями. Как сказал кто-то умный, «государство, экономящее на образовании разоряется на тюрьмах» - так оно и есть по своей профессиональной практике эту истину подтверждаю: наибольший процент преступлений совершают люди без высшего образования.
- Да, Миша, ты не преувеличиваешь, в тысячу раз?
- Ты же должна помнить, что Беляков никогда не любил преувеличений и метафор – я конкретен и чёток: разница в три порядка.
- В тысячу раз…
- Что, ты уже по своей привычке что-то подсчитываешь?
- Да, но от волнения всё сбиваюсь, ты лучше о себе расскажи, академия МВД это в Области?
- Да, жена пока  там остаётся, там квартира, а я теперь осматриваюсь, где остановиться, чтобы на старости лет жить в своём домишке, на своей земле, с махонькой пасекой, с внуками, на природе, в общем, по-человечески приготовится к смерти. А жене нужна ещё и хорошая церковь где-нибудь рядом – она верующей стала.
- А ты веришь в Бога?
- Нет, знаешь, не верю. Хотелось бы очень, чтобы он был да навёл бы справедливый порядок на Земле, но только власть во всём мире принадлежит порой самым подлым, которые эту справедливость как раз и попирают. Да ещё свою власть оправдывают богом…
На какое-то время Михаил замолчал, видимо, что-то болезненное было в нём теперь и он с этим боролся: 
- Видя всю изнанку нашей жизни, скорее допускаю, что нет никакого бога или ему на всё наплевать с большой колокольни… куда ни глянь, к власти приходят самые циничные и подлые: в 90-е пришло целое поколение подлецов, среди которого есть единицы нормальных людей. Они пришли, чтобы урвать себе от общего пирога… Уж поверь мне: насмотрелся я на всё, работая следователем. При советской власти была хоть какая-то видимость порядочности и чести, а тут пришли циники и дельцы… У которых честь и доблесть – побольше хапнуть, поколение большого хапка. И если ты не можешь или не хочешь хапать, ты для них лох и даже враг – «кто не с нами, тот против нас»…
- Неужели они выросли в другой стране, в других ценностях, ведь мы все из СССР?
- Понимаешь, Лен, у этих людей, что сокращают финансирование школ и больниц, просто другая нравственность, другие ценности, другая мораль, совесть другая, нам с тобой непонятная и неприемлемая для нас, она какая-то нечеловеческая, и вот эти люди  с попущения бога, как говорят попы, нами правят. А попы? А вся церковь? Да там нет ничего христианского. Я бы сказал так, что есть христианство и есть церковность – церковь всегда была против христианства. Не знаю, как где, а в России эти два пути разошлись при иосифлянах и продолжилось при расколе: сегодня редкий поп живёт по заветам Иисуса, да как сказал мой знакомый поп-нестяжатель, церковное устройство из всех попов делает стяжателей, а если ты по природе своей нестяжатель, то у тебя отберут приход и предложат идти в монахи... А ты сама веришь?
- Эх, а я просто привыкла думать, а не верить, а когда думаешь, то как и ты прихожу к выводу неутешительному. И окрестилась, и в церковь пыталась ходить, тем более у нас в Добринке замечательный настоятель, из бывших староверов, умный человек, но если для тебя препятствие к вере в нашей несправедливой действительности, то для меня в самой логике веры – я не смогу стать овечкой, над которой будет пастух, не могу называть себя рабой божьей – сама привыкла думать и отвечать перед собой и людьми за свои поступки. А ещё мне, чтобы верить в Бога, всеблагого, который есть Любовь, нужно принять его иезуитскую логику насилия и жестокости, принять… Понять её я не могу: почему Бог-Любовь допускает убийство детей, невинных людей, как моего мужа, в чём смысл его такой любви? Евангелие прочла раза четыре, а некоторые кусочки знаю дословно – хорошая красивая легенда, где-то мудрая, где-то противоречивая, но именно легенда, превращённая в религию.
- Знаешь, а у жены моей всё наоборот: она искренне считает, что Иисус приходил от Бога и нас спас, я с ней спорю, но она не просто верующая, она ещё и воцерковлённая, как ныне говорят: ходит на все службы, соблюдает все обряды. И знаешь, мне с ней в этом трудно, наши отношения из-за этой её веры чуть не разорвались десять лет назад: я и сам бы хотел, чтобы Бог был, допускаю, что был такой молодец Иисус, которому приписали всякие чудеса. Но это какой-то странный Бог, который принёс нам заповеди не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лжесвидетельствуй и так далее по списку – а  проще, не делай ближнему вреда, то есть Богу приписывается то, до чего человек думающий в любом уголке Земли неизбежно доходит сам, но чтобы утвердить эту простую истину, придумывают Бога, как высший авторитет – и это самая большая лажа. Я много времени думал над тем, почему одни люди совершают преступления, а другие нет, ведь есть закон, прежде вообще был суровый и жестокий, но всё равно воровали, убивали, затевали войны, а благословляли на них попы. И знаешь, я пришёл к выводу, что причина преступлений не только в законах государства, и отнюдь не в вере: в царской верующей России преступлений было не меньше, чем в СССР, а в общей атмосфере в обществе. Я однажды был в командировке в мордовской глуши, так понимаешь там никогда не было преступлений – люди сообща противились им, и если в какой-то деревне совершалось убийство, то вокруг неё ставились заслоны из знаков, предупреждающие обходить эту деревню – так люди реагировали бойкотом на нарушение правил общежития и никакой Иисус к ним не приходил – это язычники в чистом виде. Просто эти люди смогли закон общежития – живи так, чтобы никому не вредить – сделать основой своей жизни, просто они воспитали в себе нетерпимость к преступлению, и неотвратимость наказания стала не словами, а реальностью для всех, но вот пришли христиане со своей двуликой моралью: запишем в святой книге одно, а сделаем, как для себя лучше, согрешим, а потом покаемся, так вот пришли христиане и некогда мирный край стал сотрясаться преступлениями, ведь наказание отодвинулось за преступление аж в загробную жизнь и уже здесь можно искупить свой грех: пьянствуй, воруй, дерись, убивай даже, только покайся, на церковь пожертвуй – вот так церковь развращала этот народ, потом развращала советская власть. И другой пример: я был в Покрове Владимирской области в начале 90-х, так там цыгане организовали наркоторговлю – из Афгана ниточки тянулись, курировали всё это братки из наших спецслужб, пришлось разбираться, и вот знаешь у этого цыганского клана другое устройство общества – там другие доблести прививаются детям с детства, и жизнь эти доблести каждый день подтверждает: тот герой, кто умеет обманывать, воровать, жульничать, и тот для них презренный, кто трудом зарабатывает свой кусок хлеба – и они живут вот в этой своей морали и будут жить пока её поддерживают изнутри. Попробовал им рассказать о Сличенко и его театре, о том, что можно иначе строить свою жизнь даже будучи цыганом от рождения, так они надо мною посмеялись. Я потом стал изучать сказки и легенды разных народов бывшего СССР и пришёл к выводу: в сказках и легендах народ сам закладывал свою нравственность и мораль. Попались мне как-то сказки кавказских народов, называлась «Сказки четырёх братьев», так вот я там увидел очень ярко:  проповедуется и превозносится доблесть воина, способного угнать табун лошадей, обмануть врага или отомстить ему, но при этом быть честным перед своими родными, и не у каждого можно угнать табун, как говорил один из братьев: угнать этих лошадей – всё равно, что украсть у женщины кукурузную лепёшку – своя честь у них. И я был в командировке среди этих народов и всё было там в горном ауле, как в их сказках, после этого я собрал у себя целое собрание сказок, стал изучать мораль разных народов и вот думал, ведь и христианская мораль есть, но почему она не действует, а потому что она отделена от людей церковью, а там где нет церкви, у старообрядцев, например, там христианский дух сохраняется. Те народы, о которых я тебе говорил, живут и ставят закон своего общежития во главу угла прививают его с детства всей своей жизнью, а у христиан во главу угла ставится не закон жизни, а церковь, то есть попы, а если кто-то стал над кем-то, то закон соблюдаться не будет, а будет двойная мораль.
- Миша, я смотрю для тебя эта тема очень важная, и если мне не изменяет память, то твои предки были староверами.
- Да, на Медведице старообрядцев было много, бежали сюда от власти, от крепостничества, от церковного преследования, прадед был старообрядцем, но пропал без вести в сталинских лагерях в 30-х, дед погиб под Ржевом, а отец был коммунистом и даже пропагандистом в райкоме партии Нефтянска. Сам же я атеист, но, действительно, всю свою жизнь думаю о Боге и справедливости.
- А кто же твоя жена, расскажи о ней, ты ведь как ушёл служить в армию, так и не показывался здесь, говорили, что ты стал работать в милиции.
- Жена — Рита Черепкова, вернее теперь уже Белякова.
- Ба, вот как: Рита – твоя жена!!! Она ведь тоже как уехала учиться, так и не показывалась. Передавай привет. Как она, чем занимается, есть ли дети?
- А как же, передам и даже дам её телефон. А занимается она дизайном и декоративным творчеством.
- Дизайном чего?
- Да, компьютерным, на дворе ведь 2015 год, но об этом лучше её саму расспросишь. А ты теперь говоришь, едешь в Добринку?
- Да, вот была у Валентины Сорокиной. Помнишь её?
- Как же Рита недавно вспоминала её, вы же были одно время три подружки.
- Да дружили, а теперь вот даже с Валей редко видимся, потому что теперь возвращаюсь в Добринку, живу там в старом прародительском доме.
- О, Валентине передавай привет, а вот то, что живёшь на природе —  здорово, и я так же как ты хочу, поближе к земле, где наши предки жили. А я сперва в Красный Яр: оттуда бабушка родом, посмотрю, где остановиться, а потом в Гречиху: оттуда у меня прадед, там был небольшой хуторок среди стариц.
- Вале привет передам, только теперь это Гречихино, и это медвежий угол.
- Медвежий угол, это мне и нравится, но как быть с церковью? Для Риты – это теперь главное условие, в общем, буду смотреть и размышлять и с ней советоваться.
- В Нефтянске новую церковь построили, в Добринке старая стоит, А в Гречихино только немецкая киркха заброшенная, но во Франке есть церковь, только теперь он не Франк, а Медведица.
- Во как, если во Франке есть церковь, это хорошо, от Гречихи пешком полчаса — минут сорок. Думаю Валя и Рита найдут общий язык, раз обе верующие. А ты с семьёй в Добринке?
- Нет, одна: дочь в Москве, а мужа убили в лихие девяностые, точнее, в 98-м: возвращался с зарплатой домой, мы тогда в Нефтянске жили, ударили по голове, затащили на пустырь за рынок, чтобы никто не мог подумать, где искать, ограбили и бросили, он умер только под утро… остался бы жив, если бы милиция сразу начала поиск, а мне всё твердили, что не раньше суток, стоит обращаться, что, мол, гуляет где-то, а я всё бегала ночью звала его по всему городу с работы до дому, мимо пустыря этого проходила, кричала, Валя мне помогала… а утром один мужчина выгуливал собаку и нашёл его ещё живым, вызвал скорую, пока привезли по нашим-то колдобинам, не спасли его, умер в больнице не приходя в себя, от переохлаждения и ушиба, ночи стояли уже морозные…
- Прости, не знал, и так неудобно. Убийц нашли?
- И не искали, списали на гастролёров из области, тогда же вся страна погрузилась в нищету, а у нас с удвоенной силой стали бурить и гнать нефть на продажу, понятно, все бросились в нефтянку – платили там баснословно, у нас все стали сразу богатыми и муж мой по глупости пошёл, он ведь мой коллега, только филолог. Отговаривала его, что и так обойдёмся, а он всё не мог принять, что учителям так мало платят, а ещё стало стыдно ему, что мы с ним на равных зарабатываем копейки и что ему, как мужчине, нужно позаботиться о семье – знаешь, такое ложное мужское достоинство, из-за которого он погиб.
- Да, такие мы мужчины, так нас воспитывают. А скажи, я ещё подобные случаи ограбления были?
- Из того, что я знаю, было раз пять после случая с мужем и с большим перерывом, но там просто люди теряли сознание на какое-то время, так что смертельных, слава Богу, не было.
- Интересная и даже странная картина этих преступлений – гастролёры жалеть не будут, а тут какая-то жалость, чтобы живые оставались, но откуда такая жалость у преступников, скорее это не жалость, а предусмотрительность… А кто же всё-таки занимался расследованием твоего мужа?
- Тимофей Григорьевич Тимохин, сейчас он старший следователь.
- Тимка Тимохин?
- Да, ты его знаешь?
- Как же – учились вместе в одной группе на следственном факультете в Саратове. Толковый специалист, но что-то не вяжется с тем, что он мог списать случай с твоим мужем на гастролёров и не найти преступника, не в его это правилах.
- Знаешь, у нас ведь тогда ещё одна напасть случилась: люди стали богаче, а тут как из под земли стали наркоторговцы появляться, почуяли запах денег. Много молодёжи погибло, даже сын тогдашнего главы управы от передозировки.
- Что-то всё это подозрительно, с Тимохиным я поговорю, может, сегодня наберу ему, значит, он следователем у вас?
- Да, ты думаешь, что что-то узнаешь?
- Попробую… Да-а…., что-то у нас разговор пошёл не в ту сторону, Леночка, давай обменяемся телефонами, а то и не заметим, как к Добринке подъедем.
- Ой, точно, уже и Сомово проехали. Как быстро время пролетело-то. Рада тебя видеть, Миша, ты ведь был самый старший и самый большой мальчик в классе, а я самая маленькая и младшая, а такое различие запоминается. Я ведь, не сгибаясь, проходила под твоей вытянутой рукой.
- Ладно, держи вот мою визитку, а то автобус ждать не станет. Самый нижний телефон мой. Только позвони, на него, а я брать не буду: запишу твой номер и перезвоню с местного.
- Ага, позвоню. Смотрю на тебя и не могу представить, что когда-то я объясняла тебе, как решать задачки.
- Елена, у тебя уже с детства был педагогический дар: так как ты объясняла, никто не мог объяснить.
- Да, объясняя вам, я и становилась маленьким педагогом. Но ты помнишь, как мы с тобой участвовали в спектакле.
- Да, пришлось мне потаскать тебя в коробе по сцене: только соберусь присесть, а ты писклявым голоском: «Не садись на пенёк, не ешь пирожок, неси бабушке, неси дедушке…».
- А, знаешь, как мне страшно было сидеть в этом коробе: я всё время боялась, что ты меня не удержишь и мы свалимся.
И они стали вспоминать прошлое: одноклассников, учителей, отдельные интересные или памятные события. Время пролетело незаметно.
- А вон и твоя Добринка скоро будет. Выходи. – командовал Михаил Иванович, видя, что его собеседница не следит за дорогой. - А, забыл спросить, ты Фамилию поменяла?
- Нет так и осталась Волковой.
- Ладно, запишу как Волкову, только позвони не забудь или просто СМС отправь.
- Не забуду, пришлю как домой дойду. А ты мне так и не сказал про Риту и детей.
- У меня это больная тема, Лена, детей у нас своих нет, у Риты бесплодие, перенсла в молодости аборт ещё до нашей встречи и потом что-то пошло не так, но у меня аж три племянника и пятеро их дети, мои внуки, считай. Вот и хочу, чтобы ко мне они хоть на лето приезжали отдыхать на .
- Извини, теперь ты меня, что так нетактично расспрашивала.
- Как обоснуюсь, так обязательно встретимся и поговорим.
- Я за.
- Ну всё пока, Лен.
- Пока, Миш.

Елена Михайловна, вышла из автобуса, нашла глазами Мишу стала ему махать, а автобус уже тронулся, стал отъезжать, но она была счастлива и снова была маленькой девочкой – этот большой медведь, в которого она была влюблена всё школьное детство был только что рядом и каким-то чудом вновь превратил её в ту самую школьницу, маленькую и счастливую, что 59 лет назад пришла в школу. Вдруг автобус, проехав метров 50, остановился: дверь открылась, из неё вывалился «медведь», и до неё донёслись раскаты громового голоса: «Лена!... С днём учителя!... Поздравляю!» Елена Михайловна помахала ещё раз рукой, дожидаясь, пока Михаил войдёт внутрь и автобус тронется.


Трудный разговор

В это время в Нефтянске начался концерт и со сцены кинозала местного ДК всех учителей поздравляли дети, родители, районное начальство. Ольга Александровна опросила всех своих замов и учителей, но никто не видел в зале Елены Михайловны и, поняв, что её нет. Позвонить Елене Михайловне она не могла, не решалась, и из-за этого нарастала тревожность. Она оставила за себя завуча, а сама, выйдя из зала, прошла на стоянку и села в автомобиль мужа, который они водили вдвоём.  Потом послала СМС Долину, который как раз был в первых рядах на концерте: «Володя, я в нашей машине, ты мне нужен срочно, как получишь СМС, перезвони сразу.» Через несколько секунд телефон зазвонил:
- Алё, Оленька, я уже выхожу, что-то серьёзное?
- Да, ничего страшного, не волнуйся, но серьёзное, приходи, расскажу.
И вот Долин почти бежит к машине, распахивает дверцу со стороны водителя, садится, закрывает дверь, берёт за руку Ольгу и, обернувшись к ней лицом, смотрит пристально в лицо любимого и родного человека и спрашивает:
- Что-нибудь в школе?
- Да, я не говорила тебе, что на последнем педсовете наехала на Елену Михаловну, не говорила, что она уволилась, не хотела всего этого тебе говорить, а по иронии судьбы её рассчитали сегодня. Я ждала её на концерт, хотела извиниться, пригласить её к нам, но она не пришла, мне сказали, что кто-то видел её на автобусной станции. Наверняка поехала в Добринку… Но и кроме Елены Михайловны я наделала много глупостей последнее время, перегнула палку, утверждая свой административный статус, и теперь вот не знаю, что мне делать.
- Для начала расскажи мне подробно и по порядку, что у вас там произошло и что ты не так сделала.
- Началось всё с того, что я послушалась Ивана Ивановича – он посоветовал мне установить в школе прослушку, чтобы я была в курсе всех событий, чтобы в ситуации неизбежного недовольства учителей иметь на всех досье. Только вот теперь я понимаю, что я наделала много больших глупостей – хотела поскорее стать самостоятельной руководительницей, боялась, что так не справлюсь…
- Оленька, но почему ты не сказала об этом мне, я теперь просто не нахожу слов от бессилия. С Семионовским нельзя  иметь дело – это параноик, параноик на пенсии, бывших, он говорит, не бывает, да, параноиков бывших не бывает, они всегда в настоящем...
- Прости, он как-то так втёрся в доверие, обаял своими речами, наговорил, что готов помочь однопартийцу, а потом накрутил всё так, что тебе лучше не знать об этом, чтобы не волноваться. И я как школьница поддалась на его уговоры.
- Вот старый прощелыга, научили его охмурять людей, он не тебя единственную вот так очаровывает своим вкрадчивым голосом и предлагает свои услуги, мне о нём много рассказали. Ну ладно, я поговорю с Обереговым, он завтра же сам уберёт все эти жучки и одёрнет своего бывшего коллегу, только прошу тебя с Семионовским больше не разговаривай, скажи, что Оберегов тебе запретил с кем бы то ни было разговаривать на эту тему и больше не пускай его в школу. Вот грязный человек. Знаешь какая у него любимая присказка: «Бывших КГБешников не бывает» - Он всё ещё живёт в СССР, когда за всеми следили и доносили.
- Да, это для меня с самого начала было дикостью, но как же – послушалась старших товарищей по партии…
- Ах да, Семионовский же у нас везде поспел и в партактиве местных единоросцев окопался – делать человеку на пенсии нечего, вот он и сходит с ума. Будем считать, что с ним вопрос решён.
- Но не только в этом дело, я чувствую, что чем дольше я работаю директором, тем дальше я становлюсь от людей, я перестаю быть женщиной, я вынуждена усваивать чисто мужской стиль поведения, я выстраиваю дистанцию, которая разрушает мои отношения с людьми.
- Это неизбежно – между руководителем и подчинёнными всегда будет дистанция и она должна быть, это нормально.
- Но при старом директоре этой дистанции не было, у нас был дружный коллектив, а теперь я не просто директор, я какая-то надстройка над базисом, над педагогами, а Бурдюков вообще меня назвал надзирателем, а учителей поднадзорными…
- Оля, было другое время, теперь российская школа – это не образовательное учреждение, не педагогический коллектив единомышленников – теперь это вообще не коллектив – теперь это наёмный персонал для оказания образовательных услуг. Всё поменялось в России. Потому я так и опекаю тебя и волнуюсь, это новое начинание нашей власти напоминает мне очередную загогулину. Старые директора не перестроились бы от такой загогулины, не смогли, а новые, как ты или Карпова, сразу поставлены в такие условия, когда нужно сразу выстраивать новые отношения.
- Именно это, Володя, меня и пугает: ты ведь раньше тоже был учителем, а теперь ты чиновник до мозга костей, ты уже можешь вот так легко об этом говорить, а я всё никак не могу отойти от последнего административного собрания – мы уже не говорим «педсовет», мы говорим «административно-педагогическое собрание». Мы уже не совещаемся, и самого этого «МЫ» уже нет. Есть администрация и есть учительский состав. Зачем всё это так сделали, зачем поломали старую школу?
- Здесь всё просто: верховная власть хочет держать учителей в подчинении, управлять ими, держать всё под контролем, ты самое нижнее звено властной вертикали Президента, для это тебе как директору платят в раз больше.
- На два порядка больше.
- Пусть на два, но так нужно, чтобы удержать школьных учителей от бунта и анархии. И если для этого в советском союзе были профсоюзы и парторганизации, а учителя были их рычагами, то теперь учителей сделали административными винтиками, нет не винтиками – биомассой минобра. Учитель уже не должен быть рычагом или винтиком – и рычаг и винтик может сломаться или выйти из подчинения, а вот если учителя сделать биомассой, наподобие кефирной закваски, то задача администрации – следить за учительской биомассой, чтобы она не испортилась, чтобы давала хорошую закваску для детей, что в общем-то логично и предложил тебе Иван Иванович, а ты и согласилась. Ситуация в стране и школе поменялась дико и нужно привыкать жить в новых условиях. 
- Володя, не ситуация, а дух поменялся. Это ненормально, что учителей держат за наёмников, настоящий учитель не может быть наёмником. Скажи, ты считаешь, что вот эта идея конкурентоспособного учителя и одновременно то, что ты сказал о превращении учителя в безликую биомассу – она нормальна для школы, для педагогики?
- Нет, я так не считаю, но ты ведь должна понимать, что в нынешней России к управлению образованием пришли либерал-дарвинисты, которые по-другому мыслить не могут. Вспомни, кто и как в 90-х захватывал власть и собственность, кто прихватизировал целые отрасли и мнистерства, в том числе образование да и высшие посты в стране… а пришли люди как раз самые конкурентосопосбные, алчные, жестокие, но, главное, циничные, циничные до омерзения. И вот все эти люди продолжают рулить страной во главе с нашим любимым Президентом. Пожаловаться теперь некому: все они там за одно.
- Володя, ты умный, но разве ты сам не циник, если всё это понимаешь, но продолжаешь служить этой власти?
- Ольга, милая и родная, да, я циник, но мой цинизм оправдан, я чувствую себя как Штирлиц в стане врага, я думаю, что всё это временно: школа должна выжить, а для этого нам нужно приспособиться, временно приспособиться и выжить. Ты знаешь, кто рулит российским образованием все эти годы после развала СССР?
- Люди такие же, как мы с тобой…
- Нет, Оля, это не люди, это экономисты и политики. Экономисты и политики определяют, какой быть школе, а экономисты и политики – это самые антигуманитарные профессии – люди этих профессии расчеловечивают всё, к чему прикасаются. Люди в их руках превращаются в циферки… нолики, единички, опять нолики… или электорат и биомассу. Кто стоит за всеми этими жуткими реформами, что вызывают и твоё, и моё возмущение? Наш Президент, ставящий министров образования, таких как Фурсенко, и главный экономист страны Кузьминков! Ректор Высшей Школы Экономики, слышишь, Школа Экономики!!! Наверное, сам Кузьминков человек хороший и семьянин, и не подлец, не циник, в частной жизни, но он экономист, а это другой взгляд на жизнь, так же и с нашим Президентом, он человек хороший, но мы все для него народ или, ещё хуже, электорат, а народ это не личности, не отдельные граждане с их правами и проблемами, а масса, биомасса. После того, как образованием стали заниматься экономисты и политики, началось расчеловечивание школы: вся эта конкурентная среда в школе, вся эта идеология образовательных услуг, потому что для Кузьминкова есть только два понятия: производство и сфера услуг, для него нет понятия педагогики, она не укладывается в его схему жизни. Для него учитель – это не призвание, не искусство, не дело жизни, не каждодневные усилия любви к детям, а это сфера услуг – у него всё просто. Но я думаю, что всё это временно. Когда власть наконец-то увидит разрушительные результаты дегуманизации учителей и всей школьной жизни и начнёт что-то менять, здесь, в образовании нужны будут люди, которые понимают, что педагогический труд нельзя мерить экономическими категориями, что это не просто труд, а это творчество человеческих душ, человеческого интеллекта, это сотворение нового человека, учитель – это как второй родитель. И мерить наш труд нужно не человеко-часами, а качеством выпускников и не отдельных, избранных, одарённых, а всех, всех без отсева и отбора.
- Да, ты прав, что это не сфера услуг, это творчество, родительство… и ты очень точно сказал: расчеловечивание… Но я сама чувствую, что я начинаю расчеловечиваться на этой административной должности. И я вот пыталась смотреть на людей как на циферки, попыталась и кончилось неприятностью: доводя эту реформу до логического конца, я выживаю лучших учителей из школы, теряю друзей, доверие коллег, мне, чтобы проводить эти реформы в школе, приходится отрываться от коллектива, становится над ним, разрушать сам этот коллектив, превращать его в набор конкурентоспособных менеджеров по проведению уроков или, как ты говоришь, делать из них биомассу. Для меня, как директора, для завучей, для учителей само образование и педагогика уходит на задний план, мы сосредотачиваемся на абсолютно ненужных отчётностях и на портфолио, дурацкое слово, а не на детях, на борьбе за фиговые показатели, за зарплату, за нагрузку, стимулирующие надбавки – никто уже не думает о детях. Мы перестаём, как ты хорошо сказал, творить человеческие души, мы их калечим… Уже нет никакого творчества, а у меня было творчество, когда я была простой учительницей… - Ольга Александровна стала зябнуть, всё её тело стало прошибать мелкая дрожь.
- Оленька, милая, ты вся дрожишь, вот возьми мой пиджак и я включу обогреватель.
- Это нервная дрожь, Володя. И я хочу сказать тебе самое важное: я жалею, что послушалась тебя и пошла работать директором. Я сама после этого последнего собрания ещё раз вдумалась во все приказы минобра и поняла – это действительно ненормально, это действительно дико, дважды дико и бесчеловечно: и потому что ставка в два раза больше реальной посильной учительской нагрузки — люди выгорают при такой нагрузке, и потому что эти самые экономисты прописали ненормированную часть этой ставки, на ненормированную часть ставки не выделено денег – крутитесь там сами, как захотите, устраивайте толкотню локтями и конкуренцию.
- Оленька, милая, я всё это знаю, и сам над этим думал последние дни после этой комиссии из области. Я сам обложен ненужной отчётностью. Но нужно как-то держаться, что-то придумать, чтобы не обрушить школы, иначе вся страна начнёт разлагаться и рухнет, не власть держит страну от развала, а школа и учителя.
- Да, в 90-х учителя удержали страну от распада, а теперь она не распадётся, но начнёт разлагаться, если так дальше пойдёт, потому что дети просто будут считывать, что учителям не до них, они почувствую себя брошенными, обманутыми, загнанными в ловушку…
- Вот поэтому до выборов нужно приготовить хорошую аналитическую записку для продвижение через партию, мы с Лыковой сейчас как раз этим занимаемся. Как раз прописываем все эти выверты Минобра и Рособранадзора. Будем продвигать информацию по двум линиям: через партийные каналы и через народный фронт Президента. Потерпи.
- Ты же сам не веришь Президенту, а готовишь аналитическую записку.
- Я просто верю, что президент у нас не дурак и у него есть чувство самосохранения, надеюсь, он всё поймёт, потому что это уже дело государственной безопасности, когда целые поколения теряются для будущего. Эта аналитическая записка должна просто показать власти, что если она не остановит бесконечные реформы школы, не остановит реформу по расчеловечиванию учителей и, соответственно, детей, то России просто не будет через четверть века – мы тут все перегрызёмся, превратимся в волков, а дети наши будут конкурентоспособными волчатами. Но самое главное, что мы пишем в администрацию Президента и Народный Фронт – это информация о разрушительности сокращения школ, кружковой работы за счёт подушевого финансирования – ведь это приводит к тому, что в деревнях и маленьких посёлках, где закрыли школы дети превращаются в беспризорников. У нас школы пока не закрыли, но ты же знаешь, что кружковую и секционную работу переводят на самоокупаемость, то есть делают платной, а это в наших условиях крах – дети опять пойдут на улицу, а это питательная среда для наркомании и детской преступности. Чтобы этого не произошло, мы и пишем власти предупреждение, надеемся, цинично надеемся, что власть испугается и остановится.
- И каким же цинизмом вы хотите напугать нашу циничную власть, которая по твоим же давним словам оторвалась настолько от народа, что её впору рассматривать народу в телескоп – так далеки мы друг от друга? Разве они не знают того, о чём ты только что сказал?
- Напугать есть чем. Хотя бы тем, что люди перестают быть патриотами.
- А при чём здесь патриотизм?
- В нынешней России патриотизм – это не любовь к Родине, это в первую очередь любовь к власти, благоговение перед ней или, на худой конец, благодарность власти за заботу. Люди перестали уважать, любить и почитать власть, потому что она кидает народ и, главное, детей на улицы в прямом и переносном смысле.  Все экономические, политические и образовательные реформы привели к тому, что люди больше не воспринимают власть как ту, что нужно любить – за что любить нашу власть? За то что она жирует, а народ нищает? Посмотри на Украину, там как раз отчуждение власти от народа стало таким большим, что его тут же стали использовать для свержения этой власти и передела собственности. Ты думаешь, наша власть такая крутая и ей чуждо чувство самосохранения. Они ведь настолько оторвались от интересов и жизни простых людей со своими астрономическими доходами и собственностью на фоне бедности и даже нищеты народа, что начинают с содроганием вспоминать 17 год. Потому и день 7-го ноября попытались убрать из календаря. Вот мы и пишем письма по разным каналам, и показываем, что нельзя так реформировать школу. Учитель, униженный государством, но вынужденный быть носителем государственных идей — это шизофреническая сшибка, учитель не будет любить и уважать власть, но будет призывать её любить, и наши дети будут впитывать не то, что говорят учителя, а то, что они переживают — считываются эмоции, а не то, что говорится, и эта нелюбовь и даже ненависть будут передаваться детям, да и о какой любви к власти могут говорить дети выброшенные на улицу. И самое главное власть всё пытается контролировать как наш Иван Иванович, но эмоции не проконтролируешь.
- А ты уверен, что вас поймут правильно, а не пришлют нового министра, который начнёт насаждать в школе псевдопатриотизм и любовь к власти, вместо того, чтобы изменить нынешнюю систему взаимодействия власти и школы, когда учителей сделали наёмными поднадзорными проводниками политики власти, а директоров превратили в надзирателей?
- Оля, потерпи. Я думаю, что постепенно учителя и школа отыграют назад то, что было завоёвано хорошего в СССР, в том числе и нормальную ставку в 18 часов, потерпи, не всё сразу.
- Володя, я не могу терпеть: сегодня из школы ушла Елена Михайловна Волкова, я потеряла и самого лучшего учителя в области, и любимого и дорого человека – моего наставника.
- Это плохо. Очень-очень жаль. То есть как, как Елена Михайловна? Как всё произошло? Почему ты не говорила?
- Да, я сама не могла этого всего осмыслить. И всё из-за последнего собрания: я надавила на неё, обвинила в том, что она выставляет меня бесчувственным монстром, хотя она просто тихо сопротивлялась дурдому реформ, я выставила её в неприглядном свете, а она не стала сопротивляться и держаться за школу. И я не смогла её удержать уже ничем. Сама сорвалась, сама расчеловечилась.
- Понятно... - Долин молчал и думал, - но почему её уволили сегодня?
- Ты же помнишь, я взяла в секретари Мавлутову, а она же не из школьной среды, она не задумывалась, что сегодняшний день – это наш профессиональный праздник. И вот такая ирония судьбы с лучшим педагогом.
- Ужас.
- Володя, я не справляюсь, я уйду с этой административной должности, ищи кого-нибудь другого мне на замену, лучше я буду простым учителем, чем вот так портить отношения с учителями, и самое ужасное – понимать всю эту дикость реформ и продолжать продвигать их только потому, что мне это предписывает моя должность. Пусть я потеряю в деньгах, но я не хочу быть рычагом или надзирателем Миинобра или Рособрнадзора, не хочу учителей превращать в биомассу, я не хочу делать эту бесчеловечную работу, не хочу превращать людей в циферки и ещё всех убеждать в том, что я благодетельствую учителям.
- Оля, Оленька, потерпи, всё решим, со всем разберёмся. И с Еленой Михайловной обязательно решим – такие люди как она – редкость в педагогике, её нужно будет вернуть.
- Я прошу тебя, придумай что-нибудь, чтобы я могла извиниться перед ней и загладить свою дикую выходку. Володя, но проблема не только в конфликте, проблема в том, что я за эти два года устала, нам некогда даже разговаривать, разговаривать о нас с тобой, просто о нас, мы всё время говорим о работе, моей ли, твоей ли. Я устала, всё меня раздражает: Полуэктов раздражает, Мавлутова раздражает, Бурдюков раздражает, я сама себя раздражаю. Я больше так не могу и не хочу, ищи мне замену, ты же начальник, я не могу работать на этой должности. Я хочу быть человеком, а не надзирателем. Государство, купив меня огромной зарплатой, моими руками совершает пакости, а я всё сношу и ещё придумываю юридическое обоснование для законности и справедливости своих действий. Я не хочу быть богатой и нервной, я хочу быть счастливой, хочу быть твоей женой и простой учительницей… Найди кого-нибудь мне на замену. И вообще, я хочу родить ребёнка, а на этой работе у меня только выкидыши…
Долин, понял, что Ольга была на грани очередного нервного срыва, что он что-то упустил в общении с ней. Он знал, что она была очень честолюбива, стремилась к независимости, не хотела просить у него помощи, чтобы не показаться слабой или несостоятельной, а в итоге надорвалась. Выходило всё очень и очень серьёзно: «Ольга не из тех, кто просто так будет сдаваться из-за пустяков», значит нужно быть внимательней к ней и осторожней, и, чтобы успокоить её, спросил:
- Хорошо. У тебя есть кандидатуры?
- Да, это Бурдюков: он отдаёт себе отчёт в том, что так работать нельзя, он единственный в школе, кто всё это не только понимает, но готов противостоять этому, готов не исполнять этот бесчеловечные приказы Минобра, оспаривать их. А я оказалась не готова, я твоя жена и это тоже неправильно. Эта семейственность заставляет меня делать то, в чём я очень сомневаюсь.
- Ну, во-первых, никакой такой семейственности, которая была бы запретной у нас нет, а вот Бурдюков? Да, он же просто революционер у него и кличка «Революционер», он нам тут забастовки будет устраивать.
- Пусть устраивает, я поддержу, учителя поддержат, родители – он всех на свою сторону привлечёт.
- Но его нужно будет увольнять после всего, что он натворит.
- А ты не увольняй, а подскажи ему, как так действовать, чтобы всё было в рамках законов.
- Боже мой, вот это семейный разговор на производственную тему…
- Вот видишь, уже «боже мой», а я каждый день во всём этом варюсь.
- Но почему ты молчала?
- Потому что хотела быть сильной, достойной тебя.
- Но быть сильной и советоваться со мной – это не противоречит одно другому.
- Володя, просто два года назад я заразилась, твоей идеей стать директором, чтобы, как ты говоришь, выждать время, а потом отыграть всё назад, но назад мы уже не отыграем, потому что мы разрушили очень многое. Знаешь, я ведь Елене Михайловне благодарна, что она вот так развернулась и ушла, она своим поступком заполнила всю чашу моего сомнения в правильности того, что я делаю. Когда я подписывала её заявление, она ни разу меня не упрекнула, ничего мне не сказала, ни разу не сорвалась, а просто тихо ушла. Но и я так же тихо могу уйти, иначе я натворю ещё бед.
- Я понял, я понял… всё очень и очень серьёзно.
- Да, иначе я не стала бы тебя срывать с концерта.
- Но я прошу тебя, ты же можешь советоваться со мной.
- Вот я и советуюсь и жду от тебя понимания и помощи.
- Знаешь, я думаю, что нам нужно сейчас вылезти из машины и пройти ко мне в кабинет, согреем чаю – тебе нужно согреться и успокоиться. И пригласим твоего Бурдюкова, поговорим с ним, а потом уже поедем к Елене Михайловне, возьмём цветы, тортик или кекс, конфет и будем вместе просить прощения. Она ведь для нас такой дорогой человек: благодаря ей мы с тобой вообще встретились.
- Да, если бы не она, я, скорее всего, из-за своей настырности опять поехала бы в столицу и всё же осела бы там как многие наши, а так вот вернулась и мы встретились.
- Да, и мы, получилось, совсем забыли о ней, давно не приглашали к себе. Вот поедем к ней, а потом пригласим к себе.
- Ты, так здорово придумал, Володя, спасибо. Думаешь, правильно будет, если мы приедем к ней без разрешения?
- А мы с поздравлением, ведь сегодня её праздник.
- Да, кстати, я сейчас позвоню Мавлутовой, чтобы она с Бурдюковым передала подарок и букет, мы ведь всем пенсионерам приготовили подарки и они там в ДК.
- Вот и хорошо, звони и пошли.
И они вышли из машины и пошли пешком в главное административное здание Нефтянска, где располагался и департамент образования. Ольга Александровна по дороге позвонила Мавлутовой.


Неожиданная радость

Автобус, увозящий Михаила, покатил дальше, а Елена Михайловна, как в детстве возвращаясь из школы, шла счастливая, размахивая сумочкой, будто несла в ней пятёрку — она встретила одноклассника. Дорога к селу от трассы была  чуть больше километра: открытое пространство полей слева, а справа густой смешанный лес, который впереди выползал на чуть-чуть поворачивающую вправо дорогу, пересекал её старыми золочёными соснами-великанами, тянулся влево на холм, закрывая горизонт и пряча село от трассы. Елена Михайловна любила это место: здесь за этим лесом на берегу реки Волчицы на просторном плоском холме было её родное село с просторной круглой площадью в самом центре, вокруг которой разместились отреставрированная каменная церковь; заброшенное и временно превращённое в пустой склад одноэтажное здание сельской школы, разорённой Фурсеновскими и Ливановскими реформами; здание сельского клуба, превращённое в просторный «ДоброМаркет» с импортными шмотками и местными продуктами, и наконец здание бывшего сельсовета, ставшее «офисом» местного дельца от сельского хозяйства.  От площади крестом расходились четыре широкие улицы, что создавало просторный вид всему поселению, а остальные улицы были параллельны главным. Её дом был третьим по правой стороне Центральной улицы, что вела к речке Добринке и старой мельнице. Все в селе знали её и уважали: большинство были её учениками или родителями учеников. Обогнув здание закрытой школы и свернув на свою улицу, Елена Михайловна заприметила, у своего дома, группу людей, толпившихся и сидевших на лавочках. Вид этих людей встревожил её: так многолюдно у её дома никогда не было. Подходя ближе она разглядела, что это подростки, мальчики и девочки, услышала их голоса и смех под гитару и юношеский голос певца. «Что же это такое, что случилось?» – вертелись в голове Елены Михайловны тревожные мысли.

Но вот кто-то из подростков увидел её, и вся толпа загудела, пришла в движение и лавиной потекла ей навстречу. Да тут было не меньше двадцати разновозрастных детей, часть добринских, часть нефтянских. Вот уже первые самые младшие мальчики, подбегая к ней, кричали: «Елена Михайловна, Елена Михайловна!» А она растерянно узнавала в них своих учеников, замедляла шаг, продолжая недоумевать от того, что видела. А дети уже окружали её, протягивали ей букеты цветов, и вдруг по чьей-то команде одним звонким многоголосым кличем, оглушая деревенскую тишину, пропели: «Поо-здраа-вляя-еем! Сднёоом уу-чии-тее-ляя!»
Это было настолько неожиданным, что у бедной Елены Михайловны чуть не подкосились от волнения и слабости ноги, девочки и мальчики подхватили её под руки, а она машинально ухватилась за руку самого крепкого старшеклассника, пытавшегося ей помочь и которого она даже не знала, как звать, так как он был не из её класса, и вот уже озираясь на детей, еле-еле сдерживая слёзы, вглядываясь в их лица,  улыбалась и проговорила тихим срывающимся голосом: «Милые вы мои, как вы… как вы здесь оказались?» И тут ей со всех сторон стали выкрикивать, что это Верунова Катя собрала всех и уговорила приехать поздравить любимую учительницу с праздником, что они приехали на предыдущем рейсе и собирались ждать её до самой ночи, до последнего рейса в Нефтянск.
- Девочки, мальчики, милые, пойдёмте, я угощу всех вас чаем с протёртыми ягодами и вы ещё успеете следующим рейсом вернуться домой. Ой, если чашек не хватит, придётся пить из стаканов и пол-литровых баночек. Согласны?

И вся масса детей ответила ей возгласами согласия, и вот в окружении детей Елена Михайловна шла к себе домой, счастливая и растроганная. А из соседних дворов выходили люди: и кто махал руками, а кто выкрикивал поздравления. Как всё это было необычно и радостно… И посуды и места хватило всем вдоль стола поставили лавки из сеней и кухни, собрали в комнате все стулья и табуретки, все были довольны: пили чай со смородиновым и клубничным желе и закусывали сушками и ароматными сухарями, шумели.

Катя между шумом и гамом рассказала, что когда сегодня на урок пришла вместо Елены Михайловны Раиса Селивановна, она решила всё узнать через свою тётю, завуча школы Анну Фёдоровну Иванникову, а узнав, посчитала, что несправедливо будет в этот день не поздравить любимую учительницу, а потом, когда она обежала всех ребят, что ходили на маткружок и участвовали в олимпиадах, предложила приехать сюда, и вот они здесь.
- Но почему сюда? – спросила удивлённая Елена Михайловна?
- Я просто подумала, что вы не пойдёте на праздник в ДК, я лично не пошла бы, и мне показалось, что и вы не захотели бы после такого увольнения идти на публику, и вот оказалось, что не ошиблась.
- Ой, Катя, какая же ты необыкновенно чуткая, точно, тебе нужно идти учиться на психолога, как ты и собиралась. Надо же: поняла мою обиду.
- Но в данной ситуации, Елена Михайловна, трудно не обидеться, поэтому мы и приехали, потому что понимаем, как вам сейчас было бы плохо одной.
- Милые вы мои, как я благодарна вам всем, вы не только обрадовали меня и поддержали, но и моя обида улетучилась, когда я услышала ваши голоса и смех.
- Поздравляем вас, Елена Михайловна! – кричали дети, у всех было приподнятое настроение: впервые они вот так в таком составе оказались в гостях у своей учительницы.

Но общее веселье вдруг нарушил Витя Ключков, по прозвищу Программист, очень серьёзный мальчик, всегда задающий трудные вопросы:
- Елена Михайловна, а это – правда, что вы ушли из школы из-за скандала на педсовете?
Старая учительница испытала неловкость и не находила сразу, что можно ответить и быть понятой.
- Знаешь, Витя, проблема не в скандале, педсовет – лишь повод, проблема глубже. Понимаешь, министерство образования создало такую систему, при которой нынешний учитель перестаёт быть учителем в классическом понимании этого слова: он теперь может много зарабатывать, если возьмёт побольше уроков, если будет конкурентоспособным, то есть будет уметь толкаться локтями, чтобы набирать нужную нагрузку. Но при этом должен соответствовать новому учительскому стандарту, и заполнять кучу ненужной и бессмысленной отчётности, никакого отношения к учёбе не имеющей. То есть Минобр пытается переделать учительский состав, выковать из нас менеджеров по проведению уроков, которые занимаются не обучением и образованием детей, а ведением отчётности и зарабатыванием денег. Я не могу и не хочу работать с удвоенной нагрузкой, заниматься бумагомаранием и подчиняться правилами, которые мне претят. Тогда я просто перестану быть учителем, и у меня не останется времени и сил учить вас. Поэтому я и ушла из школы, хотя это решение далось мне трудно.
- Понятно, учителей хотят развести на заработке денег.
- Можно и так сказать, если коротко.
- А отчётность – это как задачки с лишними данными?
- Нет, Витя, это подобно задачке с ложными данными, потому что они никакого отношения к обучению не имеют.
- Понятно, а кто теперь будет вести кружок?
- Да, и кто будет готовить нас к олимпиадам? – подхватили дети.
- Витя, я не могу тебе ответить на твой вопрос. Возможно, Ольга Александровна, возможно, кто-то другой.
- Жаль, что вы ушли, Елена Михайловна, с вами интересно и вы добрая – сказала самая младшая девочка Таня Сомова из 6-го класса.
- Мне и самой жаль, Тонечка, и конечно обидно уходить из школы, когда могла бы ещё работать, но теперь у меня появится много времени, чтобы наконец-то дописать свою книгу по обучения решению задач, там будут все варианты, которые мы с вами прорабатывали, и задачи, которые я придумала сама и вместе с вами для подготовки к олимпиаде. С вами всеми я их прорешивала, а когда опубликую книжку, смогут решать все.
- Вы книгу в интеренете опубликуете или в печатном виде? – опять спросил Витя.
- Ещё не знаю, нужно сперва дописать, а потом в этом есть какая-то разница?
- Конечно, это совсем другая аудитория. Можно вам сайт для этого приспособить, а ещё выложить там ваши видеоуроки.
- Какие?
- А те, что Катя снимала на камеру.
- Да, это идея, но там не целый курс, а всего лишь небольшая часть.
- Так это легко исправить: вам просто нужна хорошая современная камера и штатив, доску можем принести из сельской школы.
- Я привыкла вести уроки с детьми, а на камеру… надо думать и пробовать.
Но тут вдруг заговорил самый младший из ребят, Володя Бухов, живший здесь же в Добринке:
- Елен Михайловна, а если мы найдём вам спонсора, вы будете вести кружок?
- Володя, да мне не спонсоры нужны, а помещение, где я могла бы вести кружок.
- А в заброшенной школе? Всё равно она стоит пустая или в сельсовете у Ермолаева, он как раз богатенький Буратино. А к вам будут приезжать дети из Нефтянска, вас ведь все знают и уважают. Мой отец сказал, что у вас самый большой процент поступивших на бюджет в разные серьёзные вузы и вон сколько раз мы побеждали на олимпиадах.
- Да, Елен Михайловна, нужно что-то придумать, чтобы вы не бросали нас совсем.
У Елены Михайловны от этих простых детских слов потекли слёзы радости, что её не бросили, как она сама, и в то же время слёзы стыда, что она, спасаясь сама, бросила этих ребят. Не выдержав волнения, она закрылась платком и тихо всхлипывала. Дети опешили, но первой нарушила неловкость Катя:
- Елен Михайловна, мы что-то не так сказали?
- Что вы, что вы, всё правильно, только мне стыдно, что я ушла из школы, фактически бросила вас в начале года, а вы вот не забыли про меня и предлагаете свою помощь. Стыдно мне, ребята. Чувствую себя, будто предала вас.
- Ну что вы, Елен Михайловна, мы бы тоже в такую школу не ходили, как вы там всё это ещё терпели, а вот к вам на кружок ходить будем, и даже я приду, хоть и не математик, а то мне столько про вас Катя рассказала, что захотелось у вас поучиться. – сказал за всех самый крупный мальчик, десятиклассник Рома Соловелый, тот самый, который поддержал её за руку – он, оказалось, был другом Кати. – Только, правда, как-то нужно придумать, чтобы кружок вели вы, уроки так и быть пусть ведут другие.
- Да, Елен Михайловна, вы не переживайте, мы на вас не обижаемся и не считаем, что вы нас предали, это у вас такая совесть чуткая, как говорит моя бабушка, – поспешила серьёзно и сердечно поддержать учительницу Верочка Малькова из седьмого класса. – Не берите на себя грех, вы и так столько лет проработали, вон моя бабушка – ваша ровесница, так она уже десять лет на пенсии, всё удивляется вам, как вы так долго работаете, да ещё с такими огольцами как мы, – уже веселее добавила Верочка.
- Елен Михайловна, точно, не берите на себя то, что вы вынести не можете, как говорит мой дед в таких случаях нужно молитву прочесть: «Господи, дай мне спокойствие принять то, что я не в силах изменить, дай мне силы изменить то, что могу, и мудрость – отличить первое от второго.» - сказал очень задушевно Рома, почти копируя слова деда, настоятеля добринской церкви.
- Точно, точно Ромка говорит: вы ведь нас всегда учили, Елена Михайловна, думать, а если логически подумать, то вы можете нас хорошо учить, и это то, что вы можете изменить, а оставаться в школьной системе, которую изменить не можете – это тратить силы не на нас, а на борьбу с ветряными мельницами, – как всегда в своей манере логически вычислил Василий Найдёнов.
- Правильно и Василий говорит, - поддержала Катя, - и я скажу, вам Елена Михайловна, что вы и так ведь пытались на педсовете отстаивать справедливость, мне тётя рассказала, но ничего не вышло, а работать в несправедливой ситуации – это насилие над собой, над своей совестью, так и заболеть можно – ведь по большому счёту все болезни от нервов, а вы лучше свою книгу напишите, на неё силы, здоровье и время оставьте. А с кружком будем все думать. Я предлагаю всем поговорить со своими родителями, и если будут деловые предложения, подходите ко мне, я всё запишу и будем вместе обсуждать. А пока записываю предложение Бухова искать спонсоров и помещение.
- Верно, точно, правильно, так и сделаем.
- Погодите, запиши и моё предложение – я могу оформить рекламный сайт для Елены Михайловны, чтобы искать спонсоров, и там же выложить те уроки, что у тебя отсняты.
- Принимается.
- А я тёте в Новосибирск позвоню – она там завкафедры математики в университете – ваша бывшая ученица. Может, что тоже подскажет. Вы помните её.
- Да, конечно помню, Ирину Ласкину, передавай ей привет.
- Ага, только она теперь Смехова…
И дети всё сыпали предложениями, и от этого возбуждённого обсуждения Елена Михайловна вновь как будто оказалась на кружке – именно так она порой вела обсуждение задач, которые, казалось, не имели решения, а такое обсуждение задач и выдвижение различных версий в этом детском коллективе было нормой. Сама Елена Михайловна учила детей не сдаваться, а решать задачу до тех пор пока не решишь или не докажешь, что она не имеет решения. А здесь была задача начинать новый жизненный этап.
Время пролетело быстро, и вот уже нужно было детям идти на трассу, чтобы возвращаться домой. Елена Михайловна вышла из двора проводить детей и смотрела вслед уходящим детям. А они несколько раз поворачивались и махали ей руками, пока не скрылись за зданием церкви.


Дочь

Не успела Елена Михайловна проводить детей, как позвонила дочь.
- Алё, Галочка.
- Да, мама, как ты?
Да вот, представляешь, у меня сегодня в гостях были дети – мои кружковые и не только – принесли цветы, столько хороших слов наговорили, что я просто расцвела, сижу вот и планирую, как жить дальше. А ты как?
- А я приеду к тебе.
- Когда, на каникулах?
- Нет, через неделю.
- Что-нибудь случилось?
- Да, я решила тоже изменить свою жизнь: Игорь теперь стал таким крутым журналистом, постоянно пропадает на своей работе, там у него завелась какая-то пассия, перестал со мной общаться как раньше: находит всякие отговорки, чтобы реже видеться. Я решила с ним поговорить о наших отношениях, о детях, что пора, я ведь всё время пила лекарства от беременности, потому что он не хотел детей.
- Галочка, это же яд?
- Знаю, мама, знаю и я больше так не хочу, не хочу, а он мне говорит, что он хочет жить свободным от детей, и его пассия из одного круга – чайлдфри – так они себя называют, а я не хочу и не могу так больше жить, мне его свобода не нужна, я хочу быть нормальной женой, а не постельной домработницей, хочу общаться на равных, а он этого не хочет, хочу быть матерью, а не только преподавателем, хочу иметь детей, рожать их, воспитывать, любить… – в трубке послышались всхлипывания.
- Доченька, приезжай, приезжай милая, приезжай скорее. Только что это за чай фри такой и при чём здесь чай?
- Да это не чай, а чай-л-д, чайлд – ребёнок, а фри – свобода. Свобода от детей.
- Боже, я такого не слышала, это же сумасшествие.
- Да, не сумасшествие, мама, а эгоизм, махровый эгоизм. Это желание жить для себя, быть свободным от любой ответственности. А я так не хочу, я ради нашей любви всё это терпела, но он меня не любит…
- Почему, ты же говорила, что любит?
- Любит меня он как вещь, как удобную собственность, как жену, но не как человека — он не хочет принимать меня, мои желания, он не хочет разговаривать по душам, всве мои разговоры о наших отношениях обрывает и грубит…, обзывает мещанкой, а я просто хочу, чтобы он меня хоть раз выслушал, услышал, понял, почувствовал, пожалел...
- Приезжай, приезжай скорее, доченька.
- Да, я как рассчитаюсь, соберу вещи, вышлю багажом и приеду.
- Ты сейчас дома?
- Да, ждала Игоря, позвонила ему, а он говорит, что остаётся на работе, а потом заедет переночевать к своей подружке. И я всё решила сразу, позвонила Андрею, сказала, что хочу от него детей. А он сразу сказал, что может сразу и женой, и я согласилась, а он закричал, что меня любит, понимаешь, я только теперь поняла, что любовь для меня дороже всего, и не нужно мне этого столичного комфорта и Игоревых денег, и я не хочу как Виктория Эдуардовна превратиться в бездетную очаровашку престарелого возраста.
- А Андрей что?
- Он закричал, что самый счастливый на свете человек, что есть Бог на свете, и этот Бог – Любовь. И он меня ждёт с детьми.
- А я теперь стану бабушкой, я ведь его деткам всё время вязала носочки, кофточки, а они меня называли бабуской, несколько раз они были у меня, когда он ездил за грибами или на рыбалку. Ты их помнишь: Андрюшенька такой милый, рассудительный, добрый, малыш, а Настенька просто ещё такая забавная кроха, такая болтушка и непоседа, да такая заботливая и рассудительная: я приношу им шерстяные носочки, а она смотрит на них и говорит так серьёзно: «Знаес бабуска, вот эти носоцки пусть будут Андрюсыны», а я спрашиваю, почему эти, а она мне, умора, отвечает: «Он мой любимый младсый братик, поэтому пусть ему эти цветастые будут, варески-та цветастые у меня, а носоцки пусть у него будут». А у меня просто не хватало ниток и я остатки разноцветные пустила на кончики носков, и одни получились чуть цветастей, так надо же углядела и братику попросила отдать, а ножки у них одинаковые почти, разница-то в годик.
- Да, мама, конечно, я всегда любовалась на них, всегда смотрела с завистью, а вот теперь вдруг стану сразу их мамой.
- Я так рада, Галочка, приезжай, ой, а как же твоя работа, как докторская?
- Мама, знаешь, у нас в МГУ свой дурдом, так уйду из него.
- Ты не говорила.
- Расстраивать не хотела, а теперь вот скажу, чтобы ты не жалела. Знаешь, теперь у нас такая отчётность бухгалтерская, рейтинги цитируемости в иностранных журналах, такие показатели глупые, под чиновников написанные их можно обойти, но это противно: заниматься бухгалтерией. Так что если уйду, то многого не потеряю. Диссертацию я одну написала, а другую писать не хочу, потому что диссертация должна быть исследовательской, а я занимаюсь чистой практикой, да и у нас такое давление докторов: они не хотят никого пускать на свою поляну. Но самое главное — как и у вас в школе обман: преподавателей сокращают, чтобы оставшимся поднять зарплату. Представляешь мы год жили и нам назначали огромные зарплаты, но мы должны их жертвовать на приобретение аппаратуры, туалетной бумаги, канцелярии и хозтоваров, или ещё на что-то, то есть фактически обман одной рукой дали, а другой вырывают. Начальству отчётность, а мы как получали мизер, так и получаем, зато Президенсткий указ выполнен.
- Понятно, но ты свою работу ведь всё равно описываешь?
- Конечно, уже готовлю к выпуску книгу.
- Вот и замечательно. В школе работать, надеюсь, сможешь?
- Мама, да конечно, смогу, я ведь и так работаю со школьниками.
- Ну тогда можно в нашей школе найти работу: наши русисты так перегружены, да ещё летом умерла Елена Глазько, и Валентина Ивановна ушла, совсем себя стала плохо чувствовать, так что русский и литературу учителя ведут с большой нагрузкой – временно можно так поработать, но постоянно… люди выдыхаются и сгорают, так что тебе все обрадуются, что хоть часть нагрузки тебе отдадут. Отдадут, конечно, не лучшие классы, но ты у меня умница, ты талант, справишься.
- Справлюсь, мама. А, знаешь, я ведь сегодня разговаривала с Ромой Токаревым насчёт этого 36 часового рабства – он посмотрел документы и сказал, что всё это незаконно, называл какие-то юридические тонкости, в частности то, что в приказе Минобра есть нормированная часть, то есть оплачиваемая и ненормированная - неоплачиваемая, а это противоречит трудовому кодексу в части оплаты труда и что вам всем нужно подавать в суд на нарушение трудового кодекса, который выше, чем приказы Минобра. Рома перешлёт Андрею все материалы и вариант заявления в суд. Но ещё он говорил, что лучше будет, если все педагоги напишут заявления в суд и оповестят вашу директрису и её наёмного адвоката, что это будет сделано, но предложить директору самой отказаться от нарушений и заключить новые договоры, варианты договоров и главных пунктов Рома тоже обещал переслать.
- То есть нас всё-таки незаконно заставляли работать бесплатно, прикрываясь красивыми словами заботы о людях?
- Да, конечно, по всей стране такая дикость – образованием рулят просто бессовестные люди, которые сократили финансирование и протащили этот дикий закон. По принципу если «проглотят, то и взятки гладки» и во многих местах проглотили. Но в Москве учителя уже начали борьбу с этим беззаконием – Рома связывался с людьми, которые занимаются этим вопросом и ему сказали, что уже готовятся судебные иски.
- И после всего этого Ливановский остаётся министром, и его никто не увольняет?
- А кто будет увольнять, ты думаешь, в нашем правительстве кто-то думает о нас с тобой, простых учителях, нет мама, как сказал Рома, они мыслят в категориях больших цифр, а мы с тобой и миллионы учителей по стране, но отдельно взятые, – это очень маленькие немыслимые для власти цифры.
- А как же Президент?
- Ты всё веришь, что он то уж о нас думает. Да ему не до нас, мама, он только разыгрывает каждый год спектакль по телеку, что его интересует мнение народа, а так, он тоже думает категориями больших цифр, такими как народ  России – а это такая абстракция, которая позволяет ему не думать о нас вообще. Плевать ему, кто там рулит нашим образованием. И Фурсенкова, своего дружка, он убрал перед прошлыми выборами, не потому что мифического народа испугался, а потому что этот дружок его не захотел доигрывать многоходовую партию с превращением учителей в рабов, потому что понимал, что вся ответственность за разрушение школы ляжет на него, а так он её разделил с Ливановским.
- Это всё Рома тебе рассказал?
- Нет, это я так думаю, я на нашего президента зла: так же как ты верила ему, голосовала за него, видела в нём Креонта, который вынужден спасать страну, но он думает не о стране и не о людях, а только о власти, об армии, о международном престиже, об олимпиадах и чемпионатах, о чиновниках – он руководит большими начальниками и министерствами, а образование он доверил пройдохам, которые используют её как кормушку, он не понимает, что именно школа и образование в целом есть опора нашего гражданского общества и основа будущего процветания, потому что здесь вырастают наши граждане.
- Так может быть мы не понимаем всей сложности управления страной и зря судим его?
- Ты знаешь, мама, если я раньше видела в нём Креонта, то теперь он напоминает мне Николашу второго и Брежнева – и тот и другой не занимались развитием страны, а только проедали богатства страны и оба к тому же влезли в военные авантюры, плохо кончившиеся для страны.
- Но Путин же не собирается воевать?
- А зачем же тогда такое маниакальное и усиленное вкладывание денег в вооружения, вместо развития экономики, зачем этот конфликт в Донбасе, зачем полез в Сирию?
- Ужас – всё это осознавать, но, может быть, ты ошибаешься и от злости ругаешь напрасно власть? Не совсем же они о нас не думают…
- Мама, ты им веришь, надеешься на них, а они со своей большой кремлёвской колокольни смотрят на нас и думают, чтобы такое сделать, чтобы об этом народе меньше думать, и какие бы новые три шкуры с нас содрать.
- Галочка, прошу тебя, остановись – мы не можем поменять нашу власть, будем делать то, что можем – мы с тобой педагоги, так будем учить детей. Ты лучше скажи, как ты всё там, в Москве, будешь делать, ты с Игорем уже говорила?
- Нет, ему сегодня было не до разговоров со мной, и я буду теперь решать свои вопросы сама. Завтра пойду возьму отпуск за свой счёт, напишу заявление на увольнение, схожу в ЗАГС, чтобы понять, как разводиться, и тоже напишу заявление, а если останется желание и время поговорю и с Игорем.
- Ты его любишь?
- Не знаю, мама, я любила его все эти годы, но устала так его любить, устала быть при нём, устала потакать его желаниям, устала во всём с ним соглашаться и отказываться от самой себя, от желания стать мамой и родить детей – всё это просто разрушило мои отношения к нему, но самое главное – я не хочу уже сама его больше любить, потому что чувствую, что он меня не любит, не ценит, не уважает, не пытается понять – он эгоист, а я не хочу тратить свои силы на эгоиста.
- А Андрея ты любишь?
- Андрея я любила в школе, любила раньше, потом появился Игорь и всё полетело кувырком, а сейчас чувствую, что смогу любить Андрея, потому что он любит меня, он всё время думает обо мне, звонит, поздравляет, справляется о настроении и заботах, он понимает меня с полуслова, а Игорь ничего обо мне не хочет знать – я для него просто куколка и домработница, которая нужна ему, чтобы трахаться и убирать за ним грязное бельё.
- Галочка.
- Да, мама, именно так. А я хочу быть счастливой, просто счастливой, а для меня счастье – это семья и общение в ней, а у нас с Игорем нет семьи, и никогда не будет, так сожительство. А у Андрея уже есть семья, есть дети, которых я уже люблю, и ещё я надеюсь родить сама.
- Хорошо бы, Галочка, только ты бросай пить эти лекарства и сходи к хорошему врачу и посоветуйся на счёт беременности. Я вышлю тебе эсэмэской номер телефона Любови Павловны, помнишь это жена Георгия Антоновича, она работала в институте детства, и может тебе что-то посоветовать, к кому обратиться.
- Да, спасибо, мамочка, высылай, действительно нужно сходить к специалистам, я хочу родить ребёнка, хоть мне уже 37 лет.
- Ничего страшного, родишь, если хочешь. Ты помнишь Варю Одинцову, соседку из второго подъезда, она на год старше вас была.
- Конечно, помню.
- Так вот недавно встретилась с ней: идёт счастливая, вся светится, я её сразу не узнала, а она здоровается, улыбается и говорит, вот, Елена Михайловна, я скоро мамой буду, а я гляжу у неё уже животик такой чуть-чуть выдающийся, сразу не заметишь. Сказала, что много лет лечились с мужем, проверялись и вот наконец-то у них праздник.
- Это хорошо, передавай ей привет.
- Обязательно, а как насчёт квартиры?
- Выписываться я не буду, а так – она приватизирована в равных долях на нас двоих – это было подарком Игоревых родителей нам на свадьбу.
- Я это помню, но как теперь? Будете делить?
- Не хочу об этом даже думать, я вообще с ним не хочу особенно разговаривать. Хочу поскорее приехать к тебе, а разделить всегда успею.
- Постой, сколько вы с ним уже прожили?
- 11 лет.
- Такой большой срок. И как ты решилась?
- Решилась, мама, так же как ты: всё взвесила и поняла, что не хочу жить такой жизнью: мы жили с ним как подростки – ездили по заграницам, по курортам, развлекались и не взрослели. А теперь, спасибо Андрею и его ко мне отношению, спасибо его любви, я поняла, я решила, что хочу взрослеть, хочу сама определяться, а не быть при муже.
- И хорошо, что решила. Я вот думаю, что нужно будет вам обменять его двушку и нашу двушку как минимум на трёшку или четырёхкомнатную – с квартирами в Нефтянске сейчас всё легко – народ разъезжается.
- Да, это было бы здорово, но сперва я со всем здесь рассчитаюсь. Спасибо тебе, что ты так меня понимаешь и уже что-то подсказываешь.
- Ты же знаешь, Галчонок, что я тебя люблю и теперь так рада, что ты будешь рядом, что будете приезжать ко мне в гости с детьми или я к вам. Я уж и не ждала такой радости, а вот видишь, как всё вышло.
- Ой, мамочка, вот на второй линии Андрей, завтра позвоню, спокойной ночи, обнимаю и целую тебя, пока.
- Пока, пока, Галочка.


***

- Алё, Андрей.
- Галя, милая, так приятно слышать тебя – это такое счастье. Я только теперь понял, насколько сильно тебя любил и люблю.
- Я тоже так рада, что ты позвонил. И я начинаю любить тебя как прежде, помнишь, как в школе.
- Ещё бы не помнить, я твою робость и свою застенчивость и теперь порой вспоминаю. Но я рассчитываю, что как только ты приедешь, ты будешь любить меня не робко, а страстно.
- Обещаю, обещаю любить страстно-страстно.
- Ты уже звонила маме.
- Да вот только что с ней разговаривала, а тут ты на второй и я с ней попрощалась.
- А знаешь, Галчонок… мне нужен сейчас твой совет и помощь… мне предложили быть директором школы.
- Как, кто, где?
- У нас в Нефтянске, в нашей школе, сейчас разговаривал с Долинным, начальником департамента образования и с нашей Оленькой.
- А какой же школы и почему Ольга?
- Да, Ольга как раз и хочет уходить со своей должности и предлагает меня.
- Чего это она так вдруг?
- Да видимо не вдруг. Знаешь, я её считал карьеристкой, а она не столько карьеристка, сколько неправильно ответственный человек: стала добросовестно проводить все эти реформы в школе, а это значит ломать всех и вся, и себя в том числе. Начала ломать себя, потом окружающих, попыталась сломать и Елену Михайловну на педсовете, в итоге твоя мама ушла из школы и вот тут наша Кромница поняла, что наломала дров.
- Та вот в чём дело… Мама мне не говорила из-за чего ушла.
- Да, для неё разрыв со своей любимицей, которую она прочила в великие математики, оказался настолько болезненным, что она и со мной не хотела разговаривать, всё говорила, дай, мол, мне пережить это, всё, мол, потихоньку образуется, это, мол, всё недоразумение. Твоя мама молодец: она всё-таки верила в Ольгу, а я просто списал её. А вот сегодня прямо с концерта вызывает меня Долин к себе, срочно, приезжаю к нему, а там Ольга, вся в истерике, стала извиняться. В общем, у нас такой разговор получился… Ольга расставила все точки над Ё, как она любит говорить.
- А что же произошло?
- А произошло то, что твоя мама, своим уходом из школы сорвала все планы у Ольги, расстроила её не на шутку и испугала. Но она всё молчала, в себе всё переваривала, а тут сегодня прямо перед началом торжественного концерта она хотела перед Еленой Михайловной извиниться, а как узнала, что твоей мамы нет, так оставила за себя замов, а сама куда-то исчезла. А потом, оказывается она и мужа с концерта вызвала, а уже когда концерт был в разгаре, меня как раз и вызвал к себе Долин. Ну прихожу к нему, а там семья в сборе: ждут меня. Открываю дверь, а они оба в один голос: «Заходите, Андрей Семёныч».
И Андрей стал рассказывать о том, как шёл разговор.


Деловое предложение

- Заходите, Андрей Семёнович, - в один голос произнесли Долин и Романова.
- Здравствуйте, Ольга Александровна и Владимир Владимирович.
- Здравствуйте, Андрей Семёнович. Проходите, садитесь, нам нужно поговорить. Чай или кофе?
- Если есть зелёный чай.
- Есть, вот на любой вкус. И я предлагаю перейти сразу на ты. Скажи, Андрей Семёнович, Ольга Александровна мне рассказала, что ты критично относишься к нынешним реформам.
- Да, Владимир Владимирович, не радуют такие реформы. Никогда в России ещё не было реформ, которые бы разрушали образование.
- По-твоему они только разрушительны и в них нет созидательного посыла?
- Нет.
- Почему так категорично?
- Потому что образование – это не сфера экономики, это не производственная сфера и не сфера услуг, а у нас в стране к образованию стали относится, как будто это сфера услуг.
- А разве нельзя образование приравнять к сфере услуг.
- Приравнять можно, уже приравняли, приравняли формально, потому что работа учителя не подпадает ни под одно качественное определение сферы услуг, а от такого приравнивания искажается суть образования.
- А в чём, по-твоему, суть образования?
- Школьное образование точно не сфера услуг. А суть образования в педагогике и педагогах. Если педагог – это способ мышления и жизни, то мы будем иметь правильное образование, если педагог – это наёмный работник, то мы будем получать извращение.
- Мы только что с Ольгой Александровной говорили о сути педагогики и перечисляли, что это призвание, творчество, дело жизни, а вы, то есть ты, вот как сказал – способ мышления и жизни. Интересное определение – перекликается с делом жизни.
- Это не моё определение – это классика.
- Володя, не забывай, Андрей Семёнович, готовит диссертацию по истории педагогики, - вставила реплику Ольга Александровна.
- О, да, тогда понятно.
- Так вот, исходя из такого определения педагогики и педагога, нынешние реформы катастрофически разрушительны для школы и всего образования в целом. Как только реформы превратят всех учителей в нищих наёмных работников, конкурирующих друг с другом за зарплату, для них педагогика перестанет быть способом мышления и жизни, а значит, они перестанут быть педагогами. Все Кузьминковские реформы направлены как раз на разрушение педагогики как способа жизни и мышления. Педагогику пытаются превратить в сферу обслуживания. Педагоги сопротивляются, уходят из школы, деградируют, приспосабливаются, перемены идут не так быстро, как этого хотелось бы нашим реформаторам. Но как только система будет доведена до логического конца и в школе не останется педагогов, а будут лишь голодные и злые наёмники, то образованию в России придёт конец.
- Но на Западе, откуда пришли эти реформы, мы не видим конца образованию. Оно существует и не обрушивается.
- Оно существует на других основаниях: во-первых, на Западе финансирование педагогов в разы больше, чем в России и если в некоторых странах есть такая же большая ставка в 36 часов, которую нам навязывает Минобр, то местные учителя вполне могут перейти на пол или четверть ставки и на эти деньги жить припеваючи. А что в этом вопросе у нас в России? Вспомните распоряжение Президента, когда он потребовал повышение зарплаты в образовании до средней по экономике региона, но повысили не зарплату, а ставку увеличили вдвое и она теперь 36 часов. И с зарплатой мухлёж, вы ведь прекрасно понимаете, как вычисляется средняя зарплата по школе. Если разброс между учительской и директорской зарплатами на два порядка учитывая премии и надбавки, то легко показать, что зарплата порой даже выше средней по экономике.
- То есть ты считаешь, что проблема в зарплате?
- Да, оплата труда должна быть достойной и соразмерной потребностям жизни. Это не я придумал, это ещё Карл Маркс описал.
- Но вроде бы зарплата и в СССР у учителей была низкая.
- Да, её сделали низкой – социалистическая уравниловка – вообще любую профессию с высшим образованием опустили так, чтобы ни учитель, ни инженер, ни врач не очень то отличались бы по зарплате от рабочего. А у нас в Нефтянске зарплаты нефтяников были даже выше учительской, а как только к нам пришёл Лукойл, зарплаты вообще подскочили запредельно, вспомните, как все мужчины стали уходить из школ и вот с тех пор ничего не изменилось: у нас в школе я единственный мужчина и трудовик-пенсионер в третьей, а если мужчины в школу не идут, значит, труд учителя обесценен нашим государством. Вспомните, Владимир Владимирович, как при Горбачёве мужики повалили в школу.
- Да было такое время, но ты прав: в 90-х всё стало рушиться и мы все видели новый исход мужчин из школы. И до сих пор их нет, а это ужасно.
- И это самый главный показатель благополучия школы – наличие или отсутствие в ней мужчин. Но есть ещё и второй момент разрушительности  реформ.
- Какой?
- Это полуприватизация сферы образования. У нас в 90-х приватизировали всё, в том числе и общенародные земные недра и даже сферу образования. Вернее, её сделали местом кормления для определённого круга лиц. А как только такая система устоялась, что-то типа новых феодальных отношений, учителя стали рассматриваются как крепостные, поэтому сравнивать нашу систему образования с западной не стоит – у нас всё вывернуто наизнанку.
- Но получается, что это опять экономический показатель.
- Конечно, образованием занимаются и кормятся с него люди, желающие получать экономическую выгоду. Если остановить реформы в образовании хоть на один год – это значит лишить этих людей финансирования.
- Вот с этим я соглашусь, каждый год нам присылают новые варианты ЕГЭ и ОГЕ, новые стандарты, новые учебники, новые программы, новые образцы заполнения документов, новую отчётность, а для детей – каждый год выпускаются новые пособия по подготовке к этим экзаменам, а кто стоит в списке разработчиков этих пособий – всё сплошь чиновники от образования. На обслуживание ЕГЭ и ОГЕ Минобр ежегодно тратит баснословные суммы, которые утекают в известном ему направлении – идут в карман тем, кто контролирует этот поток денег, но не учителям и не в школу.
- Вот-вот, как говорит Токарев, сфера образования перестала быть сферой государственных приоритетов, но стала сферой частного кормления чиновников.
- Ты с ним знаком?
- Да, он скоро приедет сюда и, кстати, Ольга Александровна, он мне прислал по электронке образцы заявлений в суд о неправомерности удержания людей на работе сверх часов нормированной нагрузки. Но он нам посоветовал, не обращаться в суд, а попытаться договориться с вами.
- Вот как разворачиваются события! – удивился Долин, - Столичный юрист вас консультирует.
- Теперь ты понимаешь, что всё серьёзно? – обратилась к нему Ольга.
- Да, вижу. И понимаю, что пришло время сказать тебе, Андрей Семёнович, зачем мы тебя сюда пригласили.
- Я догадываюсь.
- И зачем же? – не вытерпев, спросила Ольга Александровна.
- Чтобы решать назревшие школьные проблемы: в частности проблему управления.
- Как вы догадались?
- Но это же очевидно, Ольга Александровна: в школе сложилась революционная ситуация: низы не хотят жить по-новому, а верхи не могут это новое навязать низам. А меня, я так понимаю, пригласили как главного революционера.
- Вы неисправимы, Андрей Семёнович, - впервые за вечер сказала с улыбкой Романова, - Но если в первом вы правы, то во втором, ошибаетесь: я хочу, чтобы вас назначили на моё место.
- Меня, революционера?
- Вы не спрашиваете почему?
- Догадываюсь: вы наделали много ошибок, но как человек порядочный, как бывший учитель, хотели бы исправить ситуацию, и, если я не ошибаюсь, вы ведь в глубине души понимаете, что все эти нововведения в школе разрушительны для всех. Всё это вас так перегружает, что я, глядя на вас, удивлялся, что вы так долго ещё держитесь.
- Вы правы и я добавлю к этому, что я хочу заниматься педагогическим творчеством, а не исполнением чуждой мне воли. Вы ведь счастливы, как профессионал.
- Да, моё счастье в том, чтобы учить детей мыслить, вырабатывать у них историческое мышление, и когда я вижу, что мои ученики вырастают порядочными и честными людьми умеющими думать, а не выполнять чужую волю, я счастлив.
- Как жаль, что я не училась у вас, наверное, не наделала бы так много ошибок.
- Андрей Семёнович, это тебе комплимент. – уточнил Долин.
- Ольга Александровна, все мы делаем ошибки, главное их признавать и не упорствовать в них, а поскорее исправлять.
- Вот, она и хочет исправить ошибки и уйти с директорской должности, а на своё место предлагает тебя. Пойдёшь?
- Каждый хороший офицер мечтает стать генералом. Да, я мечтал стать директором, но, видя, во что теперь превратилась эта должность… не знаю, что и сказать.
- Так что, отказываешься?
- Нет, я думаю и взвешиваю. Тут ведь нужно понять, что мне даст эта должность и что я смогу на ней сделать.
- Это правильно: нужно подумать и взвесить. Должность директора даёт много, но и ответственность большая.
- Да, я понимаю, но я хотел бы понять ещё и такой вопрос: что будет, если я откажусь?
- Следуя просьбе Ольги Александровны, я буду искать другую кандидатуру, но она вот хотела видеть преемником тебя. Кстати, Ольга Александровна, можешь объяснить сама, почему ты рассчитываешь на Андрея Семёновича?
- У Андрея Семёновича, поправьте меня, Андрей Семёнович, если я не права, есть хорошо продуманная чёткая позиция по поводу всех реформ и наверняка есть своё видение того, что и как нужно делать, у меня такой позиции и видения не было, я с какого-то момента перестала верить в то, что делала. У других учителей я не вижу ни позиции, кроме недовольства, ни реальной альтернативы, а Андрей Семёнович уже вон проконсультировался у юриста и готов подать в суд и подать пример всем учителям.
- Ольга Александровна, я не хочу подавать в суд, я хочу исправить ситуацию, а для этого просто нужно перезаключить все учительские договоры, Токарев прислал мне образцы новых.
- Но тогда я точно не останусь директором, потому что при таком урезанном финансировании как теперь школа не справится со многими задачами. Ведь, что уж душой кривить, Андрей Семёнович, нынешняя ситуация позволяет использовать учителей бесплатно, а если отказаться от такой системы, то придётся переходить на платные услуги, а это значит, что три четверти детей будут выброшены на улицу.
- Я вас понимаю, Ольга Александровна. И вы, кажется, знаете, что в Жирновольском районе директором работает Виктор Сергеевич Матыков.
- Да вы рассказывали.
- Ты знаешь Матыкова?
- Я проходил в его школе практику.
- А я с ним учился в одном институте.
- Так вы тоже с ним знакомы?
- Ещё бы, но что-то мы давно с ним не перезванивались, он сидит там как в медвежьем углу в своём Жирновольске, власть до него и не доходит. Так что ты хотел рассказать о нём.
- Он в такой же ситуации как Ольга Александровна оказался, и власть до него тоже добирается, а учителя его школы в такой же, как мы – государство придавило своими реформами. Я ему частенько звоню. Так вот они решают проблему в своей школе не так, как мы стали решать.
- Рассказывай, это интересно. – заговорил в нетерпении Долин.
- Они делают всё сообща – на административно-педагогическом совете принимают решения сообща, обсуждают всю ситуацию в общем, проговаривают принципиальные вопросы, дальше в рабочих группах, которые возглавляют завучи или активные учителя, прорабатывают все детали и на новом совещании всё утверждают и закрепляют договорами. В итоге, они фактически живут по своим правилам.
- А приказы Минобра они не нарушают при этом? – спросила Ольга Александровна?
- Я так понимаю, что они всё решают сообща и какой-то своей общей справедливостью умеют жить параллельно всяким приказам из Минобра. Виктор Сергеевич считает, что вся эта дурь реформаторская должна пройти, а ему главное – сохранить школу и детей уберечь от улицы.
- Вот так вот просто: параллельная жизнь!
- А что такого мы же не в столице, мы на периферии жизни. Как говорит Матыков: «Бог высоко, царь далеко, а учителя и дети рядом, вот я сам себе и хозяин». Для детей и учителей он всё и делает.
- Но как я смогу быть сама себе хозяйкой, если я обложена кучей хозяйственных требований: я должна думать о таких вещах, как утилизация или использование пищевых отходов, должна подавать отдельные отчёты по инвентаризации всего имущества школы, должна заполнить «отраслевые паспорта», должна собирать с учителей портфолио и заполнив специальную отчётность выслать в электронном и печатном виде в областной департамент образования; должна постоянно собирать статистику по тридцати разным запросам, кучу разных отчётностей, формы которых меняются каждые три месяца; каждую неделю из области присылают разнарядки на новую отчётность, потом работа с электронными журналами, электронными дневниками – по ним тоже отчётность, но при этом нужно ещё вести обычные журналы, потому что то Интернет зависнет, то программа, а уроки отмечать нужно; потом я должна предоставить кучу обобщённых анализов и всегда срочно, всегда сроки нереальны. Я заставляю завучей, секретарей, учителей всё это делать, но кто-то тихо бастует, как вы, у кого-то нет компьютеров, кто-то их ещё не освоил, а ещё этот профстандарт «Педагог», к которому тоже кучу отчётности. Если бы в школе не было Марии Петровны, так мы вообще бы постоянно все зависали с компьютерными программами, благо она у нас и информатик, и компьютерщик и программист, и секретарь – и всё это в нештатном режиме. Порой она сидит вечерами и просто вводит правильно данные, потому что с таким беспорядочным интерфейсом могут работать только специалисты или отдельные люди. А я ещё не сказала ничего о бухгалтерии – да здесь вообще жуть, у меня уже есть прокурорское предупреждение за неправильно оформленные документы на хлеб в столовую, трижды уже были разборки по поводу неправильно выданной зарплаты, так ко всему этому нужно кроме обычных финансовых документов посылать чиновникам обобщённые сведения по разным службам, сколько было потрачено средств на питание учеников – отдельно все категории, отдельно на зарплату учителям, отдельно за коммунальные услуги – всё по категориям и так до бесконечности – все мои замы занимаются бумагами и текучей отчётностью. Пожарная охрана достала, коммунальщики требуют то одних то других счётчиков – и везде непредвиденные расходы, и их нужно как-то выкрутиться оформить. А когда заниматься нашим профессиональным делом, когда мы будем учить и воспитывать детей? Я молчу о той дикой отчётности, которой обложили учителей. А вы говорите главное – сохранить школу. Да мы теперь не школа, мы теперь комбинат по выпуску образовательной отчётности. Вот, мы тут тоже собирались сохранить школу, ради этого Владимир Владимирович направил меня работать директором, а сам для прикрытия остался в департаменте, и если бы не он, мы бы уже столько раз погорели бы из-за этой самой отчётности, а в итоге что мы сохранили? Я знаю, что мы многое просто уничтожили. А вы о какой-то параллельной реальности. В чём она состоит?
- Ольга, ты напугаешь своими признаниями Андрея Семёновича.
- Нужно быть честной и я хочу понять, как это Матыков выкручивается в такой ситуации?
- Я не вдавался в технологию и алгоритмы этой параллельной жизни, у них там за это отвечает секретарь, завуч и сам директор, но суть их в том, что они так организовали жизнь и так отчётность, что эти две реальности не пересекаются – так вот и выживают. У них школа и для учителей и для детей стала вторым домом. Если хотите, можем вместе к нему съездить и пообщаться.
- Оль, это интересная мысль, я бы тоже съездил.
- Вы, власть, Владимир Владимирович, и я не думаю, что он вам откроет свои секреты, а вот с коллегой он может поделиться и то, я думаю неохотно, хотя мне доверяет.
- А я к нему не как власть приеду, а как старый однокашник.
- А мне с какой стати он станет их раскрывать, я жена начальника департамента.
- Самое главное, Ольга Александровна, мне кажется, что вы, как директор, сохранили недоверие к этим реформам, а это у вас от учителя, от педагога, а не от администратора, а Матыков это ценит в людях, думаю, что с ним можно будет найти общий язык, чем-то заинтересовать.
- Да, вы меня успокаиваете, а разве вы забыли, как я постоянно внушала учителям, что коли школа и учителя получают деньги от государства, то государство имеет право контролировать школу, но это уже патология, это паранойя помноженная на шизофрению, а не желание контролировать.
- Мне кажется, что эта патология объясняется просто: наши чиновники имеют с нашей отчётности кормление. Их работа заключается в отчётности, вот на школу, как на лакомый кусочек и спускают всё новые и новые отчётности.
- Но я наделала столько ошибок и хочу уйти: я столько сил потратила на то, чтобы стать администратором, а вместо этого нужно было поступать как Матыков. Он оказался мудрее.
- Это закономерно, он директорствует давно и уже не тратит силы на то, чтобы утверждать свой авторитет.
- А я тратила на это очень много сил, но больше не хочу.
- Вот какой интересный у нас разговор получился. – подытожил Долин, - Ну так как, Андрей Семёнович, согласишься на должность директора, вместо Ольги Александровны?
- Я прямо сейчас не готов стать директором по нескольким причинам: в ближайшие недели я женюсь.
- Поздравляю, на ком, если не секрет?
- На Галине, дочери Елены Михайловны.
- Вот это новость? Она же вроде в Москве и замужем.
- Была замужем и в Москве, а вот теперь едет сюда за меня замуж выходить.
- Вот это новость, Ольга, ты слышишь?
- Да, и это радует, я надеюсь, она пойдёт работать к нам учителем, а то наши русисты от нагрузки плачут.
- Об этом мы с ней ещё не говорили, но, я тоже надеюсь, она согласится, если такое предложение поступит.
- Отлично, но это только временная отсрочка от решения проблемы, так как, пойдёшь директором?
- Я думаю, Владимир Владимирович.
- О чём?
- О том, что в любом случае Ольга Александровна, мне кажется, должна что-то, исправить сама, не дожидаясь, пока я решусь пойти на её должность и пока всё мы начнём писать заявления в суд. Я могу вам скинуть образцы договоров, что мне прислал Токарев. – сказал Андрей Семёнович, обращаясь к Романовой.
- Это было бы неплохо, но это опять повторять всю историю с договорами, а для меня это просто очередной ужас. Это ведь как-то нужно обосновать.
- Обоснуйте тем, что вы проконсультировались со столичными юристами, сошлитесь на Токарева, его здесь все знают, я дам вам его телефон, вы с ним переговорите, что-то уточните, наверняка он подскажет вам что-то дельное, да он и сам скоро будет здесь.
- Да, Ольга, Андрей прав. Уходить нужно так, чтобы оставлять после себя что-то позитивное. Ну а тебя, Андрей Семёнович, что же всё-таки останавливает?
- Да меня останавливают разные сомнения, и одно очень важное лежит на поверхности: теперь любого учителя можно привлечь к уголовной ответственности за невыполнение им своих профессиональных обязанностей.
- А ты об этом.
- Да, я именно об этом. Ещё не забыл, и никто ещё не забыл, как в единственной Сомовской школе прокуратура таскала Федотову Светлану Кузьминишну, заслуженного старого педагога за то, что мама первоклассника пожаловалась в районную прокуратуру на неё за несоблюдение профессиональных обязанностей и бездушное отношение к её любимому чаду, и это в классе из 39 человек.
- Ну всё ведь кончилось благополучно. Прокуроры разобрались и никто не возбуждал никаких дел.
- Так-то оно так, да только её племянница, Лариса Гайворонская, что училась в областном педвузе и собиралась приехать к нам в Нефтянск учительницей физики теперь наотрез отказалась быть педагогом: пример обращения с её тётей напугал бедную девочку. Я отец двоих несовершеннолетних детей и очень не хочу оказаться на скамье подсудимых из-за дурных законов, а, как сказала Ольга Александровна, её уже прокуратура проверяла.
- Андрей Семёнович, я за два неполных года семь раз сталкивалась с прокурорскими проверками, и трижды пришлось заплатить штрафы: один раз за то, что у нас не было договора об утилизации пищевых отходов с областным центром, та ещё распилочная кормушка,  второй раз – за то, что хлеб нам поставляли из частной пекарни, у которой не было лицензии на продажу хлеба в образовательные учреждения, вы догадались, что это чисто бизнес-война, и последнее – нецелевое использование денег и нарушение регламента, когда мы попробовали организовать дополнительные коррекционно-развивающие занятия для неуспевающих по русскому и математике в началке. Это реальность. Я думаю, что и Матыкова не меньше дёргают. Но он как-то выкручивается.
- Да его тоже дёргают, как послушал за что, аж тошно стало. Но у него связи.
- Если в этом дело, я предлагаю этот вопрос решать через меня. Мы с Ольгой Александровной из 7 прокурорских атак отбили четыре. Я буду вам помогать и защищать в таких случаях. Кроме прокуратуры, директора насилуют вышестоящие власти. Предлагаю сейчас поставить наш разговор на паузу и вернуться к нему ещё не раз, а нам с Ольгой Александровной нужно ещё съездить к Елене Михайловне и поздравить её с днём учителя, извиниться за своё поведение.
- Да, Андрей Семёнович, и вы меня извините за последний педсовет.
- Ольга Александровна, я ваше извинение принимаю, ведь понимаю, что вы в очень трудной ситуации оказались.
- Спасибо вам Андрей Семёнович.
- И вам спасибо за доверие: не ожидал, что вы меня предложите на свою должность.
- Вы себя недооцениваете Андрей Семёнович. Так что мне можно рассчитывать на вас?
- В последние годы я перестал мечтать стать директором, но когда-то мечтал… мечтал стать таким же директором, а то и лучше, чем Матыков… обещаю всё взвесить, обдумать, посоветоваться с будущей женой, с Матыковым и дать ответ. По крайней мере, я очень рад вот такому откровенному разговору. И откровенно хочу сказать, что у меня были другие планы на ближайшее будущее.
- А какие, если не секрет?
- Я говорил вам о Токореве, мы с ним учились вместе, он юрист и так же смотрит на ситуацию в стране как и я. А я пришёл к выводу, что единственным надёжным средством сохранить школу и от разрушения, а учителей от деградации — это создавать профсоюзы. Саша, как раз обещал мне помочь с юридической точки зрения организовать учительский профсоюз. Я рассчитывал быть учителем и организовывать профсоюз, а вы вот предложили идти в директора… и я должен для себя понять, смогу ли я создавать профсоюз, будучи директором?
- Вот как получается, вас все называют революционером, а вы оказывается хотите создавать профсоюз.
- Да, именно, Ольга Александровна. Чтобы организовать протест, организованный протест одуревшей власти, нужен профсоюз. Чтобы защищать учителей от произвола чиновников и прокуроров, нужен профсоюз, чтобы отстаивать свои человеческие и профессиональные права, нужен профсоюз.
- Вот что значит у человека историческое образование. Но я думаю, Андрей Семёнович, что возможностей организовывать профсоюз у тебя в качестве директора будет больше, сможешь изнутри понять всю кухню нынешней школьной системы. И здесь можешь рассчитывать на мою поддержку из депертамента, тем более, что профсоюз — это легальная форма сопротивления деградации ситуации в школе и стране.
- Спасибо за добрые слова, но в любом случае, я должен всё взвесить, прежде чем принять предложение стать директором. Спасибо вам за доверие — это очень и очень приятно осознавать, особенно учитывая то, что это предложение исходит от вас, Ольга Александровна.
- И вам спасибо, что откровенны и что не отвергаете предложение сразу.
- Присоединяюсь, Андрей Семёнович, к Олиной благодарности. Вы кажется принесли букет и подарок для Елены Михайловны.
- Да, и вот передавайте ей от меня привет, поздравления и вот этот маленький подарочек, я тоже ей приготовил, но она не пришла на концерт.
- А что это если не секрет?
- Это модем и вайфай-роутер в одном устройстве, чтобы ловить Интернет и передавать его дома без проводов.
- Вот так новинка, как раз для наших деревень. – сказал Долин.
- Ой, как здорово. Ладно, - взяв коробку, сказала Романова, - передадим, мы ей тоже везём подарки. И ещё раз вас поздравляем с праздником.
- Спасибо, взаимно.
- До свидания, Андрей Семёнович.
- До, свидания, Ольга Александровна и Владимир Владимирович.
- До свидания, Андрей Семёнович.


Разговор супругов

Долин и Романова заехали домой и в магазин, а потом поехали в Добринку, с большим набором подарков, заехав за цветами к строй чете учителей Егоровых, что жили у самой реки.
- Я не знаю, как мы сможем начать разговор?  - Проговорила Романова.
- Начать нужно с извинения. – Ответил Долин, - Как только приедем, сразу нужно извиниться, именно извинения снимут то напряжение, что теперь в тебе и ней.
- Ты так думаешь, думаешь, что, если я извинюсь, она простит меня и перестанет обижаться, ведь, Володя, я же обидела её, обидела сильно. Она так много сделала для меня, была что вторая мама. А я поступила с ней как мачеха с падчерицей: выгнала из школы, из её второго дома. Я не представляю, каково ей было. Я ведь наблюдала за ней, когда она уходила из школы, И я почувствовала, как ей было тяжко, она оборачивалась и смотрела на школу… вот так вот увольняться да ещё и по иронии судьбы в день учителя. Лучшего учителя в области уволили в день учителя! Как скандально звучит для нашей прессы.
- Оля, успокойся, наши журналисты все под контролем Единой России. Никто никому не даст печатать пасквили на школу, потому что власть не заинтересована в решении проблем, ей бы всё решить по-тихому. Не в этом дело, не думай о том, что кто и что скажет – твоя главная цель, чтобы тебя простила и поняла Елена Михайловна.
- А как я могу оправдаться перед ней, как она меня простит?
- Я думаю, что в душе она тебя давно простила и оправдала, такой она чуткий и понимающий человек. Ты сама перестань себя ругать, иначе пока ругаешь себя, то не поверишь в то, что тебя простили другие.
- А как не ругать себя, если я плохой руководитель и неблагодарный человек.
- В этом всё и дело, Оленька: ты оказалась в двух ролях – руководителя и просто человека. Руководитель в тебе на какое-то время победил человека, а из-за этого и твои ошибки. Но поверь, Елена Михайловна тебя поймёт, ведь она работала в своё время, пусть и давно завучем, замещала директора в отпуске и понимает, что порой трудно совмещать в себе две ипостаси – простого человека и руководителя. Потерпи, вот приедем к ней, я сам первый извинюсь перед ней и ты увидишь, как она растает, как сама попросит у тебя прощения, ведь она замечательный мудрый человек, она умеет думать и прощать, она один из немногих учителей, у кого так замечательно развита самокритичность, я ведь её немного знаю и мне ты можешь доверять, надеюсь. И потом, ты ведь теперь в ипостаси простого человека, а не директора и мы оба едем извиниться за то, что забыли, что давно не приглашали её к себе. Поверь, часть вины я беру на себя. Ты только сама себя прости.
- Пытаюсь.
- А ты представь, что она уже простила, что мы уже помирились с ней и уже едем домой. Закрой глаза и представь, что всё уже позади…
Ольга некоторое время молчала, а потом улыбнувшись заговорила:
- Знаешь, Володя, за что я тебя люблю?
- Даже интересно: за что?
- Ты неисправимый оптимист: твоя жена сделал дикую ошибку, а ты так спокойно рассуждаешь о том, что меня простят, и говоришь это так убеждённо, что я начинаю тебе верить. Ты переносишь меня во времени в будущее, всегда и всё можешь объяснить и всегда призываешь потерпеть.
- Ну уж и не долго терпеть вот проезжаем Сомово. Я чувствую, что ты успокоилась.
- Да, почти, полностью успокоюсь, когда действительно всё будет позади.
- Давай так, я иду первым, первым прошу у неё прощения, дарю цветы, и подарки, а за мной идёшь ты и тебе так будет легче, и Елене Михайловне.
- Ладно, договорились. А как ты думаешь, Бурдюков согласится?
- Вот этого я не знаю, но поскольку он знаком с Матыковым, то скорее всего он будет с ним консультироваться, и вечером, как вернёмся домой, я позвоню Сергею Викторовичу и спрошу его впечатление.
- Да, а знаешь, я ведь из-за своей гордыни не поехала к Матыкову, когда он приглашал на областном собрании приехать к нему в школу и посмотреть, как что.
- Он тебе предлагал и ты отказалась.
- Да, как видишь.
- И даже не сказала.
- Я же говорю, что моя гордость и честолюбие подводят меня постоянно.
- А я вот тебя как раз и полюбил тебя за твоё честолюбие, за твоё желание быть самостоятельной, за умение аргументировано спорить, а не соглашаться с начальством.
- Ты поворачиваешь так, будто это достоинства.
- Это и достоинство и слабость.
- Так всё же достоинство или слабость?
- Кода ты права, то твоя гордость делают тебе честь и я горжусь тобой, а когда ты ошибаешься из-за своей чрезмерной гордыни, мне жалко тебя и я могу тебя пожалеть, а это для меня так приятно: когда я жалею тебя, ты представляешься мне маленькой девочкой, почти доченькой. А я чувствую себя таким большим и нужным тебе мужчиной, который защитит тебя и поможет тебе…
- Я сейчас расплачусь от жалости к себе.
- А я вот торможу и пожалею тебя, иди ко мне на плечико, моя маленькая девочка, поплачь и расскажи, кто тебя обидел, я завтра же с ним разберусь по-мужски.
- Ты такой хороший, Вова, я тебя люблю, и я так хочу стать мамой, чтобы тоже кого-то жалеть, о ком-то беспомощном заботиться. Скажи, ты меня любишь?
- Очень-очень, Оленька, ты самый близкий для меня человек в этом мире.
- И ты, Вова, давай поедем скорее к Елене Михайловне.
- Давай, только ещё минутку постоим, тут уже рядом, через десять минут будем у её дома, вон впереди поворот на Добринку.
Долин и Романова постояли на обочине какое-то время и поехали дальше.


Гости

Елена Михайловна, находясь под впечатлением от разговора с дочерью, потихоньку убиралась в доме, всё расставляла по местам, перемывала посуду и перебирала в мыслях все события дня, и из-за этого было лёгкое возбуждение, мысли перебегали с одного на другое, но всё больше сосредотачивались на дочери и её будущем, в котором она видела себя счастливой бабушкой. Она и раньше детей Андрея воспринимала как своих родных, потому что его самого всегда считала родным: в своё время уже видела его своим зятем, но потом всё перевернулось, а отношение к нему, как к родному, осталось. Она как бы хранила его любовь к дочери в своём сердце и теперь была счастлива и за Андрея, и за Галочку, и за детей, и за себя. Теперь она мечтала, как станет законной бабушкой, и ей так захотелось позвонить своим новым внучатам, услышать их голоса, но на часах было ещё только начало седьмого. «Скорее всего, они ещё в саду. А я ведь могла бы с ними сидеть иногда и даже делать им каникулы от детского сада, особенно в ноябре и апреле, когда чаще всего болеют дети. Вот нужно будет ещё купить ниток, связать что-нибудь и перештопать им все носочки и варежечки, приготовить их к зиме, проверить всю одёжку. Серёжа, хоть и хозяйственный, но всё же исходит из практичности там, где можно было бы исходить из красоты, особенно одевая Настеньку. Как я рада, что так вот всё случилось и даже уход из школы теперь воспринимаю спокойней, теперь я буду нужна им в помощь и теперь я бабушка. И теперь у меня будет время закончить книгу, и ещё нужно будет организовать кружок, благо, дети взялись помочь. И вообще, как здорово, когда нас любят, как я рада за Галочку и Серёжу. Как бы сейчас радовался Андрюша. Ой, позвоню Вале, поделюсь радостью.» И с этими мыслями Елена Михайловна вытерла руки и стала звонить подруге. Но вспомнила про Мишу и сперва отправила ему СМС с подписью Волкова Лена.
- Алё, Валя.
- Да, Леночка, слушаю, слушаю, что-то радостное слышу по твоему голосу.
- Да, ты представляешь: Галочка решила родить от Серёжи и выйти за него замуж.
- Постой, постой, Галочка же замужем.
- Ой, я тороплюсь и не сказала, что она расходится с Игорем, он оказался чалд-фри. И из-за этого у них не было и не будет детей, а она хочет стать мамой.
- А, это эти такие вечные дети, ищущие свободы от детей… прости меня за каламбур.
- Да, именно так Галчонок и сказала, махровые эгоисты. Так вот, она позвонила и обрадовала, так что я теперь буду официально бабушкой Настеньки и Андрюши. Надеюсь, что как молодожёны распишутся, Галя их усыновит.
- Ой, какая радостная новость, разреши мне, новоиспечённая бабуська, разнести её на хвосте по всему Нефтянску.
- Валя, прошу тебя, ты шутишь.
- Да где мне шутить, я так рада за Галочку и Серёжу. Мне всегда было его жалко, он ведь на своей бывшей женился с горя: хотел затушить его новой любовью, а вышло, что новая любовь оказалась ложной. Ты уже всё обдумала?
- Да, вот стала обдумывать и вспомнила об Алёше и тебе, так захотелось поделиться радостью, я так счастлива давно не была.
- Вот как всё развернулось в один день. Утром ты была грустной, а теперь слышу твой голос и представляю, что наверняка светишься от счастья.
- Свечусь, ты права. И теперь чаще буду к тебе в гости забегать. Я предложила галочке разменять Серёжину и нашу двушки на четырёхкомнатную, чтобы им просторно было.
- Да, кстати, ты общаешься с Добряковой Машей, что в школе была Латышевой?
- Редко, а что?
- Она же у нас работает в регистрационной палате, через неё проходят все сделки. Мы с ней соседи, я могу поспрашивать на счёт четырёх комнатных.
- Вот будет здорово, Валечка, как хорошо, что тебе позвонила.
- Да, и мне приятно такие новости узнавать первой. Спасибо, что доверяешь свою радость мне. А уж представляю, сколько теперь у тебя хлопот будет.
- Ой, и не говори, но такие хлопоты в радость.
- А ещё у меня новость — Беляков Миша объявился в одном автобусе ехали, хочет здесь обосноваться, а женат, знаешь на ком?
- И не представляю, но по твоему вопросу догадываюсь, что я её знаю.
- Знаешь ещё как и будешь ей рада очень.
- Это или Лиля Сладько, или Рита Черепкова. О них я ничего не знаю.
- Записывай телефон Мишин, а жена его — Рита, ты отгадала.
- Во как интересно.
Елена Михайловна продиктовала номер телефона.
- Ты ему по этому номеру дай СМС и подпиши, кто такая. Ой, погоди, Валя, кто-то подъехал и звонит в калитку. Давай я тебе перезвоню попозже.
- Конечно, Леночка, перезвони, я не раньше десяти спать ложусь, читаю на ночь, а засыпаю по-разному.


Через калитку прошли двое: мужчина и женщина. В них Елена Михайловна узнала Ольгу и её мужа Владимира. Сердце забилось в тревоге: «Как это они так неожиданно? С чего начнём разговор?» Елена Михайловна поспешила на веранду, что была пристроена к сеням, открыла дверь, а на крылечке уже стоял Долин с букетом цветов и большой сумкой, а за ним – смущённая не меньше Елены Михайловны с пакетами в руках Ольга Александровна.
- Здравствуйте, Елена Михайловна, вот приехали с Ольгой Александровной просить у вас прощения, поздравить вас с днём учителя и поблагодарить. Вот это вам от нас с Олей – сказал он протягивая ей цветы.
- Здравствуйте, Владимир Владимирович, цветы какие красивые, проходите же, а я так растерялась, увидев вас в окошко, … - проговорила старая учительница, пропуская гостей в дом. Первым вошёл Долин и сразу заговорил:
- А мы вот решили сюрпризом. Простите нас, Елена Михайловна.
- Да за что же мне вас прощать?
- За то, что благодаря вам мы с Олей встретились, но вот забываем о вас и давно не приглашали в гости и к вам не приезжали. Так что вот приехали загладить свою вину…
- Спасибо, что приехали, мне всегда приятно встречать гостей. Вот сюда ставьте обувь, но не снимайте куртки, их снимите в сенях, там теплее, а вот вам гостевые тапочки: эти вам Владимир Владимирович, а эти… - с этими словами Елена Михайловна осеклась, не зная, как обратиться к Ольге.
На выручку пришёл Долин:
- Елена Михайловна, а давайте по-простому как раньше: вы меня звали Володей, а Олю Оленькой, а то мы как чужие.
- Да, Володя, ты прав. Здравствуй, Оля.
- Здравствуйте, Елена Михайловна, простите меня.
Какие-то секунды обе смотрели друг на друга, без слов прося друг у друга прощения.
- И ты меня прости, Оленька. – с этими словами учительница сделал шаг навстречу своей бывшей ученице, - прости и дай я тебя обниму, а ты Володя, подержи цветы.
Обе женщины обнялись и чуточку прослезились.
- Вы простили меня, Елена Михайловна?
- Простила и, надеюсь, ты меня тоже.
- Вас простила, а себя ещё нет.
- Давайте проходите в большую комнату, там поговорим, выпьем чаю, и всё уляжется само собой, я простила и ты прости себя.
- А у нас не только чай, Елена Михайловна, у нас ваше любимое мускатное из Массандры. – поддержал разговор Долин.
- Ой, вы помните, мой вкус. А ты же за рулём.
- А я за рулём не пью, а ради тоста у меня есть замечательный виноградный сок.
- Ну тогда я за вас спокойна, но я сегодня уже пить не буду, мы и так с Валентиной Ивановной сегодня уже выпили по полрюмочки её клубничной настойки - сердце пошаливает, лучше с тобой сока.
- И я тогда с вами - сока, а вино пусть останется до другого раза. - присоединилась Ольга Александровна.
- Да, а вот здесь ещё всякая закуска. – продолжал Долин, - А у Оли школьный подарок. И ещё вам Андрей Семёнович передал чудо модем-роутер.
- Ой, как приятно столько подарков.
- А вот этот подарок от нас с Олей. – с этими словами Долин достал из сумки набор дисков – это классическая музыка, начиная от Моцарта и кончая Стравинским, самые лучшие исполнители, лучшие концерты. Мы хотели подарить вам к Новому Году, но решили, что сегодня лучше, вы ведь любите классику.
- Обожаю.
- Это Оля летом купила, когда были проездом в Питере.
- Спасибо, Оленька, что не забыла.
- А вот это всякая закуска уже готовая и сладости.
- Да, вы просто пир тут приготовили и привезли, а у меня только протёртые ягоды к чаю.
- Вот и здорово, вы так вкусно готовите эти ваши сыренья, что мы с удовольствием попьём чаю.
Когда стол был накрыт и все сели, Долин хотел, было, уже произнести тост, но его перебила Ольга.
- Вова, дай я скажу первой.
- Ой, конечно, Оля, говори.
- Елена Михайловна, знаете, я сегодня решила уйти с должности директора, и в этом решении вы мне помогли своим уходом, за это вам спасибо, а за то, что я была с вами так груба и жестока, простите, пожалуйста.
- Ты уходишь с этой должности?
- Да, я сама себя ломаю и людей стала ломать. Не хочу этого.
- Володя, я думаю, стоит поддержать Олю, сказала Елена Михайловна обращаясь к Долину. – А я тебя поддерживаю, Оля. Правильное решение – на руководящих должностях мы, женщины, теряем свою женственность и обаяние, если нас ставят в жёсткие нечеловеческие условия. Правильно решила.
- И это первое моё решение, когда я поступилась своей гордостью ради самосохранения и восстановления своей женственности и души. Вы правы, я так хочу детей, а у меня из-за этой нервотрёпки и административного восторга, что меня охватил поначалу, только выкидыши. Вы ведь правильно меня два года назад спрашивали, моё ли это дело – быть директором. Но тогда во мне заговорило честолюбие, а сегодня наконец-то проснулся здравый смысл и желание жить для себя, для семьи, для нас с Володей, а не ради высоких слов, не ради какого-то долга перед государством и властью, детьми и их родителями.
- Это уже не долг, Оля, это насилие над собой. Помнишь, я учила вас делать домашние задания не из чувства долга и желания получить отметку, а из желания понять и решить задачу, найти лучшее решение, чтобы выполнение заданий радовало и подзадоривало вас. И лучше не делать домашнее задание вообще, если нет радости от его выполнения, чем насиловать себя чувством долга. Я сама признаю лишь одно правило в жизни – нужно заниматься лишь тем, что приносит нам удовлетворение и радость, делает нас лучше и мудрее, тогда то, что мы делаем, будет приносить пользу не только нам, но и людям. Правильно ты говоришь, нужно жить для себя и семьи, а ты жила ради идеи, спущенной сверху, ради ненужных и порой вредных реформ школы. И я вижу, что эта задача – быть директором да ещё в период непрерывных реформ – тебя уже ничем не привлекает, а напротив вызывает лишь раздражение, значит это не твоё, Оля, совсем не твоё, тем боле в таких условиях, что теперь сложились в школе. Но чтобы это понять, нужно было время. Главное, что ты поняла, что жить нужно и для себя, и для семьи. И я предлагаю, поднять первый тост за тебя Оля, и за то, чтобы ты нашла себя и своё место и за вашу семью, за тебя Володя.
- Спасибо за такие слова, Елена Михайловна.
- Спасибо, Елена Михайловна, нам с Олей действительно нужно подумать и о себе.
Ольга только пригубила фужер с соком и снова заговорила.
- А вы знаете, Елена Михайловна, когда мы сюда ехали, я всё переживала, боялась, что у нас не получится разговора и вы не простите меня, а теперь я просто чувствую ваше прощение и доброту ко мне, спасибо вам, Елена Михайловна, ведь если бы не вы, я так и продолжала бы насиловать себя и учителей. И ещё я благодарна вам, Елена Михайловна, вы своим уходом просто вывели меня из административного ступора, вы были последней каплей, переполнившей чашу моего сомнения.
- Ты сомневалась?
- Да.
- Знаешь, я вот сейчас подумала, что мне нужно было бы прийти к тебе раньше и поговорить, ещё весной после окончания учебного года, а так мы стали отдаляться друг о друга, и ты осталась один на один со своими сомнениями. Но я сейчас так рада, что ты уходишь, что ты поняла, что это не для тебя теперь и что вы приехали, ведь мы не встречались вот так вот, как теперь, давно.
- Да, вы правы и это моё упущение, дорогие женщины, последний раз мы встречались на 8 марта у нас.
- Ну вот, мы все себя виним, а это признак, что мы друг друга простили, так давайте же простим и сами себя, раз всё так хорошо получилось. – сказала Елена Михайловна.
- Тогда я поднимаю бокал с соком за то, чтобы мы простили друг друга, но ещё и самих себя.
- Да, поддерживаю тебя, Володя.
- И я, кажется, себя начинаю прощать рядом с вами, Елена Михайловна, давайте за прощение всех нас и самих себя, и чтобы почаще встречаться.
- А знаешь, Оля, я думаю, что мы теперь чаще будем встречаться, потому что ко мне приезжает совсем Галочка и ещё собирается выйти замуж за Бурдюкова.
- А мы знаем эту приятную новость, нам Бурдюков сам всё рассказал.
- Вот как, значит, быстро распространяются новости.
- Завтра об этом будет знать весь Нефтянск – такие новости у нас всегда распространяются со скоростью звука или телефонного звонка.
- Это уж точно, Володя, а сколько у нас населения на сегодня в городе?
- Населения точно не знаю, что-то около 18-19 тысяч, но не более 20, а вот детей школьного возраста три с половиной тысячи и дошкольного около тысячи, итого, четыре с половиной тысячи, а почему вы спросили.
- Да за последнее время он опустел, многие уезжают семьями, а тут вот мой Галчонок возвращается – это такая радость – на одного человека станет больше, а если она родит от Андрея, то ещё больше станет. И если ты говоришь, что около 19 тысяч, то население Нефтянска сократилось на 7 тысяч с 90-го года.
- Да, убыль большая, в нашем доме свет вечером горит только в половине окон, есть всегда тёмные квартиры, а ведь было такое время, когда и фонари не нужны были, так было светло.
- Так теперь ещё и экономят.
- Из-за экономии изменился даже облик города: исчезли палисадники. Вспомните, у каждого дома были палисадники, а в них обязательно цветочные клумбы, а как поставили счётчики на воду, палисадники исчезли, возле домов пустые клумбы заросшие сорняками. А прежде на первое сентября дети несли свои, выращенные в палисаднике или саду цветы: астры, хризантемы, георгины, цинии, флоксы, петунии, гребешки, лилии, розы, даже космеи-красотки и обязательно гладиолусы, я так люблю гладиолусы, и все букеты разные, собранные мамами и самими детьми, а теперь несут одинаковые из заморских цветов без запаха и индивидуальной прелести.
- Вы правы, Елена Михайловна, облик города при капитализме стал хуже, нет палисадников и цветов, вместо них запустение и сорняки. И это не только у нас в Нефтянске и Жирновольске, даже в Москве мы были этим летом и вы знаете, большей дикости нигде не видели – это отсутствие туалетов у метро, хорошо нам местные подсказали, что зайдите в какую-то кафешку, что-нибудь купить и там, наверняка можно найти туалет, но это же ненормально, когда в столице нет общественных туалетов, даже там, где они были в советское время, по моей памяти, сегодня их нет. Но у нас ещё кое-где всё же остались маленькие оазисы красоты. И мы как раз, зная, что вы любите цветы из палисадника, привезли вам наших нефтянских, это из палисадника Егоровых, у них для вас попросили. Они, кстати, вам привет передавали.
- Как они поживают, я давно с ними не виделась.
- Оба уже совсем преклонные старики, Юрий Алексеевич, после инсульта оправился, но не особенно, а Валентина Ильинична ещё бегает живчиком, но уже сама говорит, что не та стала, как была раньше. Но что там говорить – возраст уже за 80 у обоих перевалил. Но так живут дружно и оба ещё рисуют, рукодельничают.
- Как они выживают на пенсию?
- Да вот пчеловодством Юрий Алексеевич занимается, потом подсобное хозяйство, огород и рукоделье, что зимой делают, летом продают.
- Натуральное хозяйство…
- Да, Елена Михайловна, по-другому не получается, пенсии мизерные.
- Да, вот теперь пожалела, что не пришла на концерт сегодня, я ведь давно их не видела.
- Елена Михайловна, не волнуйтесь, Василий Васильевич Байков предложил мне сегодня через департамент организовать на осенних каникулах встречу ветеранов-учителей: и тех, кто ещё работает, и тех, кто уже на пенсии. Я уже занёс это в свой план на ноябрь. Вот там и встретитесь все.
- Ой как это здорово, Володя, а то мы стареем, и умираем незаметно, а для учителей, это особенно тяжело: в школе много внимания, а вышел на пенсию, и все начинают забывать…
- Я думаю, нам нужно сделать или в краеведческом музее отдельные стенд о учителях города, или при департаменте, или в библиотеке. Так чтобы все учителя там были бы представлены, но больше всего, мне кажется, нужен сайт, где была бы вся история учительства района, это даже лучше музея будет, потому что и места много не займёт и каждый учитель может зайти и посмотреть, оставить запись, фото, воспоминание.
- Да, это хорошее предложение — сайт, вы правы, Володя.
В этот момент у Долина зазвонил телефон, и он, вынув его из кармана, сказал, что звонят из области и он выйдет на веранду, чтобы не мешать разговору. Елена Михайловна и Ольга остались одни. И Елена Михайловна, положив свою руку на руку Ольги сказала тихо и душевно:
- Спасибо, что приехали, Оля, мне было не по себе, а теперь я рада за тебя. Скажи, чем хочешь заняться после директорства, возьмёшь мои классы?
- Конечно, возьму, но много не хочу набирать, мне нужно здоровьем заняться.
- Это правильно и спасибо, что возьмёшь. Знаешь они ко мне сегодня приезжали, предложили организовать кружок здесь в Добринке, обещали спонсоров и помещение найти, предложили мне создать сайт и выложить на нём видеоуроки. А я хочу закончить свой задачник, поможешь мне всё отредактировать, там и те ещё задачи, что мы с тобой разрабатывали.
- Это тот познавательной курс задачек, что вы ведёте на кружке?
- Да он самый. У меня всё кажется в сборе: задачки разбиты по тематике и уровням, но вот с описанием методики проблемы. Рассчитываю на твою помощь.
- Что вы, Елена Михайловна, чем же я вам могу помочь?
- Ты всё-таки закончила МГУ, много сама занималась теорией и методикой преподавания, я же помню твои курсовые и общеметодические статьи — у тебя хороший методичный слог, пишешь лаконично, развёрнуто и всё логично, ничего лишнего, а я вот вести уроки могу, задачки придумываю, учу их решать, но описывать, систематизировать методически свой опыт мне трудно, потому и рассчитываю на твою помощь. Но для этого нам с тобой нужно посидеть несколько часиков, чтобы нас никто не отвлекал и разобраться во всём. Будем соавторами.
- Что вы, Елена Михайловна, в соавторы… вы ведь такой колоссальный труд проделали, а меня в соавторы.
- Знаешь, Оля, давай начнём и ты сама увидишь, что ещё много нужно всего сделать, чтобы получилась хорошая книга для учителей, родителей и даже самих детей.

Они ещё долго разговаривали, пока Долин звонил: от него потребовали срочного отчёта по дню учителя, оказалось, что с утра был разослан по районам файл с требованием заполнить его и выслать в область. Все сроки вышли. Долин объяснил, что всех людей, в том числе и секретаря отправил на организацию праздника, поздравление работающих учителей и ветеранов, организацию всей торжественной части с вручением подарков, премий, грамот, поэтому никто письмо и не читал. Выслушав сочную нотацию и предупреждение получить выговор, со всем согласился и заверил высшее начальство в том, что сейчас позвонит секретарю и все данные будут готовы к 24:00. После этого он перезвонил секретарю и своему заму и попросил обоих приняться за работу, пообещал дать отгулы за внеурочную работу.
- Елена Михайловна, Оля, извините, у нас в честь праздника разборки и очередная бредовая отчётность. Мне сейчас же нужно ехать в департамент, самому взглянуть, что там за такая срочная отчётность и перезвонить секретарю Куракиной (начальнику областного департамента образования, что только что ему звонил и отчитывал лично).
- Да, конечно, Володя, поезжайте уже поздно, а от меня вот вам баночка чёрной смородины, протёртой один к одному с сахаром, только держите в холодильнике.
Распрощавшись с гостями, вторыми за сегодняшний день, Елена Михайловна вновь принялась за уборку посуды и стола.


А супруги Долин и Романова ехали домой и обсуждали проведённый вечер, Ольга рассказала о предложении Елены Михайловны совместно дописать и издавать книгу. А он рассказал ей о глупости и дикости нападок Куракиной, желающий на место Долина поставить более покладистую женщину — ей не нравилось, что Долин никогда не спорил, всегда соглашался с начальством, но делал это так, что начальство начинало себя чувствовать идиотами и хамами. Об этом Долину рассказывали свои люди из области, но сам он никак не мог понять, чем же он так пробирал своё начальство. Ольга высказала свою догадку:
- Из того, что я слышала прежде, ты разговариваешь с ней так, будто вы на равных, я не могу передать за счёт чего это ощущение возникает, может быть из-за твоей вежливости, спокойствия, от делового тона, на котором она общаться не может, у неё типичный тон требовательного начальника. В тебе она не может почувствовать своего подчинённого, и при этом ты профессионал, с которым она вынуждена считаться, она ведь никогда не работала в образовании, закончила институт лёгкой промышленности и все возможные курсы руководителей, вечно была в замах всех административных должностей, но ума и опыта ей это не придаёт: в образовании она ноль.
- Да соглашусь с тобой. Так уже подъезжаем, может быть, давай так, я сейчас выйду у управы, а ты поезжай домой.
- Давай, наоборот, ты меня завозишь домой и едешь в департамент, а потом, назад приедешь, так будет быстрее.
- Пожалуй, ты права, так будет быстрее.
- Я тебя очень-очень люблю, Володя.
- И я тебя, Оленька.
- Приезжай скорее, буду ждать, постараюсь не заснуть, почитаю что-нибудь.
- Ладно, но если заснёшь, тоже хорошо, тебе нужно отдыхать после такого напряжения. А я приду потихоньку и тоже лягу, если заснёшь.
- Ладно, только поцелуй меня в губки, как придёшь.
- Я не разбужу тебя?
- А я и хочу, чтобы ты меня разбудил.
- Может лучше, когда буду уже спать ложиться.
- Да, конечно, а теперь я тебя поцелую и пойду.
Они обнялись, прижались нежно губами, потом Ольга уже хотела отстарниться и идти, а Владимир, никак не хотел её отпускать. Но всё же она вырвалась.
- Зачем ты так меня целуешь и вырываешься?
- А чтобы ты скорее домой пришёл, вот а, - и она показала ему язык.
- Ты просто проказница, ладно, еду, пока, постараюсь быть через полчасика.

Но через полчасика не получилось, когда он приехал в департамент, оказалось, что пришло личное письмо от Куркиной, в котором она требовала лично всех своих подчинённых звонить ей лично, когда будут готовы отчёты, потом присылали бы ей и она сама смотрела бы их, слушала комментарий и задавала бы вопросы, при этом она уже дважды по городскому телефону звонила в департамент и справлялась, не приехал ли Долин, требовала, чтобы сразу перезвонил ей лично по рабочему телефону. Узнав это, Долин сразу понял, что домой он не сможет улизнуть в это вечер, у Куракиной была такая манера держать всех своих подчинённых на контроле. Долин сразу позвонил Ольге и объяснил ситуацию. И не успел он позвонить жене, как тут же позвонила Куракина, с которой опять ему пришлось объясняться. Дальше «работа» кипела во всю, он не вмешивался в процесс формального бессмысленного заполнения таблиц, попросил ему сразу доложить как всё будет готово, сказал, что сам сейчас всё посмотрит и ушёл в свой кабинет. Секретарь и его зам справлялись и без него, лишняя суета только мешал бы.


Старые друзья

Посидев в кабинете, просмотрев требование Куракиной ещё раз, он набрал личный телефон Мытыкова.
Матыков сидел дома в своём «кабинете», маленькой комнате, им самим спроектированного дома, просматривал новые виды отчётности, спущенные их областного департамента образования. Вдруг зазвонил мобильник – звонил Долин:
- Володя?
- Здравствуй Сережа.
- Здравствуй, ждал, что ты позвонишь.
- Наверное, разговор с Бурдюковым так проинтерпретировал?
- Именно так и есть. И как я понимаю, ты хочешь узнать моё мнение о Бурдюкове, как о будущем директоре?
- Да, ты прав, он тебе всё рассказал, я вижу.
- Знаешь, он малый умный, опытный педагог, к тому же хороший аналитик: всё любит сам продумывать, но при этом, как я о нём знаю, всегда прислушивается к мнению других людей, а это для директора очень нужная привычка. Но захочет ли он быть директором, я не знаю, пока он сомневается, я ему откровенно сказал о всех плюсах и минусах административной работы – теперь он переваривает.
- Напугал что ли?
- Нет, зачем же пугать, рассказал всё как есть – врать просто не стал, но и агитировать или отговаривать тоже не стал.
- Понятно, он и нам с Ольгой сказал, что прежде хотел быть директором не хуже, чем ты, но теперь действительно сомневается.
- Правильно делает: будь я на его месте сейчас, тоже десять раз всё взвесил бы. Он сказал мне, что подумает и ещё позвонит, чтобы окончательно прояснить все принципиальные вопросы. Ну а содержательные – я ему помогу освоить, если только решится запрячься в директорское ярмо.
- Ну так уж и ярмо.
- А ты спроси у своей жены, Володя, она же не будет тебе врать. Спроси, чего она вдруг решила уходить?
- Да, она вот сорвалась, видимо ты прав.
- Так я тебе говорю, что директорская должность теперь – это совсем не то, что было в советское время, и даже не то, что было до прихода этих двух из ларца одинаковых с лица: Фурсенковского и Ливановкина. Сейчас это борьба нервов: или начальство меня своими циркулярами и требованиями отчётов, или я их отписками. Хороший директор теперь должен быть громоотводом от приказов власть предержащих, чтобы мои учителя думали о детях, а не о том, кому больше достанется финансовый пирог, не о том, чтобы сутками заполнять ненужные формуляры и отчёты, и чтобы ещё время на личную жизнь оставалось.
- Ольга как раз и не пыталась быть громоотводом, напротив, перенесла все требования на учителей, но что-то тоже не выдержала.
- Так это ещё опасней, чем громоотводом быть. Это же всё равно через себя ток пропускать, да ещё и в обратную сторону получать отдачу. Меня током бьёт с одной стороны: сверху, но я отбрыкиваюсь и только, лазейки ищу, чтобы чиновников от образования надуть, а она через себя ток пропускала в одну сторону, а потому её разрядами било в обратную, да ещё сколько статического напряжения в ней оставалось. Я после каждого рабочего дня прежде чем уйти из своего кабинета сажусь в позу йога и просматриваю весь свой день, сколько чего гадкого и вредного для учителей и детей я смог отбить и чего не смог, что во мне застряло, если хорошего больше, хвалю себя и ухожу домой с задачей на завтра также держать, не хуже, а если гадостей было больше, то прежде чем уйти записываю эту гадость на бумажке и поверх неё то, что нужно сделать хорошего, чтобы скомпенсировать этот вред, и если можно сегодня же что-то исправить, так исправляю и только тогда ухожу или как сегодня беру задание на дом, а если не могу, то на следующий день утром, а утро, ты сам знаешь, вечера мудренее, компенсирую ущерб от вчерашнего дня. А прежде у меня такой стресс был, что я даже пить начал, по бабам гулять, только бы забыться и снять дикое напряжение, но, благо, Фёдоровна меня своим терпением и любовью остановила: теперь я не пью и женщин не расстраиваю, даже стыдно на самого себя того стало смотреть, но простил себе и вот компенсирую теперь благими делами то зло и те ошибки, что по недоразумению делал.
- Да, мы с тобой давно не виделись, ты так изменился, пил, говоришь, — на тебя не похоже.
- Да, Вова, изменился, не похоже. А вот Бурдюков сразу обдумывает всё, он не действует спонтанно, и сразу у него установка на правильную работу: не делать гадостей никому, даже если власть прислала гадкие указы, считаться с людьми и быть на стороне правды учителей и детей, а не на стороне власти. Он мне предложил вот вступать в его профсоюз.
- Говорил и нам с Олей, что хочет его создавать профсоюз, значит, не отказывается от своего решения.
- Он собирается серьёзно бороться с этой властью, с проводниками линии Едросов, с рычагами этой партии власти.
- Да, тебя послушаю и даже самому от себя – проводника требований власти – становится тошно.
- Ладно себя ругать, не будь тебя на этой должности у вас бы в районе всех с потрохами съели свои же односельчане, просто потому что такие инструкции и такие условия создала власть для школы.
- Это всё благодаря моим связям с главой управы.
- И чем же ты его взял?
- Я помог его дочке через Ольгу получить нужные баллы по ЕГЭ, у неё были логопедические проблемы, потом какая-то дислексия и дисграфия и по русскому ей светили даже не самые средние баллы, а по математике то же самое, но девочка прекрасно рисовала и просто была умненькой. Вот его дочка учится в столице, а я сблизился с Главой, потом несколько раз подсказывал ему нужные ходы по всяким неприятным делам при сокращении финансирования в образовании, звонил областному начальству узнавал нужные сведения через связи в департаменте образования. Так что я ему оказался нужным и он меня тоже выручает: круговая порука и коррупционные связи.
- Да без связей с властью у нас никуда, а ты сам власть и по нашим окраинным меркам не последняя.
- Да какая там власть…
- Ладно, не стесняйся, ты своя власть, местная, и тебе можно доверять. Ты, как власть, мне вот что про нашу верховную власть расскажи, извини за каламбур, объясни мне, когда наша верхотня наконец-то определится: чего она хочет от школы? То нас заставляют воспитывать правильных потребителей услуг и товаров, начиная с пепси и кончая наркотиками и сексом, то требуют конкурентоспособных волчат готовить, которые уже с детства будут уметь перегрызать глотку соседу по парте, то пытаются вводить православие и другие религии, чтобы воспитывать духовное или церковное начало, то вот ходят слухи, что теперь нас заставят воспитывать патриотов. Но обрати внимание: со времён распада СССР никто не ставит перед школой её естественную задачу – учить учиться и учить самостоятельно думать. Это какой-то симптом странный. Попахивает деградацией всего нашего государства.
- Вопрос сложный, я так думаю, что у власти шизофреническая сшибка: с одной стороны, они хотят сделать из школы инструмент влияния на подрастающие массы, с другой, - сталкиваются с давлением гражданского общества, а наше общество состоит из политиков, чиновников, олигархов и церкви.
- Ты про народ забыл.
- Народ в России, как меня просветил один московский начальник из Минобра, не является по сути своей частью гражданского общества, потому что он не обладает ресурсом воздействия на власть. Это такой остаточный принцип российской демократии – кто не вписался в гражданское общество, тот будет народонаселением, или ещё циничней – просто населением, и никакого тебе народа.
- Стоп, стоп: кто не вписался в гражданское общество, тот по остаточному принципу будет населением? И гражданское общество – это те, кто реально имеет влияние на власть.
- Да, так меня просветили, когда я заикнулся этому начальнику по поводу того, что наши родители чего-то хотят, а он меня спросил по-простому: «А кто эти родители, что из себя представляют?». Я объяснил, что это в большинстве своём мамы наших учеников, домохозяйки по большому счёту. А он ещё уточнил, нет ли среди мам какого-нибудь олигарха, мол, у нас тут нефтяной район. Я ответил, что нет – всё это простые российские граждане. На что он мне сказал, что наши мамы только лишь формально являются гражданами, потому что гражданским обществом не являются, и прислушиваться к их мнению министерство, а тем более верховная власть, никогда не будет. И в общем-то это так и есть, я с ним согласен в принципе.
- Ты издеваешься?
- Нет, я говорю просто и без прикрас то, что мне поведал высокопоставленный проверяющий. Это та реальность, какую видят циники, сидящие во власти, а я тоже циник и тоже смотрю на мир глазами своего начальства, иначе я его не буду понимать.
- А ты сам так и остался циником? Даже молодая жена тебя не исправила?
- Знаешь, исправила: с ней единственной я не могу быть циником, а со всеми остальными, я не могу не быть циником.
- Понятно, видимо, ты встретил настоящую любовь?
- Ты прав, да ещё и взаимную, и мне, Серёжа, никто уже в этой жизни не нужен, кроме Ольги и детей, но их вот пока нет.
- Ну, дети будут: вы ещё не старики, и поздравляю, что встретил любовь, а я уж думал, что ты так и останешься холостяком. Теперь понимаю, почему ты стал звонить старому другу лишь по профессиональным вопросам.
- Извини Сергей, это так.
- За честное признание прощаю, но и ты извини, что перебил твою мысль.
- А если возвращаться к твоему серьёзному вопросу, то метания власти как раз в том, что у нас нет единого гражданского общества. Вот и отсюда метания власти: если воспитывать правильных потребителей, нужных олигархату, то всем будет похеру эта власть – никто её защищать не будет, и при такой политике правильного потребления лучше сваливать на Запад или в другие места с высоким уровнем жизни. Если воспитывать конкурентоспособных волчат, как ты говоришь, к чему подталкивали социал дарвинисты из правительства, то эту власть съедят уже через полтора поколения; если воспитывать религиозную духовность, то в нашей многоконфессиональной стране с пока преобладающим атеистическим населением  такое воспитание просто расколет общество ещё больше и неизбежно приведёт к гражданскому противостоянию или войне. А то, что земля полнится слухами о патриотизме, то, видимо, это показалось нашей власти наименьшим злом, ведь патриотами должны быть все, в том числе и олигархи, и чиновники, и патриотами легче манипулировать. Это своего рода позитивная перефразированная формулировка понятия враг народа, читай враг власти, То есть кто не патриот, тот не любит власть.
- Хочешь сказать, кто не любит власть, тот не патриот.
- Да, именно и так в России было всегда. Извини, а от кого ты узнал о патриотизме?
- Племяш сказал: он же в Москве теперь на кого-то из администрации Президента работает, вот скоро приедет погостить, сперва к вам заедет в район, а потом в наш ко мне приехать обещался. Помню его мальчишкой.
- Это Токарев что ли?
- Он самый, столичный юрист. Так ты мне скажи, к этой мысли о патриотизме так мучительно долго нужно было идти?
- Шли методом проб и ошибок, потому что к власти пришли не профессионалы, а специалисты по всем вопросам, то бишь менеджеры, а менеджеры, будучи по своей природе специалистами по всем вопросам, в профессиональных вопросах могут идти только методом проб и ошибок. Ты не думай, что наша власть умная, им до Ленина далеко, эти всё по верхам скачут. Это Ленин поставил в стране после революции спецов из бывших, а нынешняя верхотня сформировалась при Ельцине, а этот вычистил с дуру всех профессионалов и посадил мальчишей-плохишей в виде Гайдаров и Чубайсов, а если на верху власти оказываются ничтожества, они могут только разрушать или идти методом проб и ошибок. Непрофессионализм российской власти – вот самый главный её порок. А наверху оказались одни непрофессионалы, которыми кто-то умело манипулирует, или которые властвуют в своих интересах.
- Слушай, мне понятно, что от непрофессионализма многое шло, но такие шатания трудно объяснить непрофессионализмом.
- Да я ведь в же тебе сказал, что наше реальное общество, то есть силы влияния на власть, куда простой народ не входит, очень разные. Социал-дарвинисты видели успех образования в конкурентоспособных людях, либералы – в потреблении товаров, церковники – в насаждении религии, олигархи просто в тупом народе, а вот с патриотизмом всё понятно – его лоббируют чиновники самого высокого ранга, я так понимаю. Раз идут слухи аж из администрации Президента.
- Эт чего это вдруг вспомнили о патриотизме на самом верху?
- Да вся наша элита прогнила.
- Хочешь сказать, что, где лежат мои деньги, там и моя Родина?
- Вот именно, у наших чиновников, олигархов, даже попов, деньги в западных оффшорах и банках, а значит и Родина их там, и власть над ними лежит за границей.
- Тогда понятно: обозвать их врагами народа от имени народа, как делал Сталин они не могут, кишка тонка и хотят быть святее папы Римского, а перефразировать «враг народа» в «непатриотичного человека» – это и не по-сталински звучит, и на западный слух толерантно.
- Да, именно так всё и происходит. А по поводу обучения учиться и учиться думать – это задачи чисто педагогические, и на них власти наплевать, власть в России занята одной задачей – утверждением самой себя, а утверждать себя очень даже заманчиво через систему образования: задавай нужный миф, пропагандируй его, требуй от учителей лояльности этому мифу и через некоторое время вырастет поколение не умеющее представить свою жизнь вне этого мифа. Вспомни поколение пепси…
- Ещё бы не помнить. Но постой, в СССР же власть не только использовала школу как кузницу идеологически-подкованных винтиков, но и как потенциальный ресурс по воспитанию творцов, учёных, инженеров, химиков, физиков, врачей и т.д.
- Да, в СССР власть требовала от школы не только идеологической работы, но ей нужны были ещё и умные граждане, чтобы догонять и перегонять Америку и весь западный мир, вот тогда-то власть и разрешила педагогам учить детей учиться и учить думать, ей нужны были высококлассные специалисты во всех областях а теперь, когда страну развалили и власть питается за счёт продажи ресурсов, ей нужна только лояльность гражданского общества, то есть населения, да и та формальная судя по всем нашим выборам, когда партия власти просто рисует себе нужный результат.
- Стоп, а Сколково, а разные там не спецшколы?
- Ну не путай Скольково, со Сколково: Сколково – это район Москвы, а Скольково – это место для распила госбюджета. И спецшколы тоже сейчас пытаются развалить, потому что умным в России не место.
- Поэтому они и уезжают, наши молодые выпускники вузов, на Запад.
- Если бы только на Запад, уже в Китай, Иран, Японию, даже Бразилию уезжают – там просто местные элиты понимают, что образование – это основа нового технологического уклада, а наши нувориши как наркоманы сидят на нефтяной игле и ничего делать не хотят, им умное население не нужно – экономнее им купить специалиста из-за рубежа, если понадобится.
 - Да, хорошенький раскладик получается. Так какие у тебя перспективы по развитию образования?
- Одна надежда на кризис, санкции, и низкие цены на нефть.
- Ты шутишь или это циничная правда?
- Да уж не до шуток. Наша верхотня не пошевелится, пока у них будет много денег: пока есть деньги на то, чтобы население держать выше прожиточного уровня, то зачем вкладываться в образование и науку? Можно распиливать до бесконечности бюджет переводить его в частный капитал, а вот если нефть уже не будет приносить власти нужного количества доходов, она лишь тогда задумается о восстановлении науки и образования, которое учит учиться, думать и творить. Пока же власти нужно, чтобы её любили за те крохи, которые она даёт своему населению со своего барского стола.
- Ты помнишь, Вовка моего деда?
- Это, с которым мы ходили за грибами и на рыбалку?
- Да, его самого, Лыгина Алексея Васильевича.
- Кончено помню, классный у тебя был дед.
- Он был и ещё классным специалистом, работал в нефтеразведке, а потом мастером по сложным аварийным работам: умная голова и золотые руки. Так вот он как-то смотрел телек и увидел Брежнева, вещающего о том, что мы ведём на Запад очередной нефтепровод и газопровод, а у нас как раз помнишь тут он рядом проходил.
- Ещё бы не помнить, мы же в этих трубах лазили, играли, дурачились.
- Так вот дед обругал Брежнева матом и сказал тогда очень крамольную мысль, которую я стал постигать только теперь. Он сказал, что продажа нефти и газа за рубеж разорит нашу страну. Отец тогда спросил у него, с какой это стати продажа нефти разорит СССР. А дед не мог объяснить по-умному, и сказал по-простому: нашла наша власть халяву в виде нефти, присосётся к ней и ничего развивать не будет. Дед и отец тогда ещё долго спорили, но вот эту мысль деда, я запомнил: «Присосутся к халяве». Вот оно так и выходит, что нефть стала халявой: есть халявные деньги от нефти, можно завозить на них всё что пожелаешь: хоть бананы, а хоть и свинину с молоком, а зачем своё что-то развивать и создавать.
- Да, это видно в Нефтянске, в Жирновольске, во всех нефтеносных регионах – все города построены вокруг одного – добыча и перекачка нефти и газа на Запад. А верно твой дед говорил: у нас тут Лукойл, набурил скважин, нефтепровод проложил, качалок наставил и ушёл, а города, что жили вокруг нефте-газодобычи стали разоряться, потому что никакого серьёзного производства в них не было, кроме нефтянки.
- А знаешь, как я ругал Лукойл, на чём свет стоит, ведь из школы тогда все мужики ушли, я сиротой остался среди женского коллектива, в школе нищета, а в нефтянке халявные деньги – все мужики тогда повалили за большими деньгами. А теперь вот и в школе чуть прибавили, но никто не идёт, кроме стариков, а молодёжь не хочет. Со своими учениками веду работу, посылаю в пединститут, но как какой-то рок: ни один ещё не вернулся – то женился, то другую работу нашёл, то в областном центре остался, то в Москву подался. Ты там в области бываешь частенько, ничего не слышно о юношах, желающих пойти работать в школу?
- Что ты, Серёжа, у них такая же проблема: завлекают на весь город за год человек 15 мальчишек, а через год уходят десять, через два остаётся один и это на миллион населения. При таких условиях и зарплате наши парни предпочитают работать в других местах. Школа одним своим именем отталкивает молодёжь – а это уже результат политики и экономики последней четверти века.
- Да начали за здравие…
- Я тебе скажу кое-что из статистики, чтобы спокойствия тебе не было: в районе и области снова начала расти детская преступность, беспризорничество, наркомания, пьянство – я вижу причину в том, что как только власть перешла на подушевое финансирование, так сразу школы закрыли, кружки, секции закрываем – дети остаются предоставлены сами себе и улице, потому что родителям или наплевать на своих чад или пропадают на заработках, а у нас же просто беда с этой мужской миграцией на севера, пацаны растут безотцовщиной, а уличная шпана заменяет им родного отца или старшего брата.
- Это ты прав, я ведь сам чуть с дуру не перешёл на платные кружки, когда сократили финансы, но вовремя учителя остановили, говорят, Сергей Викторович, половина детей сразу перестанет ходить и мы их потеряем, а я ещё не забыл как мы боролись с наркоманией и пьянством среди старшеклассников, вот и пришлось государственные деньги кроить на свой страх и риск по-своему.
- А вот этому я бы тебя попросил научить Ольгу или Бурдюкова, если он согласится стать директором.
- Ну приезжай в гости, в любой день до обеда, кроме понедельника и пятницы, суббота у меня, если не помнишь, выходной день, но реально он то как раз кружковый.
- Ладно, приеду и не один, с Ольгой и Бурдюковым, верится мне, что он согласится.
- Ты его только не торопи, пусть сам всё взвесит, как сказала одна умная женщина, автор книги о воспитании детей: «Мышление не любит суеты».
- Это что же за книжка такая?
- «Первая книга думающего родителя. От рождения до школы» - это то, что вам с Ольгой понадобится, как пойдут дети, вы ведь оба думающие. А подарили мне её с автографом от самого автора. Приедешь, покажу и автора назову.
- А кто подарил то?
- А ты Леху Косова помнишь?
- Это такой спортивный, что всё время за вашу районную команду выступал?
- Он самый, так вот книга его жены. Он же приезжал в прошлом году к нам погостить, и привёз эту книгу, тогда и подарил. Я вот её с удовольствием и большой пользой прочитал, ведь у меня скоро будет внучок или внучка от старшего сына.
- Слушай, Серёга, я рад за тебя, это здорово – уже дедом будешь, я а ещё и отцом не стал.
- Не торопись, прочти вот эту книгу.
- Прочту, если ты рекомендуешь, а так я давно книг не читал, всё больше циркуляры или новости по телеку.
- А я телек вообще не смотрю, мы с Фёдоровной занялись своим здоровьем: гуляем, занимаемся йогой и рукоделием: она игрушки, а я по дереву резьбой занялся и так пристрастился.. в общем сыграем партию в шахматы моими фигурками – сам вырезал.
- Слушай, Серёжа, может и мне плюнуть на эту власть и пойти в директора, да на досуге заняться чем-то приятным, я любил всегда делать разные воздушные змеи.
- Ну, знаешь, если ты уйдёшь, то одним вменяемым человеком во власти станет меньше, так что уж оставайся, просто учись совмещать и работу и хобби. Я по-простому начал: сперва сам что-то порезал, потом купил инструмент, опробовал все виды резьбы, потом заготовил правильно древесину, а когда приноровился резать, то просто стал вести кружок и, обрати внимание, веду бесплатно, потому что мне это в радость, да и сразу чувствуешь детей по другому, как наставник, а не как директор, ближе становимся. А ко мне теперь стайка разновозрастных пацанов и одна пацанка ходят, и знаешь, режут потихоньку резцами по крашеной черным лаком древесине, такие гравюры получаются, лучше, чем в магазине.
- Вот это да, и ты молчишь о таком опыте?
- А зачем об этом кричать, наша власть услышит и будет требовать от всех учителей бесплатной кружковой работы, мол, как сказал наш ошалелый Премьер-министр, это же наше призвание.
- Да, с Премьером нам повезло.
- Дальше некуда. А вот с тобой нам, Володя, всем: на тебе держится нормальная обстановка в районе, потому что ты думаешь, прежде чем что-то делаешь и хорошо разбираешься в политических интригах нашей власти, следишь за всем этим, связи у тебя аж в область уходят, так что сиди ты на месте и тут местных прикрывай. У нас вот в районе нет такого Долина, который бы прикрывал учителей от чиновничьей братвы и прокуроров-бандюг.
- Да что-то, Сергей, не получается у меня, ты зря меня хвалишь. Что-то мы с Ольгой не продумали, сам я загордился, с тобой давно не общался, не советовался, думал, что сам всё разрулю сверху, а получился нервный срыв у Ольги и её желание уйти. Ты вот со стороны мне скажи, что мы не так с ней делали.
- Да тебе про это лучше рассказал бы Бурдюков. Он любит анализировать с теоретической точки зрения, так вот когда мы с ним тут обменивались мнениями, он сказал одну точную истину, которую я знал чисто интуитивно и руководствовался ею всегда неосознанно, а он чисто интеллектуально всё анализирует, а потом действует уже осознанно.
- Так что же он тебе сказал, чего нам с Ольгой не стал говорить.
- Понятно, что не стал говорить: у вас с ним ещё нет тесных связей, потом он не стал усугублять расстройство Ольги, как я понял, но сказал он простую вещь: управляемый объект не должен быть сложнее органа управления, если управляемый объект сложнее органа управления, то это разрушает тех, кто находится посредником между органом управления и управляемым объектом. Я много думал над этим, поверял своим многолетним опытом это высказывание. Ты понял, о чём я только что сказал?
- Да, начинаю понимать, Ольга оказалась как раз тем, кто оказался между органом управления и управляемым объектом, то есть школой, как системой.
- Именно так Бурдюков мне и объяснил, и он во многом прав чисто со своим теоретическим подходом, он сечёт лучше нас с тобой, Андрюша, хоть мы и практики, и меня это радует, что среди нас есть такие умные люди. Рядом с умным и сам начинаешь многое понимать, что прежде шло каким-то размытым шлейфом. Школа, как система, очень и очень сложна и она ещё является живым организмом, чтобы управлять такой системой, нужен очень сложный аппарат управления, сложнее, чем сама система школы. А что сделали наши реформаторы? Они решили контролировать систему чисто через гору отчётности, то есть устранить чисто человеческий фактор. Они решили, упростить школу до такого уровня, чтобы ею было легче управлять из министерств, а для этого ввели и новые правила финансирования и управления школой в звене директор-учитель.
- Да, ведь это так и есть, знаешь, я ещё больше захотел, чтобы Бурдюков стал директором, а попозже и возглавил бы департамент образования. Бурдюков – голова, мы ведь тоже с Ольгой ходили вокруг и около этой проблемы, тоже понимали, что власть разрушает прежнюю школу – уже одно введение ЕГЭ – это форма сделать школьную жизнь проще и подконтрольней и, как ты говоришь, исключить человеческий фактор. Мы говорили о том, что нужно бы сохранить в школе всё самое лучшее, что в ней было наработано в советское время и в 90-е, но действовали неправильно: я думал, что нужно сохранить костяк учителей и правильных управленцев, директоров, лояльных мне лично, чтобы с их помощью делать своё дело, когда всё в стране изменится и к власти придут профессионалы и истинные патриоты, понимающий значение правильного образования для страны. Ты же пошёл чисто интуитивно другим путём. А мы думали, что будем подстраиваться под требования начальства, чисто внешне.
- Вот-вот: «чисто внешне» привело к тому, что внешнее принятие новых правил неизбежно стало разрушать старый баланс сил в школе, Ольга не хотела разрушать школу, но вынуждена была это делать, а, значит, разрушала саму себя.
- Ты то как-то избежал этого разрушения: и школу не разрушил, и сам вон какой довольный жизнью. Как тебе это удалось.
- Я, Володя, как в кибернетике выставил «защиту от дурака», хотя и не понимал, кто этот «дурак». Я ведь наивно считал, что бесконечные реформы образования идут для разрушения и ослабления России, в Фурсенковом и Ливановкине видел врагов России, умело управляемых нашими западными заклятыми друзьями, но правда, и эта картина у меня не складывалась в гештальт, потому что они были назначенцами Президента, а, значит, выполняли его волю. Я просто не думал о том, что пояснил мне Бурдюков: наша примитивная власть, с её вертикалью управления, просто хотела подстроить школу и всё образование под себя милую, но примитивную, сделать всё образование более управляемым и контролируемым. Но для этого его нужно было сделать вертикально-интегрированной системой, то есть вертикаль власти должна была бы продолжаться в школьной и вузовской системах.
- Да, точно, Сергей, это так, в 90-е, пока был хаос в верховной власти, система образования в России развивалась семимильными шагами, появилось вариативное образование, был вал новых эффективных методик и программ, но за это же время школа и школьная жизнь стали для новой власти неподконтрольной.
- И вот для большего контроля, Володя, наша верхотня стала разрушать образование в целом, делать его примитивнее и управляемее, чтобы контролировать его, как ей казалось, также, как это было в СССР.
- Ага, только в СССР контролировали образование с помощью влияния КПСС и идеологии, чисто номинальной, а тут отказавшись от идеологии решили контролировать с помощью финансов. И в итоге получалась странная, но теперь понятная картина: школа лишалась денег, а контролирующие органы росли, сворачивалось многообразие образовательных систем, но росло количество отчётов и количество чиновников, отслеживающих ненужные отчётности. Их теперь больше, чем в СССР в два с половиной раза. А чтобы увеличить чиновников, нужно было сокращать школы, переводить их на подушевое финансирование.
- Да, именно так, и подушевое финансирование – это удар по маленьким школам, по периферийным, которыми трудно было до этого управлять и контролировать их, по частным, по специальным, эксклюзивным, вообще по частному предпринимательству и инициативе в образовании. Фактически, все финансовые средства, что направлялись в образование, шли на усиление контроля, на зажимание инициативы и превращение школы и образования в целом в подобие армейской системы.
- Во-во, именно те слова: подобие армейской системы, но что же «за защиту от дурака» ты выстроил?
- Да такую, что и в прежние советские времена позволяла мне жить реальной жизнью школы, а не партийных требований.
- Хватит дразнить, говори.
- Да, всё просто, Вова, я поработал с каждым учителем в своей школе, под разными предлогами избавился от потенциальных доносчиков.
- А как же с засланными из КГБ казачками ты поступал, ведь в каждой школе были учителя, или бывшие на пенсии, как военруки, или просто завербованные доносчики.
- Тоже увольнял, а если не мог уволить, то на одних собирал компромат и просто давал понять, что я по-человечески их прощаю и ставлю школьный коллектив и его благополучие в центр работы, с другими договаривался о сотрудничестве и выстраивал перспективы не в логике идеологии, а в логике педагогического процесса. То есть вёл работу на сплочение коллектива вокруг школьной жизни и постоянно показывал, что предательство интересов школы прощаться не будет. Показывал чисто материально и духовно, что лучше работать на интересы директора и школы, чем на КГБ или КПСС. Жизнь ведь есть жизнь: кому-то нужен отгул, кому-то нужно побюллетенеть чуть дольше, у кого-то проблемы с финансами или отдыхом, кто-то просто мог что-то забыть сделать или даже проспать на урок, но это жизнь и я давал всем понять, что я принимаю эту жизнь и слабости всех учителей, при одном условии: мы одна школьная семья и наши проблемы, даже склоки с сослуживцами нельзя выносить за пределы школы, с другой стороны, чем лучше ситуация в школе, тем лучше всем и каждому. Так я работал с каждым и со всеми вместе, но и устраивал показательные разоблачения для тех, кто бегал в Роно или КГБ ябедничать, такие сами потом уходили из школы, потому что за меня был весь педколлектив: всем было комфортно работать со мной. А ты вспомни, как уничтожили Бухова, причём на излёте СССР: ваш теперь Семионовский накатал на него телегу в КГБ, лишь потому, что он своими силами разобрался с пацаном с фермы, что всё лето пас скотину на Синей горе и слушал забугорные голоса, а потом решил развесить в туалетах записки с правдой-маткой о наших колхозах, ведь была уже гласность. А я учился на примере Бухова, я смекнул, что и в моей школе есть такой же семионовский иван иванович, стал вычислять и вычислил, им оказалась завуч — жена нашего районного КГБешника. Так вот и к ней нашёл подход, на неё собрал компромат, вызвал, поговорил, ты знаешь, всё поняла, перестала стучать.
- В советское время такая система действительно могла работать, но как ты умудрился выжить в нынешней системе тотального контроля и отчётности?
- Опять работал с педколлективом, с инициативным ядром и решили, что школа – наш дом, наша крепость и система отчётности как школы, так и отдельного учителя должны быть делом всего педколлектива. Фактически я защищал учителей от новых разрушительных требований и системы оплаты, показывал всем, что моё благополучие и благополучие каждого – это единое целое благополучие школы.
- Бурдюков говорил, что ты не только систему отчётности, но и оплаты сам скорректировал.
- Да, у нас такая круговая порука в школе, но построенная на благополучии всех, а не на страхе. Внутренняя жизнь школы – это такой чёрный ящик для внешнего наблюдателя.
- Сигнал приходит извне и на него возвращается ожидаемый сигнал, а что творится внутри, никто не может контролировать.
- Именно так. Для примитивного управления, мы остались закрытой системой, но поставляющей нужную отчётность.
- Это гениально, Серега.
- Согласен, но каких усилий это стоит, Володя, – 24 часа работы в сутки: мне даже сны снятся производственные….
В этот момент Долина отвлекли и он, вкратце объяснив Матыкову суть дела, попрощался и стал докладывать в область по служебному телефону.


***

Беляков приехав в Красный Яр, устроившись на ночлег у дальних родственников и позвонив жене, стал подробно рассказывать ей о встрече с Ленкой Волковой, о оформление документов. Долго разговаривали, пока не стали слипаться глаза. Сказав Рите, что очень устал, лёг отдыхать потом никак не мог перестать думать о преступлении — сработала профессиональная привычка. Полежав полчаса и примерно прикинув, как бы стоило строить следствие, не выдержал, встал и позвонил Тимке Тимохину, своему однокурснику и земляку из Нефтянска, с которым не общались уже серьёзно больше двадцати лет.
- Алё, Тимофей?
- Представьтесь пожалуйста, у меня новый телефон и ваше имя не высветилось.
- Имя Белякова Михаила вам что-то напоминает?
- Миша, здравствуй. Чего так давно не звонил? Или десять лет не срок?
- Служба, сам знаешь, я теперь в ваших краях буду жить. Правда ещё не решил, в каком месте, в Нефтянске, Красном Яру или, может быть, во Франке.
- Ну тогда увидимся, я в Нефтянске в следкоме.
- Знал бы, что ты работаешь в Нефтянске, сегодня бы днём тебе позвонил, был как раз там, а сейчас в Красном Яру остановился.
- Всё, давай договоримся, как будешь у нас, звони. Ты своим ходом.
- Нет, машину пока не пригнал, осталась у жены, как решу тут все дела, так приеду своим ходом.
- Ну тогда можешь и на такси или на рейсовых автобусах, маршрутках.
- Да, лучше на рейсовых — ближе к местным людям, вот сегодня ехал и встретился со своей одноклассницей, ехала в Добринку, ты её должен знать — Елена Волкова.
- Волкова Елена Михайловна, учитель математики, лучший педагог в области, по-моему, а ещё в 89-м у неё погиб муж, вернее, его просто убили.
- Вёл его дело?
- Да… вёл… вёл целый год.
- Значит нашёл, коль такая пауза?
- Давай при встрече, столько лет прошло, но дело это хорошо помню, это ж четверть века, тогда я был лишь старлеем и работал в милиции, потом и в прокуратуре успел, а сегодня всё поменялось, даже милиции нет. А тебе что так важно это дело?
- Да просто поскольку я не в строю, хочу понять, в чём дело и как-то прояснить это дело для Елены Михайловны.
- Понимаю, думаю, чем помочь. Вот есть одна мысль: ты Семионовского Ивана Ивановича помнишь?
- Помню, а как же не помнить таких людей.
- Так вот он тебе по делу Волкова расскажет больше всех и больше меня: мало того, что у него память феноменальная, у него ещё и мощные архивы по всем преступлениям в районе, на каждого маломальского начальника досье. Он профессионал, каких во всей области, а то и в России не сыскать, бывший кгб-шник, хотя как человек в повседневной жизни бывает дерьмоват из-за профессиональной деформации: во всех видит врагов государства. К нему нужно подходить так, чтобы он верил, что ты работаешь на Россию, на власть, но только не вздумай подхалимничать или заискивать перед ним. В общем найди к нему подход и он тебе всё откроет.
- Два вопроса: о каких досье и архивах ты говоришь, он же на пенсии, и как же на него выйти?
- Архивы и досье? Они все в его голове, в компе у него много чего есть, но хранит всё в зашифрованном виде. Был тут один начальник-временщик, попытался на него наехать, даже обыск устроил, но Иваныч как угорь из его рук выскользнул: «Вот скачивайте всё с моего компа», ну скачали, файлы раскрывают а там какие-то художественные тексты — хохма была.
- Так что же?
- А то, что его внук Василий тоже в конторе работает и на досуге разрабатывает всевозможные шифры, вот он деду и подарил самодельный шифр, что сделал ещё в школе: текст, например, Льва Толстого из «Войны и Мира», только начинаешь читать, а там вдруг вся грамматика и пунктуация летит к шутам, и вдруг в Толстом тексты Достоевского — в общем белиберда. Кроме его внука и его самого, никто не знает, как это расшифровать. Так что Иваныч посмеялся над начальникам, но такую выходку не простил мудаку: через три недели того полковника самого арестовали — как говорят у нас, Иваныч прикопал на него.
- Интересно, а как же выйти на него?
- У него есть странная привычка: помнишь кафе-аквариум?
- Помню.
- Он там среди народа любит потереться, чаю-кофе попить, воблу и красную икру поесть, потрепаться, в общем, своё у него там место сбора новостей, явочная поляна. Если хочешь его застать, так в пятницу после обеда или в субботу в первой половине сможешь его найти, в другие дни он бывает там не по расписанию. Только если увидишь его, сам не подходи и сделай вид, что не узнаёшь, а уж тебя он сразу вычислит и по своему любопытству придумает способ, как с тобой завести беседу, по-любому захочет узнать, что это за новичок такой появился в городе. А дальше сам уже ищи с ним общий язык. Но напусти побольше туману, намекни на то, что обладаешь ценной инфой, только дозированно с ним — он это любит, а если его что зацепит, скажи, что как службист-службисту можешь скинуть инфу, но небезвозмездно, а в обмен на ту, которой обладает только он, если спросит, откуда ты знаешь о нём и инфе, скажи, что бывших не бывает, а у таких как он может быть любая инфа, и что среди профессионалов он в большом авторитете, что в общем-то так и есть, и он об этом знает. Сможешь ещё сказать, если что не так пойдёт, что на него тебя вывел очень уважающий его службист из местных, с которым он любит играть в шахматы по телефону — он сразу поймёт, что это я, а мне он доверяет. Договорись, что обсуждение и передачу готов осуществить в любом другом месте, хоть в чистом поле, но не а аквариуме, ибо..., ну придумай, например, что ты здесь как внедрённый закадровый контрразведчик или сыскарь, мол на пенсии, но с заданием и светиться не хочешь. Если примерно так будешь с ним говорить, то вы с ним столкуетесь. Но не перегни — раскусит. Профессионал, при этом беспринципнейший человек, даже безнаравственный, с нашей точки зрения, если посчитает твою инфу возможной чтобы тебя сдать, сдаст, помни об этом.
- Понял, спасибо за такой инструктаж, чувствуется школа…
- Да, долгие годы в Нефтянске и чуточку в области пришлось поработать.
- А почему ты прирос к Нефтянску?
- Да, знаешь прирос, из одной структуры в другую, потом в третью, было два предложения на повышение в область, но местная власть не отпускала.
- Как ценного работника или как заложника?
- Ну ты всё сам понимешь — и так, и так, а подробности при встрече.
- А как со званием?
- До подполковника дорос и вот являюсь представителем Следственного Комитета в нашем и в Жирновольском районе. На покой не отпускают, да и я сам пока не тороплюсь, есть ещё незаконченные старые дела, и надеюсь, что власть повернётся к стране лицом а не задним местом.
- Понятно, ты как был курсантом труголиком, так и теперь отдыхать не хочешь.
- На том свете буду целую вечность отдыхать.
- Семья как? Помню ты уже курсантом женился и у тебя был сын.
- Был, остались жена и дочь, педагог, кстати, и работает преподом в Нефтянском педуле, извини, в педучилище, внуки растут, при встрече покажу фотки сорванцов — два пацана. А сам как?
- Тим, почему был?
- Миша, погиб полтора года назад на службе…
- Понял. Службист как отец. Соболезную.
- Ты как, в двух словах скажи?
- Да вот тоже женат. - Михаилу не хотелось рассказывать о себе, но он пересилил и ответил, - Скажу прямо, своих детей нет, но есть внучатые племянники, меня любят как родного деда, моих сестёр внуки.
- Понял, тоже неплохо, пацаны есть?
- Одни девочки, но зато какие.
- Намекаешь на то, чтобы породниться?
- Просто люблю их.
- Так, Миш, мне по второй линии звонит начальник, жду твоего звонка и организуем встречу. Есть тебе что интересного рассказать из жизни.
- Ладно, Тим, рад, что мы с тобой рядом оказались на старости, пока, до встречи.
«Да, видно Тимохе есть мне что рассказать, но если по телефону не стал, и это при его общительности, значит дело не простое и очень непростое, видимо, кто-то из местной властной вертикали испачкался в этом деле или чьи-то родственники», - размышлял вслух Михаил, - «И сам Тимофей, видно, если не повязан, то точно на него нашли управу, чем-то шантажировали, или что-то другое. Скорее всего это убийство было раскрыто, но висит, а поскольку он сказал, что сам намеревается довести какие-то дела до конца, то дело это непростое. Ладно при встрече поговорим, а до встречи с ним нужно выйти на Иваныча.»


Ночные переживания

Елена Михайловна уже полчаса сидела и разбирала стихи мужа. Что-то перечитывала, что-то раскладывала отдельно. Она хотел позвонить Валентине Ивановне, но хотела найти прежде стих, который Алёша написал накануне своей гибели, хотела прочесть его подруге, наверняка он не успел её его передать. Она вспоминала теперь опять последние два года его жизни. Нашла наконец-то стих прочла его:

День осенний, час отрады, солнце светит, лист летит,
Паутинною усладой мир во мне благоволит.
Я и сам как паутинка или листик - над землёй...
Длится, длится моя осень... впереди земной покой...
А сейчас благословлённый этой осенью иду
И разглядываю вечность сквозь летящую листву.
Лист упал - ещё мгновенье обрело во мне покой
И душой стихотворенья стало в этот час святой.
День осенний, час отрады, увядания краса,
Изменились лес и поле, даже сами небеса...
Я как осень, сам красивый, увядаю вместе с ней,
И седою паутинкой сам свечусь среди людей...
Осень, осень, час отрады, благодатная пора,
Подведение итогов лет, что жизнь взаймы дала.
И когда-нибудь зимою в вечной млечной тишине
Растворюсь я сам с собою, но останусь вам любовью
В этом чувстве, в этом слове и в осеннем этом дне.

Алёша умер как раз под зиму в день его смерти шёл снег.
Тогда, много лет назад после его гибели, она так и не передала Валентине этот стих не спросила у неё о нём, с тех пор он так и лежал среди других, написанный его рукой. Пришибленная горем, что разрушило её тогдашнее счастье, она замкнулась в своих переживаниях, стала ругать винить себя в том, что не уберегла своей любовью мужа, не спасла его. Даже от Валентины она тогда закрылась, они обе закрылись в своём горе объединившем их как и их общая любовь к Алексею. Но как о любви, так и о своём горе они не разговаривали тогда, а вот сегодня они впервые с Валей заговорили об Алёше.

Елене Михайловне вдруг стало так жалко себя, стало тоскливо, защемило в груди и захотелось прорваться сквозь тоску к чему-то светлому в своей памяти, в том, что было и что осталось от прошлого. От Алёши остались дочь, стихи, его любовь, любовь не только к ней, но ко всему миру, к Валентине. Странная это была любовь, но такая, что через неё она смогла и саму себя лучше понять и свою подругу увидеть другим глазами, глазами её мужа. Странная была любовь, непривычная, потому что о такой ничего не писали в книгах, но она была настоящей. Елена Михайловна вспомнила, что в кокой-то момент не просто приняла одновременную любовь Алёши к ней и к Валентине, но ещё и стала сопереживать ему в его любви к подруге. Если бы не смерть, как бы они теперь жили и любили друг друга? Она вспоминала, как долгими вечерами, лёжа в постели, они с Алёшей разговаривали о его чувствах к ней и Валентине. Она чувствовали и видела, что её он не перестал любить, напротив, их чувства даже стали ярче на фоне этой параллельной любви, но сознание шептало: «Как это можно, разве так можно?» А жизнь текла не задавая вопросов и не отвечая на них: он любил их обеих.

Вначале она сравнивала, его любовь к ним обеим, и чувствовала неловкость, оттого что Валентине совсем не повезло в жизни с любовью и отношениями, и вот вдруг такая любовь её мужа, что даже без слов превратила её уже зрелую женщину в самую счастливую как будто молодую девушку. Глядя на Валентину, на то, как она похорошела от счастья любви к Алёше, радовалась за подругу, но в тоже время боялась остаться одной, нелюбимой, брошенной. Страх мешал ей по-настоящему сопереживать любви близких ей людей. И она вспомнила их разговор тот, когда он успокоил её, наполнил счастьем, тогда она сама почувствовала, как сильно он любит её, а через его любовь почувствовала и любовь к Вале. Это было странно непривычно, но в ней самой проснулась какая-то волна небывалой любви, новой любви к мужу, с которым прожили уже четверть века, а тут как будто наступила вторая молодость. Ей было 48, а ему 50, Валентине 49, но они втроём были счастливы новым небывалым до этого счастьем такой вот странной любви, в которой любовь одного соединила их в треугольник, но такой, в котором не было лишнего угла. Нет, это был не треугольник, это была окружность вписанная в равнобедренный треугольник, это была окружность, соединившая три равноценные точки, три точки любви, три мира. Елена Михайловна вспоминала теперь, что тогда Алексей пообещал ей, что не бросит её, что никогда не разлюбит её, потому что разлюбить для него — это означало вырвать с корнем кусок души, а она была в его душе и отдушиной, и солнышком, и опорой, и уютным укромным уголком, и свободным миром. Он не признался Валентине в своей любви, не мог произнести слова, которые налагали на него высокую ответственность, только ей рассказал, как мучительно ему любить Валентину и молчать, не имея возможности признаться ей в любви. Он не хотел признаваться ей в любви, не мог произнести ей слова любви, потому что понимал, что тогда ни он, ни она не выдержат, рванут в объятия друг друга, опрокинут общественное мнение, восстанут против этого мира, в котором нужно было скрывать свою любовь, особенно в их маленьком захолустном городишке, где все обо всех всё знают. Алёша несколько раз вечерами говорил Елене, что не может себе позволить хоть один неверный шаг, хоть одно неверное слово, которые могли бы бросить тень на их святые чувства, он не допускал и мысли, что им будут перемывать косточки, провожая, глядеть или шушукаться вслед. Именно поэтому все признания в любви к Вале достались ей, а Валентине он писал лишь письма и стихи, которые передавал лично пока работал в школе или позже, когда ушёл в бурение через неё или сам, когда случайно встречались. Но ни в одном стихе или письме он ни разу не заикнулся о своих чувствах, хотя слова поэзии и его взгляды говорили больше слов, а Валентина сразу приняла эти правила, она понимала, чего опасался Алёша, понимала и сама не хотела прослыть разрушительницей семьи своей подруги. По какому-то непроизнесённому уговору они умалчивали о своих чувствах, но Елена видела, что Валентина чувствует любовь её мужа, видела, как она стесняется с ней заговорить, видела, как та была счастлива. И вот в тот год на дне учителя опять собирались у Валентины, сидели долго, потом все стали расходиться, Валентина Ивановна вышла на улицу всех проводить, но в какой-то момент, уже отойдя от её дома, Алексей предложил «вернуться и помочь ей убраться», он даже не называл её имя, но она поняла, что муж говорил о Валентине. Они вернулись, она не ожидала их прихода, вначале опешила, даже чуть испугалась, но поскольку Алёша объяснил, что вернулись, чтобы помочь ей разобрать столы, стулья, временные табуретки из досок и скамеек, чтобы перемыть посуду, собрать временно разобранную кровать. Как им было тогда хорошо: они втроём занимались хозяйством, они обе по очереди входили в комнату и снова уходили на кухню, а он возился с перестановкой мебели. А потом они не говоря о себе и своём счастье сели на кухне за меленький столик и пили самодельное вино. «За нас, за наше счастье, за то, что мы есть и вот здесь сидим в эту ночь и понимаем друг друга без слов, за вас, мои дорогие и любимые учителя, как мне хочется вернуться в лоно школы и видеть вас каждый день, слышать вас каждый день, быть рядом с вами, за вас...» Это были его слова — слова признания в любви и ей, и Валентине, она запомнила их на всю жизнь, знала, что и Валентина помнит их слово в слово. Тогда они счастливые пригласили Валентину к себе в гости на день рождения их дочери. Она была счастлива принять это приглашение. Все они ждали эти две недели встречи, а встречаясь в школе, улыбались друг другу счастливой и понятной только им обеим улыбкой. Это была их общая тайна они были влюблены в одного человека, они как будто вернулись в своё детство, в 8 класс, когда обе счастливые были влюблены в учителя физики, но только тогда они обе признавались друг другу в чувствах к нему, а теперь им  не нужно было этого делать, но как и тогда им было приятно от того, что они понимали и разделяли любовь друг друга, они обе тогда резонировали своими чувствами друг с другом, как будто он был камертоном, а они обе двумя струнами, настроенными и друг на друга, и на него. Так и теперь они были настроены друг на друга и на него, на их Алёшу. Да, мысленно она так и говорила, наш Алёша. Эта их будущая встреча могла что-то прояснить в их отношениях, но им и так было всё ясно, и так было им хорошо от этой тайной большой и новой любви, но как раз накануне, 16 октября Алёша не вернулся домой с вахты…

Слёзы счастливого воспоминания и горя, что так и не было тогда ни с кем разделено, прорвались из неё сперва тихими всхлипываниями, а потом и рыданиями, чуть ли не переходящими в истерику… Почему, почему такой жестокий мир… Почему люди не любят друг друга, убивают, не дают жить другим… Ведь как бы они были счастливы втроём, как бы они тихонько устроили своё счастье и хранили бы свою любовь от чужого сглаза и зависти, от злых, жестоких языков... «Как я не уберегла тебя, Лёшенька», - причитала Елена Михайловна.
 Но вдруг позвонил телефон, она заплаканными глазами не могла рассмотреть, кто звонит, машинально нажала приём звонка и, пытаясь успокоиться, спросила:
- Алё, кто это?
- Леночка, это же я, что с тобой, милая, ты плачешь?
- Плачу, Валечка, плачу, дорогая…
- Вот как я вовремя..., а  я-то и смотрю, обещала мне, а не перезваниваешь… Расскажешь?
- Стала перебирать Лёшины стихи, хотела для тебя найти его последний, который тогда в сумятице не передала тебе… нашла, стала вспоминать...
- И я сидела весь вечер вспоминала…
- Ты помнишь как мы были счастливы, как у тебя тогда, на день учителя, после празднования, убирались в комнате, как сидели, разговаривали, какие тосты говорили.
- Помню, Леночка, помню, сама сейчас вспоминала тот день, помню как он сказал тогда: За нас, за наше счастье, за то, что мы есть и что вместе сидим в эту ночь и понимаем друг друга без слов, за вас, мои дорогие и любимые учителя, как мне хочется вернуться снова в школу и видеть вас каждый день, слышать вас каждый день, быть рядом с вами, за вас…, а ты тогда добавила, что за нас, и он сказал, что да, за нас, за нашу дружбу…
- Вот видишь, а я забыла, что говорила сама, но да, он тогда сказал про нашу дружбу, но имел в виду нашу любовь, его любовь к нам обеим и нашу любовь к нему…

Тут она опять заплакала и замолчала, Валентина тоже молчала переживая свои нахлынувшие чувства.
- Да тогда мы без слов понимали друг друга, и как мы были счастливы, Леночка... помнишь мы стали упрашивать его вернуться в школу и он обещал, что вернётся после Нового года, как отработает полгода…
- Да, помню, помню… А помнишь, Валя, он тогда усадил нас на диван, встал перед нами на колени и сказал, что преклоняется перед нами за наш тяжёлый педагогический труд, целовал нам руки, то мне то тебе, целовал то сверху в запястье, то в ладошку и говорил, что мы самые лучшие педагоги в школе, что, будь он учеником, мы были бы его любимыми учителями…
- Боже, его поцелуй в руку тогда просто ожёг меня всю — такая волна горячая прокатилась через всё тело снизу вверх, будто из бутылки шампанским выбило пробку… Я потом несколько ночей всё сама целовала  себя в руку, представляя его губы…
- А как мы тогда с тобой, помнишь, в школе переглядывались, когда пригласили тебя к нам на день рождения Галчонка. Я так тогда была, рада тебе, рада, что могу разделить с тобой радость нашей любви к нему, рада была каждый день нести тебе от него записки, рада была видеть, как ты их читаешь, вот тогда я впервые почувствовала, не поняла, а именно почувствовала, что значит сопереживать любви любимого к другому, о которой он говорил, я тогда сопереживала твоему счастью, сама наполнялась им, и мне было так хорошо, что я не ревную, а принимаю его любовь к тебе и твою к нему…
- Да мы обе тогда светились… и нам было так хорошо, нам не нужно было большего счастья, только бы иногда видеться, но я тогда ждала ещё и Нового Года, ждала, что он придёт в школу и я смогу видеть его почти каждый день…
- А он не пришёл, вот только стих его остался последний, даже не знаю, смог ли он тебе его передать…
- Как начинается?
- День осенний, час отрады…
- Нет этого стиха у меня нет. Прочти пожалуйста.
- Слушай, только, если голос сорвётся, прости…
И Елена Михайловна стала читать стих, иногда останавливалась, сглатывала слёзы и потом, плача, продолжала. Валентина Ивановна молчала на другом конце, у неё тоже текли слёзы и она долго не могла выговорить ни слова, но потом срывающимся голосом всё же спросила:
- Это он перед смертью написал?
- Да, так и остался в его блокноте от руки написанный…
- Как там, поправь, если  ошибусь: «...но останусь вам любовью в этом чувстве, в этом слове и в осеннем этом дне...»
- Да, так и есть — остался в слове, и сегодня почти такой же день, как тогда и сегодня годовщина того нашего счастливого дня, а через две недели его не стало...
- Прошу тебя, Леночка, набери и пришли мне его сегодня, пожалуйста, как только сможешь, любимая, а я тебе пришлю все его стихи мне.
- Да, компьютер у меня включен, пришлю сегодня же, Валя, сама искала его, чтобы распечатать, но как мне горько, Валя... скажи, Валя, как такое может быть, чтобы бог-Любовь убил бы человека, который нёс любовь тебе, мне, дочери, детям в школе, всем, с кем он жил рядом, или даже пусть сам не убил, но попустил, как говорят попы? Как понять несправедливость, жестокость и бессмысленность бога? Ведь если бы Алёша был жив, насколько больше любви было бы в мире вокруг него, ведь он своей любовью, своими уроками, стихами, поступками творил любовь, учил детей любить друг друга. Мне легче думать, что нет никакого бога, иначе я возненавидела бы его. Мне легче без бога, Валечка, но как мне плохо без Алёши, потому что вот он и есть для меня Любовь, а бог — это вечная жестокость и несправедливость, оправдываемая тем, что нам не понять его замыслов.
- Милая, ты моя Леночка, и мне без Алёши плохо, только не плачь, а то и я разревусь…
- Я не могу, Валя: столько лет прошло, а я всё продолжаю думать, что что-то сделала не так не уберегла его своей любовью, ведь он знаешь, как считал, он говорил, что если человека сильно любить, то любовь будет пронизывать вселенную и убережёт от гибели даже на войне.
- Он и мне как-то об этом говорил, когда мы были на выездной конференции в области. Он рассказывал о своих двух дедах, из которых один вернулся, пройдя даже плен, а второй погиб, три месяца пролежав в госпитале.
- Да и говорил, что первый дед вернулся, потому что его ждала дома маленькая дочь, которая каждый день забиралась на подоконник закрывалась шторами и смотрела на дорогу, что вела к их дому. Она не хотел верить, что он погиб и пропал без вести, она ждала его возвращения, а он в это время был в фашистском плену. И Алёша считал, что вот эта простая детская любовь спасла его деда. А вот второй погиб вообще не доехав до фронта и ни в кого не выстрелив, потому что эшелон, что шёл к передовой был разбомблен и он больной лежал в госпитале и ждал, весточки от своей жены и сынишки… но не дождался, потому что Алёшина бабка по отцу не любила его деда, из-за чего он даже не разводясь уехал в другой город. Он считал, что если бы любила, и ждала, то ответила бы на его письма, а она в это время уже была беременна от другого мужчины и жила с третьим, который потом стал отчимом отца Алёши…
- Да и я помню, помню, как он сетовал на свою бабушку, а когда я спросила, что отец его ведь должен был бы тоже, как и его мать ждать своего отца с фронта, он сказал, что отец узнав от матери, что отец в госпитале, просто ждал его домой счастливый и весёлый, но не думал и не переживал так, как его мама переживала о своём отце… Помню, как он говорил о своей маме, как о святой…
- Валечка, но разве мы обе не любили его, разве мы обе не ждали его с его вахт, разве в ту ночь не обегали весь город… почему наша любовь не уберегла его? Или мы любили не так как любит ребёнок?
- Лена, ты только себя не вини, моя бабушка ждала с фронта сына и мужа, ждала и каждый день, как Лёшина мама думала о близких, она ещё и молилась, как никто в семье не молился… Тётка рассказывала мне, что по ночам вставала и молилась в слезах перед иконкой Божьей Матери, но не вернулся ни сын, ни муж, а разве она не любила, не молилась, это всё так жутко… и жестоко, когда война, здесь молись не молись, всё равно кто-то погибнет… Я тоже не понимаю этого в Боге, это выше моего понимания, но только молюсь и верю в Царство Небесное, надеюсь, что встретимся мы все с ним на Небесах… Но мне тоже больно и горько… тогда, как моя бабка молюсь,  отпускает…
- Я не могу, Валечка, молиться, не могу, пробовала, но только горше становится, потому что получается, что бог не слышит молитв, у него какая-то своя бухгалтерия, которой не понять, а только раздражаться начинаю на себя, что становлюсь рабой божьей, что должна у невидимого всемогущего и всеблагого бога просить милостыню, скажи, как это получилось, что мы любили его, а бог допустил его убийство, как этот всевышний допускает убийство каждый день невинных детей не только в России, но и по всему миру… не Верю, Валечка, не верю, не хочу верить, мне проще просто помнить Алёшу, и любить вот Галочку, любить детей Андрея, своих учеников, тебя, но как можно любить бога и молиться ему?
- Мы с тобой очень разные, Лена, но ты права, мы оба его любили, и я хочу, чтобы наша и его любовь не прошли бесследно на земле, давай соберём его лучшие стихи и издадим хоть малюсеньким тиражом книжечку, его и моя ученица, о которой я тебе говорила, занесёт их на сайт Стхи РУ, пусть будет и памятью и радостью для других людей, а не только для нас.
- Ой, Валечка, спасибо тебе, ты умеешь утешить и настроить на хорошее дело, конечно, я перепечатаю все его стихи в компьютер, которые в рукописных текстах, а те что отпечатаны, отдам тебе, вот сейчас этот стих наберу…ой...
- Что ты сказала...
- Что-то в глазах у меня потемнело, Валя, плохо мне, лучше завтра, и в груди боль…
- Конечно, лучше завтра, а сейчас может быть тебе скорую вызвать, алё, Лена, Лена…
- Валя, боль в плече и шее острая…
- Сейчас вызову скорую, приляг в кровать, подложи подушки под спину и голову, укройся, скажи кому из соседей позвонить можно, чтобы пришли?
- Не знаю даже... у меня и телефонов нет... рядом живём…
- Всё ложись, сама разберусь. Да, у тебя дверь открыта?
- Открыта, я ещё не закрывала на ночь.
- Только не вставай, лежи смирно, под рукой есть лекарства?
- Есть.
- Прими.


Елена Михайловна перебралась со стула в кровать и просто свалилась на неразобранную кровать и только смогла запахнуть ноги низом одеяла. Дотянулась до тумбочки, отодвинула ящик и стала искать нитроглецирин и престариум, что ей посоветовала Валентина, других кроме валидола и валосердина у неё не было… Положила под язык по таблетке нитороглицерина и валидола и, откинув голову на подушку, попробовала расслабиться, постанывая от боли...

Валентина Ивановна сразу набрала в скорую, там сказали, что машина одна и та на выезде в Бахметьевку, а связи с ними нет, через сколько будут, не знают. Валентина Ивановна не успокоилась:
- Скажите, может быть, Королёв Виталий сегодня дежурит (это был её ученик)?
- Да, ответила сестра, он в приёмной.
- Как замечательно, у меня есть его телефон, но время не ждёт, пожалуйста, позовите его к телефону.
- Сейчас позову, тут рядом, Виталий Ильич, вам звонят здесь.
- Алё?
- Виталя, здравствуй, как хорошо, что ты здесь, это просто счастье, что ты дежуришь, это Валентина Ивановна.
- Я узнал вас по голосу, ВалентинИванна.
- Виталик, выручай: сейчас звонила Елена Михайловна Волкова из Добринки, у неё по всей видимости инфаркт, сплошные нервы последние дни, она даже позвонить вам не может, так плохо ей, а мне Виталик только что сказали, что не знают, когда будет скорая.
- Я сейчас соображу, ВалентинИванна, в Добринке у нас живёт как раз сестра из терапии и кардиологии, позвоню ей, только адрес скажите.
- Центральная улица, сразу за школой третий дом справа, с теремком на крыше, он один такой там.
- Понял, наверняка, Лиза знает ЕленМихайлну. Только вот как её привезти бы поскорее к нам. Я подумаю.
- А я сейчас Долину позвоню, из моего окна видно, что он ещё в своём кабинете сидит. Если он её привезёт?
- Да, это было бы замечательно, у него же джип, пусть Лиза уложит ЕленМихалну на заднем сиденье.
- Спасибо, Виталий, звони скорее Лизе.

Когда Долин разговаривал по рабочему телефону с Куракиной, зазвонил его мобильный. Звонила Валентина Ивановна. Она редко-редко ему звонила и всегда только по делу, но так поздно — никогда, что-то случилось.
- Ирина Аркадьевна, извините, мне сейчас параллельно звонит моя пожилая учительница, так поздно, значит, что-то серьёзное.
- Хорошо, я жду, трубку не кладу.
Долин, чтобы не пересказывать Куракиной суть дела сразу включил мобильник на громкую связь и рядом с ним положил трубку рабочего проводного телефона.
- Вова, я вижу из окна, ты не спишь, Елене Михайловне плохо, только что разговаривала с ней, возможно инфаркт, скорая в Бахметьевке, когда будет не известно, бросай все дела и поезжай к ней на своём джипе, привези в больницу, мой ученик сегодня дежурит, Виталик Королёв, он её примет, а в Добринке у неё уже будет местная медсестра, она ей уколы сделает. Уложишь её на заднем сиденье и сразу в приёмное отделение.
- Понял.
- Всё запомнил.
- Всё, Валентина Ивановна.
- Жми давай, Володенька, только аккуратно по темноте, спасай нашу любимицу.
- Жму…
Долин нажал отбой на мобильнике и взял трубку — Курагина ответила, что всё слышала и сказала, что пусть его помощники высылают отчёт.

Елена Михайловна услышала сквозь какую-то сонную тяжесть и слабость голоса, посторонних лиц, вспомнила, как к ней в домой пришла Лиза, вспомнила об уколе, а дальше какой-то провал и вот она непонятно где, один голос чем-то знаком. Что-то на лице лежит. Она попробовала открыть глаза, но сил не было, лишь двинула удобнее рукой и та бессильная свалилась с кровати и повисла, вывалившись из под одеяла.
- Кажется, очнулась. - Услышала она женский голос.
И кто-то нежно поднял её руку и заправил под тёплое одеяло. Она попыталсь заоговрить, но губы не слушались, язык был ватным, получился стон.
- ЕленМихална? Вы меня слышите? - раздался знакомый голос.
- Слы… . - еле выговорила она.
- Как вы чувствуете себя сейчас, что-нибудь тревожит?
- Сла.. бость.. и го… лова кру....
- Да, так и должно пока быть. Это у вас кислородная маска. Вы можете открыть глаза?
- Свет… режет...
- Потушите верхний свет. А так ЕленМихална лучше?
- Вита… лик, это ты?
- Я, ЕленМихалн.
- Что... со мной?
- У вас инфаркт. Вы в нашей больнице, я сегодня дежурю.
- Уже ночь?
- Без четверти двенадцать. Вам теперь нужен покой. Всё страшное позади. Лучше просто спать. Но если что-то нужно, рядом сестра, Машей зовут?
- Да, спаси… бо.
- А на этой руке капельница, старайтесь не задеть.
- Да…
- Сложный день выдался, ЕленМихалн. Теперь спите.
- Вален… ти…
- Валентинванне я позвоню, она просила, завтра к вам придёт. Отдыхайте. - и он взял её руку в свою и так сидел, пока она не заснула.
Елена Михайловна проваливалась в забытье, но сознанием хотелось удержать что-то важное, дорогое, что-то, ценное и светлое, чтобы сказать это Валентине, сказать завтра… завтра…

Королёв вышел из палаты, и прошёл в ординаторскую, там его сразу обступили Долин, Романова, Бурдюков.
- Ну что как она?
- Только что очнулась, слабая, говорит с трудом. У неё обширный инфаркт. Если бы не Лиза, она бы уже была мертва.
- А что нужно делать, чтобы спасти её.
- Нужно или операцию, или срочно в кардиоцентр на вертолёте, ближайший в Саратове, но заказ вертолёта для стариков старше 55 по негласному распоряжению начальства не пройдёт, никто нам не пришлёт вертолёт, ей уже 66.
- Как так старше 55?
- Не ко мне вопрос. Найдут формальные причины отказать: погода, керосина нет, вертолёт сломался. Такая у нас в России людоедская власть.
- Ты можешь что-нибудь сделать.
- Я сделал всё что в моих силах, там рядом с ней сестра дежурит, но не знаю, доживёт ли до утра. Если протянет ночь, то будет жить: у нас туту ведь недавно оптимизация была и у нас всё сократили - в область всё перевели, мол нет смысла в нашей глухомани держать отделение кардиологии. Но я звонил Широбоку, он сказал, что будет через 15 минут, он старый кардиолог, опыт большой: если он возьмётся за оперуцию, я буду асситировать.
- Он далеко живёт?
- На лесной, думаю, что уже скоро будет.
- А если платно вызвать вертолёт?
- У нас не найдётся столько денег на вертолёт, даже если мы сейчас поднимем всех её учеников в Нефтянске.
- Но у неё есть выпускники на Западе, преподают в штатах, в Гарварде, в Пекине, есть и бизнесмены, даже миллиоордеры, один Догорный чего стоит - в списке Форбс.
- Кто их, этих учеников, Ольга Александровна, теперь найдёт: по Земному Шару  все разлетелись, по белу-свету разъехались за хорошей жизнью, даже родных из Нефтянска своих забрали. - сказал Бурдюков, - А она никого никогда не просила о помощи — гордая.
- Ваш же одноклассник Неводский, миллионер в нефтянке, здесь был раз.
- Он мне даже свой телефон дал, только сколько я не звонил гудки... такого номера нет. Да и Елене Михайловне он вряд ли помог бы, он даже Томаре Нургатиной не помог, когда был, тогда тоже ей искали деньги на операцию сыну, а он цинично отказался с ней встречаться и, говорят, сказал, что спасением слабых не занимается, должны выживать только сильнейшие, мол закон природы...
- Давайте позвоним Валентине Ивановне, она точно не спит, может, подскажет, кому позвонить.
- Да, Оля, позвони, поговори, а я позвоню Куракиной, у неё муж в МЧС большой начальник. - сказал Долин и вышел в коридор.
- А у меня нет знакомых миллионеров, я, если, можно, пойду сяду рядом с ней и буду держать за руку. - спросил Бурдюков.
- Да, вот халат. Поможешь Маше, я сейчас приду.
- Валентина Ивановна, алё, да, да, она сейчас разговаривала, спит. Её нужно в область в кардиоцентр, а вертолёты только платные, вы знаете, есть ли у неё такой ученик богатый, к кому можно было бы сейчас позвонить и попросить оплатить вылет вертолёта? Да, хорошо, уже зволнили, а кому, ладно не буду расспрашивать, звоните мне, я здесь в больнице, здесь Володя, Андрей, а Виталий Королёв дежурный врач.
Вошёл Долин.
- Звоню Куракиной, но уже отключила, телефон недоступен.
- А если позвонить в само МЧС, у нас же начальник МЧС из Новинки, как его фамилия?
- Кучков Андрей Владимирович. Мужик он хороший, только может оказаться, что никто с ним не соединит. А учителей в России МЧС не спасает...
- А кто у нас из Новинки, там у него родные остались или нет?
В этот момент в ординаторской включился сигнал вызова в палату интенсивной терапии.
- Я бегу, если что-то серьёзное, буду готовить операционную, Николай Иванович Широбоков придёт направляйте наверх, а на благотворительность богатых не приходится рассчитывать, - сказал Королёв и выбежал.

Часы пробили полночь... И в ординаторскую вошёл сам Семионовский Иван Иванович, оглядел внимательно притихших Доллина и Романову:
- Иван Иванович, вы? - не выдержала паузы Ольга Александровна.
- Как видите, Ольга Александровна. Говорят, вам помощь нужна, только что разговаривал с Валентиной Ивановной, я в курсе, и кое-что из вашего разговора мне рассказал Бурдюков, когда щёл в палату к Елене Михайловне. Надо спросить у Королёва, только что с ним в коридоре встретились, что он посоветует, то и сделаем: нужен будет вертолёт до Саратова, будет вертолёт, нужен будет кардиохирург, будет прямо здесь, нужен олигарх у койки Елены Михайловны, будет и олигарх, а то у нас их много развелось в стране.
- И как вы всё это устроите, Иван Иванович? - спросила ещё более удивлённая Романова.
- Ольга Александровна, я же говорил вам, что бывших в нашей профессии не бывает: у меня, как у настоящего профессионала, на всех ваших богатеньких и влиятельных учеников есть досье, так что надесюь на их чувство самосохранения и ответсвенности в деле помощи учителю и родному государству, ибо любое государство начинается с учителя, а заканчивается учеником.
- Иван Иванович, да вы волшебник, - с иронией сказал Долин, - мы Широбокова ждём, вот с минуту на минуту придёт и точно скажет, как быть.
- Профессионалам я доверяю, так и сделаем, Владимир Владимирович, подождём, а я пока взгляну на свои записи в планшете, и оценю варианты возможных действий, - как бы игнорируя иронию, ответил Семионовский и уже строго обратился к Романовой:
- Да, кстати, Ольга Александровна, я больше в вашей школе не работаю и на сотрудничество не рассчитыывайте, ищите, кто будет вести кружок радиотехники.
          Ольга Александровна опешила и еле сдерживая волнение спросила почти перейдя на шёпот:
- Вы о чём, Иван Иванович?
- О том, что мне не понравилось, что вы уволили Елену Михайловну, я собственно вам помогал только потому, что она работала у вас, мне почаще хотелось её видеть, влюблён я в неё уже давно и до сего дня ждал, что вы уладите вопрос с увольнением, но вот теперь принял такое решение.
- И что же вы молчали, Иван Иванович, о своих чувствах? - уже нападая и желая защитить свою жену, заговорил опять с ехидцей Долин.
- Я как раз на день учителя собирался ей сделать предложение, - как бы не слыша нападки, продолжил Иван Иванович, - но вы всё сломали в моей и, может быть, в её судьбе.
- Иван Иванович, простите. - почти со слезами заговорила Ольга Александровна.
- Оля, не извиняйся, имей гордость, перед кем ты оправдываешься?
- Нет, Володя, подожди. Иван Иванович, для меня самой это удар, я сама и свою судьбу поломала, простите, я ни о вас, ни о себе, ни о Елене Михайловне не думала, я о гордости своей думала, Володя, а вот теперь простите и вы меня, Иван Иванович, а Елена Михайловна уже простила, мы были сегодня у неё с Володей. И если вы уйдёте из школы, то дети ещё больше осиротеют.
- На жалость берёте, детей вспомнили... знаете, что дети меня любят и я их... А вы значит, делов наделали и в кусты? Владимр Владимирович вас прикроет по-семейственному, правда, Володя?
- Иван Иванович, ... - хотел было что-то сказать Долин, но остановился и отвернулся.
- Я предлагаю Бурдюкова на свою должность, Иван Иванович, - сказала Ольга Александровна. С ним вы сработаетесь?
- С Андреем Сеиёновичем? Это интересный вариант... интересный. Чисто по идеологическим соображениям вы мне ближе, Ольга Александровна, чем Бурюков, но он профессионал-историк и в этом есть смысл. В советское время на должность директора ставили как раз историков, людей понимающих цели и задачи партии и народа. Надо всё взвесить, торопиться не буду. Может быть и Елену Михайловну уговорю вернуться...
- Если уговорите, Иван Иванович, я вам буду очень благодарна.
_ Не надо меня благодарить, если уговорю, я это для себя буду делать и для неё, а не для вас, Ольга Александровна, или вы детей имеете в виду, если их, то да, приму вашу благодарность, вот только поднять на ноги Елену Михайловну надо. Широбокову давно звонили?
- Да ещё с четверть часа назад.