Дилетант о поэзии Н. Рубцова

 
     «Раньше в молодости я заслушивался песнями Высоцкого, его неподражаемым исполнением, заполняющим эмоциями душу. Текст, мелодия и манера исполнения были гармонично связаны.
      Было ощущение, что по-другому и быть не может. Не может быть других текстов, другими словами так не выразить переживания и боль поэта. Таким было впечатление молодости. Кумир того времени, артист театра и кино, бард, эстрадный исполнитель песен Высоцкий был вне критики моего поколения. Конечно, со стороны официоза критика звучала, но мы её не принимали и в голову не приходило как-то оценивать его поэзию.  Поэты того времени существовали отдельно от Высоцкого. Есть Высоцкий и есть другие поэты. Высоцкий нужен каждый день, а стихи других поэтов читались, слушались под соответствующее настроение.
     Но прошли годы и годы, двухтомник Высоцкого раскрывается всё реже, старые и так знакомые слова песен всё меньше затрагивают, волнуют; даже в тех случаях, когда воспоминаниями о молодости пытаюсь вызвать прежний эмоциональный настрой.
     А вот стихи Рубцова как вы пишете, с «терпкой грустью, ощущая скоротечность, зыбкость и красоту мира…», становятся ближе и всё сильнее затрагивают душевные струны.
     Сейчас сравнение поэзии Высоцкого и Рубцова для меня не в пользу Высоцкого. Никогда бы не сделал для себя такой вывод без прочтения вашего текста, где стихи одного сменяются стихами другого. Стихотворный язык Рубцова складнее, гармоничнее, тоньше. Как жаль, что вы поколебали образ моего кумира молодости».
    Вот такую рецензию отправил Валерию Таирову, ознакомившись с его работой о поэзии Рубцова и Высоцкого. И тут пришло желание осмыслить и понять для себя, что же хранится в уголках моей души и памяти из поэзии Рубцова.
     Будучи вологжанином, ходил по улицам Вологды в 60-е годы, что и Рубцов, но не знал о нём ничего, не знал его поэзии.  Его стихи печатались в основном в заводских многотиражках Ленинграда, в городских и районных газетах Вологодской области. А чтобы в них напечататься Рубцов принимал условия редакций, правил стихи. Содержание большинства его стихов не вписывалась, как теперь говорят, в редакционную политику, не было в них восхваления политики партии, восхищение грандиозностью свершаемого. Не будь поддержки вологодской писательской организации, друзей писателей и поэтов, жизнь Рубцова была ой как тяжела. Впрочем, руководство области, но в большей степени первый секретарь обкома КПСС Анатолий Семёнович Дрыгин, покровительствовали писательской организации. При непосредственном содействии Дрыгина в Вологде прижились и Виктор Астафьев, и Сергей Алексеев автор эпопеи о Валькирии и уроках русского языка, и ряд других поэтов и писателей.

     Воспитанник детского дома, не умеющий лицемерить, подлаживаться под сильных, Рубцов дважды отчислялся из Литературного института, бесприютно 30 лет скитался по чужим углам, но не озлобился на жизнь.
  Я люблю судьбу свою,
  Я бегу от помрачений!
  Суну морду в полынью
  И напьюсь,
  Как зверь вечерний!
    Не винил в своих проблемах окружающих, без обиды, понимая свою вину, с уважением относился к ректору института.
      Мы сваливать не вправе
      Вину свою на жизнь.
      Кто едет - тот и правит,
      Поехал - так держись!
      Я повода оставил.
      Смотрю другим вослед.
      Сам ехал бы и правил,
      Да мне дороги нет...

     «Поэзия не должна и не может быть злой. Учитесь, соотечественники, у Рубцова не проклинать жизнь, а облагораживать ее уже за то, что она вам подарена свыше и живете вы на прекрасной русской земле, среди хорошо задуманных русских людей. Я это говорю к тому, что в последние годы осатанение, охватившее Россию, проникло и в светлое окно поэзии. Ослепленные злостью люди пишут нескладные, лишенные чувства и нежности, облаивающие все и всех стихи». (В. Астафьев)
     В то же время поэзия Рубцова полна печали и грусти, тоски по самым различным поводам и причинам. Поэт сожалеет об ушедшей Руси, неустроенности современной жизни:
  С моста идет дорога в гору.
  А на горе - какая грусть!-
  Лежат развалины собора,
  Как будто спит былая Русь.
  Русь спит и не ожидается в стихах его скорого пробуждения.
    Мне странно кажется, что я
    Среди отжившего, минувшего,
    Как бы в каюте корабля,
    Бог весть, когда и затонувшего…

 Что не под этим ли окном,
 Под запылённою картиною
 Меня навек затянет сном,
 Как будто илом или тиною.

    Действительно, лучше не просыпаться, когда будущее видится в мрачных картинах апокалипсиса:
       Седьмые сутки дождь не умолкает.
       Неделю льет. Вторую льет... Картина
       Такая — мы не видели грустней!
       Безжизненная водная равнина
       И небо беспросветное над ней.

       На кладбище затоплены могилы,
       Видны еще оградные столбы,
       Ворочаются, словно крокодилы,
       Меж зарослей, затопленных, гробы…

   В дрёме и Вологда. Восемь строк сплошной печали, печаль и тревога за будущее Вологды, страны, печаль от того, что никто не слышит печальных предвестников будущего.
       Печальная Вологда дремлет
       На темной печальной земле,
       И люди окраины древней
       Тревожно проходят во мгле…

       На темном разъезде разлуки
       И в темном прощальном авто
       Я слышу печальные звуки,
       Которых не слышит никто...

    Отсюда, от боли за страну его крик-призыв: «Россия, Русь! Храни себя, храни!»

    В 1960 году Рубцов, пройдя по жизни всего 24 года, в стихотворении «Утро утраты», на мой взгляд, поднимается до уровня Достоевского, раскрывая душевное состояние человека, переживающего тяжелейшую жизненную утрату. 
    Полубессознательное состояние, одиночество, безучастность и непонимание окружающего бытия. Понимаешь реальность такого состояния только поживши и переживши горечь утрат и поражений. Рубцов писал: «Думаю, что стихи сильны и долговечны тогда, когда они идут через личное, через частное, но при этом нужна масштабность и жизненная характерность настроений, переживаний, размышлений».

      Человек не рыдал, не метался
      В это утлое утро утраты,
      Лишь ограду встряхнуть попытался,
      Ухватившись за копья ограды...

      Вот прошел он.
      Вот в черном затоне
      Отразился рубашкою белой,
      Вот трамвай, тормозя, затрезвонил,
      Крик водителя: —
      Жить надоело?!

      Было шумно, а он и не слышал.
      Может, слушал, но слышал едва ли,
      Как железо гремело на крышах,
      Как железки машин грохотали…

      Было утро дождя и металла,
      Было утлое утро утраты...

    Велик и неповторим Рубцов многими стихами. Такие и его «Журавли». Смысловая глубина, поэтическая гармония, красота описываемого действа и захватывающее предчувствие невосполнимой утраты поразительны. Уже первая строка вызывает восхитительную жуть.

        Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…
        Вот наступит октябрь — и покажутся вдруг журавли!
        И разбудят меня, позовут журавлиные крики
        Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

        Широко по Руси предназначенный срок увяданья
        Возвещают они, как сказание древних страниц.
        Всё, что есть на душе, до конца выражает рыданье
        И высокий полёт этих гордых прославленных птиц.

        Широко на Руси машут птицам согласные руки.
        И забытость болот, и утраты знобящих полей —
        Это выразят всё, как сказанье, небесные звуки,
        Далеко разгласит улетающий плач журавлей…

        Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!
        Выходите скорей, чтоб взглянуть на любимцев своих!
        Вот замолкли — и вновь сиротеет душа и природа
        Оттого, что — молчи! — так никто уж не выразит их…

    Удивила и запомнилась в сущности простая без зауми и тем самым необычная для критика, прочитанная много лет назад, оценка последнего четверостишья этого текста. Литературовед, критик и публицист Вадим Кожинов:«…как-то трудно представить себе, что еще лет десять назад эти строки не существовали, что на их месте в русской поэзии была пустота».
  А эти философские, поразившие меня своей будничной обыденностью,но постоянно ускользающие в сознании строки как-то выписал в свой блокнот:
     Село стоит
     На правом берегу,
     А кладбище -
     На левом берегу.

     И самый грустный все же
     И нелепый
     Вот этот путь,
     Венчающий борьбу.

     И все на свете, -
     С правого
     На левый,
     Среди цветов
     В обыденном гробу...

    Невольно вспоминается: «суета сует - всё суета», и «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».  А по словам Виктора Астафьева в этом «откровении века», Рубцов «почти восходит до гениальности».
    Высочайшую и точную оценку Рубцову, на мой взгляд, дал В. Кожинов: «Самый, пожалуй, неоспоримый признак истинной поэзии – ее способность вызывать ощущение самородности, нерукотворности, безначальности стиха; мнится, что стихи эти никто не создавал, что поэт только извлек их из вечной жизни родного слова, где они всегда – хотя и скрыто, тайно – пребывали… Лучшие стихи Николая Рубцова обладают этим редким свойством.»
    Неверно было бы думать, что поэзия Рубцова сводится только к грустному и печальному.
    «Особенно люблю темы родины и скитаний, жизни и смерти, любви и удали.» - писал о себе Рубцов. Стихи ранней молодости бесшабашны, хулиганисты, весёлые, будущее видится безоблачным, наполненным свободой.

 Нахлобучив «мичманку» на брови,
 Шёл в театр, в контору, на причал.
 Полный свежей юношеской крови,
 Вновь, куда хотел, туда и мчал…

    Казалось здоровье и силы молодости неисчерпаемы и не беда, что иногда в весёлых загулах пролетают дни. Времени хватит на всё. Не про себя ли у него этот стих?

      На меду, на браге да на финках
      Расходились молнии и гром!

      И уже красавицы в косынках
      Неподвижно, словно на картинках,
      Усидеть не в силах за столом.

      Взяли ковш, большой и примитивный:
      — Выпей с нами, смелая душа! —

      Атаман, сердитый и активный,
      Полетит под стол, как реактивный,
      Сразу после этого ковша.

    Но вот проза жизни. После службы на флоте   жизни круто взялась за поэта. Скитание по чужим углам, проблемы с публикацией стихов, безденежье. Волей-неволей приходилось гордому человеку, каким был Рубцов, обращаться к друзьям за помощью.

    «Серёжа, я здесь оказался совсем в «трубе». На Устье у меня потерялись или изъялись кем-то последние гроши…Сильно неудобно перед людьми в этой избе, тем более, что скоро праздник. Может быть, поскольку я уже подготовил материал, Каленистов может послать мне десятку…» (Из письма С.Багрову)
       Стукну по карману - не звенит.
       Стукну по другому - не слыхать.
       Если только буду знаменит,
       To поеду в Ялту отдыхать...

     Более откровенным Рубцов был с вологодскими друзьями-пэтами. «Жизнь моя идёт без всяких изменений, и, кажется, остановилась даже, а не идёт никуда… Хорошо то, что пишется. Но ужасно то, что так тяжело печатать стихи…» (Из письма С. Багрову)

    Дружеские отношения связывали Рубцова с руководителем творческого семинара в литературном институте Н.Н.Сидоренко, к нему он обращался по поводу институтских дел, но помимо строк о делах попадаются и строки о горечах жизни.
    «Живу по-прежнему. Только по временам всё сильнее и сильнее чувствую какую-то беспросветность в будущем. Порой кажется, что я уже испытал и все радости, и все печали.» (Из письма Н Сидоренко)
    И всё же поэт не сломлен, верен себе и мечтаниям молодости.

         Мое слово верное
                прозвенит!
         Буду я, наверное,
                знаменит!
         Мне поставят памятник
                на селе!
         Буду я и каменный
                навеселе!...

    Мечта сбылась. Каменный он стоит в Вологде и каменный присел на скамеечку в Тотьме в ожидании теплохода, но разве об этом мечтал Рубцов в молодости.

Мечты, мечты! где ваша сладость?
Где, вечная к ней рифма, младость?
А. Пушкин
    Ах, если бы более трезвый образ жизни!
      Сколько водки выпито!
      Сколько стекол выбито!
      Сколько средств закошено!
      Сколько женщин брошено!
      Чьи-то дети плакали,
      Где-то финки звякали...
      Эх, сивуха сивая!

    В откровенных письмах С.Куняеву Рубцов объясняет свою вспыльчивость в литературных дискуссиях, стараясь оправдать себя, свою слабость:
«…после нескольких (любых удачных и неудачных) написанных мною стихов мне необходима разрядка, - выпить и побалагурить!»

    Не так их много, но они есть - стихи по которым чувствуется стремление Рубцова уйти от темы грусти и смерти.

      Привет, Россия — родина моя!
      Как под твоей мне радостно листвою!
      И пенья нет, но ясно слышу я
      Незримых певчих пенье хоровое.

    И совсем откровенно, как будто даже с отчаянием гонит прочь грусть-печаль:

Уходите, мои печали,
Приодетые хулиганы...
Откричали, отвеличали,

       Не надо, не надо, не надо,
       Не надо нам скорби давно!
       Пусть будут река и прохлада,
       Пусть будут еда и вино.
       Пусть Вологда будет родная
       Стоять нерушимо, как есть,

    Но поэт оказывается бессильным в борьбе со своими, непонятными для многих,  тревогами и печалями. Опять вино и мрачные думы затягивают во тьму.

       Если жизнь начать сначала,
       Все равно напьюсь бухой
       И отправлюсь от причала
       Вологодчины лихой.
       Знайте наших разгильдяев!
       Ваших, так сказать, коллег!


    Почти каждый вологодский писатель посчитал своим долгом поделиться воспоминаниями о Рубцове. Из домашних архивов вышли ранее не публиковавшие стихи поэта, множество историй и приключений, пережитых вместе с Рубцовым. С каждым годом его образ становится всё ярче и понятнее для почитателей. Много страниц написано о неустроенности жизни Рубцова, его современниками, но только стихи помогают понять с каким тяжким грузом на душе он жил, ожидая и предвидя конец своей жизни с точностью до одного дня.
            Я умру в крещенские морозы
            Я умру, когда трещат березы…
    «Пройдут годы. Посмертная слава поэта Рубцова будет на Руси повсеместная, пусть и не очень громкая. Найдется у вологодского поэта много друзей, биографов и поклонников. Они начнут Николая Рубцова возносить до небес, издадут роскошно книги поэта. Не мечталось Рубцову такое отношение к себе при жизни. Все чаще и чаще станут называть Николая Рубцова великим, иногда и гениальным поэтом. Да, в таких стихах, как: "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны", "Видение на холме", "Добрый Филя", "Шумит Катунь", "Прощальное", "Вечерние стихи", "В гостях", "Философские стихи" и в последнем, в чемодане найденном, откровении века: "Село стоит на правом берегу" - он почти восходит до гениальности.

В.Астафьев,"Затеси"("Новый мир", № 2, 2000)