Глава третья

     Небольшая колонна грузовых машин с военными номерами двигалась по извилистой таежной дороге. Определить направление движения было трудно, поэтому среди нас, новобранцев, шел неторопливый спор на тему «А куда мы едем?»

     Предположений было много, особенно у местных ребят, но все они отвергались по мере продвижения вперед. В кузове было довольно холодно, и мы, успев немного познакомиться, начали роптать. Но наше возмущение никого не могло потревожить,  ибо кроме нас на борту автомобиля никого не было. Приблизительно через час мы въехали в поселок Красная речка и остановились перед металлическими воротами, сквозь решетку которых просматривалась большая площадь и трехэтажные длинные кирпичные здания.

     - Я знаю, куда мы попали! - воскликнул паренек, сидящий напротив меня.

     - Куда?

     - Это учебный отряд Тихоокеанского военно-морского флота.

     - Так далеко от моря? – разочарованно произнес я.

     - Зато тут можно получить морскую специальность. Лично я собираюсь после службы работать на кораблях дальнего плавания.

     - У меня есть специальность, - хотел ответить я, но не успел, потому что раздалась команда «Строиться!»

     Нас снова проверили по списку, рассортировали по группам и направили в санпропускник, где всех постригли налысо, заставили раздеться и запустили в душ. Мне было неприятно расставаться со своей пышной шевелюрой и гражданской одеждой, но вынужденно выполнял все приказы - я знал, что такое воинская служба. Полгода жизни в воинской части и строгость по отношению к солдатам моего дяди- полковника, и других офицеров приучили к мысли, что главное правило в воинской жизни - это беспрекословное выполнение приказов начальства.

     По выходе из душа, в раздевалке, мы обнаружили чистые полотенца и свое новое белье, состоящее из трусов и полосатых морских тельняшек. На стенах раздевалки висели стенды с изображениями форм одежды для рядового состава, разделенные на шесть видов.

     - Учитывая осеннюю погоду, в нашей воинской части введена форма номер четыре, - объяснял нам матрос из интендантской службы, - все, что вы сейчас получите - это будет рабочая одежда, то есть – «роба».

     Он подробно объяснял последовательность одевания каждого элемента, включая синий с белыми полосами воротник, который накидывается на рубаху и, наравне с тельняшкой и бронзовой пряжкой на ремне, создает образ военного моряка, отличающийся от представителей других видов войск.
 
     - Через полтора месяца, перед приемом присяги, вы получите обычную форму и после присяги станете настоящими матросами, - продолжал он инструктаж.

     Когда надели бушлаты и бескозырки, то вдруг обнаружили, что все мы стали похожи друг на друга, как близнецы.

     - А где те парни, которые ехали со мной рядом? – каждый из нас задавался подобным вопросом.

     Состояние растерянности продолжалось несколько минут, а потом мы стали узнавать друг друга по голосам.  Надо отметить, что все это происходило в довольно быстром темпе, так что мы едва успевали перекинуться двумя-тремя фразами или хотя бы спросить друг друга о порядке ношения того или иного элемента одежды. Все наши огрехи отметил мичман, назвавшийся старшиной нашей роты и построивший нас в шеренгу. Он сделал строгие замечания каждому из новобранцев и повел в казарму, где указал каждому место для постели, ящика для одежды и личных вещей.

     Мне досталась верхняя полка трехъярусной кровати с матрасом на металлической панцирной сетке. Конструкция кроватей представляла собой металлический каркас, выполненный по типу спаренных стеллажей, расположенных в середине помещения и растянутых по его длинной стороне. Вдоль стен оставалось свободное пространство со столами и стульями, где можно было почитать книгу или газету, привести в порядок одежду и даже поиграть в шашки и шахматы. Ну и конечно, нашлось место и для «ленинского уголка», как же без коммунистической пропаганды? Моя кровать находилась в начале спального стеллажа, поближе к выходу, что, как оказалось, было удобно, ибо я в числе первых мог выскочить из помещения и занять место в туалет или в строю «на плаце».

     Это преимущество я оценил на следующее утро, когда раздался звонок и голос дежурного по роте прокричал: «Подъем! Через пять минут построение!». Пять минут – это очень мало для личного состава роты из сотни матросов, которым надо сходить в туалет, спуститься со второго этажа и стать в строй для утренней зарядки. Так же строем мы должны были каждое утро пробегать пару километров, и надо отметить, что даже мне, человеку который с детства занимался спортом, было трудно. Иногда казалось, что бешено стучащее сердце выскочит из груди или разорвется на части. Ребята тихонько жаловались друг другу, но это ничего не меняло.

     Так продолжалось полтора месяца, пока в соседней роте не случилось несчастье. Один из матросов в конце пробежки упал и больше не поднялся. Он умер. Мы были шокированы этим известием, но, буквально, на следующий день получили приказ, что построение «на плацу» будет выполняться через десять минут после подъема и расстояние для пробежки было сокращено на полкилометра. Мы почувствовали облегчение, и служба стала казаться не такой уж трудной, пока «матросское радио», так мы называли устные сообщения, не донесло до нас сведения, что руководство «Учебного отряда» самовольно, в нарушение инструкций, установило такой утренний беспощадный режим, и там «наверху» сейчас идут большие разборки. Руководители валят вину на медиков, а те на высоких начальников учебного отряда, имеющего статус дивизии во главе с контр-адмиралом. Разборки ничем путным не закончились, а родители парня в мирное время получили труп своего сына, так и не ставшего настоящим моряком. 

     Надо отметить, что за период четырехлетней службы на флоте я не раз сталкивался со случаями, когда военные начальники разных рангов устанавливали свои правила несения службы, в основном из карьеристских побуждений, создавая тяжелые условия для рядового состава, правда, на кораблях, где я служил, дело до трагических случаев не доходило. А вот в других воинских частях происходили несчастья и более драматичные.

     После пробежки нам было предоставлено время для умывания, бритья, и приведения в порядок себя и одежды. Этого времени хватало, но вопрос бритья усложнялся качеством воды. Когда я первый раз открыл кран умывальника, то невольно отшатнулся, так как показалось, что из крана под напором вытекала не вода, а какой-то прозрачный химический раствор, источающий неприятный и острый запах. Для создания пены для бритья приходилось долго водить бритвенным помазком по куску хозяйственного мыла, чтобы создать хотя бы подобие мыльной пены и нанести ее на щеки и бороду. В то время отсутствовали специальные тубы с готовой пеной, посему ее нужно было готовить из мыла и холодной воды плохого качества, превращая процесс бритья в ежедневную пытку. Бритвенные принадлежности: станки, помазки, и лезвия типа «Нева» - относились к личным вещам, в связи с чем, приходилось их покупать в военном магазине на собственные мизерные деньги, которые нам выдавались в качестве зарплаты.

     Первый завтрак удивил своей скудностью: два кусочка серого хлеба, небольшой брусочек сливочного масла и стакан горячего чая с двумя кусочками сахара – и это все, что должно было обеспечить нас калориями на половину дня «ратного» труда. Мы были голодными и с нетерпением ожидали обеда, который оказался настоящим и довольно вкусным, хотя вначале и показался недостаточным. Эту «голодную» стадию проходят все новобранцы, но через месяц-полтора замечают, что дневного питания, включая ужин, вполне достаточно для жизни молодого организма и перестают думать о еде.

     Да и когда о ней думать, если целый день, от подъема до отбоя, матросы заняты строевой подготовкой, теоретическими занятиями в учебных классах и практическими тренировками в специальных установках и бассейнах? Я попал в группу подготовки котельных машинистов для службы на военных кораблях, и, надо отметить, нас готовили основательно. Преподаватели, в основном отставные офицеры, объясняли устройство корабля в целом и его отдельных элементов, особенно: технических устройств, обеспечивающих жизнедеятельность корабля; систем безопасности; энергетических систем и агрегатов, обеспечивающих движение корабля в море.

     Нам, будущим котельным машинистам, заявили, что котельные установки являются самыми главными устройствами, так как они обеспечивают паром силовые установки, и без них корабль станет неподвижной мишенью для вражеских боевых кораблей.

     - Котельные установки – это сердце корабля, - так говорил преподаватель, стараясь донести до нашего сознания важность и ответственность будущей корабельной службы.

     Наверняка матросам других специальностей говорились такие же слова по отношению к паровым машинам, дизельным двигателям, электроустановкам и так далее. Как показала практика, все это было правдой, ведь даже небольшая неисправность любого из элементов на корабле может привести к крупным неприятностям и даже гибели судна и его экипажа.

     В этой круговерти с шести часов утра и до десяти вечера дни пробегали очень быстро, да и мы незаметно для самих себя становились настоящими матросами, правда, более подобными на сухопутных солдат, так как настоящего моря еще не видели.

     Морскую парадную форму нам выдали через пару месяцев, в канун принятия воинской присяги, которая состоялась в торжественной обстановке на «плацу», но без участия родителей, как это принято сейчас. Данное событие проводилось в сопровождении духового оркестра, и было отмечено праздничным обедом, после которого всем предоставили, так называемое «свободное время».

     В первую очередь, мы начали писать письма родным и друзьям, сообщая им адрес воинской части и те сведения о нашей жизни, которые, естественно, не являлись секретными. Потом рассыпались по группам для игр в шахматы, шашки, чтению книг, газет или просто для бесед. Ко мне подошел невысокий паренек и предложил выйти из казармы, чтобы послушать эстрадную музыку, звучащую из репродуктора, установленного за забором нашей воинской части, и хотя было холодно, мы дослушали ее до конца радиопередачи, а потом, чтобы согреться, стали играть на «плацу» в догонялки. Он оказался очень юрким парнем, который хорошо бегал и умело увиливал от прикосновения. Мы бегали и веселились почти час, но когда он в очередной раз улизнул от меня, я произнес фразу, о которой долго потом сожалел.

     - Ну, держись, фашист, получишь ты свою гранату! – и со смехом бросился его догонять. Он заскочил в дверь нашей казармы и больше я его не видел.

     Через пару часов дневальный в помещении нашей роты вызвал меня к дежурному офицеру для беседы. Мне думалось, что опять хотят поручить работу по начертанию какой-либо схемы, как это было ранее, и я, приведя свою форму в нормальное состояние, вошел в кабинет. 

     - Товарищ капитан-лейтенант, матрос Проховник по Вашему приказанию прибыл! – в соответствии с Уставом доложил я.

     «Каплей», так сокращенно на флотском сленге называют офицера в звании капитан-лейтенанта, внимательно посмотрел на меня, как бы изучая, вздохнул и произнес не то вопрос, не то упрек.

     - Что же вы, матрос, оскорбляете своих товарищей?

     - Я не знаю, кого я мог оскорбить, товарищ капитан-лейтенант, - недоуменно ответил я.

     - Вы назвали фашистом матроса П…

     - Так ведь это в шутку.

     - А вы знаете, что он немец по национальности?

     - Немец? – с удивлением выдавил я из себя.

     - Да, немец из Поволжья.

     - Но я ведь не знал, - пытался я оправдаться.

     - Нельзя бросаться такими словами даже в шутку. Если Вы это поняли, то можете идти... Хотя я вас понимаю, белорусам во время войны досталось больше всех, -добавил он, - Идите!

     - Есть! - я развернулся и строевым шагом вышел из кабинета, удивляясь тому, что дело ограничилось краткой беседой, а не наказанием.

     Мои попытки найти парня, чтобы извиниться, не увенчались успехом. Он исчез, оставив в моей душе чувство вины перед ним на всю мою жизнь. Вероятнее всего, чтобы избежать дальнейших недоразумений он был переведен в другую воинскую часть, причем сделано это было настолько тайно, что даже «матросское радио» ничего не могло разнюхать, его больше никто не видел в нашей части. Ну а мне пришлось сделать выводы и научиться выбирать выражения в общении с товарищами по службе, да и не только с ними.

     Позднее я подружился с другим парнем, с которым нас объединял общий интерес к джазовой музыке. Правда, у меня это увлечение было как «хобби», а он имел начальное музыкальное образование и хорошо играл на гитаре. К тому же, у него была собственная шестиструнная гитара, на которой он до призыва играл в оркестре одного из приуральских городов. Мы с ним в свободное время забирались в угол казармы и бренчали на гитаре, вернее, бренчал я, будучи самоучкой, а Сергей играл, показывая мне основные приемы и аккорды. Иногда к нам присоединялись другие ребята из нашей роты, и это привлекло внимание командиров. Однажды Сергея и меня вызвали к замполиту Учебного отряда на беседу. Мы были в недоумении, вроде бы ничего плохого не делали, учились неплохо, по строевой подготовке тоже замечаний не было, а тут: «бац!» – нас вызывают на беседу. Когда мы вошли в кабинет и доложили по форме о нашем прибытии, капитан третьего ранга поднялся и предложил нам присесть на стулья у его стола, где уже сидел сверхсрочник в звании мичмана.

     - Вот что, ребята! Я знаю, что вы умеете играть на музыкальных инструментах. Поэтому, предлагаю создать небольшую группу для участия в концертах, - с улыбкой начал разговор офицер.

     Мы молчали, удивленные таким поворотом событий, а также простым и даже дружественным обращением  к нам такого высокого начальника.

     - У нас кроме аккордеона и бас-балалайки ничего нет, так что придется обходиться тем, что есть, - продолжил офицер.

     - У Сергея К. есть собственная гитара, а еще на складе я нашел барабан, - вмешался в разговор мичман.

     - Хорошо. А вы согласны? – обратился он к нам.

     - Так точно, товарищ капитан третьего ранга! - вскочил Сергей. Он ответил за себя и за меня, не предполагая, что через четыре месяца об этом серьезно пожалеет.

     - Ну, вот и договорились, руководителем группы назначается мичман С., а барабанщика сами подберете.

     Барабанщика мы нашли быстро из числа наших матросов. Им стал самый высокий парень Петя И. Выбор пал на него, потому что он имел привычку стучать пальцами по столу в такт музыке, которая иногда звучала в нашей роте по радио. Меня же уговорили играть на большой балалайке, которая заменяла контрабас, что было  непривычно и не престижно. Мало того, что на ней нужно было играть, так ее нужно было таскать с собой на концерты, а это было не столько тяжело, сколько неудобно. Вообще, наша группа представляла собой забавное зрелище: впереди шел мичман с аккордеоном в футляре, рядом с ним шел Сергей с гитарой, за ними тянулся я с огромной балалайкой на плече, а рядом со мной вышагивал «каланча» Петя с барабаном. Встречные матросы смотрели на нас с иронией, отпуская порой шутки, правда безобидные, ибо наличие в нашей команде мичмана останавливало их от более оскорбительных реплик.

     В некоторой степени многие завидовали нам. Им казалось, что мы – «сачки», которые освобождены от дополнительных работ. Хотя это было не так. Мы, так же как и другие, привлекались к погрузо-разгрузочным работам, несению ночных вахт в котельных установках, охране периметра воинской части и несению караульной службы у Красного знамени воинской части. Кстати, это была для меня самая нелюбимая воинская обязанность. Неподвижное стояние по стойке «смирно» у знамени в течение нескольких часов днем было сравни пытки. Ночью же можно было стоять более расслаблено, так как кроме проверяющих и смены караула в помещение никто не заходил. Единственное преимущество, которое давало нам участие в музыкальной группе, это была возможность поучаствовать и в концертах в поселке, и в ближайших домах отдыха, где мы оказывались среди гражданских лиц. Однажды я там встретил своих знакомых с бывшей работы и воспользовался возможностью передать привет своему другу Вове Чернову, который еще оставался в Хабаровске.

     Вова откликнулся быстро и приехал ко мне на встречу, которая состоялась в помещении проходной, куда меня вызвал дежурный матрос. Мы поговорили в течение двадцати минут, и я понял, что у него пока не получается уехать домой и он собирается уйти с должности мастера на стройке, чтобы стать простым работягой и заработать денег на дорогу до Минска. Мне было тяжело осознавать, что мой друг находится в затруднительном положении, а я не могу помочь ни чем, даже толковым советом. Я ведь существовал словно в другом мире, в мире, где и я, и моя жизнь зависели от других людей и других жизненных обстоятельств. Вова все это понимал, в его словах и взглядах ощущалась едва скрываемая жалость по отношению ко мне, хотя он говорил, что выгляжу я в военной форме, как настоящий морской волк.



     Зима оказалась морозной, ветреной и почти бесснежной. В строю на «плацу» во время строевой подготовки мы замерзали так, что даже носки на ногах начинали примерзать к прорезиненной подошве матросских ботинок, и молча проклинали командиров, которые наказывали нас дополнительными часами. Если теоретические занятия проходили после строевой подготовки в помещении, то отогревшись в тепле, мы начинали засыпать, а это вызывало гнев преподавателей. На этот случай у них был отработанный прием, который заключался в том, что преподаватель тихим голосом  говорил фразу: «Кто спит….», а затем громко: «Встать!». Естественно, вскакивали заснувшие, а в классе раздавался громкий хохот неспящих матросов, и до конца данного занятия уже никто не засыпал.

     Более интересной была практика по водолазному делу, проходившая в бассейне, где нас обучали подводным работам в легководолазных костюмах с кислородными баллонами. Теоретические занятия прошли в учебном классе, и мы уже были морально подготовлены к спуску под воду, хотя в помещении закрытого бассейна нас ждало легкое разочарование, так как сам бассейн был небольшим – пять метров в ширину, двадцать пять в длину и четыре метра в глубину. Перед тем как приступить к погружениям мичман задал вопрос:

     - Кто умеет плавать?

     Я выскочил из строя первым, и он приказал мне прыгнуть в воду и поплавать в бассейне, что бы размешать воду для обеспечения более равномерной температуры. С большим энтузиазмом я бросился в воду и, к зависти своих товарищей, начал плавать, нырять и кувыркаться в воде, пока мичман не дал команду вылезать. Комплект снаряжения для подводного погружения был один, так что мы его использовали по очереди. Справиться с заданием было легко, нужно было опуститься на дно, найти несколько отрезков металлических труб, соединительных муфт и смонтировать их с помощью гаечного ключа в единую конструкцию. Все шло хорошо, пока очередь не дошла до последнего матроса из нашей группы, который очень волновался и не хотел надевать маску с загубником. Мичман кивнул мне, что бы я ему помог преодолеть  страх, а то, что это был именно страх, я понял, когда посмотрел ему в глаза. С большим трудом и своим примером мне удалось, как тогда показалось,  преодолеть его опасения. Я стал без снаряжения вместе с ним спускаться по металлическим ступеням в воду. Он осторожно спускался вниз до тех пор, пока вода не дошла до уровня глаз, и в этот момент я увидел через стекло маски, как он выпустил загубник и стал задыхаться. Его тело задергалось и стало обмякать.

     - Помогите! Он теряет сознание, - глотая воду, закричал я.

     Мичман подскочил к краю бассейна, и совместными усилиями мы вытащили парня из воды, сняли маску и положили его на пол.

     - Ну, ничего, будет жить, только на кораблях ему служить не придется,- сказал мичман.

     - В барокамеру его помещать не надо? – спросил я и кивнул в сторону, где стояла камера для декомпрессии.

     - Нет, сейчас он придет в себя, с ним ничего опасного не случилось. Однако, думаю, что его переведут в другую воинскую часть, в сухопутную, - ответил мичман.

     - А зачем здесь барокамера, глубина ведь небольшая? – спросил я.

     - Иногда ребята при резком подъеме даже с такой глубины получают кессонную болезнь, это случается довольно редко, но все же…

     Через две недели получили удостоверения, которые свидетельствовали, что мы приобрели первую морскую специальность, специальность водолаза, имеющего право на работы на глубине до двадцати пяти метров. Тяжелые же водолазы используют водолазный скафандр и выполняют более сложные и длительные по времени работы под водой. Правда, за время дальнейшей службы на кораблях большинству из нас, в том числе и мне, это удостоверение не пригодилось. Не пригодилось оно мне и в гражданской жизни.

     Моряки технических служб крайне редко сталкиваются с необходимостью применения боевого оружия даже во время войны, но мы, все-таки, были военными моряками, посему обучение принципам владения стрелковым оружием велось на самом серьезном уровне. Нам, детям войны, не надо было долго объяснять, как разбирается и собирается карабин или автомат, как их заряжать и стрелять из этого оружия, ведь каждому удалось в детстве, если не пострелять, то хоть увидеть, как это делается. Мы успешно справлялись с заданиями по сборке и разборке оружия и с нетерпением ждали настоящих стрельб.

     Такой день наступил. Нас строем с автоматами привели на полигон и приказали ожидать своей очереди, а так как это происходило зимой на ветру при десятиградусном морозе, то мы просто околели от холода, и желание пострелять боевыми патронами очень быстро улетучилось. Метрах в тридцати от нашей шеренги находился неглубокий окоп с бруствером, а за ним метрах в пятидесяти стояли невысокие деревянные щиты, на которых весьма схематично были обозначены контуры людей. Эти контуры служили целями для стрельбы. К нам подошел старший лейтенант сухопутных войск и после краткого инструктажа приказал шеренгами по пять человек поочередно выдвигаться на линию стрельбы. Только перед самым окопом старшина сверхсрочной службы выдал по три боевых патрона, которыми мы зарядили рожки автоматов. Все это происходило под строгим контролем наших офицеров и офицеров полигона, лица которых были очень напряжены.

     - На огневую позицию! – прозвучала команда, и я плюхнулся в слегка заснеженный окоп, снял автомат с предохранителя, прицелился, а затем по команде «Огонь!» нажал на курок. Очередь из трех патронов в течение менее одной секунды не позволила даже почувствовать, не говоря о том, чтобы осознать хоть каплю удовлетворения. Я был разочарован, как и все другие матросы, но поднялся и доложил по форме, что стрельбу закончил. Это был единственный случай в жизни, когда мне пришлось стрелять из автомата, хотя правильнее будет сказать: "стрельнуть из автомата". На кораблях, на которых я служил, за мной был закреплен автомат, который раз в несколько месяцев я разбирал, чистил и после сборки сдавал в корабельный арсенал.

     После завершения стрельбы нас отправили в казарму, не объявив результатов, и мы так и не узнали, кто как стрелял: попал в цель или нет, да и вообще, были ли эти патроны боевыми. Конечно, по повеселевшим лицам командиров можно было сделать вывод, что патроны были боевыми, и что они удовлетворены мероприятием, закончившимся без чрезвычайных происшествий. Теперь можно было расслабиться и ставить галочки в отчетах.

     В начале весны наше обучение подошло к концу,  мы получили удостоверения, дающие право служить на военно-морских кораблях в качестве машинистов котельных установок. Мне показалось, что наше обучение слишком затянулось, такую подготовку можно было выполнить в более короткие сроки, все равно, на разных кораблях имелись разные установки, что требовало дополнительного изучения оборудования, которое проводилось в процессе несения службы на кораблях.

     Последний день в Учебном отряде был очень напряженным и суетливым, надо было собрать свои вещи, сдать форму номер пять, то есть, черную флотскую шинель и такую же черную шапку-ушанку, так как вышел указ на переход на форму номер четыре. Когда я закончил сборы и подошел к Сергею, то увидел его сидящим на стуле в очень мрачном настроении.

     - Ты еще не собрался? - спросил я.

     - Нет, - ответил он, как-то странно взглянул на меня и ушел. В этом взгляде я увидел боль,  смешанную со злостью и завистью.

     - Что случилось, - спросил я у ребят.

     - Ты что, не знаешь?

     - Нет.

     - Его вызвали к командиру роты и сообщили, что оставляют служить в Учебном отряде на все четыре года, так как они собираются создать оркестр. В ответ он заявил, что хочет служить на кораблях и на глазах у офицера разбил свою гитару.

     Я оторопел, мы же с ним мечтали попасть на один корабль, он в письмах своей матери писал, что не может дождаться того дня, когда окажется в море, а тут такой неприятный поворот судьбы. Я попытался найти его, чтобы хоть как-то успокоить или, хотя бы попрощаться, но поступила команда на построение и нас строем повели на железнодорожную станцию. Сергея с нами не было. Как сложилась его дальнейшая служба, я так и не узнал, но сомневаюсь, что ему удалось попасть на море – такие демарши на воинской службе не прощают.

     Весь наш отряд, а это более тысячи матросов, должны были доставить в вагонах товарного поезда во Владивосток. Казалось, что разместить всю эту длинную, напоминающую змею, колонну людей в черных бушлатах и  бескозырках, не удастся в одном поезде. Наше отделение в составе шести человек оказалось в одиночестве в большом «пульмановском» вагоне, где лежала копна соломы, заменявшая постель на одну или две ночи. Впервые за эти несколько месяцев мы остались одни, без начальников, правда, меня назначили старшим в вагоне, назначили потому, что я был на год старше своих товарищей и имел диплом техника-строителя.

     - Ну, начальник, выбирай лучшее место для сна, - стал издеваться надо мной Петя.

     - Я думаю, будет лучше, чтобы ты выбрал себе более безопасное место, и чтобы твои длинные ноги не торчали на улице, а то зацепятся за светофор, и  поезд сойдет с рельсов, - ответил я шуткой на шутку.

     Ребята захохотали, и в вагоне стало весело и уютно. Мы уселись на солому и начали доставать из рюкзаков сухой паек, который нам выдали в Учебном отряде.

     - Давай сейчас съедим твое, а утром – каждый свое, - не унимался Петя.

     - Согласен, но только наоборот, - ответил я.

     И так, в шутках и подколках, под стук колес, проходили первые часы нашей поездки.
     - Эх, вздремнуть бы чуть-чуть, хотя бы минут шестьсот, - дожевывая консервированное мясо, промолвил Петя и растянулся на соломе.

     - Солдат спит, а служба идет, - промолвил кто-то из ребят.

     - Ты не смей нас называть солдатами, мы же матросы, а не сухопутные крысы, - перебил его Петя.

     Мне стало смешно, так как мы еще моря не видели, а уже с презрением относимся к сухопутным служивым людям, но я промолчал.

     Все последовали примеру Пети, развалились на соломе и проспали до утра, даже несколько больше шестисот минут.

     Под нами по-прежнему стучали на стыках рельс колеса, а в вагон заглядывали через оставленную приоткрытой щель дверного проема солнечные лучи. Они метались по стенам и полу в зависимости от колебания вагона и изменения направления движения поезда. Мы сдвинули дверное полотно, и вагон наполнился ароматом лесных и луговых запахов. Поезд шел на юг, а открывающиеся пейзажи заметно отличались от пейзажей Хабаровского края, так как тайга постепенно переходила в лиственные леса, а на лугах росла высокая трава. То тут, то там глаз выхватывал в этой траве яркие и крупные цветы, а в вагон залетало громкое щебетание птиц. Здесь весна уже вступила в свои права, радуя глаз и душу молодых парней, многие из которых будут лишены общения с природой на долгие месяцы морских походов. Правда, мы еще этого не знали.

     Поезд остановился на товарной станции, где поступила команда на построение, после чего наша колонна матросов поползла вверх по извилистой дорожке по пологому склону сопки. Я на мгновение оглянулся и увидел хвост отряда, а далее внизу за железной дорогой блестел в лучах заходящего солнца – широкий водный простор. Неужели это море?

     - Петя, посмотри назад, там море, - воскликнул я.

     Матросы ближних шеренг начали оглядываться, тем самым, создали небольшую суматоху, что в свою очередь вызвало недовольство мичмана.

     - Подтянуться! Моря не видели, «салаги»?! Скоро насмотритесь до чертиков в глазах, - заорал он.

     - Разорался! Сам-то, небось, море только с берега и видел, - тихонько ворчал один из матросов, идущих за нами, - в «Экипаже» все такие.

     Я не знал, что такое «Экипаж» и потому не стал поддерживать разговор, задумался о том, что это слово означает, ведь всегда оно обозначало команду транспортного средства: самолета или судна и еще экипажем называли карету в царское время.  Но здесь имелось в виду, что-то другое, для меня не ясное. Пока я обдумывал, наш отряд вошел в ворота воинской части, где нас распределили по казармам, а затем повели на ужин. Вот эта воинская часть называется в обиходе «Экипаж», разъяснили мне, и служит она для временного пребывания военных моряков перед распределением их по кораблям, а также вернувшихся из отпуска, но не имеющих возможности попасть на свой корабль в виду отсутствия его в порту. В данном случае мне пришлось пробыть здесь только одни сутки, так как назавтра небольшую команду матросов привели в порт, и по высокому и длинному трапу мы поднялись на борт огромного многопалубного  пассажирского лайнера «Советский Союз», направляющегося в Петропавловск-Камчатский. Только тут мы узнали, что местом нашей службы будут корабли, базирующиеся в камчатской акватории Тихого океана. «Ну и занесло же меня!» - подумал я и вспомнил, что сюда рвался на распределении после окончания техникума Лёня Астапенков, тот самый Лёня, который целый учебный год ездил в привокзальный туалет, не зная, что в нашем общежитии были туалеты на каждом этаже.


     Лежа на нижней полке в маленькой каюте, я вспоминал своих товарищей и наши юношеские приключения в Минске, а также своих братьев и маму, которые были очень удивлены тем, что я стал военным моряком. Старший брат Борис дослуживал свой трехлетний срок службы в городе Ейск, младший брат Артур учился в школе и жил с мамой в украинском шахтерском поселке на Волыни, а тетя Лена осталась жить одна в бабушкином доме белорусского Полесья. Это было все, что я мог узнать из тех редких писем, которые получил в Учебном отряде.

     На теплоходе нас разместили в каютах третьего класса на самой нижней палубе и не рекомендовали появляться в местах развлечения пассажиров, и «не болтаться на верхней палубе», как строго предупредил нас офицер сопровождения. Естественно, нам было запрещено заходить в зал ресторана, да и вообще употреблять спиртные напитки. Последний запрет вызвал саркастические усмешки – на те жалкие деньги, которые нам выдали на руки, можно было купить в буфете по три булочки и по три стакана чая в день. Мы, привыкшие к нормальному трехразовому питанию в «Учебке», за четыре дня изрядно изголодались, но зато выспались на все последующие годы службы. Каюта находилась ниже поверхности моря и не имела иллюминаторов, что заставляло нас в нарушение инструкций выходить на верхнюю палубу и, затаившись в укромных местах, наблюдать за морскими пейзажами.

     Охотское море оказалось настолько огромным, что само по себе могло быть океаном, во всяком случае, нам так казалось, когда мы неотрывно смотрели на катящиеся одна за другой, вспенивающиеся на верхушках волны. Казалось, что они возникали из бесконечного, неограниченного пространства, накатывались на борт теплохода и уходили дальше в такое же неограниченное пространство, далеко за горизонт.

     Единственный в стране огромный пассажирский лайнер, имеющий в длину почти двести метров, с легкостью разрезал волны и шел вперед, оставляя за кормой почти ровную, вспененную двумя мощными винтами, широкую полосу морской воды. Но ветер и волна диктовали свои, морские законы и уже метров через двести-триста полностью стирали следы прошедшего судна, превращая водную поверхность в серо-голубую массу шевелящихся барханов. Несмотря на штормовые условия, пассажиры судна не ощущали никакого дискомфорта, то есть не страдали от килевой или бортовой качки, так как лайнер лишь слегка покачивался в такт набегающих волн. Мы атаковали своими вопросами матроса, который возился на кормовой палубе с лебедкой для подъема и спуска на воду спасательной шлюпки, и услышали много интересного о лайнере. Это судно было построено в Германии и называлось «Кайзер», а во время войны использовалось немцами для перевозки войск и вооружений на Балтике, и было потоплено советской подводной лодкой, а после войны оно стало собственностью Советского Союза. Отсутствие сильной качки объясняется тем, что в трюме имелась специальная камера, заполненная водой, способная обеспечивать определенный баланс и гасить колебания корпуса. Все это было интересно, но меня интересовала полная информация, и хотя не пришлось больше оказаться на борту этого лайнера, я не забыл о нем и пытался найти точные сведения, хотя это было непросто.

     Только через три года, когда корабль, на котором я служил, стоял на ремонте у пирса Владивостокской бухты «Золотой рог», появилась возможность узнать некоторые подробности истории морского пассажирского лайнера «Советский Союз». Это третье его название.

     В тридцатых годах прошлого столетия в Гамбургской судоверфи было построено судно под названием «Алберт Баллин», по имени руководителя фирмы, и предназначалось в качестве пассажирского лайнера на международных линиях. После прихода Гитлера к власти в Германии, название было изменено, так как нацисты не могли мириться с еврейским именем на судне, являвшимся гордостью немецкого гражданского флота.
 
     Под названием «Ганза» судно позднее вошло в состав германского военно-морского флота и использовалось для перевозки военных грузов и войск во время Второй мировой войны. В конце войны оно напоролось на мину в Балтийском море, в результате чего получило пробоину, и легло на грунт недалеко от берега на глубине менее двадцати метров, где в полузатопленном состоянии пролежало до конца 1947 года. По решению Потсдамской конференции судно было передано Советскому союзу и после проведенной модернизации в восточной Германии и Бельгии под названием «Советский Союз» с 1957 года оно начало перевозить пассажиров из Владивостока в Петропавловск-Камчатский и обратно. Вот на нем мы плыли, то есть в соответствии с морской традицией, надо говорить и писать «шли», а не плыли, к дальнейшему месту службы на Камчатке. Что касается сведений о потоплении этого судна советской подлодкой, то они оказались не верными, наша подводная лодка действительно потопила немецкое судно, но это было другое, построенное на той же верфи, и использовалось немцами в аналогичных целях. Всю эту информацию я получил от одного из конструкторов судоремонтного завода, который вместе с бригадой рабочих частенько посещал корабль, на котором я служил, и который так же был построен в Германии. Правда, уже после войны, и это была Восточная Германия.

      Несмотря на жизнь впроголодь, само путешествие на лайнере было довольно приятным и памятным событием в жизни. Приятным - потому что мы были свободны от службы и выполнения воинских обязанностей, памятным – потому что впервые оказались в открытом море и впервые почувствовали этот особый, едва ощутимый запах моря, а также величие и мощь морских просторов. Позади остался Владивосток и далекие, с трудом различимые берега южной части Сахалина, а лайнер уже входил в один из проливов между островами Курильской гряды – одного из чудеснейших природно-географических образований. Эти острова, выстроенные в тысячекилометровый ряд от южного мыса Камчатского полуострова до японского острова Хоккайдо, образовывали естественную восточную границу Охотского моря, за которой открывались необъятные пространства Тихого океана, того самого, чьи просторы мне, как оказалось, предстояло «бороздить» в течении трех с половиной лет. Ну а пока я «бороздил» Тихий океан, являясь пассажиром лайнера, который после Курил повернул на север и с каждой милей приближался к Петропавловску-Камчатскому -  крупному восточному порту Советского союза.

     На четвертый день в полной «боевой» готовности к прибытию в порт, в форме номер четыре с рюкзаками, мы высыпали на верхнюю палубу лайнера и с интересом рассматривали скалистые, еще слегка прикрытые снегом на вершинах сопок, берега Камчатки. Цвет морской воды несколько отличался от южной части Охотского моря тем, что у нее появился зеленоватый оттенок, да и сама вода отсвечивала холодным свинцовым блеском. На палубе, несмотря на прохладу, было много пассажиров, которые, как и мы, не могли упустить выпавшую в жизни возможность полюбоваться с борта судна, входящего в Авачинскую губу, захватывающими камчатскими пейзажами. Первое, что неизбежно привлекает внимание - это три стража: три вздымающиеся из моря остроконечные скалы, названные тремя братьями, охраняющими вход в узкий пролив. С этими скалами связано много разных легенд, в том числе и мистических, а желание верить в них неизбежно возникает у всех морских путешественников, проходящих мимо этого уникального природного явления. Впоследствии мне много раз приходилось проходить мимо них, и каждый раз я искал возможность выскочить на палубу корабля, чтобы мысленно поприветствовать их. Это служило для меня подобием отметки в командировочном удостоверении о прибытии или убытии из Авачинской бухты.

     Сам по себе пролив шириной не более километра является единственным коридором, соединяющим бухту с океаном, и ни одно морское судно, стремящееся попасть в Петропавловск-Камчатский, не может его миновать.

     С точки зрения военной безопасности достаточно надежно прикрыть пролив береговыми батареями и ни один вражеский корабль не войдет в бухту, а что касается подводных лодок, то для, а вернее, против них, установлено донное заграждение из больших оранжевых поплавков, к которым подвешена вертикальная сетка. Для прохода судов оставлен разрыв размером около двухсот метров, который преодолевался нашими подводными лодками, как правило, в надводном положении. В связи с этим, рассказ о том, что пару лет назад была обнаружена с помощью эхолотов американская подлодка в акватории Авачинской бухты, показался неправдоподобным. Это сообщение вызвало переполох в командовании Тихоокеанского военно-морского флота, и было принято решение о применении глубинных бомб для уничтожения вражеской подводной лодки. Но от такой меры отказались, так как взрывы могли привести к поражению гражданских судов, причалов и рыболовных совхозов, расположенных по берегам залива. По согласованию с руководством страны приняли решение о контролируемом выводе лодки в открытый океан, где применение глубинных бомб не могло нанести урон гражданским объектам, и там потопить ее эсминцами и торпедными катерами. Однако, это оказалось не просто, так как американцы, находясь в подводном положении, поняли, что они обнаружены, и начали выход из залива без всплытия. Советские боевые корабли и скоростные торпедные катера были готовы начать сброс глубинных бомб на выходе из пролива, но момент был упущен. Подлодка, находясь в подводном положении со скоростью более тридцати узлов, ускользнула, потому что в то время наши суда, включая торпедные катера, не могли обеспечить такую скорость даже в надводном положении. Этот случай вызвал большое раздражение у руководства страны, в результате, чего была принята программа по переоснащению военно-морского флота.

     Не знаю, насколько точно эти рассказы моряков соответствовали действительности, но то, что переоснащение морского флота проводилось быстрыми темпами, это правда. За период моей службы на флоте появились новые эскадренные миноносцы, атомные подводные лодки, а вот большие линейные корабли постепенно исчезали из состава ВМФ, как устаревшие и несоответствующие требованиям обороны. Отношение к ним изменилось после гибели в Севастополе линкора «Новороссийск», бывшего итальянского крейсера, поступившего по репарации в состав советских военно-морских сил после выхода Италии из гитлеровской коалиции, и, соответственно, из войны.

     Лайнер «Советский Союз» на четвертый день нашего путешествия, приветствуя встречные суда гудками, вошел в Авачинскую бухту, которую бухтой назвать было трудно, ибо открывшийся взгляду водный овальный простор размером двадцать четыре на двадцать километров представлял собой скорее внутреннее море, чем бухту. Тем более, берега ее образовывали небольшие бухточки, где стояли боевые корабли, подводные лодки, гражданские суда и рыболовные сейнеры.

     Долго любоваться пейзажами не пришлось, так как на палубе появился офицер сопровождения, которого мы не видели с момента отхода лайнера от причала Владивостока, и приказал нам построиться для проверки. Он внимательно осмотрел наш внешний вид, проверил рюкзаки и приказал оставаться на корме до того времени пока все гражданские пассажиры не покинут судно. После схода на пирс нас строем привели в санпропускник и снова остригли наголо. За время пребывания в «Учебке» у меня отросла неплохая шевелюра, с которой очень не хотелось расставаться, а тут еще еврейчик-матрос с иссиня-черными густыми волосами, выполняющий функции парикмахера, огорошил сообщением, что у меня очень редкие волосы и я вернусь с корабельной службы совершенно лысым человеком. К счастью, его пророчество, хоть и огорчило меня, но не сбылось. Даже сейчас в семьдесят девять лет мою голову все еще покрывает такая же, не слишком густая шевелюра, правда, уже совершенно белая. А вот предсказателю-парикмахеру повезло меньше, в чем я убедился через два года, когда находился в увольнительной в Петропавловске-Камчатском. От скуки я зашел в кинотеатр, так как других развлечений в городе не было, и приготовился смотреть кинофильм. Но мне мешала бескозырка впереди сидящего моряка, оживленно беседующего со своей подружкой, я дотронулся до его плеча и жестом показал, что надо бы снять головной убор. Он оглянулся и, сдернув бескозырку, продолжил беседу с девушкой. В это-то мгновение я и узнал его. Это был тот самый парикмахер, пообещавший мне лысину после корабельной службы, но самое удивительное было то, что у него самого на макушке зияло прогрессирующее безволосое пятно, а ведь он служил на берегу в «Экипаже» в санитарном подразделении, а не болтался в море, как я, по нескольку месяцев. У меня не возникло желания позлорадствовать над ним, более того я был ему благодарен за предупреждение, которое заставило меня более заботливо относиться к своим волосам.

    После душа и смены нательного белья нашу группу в составе пятерых матросов по одному направили в боковую дверь санпропускника, и мы неожиданно обнаружили, что находимся на трапе, соединяющем помещение с военным катером, который тут же отчалил от причала и направился к небольшой бухточке на восточном берегу Авачинской бухты. У пирса стояли четыре корабля пришвартованных друг к другу, и все они относились к классу миноносцев, но по внешнему виду отличались от привычных эсминцев, как размерами, так и вооружением. Позднее мы узнали, что это были японские легкие миноносцы, доставшиеся Советскому Союзу по репарации после поражения Японии во второй мировой  войне. Нас высадили на пирс и привели на палубу последнего из стоящих у пирса кораблей с бортовым номером ЦЛ-42, где командир корабля в звании капитана второго ранга провел осмотр, проинструктировал и представил нам командира БЧ-5 (боевой части номер пять) старшего лейтенанта В.

     - Вас покормили? – спросил командир корабля.

     - Нет.

     - Возьмите на камбузе буханку хлеба и отведите матросов на корму к бочке с селедкой, - приказал командир мичману.

     Только сейчас мы поняли, что крепко проголодались, так как сегодня ничего не ели и эта бочковая селедка показалась райским яством, но лакомиться долго не пришлось, потому что после замечания мичмана, предупредившего, что кто уронит хоть каплю жира, тот будет драить палубу до утра, аппетит пропал. Кубрик для проживания представлял собой довольно большое помещение «от борта до борта» под кормовой палубой. С правой стороны по ходу корабля стояли трехъярусные кровати, а с левой - длинный стол с рундуком. Так на корабле называется металлический сундук с крышкой, используемый для сидения и хранения личных вещей матросов. Вся эта "мебель" была выполнена из металла, намертво приваренного к металлическому корпусу, верхней и нижней палубам корабля. Мрачное темно-серое помещение более походило на металлическую камеру, чем на кубрик для жилья.

     - Не удивляйтесь, это бывший японский корабль, японские моряки живут обычно на берегу, а в кубриках обитают только в походе, - объяснил ситуацию командир отделения.

     - Скоро привыкните, я уже четвертый год служу на этом корабле и ничего, - добавил один из старослужащих.

     Привыкать, действительно, долго не пришлось, ибо каждый день от подъема до отбоя мы были загружены работой по ремонту и обслуживанию корабельной техники и появлялись в кубрике только для приема пищи и сна. В десять часов вечера по камчатскому времени мы залезали на свои ярусы с металлической панцирной сеткой и пробковыми матрасами и мгновенно проваливались в глубокий сон, которому не могли помешать даже капли конденсата, периодически падающие вниз. Дело в том, что от забортной воды кубрик отделяла металлическая обшивка корпуса с поперечными балками (шпангоутами), а утеплителем служила двухсантиметровая пленка из пробкового дерева, что в условиях холодных вод северной части Тихого океана естественно не могло служить надежной тепловой защитой, при этом, потолком служила металлическая кормовая палуба корабля без утеплителя. Для поддержания нормальной температуры вдоль обоих бортов были проложены круглые рифленые металлические трубы, которые и летом и зимой служили отопительными батареями. А вот вентиляция была недостаточной, что приводило к конденсации влаги на внутренней поверхности кормовой палубы.

     Первое утро на корабле началось с общего сигнала «Подъем!», и мы, молодые матросы, то есть – «салаги», вскочили на ноги и побежали по трапу на палубу на зарядку, но нас остановили «старички»:

     - Здесь вам не казарма, здесь все надо делать спокойно и без суеты, времени на зарядку, заправку постелей и бритья более чем достаточно. До построения для подъема флага целый час.

     - Так спешить мы должны только по команде «Боевая тревога!» - добавил командир отделения, - остальные команды поступают по расписанию и выполнять их нужно четко, но без суматохи.

     Действительно, мы с первого дня спокойно и быстро справлялись со всеми делами и точно в срок выстраивались на юте для утренней поверки и подъема корабельного флага на кормовом флагштоке. Этот ежедневный торжественный ритуал создавал необъяснимое впечатление сопричастности каждого моряка к общему делу. Вне зависимости от воинских званий и рангов, он настраивал каждого из нас, от командира корабля до рядового матроса, на выполнение своих обязанностей в строгом соответствии с правилами, выработанными веками корабельной службы многих поколений моряков разных стран. Например, формула несения дежурств, называемых на флоте «вахтами», одинакова почти на всех военных кораблях и гражданских судах и составляет «четыре через восемь». Это означает, что «несение вахты»,  будь то на корабельном мостике, в машинном отделении или других элементах оборудования, требующих постоянного присутствия специалистов, выполняется в течении четырех часов через восемь. Разумеется, на  кораблях, находящихся на стоянке в порту, потребность несения вахты резко снижается, а необходимость вахты, например, рулевого, акустика и других специалистов вовсе отпадает. В первые дни моей службы на этом корабле две паровые котельные установки находились на профилактическом ремонте, поэтому нашему отделению приходилось нести вахту у вспомогательного котла, обеспечивающего горячей водой систему отопления и горячего водоснабжения камбуза, то есть корабельной кухни. Сами по себе обязанности во время несения вахты у котла были очень простыми и малоинтересными. Надо было только следить за давлением в котле, работой форсунок, распыляющих жидкое топливо в топке, и исправностью топливного насоса. Эта скучная и нудная работа, а так же узкое помещение, не имеющее места даже для табуретки, или «банки», как ее называли у нас на корабле, обязывали матроса все четыре часа стоять на своих ногах, что превращало вахту в своеобразную пытку. Особенно трудно приходилось в период несения так называемой «собачьей вахты», длившейся ночью с нуля до четырех часов. Мало того, что в этом случае удается поспать не более трех часов в сутки, так еще надо отработать целый день, потому что утренний подъем в шесть часов утра касается всех, в независимости от того, был ли моряк на ночной вахте или нет. Правда, днем после полдника имелась возможность вздремнуть минут тридцать, но я старался в это время что-нибудь почитать, так как другой возможности для чтения у меня не было. Позднее я научился совмещать несение вахты с чтением книг, для чего брал тонкую с мягкой обложкой книгу, помещал ее под рубаху и зажимал брючным ремнем. С такой книгой заступал на вахту и украдкой почитывал ее, не упуская из виду манометры давления, воды, пара и топлива. Такое чтение, естественно, было нарушением инструкций, но ночные вахты пролетали незаметно, притом, что я успевал следить за работой оборудования и своевременно проводить необходимые регулировки и переключения.

     Что касается питания, то на всех кораблях оно было четырехразовым. Завтрак - из ставших уже привычными двух ломтиков хлеба, брусочка масла и стакана чая с двумя кусочками сахара. Обед состоял из супа или борща, второго блюда с мясом или рыбой и компота из сухофруктов. Полдник - из блинчиков или сырников с чаем или компотом. И ужин -  из второго блюда и чая. На такое питание даже отпетые обжоры не могли пожаловаться, тем более, что качество приготовленной пищи было отменное. Наш кок, (повар, теперь его назвали бы шеф-поваром) считался лучшим не только в нашей эскадре, но и других эскадрах, базирующихся в Авачинской бухте. Его часто привлекали при проведении различных мероприятий, особенно, если в Петропавловск-Камчатский прибывало высокое морское начальство. Были попытки забрать его на другие корабли, но наш командир всегда умел отстоять своих. Да и он сам, будучи сверхсрочником в мичманском звании, не хотел уходить с корабля, не сходил на берег даже в выходные дни, так как у него не было ни семьи, ни подруги.  Все это выглядело странно, но нам «по секрету» старослужащие рассказали историю его жизни и мы стали относиться к нему еще более уважительно, но со скрытой жалостью.

     Еще молодым парнем он был призван в ряды военно-морского Черноморского флота и направлен служить на корабельный камбуз (корабельную кухню) в качестве помощника кока, где прослужил семь лет. Надо отметить, что в то время на флоте к тем, кто служил на камбузе отношение «матросни», было довольно негативным. Но у него за время службы появилась любовь к своей профессии, а главное, у него был поварской дар, что было редкостью для молодого мужчины. К концу срочной службы он познакомился с молодой красивой девушкой, и их роман длился в течение последнего года службы, по завершении которого надо было принимать решение о совместной жизни. Учитывая, что девушка поступила в институт и жила в общежитии, а у него после службы не было ни жилья, кроме домика матери в селе, ни хорошей работы, то возникла мысль, что пока она будет учиться в институте, парень завербуется на сверхсрочную службу на кораблях Тихоокеанского флота. Это позволит накопить денег для их дальнейшей жизни и поддержать материально ее учебу в высшем учебном заведении. Совместное решение было скреплено поцелуями и клятвами в вечной любви и верности. В последующие четыре года они встречались только в период его отпуска, но на пятом году она попросила прощения и заявила, что полюбила другого человека и выходит за него замуж. Это был удар такой силы, что сломил его волю к жизни, веру в людей и сделал навсегда женоненавистником. Вернувшись на флот, он продолжал служить до пенсии, но и после достижения максимального возраста ему по особому разрешению командования флота в виде исключения продляли двухлетние контракты. Мне, как и другим матросам, часто приходилось дежурить на камбузе и выполнять его поручения, но ни разу не удалось разговорить его на обычные житейские темы. Ничего, кроме служебных или корабельных тем, он не обсуждал, хотя при этом никогда не повышал на нас голос и никого из матросов не закладывал.

     Одним из первых серьезных поручений на корабле для меня было задание очистить от ржавчины стенки парового расширителя в котельном отделении, оборудование которого было временно выведено из эксплуатации. Командир отделения помог открыть люк диаметром в шестьдесят сантиметров, горизонтально расположенного восьмидесятисантиметрового в диаметре расширителя, дал мне металлическую щетку, приказал очистить устройство от ржавчины и покинул помещение. Это было нарушением инструкции, так как при проведении подобных работ должен присутствовать второй человек, который обязан обеспечить невозможность открытия клапанов, соединяющих данное устройство с системой трубопроводов вспомогательного котла, расположенного в другом помещении. Я с трудом в металлическом шкафу для инструментов нашел табличку с предупреждением об опасности открытия клапана, повесил ее на ручку арматуры, там же обнаружил переноску с лампочкой и длинным электропроводом и полез в люк. Внутри этого круглого замкнутого туннеля продвигаться вперед можно было только ползком, но мне все же удалось достичь конца и, лежа на животе, я принялся очищать внутреннюю поверхность металлической щеткой. Осыпавшаяся мелкая ржавчина превращалась в пыль, которая застилала глаза и забивала дыхание, но я, замотав голову тряпкой, постепенно, сантиметр за сантиметром продвигался назад, не забывая при этом заметать кучки ржавчины. Никогда ранее не доводилось испытывать таких мерзких ощущений, сдобренных большой долей злости на всех и вся в этом мире. К тому же мне вспомнился рассказ Новикова-Прибоя «Максимка», в котором юнга-негритенок был направлен на чистку дымовой корабельной трубы, да и остался там навсегда, потому что по команде, поступившей с мостика, котельная установка была запущена в действие. Через три с половиной часа я вылез из люка, выгреб два ведра накопившейся ржавчины и с облегчением вздохнул, потому что за это время никто не появился в котельном отделении и не начал открывать клапаны. Если бы кто-нибудь начал это делать, то я сварился бы в горячей воде, поступившей от вспомогательного котла.

     - Ну что, закончил? – услышал я голос командира отделения, спускавшегося по трапу.
 
     Я не ответил, притворившись очень занятым.

    - Не злись на меня, мне некого было отправить туда, не мог же я поручить эту работу Пете, он наверняка застрял бы там.
 
     - Надо выбросить мусор за борт, - показал я на два ведра.

     - Мы выдраили палубу, и если боцман увидит эти ведра с мусором, раскричится. Завтра у нас будет большой «аврал» в котельном отделении, тогда и выбросим, так что иди в душ, а это все оставь, - добавил он, показывая на рабочую одежду.

     Раздевшись до трусов, босыми ногами я пошлепал вверх по трапу и выскочил на палубу. Свежий прохладный воздух отрезвил мое сознание, я как бы вернулся с иного мира в реальный, а реальный мир на данный момент - это была палуба моего корабля. Хотелось постоять и подышать чистым воздухом, но находиться на палубе матросу одетому не по форме нельзя, поэтому вскочил в помещение душа быстро и незаметно, и подошел к зеркалу над умывальником. На меня смотрело взъерошенное незнакомое существо с коричневым цветом кожи, очень похожее на негра. «Точно, это выросший  Максимка», - подумал я. «Только мне больше повезло, и я остался жив и здоров».

     Пока я мылся в душе, в помещение вошел командир отделения и принес мое полотенце и одежду.

     - Поторопись, через пятнадцать минут обед, - прокричал он, стараясь пересилить шум воды.

     - Хорошо, - ответил я.

     - Кто сегодня должен идти на камбуз? - так же громко спросил он.

     - Петя.

     - Тогда не торопись, хорошо вымойся, особенно прочисти носоглотку.

     Доставка обеда в кубрик являлась специальной процедурой и выполнялась по очереди всеми матросами отделения кроме «старичков», то есть матросов четвертого года службы. Для выполнения этой «священной» обязанности матрос должен был идти на камбуз, где ему выдавали поднос, на который ставилась кастрюля с супом,  чайник с компотом, нарезанные кусочки хлеба, кастрюля со вторым блюдом и гарниром и все это необходимо отнести в свой кубрик в целости и сохранности. А нести этот поднос нужно было двумя руками, поднимаясь или спускаясь по трапам, не держась за поручни при любой погоде, в том числе во время качки.

     Если корабль стоял у пирса, то в этой обязанности не было ничего сложного - бегать по трапам не дотрагиваясь руками до поручней, мы научились быстро, а вот во время движения корабля, да еще в штормовую погоду эта обязанность превращалась в серьезное испытание. Надо сказать, что мне удавалось проводить эту операцию без эксцессов, а вот длинноногий Петя однажды при спуске в кубрик уронил поднос и оставил нас без первого блюда и компота, хотя котлеты и хлеб мы собрали с палубы и съели. Не трудно представить, какую реакцию это событие вызвало у членов нашего подразделения, особенно, у «стариков» и какие реплики услышал Петя в свой адрес, тем не менее, никаких наказаний он не понес.

     Во время своего первого обеда на корабле, я увидел, что в открытый люк заглянуло некое странное существо, а затем по трапу стало спускаться нечто большое, покрытое шерстью с такими же большими, когтистыми лапами.

     - Машка пожаловала к нам в гости, срочно поставьте чайник с компотом на стол, а то она запустит туда свою лапу и будет доставать и есть сухофрукты, - прокричал командир отделения.

     Действительно, мы увидели медведя, спускающегося по трапу задним ходом, в отличие от матросов, которые бегают по трапам лицом вперед.

     - Это наша любимица Машка, она еще подросток и сейчас обходит матросские кубрики, - продолжил командир.

     Машка подошла к столу, поднялась на задние лапы и, вытянув переднюю лапу вперед, замерла в выжидательной позе.

     - Надо дать ей конфету в бумажной обертке, иначе не отцепится от нас.

     У Пети такая конфета нашлась, и он, порывшись в кармане, с опаской подал ее медведице, которая с помощью зубов и лапы разорвала обертку, достала содержимое и положила его в пасть. Затем, понимая, что ей больше тут ничего не обломится, опустилась на четыре лапы и поползла по трапу вверх.

     На корабль маленьким медвежонком она попала весной, когда группа охотников обнаружила ее в тайге одну без медведицы-матери и предложила отдать ее на воспитание командиру корабля за бутылку спирта. К неописуемой радости матросов командир принес ее на корабль и поручил коку присматривать за ней, и с этой минуты она стала любимицей всей команды корабля. В свободное время мы собирались на палубе и по очереди начинали бороться с ней, если же кому из матросов удавалось ее повалить, она очень сердилась, требуя повторного поединка, и успокаивалась только тогда, когда одерживала победу, даже если матрос специально ей поддавался. В один из дней ко мне подошел старослужащий из БЧ-4 и подал конфету в бумажке с предложением угостить Машку, что я и сделал. Медведица развернула бумажку, выронила содержимое на палубу, затем опустилась на четыре лапы и схватила мою правую штанину зубами. Я попытался освободиться, но матросы с хохотом объяснили, что ей надо дать настоящую конфету и только тогда она отпустит штанину. Это была подстава, ибо матросы знали, что у меня конфет не было, и потешались надо мной до тех пор, пока Петя не выручил меня и не достал из кармана свою. Я показал эту конфету Машке, и только тогда она отпустила штанину и весьма довольная тем, что в обертке оказалась карамелька, а не хлебный мякиш, поковыляла в сторону носовой палубы искать других соперников для борьбы. Живя на корабле среди моряков в военной форме, она считала людей в гражданской одежде, особенно женщин, своими врагами и, завидев их на пирсе, бросалась сдирать с них одежду. Поэтому на нашем корабле во избежание неприятностей по приказу командира съемный трап, соединяющий корабль с пирсом или другим кораблем, устанавливался только по необходимости, при этом вахтенный матрос обязан был не допустить медведицу воспользоваться им и покинуть корабль, а желание у нее возникало часто.

     Наша эскадра базировалась в небольшой бухточке у восточного побережья Авачинской бухты, а пирс примыкал к берегу с небольшой проселочной дорогой, над которой нависала высокая сопка, покрытая хвойным лесом. Слева и справа тоже возвышались сопки, но они были невысокими и на них росли невысокие кривые горные березки, открытые же пространства этих сопок покрывала густая высокая трава, что, естественно, манило к себе дикого зверя. Нам же, матросам, иногда удавалось полазить по этим сопкам, под видом спортивных мероприятий, которые мы придумывали сами с разрешения командира корабля. Зимой мы могли даже покататься на лыжах, разумеется, в выходной день. Мне, прожившему детство и юность в основном на равнинной местности, было непривычно, но очень увлекательно лазать по горам, особенно, с лыжами, Я пытался не отставать от ребят, родившихся на Урале, хотя это было непросто, особенно при спуске по двухкилометровой извилистой лыжне, проложенной по склону сопки. Лыжи были обычными для того времени, не очень подходящими для горного спуска, и управлять ими на большой скорости было невозможно, Скорее, лыжи сами управляли мною, повторяя изгибы и повороты лыжни, чем я ими. Но когда я увидел, что внизу лыжня проходит под проводами высоковольтной электрической линии, а эти провода лежат почти на снегу, как мне показалось, то попытался остановиться или хотя бы притормозить, чтобы не зацепить их. Слева мелькали стволы хвойных деревьев, справа – верхушки ниже растущих, а меня неумолимо несло прямо на нижний провод, находящийся под высоким напряжением, так что я приготовился к худшему, ибо деваться было некуда. Однако, ничего плохого не произошло, так как лыжня оказалась метра на три ниже проводов, и этот участок я проскочил, хоть и с дрожью в коленках, но без приключений.

     Описанный эпизод опередил хронологическую последовательность событий, ибо на свой первый корабль я попал весной, а весна даже на Камчатке - это пробуждение природы от долгой, очень снежной, но не очень морозной в регионах прибрежной зоны, зимы. Даже сейчас, зазеленевшие сопки, контрастировали с фоном, постоянно курящейся Ключевской сопки, покрытой снегом. Каждое утро, выбегая на палубу, мы бросали первый взор на эту сопку, которая не только доминировала в этом горном ландшафте, но и служила своеобразным синоптиком, предсказывая скорую штормовую погоду, когда с ее верхушки начинала сползать череда темно-серых облаков и закрывать собой все пространство. В это время можно было не смотреть на мачту корабля, и так было ясно, что там уже висят флажки с сигналом «Штормовое предупреждение».  Такой сигнал в воскресенье означал, что моряков, собиравшихся в однодневную «увольнительную» в город Петропавловск-Камчатский, с корабля не выпустят, и когда следующий раз выпадет возможность побывать в городе, никто не знает. Частые выходы в поход на морские просторы Тихого океана не предполагали длительного пребывания в Авачинской бухте, тем не менее, за год службы на этом корабле я шесть раз побывал в городе – три раза в «увольнительной» и три раза на работах на складах боеприпасов.

      Через две недели после того, как мои ноги ступили на палубу корабля, мы вышли в недельный поход вдоль берегов Камчатки для обкатки приборов и механизмов, да заодно и нас – молодых моряков. После прохода корабля мимо «трех братьев» морская волна начала мотать судно из стороны в сторону, вверх и вниз. Палуба то поднималась, то опускалась, кренилась и выравнивалась, и устоять на ней было трудно. Большинство из моих молодых коллег почувствовали себя плохо, а один матрос, бледный и несколько позеленевший, беспрерывно опустошал у раковины свой желудок. Держась за штормовые леера, я вышел на палубу, а затем спустился в котельное отделение.

     - Зачем пришел, твоя вахта начнется через два часа? – спросил командир отделения.

     - Да так, захотелось посмотреть на работу котлов, - ответил я, сам не понимая цель своего появления, и вышел на палубу, где столкнулся с боцманом.

     - Ну что матрос, мутит тебя?

     - Если честно, товарищ мичман, то есть немного.

     - Подойди на камбуз и попроси у кока кусочек черствого хлеба. Съешь его, а потом займись делом, например, почисти на мостике рынду.
 
     Я так и сделал: съел кусочек хлеба, поднялся на мостик и начал ветошью чистить рынду, то есть небольшой медный корабельный колокол, который блестел и без моих усилий. Но надо было занять себя каким-нибудь делом, и через несколько минут я почувствовал, что начинающиеся симптомы морской болезни полностью исчезли и исчезли навсегда. Во всяком случае, до конца службы на кораблях ВМФ у меня не было проблем с морской качкой. Что касается моих товарищей-первогодков, то все они тоже научились справляться с морской болезнью, хоть и не так легко и быстро как я, а вот одного матроса-электрика из БЧ-4, пролежавшего пластом в течение пяти дней похода, пришлось списать на берег.

     Распорядок жизни на корабле, находящегося в морском походе, отличается от распорядка при стоянке в порту тем, что в походе главной задачей личного состава является обеспечение работы практически всего корабельного оборудования и приборов. Для этого на каждом боевом посту, в том числе в штурманской рубке, круглосуточно находится дежурный, или, как это называется на флоте, «вахтенный» матрос, или офицер, который «несет» свою четырехчасовую вахту согласно установленному графику. Жизнь всего личного состава корабля, матросов и офицеров, включая командира корабля, подчинена четкому ритму.

     Корабли нашей небольшой эскадры выполняли задачи по патрулированию побережья Камчатки и северной части Курильских островов, а также доставки небольших групп военнослужащих на острова. По сравнению с большими кораблями ударной группы Камчатской флотилии, которые выходили в море только на крупных учениях, мы, выполнявшие как бы второстепенные задачи, больше времени проводили в море, чем в бухте. Иногда наш корабль подключался к группе пограничных кораблей с целью оказания помощи по задержанию японских рыболовных судов, промышлявших в нашей зоне Охотского моря, расположенной вблизи Сахалина или Курильских островов. Задача по поиску этих небольших судов осложнялась огромной территорией, опытностью капитанов-нарушителей, совершенным навигационным оборудованием и хорошими ходовыми качествами их судов. Несмотря на это, иногда пограничникам удавалось задержать японское судно вместе с незаконным уловом, и способствовал этим задержаниям строгий морской закон, действовавший в то время в Японии. Каждое зарегистрированное японское судно обязано было каждые четыре часа давать сводку погоды по радио государственной синоптической службе, в какой бы точке моря оно не находилось. За нарушение этого правила японская фирма, которой принадлежало судно, обязана была оплатить штраф. В случае задержания и ареста судна советскими пограничниками, она должна была заплатить штраф нашей стране. Нарушение закона собственной страны капитаны японских судов не допускали, а вот рискнуть и раскинуть сети в богатой рыбными запасами экономической зоне СССР позволяли неоднократно, тем более что многим это удавалось сделать безнаказанно.

     Радиосигналы японских рыбаков частенько пеленговались кораблями пограничных судов или береговых военных служб, и тогда начиналась погоня за нарушителями, погоня длительная и не всегда успешная. Почти за год службы на этом корабле мы участвовали  только в одном задержании японской рыболовной шхуны, да и то в этот момент я находился на вахте в котельном отделении, так что не видел, как это происходило. Когда же я сменился и вышел на палубу, то увидел, что мы стоим на якоре у одного из островов Курильской гряды. На этом острове, на юго-западном  склоне его стоят в основном невысокие дома, образующие подобие улиц, спускающихся к береговым причалам небольшой полузакрытой бухты, где приютилось несколько рыболовных суденышек.

     - Где это мы? – спросил я у мичмана.

     - Это поселок Северо-Курильск. Сюда пограничники пригнали нарушителя – японскую рыболовную шхуну, которую мы будем охранять.
 
     Действительно, не далеко от нас на правом траверсе я увидел деревянное трехмачтовое судно, стоящее на якоре.

     - Так они на нем еще и по морю ходят? – изумленно воскликнул я, - ему же место в музее, а не в море.

     - Это внешне оно смотрится старой шхуной, а на самом деле это рыболовный сейнер и у него стоят мощные дизельные моторы, обеспечивающие максимальную скорость до двадцати узлов, - произнес подошедший к нам командир БЧ-5. Сейчас пограничники проверят трюмы, составят акт и направят в Японию сведения о задержании нарушителя.

     Через пару часов одна из двух шлюпок с вооруженными пограничниками отошла от борта шхуны и направилась к берегу, вторая  направилась к эсминцу пограничных войск, стоящему на левом траверсе от нашего корабля. Кстати, матросы-пограничники, являясь, как и мы, военными моряками, имели такую же военную форму как у нас, за исключением зеленых беретов, но служили они не четыре года, как мы, а три.

     Последующие трое суток наш корабль провел на рейде Северо-Курильска, выполняя функции охранника японской шхуны-нарушителя, а у меня все это время не выходила из головы мысль об этой парадоксальной, даже юмористической ситуации, когда «хозяева» этих островов, как они считали себя во время второй мировой войны, находятся здесь в качестве арестантов. При этом их охраняет и не позволяет удрать из бухты их же, в недалеком прошлом, боевой корабль, на котором теперь служат советские моряки.

     Оставаясь у входа в бухту и перекрывая возможность шхуне выйти из нее, а соблазн у японских рыбаков был достаточно велик, ибо стоило отойти от берега в открытый океан на двенадцать морских миль, они могли оказаться на свободе, наши корабельные службы непрерывно днем и ночью наблюдали за действиями команды шхуны.

     Благодаря нахождению корабля в постоянной боевой готовности каких-либо работ, кроме вахтенных, не проводилось, поэтому у нас появилось в межвахтенный период свободное время и возможность немного порыбачить. Для этого расплели пеньковый канат на тонкие шнуры, нацепили на него самодельные металлические крючки и, получив подобие донной удочки с металлическим грузом на конце, опустили их с кормы корабля в воду. Приманкой служили кусочки мяса, с трудом добытые на камбузе, и на которые поймали несколько морских бычков, послуживших впоследствии для нарезки кусочков для приманки. Когда я вытащил первую рыбину, то оторопел, ибо на меня смотрело неизвестное чудовище с большой разинутой пастью, готовое откусить и съесть пальцы руки.

     - Испугался? Это морской бычок, - услышал я голос боцмана, - он невкусный и годится только на приманку. Если наловите камбалы, то отнесите коку, он приготовит.

     Это был единственный на этом корабле случай, когда мне удалось половить рыбу, но он запомнился не только рыбалкой, но и тем, что произошло после нее, когда по корабельному радио передали команду: «По местам стоять с якоря сниматься!» Собственно, меня эта команда напрямую не касалась, так как моя вахта начиналась через два часа, но пока поднимали якорь, я должен был успеть смотать импровизированную удочку, отнести с десяток рыбин на камбуз и «выдраить» палубу на юте, то есть на корме. С первыми двумя обязанностями я справился быстро, а вот когда принялся тяжелой шваброй «драить» палубу, корабль начал набирать ход, а мне надо было промыть швабру морской водой. Я по привычке подошел к краю кормовой палубы и опустил швабру вместе с длинной ручкой вниз, предварительно надев на запястье правой руки петлю шнура, прикрепленного к ручке швабры. Так мы делали всегда, но делали это только при стоянке корабля у пирса или на якоре, а вот на ходу корабля уборка на палубе выполнялась с помощью шланга и струи забортной воды, смывающей грязь с палубы. Но для этого нужен второй человек, а в данный момент на корме никого не было, и я решил окунуть швабру сам.

     Как только она коснулась воды, я почувствовал резкий рывок, и мое тело повисло животом на леере, то есть на стальном тросе, протянутом на металлических стойках вдоль края кормовой палубы. Половина меня висела за бортом, и я видел увеличивающийся бурун воды от вращения винтов, вторая половина оставалась на палубе, что позволило мне левой ногой «обвить» стойку лееров и закрепиться в таком положении. Легкая волна подбросила швабру вверх, и на мгновение я почувствовал слабину в правой руке, что позволило левой руке дотянуться до стойки кормового флагштока. На следующей волне я сумел выпрямиться и стать на палубу обеими ногами, по-прежнему опираясь животом на леер и держась за  стойку флагштока. Это дало возможность вздохнуть полной грудью, а затем и вытащить швабру.

   Потом я долго сидел на палубе, чтобы успокоиться и унять дрожь в руках и ногах, а также боль в животе. Злоба на себя, на свою глупость, которая могла привести к гибели, не покидала. Ведь стоило свалиться в море, никто и ничто меня бы не спасло, так как с мостика корабля корма не просматривается, а продержаться в холодной воде на плаву можно только пять-семь минут.
 
     Корабль вышел в открытый океан и повернул на север, а это означало, что мы идем в Петропавловск-Камчатский, а я все еще сидел на палубе, глядя на серо-зеленые воды, и думал о превратностях судьбы. За кормой на расстоянии двухсот метров за кораблем следовали три касатки, разрезая воду своими черными спинными плавниками. В этом регионе они часто сопровождают суда в надежде поживиться остатками пищи, выбрасываемыми из камбуза.

     - Ну что, не удалось мною пообедать? – прокричал я и, показав им кукиш, спустился в кубрик. В данном случае моими ангелами-спасителями послужили не люди, а неодушевленные предметы – тросовое ограждение и кормовой флагшток, с которым у меня до этого произошло еще одно недоразумение, опять же, по моей вине.

     Однажды утром при построении всей команды корабля на корме мне поручили в качестве поощрения поднять военно-морской флаг. Я вышел из строя и, чеканя шаг, подошел к флагштоку, где уже стоял матрос из боцманской команды и держал сложенный вчетверо корабельный флаг. На опущенный вниз фал с двумя крючками в той последовательности, в которой показал матрос, я нацепил флаг и по команде «Флаг поднять!» начал медленно и торжественно поднимать его вверх. Но вместо торжества случился конфуз, ибо флаг висел нижней гранью вверх, что я определил по хохоту моряков, стоящих в шеренгах. Я, разумеется, быстренько все исправил, но горький осадок позора в моей душе оставался долго, тем более, что это была подстава. С этим моряком я старался больше не иметь никаких дел, хотя и знал, что так называемые «старички» считают за честь пошутить и посмеяться над «салагами», к коим я относился в первый год службы на корабле.

     Справедливости ради, стоит сказать, что в то время на флоте не существовало такое явление, как «дедовщина», единственное преимущество у старослужащих было то, что они не ходили с подносами на камбуз за едой и позволяли себе пошутить над молодыми матросами. Что касается выполнения служебных обязанностей, то все находились в равных условиях, более того, самые опасные работы на корабле выполнялись старослужащими. Это было связано с вопросами безопасности корабля, ибо неправильное проведение работ могло привести к гибели всего личного состава, и такие случаи в истории флота бывали. Часто в разговорах упоминался случай, когда командир трюмных машинистов корабля, стоящего на якоре в порту, поручил молодому матросу произвести вскрытие одного из клапанов системы подачи забортной воды на пожаротушение. Приказ он отдал, но сам не присутствовал в трюме и даже не показал, какой из клапанов нуждается в ремонте. Матрос с энтузиазмом принялся за работу, не зная того, что он имеет дело с кингстоном затопления, а не с тем клапаном, который требовал ремонта. При этом он работал строго по инструкции, откручивая гайки крышки клапана постепенно на два-три оборота, не снимая их со шпильки болтов, а их, этих гаек, было  шестнадцать штук, что потребовало больших усилий и много времени. 

     Когда же он отвернул последнюю гайку на два оборота, крышка сорвалась со своего места, но осталась прижатой на гайках, а из-под нее хлынул мощный поток морской воды, который отбросил матроса в сторону. Мокрый и испуганный он бросился наверх и первому встречному офицеру сбивчиво и не совсем точно доложил о происшествии. Объявленная боевая тревога помогла в краткие сроки организовать спасательные работы, для чего были включены все имеющиеся насосы по откачке, но справиться с потоком поступающей воды они не могли. Кингстоны затопления для того и существовали, что бы в случае угрозы захвата боевого корабля противником, можно было его быстро затопить. На помощь пришли другие корабли, которые также вели откачку с помощью гибких шлангов своими насосами, что в итоге помогло стабилизировать уровень воды на отметке палубы машинного отделения, но не устранило опасность затопления. Только на вторые сутки опытные водолазы, спустившиеся в трюм, сумели закрутить гайки и поставить крышку клапана на место. Корабль был спасен, но этот случай в очередной раз показал, что безопасность судна и его команды зависит от слаженной и грамотной работы команды, и любая оплошность может привести к тяжелым, даже трагическим последствиям.


     Азы морской науки мы постигали не только в длительных или кратких морских походах, но и во время стоянок у пирса при проведении профилактических и ремонтных работ оборудования, приборов и механизмов. Как-то быстро и незаметно пролетело лето, и уже в ноябре на сопках лежал снег, а у берегов появились первые льдины. Первая зима на Камчатке показалась нам очень снежной, ветреной и иногда морозной, но при этом, очень длинной, так как все наши четыре корабля простояли у пирса. В этом году маленькая бухта была забита льдинами, которые впоследствии превратили поверхность воды в единый ледяной наст с торосами и полыньями, из которых изредка высовывались забавные мордочки нерп. По этому насту можно было ходить, но нам это позволялось только по обозначенным флажками тропинкам, и пару раз за зиму небольшими группами мы смогли сходить в однодневную увольнительную в Петропавловск-Камчатский. Большей частью на берегу мы бывали для выполнения работ по очистке причала и прилегающей территории от снега, погрузо-разгрузочных работ и очень тяжелых работ на складах боеприпасов. Чуть ли не каждую неделю приезжала к причалу грузовая машина и забирала свободных от несения вахты матросов для проведения таких работ. Чаще всего это были служащие ВЧ-5 и  БЧ-4, так как при стоянке у пирса работали только вспомогательный котел и один дизельный мотор для обеспечения корабля теплом и электричеством. По этой причине мне и моим товарищам чаще всего приходилось трястись на открытом бортовом грузовике, пробирающемся по заснеженным дорогам в город, где в то время гражданского человека можно было встретить в три раза реже, чем военного. Последняя такая поездка запомнилась занесенными снегом хранилищами боезапасов, ящики с которыми мы таскали из одного склада в другой на расстояние более ста метров. Поначалу мы их носили по двое на один ящик, но затем сообразили, что легче спускать ящики по уклону и даже использовать их вместо санок, что значительно облегчило нашу работу, которая в свою очередь превратилась из повинности в забаву. Обсыпанные снегом с головы до ног мы веселились как дети, но при этом, работу закончили очень быстро, что в свою очередь дало возможность познакомиться с ребятами из караульной роты, охранявшей склады и другие военные объекты. Из разговоров с ними узнали, что служба у них непростая и очень напряженная, так как постоянное изо дня в день несение вахт по охране зданий и сооружений с оружием в руках днем и ночью превращают жизнь в каторгу. Нам, морским «волкам», относившимся к береговым «крысам» с презрением, даже стало их немного жаль, но по возвращении на свой корабль мы о них забыли. Вернее, забыли бы, если бы через три дня не поступило сообщение о страшной трагедии, произошедшей в этой караульной роте. Один из военнослужащих, стоявших в ночном карауле, бросил свой пост и с автоматом в руках вернулся в караульное помещение, где сидел за столом начальник караульной смены и записывал в журнале сведения о порядке смены караула. Увидев вошедшего матроса, мичман сразу все понял, и его рука потянулась к кобуре с пистолетом, но он не успел достать пистолет, как был сражен автоматной очередью. Это было установлено комиссией по положению тела. Затем преступник вошел в помещение отдыхающей смены и начал поливать из автомата своих товарищей, лежащих на нарах. Какие планы были у преступника, и что он намеревался делать далее, никто так и не узнал, потому что один из рядовых служащих, спавший у стены, где стояло оружие, успел дотянуться до своего автомата и сразить обезумевшего товарища и доложить по телефону о происшествии начальнику роты. Только потом, когда примчались вооруженные матросы и офицеры из комендантской службы, он понял, что его тоже зацепила пуля. Через день город Петропавловск-Камчатский хоронил одиннадцать военнослужащих, погибших при исполнении своего воинского долга, а мы молча стояли  у приспущенного корабельного флага и думали о ребятах, с которыми недавно беседовали, не зная, кто же из них оказался в этой «мясорубке». Причину произошедшего объяснили психическим заболеванием военнослужащего и, как всегда, призвали усилить воспитательную работу с личным составом воинских частей и на военных кораблях.

     Правда, это не очень помогло, так как через три месяца в вертолетной части, входящей в состав военно-морского флота и расположенной в трех километрах от нашего пирса, военнослужащий третьего года службы (вертолетчики-моряки служили три года)  бросил свой пост и с карабином в руках вошел в поселок «разбираться» со своим командиром. В это время капитан-лейтенант вышел из дома, и был поражен первым выстрелом, к счастью, не смертельно. Впоследствии старшина второй статьи, сделав несколько выстрелов по окнам квартиры, бросился в лесной массив ближайшей сопки, чтобы уйти от погони, которую весьма быстро организовали его сослуживцы. Возглавил это преследование, не дожидаясь команды офицеров, командир караульной смены с автоматом в руках, старшина первой статьи третьего года службы, по сути, товарищ преступника. Он-то и сразил своего бывшего товарища длинной автоматной очередью. Учитывая то, что кроме преступника никто не погиб и то, что капитан-лейтенант остался жив, данный случай не получил широкой огласки. Мы же узнали о нем только по свидетельству нашего матроса, дежурившего у магазина Военторга во время этого происшествия. Нас часто привлекали для выполнения охранных функции этого магазина, когда корабль стоял у пирса, но при этом не выдавали огнестрельного оружия. Это была одна из самых нелюбимых вахт, особенно ночью, когда ты остаешься один на улице в отдалении от поселка, и единственным твоим оружием является висящий на поясе кинжал. Правда, мне везло, так как мое дежурство оба раза попадало на дневное время, когда магазин не работал, и вокруг не было людей, что позволило развлекаться метанием кинжала в ствол стоящего рядом дерева.


     Второй Новый год в период воинской службы я встречал на борту военного корабля. К этому времени «старички», в том числе и командир нашего отделения, демобилизовались, а меня назначили командиром  отделения котельных машинистов в нарушение сложившихся традиций, так как обычно на эту должность мог претендовать моряк четвертого  года службы, ставший «старичком», но начальник БЧ-5, старший лейтенант В.  настоял на моем назначении.

     - Ты уж извини меня, я не просился на эту должность, - обратился я к старшине второй статьи.

     - Не переживай, меня не назначили потому, что я слегка «под мухой» попался в городе военному патрулю, - улыбнулся он, - кстати, ты теперь можешь не ходить на камбуз за едой.

     - Нет, я не собираюсь нарушать традиции и буду ходить на камбуз.

     - О, теперь меня будет кормить мой начальник, - расхохотался он и, хлопнув по моему плечу, пошел по трапу в кубрик.

     В последний день перед Новым годом нас не загружали дополнительными работами, поэтому каждый занимался своим любимым делом, кто-то играл в шашки или шахматы, кто-то, в том числе и я, читали книги, но все мы, кроме тех, кто находился на вахте, выходили на палубу, когда туда вылезала медведица Машка. Она здорово подросла за это время и стала изредка проявлять агрессию, бороться с ней уже никто не хотел, потому что справиться уже было не под силу. Мы начали понимать, что зверь когда-то проявит свой дикий нрав, однако командование корабля не знало, как от него избавиться. Лучшим решением было бы отдать в зоопарк, но такового в радиусе нескольких тысяч километров в то время не существовало. Отпустить медведицу на волю тоже было нельзя, так как неприспособленное к жизни в дикой природе животное прибьется к людскому жилью и натворит много бед. Однако, последующие события неожиданно для всех сами решили ее судьбу.

     Дело в том, что в новогоднюю ночь командир нашего корабля не ушел в город к своей семье встречать Новый год, потому что он был дежурным по нашей маленькой флотилии, стоящей у пирса, и он по традиции должен был организовать небольшой новогодний банкет для дежурных офицеров всех четырех кораблей. Организовать такой банкет для нашего кока было несложной задачей, и он справился с этим делом очень качественно и быстро, так что вестовому, то есть матросу, обслуживающему офицеров во время приема пищи, оставалось накрыть праздничный стол в кают-компании, что он и делал, бегая непрерывно с камбуза в кают-компанию с холодными закусками. Около одиннадцати часов вечера он в спешке задраил входной люк кают-компании и остался на камбузе помогать коку в приготовлении горячих блюд, которые необходимо было подать после полуночи. Без пятнадцати одиннадцать капитан третьего ранга встретил у трапа своих коллег и сопроводил их в кают-компанию, входной люк которой почему-то был открыт. Они один за другим вошли в помещение и в изумлении остановились, так как их взору представилась сцена из фильма «Веселые ребята» с той лишь разницей, что на праздничном столе возлежала не свинья, а настоящая живая медведица, доедавшая остатки холодных закусок. Новогодний банкет был испорчен, а разгневанный командир корабля приказал вывести медведицу на берег и расстрелять.

     Мы узнали об этом случае новогодним утром и вышли на палубу с выражением своего возмущения убийством нашей общей любимицы. Понимая, что назревает бунт, командир корабля вышел к нам, чтобы спокойно и аргументировано объяснить свое решение.

     - Кто стрелял? – выкрикнул один из старослужащих матросов.

     - По моей  просьбе это сделали моряки другого корабля. Не мог же я приказать кому-нибудь из вас, - ответил он и, удрученно махнув рукой, пошел по трапу на мостик. Так неожиданно и трагично закончилась жизнь нашей Машки. Ну а мы больше не ходили на лыжах в сопки, потому что где-то там, закопанная в снегу, лежала ее туша.

     К весне сильные штормовые ветры взломали льды в нашей бухточке и освободили наши корабли из ледового плена, так что теперь связь с городом осуществлялась только по дорогам, петляющим по склонам сопок, в связи с чем наши увольнительные в город прекратились. Но зато возобновились морские походы в сторону Курильских островов и в Охотское море, а это меня больше устраивало, потому что в море размеренная, четко расписанная по часам и минутам жизнь моряка нравилась больше, чем жизнь у причала. Однажды в начале мая, когда еще сопки были прикрыты снегом, мы ушли в поход всего на две недели, а вернувшись, увидели эти же сопки, заросшие высокой травой. Такова особенность камчатского климата, хотя самым удивительным природным явлением для меня было зрелище заходящей на нерест в устья речушек рыбы. Однажды мы вышли  из Авачинской губы и повернули после Трех морских братьев на север. Командование корабля, как правило, не посвящало нас в свои планы, да и мы не интересовались, особенно вопросами: куда и зачем. Однако поворот корабля на север вызвал недоумение и матросы моего отделения стали строить прогнозы по поводу посещения Чукотки. По рассказам, там, на вертикальной плоскости высокой и недоступной скалы, в период сталинских репрессий были высечены слова, прославляющие Сталина, и нам было интересно узнать, сохранились ли они после разоблачения культа личности. Но нам было не суждено увидеть эту скалу, так как на следующие сутки корабль свернул влево и бросил якорь в полумиле от пологого берега.

     Это был залив Озерный. Кажется, так называлось это огромное водное пространство, где мы простояли на рейде более трех суток. Матрос-радист сообщил нам по секрету, что он по приказу командира отправил сообщение, что у нас испортилась паровая машина и потребуется три дня для ее ремонта. О каком ремонте могла идти речь, если все механизмы работали хорошо и не требовали ремонта, возмущались мы, готовясь к разборке и ремонту машины, но такой команды не последовало. Вместо этого на следующее утро последовала другая команда: «Спустить шлюпку на воду!» Это был шестивесельный ялик, но гребцами капитан третьего ранга назначил всего четыре матроса, в том числе и меня, сам спустился в шлюпку и сел на корме в качестве рулевого. По его команде мы направились к берегу и причалили недалеко от устья небольшой речушки, вода из которой, впадающая в море, бурлила и вспенивалась, вероятно, от скорости течения воды, как мы решили. Но это оказалось не так, в чем убедились, когда по приказу командира корабля подошли к реке и увидели сплошной поток довольно крупных рыбин, идущих вверх по течению по этой не глубокой и не широкой речушки. Капитан третьего ранга оставил двух матросов в шлюпке, а меня и еще одного матроса захватил с собой и повел вверх по правому берегу реки туда, где виднелись пару деревянных навесов, возле которых суетились люди. Это были рыбаки, которые круглыми на длинной палке садками доставали из реки рыбу, разрезали  ей брюшко и, отделяя красную икру, наполняли ею бочонки. Тушки рыбин попросту выбрасывались, в связи с чем, наш командир попросил часть из них собрать в емкость, которую мы с моим напарником отнесли и высыпали в шлюпку. На корабль в этот день мы доставили много хорошей рыбы к радости нашего кока, да и нашей тоже, так как последующие два дня наслаждались вкусом прекрасной и редкой рыбы под названием чавыча.

     На следующее утро снова была спущена шлюпка, в которую спустился командир, я и еще трое матросов, один из которых был вооружен автоматом, сам командир держал в руках карабин. В шлюпку с борта корабля были спущены три пятидесятилитровых пустых бидона и коробка с несколькими бутылками питьевого спирта. Спирт, понятное дело, был нужен для обмена, или, как теперь бы сказали, для бартера. Но зачем нужно было брать оружие, оставалось неясным, ведь пару медведей, которых мы видели вчера, людей совсем не беспокоили. Они просто ловили и ели рыбу, которой хватало и людям и медведям. Бидоны и спирт были доставлены рыбакам, после чего капитан третьего ранга с двумя матросами и оружием пошел вверх вдоль реки на охоту, а мне осталось только наблюдать за ними, пробирающимися по лугу к излучине. Высокая трава и редкие кустарники не позволяли видеть всю картину происходящего, тем более, что вскоре прозвучал одиночный выстрел из карабина, дикий рев раненного животного и длинная очередь из автомата. Мы замерли в ожидании развития дальнейших событий и вскоре увидели невооруженного матроса, который сообщил, что они убили медведя и им нужна  помощь в разделке туши. Двое  рыбаков с ножами, бросив свою работу, пошли к месту, где лежала туша медведя, а мы с напарником начали таскать бидоны с просоленной красной икрой в шлюпку. Пока мы доставляли бидоны на корабль, с медведя была снята шкура, а сама туша порублена на куски мяса, половина которого была погружена в шлюпку, а вторая оставлена рыбакам. С добычей мы вернулись на корабль, где на ужин, кроме рыбы, в качестве деликатеса была приготовлена медвежатина. К сожалению, мясо имело очень сильный запах и привкус рыбы, что мне совершенно  не понравилось, так что я не сумел оценить по достоинству этот экзотический продукт. Что касается красной икры, то наши мечты о том, что нам дадут ее попробовать оказались несбыточными, почти весь ее запас был отправлен «по назначению», то есть высокому морскому начальству.
Матрос, который автоматной очередью сразил медведя, спустился по трапу в котельное отделение и сообщил, что командир корабля хочет высушить медвежью шкуру и просит меня развесить ее в котельном отделении.

     - Но ее надо правильно обработать специальными щелочными растворами, но я не знаю, как это делать, - возразил я.

     - Никто на корабле не знает и не умеет это делать, - ответил он, - так что просто повесь сушиться.

     - Ладно, повешу, а ты расскажи, как медведя уложил.

     - Когда мы подошли к излучине реки, на берегу увидели медведя, который шел на четырех лапах в нашу сторону, вероятно, искал удобное место для спуска в реку. Он был таким миленьким и забавным, как наша Машка, и казалось, что он подойдет и протянет лапу с просьбой дать ему конфетку. Даже захотелось его погладить, - начал свой рассказ моряк.

     - Ну, а дальше?

     - А дальше просто, как в кино. Медведь увидел нас, поднялся на две лапы и угрожающе оскалился. Командир выстрелил из карабина, что привело зверя в ярость, и тогда я не выдержал и дал длинную очередь из автомата.

     - И это все?

     - Да, он свалился сразу, а у меня еще долго руки тряслись.

     Что касается медвежьей шкуры, то она пришла в негодность и издавала неприятный запах, о чем я доложил командиру корабля.

     - Выбросьте ее в море, - удрученно махнув рукой, вымолвил он.

     Это был мой последний контакт с капитаном третьего ранга, потому что по прибытии на место стоянки нам объявили, что наш корабль списывается, как устаревший и не соответствующий современным требованиям обороны. В течение десяти дней мы разоружали судно и снимали наиболее ценное оборудование, после чего нас отправили в «Экипаж», оставив пять моряков из боцманской команды. Они-то и рассказали о том, что произошло далее. Обездвиженный корабль на буксире был выведен в открытый океан, где был использован в качестве цели для орудий боевых советских кораблей, проводивших учения в этой части Тихого океана. Так закончил свой «боевой» путь японский эсминец, уцелевший во время Второй мировой войны и успевший отслужить более десяти лет в составе Тихоокеанского военно-морского флота Советского Союза. Нам, матросам, не было его жалко, так как условия «проживания» на нем были нелегкими, тем не менее, мы ворчали на наше начальство, которое отправило нас в «Экипаж», где нас немедленно бросили на сбор металлолома.

     - Это сколько же тонн металла мы могли снять с корабля, если бы знали, что его потопят? - возмущался Петя.

     - Да, уж, а теперь ходим по промышленным площадкам и собираем эти железяки, - вторили ему остальные ребята.

     Это была моя последняя беседа с моим другом Петей, так как на следующий день меня катером отвезли на десантный военно-морской корабль для продолжения службы, а дальнейшая судьба этого «длинноногого», как мы его называли, сибирского паренька Пети для меня осталась неизвестной. Больше наши дорожки с ним не пересекались. Ни в море, ни на берегу.


             (продолжение следует)