Хрустальная ваза

В жилом помещении отряда после смены кто-то из зэков чифирил, кто-то читал письма, которые шнырь щуплый Генка приносил с контрольной вахты,  и веером разбрасывал на гладильной доске у входа в отряд.
Генка торопливо подошёл к проходняку, в котором находился Михайлов, сказал:
- Мишаван, к отрядному!
Кличку эту дал Михайлову уже освободившийся Серый - так и прилипла она к коротконогому зэку, который всегда ходил будто косолапый медведь.
Михайлов почувствовав, как в груди что-то ёкнуло, внешне же виду не подал – пошёл к кабинету начальника отряда, постучался в дверь и вошёл в светлое помещение.
- Здравствуй, Михайлов! – сказал лейтенант Сыромятников, внимательно поглядев на вошедшего, представившегося, как и положено по режиму, и добавил:
- К столу присаживайся. Вот тебе бумага пришла.
Михайлов сел на стул, взял толстыми пальцами официальный бланк, и пытаясь понять его содержание, поначалу даже его и не поняв, спросил:
- Что это, гражданин начальник?
- О разводе, Михайлов, бумага, - Сыромятников произнеся эти слова, отчего то перевёл дыхание.
Наступила пауза.
- Мне надо, подписаться, да? – спросил зэк.
- Да.

Когда Михайлов вышел из кабинета, офицер прокашлялся. Он много лет до зоны проработал заведующим клубом в посёлке, с людьми общаться привык, но здесь было другое - порушенные судьбы. Вот тот же Михайлов – сел за то, что избил сына. И теперь, и развод ему пришёл, а старик, трагедия…

Мишаван чифирнул с удовольствием, будто горечь чая, привычная ему, могла как то смешаться с настроением. Про развод землякам, позвавшим чифирнуть,  не стал говорить, а вышел в локальный сектор после чифира, и стал косолапо переставляя больные ноги ходить по асфальту - вспоминать... И как с сыном по грибочки ходил... И как жену любил когда-то...
Вспомнился и тот страшный вечер – сын пришёл пьяным, стал куражиться, называть его оскорбительно, и даже попрекал, что мало он зарабатывает, а когда он заметил резонно, что благодаря ему то в доме и есть всё, то сын, с каким –то беспокойным взглядом в те минуты, взял со стола его любимую хрустальную вазу, и наотмашь бросил её о пол…
Что-то тогда перехлестнуло в его сознании, обида была сильной, и он ударил сына в лицо, уже не понимая, что делает...
Сын падая ударился головой о массивный круглый стол – получил сотрясение мозга. Уже в больницу пришёл в сыну Петровский, чистивший, как он выражался, улицы от бывших зэков, и настоял на том, чтобы сын написал заявление на отца. Cын заявление написал…
Переживая эти прошлые события, ходил Михайлов по локальному сектору, точно заведённый на неопределённое время робот.

На следующий день в рабочей зоне, во время съёма смены зэков, всё не сходился счёт в одной из бригад – прапорщики нервничали – бригадир доложил, что в строю нет Михайлова.
Стали искать старика по рабочей зоне – нашли на верхотуре башенного крана, сидел Мишаван, точно истукан, на площадке крана, где была кабина, и с этой верхотуры смотрел на поля -  за зоной, как больной.
Гнали прапорщики матюками Михайлова до центрального плаца, а здесь навстречу им пришёл покрасневший от ходьбы тучный Сыромятников.
- Оформляй деда в изолятор! –  сказал один из прапорщиков, недовольный происшедшим, ругнулся зло.
- Сделаю! – сказал начальник отряда, и подошёл  к зэку, негромко сказал:
- Сейчас пойдём в отряд, и разберёмся во всём.
Он говорил эти свои слова неторопливо, будто и впрямь мог во всём разобраться - в чужой судьбе. И мог помочь Михайлову. Но странно, слова эти привели в чувства Мишавана, и он своей косолапой походкой, в старой потрёпанной телогрейке, подпоясанной проволокой, для удобства при работе, засеменил за высоким начальником отряда.
Как ни странно, но в эти минуты старик верил начальнику отряда, как близкому человеку, может потому ещё, что больше близких людей у него не осталось.