Я все еще люблю тебя! Глава Двенадцатая

Глава Двенадцатая. Семейное счастье.


На одной из московских улиц, в отдельно взятой квартире жило вполне себе воплотившееся человеческое счастье. Счастье, не подлежащее никаким оговоркам и условностям. Счастье вне всяких сомнений, не требующее никаких доказательств. Из всех семейств, живших в этом доме, возможно, не было других семей, в чьих стенах жило бы столько любви и радости одновременно.
Молодые люди, только недавно связавшие себя узами брака, производили впечатление семьи вполне состоявшейся и от этого счастливой настолько, насколько это вообще возможно. В редкий день юношу, совсем недавно связавшего себя брачными узами, можно было увидеть, спешащим домой без букета цветов. Те чувства, которые он испытывал к своей супруге, даже было трудно назвать просто любовью.
— Котеночек, как сегодня твое самочувствие? – всякий раз спрашивал вернувшийся домой юноша молодую супругу. – Надеюсь, ничем себя не перегружала? Хочу напомнить: глажка, стирка, уборка в этом доме – это вообще не твоя компетенция. Мы с твоей сестрой об этом еще до нашей свадьбы договорились.
— Антош, ну, ты что, Люду не знаешь? – улыбаясь, ответила девушка. – Она же у нас из-за всего беспокоится. Ей дай волю, и они с Димкой у нас пропишутся. 
Что и говорить, а Людмила со своим постоянным беспокойством за единственную сестру мало чем отличалась от родной матери. Не было в её жизни человека ближе Лены, а поэтому все, что происходило с родной сестрой, Людмила не могла не принимать близко к сердцу. За свою сестринскую любовь, за желание пожертвовать ради Лены всем, чем можно, она тоже была вознаграждена. Вознаграждена любовью, нескрываемым обожанием мужа, жизни без которого представить себе не могла.
— Не могу представить свою жизнь без тебя, – говорила Людмила мужу. – Димка, ты не представляешь, что это за счастье – быть рядом с тобой.
— Милая, спасибо тебе за это счастье! – отвечал Дмитрий. – Чем больше времени проходит, тем больше я в тебя влюбляюсь.
Серковский не уставал сопровождать подобные высказывания нежными поцелуями, перед которыми Людмила просто не могла устоять. Больше года прошло с тех пор, как Дмитрий с Людмилой вступили в, казалось бы, чисто формальный брак, но их взаимная любовь с тех пор лишь возрастала в геометрической прогрессии.
— Ты не забыл, что сегодня мы идем в гости к Лене? – спросила Людмила супруга. – Год ведь прошел с тех пор, как с легкой подачи кое-кого она у нас вышла замуж. 
— Ой! Сколько переживаний было по этому поводу! Я помню: одна очень прелестная девушка волосы готова была на себе рвать, лишь бы Лена всегда была рядом с ней.      
  — Дим, ну, откуда я тогда знала, что все это может обернуться для меня таким счастьем? Голова ведь совершенно другим была забита. Сам ведь помнишь, в каком Ленка ужасном состоянии  находилась…
— … И еще я помню, как кое-кто видел опасность там, где её быть не может, – перебил супругу Серковский.  – Во врага номер один мы записали Антона, толком совершенно ни в чем не разобравшись.
Сердце у Людмилы замирало всякий раз, когда она вспоминала об этом периоде своей жизни. Находившаяся на грани жизни и смерти только что найденная сестра волей-неволей обрекала Людмилу на медленное, сползающее сумасшествие. Прогнозы медиками давались самые безрадужные, и, выслушивая их, Людмила кипела от возмущения.
Виновник свалившихся на Лену несчастий находился рядом. Он никуда не убегал, не пытался скрыться, а всеми силами пытался помочь находившейся в пределах границ потустороннего мира возлюбленной.
В силу повышенного беспокойства за вновь обретенную сестру Людмила на дух не переносила всегда присутствовавшего рядом Антона.
— Люд, вот только давай без паники как-нибудь обойдемся! – пытался урезонить не в меру распаленную возлюбленную Дмитрий. – По крайней мере, именно благодаря Антону наша сестра вообще осталась в живых.
Смирение с присутствием Антона в жизни Лены для Людмилы было не из легких. Вытравить из своего сознания мысль о том, что именно юноша является виновником всех несчастий, произошедших с её сестрой, было тяжело, но сама жизнь заставила Людмилу смириться.
Признавать это было, конечно, трудно, но именно благодаря Антону Лене удалось снова встать на ноги.
— Сколько раз я тебе говорил, что на Антона, как на себя самого, положиться можно? – спрашивал супругу Дмитрий. – Ты посмотри, как он любит Лену.
— Только знаешь, Димка, я знакома с одним человеком, который составляет Антону достойную конкуренцию, – призналась Людмила. – И я так рада, что это человек – мой муж.
Реплика была завершена нежным поцелуем в щеку Серковского. 
Любовь Людмилы к мужу с каждым днем становилась все сильнее, а его нежность к супруге каждый час возрастала все больше. С каждым днем Дмитрий все больше убеждался в том, что его жена – человек, предназначенный небом именно ему. Все попытки переубедить его, любые поползновения опорочить Людмилу,  поставить под сомнение её человеческие качества тут же отметались им в своем зародыше.
— Да, не встречал я человека более достойного, чем Люда, – часто повторял Дмитрий. – Бог послал мне настоящего ангела, и я до сих пор не знаю, как благодарить Его за это.
— Вы полюбуйтесь на него! Встретил сапрановскую вертихвостку, и тут же забыл о своем предназначении, – жаловался своей  супруге Игнатьев на крестника. – Дим, ты что, забыл, чем ты обязан всем этим Сапрановым. Ну, так я тебе напомню! Из-за этой семейки, Дима, ты остался сиротой… причем, круглым!
— Андрей, а вот тебе самому не надоело все это? – упрекнула мужа Раиса Наумовна. – Ты делаешь врага из несчастной девочки, которая ни одного Черкасова в жизни не видела!
— Рая, да, уже достаточно того, что она – Сапранова. Ты вспомни, сколько раз Серега их из всяких передряг вытаскивал. Да, где б они сейчас все были, если бы не Черкасовы…               
У стойкой неприязни Андрея Степановича ко всем Сапрановым были свои как эмоциональные, так и чисто прагматические причины.
Свою сопричастность к семье Черкасовых Игнатьев ощущал всецело. Когда они познакомились с Сергеем, он и сам не помнил, но за долгие годы, прошедшие с тех пор, Андрей Степанович с полным правом мог считать себя еще одним членом семейства Черкасовых. Не было дня в этом семействе, когда его там не ждали. Особенно благоволили Андрею Степановичу мать Сергея – Евдокия Ермолаевна и его супруга – Наталья. 
Оставим без внимания подробности взаимоотношений Игнатьева с женой его лучшего друга, но её гибель стала незаживающей раной в душе Андрея Степановича. Претензий к Сапрановых у Сергея, да и у его лучшего друга, всегда хватало с избытком, а поэтому в том, что именно эта семья виновна в гибели Черкасовых, Игнатьев ни одной минуты не сомневался.
— Слушай, я одного не понимаю: Димке эта вертихвостка оказалась дороже собственных родителей!?! – не переставал возмущаться Игнатьев. – Знаешь, ко всему я был готов, но к такому…
— Андрей, а не ты ли стал первым толкать Диму в объятия этой девочки? – спросила Раиса Наумовна. – Тебе ведь все равно было, кто она, что чувствует. Главное же, Сапрановым насолить, а каким способом – значения не имеет! Вот, что ты знаешь об этой девочке? Она, между прочим, такая же жертва, как и наш Дима.
— Какая жертва!?! Рая! О чем ты говоришь!?! – продолжал неистовствовать Андрей Степанович. – Да, ей Иван столько добра отвалил, что целой армии лет на сто вперед.
Весь дальнейший спор с Игнатьевым в этой ситуации был абсолютно бессмысленен, а поэтому Раиса Наумовна посчитала нужным просто смолкнуть. 
Сам Дмитрий был уже далек от возмущений и нравоучений своего крестного. Прежняя жизнь вообще потеряла для него сколь-нибудь важное значение. Счастье, лавиной накрывшее его с головы до ног, не оставляло шансов на возвращение к прошлому, а любовь, всецело им завладевшая, лишь заставляла Дмитрия перерождаться в другого человека.
Визиты в дом сестры для Людмилы и Дмитрия стали довольно частыми, и всякий раз не могли не сопровождаться посещением каких-нибудь магазинов и торговых центров для покупки каких-нибудь гостинцев и подарков. Прежде никогда не любивший  посещения подобных заведений, со временем Дмитрий считал за удовольствие сопровождать жену среди торговых рядов в поисках всевозможных нарядов и различных безделиц.
— Люсь, Лена уже взрослая, к тому же замужняя, женщина, а ты пытаешься её наряжать, как какую-то куклу, – однажды заметил Дмитрий. – У неё для этого, между прочим, муж есть. 
— Ой, Дим, да, знаю я этого мужа! Он сам еще толком с детством не расстался.   
Несмотря на прошедшее время, предвзятое отношение Людмилы к мужу своей сестры все еще не проходило. Ей по-прежнему казалось, что Антон – это большой ребенок, сам нуждающийся в опеке взрослых.
— Ты только не забывай, что именно благодаря этому парню, наша сестра вообще на ноги встала, – заметил Дмитрий.
Воспоминания об этом периоде её жизни вызывали у Людмилы двоякие чувства. С одной стороны, память безжалостно оживляла в сознании весь тот ужас, который пришлось пережить ЛЮДМИЛЕ В ТЕ ДНИ.
С другой – последовавшее за этим стопроцентное счастье с лихвой компенсировало все дни и ночи, в тревоге проведенные у постели больной сестры. Нахождение рядом с любимым человеком – вот тот приз, врученный жизнью Людмиле за все пережитые до того страдания.   
Все разногласия и споры, упреки и недоговоренности прекращались в тот момент, когда Людмила с Дмитрием переступали порог Лениной квартиры. Всегда желанные гости в этом доме, молодые супруги отдыхали душой, каждый раз встречаясь с сестрой. У Людмилы и Лены всегда находились тысячи тем для разговоров, а Дмитрий был всецело поглощен общением с Алёшей и Антоном, строя с ними грандиозные планы на ближайшее будущее.
— Молодые люди, а вам не кажется, что нам всем уже давно пора махнуть куда-нибудь на моря? – спрашивал Серковский Антона с Алешей. – Алёша у нас осенью в школу пойдет, а в море еще ни разу не плескался.
— Ой, Дим, да, мы бы с радостью поехали, – ответил Антон. – Просто дома много дел, Леночка еще не все процедуры закончила, да, и Люда, наверное, возражать будет.
— Что касается Людмилы Ивановны, то её я беру на себя! – категорично заявил Серковский. – Должна же она, в конце концов, понимать, что морской воздух крайне полезен для здоровья, а то, что ребенок этого самого моря еще ни разу не видел – это, с позволения сказать, нонсенс!   
Серьезный разговор с Людмилой решено было в долгий ящик не откладывать, хотя всем было понятно, что объяснение предстоит не из  простых.
Сестры были заняты одним из своих излюбленных занятий – просмотром семейных фотографий, когда в комнате появилась делегация, состоявшая из Антона, Дмитрия и маленького Алёши. Серьезное выражение лица супруга сразу же настроило Людмилу на весьма непростой разговор.
— Я, конечно, все понимаю: просмотр фотографий всегда будет у вас темой! – с места в карьер начал Дмитрий.  – Однако, Людмила Ивановна, хотел бы напомнить: осенью Алёша в школу пойдет!
Все, что могла ответить Людмила – это положительно качнуть головой.
— Позвольте узнать: как вы готовитесь к этому знаменательному событию? – последовал следующий вопрос от Дмитрия.
Многозначительное молчание означало отсутствие каких-либо ответов на этот вопрос.      
— Я так и предполагал, – сделал заключение Дмитрий, а потом добавил: - Этот пробел необходимо чем-то восполнить, а в связи с этим, мы вносим следующее предложение: летом мы все берем ноги в руки и отправляемся на море.   
Слишком серьезное выражение лица Людмилы означало отсутствие у неё какого-либо энтузиазма по этому вопросу.
— Вы сначала вылечитесь, на ноги встаньте, а потом уже о морях мечтайте, – категорично заявила она.
— О чем и речь! – продолжил Дмитрий. – Людмила Ивановна, вы же знаете, как морской и горный воздух благотворно влияют на здоровье.
— Дим, как ты это себе представляешь? – спросила Людмила. – У Лены, между прочим, реабилитация еще не закончена.
— Вот там мы её благополучно и закончим, – продолжал настаивать Дмитрий. – Уверяю тебя: когда мы вернемся, Лену ты не узнаешь.
Здоровье Лены после её возращения из Германии было намного лучше, и лишь элегантная трость напоминала о былых травмах.
Главное, выздоровление сестры самым благоприятным образом действовало на Людмилу. От былой нервозности и тревоги, казалось, не осталось и следа, а благодатный покой и умиротворение всецело наполняли все существо Людмилы.
За младшую сестру она не могла не радоваться, видя, как та счастлива рядом со своим мужем и младшим братишкой. Былая обида на Антона прошла, а все разногласия и претензии остались в прошлом.
— Повезло же нам с мужьями, – говорила Людмила Лене. – Твой Антон, я смотрю, готов тебя на руках носить.
— А сколько тревог, переживаний было! – иронично заметила Лена. – Ты ведь, я помню, об Антошке даже слышать ничего не хотела.
— Ну, Лен, не думала я, что он сможет сделать тебя такой счастливой. Вспомни, как я сама обожглась…
— Тем не менее, счастливой ты стала именно с этим человеком, – снова заметила Лена.
Возразить на это изречение сестры Людмила абсолютно ничего не могла. За то время, что она была замужем за Дмитрием, Люда, наверное, впервые почувствовала себя вполне счастливым человеком. Мечта, лелеемая ею в течение долгого времени, наконец-то сбылась, и уже ничто не могло поставить её любовь к собственному мужу под сомнение.               
— Дим, ты это серьезно про море говорил? – спросила Людмила супруга, когда они вышли из дома Лены.
— Вполне, – не задумываясь, ответил Дмитрий. – Скажу тебе даже больше: эту вылазку следовало предпринять сразу после того, как Лена вернулась в Москву.
— Слушай, как ты это себе представляешь? Лена вон, только на ноги встала. Лечение еще толком не закончила, а ты про какие-то моря твердишь!
— О чем и речь! Вы не представляете, Людмила Ивановна, как морской и горный воздух способствуют выздоровлению, и если бы кое-кто не тормозил, Лена пошла бы на поправку гораздо быстрее.
За этими спорами Людмила с Дмитрием не заметили, как добрались до собственного дома. Что и говорить, а место их жительства было той территорией, где любые недоговоренности и разногласия уходили далеко на задний план, а сами супруги оказывались в объятиях сладостной неги, безраздельно над ними властвующей.
Не было на земле места, где Людмила чувствовала бы себя более счастливой, чем дома. Все здесь было каким-то родным, по-настоящему теплым. Рядом находился человек, которого Людмила любила больше всего на свете, и от этого факта она прибывала на седьмом небе от счастья.
— Знаете, тетя Ань, наверное, никому не повезло в браке так, как мне, – хвасталась Людмила перед Анной. 
— Так, стрекоза, а кто тут потоки слез проливал!?! – укоризненно спросила Анна. – Мы с дядей Вадимом уж начали серьезно за тебя беспокоиться.
— Теперь это все в прошлом, тетя Ань. Мужа лучше, чем Димка, не найти.
Анне с её супругом оставалось только порадоваться за свою любимицу. За прошедшее время их отношение к Дмитрию резко поменялось в лучшую сторону, чего оба не могли утаивать.
— Слушай, Димка не может не радовать, – говорила Анна мужу. – Кажется, нет ничего, чего бы он для Людочки и Алёши не сделал.
Вадиму Викторовичу оставалось лишь констатировать факт, что во многом он ошибался насчет Дмитрия. Серковский любил Людмилу, и с этим невозможно было спорить, а все беды, произошедшие в прошлом, можно было смело списывать на их подлинного виновника.               
— Ты только представь, что будет, если Герману станет известно, что его невеста вышла замуж, – беспокоился Вадим Викторович. – Мало ведь тогда никому не покажется. Этот человек не привык своего упускать, и о тех бедах, которые могут обрушиться на Люсю и Леночку, подумать страшно.
В этом вопросе Анна не могла не согласиться с супругом. В своем несчастливом неведенье, и от этого у всех, кто его знал, по телу пробегал нервный холодок.
   — Отец совсем озверел, – жаловалась Анне Элла. – Еще немного, и он на людей кидаться начнет.
— Элл, ну, а что ты хотела? Впервые в жизни у твоего отца что-то пошло не так, как он планировал. Естественно, Герман будет теперь с ума сходить по этому поводу.       
— Ну, а мы-то тут причем, тетя Ань? Отец уже совсем краев не видит. Срывается по любому поводу.
— Слушай, а ты как хотела? Герман ведь никогда белым и пушистым не был, а тут еще на него все эти напасти свалились. Вот он и закусил удила.
Тяжелый характер Германа Федоровича ощущали на себе не только его домочадцы. Его давнишний партнер Владимир Борисович Ромодановский также с лихвой чувствовал на себе особенности весьма тяжелого характера Германа.   
— Извини, но в проблемах, которые на тебя свалились, виноват только ты сам, – при любой встречи говорил Владимир Борисович. – До сих пор не могу в толк взять, зачем тебе понадобилось Полину так долго в этой психушке мариновать. Ты что, не знал, какой джин у тебя в бутылке сидит? Теперь не обижайся!   
— Вова, а давай со своими проблемами я как-нибудь сам разберусь! – отвечал Герман. – Я ведь в твою жизнь не лезу со своими советами. Оставь и ты меня в покое.
— Да, пойми, ты былую хватку стал терять! Где та акула бизнеса – Герман Сапранов, которого я знал!?! Нет его! Сдулся! И все из-за того, что перестал отличать свои личные интересы от интересов дела.
Слова Владимира Борисовича не могли быть не обидны для Германа. Вообще не привыкший воспринимать чужую критику, замечания своего партнера для Сапранова были болезненны особенно. К тому, что Владимир Борисович уже давно стал неотъемлемой составляющей его жизни, Герман привык, но вот то, что эта составляющая может иметь свое мнение, тем более, возвысить голос против него, претило Сапранову в принципе. Как заправский шулер, Герман Федорович всегда держал в рукаве один-два козырных туза, которые готов был вынуть в случае необходимости.
— Скажи мне, Володя, а как твоя молоденькая женушка поживает? – вдруг спросил он Ромодановского. – Что-то её давно уже нигде не видно. Неужели менты опять на хвост сели? Тогда Зиночке нашей не позавидуешь! Ворованные цацки – это тебе не шутка. Можно таких неприятностей огрести, что во век не отмоешься.
Слова, произнесенные Германом Федоровичем, что называется, резали по  живому. Брак Ромодановского с привлекательной красоткой, примерно, вдвое его моложе, был тем слабым местом, с помощью которого влиятельным  банкиром можно было легко манипулировать, чем Сапранов и пользовался всякий раз, когда в этом была необходимость.
— Слушай, а с чего это вдруг тебя моя жена так заинтересовала? – прозвучал встречный вопрос от Владимира Борисовича. – У нас с Зиной – все хорошо. Не в пример, кстати, тебе.
— Да, биография у твоей жены, скажем так, неоднозначная.  Стоит нашей доблестной полиции прознать про её боевое прошлое, как у неё начнутся такие неприятности… 
В устах Германа Федоровича эти слова были настоящей угрозой, реализовать которую он мог в любую минуту. О жизни своего партнера он был осведомлен гораздо больше, чем даже можно было предположить, и эта осведомленность позволяла держать Владимира Борисовича, так сказать, на коротком поводке.
— Что ты от меня хочешь? – тихо спросил Ромодановский.
— Чтобы ты никогда, никаким образом не вмешивался в мою жизнь, – прозвучал  категоричный ответ Германа. – Володя, ты даже не представляешь, что я могу сделать и с тобой, и со всеми твоими родственниками, если увижу в этом необходимость. Мало тогда тебе точно не покажется!
В том, что Герман Федорович способен притворить все свои угрозы, можно было не сомневаться. Возможности у него для этого были колоссальные, и при любом необходимом для себя случае он бы поспешил ими воспользоваться.
— Да, разве я вмешиваюсь в твою жизнь? – спросил Ромодановский. – Я лишь хочу вернуть того Германа, с которым был знаком на протяжении долгих лет. Ты же в бизнесе был настоящим корифеем! Созданная тобой  промышленная империя не знала себе равных! Куда все это делось, Герман!?! Почему ты позволил неизвестно кому опустить себя ниже плинтуса?
— Володя, тебе ведь известны все истинные причины того, что произошло! – произнес Герман. – Я не виноват, что «Шакал» не довел порученную ему работу до конца.
— Да, не надо было вообще тебе трогать Черкасовых! Вот твоя  жадность когда-нибудь тебя погубит.   
— Володя, а кто больше всех ныл, что Черкасовы зарвались? Совсем мы, мол, на бобах окажемся, если всю эту семью не устраним!
— Герман, ну, не устраивать же кровавую баню по этому поводу! Вот чего ты добился!?! «Континент» пошел ко дну. От твоей империи остаются одни осколки…
— За «Континент» ты не  беспокойся. Он, как птица Феникс, возродится из пепла. Это я тебе обещаю. Давай-ка лучше о своей жене и о своем бестолковом сыне подумай. Знаешь, того компромата, что у меня на них имеется, с лихвой хватит, чтобы лет на десять упрятать каждого! Так что, Вова, кидать тут передо мной понты – это не в твоих  интересах.
Уже давно Владимир Борисович был постоянным источником зависти для своего главного делового партнера. В отличие от Германа, Ромодановскому было чем похвастать в плане личной жизни. Была моложавая жена, влюбленная, словно кошка, во Владимира Борисовича; был сын – постоянная причина для гордости своего отца; наконец, было много людей, искренне уважающих Борисовича. Словом, Ромодановский располагал многим из того, чем Герман похвастаться не мог.
Настоящим слабым местом Владимира Борисовича была его супруга Зинаида. В отличие от Германа, Ромодановский был вполне счастлив в браке, но вот прошлое его супруги вызывало немало вопросов. Сапранов прекрасно об этом знал, и использовал этот факт направо и налево для манипуляции своего партнера.
— Слушай, ты еще долго собираешься моей женой мне глаза колоть!?! – спросил Владимир Борисович Германа.
— А разве я колю кому-то глаза? – прозвучал встречный вопрос от Сапранова. – Я просто хочу, чтобы ты понял: в случае, если ты вздумаешь артачиться, возможно любое развитие событий.
Все, что мог ответить Владимир Борисович на эти слова – это понуро опустить голову. О его жизни Сапранову было известно гораздо больше, чем хотелось бы, и Ромодановский абсолютно ничего не мог с этим поделать.
Еще одним серьезным препятствием на пути к личному счастью Ромодановского, как не покажется это странным, был его сын Роман. Свою мачеху он воспринял в штыки с того момента, как она переступила порог дома Владимира Борисовича. Постоянные скандалы и разборки в жилище банкира стали нормой, а возможности для примирения и хоть кого-то мирного сосуществования отсутствовали полностью.
В своей нелюбви к мачехе Роман нашел союзника, как это не  покажется странным, в лице Германа Федоровича. Причина стойкой неприязни Германа к супруге своего партнера навсегда осталась тайной, но в этой своей неприязни он был настолько последователен, что это не могло скрыться от посторонних глаз.
— Чем дольше твоя мачеха находится рядом с Владимиром, тем хуже для него, – не раз говорил Роману Герман.
— Герман Федорович, я что, сам этого не вижу? Да, мне самому эта дамочка поперек горла… Только сделать пока ничего нельзя.
— Как нельзя, Рома!?! Как нельзя!?! Тебе ведь, как никому другому, известно, в каких кругах она вращалась до того, как охомутала твоего отца. Да, если только пальцами щелкнуть, можно такого… понакрутить.
О страстях, разыгрывающихся вокруг его жены, Владимир Борисович даже не догадывался. В своем браке он был счастлив, и ничто, казалось, не могло поколебать этого счастья.  Со своей супругой он познакомился на одной из вечеринок, регулярно устраиваемых Германом. Чем внимание преуспевающего банкира привлекла дама уже весьма бальзаковского возраста, навсегда осталось тайной, но вскоре после этой встречи Зинаида  стала полноправной хозяйкой мыслей Владимира Борисовича.
— Не сходи с ума раньше времени! – пытался образумить своего партнера Герман. – Ты совершенно её не знаешь. Никто из нас не может сказать, какие подводные камни она скрывает.
Несомненно, Герману о Зинаиде гораздо больше, чем Владимиру Борисовичу, но влюбленность, всецело овладевшая Ромодановским, не позволяла ему мыслить адекватно.
— В конце концов, я – взрослый человек, и только мне решать, с кем связывать свою жизнь, – говорил банкир в ответ на недовольные реплики Германа. – Я ведь не лезу в твои отношения с твоими женщинами. Почему ты считаешь себя вправе лезть в мои…
— Да, никуда я не лезу! Просто, когда эта твоя фифа оставит тебя на  бобах, не говори, что тебя никто не предупреждал.
Дома Владимиру Борисовичу приходилось сталкиваться с полным неприятием своей супруги со стороны родного сына. Причины неприязни Романом своей мачехи были разные, главная из которых – полное несоответствие Зинаиды представлениям её пасынка о том, какой должна быть жена его отца.
— Пап, да, с ней в приличном обществе появиться неудобно, – часто говорил Роман своему отцу. – В один прекрасный день доведет она тебя до белой горячки!
— Мал еще, чтобы мне замечания делать! – отвечал Ромодановский. – Ты сначала повкалывай столько, сколько я вкалывал, а потом уже выступай со своими нравоучениями.               
Сам Владимир Борисович ощущал себя вполне счастливым человеком в своем браке. Зинаида была женщиной, скрасившей его существование на излете лет, а все, что касалось прошлого этой женщины, Ромодановского вообще не интересовало.
Оно же, это прошлое, было весьма насыщенным и влекло за собой целую цепь событий, о которых сама Зинаида предпочла бы не распространяться. Что это за события, которые были так противны супруги Владимира Борисовича, Герман хорошо знал, и, главным образом, именно поэтому испытывал к Зинаиде стойкое недоверие.   
Был в доме Германа Федоровича еще один человек, который знал о своем шефе ничуть не меньше, чем он сам. Эльза Фридриховна Гауптман уже давно превратилась из обычной горничной в главную хранительницу тайн своего хозяина, а также в верного хранителя его души и тела. Обо всех подробностях жизни Германа ей было известно гораздо больше, чем кому то ни было, а поэтому она считала себя вправе судить обо всем, что происходило в жизни Сапранова.               
—  Не понимаю, почему ты до сих пор с ней возишься, – как-то сказала Гауптман Герману. – У тебя на руках такие козыри, которые от неё вообще ничего не оставляющие.
— Эльза, эти козыри я хочу приберечь до поры, до времени, – произнес Сапранов. – Время доставать их из рукавов еще не пришло. Вот когда наступит подходящий момент, Владимир просто сойдет с ума, узнав о том, с кем он связался.
Сам Владимир Борисович даже не подозревал о страстях, разгоравшихся вокруг его супруги. В своем браке он был беспредельно счастлив, и, казалось, не было в мире силы, способной хоть чем-то поколебать это счастье. На все недовольные взгляды, замечания, от кого бы они ни исходили, Ромодановский решительно не обращал никакого внимания, пребывая в состоянии, в каком обычно пребывает влюбленный подросток,  на все, что говорилось вокруг.
— Хлебнешь ты еще с ней горя! – не раз говорил отцу Роман. – Пап, неужели не понятно, что ей от тебя нужно?
— Ну, и что ей от меня нужно? – как бы не поняв вопроса, спросил Ромодановский.
— Слушай, не будь маленьким! Да, у этой твоей мадам все на лице написано большими буквами! Деньги ей нужны от тебя, папа! Причем, чем больше, тем лучше. Вот пока ты банкир, она под тебя стелется.
Сама Зинаида не воспринимала всерьез все недовольства в свой адрес, высказываемые её пасынком. Она вообще считала Романа лишь малоприятной, но необходимой составляющей жизни своего мужа, которую просто не было необходимости воспринимать всерьез. Все обидные выпады и колкости пасынка Зинаида смело пропускала мимо ушей, не считая нужным предавать им сколько-нибудь важного значения.   
— Зин, поменьше внимания обращай на моего олуха, – просил жену Владимир Борисович. – Сама видишь: совершенно без царя в голове парень вырос. Уж когда мы с матерью его упустили, уже и сам не знаю.
— Вова, да, тебе не о чем беспокоиться. Я уже давно научилась не обращать на твоего сына никакого внимания. Главное, мое отношение к тебе никогда не изменится, а он может хоть целыми днями на голове стоять – это ни на что не повлияет.
Если Зинаида была в состоянии никаким образом не думать о своем пасынке, то он был совершенно не способен не думать о ней. Желание избавиться от ненавистной мачехи со временем превратилось в навязчивую идею, которой Роман следовал неукоснительно, невзирая на то счастье, подаренное Зинаидой его отцу.
Смириться с любовью, которую его крестник испытывал к собственной жене, Андрею Степановичу было очень трудно. По-прежнему не давала покоя мысль, что избранница Дмитрия принадлежит к числу людей, ненавидимых Игнатьевым больше всего на свете. Хотя семейная жизнь  Дмитрия не давала никаких поводов для беспокойства, причин, чтобы быть недовольным, у Андрея Степановича было предостаточно, что выражалось в непрекращающемся ворчании и жалобах всем и вся на нерадивого крестника.
— Что ж ты никак успокоиться не можешь? – спрашивала супруга Раиса Наумовна. – Порадовался бы за парня, что у него в жизни все хорошо складывается. Сам ведь видишь: он хоть по чуть-чуть стал в себя приходить.
— Рая, не проси меня о невозможном. Как я могу радоваться, если он связался с кем-то из этой проклятой семейки. 
— Твоя паранойя просто не может не поражать! Ты когда, наконец, научишься отделять мух от котлет? Причем здесь эта девочка!?!
Андрей Степанович в своих суждениях был непреклонен, и все попытки Раисы Наумовны хоть как-то образумить его были обречены остаться гласом вопиющего в пустыне.               
Сам Дмитрий уже был далек от тех жизненных целей, которые преследовал раньше. Вся его жизнь как бы разделилась на две половины. Одна половина абсолютно черная с полным отсутствием в ней каких-либо белых пятен.  Другая – преисполненная такого света и такой любви, с которыми вряд ли могло бы что-то сравниться в этом мире.
— Признаться, я тебя не узнаю, – как-то сказал своему другу Павел Спиридонов. – Сейчас ты хоть стал на человека похож, а то вообще непонятно с кем тебя сравнить можно было.
— Паш, да, я сам никак не ожидал, что моя ненависть может перерасти в любовь. Ты же помнишь, как меня бесило то, что убийцы моих родственников остаются безнаказанными. Это потом появились Лена, Алёша…
— Главное, твоя обожаемая Людмила Ивановна появилась. Как же я ей благодарен, что она у тебя есть. Нашелся хоть кто-то, кто вернул тебя в нормальное, человеческое состояние. 
Дмитрию не оставалось ничего другого, кроме как разделять это мнение своего друга. Прошло больше года с тех пор, как они с Людмилой поженились, и за это время от прежнего Серковского не осталось и следа.   
Можно ли сказать, что любовь Людмилы, родившая в тот теплый, весенний день, ожила вновь? Наверное, нет. Ведь она и не умирала, а лишь затаилась где-то в тайниках души, чтобы в назначенное ей время снова вырваться наружу, не оставляя никаких шансов на выживание прежним обидам и недоговоренностям.
— Как же я довольна, что у Людочки все так  удачно складывается, – не раз говорила Анна, радуясь за свою любимицу. – Ты сам посуди: кто мог подумать, что Димка может так изменится. Он ведь после того, как Алёша нашелся, совершенно другим человеком стал.               
— Ой, Аня, тут я с тобой не могу не согласиться, – сказал Вадим Викторович. – Димка, конечно, тем еще прохвостом был, но после того, как Алёша нашелся, он совсем другим человеком стал.  Да, и Люсю он очень любит. Это сразу видно.
— Вадик, а ты вспомни, кто его таким прохвостом сделал! – вздохнув, произнесла Анна. – Если бы не Герман с его амбициями и жаждой наживы…
С этим высказыванием супруги Вадиму Викторовичу было очень трудно спорить. Со дня трагедии в станице Гнездовская прошло больше десяти лет, но до сих пор сознание отказывалось воспринимать реальность произошедшего.
— Как можно было откусывать кормящую тебя руку? – не раз спрашивал Иван Германа. – Да, где бы мы сейчас были, если б не Черкасовы?    
— Вань, а тебе не надоело то, что Сергей постоянно тянул одеяло на себя? Ты хоть знаешь, что он планировал начать выводить свои активы из «Подмосковья»? Можешь себе представить, к какой бы это привело катастрофе?    
Злейшим врагом собственного брата Герман стал именно в этот момент, когда Иван просто отобрал у него все печати и ключи от всех помещений, сделавшись тем самым единоличным хозяином концерна.         
Семейная жизнь самого Ивана не могла похвастаться обилием  счастья и сладостной неги. Его брак с Валентиной Накозиной был, скорее, деловой сделкой Федора Кузьмича, которая сулила ему немалые прибыли.
— С Валей мы сможем подняться на новый уровень,  – не раз говорил Федор Кузьмич Ивану. – Пойми, сынок, большие деньги в нашем деле очень многое значат, а у Валиной родни их столько, что хватит на многие поколения вперед.
Браку, сулившему огромные прибыли, между Иваном и Валентиной не суждено было просуществовать долго. Виной тому оказалась безудержная страсть Вали к экстриму. Все случилось во время сплава по одной из горных рек, в изобилии протекавших на Кубанских просторах. Что послужило причиной трагедии  - неисправности в снаряжении или безалаберность самих туристов – так и осталось неизвестным. Просто во время одного из сплавов что-то в лодке Валентины оказалось неисправным, и несчастную женщину унесло бурным потоком в неизведанную даль, где она разбилась о камни.
Долго быть безутешным вдовцом Иван просто не мог. С покойной супругой его почти ничего не связывало, а выдавливать из себя чувства, которых, в принципе, никогда и не было, он не хотел.
Естественно, подобное положение вещей не могло не привести Ивана к тому состоянию, в котором он прибывал вплоть до конца своих дней. Употребление алкоголя становилось все более частым, и со временем стало повседневной обыденностью, порывать с которой Ваня просто не хотел.
— Ты посмотри, что с твоим братом  творится, – говорила Варвара Захаровна Герману. – Он с этой проклятой бутылкой скоро  сростется.
— Ну, что поделаешь, мама. Каждый выбирает себе судьбу сам, и Ванька тут исключением не является. Если он выбрал себе такой путь, то тут уж никто ничего сделать не сможет. 
Презрительное отношение к брату у Германа было всегда. Ивана он вообще считал чем-то нелепым, иррациональным, не заслуживающим ни капли его уважения.
— Знаешь, отец, иногда я сомневаюсь, что Ванька – твой сын. Слишком уж вы с ним не похожи. Ты – человек из камня и стали, а Ванька всю жизнь был размазней.
— Сынок, ты говори, да не заговаривайся! – осадил сына Федор Кузьмич. – У Ивана мозги, между прочим, как надо работают. Он тебя, если нужно будет, на лопатки одним махом уложит.
Это отцовское высказывание еще больше усилило неприязнь Германа к родному брату. Понимая, что Иван выигрывает перед ним по очень многим человеческим качествам, Герман никак не мог смириться с этим фактом.  Дело тут было даже не в зависти, а в банальном нежелании хоть в чем-то соответствовать брату.   
  — Ванька у нас всегда был тюфяком, – часто говорил Герман отцу. – Он же на всем готовеньком сидит. Сам ведь палец о палец не ударил, чтобы создать нашу империю. 
  — Зато благодаря ему, империя процветает, – осадил сына Федор Кузьмич. – Ты сам посмотри: доходы растут, активов становится все больше, и все это благодаря твоему брату.
Эти слова отца для Германа были, как ножом по сердцу. Человек амбициозный и не в меру честолюбивый, он не мог допустить даже мысли, что кто-то в чем-то может быть успешнее его самого. Иван же выигрывал перед ним практически по всем показателям, и Герман это очень хорошо понимал. Может быть, поэтому отношения между братьями были максимально отчужденными.
Одно объединяло Ивана и Германа: личная жизнь не задалась у обоих. Иван, утратив свою первую любовь, не стремился, да и не хотел, найти новую, а Герман, в силу своего высокомерия и чванливости, все отношения с женщинами рассматривал чисто с прагматической точки зрения личной выгоды. Так было с его двумя браками, каждому из которых не суждено было просуществовать долго. Теперь подобная участь ждала и Лену – третью невесту Германа.
Только провидение да покровительство ангела-хранителя помешали осуществиться этим планам.          
— Я не понимаю, что ей может дать этот вшивый студент-медик! – часто негодовал Герман. – У её ног был весь мир.  Любой каприз – по первому её требованию. Вот что ей еще нужно?
— Герман, а ты думаешь, того, что ты сейчас перечислил, достаточно для счастья? – упрекнула сына Варвара Захаровна. – Если это так, то мне жаль тебя. Пойми, она – не твоя собственность, и принадлежать тебе никогда не будет.
— Нет, мама. Ленка именно моя собственность, и этот факт не должен подвергаться никаким сомнениям. Сейчас моя главная задача – вернуть эту собственность, и вот тогда у твоего сына начнется новая жизнь.
Верил ли Герман в то, что он говорил, было известно только ему самому, но в одном он был уверен на все сто процентов: Лена могла быть только его женой, и это не должно было никем ставиться под сомнение.         
— Ты хоть понимаешь, что у этой девочки может быть своя жизнь, свои интересы, в которые ты явно не вписываешься? – спросила сына Варвара Захаровна.
— Мама, да, не может быть у неё никаких других интересов, кроме моих, – ответил Герман. – Ты что, думаешь, после того, как я вытащил её из этой клоаки, она кому-нибудь будет нужна… 
Варваре Захаровне нечего было ответить на эти слова. Еще раз убедившись в том, что старший сын потерян для неё навсегда, она вышла из комнаты, бросив укоризненный взгляд в сторону Германа.
На самом деле у желания господина Сапранова связать себя узами брака с молоденькой, которая смело годилась ему во внучки, была еще одна другая причина, которая, как казалось, не лежала на поверхности. Как только Герман встретил старого школьного приятеля, он сразу же захотел стать хозяином всего, чем владел Алексей.
— Я не понимаю: неужели ради этого клочка земли ты готов идти на такие авантюры? – спрашивала Германа Гауптман.
—  Эльза, этот, как ты говоришь, клочок земли принесет нам многие миллионы, если не многие миллиарды, долларов. Кроме того, мне нужна свежая кровь, которую эта девочка может мне дать.
—  Ты, наверное, забыл, что у тебя уже есть сын?
—  Понимаешь, в чем дело: сын-то есть, но немного не тот, который нужен. Не будешь же ты отрицать, что на роль наследника огромной экономической империи Филипп мало подходит?          
Слышать такие слова Эльзе Фридриховне было обидно вдвойне, так как не было в её жизни людей более дорогих, чем Герман и Филипп. Внешне демонстрируя внутреннее спокойствие, Гауптман никак не могла смириться с предстоящей свадьбой своего шефа. Нелогичным ей казалось все: женитьба Германа, его невеста, постоянное заискивание перед ней, полное пренебрежение ей и своим родным сыном, наконец.
— Герман, ты чего-то не договариваешь, – говорила Эльза Фридриховна. – Наверняка, есть какая-то другая причина, которая заставляет тебя бегать за этой девчонкой.
Тут главная горничная была права на все сто процентов. Причина, побудившая Германа связать себя брачными узами с молоденькой, еще плохо понимающей что же происходит девочкой, была связана не какими-то романтическими настроениями, а лежала в сугубо прагматической плоскости.      
— Эльза, эта девочка – ключ к таким дверям, открыть которые раньше просто не представлялось возможным.
Для Эльзы Фридриховны в словах Германа все же было больше загадок, чем конкретики. Ничего конкретного о своих планах в отношении Лены он не говорил, а чтобы самой о чем-то догадываться, у Гауптман просто не было сил.         
На самом деле Лена нужна была Герману не только в качестве предмета удовлетворения его низменной страсти. Его планы в отношении этой девочки распространялись так далеко и носили настолько масштабный характер, что любой посторонний человек, узнавший о них, с трудом бы мог поверить в их реалистичность