Выдержки из читательского дневника

  Закончил чтение повести Валентина Катаева «Трава забвения».
Ее называют: лирико-философской, «повестью памяти», «мемуарной повестью».
Вот что выписал в блокнот.

О заумном
  «… – Да, но разве вы не признаете в поэзии заумного? – …
– Быть может. Но я полагаю, раз оно заумное, то, значит по ту сторону ума, то есть глупость, – сказал Бунин».

О чем писать
  Бывает, хотелось бы написать что-нибудь этакое, но... о чем? Знакомо? Так слушайте Бунина.
«А о чем писать? О чем угодно. Если у вас в данное время нет никакой темы, идеи, то пишите просто обо всем, что увидите. Бежит собака с высунутым языком, – сказал он, посмотрев в окно, – опишите собаку. Одно, два четырехстишия. Но точно, достоверно, чтобы собака была именно эта, а не какая-нибудь другая. Опишите звук гравия под сандалиями девочки, бегущей к морю с полотенцем на плече и плавательными пузырями в руках. Что это за звук? Скрип не скрип. Шорох не шорох. Что-то другое – галечное, – требующее единственного необходимого, верного слова».

  «…Тщательно описав воробья, я стал описывать девочку. Но она была не птица и не цветок. Для ее изображения мало было написать, что ей тринадцать лет, что у нее короткая юбочка, очевидно перешитая из каких-то домашних лохмотьев, дочерна загоревшие худые ноги, до колен покрытые перловой крупой еще не успевшего высохнуть морского песка, голландка с сильно вылинявшим синим воротником, открывавшим острые ключицы, и коротко остриженная иссиня-черная кудрявая – я бы сказал, греческая – головка, которую с первого же взгляда хотелось сравнить с ежевикой.
  Проходя мимо гипсовых ваз балюстрады, она посмотрела на меня, и я увидел худое, темно-оливковое лицо с узкими глазами, в которых как бы таинственно блестела лунная ночь.
  Она презрительно поджала сизые от купания губы, передернула плечами и скрылась из виду, униженная своей явной бедностью, даже нищетой и вместе с тем злая, независимо гордая, как маленькая голодная царица.
 Это уже была не превосходно найденная деталь летнего приморского полудня, повод для словесной живописи, урок поэзии.
Всей душой я вдруг почувствовал в ней не просто девочку, а трагическую героиню какого-то подлинного, а не выдуманного назревающего, будущего романа…
…чудо мгновенного превращения пейзажа в эпос, в трагедию».

Отмеченное словосочетание
  «Душевная блевотина»
На мой взгляд, подходящее образ-понятие для оценки многих вполне даже уважаемых мною нынешних писателей, например Юрия Буйды…

Что такое «мовизм» для самого Катаева

  «Может быть, в этом и есть суть мовизма – писать как хочется, ни с чем не считаясь».
В этом отрывке при описании человека Катаеву хотелось написать «рогатые глаза» и написал, несколько раз на одной странице.
Заметим, что мовизм Катаева, никакого отношения не имеет к нынешней вседозволенности, впрочем, весьма относительной, скорее это освобождение от множества ограничений, всю жизнь осознаваемых и ненавидимых. Освобождение, давшее давно признанному, орденоносному, старому переделкинскому обитателю новую молодость, да еще какую!
  Уходя, Валентин Петрович хлопнул дверью так, что "штукатурка" посыпалась, и до сих пор сыплется.

О Ленине и Достоевском

  «Ленин назвал Достоевского архискверным, что не помешало ему подписать декрет о сооружении Достоевскому памятника».

О времени

  «По отношению к прошлому будущее находится в настоящем. По отношению к будущему настоящее находится в прошлом.
Так где же я сам?»

Сравним с «товарищем» Августином, тем самым, «блаженным»:
 "А как могут быть прошлое и будущее,  когда прошлого всегда уже нет, а будущего всегда еще нет?  И если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не  уходило в прошлое,  то это было бы уже не время,  а вечность". Августин приходит к выводу:  ни прошедшее, ни будущее в действительности не существуют,  они есть лишь продукты человеческого разума. Прошедшее обязано своим существованием  человеческой памяти,  а  будущее – надежде.  Истинное существование имеет лишь настоящее – это вечность,  но человек, сам не являющийся вечным, не может зафиксировать вечность,  которая присуща лишь богу.  Человек  вынужден догадываться о  существовании  настоящего  через  понятия прошедшего и будущего,  поскольку он все же догадывается, то, по мнению Августина, это является одним из важнейших доказательств бытия бога.

  Вот вам и мовизм: Катаеву, стало бы плохо от такого сравнения. Хотя, надо признать, что все же подходы к пониманию времени здесь разные. Для верного ленинца, по молодости побывавшего в шкуре белогвардейского офицера, парадокс времени – лишь чудо человеческой памяти и воображения, не более…, но и не менее того.

Катаев, в частности, о Маяковском.

  «Водку он совсем не признавал. С презрением говорил, что водку пьют лишь чеховские чиновники».

Катаев цитирует Маяковского

  «Все меньше любится, все меньше дерзается, и лоб мой время с разбегу крушит. Приходит страшнейшая из амортизаций – амортизация души».
В «Траве…» Маяковский цитируется много, но меня это задело больше всего, пожалуй, вполне могу так и о себе…: Буйду читаю, бурду глотаю.
Да простит меня Юрий Васильевич Буйда, он хороший писатель, может на «слезу» заменить, тем более глотаю все же не бурду, а бордо.

О чашке-пепельнице Бунина

  Пепельницу Бунина все вспоминал, в живом слове фото её сделал. И ведь в подарок ему её вдова учителя предлагала…
Зачем он не взял чашки Бунина? Дмитрий Быков считает – зря. А мне кажется это вполне в стиле «Травы…» – нельзя было допустить фиксацию, остановку упоительного и «на разрыв аорты» мучительного, метания между прошлым и будущим.

Чем писать. Катаев вспоминает рассуждения Бунина.

  «Он сказал мне, что никогда не пользуется пишущей машинкой, а всегда пишет от руки, пером.
– И вам не советую писать прямо на машинке. После того, как вещь готова в рукописи, можете перепечатать на машинке. Но само творчество, самый процесс сочинения, по-моему, заключается в некоем взаимодействии, в той связи, которая возникает между головой, рукой, пером и бумагой, что и есть собственно творчество.
Говоря это, Бунин коснулся своей головы, затем пошевелил кистью руки, которая держала авторучку с золотым пером, коснулся листа бумаги его наплавленным платиновым кончиком и сделал на ней несколько закорючек.
– Когда вы сочиняете непосредственно на пишущей машинке, то каждое выстуканное вами слово, теряет индивидуальность, обезличивается, в то время как написанное вами собственноручно на бумаге, оно как бы является матерьяльным, зримым следом вашей мысли – её рисунком, – оно еще не потеряло сокровенной связи с вашей душой – если хотите с вашим организмом, – так что если это слово фальшиво само по себе, или не туда поставлено, или неуместно, бестактно, то вы это не только сейчас же ощутите внутренним чутьем, но и тот час заметите глазами по некоторому замедлению, убыстрению и даже изменению почерка. Одним словом, ваш почерк – единственный и неповторимый, как часть вашей души, – просигнализирует вам, если что: «Не то!», – сказал он, несколько видоизменив последнюю строчку своего стихотворения «Компас!»:
«Не собьет с пути меня никто. Некий Nord моей душою правит, он меня в скитаньях не оставит, он мне скажет, если что: не то!»
  У меня была портативная механическая пишущая машинка «Ортекс». Купил ее с большим трудом, месяца три караулил по магазинам города, где некоторые продавщицы узнавали меня. Тогда, в 1991 году они уже появились в свободной продаже, но еще были дефицитом, как, впрочем, и все остальное. Заполучив ее, я был практически счастлив, хотя влез в долги, ведь она стоила три месячных стипендий. На вид она была неказистой, серой и корявой, та же югославская портативка olympia, по сравнению с ней по виду и по названию, была просто «лапочка». Но я все равно обожал свое неказистое приобретение. По клавишам надо было колотить от души, при недостаточной силе удара буква выходила бледной, поначалу пальцы нередко попадали между клавиш. Так что сам процесс печатания, по сравнению с работой на клавиатуре компьютера, был довольно напряженным физическим трудом. Даже приобретя некоторый навык, отпечатывая за 8 часов страниц девять – десять, учтем опечатки, правленые корректором, я прилично уставал, даже потел, когда торопился. Какое уж тут «сочинительство непосредственно на пишущей машинке»! Конечно, я перепечатывал предварительно написанное от руки, к тому же это были не художественные тексты: курсовые, дипломная, статьи, диссертация. Мне сложно себе представить, что в начале двадцатого века некоторые писатели сразу рождали тексты, долбя по клавишам пишущей машинки, но, видимо были и такие, раз Бунин утверждает.
  Новые смыслы сегодня выглядывают на нас из-за этих катаевских строчек. Я пишу это, скользя пальцами по клавиатуре ноутбука, я так привык, мне это удобно. У меня есть блокноты, в которых я делаю записи ручкой, поэтому я еще не забыл, как выглядит мой почерк. Это совсем небольшие заметки, которые делаются чаще всего «на пленэре». Более объемные тексты выстукиваю сходу на «ноуте», думаю, так делает сегодня большинство пишущих. Но я из прошлого века, как говорится, еще в СССР сделан, и за компьютер впервые сел всерьез уже за тридцать, а нынешние шестнадцатилетние забывают свой почерк сразу по выходу из школы, не все, но большинство.
  Сопряжена с этим и другая, уж даже и не новая тема – электронные книги, чтение с монитора. Причем, среди некоторой части молодежи уже и обладатели электронных книг – «устаревшие», а те, кто открывают в метро «заветный томик» – вообще – «пришельцы из далекого дикого прошлого». Нет, конечно, книжные магазины еще есть, видел и совсем юных с книгами в руках, но их, думается, все меньше.
  Сам закачиваю тексты в электронную книгу, все-таки, читаю несколько больше среднего, накладно, знаете ли, такое количество книг покупать, каюсь. Однако я помню на ощупь, воссоздаю в воображении переплеты, шрифты, иллюстрации, даже закладки на страницах многих когда-то прочитанных книг. И эти запомнившиеся ощущения часто связаны с содержанием и его восприятием, ведь вдумчивое, «медленное» чтение как-то больше ассоциируется с шорохом страниц, нежели нажатием на кнопку или вождением пальцем по пластмассе, наполненной жидкими кристаллами.
А может это просто мое брюзжание стариковское, ведь и «Траву забвения» прочитал в электронном варианте, но уж больно много в тексте опечаток и ошибок, сами понимаете, сканируют. Пройдусь-ка я до букиниста, пока не закрыли!

Литературовед, критик и писатель Дмитрий Быков назвал Валентина Катаева лучшим советским писателем, мне его основания понятны.


Первое прочтение книги профессионального философа Александра Секацкого «Прикладная метафизика». Читал 3 недели.
Выходные данные.
Секацкий А.К. Прикладная метафизика: ТИД Афора; СПб.: 2005. – 420 с.
 – [Электронный ресурс]. – URL:http:// Fanread.ru/book/fb2/991887/?key=i89doifvp9ct03pnjt5fp72rgo.

Цитаты и комментарии.
Оглавление

Раздел 1. СТРАНСТВИЯ ПОСТОРОННЕГО

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ФИЛОСОФИИ: ВЕРСИЯ СЕКАЦКОГО 7
1. Отправляясь в путь 7
2. Территория здравого смысла 11
3. Философствование в круге первом 14
4. Принципы соседской мудрости 17
5. Фиксы 24
6. Из коллекции фиксов 31
7. Чумакование 34
8. В греческом зале, в греческом зале 43
9. Философия как метафармакология 48
10. Изучение пароля 54
11. Попутные соображения 62
12. История любви и история разлуки 66
13. Академическая среда 68
14. Эфемеры и посмертники 77
15. Свежесть первых впечатлений 81
16. Арсенал путешественника 85
17. Тусовки 89
18. Кто есть who 97
19. Лидеры и спонсоры 104
20. Неофит 108
21. Полезные советы 114

ВЫБОР ВАМПИРА 120
Заставка 120
Выбор аспектов 121
Поправка на кровь 122
Зов бытия и голос крови 124
Реабилитация маргинальной антропологии 129
Проект спекулятивной антропологии 133
Некрофилы и вампиры: наши деды и отцы 139
Палеоантропы против Леви-Строса 142
След кровавый стелется по сырой траве 144
Гарлические аксессуары цивилизаций 149
Краткие попутные соображения 152
Консервированное, консервативное и символическое 154
Брахманы и кшатрии 157
Степени присутствия 159
Туннельный эффект 165
Ressentiment 172
Вторичное пунктирное присутствие 177
Кстати, о птичках 184
Вампиры и номады 189

ЧЖУАН-ЦЗЫ И ДАОС ЕМЕЛЯ 194

Раздел 2. ВЗГЛЯДЫ

ВАРИАЦИИ СУДЬБЫ 287
Вариация 1. Ревизия судьбы 287
Вариация 2. Судьба и воля 296
Вариация 3. Судьба и история 307

ВИРУС УТОПИИ: ПРОБЛЕМА ПЕРЕДАЧИ 312

Раздел 3. КАСАНИЯ

КОЛОБОК И ПИРОЖОК КАК ФИЛОСОФСКИЕ АНТАГОНИСТЫ 331

ФОТОАРГУМЕНТ В ФИЛОСОФИИ 354

ПАРТИТУРА НЕСЛЫШИМОЙ МУЗЫКИ 369

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Александр Огарков. Третья номадическая 403


Отправляясь в путь. (Введение – вступление).

  «Попытка посетить таким образом (как турист – В.Б.)) философию – налегке, не обременяя себя багажом специальных знаний, не поддаваясь гипнотической позе мудрости и не жмурясь от света истины, – подобная попытка всегда вызывала нарекания от стражей мудрости…»
  «…олигархи мудрых не жалуют гостей: им требуются ученики и почитатели».
 
Но смысл в таком путешествии все же есть.

О фальсификации
  «Справедливость, мужество, благородство, сама мудрость, как магнит, притягивают фальсификаторов – вот почему эталоном бесстрашия в нашем мире является младенец, а символом неподдельности – куча мусора».

О притворстве номада
  Номад отвергает путь ученичества в каждой новой посещаемой им философской провинции – долго, да и завязнуть на одном месте можно, что противоречит номадическому принципу скорости и «искусства оглядываться по сторонам».
Значит, чтоб впустили, нужно уметь притворяться, «подделывать пароли».

О качественной различности притворства

  «Слыть знатоком определенного предмета и слыть мудрым означает претендовать на разные экзистенциальные и психологические ниши.
Скажем…, мнимый знаток вин охотно попробовал все якобы известные ему марки, будь у него такая возможность. А вот преуспевающий имитатор философского знания, скорее всего, не согласился бы тратить время на добровольное самообразование – ведь подобную возможность у него никто никогда не отнимал».
Цинизм? Возможно. Но можно  «только притворится знатоком философии». Под «только» видимо следует понимать определенную степень «бескорыстности» притворца.
Можно ли назвать преподавателя философии, никогда не читавшего, кроме учебников и поясняющих статей, самих источников «бескорыстным» притворцем?
«Современное философствование распадается на множество уровней имитации – и философия как академическая дисциплина отнюдь не исключена из этого списка».
Внутри каждого уровня есть свои эталоны и своя «валюта», поэтому «чужая валюта» в своем кругу всегда вызовет подозрение в подделке. Поэтому умение войти в чужой круг – особое.

Здравый смысл и философия.

  Территория здравого смысла
Территория здравого смысла или «обыденного рассудка», с точки зрения академической философии – это скудная интеллектуальная равнина, да к тому же с рытвинами и кочками, о которые этот самый рассудок вечно спотыкается. Изредка встречаются три сосны, в коих «несчастные» обитатели этой равнины пожизненно блуждают.
Столь презрительное отношение, особенно в этом «отличилась» немецкая классическая философия, на самом деле происходит от страха и обиды. Дело в том, что обитатели этой равнины вовсе не считают кабинетного философа мудрым или хотя бы «знатоком». Плевать они хотели на всяких Гегелей с Фейербахами. Философами вовсе не восхищаются, а скорее терпят, как чудаков или юродивых. Потому как на цыпочки здесь перед «изощренной рефлексией» не встают, непонятными словами не выражаются, и вообще, посмотрел бы я на рейтинг Гегеля, заявись он сегодня на правах «новенького» где-нибудь…, ну вы поняли.
Но те, кто покидают эту территорию, совсем не обязательно должны это делать с затаенной обидой на «непробиваемую неблагодарность». Секацкий приводит слова Конфуция: «Человек ничтожный и низкий постоянно ссорится со своими ближними, но во всем следует им. Муж благородный со своими близкими прекрасно ладит – но не следует им ни в чем».

Философствование в круге первом.
  Принципы соседской мудрости.
  Пофилософствовать для здравого смысла это нормально, после дел насущных, после порции ласк и (или) ругани и даже среди монотонных серых будней. Особенно под рюмочку, да «на природе» с шашлычком. «Философствование здравого смысла разворачивается на кромке измененного состояния сознания».
«Для мира, в котором обитают шурины и свояки, как главные источники авторитета, «выпить» и «пофилософствовать» суть смежные состояния…». «Философия не может здесь быть самостоятельным времяпровождением, ее роль служить острой приправой к основному блюду, проживанию оставшейся жизни».
В этом философствовании характерны.
1. «Семимильные обобщения», типа: «все женщины – стервы, все мужики – сволочи» (вариации – евреи, немцы, русские, политики, генералы, короче – «другие»).
2. Любые контрпримеры, обращение к нюансам  будут восприняты как мелочность и нехватка воображения.
3. Из обобщений исключаются присутствующие, оговорка: «я не имел в виду тебя», но рождает двусмысленность.
4. Одно и то же свойство в зависимости, приписывается ли оно «своим» или «чужим», оценивается прямо противоположно. Например: «Эротика это то, что возбуждает меня, а порнография – то, что возбуждает другого» (Ролан Барт). Или: «Они все жадные, а мы – бережливые, наглые – находчивые, изменники – влюбчивые…»
5. И всегда действует принцип: «Каждый думает, что он не каждый» (Ян Чжу), пытаться разубеждать – нарываться как минимум на обиду. Это «естественная мания величия», которая как раз гарантия здравого житейского рассудка. Потеря «естественной» влечет к появлению патологической мании величия, которой займется уже психиатрия.
Обретенное прозрение – первый шаг к философии, который, однако «умножает скорбь», так как это выход из первого уровня самодостаточности, а до следующего уровня далеко, да и добраться до него не всякому дано.
Гегель подметил, что интерес, проявляемый здравым смыслом к философии, объясняется единственной причиной – «желанием хоть раз в жизни постоять на голове».
В повседневной жизни он обладает необходимым пониманием тонкостей и нюансов, иначе не был бы «здравым», а в случаях с обобщениями – «беззаботно кувыркается и стоит на голове».
 
Прочитана повесть в стиле «мовизм» Валентина Катаева «Алмазный мой венец» (1975 – 1977)

  Да, Валентин Петрович, давно разгадан «алмазный Ваш кроссворд», и ключик от него вывешен для всеобщего пользования в «википрихожей», Вы и слов то таких, как Википедия и Интернет, не знали. Хотя выросшая у Вас на глазах громада Останкино уже тогда тревожила «таинственным грядущим» Вашу удивительную память, как вы утверждали, «разрушающуюся», – всем бы такую – в восемьдесят лет.
И все же: «Итак – мулат, альпинист, птицелов, арлекин, ключик, еще кто-то из поэтов и я».
Страшно представить чувства тех, кто угадал себя под именем «еще кто-то», тогда в 1978-м. А может и не страшно вовсе, напротив, гордились: «Помнишь, в «Алмазном венце» Катаев писал «еще кто-то», так это ж был…»
Вдруг он специально такую хитрую лазейку оставил, очень узенькую, не всякому протиснуться.
А может, это просто моя читательская фантазия «разбушевалась», и никто «еще кто-то» под «под алмазный сей венец»  не стремился. Ну, так это же в стиле мовизма, для того же и писалось, не правда ли, Валентин Петрович? Может даже приснится Ваше изваяние из межзвездного вещества, не отбрасывающего тени, и алмазный венец будет на месте. А там в этом неведомом пространстве спокойно любуетесь белеющим сред волн черного моря парусом, и золотой портсигарчик, подаренный другом и братом за сюжет двенадцати стульев, вызывает возгласы восхищения у обожающих вас гимназисток Одессы.

Басинский П. В. Лев Толстой: Бегство из рая. М.: Астрель, 2010. -– 672 с. [Электронный ресурсъ]/http://www.bookfb2.ru/?p=301307
  В лирико-дневниковой книжке «Ни дня без строчки» Юрия Олеши есть остановленное в слове детское впечатление: «Большая перемена в гимназии, в окна класса падают солнечные столбы сквозь меловую пыль, стоящую в воздухе от того, что кто-то стирает написанное на доске, и вдруг чей-то голос в коридоре:
– Умер Толстой!
Я выбегаю и уже везде:
– Умер Толстой! Умер Толстой!»
Я давно не ходил по школьным коридорам, современную школу представляю с трудом…, а уж подобную ситуацию, вообще представить не могу. Чтобы современные школьники орали на перемене в коридорах, ну, скажем, «Умер Пелевин!», или там, «Умер Сорокин!», какой еще, на хрен,  сорокин? Бред какой-то!
Скажете времена другие, информационный поток, ничем не удивишь, вот, если бы «дал дуба» скажем …. Ну, да речь не к тому. Лев Толстой и сейчас остается фигурой неоднозначной, я бы сказал, в духовноборческих и политико-идеологических сражениях действующей и живой, неосторожные ходы таким конем в нынешней ситуации очень даже могут привести к тому, что иному «шахматисту» доской «ухи прищемят». Помнится, в бытность работы преподавателем гуманитарных дисциплин в юридическом институте МВД, я по приказу, оказался на круглом столе с представителями областной РПЦ. Менты и попы за круглым столом, тайная вечеря отдыхает! Скукотища и духотища, полное единогласие и взаимопонимание. Прыщавые семинаристы и розовощекие курсанты сделали несколько заранее согласованных докладиков об истории и роли патриотизма, а потом пошло время для «свободного обмена мнениями». Собственно ни семинаристы, ни тем более, курсанты, по своей воле друг другу вопросов задавать не жаждали, батюшки ловко заняли позицию «американских наблюдателей», а институтские преподы, они же в погонах, им же за провал мероприятия, сами понимаете…. В общем, задал я вопрос для «затравки», знал ведь, что черт за язык тянет, но «Остапа уже несло…»: «А вот, говорю, католическая церковь прилюдно извинилась за крестовые походы, хотя, сколько веков прошло, и многие думают, что это ни к чему, но все-таки…. В связи с этим фактом хотелось бы осведомиться, есть ли какие-то веяния и дуновения в родной РПЦ по поводу «Льва нашего Толстого»? Семинаристы через одного пооткрывали рты, курсантам было по фиг, а батюшки тихо и вежливо дали понять, что вопрос «не в тему», и вообще «не уполномочены», вот вам и «свободный обмен мнениями». Коллеги тоже потом у виска покрутили, не издевательски, но с сочувствием, потому как в глазах руководства я укрепился в списках «неблагонадежных», а то что все философы «с придурью», они и так знали. Это к теме «сегодня и Лев Толстой», а еще к вопросу, каково оно сегодня браться за такую тему, как Лев Толстой и его уход. Во первых, мягко говоря «щекотно», во вторых, написано уже тонны, а в третьих, будь ты даже уже известным литератором, ну наверняка ведь в издательствах скажут: «Оно тебе надо?» Слава богу, что есть у нас такие, кто слушает, да пишет, и у них получается.
Книга «Лев Толстой: бегство из рая. М.: Астрель, 2010» и ее автор – Павел Валерьевич Басинский заслуженно оценены, обласканы и вниманием и премиями, и, казалось бы, что мне простому читателю, не литератору, кроме как «понравилось-не понравилось», сказать? А вот захотелось.
В моей «читосфере» совершенно неожиданно столкнулись орбиты двух объектов из разных «звездных систем». Книжка модного петербуржского философа и публициста Александра Куприяновича Секацкого «Прикладная мефизика». Спб.: ТИД «Амфора», 2005) и уже названный труд П. В. Басинского. На одного слегка искоса поглядывают коллеги из философско-академического цеха, дескать, как ему не брезгливо с массмедиа  соприкасаться, другой удостоился не только официальных наград и званий, но и чести быть прототипом гнусных литературных героев у таких авторов, как Пелевин и Сорокин. Достойные товарищи, без дураков, но повторюсь, из разных «карассов».
В «Прикладной метафизике» есть глава с примечательным названием: «Пирожок и колобок как философские антагонисты». Вообще, Александр Куприянович, коего до сих пор некоторые называют «молодым философом», взвалил на себя тяжкую задачу, нести «философию в массы», не боится печальной истории «хождений в народ». Тем не менее, все равно его книги далеки от развлекательного чтения, поэтому позволю себе упрощенчество в пересказе смысла и фабулы его «пирожково-колобковой» философемы, как говорится, сходил в народ, получите.
Итак, в одном из сквозных сюжетов множества сказок герой, а чаще героиня ищет своего братца или там, суженого. А по пути с ней заговаривают вещи, до которых ей в общем то и дела нет: печь с пирожками, яблоня. Яблоня просит: «съешь мое яблочко!», печь – отведай моих пирожков! А то и сам пирожок взывает: «Съешь меня!». Даже с учетом сказочной условности, просьбы, мягко говоря, странные. К примеру, мы вполне можем воспринять фразу из кулинарной книги: «раки любят, чтобы их варили живыми», но ведь мы никак не готовы от них самих услышать: «Свари нас живым, дружок!» А тут, от пирожка слышим такое….  Зачем ему это надо! А дело в том, что нету у пирожка другого выхода, чтобы быть, он неизбежно должен заявить о своей пирожковой сути, иначе – его не будет, грубо говоря, выкинут на помойку, истлеет, исчезнет, одним словом – не будет. Поэтому, когда девочка, случайно увидев его спрашивает: «А не признак ли ты того, что где-то рядом мой братец?» – он ей отвечает: «Я не признак, и не призрак, я самостоятельная, полноценная вещь, пирожок, съешь меня!». Иными словами, чтобы быть, пирожку надо заявить о себе, но заявив, и став востребованным, он рискует перестать быть. Отсюда философская сентенция – бытие требует отваги. Все это – хайдеггеровская фундаментальная онтология и ее вариации. Применительно к людям, мы тоже можем сказать, в их мире тоже свирепствует ужас невостребованности, здесь постоянно взывают: «отведай меня», – возьми мою любовь, насладись моим присутствием, попробуй моего профессионализма, честности, верности, возьми меня на службу, короче, съешь меня!!! Традиции гуманизма сравнение человека с вещью полагают моветоном, и с точки зрения фундаментальной онтологии человек – не просто вещь, но и вещь тоже. И этой вещи, чтобы зацепится за кромку бытия, надо добиться восстребованности, хотя бы минимальной, для этого человек воспитывается, учится, набирается опыта и умения, и предлагает свои свойства для «съедения» работодателем, государством, обществом, родными и близкими….
Иное дело колобок. По сравнению с пирожком, он – «блатной» с иными стартовыми возможностями. Он рождается под вожделенными взглядами бабки и деда, и в окошко чувствует на себе вожделение зайца, волка, медведя…. Ужас невостребованности ему незнаком и удел пирожка ему неинтересен и представляется глупостью несусветной. Девиз колобка вместо «съешь меня!» (он и так знает, что желающих – прорва) звучит: «на-кась, выкуси!» Он то видит, что стало с пирожком, крикнувшим: «съешь меня!», с петухом, прогорланившим: «Ку-ка-ре-ку!», волком, устранившим препятствия для своей манифестации (согревшимся, наевшимся, напившимся) и завывшим, в общем со всеми, орущими: «Аз есмь!»
Поэтому он катится от всех и свою песенку поет исключительно про себя. 

Закончил чтение романа Домбровский Ю. О. Факультет ненужных вещей: Роман. Очерки и статьи. – Алма-Ата, 1990. – 640 с.

  Выписки
1. «Утренние горы поднимались спокойные, ясные, в матовом серебре и сизом сорочьем оперении»
2. «…ехать так ехать! Так, кажется, сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост из клетки».
3. «…аполитичен в том специальном готтентотском смысле этого слова, когда человек считает справедливым только такой строй, который нуждается в таких людях как он, пригревает и хорошо оплачивает. Все остальное, что несет этот строй, такие люди принимают автоматически, но преданы-то они действительно не только за страх, но и за совесть, и потому враги существующего порядка вещей и их враги. (Они, чаще всего и занимаются такой работой – Б.В.), которая заглатывает человека целиком, без остатка, а дает взамен не так уж и много – повышенное жалование, ускоренную пенсию, удобную квартиру, особый дом отдыха, а главное – пустоту и молчаливый страх вокруг, страх, в котором непонятным образом смешалась обывательская боязнь, мещанское уважение и нормальная человеческая брезгливость».
Прим.
Готтентоты. Этническая общность на юге Африки. Ныне населяют Южную и Центральную Намибию, во многих местах живя смешанно с дамара и гереро. Отдельные группы живут также в ЮАР: гриква, корана и группы нама (в основном переселенцы из Намибии).
Антропологически готтентоты относятся вместе с бушменами к особому расовому типу — капоидной расе.

Войнович В.Н. Малиновый пеликан. М., 2016. – 352 с. Роман.

  Давно я не покупал книг, все как то из Интернета скачиваю, но в книжные по привычке заскакиваю. А тут что-то накатило, смотрю, Войнович, название забавное – «Малиновый пеликан», цена, правда, не забавная, на пенсионное обеспечение не очень-то рассчитана, но уж если накатило, да бог с ними, с деньгами. Просто интересно, насколько устал писатель, ведь этого я еще в юности читал, уже сам на пенсии, а тут, глянько!
Протер очки, начал читать, да действительно, уже не весело. Сам писатель частенько на старость сетует, да и на то, что утратил интерес  к людям, а без этого писать сами понимаете… Однако, когда в него во время похода по грибы впивается клещ, выясняется, что интерес-то к жизни еще не пропал. Скорую вызвали, потому как клещ вылезать не хотел, а дальше изображается поток сознания и событий на грани между сном и явью, бредом и трезвым взглядом.
И получается, что и писатель бредит, но и люди вокруг него – ныне живущие россияне, то есть мы с вами, тоже нередко бредим и сами того, в своей жалкой борьбе за существование не замечаем.
Не замечаем презрения и равнодушия со стороны власть имущих, даже не предполагаем, насколько отвратно мы живем, учитывая возможности нашей страны и относительную разреженность населения (всего 2 процента населения земли). В главе «рекорды и антирекорды» идет банальное перечисление нестыковок, прямо скажем, мало приятного характера. Писатель называет 1-е места в мире по запасам…, да всего мало-мальски ценного для жизни, начиная от газа и нефти, крабов и воды и заканчивая алмазами. Затем перечисления разворачивается в другую сторону, – сторону оценки качества этой самой жизни, и здесь, идут уже другие цифры, начиная от 72 места по расходам государства на человека, и заканчивая 182 местом по уровню смертности (среди 207 стран) – всего 40 «пунктиков».

Прочитал Стивена Кинга «Как писать книги». М., 2018.

  Поклонником Кинга не был, привлекло название.

  Привлёкшие внимание сентенции
«Если пишешь…, кто-нибудь обязательно попытается тебе внушить чувство стыда за это. …Просто констатирую факт». (Согласен, за одну вещь на меня набросились одноклассники, малодушно удалил).

« – Когда пишешь вещь, ты рассказываешь её сам себе,… Когда переписываешь, главная твоя работа – убрать всё, что к вещи не относится».

«…Бросать работу, потому что она трудна для эмоций или воображения, не стоит. Иногда надо продолжать, даже если очень не хочется…»

«По-настоящему испакостить свое письмо можно, если насиловать словарь в поисках длинных слов, потому что короткие как-то стыдно использовать. Это вроде как наряжать домашнюю дворнягу в вечерние платья».

«Помните главное правило. Берите первое пришедшее на ум слово, если оно подходящее и яркое».

«Лучше всего обучаешься, когда читаешь плохую прозу».

«А хорошее письмо учит стилю, изяществу повествования, развитию сюжета, созданию правдоподобных персонажей и умению говорить правду».

«Вы можете обнаружить, что перенимаете стиль, который вас захватил, и в этом ничего плохого нет».

«У меня в голове не укладывается, когда люди которые читают мало, считают себя писателями и ждут, что публике понравится ими написанное».

«Избавьте меня от героя с пронзительно-умными голубыми глазами решительно выставленным подбородком, равно как и отнадменно-высоких скул героини. Это всё – плохая техника и ленивое письмо, аналог занудных наречий.
Для меня хорошее описание состоит из нескольких точно выбраннах деталей, которые заменяют все остальное. Как правило, это те детали, которые первые приходят на ум».

«Скука может быть отличным лекарством для человека в творческом затыке»

«Темп – это скорость, с которой развивается повествование. Есть в издательских кругах невысказанное (а потому не определенное и не проверенное) поверье, что наиболее коммерчески успешные рассказы и романы написаны в быстром темпе.
Как и многие непроверенные мнения в издательских кругах, это почти сто процентов чушь».

«Каждая вещь должна разворачиваться в своем собственном темпе, и это не обязательно бег сломя голову. И все же нужно осознавать: если слишком замедлить темп, даже у самого дисциплинированного читателя может лопнуть терпение».