Г. Ф. Лавкрафт - Дагон

H. P. Lovecraft: Dagon

     Я пишу это в состоянии ощутимого психического напряжения, так как к вечеру меня уже не будет. Без гроша в кармане и с подходящими к концу запасами наркотика, который лишь один помогал мне выносить свою жизнь, я больше не могу терпеть эту пытку и брошусь из чердачного окна на грязную улицу внизу. Не думайте, что из-за моего пристрастия к морфию я какой-то слабак или выродок. Когда вы прочитаете эти наскоро нацарапанные страницы, то сможете догадаться, хотя и не понять до конца, почему я ищу забвения или смерти.
     Именно в одной из самых обширных и наименее посещаемых частей Тихого океана судно, на котором я был суперкарго (1), стало жертвой немецкого морского рейдера. Великая война тогда была в самом начале, и океанские силы гуннов еще не полностью погрузились в их более позднюю деградацию; так что наше судно было признано законным призом, в то время как к нам - его экипажу - относились со всей справедливостью и уважением, как к военно-морским пленным. Действительно, дисциплина наших похитителей была настолько либеральной, что через пять дней после того, как нас забрали, мне удалось бежать в одиночестве на маленькой лодке с водой и хорошим запасом провизии.
     Когда я наконец-то оказался свободным и плыл по воле течений, у меня не было четкого представления, где же я нахожусь. Не являясь штурманом, я мог лишь смутно догадаться по солнцу и звездам, что находился немного южнее экватора. О долготе я ничего не знал, и не было видно ни единого острова, ни береговой линии. Погода оставалась хорошей, и в течение бесчисленных дней я бесцельно дрейфовал под палящим солнцем в ожидании либо проходящего мимо корабля, либо надежды быть выброшенным на берег какой-нибудь обитаемой земли. Но ни корабль, ни земля так и не появились, и я начал отчаиваться в своем одиночестве на вздымающихся просторах бесконечной синевы.
    Изменения произошли, пока я спал. Всех деталей я никогда не узнаю, потому что мой сон, беспокойный и наполненный видениями, был длительным. Когда, наконец, я проснулся, то обнаружил, что наполовину погружен в слизистое вещество адского черного болота, которое простиралось вокруг меня однообразными волнами насколько хватало глаз, и в котором завязла моя лодка на некотором расстоянии от меня.
     Вполне можно представить, что моим первым ощущением было удивление от столь чудовищной и неожиданной трансформации пейзажа, на самом же деле я был скорее напуган, чем удивлен, потому что в воздухе и гнилой почве было что-то зловещее, что проняло меня до глубины души, породив противный холодок. Все вокруг было завалено телами разлагающейся рыбы и других менее понятных тварей, которые как я видел, торчали из вонючей субстанции бесконечной равнины. Возможно, у меня мало надежды передать простыми словами невыразимую мерзость, которая пребывала в абсолютной тишине и бесплодной необъятности. Здесь ничего не было слышно, и в поле зрения ничего не было видно, кроме огромного пространства черной слизи; и вся полнота безмолвия и однородность ландшафта угнетали меня тошнотворным страхом.
     Солнце, полыхающее в небесах, казалось мне почти черным в этой безоблачной жестокости, как будто отражая чернильное болото под моими ногами. Когда я забрался в застрявшую лодку, я понял, что только одна теория может объяснить мое положение. В результате какого-то беспрецедентного вулканического потрясения часть океанского дна, должно быть, была поднята на поверхность, обнажая районы, которые на протяжении бесчисленных миллионов лет таились в непостижимых водных глубинах. Величина новой земли, которая поднялась подо мной, была настолько огромна, что я не смог обнаружить ни малейшего шума волнующегося океана, сколько бы ни напрягал свой слух. Также я не видел ни одной морской птицы, которая бы охотилась на мертвых тварей.
     В течение нескольких часов я сидел размышляя в лодке, которая лежала на боку и давала легкую тень, пока солнце двигалось по небу. По мере того как день продвигался вперед, земля потеряла часть своей липкости и, казалось, была вероятность, что она сможет высохнуть достаточно, чтобы по ней можно было ходить. Той ночью я мало спал, а на следующий день собрал еду и воду, готовясь к путешествию по суше в поисках исчезнувшего моря и возможного спасения.
     На третье утро я обнаружил, что почва достаточно сухая, чтобы я мог с легкостью идти по ней. Вонь гнилой рыбы сводила меня с ума, но я был слишком обеспокоен более серьезными вещами, чтобы негодовать против такого незначительного зла, и смело отправился к неведомой цели. Весь день я неуклонно двигался на запад, руководствуясь далеким холмом, который поднимался выше любого другого возвышения в этой холмистой пустыне. Той ночью я расположился лагерем, а на следующий день все еще шел к холму, хотя этот объект казался чуть ближе, чем когда я впервые увидел его. К четвертому вечеру я достиг основания кургана, который оказался намного выше, чем представлялся на расстоянии; из-за расположенной перед ним долины он более четко выделялся на общем рельефе поверхности. Слишком уставший, чтобы подняться, я отдохнул в тени холма.
     Я не знаю, почему мои сны были такими дикими в ту ночь, но прежде чем над восточной равниной взошла убывающая и фантастически горбатая луна, я проснулся в холодном поту и решил больше не спать. Тех сновидений, которые я испытал, было слишком много, чтобы я снова захотел погрузиться в них. И в лучах луны я увидел, как неразумно было путешествовать днем. Без бликов палящего солнца мое путешествие стоило бы мне меньших затрат энергии; действительно, теперь я вполне мог совершить восхождение, которое отпугивало меня на закате. Подняв мешок, я отправился на вершину холма.
     Я говорил, что непрерывное однообразие холмистой равнины было источником смутного ужаса для меня; но я думаю, что мой ужас стал больше, когда я достиг вершины кургана и посмотрел вниз с другой стороны в неизмеримую яму или каньон, чьи черные глубины поднявшаяся еще не достаточно высоко луна не в силах была осветить. Я почувствовал, словно нахожусь на самой окраине света, всматриваясь через край в бездонный хаос вечной ночи. Через мой ужас пробежали любопытные воспоминания о Потерянном рае и об отвратительном восхождении сатаны через древнейшие сферы тьмы.
     Когда луна поднялась еще выше в небе, я смог разглядеть, что склоны долины были не такими отвесными, как я себе представлял. Выступы и обнаженные куски скалы создавали хорошие опоры для спуска, а после снижения на несколько сотен футов наклон становился все более пологим. Воодушевленный порывом, который я не могу точно проанализировать, я начал с трудом спускаться вниз по камням и встал на более удобный склон внизу, глядя в стигийские глубины, куда еще не проник свет.
     Внезапно все мое внимание привлек огромный и необычный объект на противоположном склоне, который круто поднимался примерно в ста ярдах от меня; объект, который блистал белым в лучах восходящей луны. Вскоре я убедился, что это был просто гигантский кусок камня, но у меня создалось общее впечатление, что его контуры и положение не были работой Природы. Более пристальный осмотр наполнил меня ощущениями, которые я не могу выразить словами; несмотря на его огромную величину и положение в бездне, разверзшейся на дне моря в те времена, когда мир был молодым, я не сомневался, что странный предмет был правильной формы монолитом, чья огромная масса знала прикосновение руки мастера и возможно была объектом поклонения живых и разумных существ.
     Ошеломленный и напуганный, но все же не без ощущения чувства восторга ученого или археолога, я осмотрелся вокруг более внимательно. Луна, находящаяся сейчас около зенита, странно и ярко светила над высокими склонами, окружающими пропасть, и открыла мне тот факт, что по дну текла обширная масса воды, исчезающая из поля зрения в обоих направлениях и плещущаяся почти у моих ног там, где я стоял на склоне. Небольшие волны омывали основание циклопического монолита, на поверхности которого я теперь мог разглядеть как надписи, так и грубые скульптуры. Письмена были в виде иероглифов, неизвестных мне, и отличались от всего, что я когда-либо видел в книгах; состояли они по большей части из изображений водных животных, таких как рыбы, угри, осьминоги, ракообразные, моллюски, киты и тому подобное. Несколько персонажей, очевидно, представляли морских тварей, которые неизвестны современному миру, но их разлагающиеся тела я видел на поднятой со дна океана равнине.
     Это была живописная резьба, и именно она ошеломила меня. Хорошо видимые по ту сторону потока из-за своих огромных размеров, располагались ряды барельефов, тематика которых могла вызвать зависть у самого Доре. Я думаю, что это были изображения людей - по крайней мере, определенного рода людей; хотя эти существа были изображены резвящимися, словно рыбы в водах какого-то морского грота или поклоняющимися некой монолитной святыне, которая также находилась под волнами. Их лица и формы я не смею описать детально; простое воспоминание о них может привести меня к обмороку. Гротеск за гранью воображения По или Булвера, они были чертовски человечны в общих чертах, несмотря на перепончатые руки и ноги, поразительно широкие и дряблые губы, стеклянные, выпученные глаза и другие особенности, менее приятные для воспоминания. Довольно странным было то, что они, казалось, были высечены без соблюдений каких-либо пропорций по отношению к окружающему их живописному фону; так как одно из существ, изображенное во время акта убийства кита, размерами было немногим меньше, чем сам кит. Я отметил, как уже говорил, их гротескность и странный размер, но через мгновение решил, что они были просто воображаемыми богами какого-то примитивного рыбацкого или мореходного племени; племени, последний потомок которого погиб еще до рождения первого предка пилтдаунского человека или неандертальца. Охваченный благоговейным страхом из-за этого неожиданного взгляда в прошлое, которое невозможно представить даже самым смелым антропологам, я размышлял, пока луна бросала странные отблески на безмолвный поток передо мной.
     Потом вдруг я увидел это. С небольшим волнением, отмечающим его подъем на поверхность, тварь скользнула над темными водами. Огромная, как Полифем, и отвратительная, она бросилась, словно колоссальный монстр из ночных кошмаров, к монолиту, вокруг которого сомкнуло свои гигантские чешуйчатые руки, склонив к нему свою отвратительную голову и дав выход жутким размеренным звукам. Я думаю, что тогда я и сошел с ума.
     О моем неистовом восхождении на склон и утес и о моем безумном путешествии обратно на мель к лодке я мало что помню. Думаю, что я много пел и странно смеялся, когда уже не мог петь. У меня сохранились неясные воспоминания о большом шторме через некоторое время после того, как я достиг лодки; во всяком случае, я знаю, что слышал раскаты грома и другие звуки, которые Природа издает только в своих самых неистовых настроениях.
     Когда я пришел в себя, то был уже в больнице Сан-Франциско; меня доставил туда капитан американского корабля, который подобрал мою лодку посреди океана. В бреду я много говорил, но обнаружил, что моим словам уделялось мало внимания. О каких-либо землетрясениях в Тихом океане мои спасатели ничего не знали; я также не счел необходимым настаивать на том, во что, как я знал, они не смогли бы поверить. Однажды я разыскал знаменитого этнолога и позабавил его странными вопросами относительно древней филистимлянской легенды о Дагоне, боге-рыбе, но осознав, что ученый безнадежно верен традициям, не стал настаивать на дальнейших расспросах.
     Это происходит ночами, особенно когда луна горбатая и убывающая, я вижу это существо. Я пробовал морфий, но наркотик дал лишь временное улучшение и вцепился в меня своими когтями как в отчаявшегося раба. Я должен положить этому конец, написав полный отчет для информации или презрительной забавы моих собратьев. Часто я спрашиваю себя, не могло ли все это быть чистой иллюзией - простой лихорадкой, когда я лежал, терзаемый солнцем, и бредил в открытой лодке после моего побега с немецкого военного корабля. Я спрашиваю себя об этом, но тогда передо мной предстает отвратительно яркое видение в ответ. Я не могу думать о глубоком море без содрогания из-за безымянных тварей, которые в этот самый момент могут ползать и барахтаться на его слизистом ложе, поклоняться своим древним каменным идолам и высекать свои отвратительные изображения на подводных обелисках из пропитанного водой гранита. Я вижу сны о том дне, когда они смогут подняться над морскими валами, чтобы вонзить свои вонючие когти в остатки хилого, измученного войной человечества - дне, когда земля опустится, а темное дно океана поднимется среди всемирного столпотворения.
     Конец близок. Я слышу шум у дверей, словно некое огромное слизкое тело тяжело двигается с той стороны. Оно не должно найти меня. Боже, эта рука! Окно! Окно!

     1. Суперкарго (англ. supercargo, от исп. sobrecargo) - морской термин: лицо, ведающее на судне приемом и выдачей грузов, а также наблюдающее за состоянием трюмов; обычно второй помощник капитана.