Наш ветеран

В северных наших городах, когда они только строились, стариков почти не было, но детей было очень много, и мы даже учились иногда в три смены. Возвращаться в полной темноте поздно вечером из школы было весело и непривычно.
Дом был поначалу рядом с манящей нас тайгой. В лесу можно было гонять, не уходя далеко от дома, и даже попробовать покурить ароматную хвою, завернув ее в газету. С тайгой справлялись, все стремительно застраивалось.  Сберегали каждый кедр, высаживали печальные рябины, слабосильные маленькие березки. Под ногами всегда было много песка, которым осушали болота. Газоны выстилали дерном, нарезанным квадратами. Потом он срастался и становился нормальным на вид газоном. Цветов на нем не было. Трудно было представить, что сразу под дерном был только песок, и никакой нормальной земли. Зато выглядит красиво.

К лету нас вывозили  в более теплые края.  Выйдешь на улицу: сколько же зелени, что-то цветет, благоухает. И старики: немощные, дряхлые, выползающие погреться.
С нами в одном подъезде жил настоящий ветеран. Он был один единственный, других не было. Сухонький, высокий, он держался очень прямо. Мне он казался чопорным и застенчивым. На одном глазу он носил черную повязку. Трагедия. Потерял на войне глаз, но все же сам уцелел. Иван Васильевич.
Дети хуже срастались в один пионерский газон. Чем бы не удобряли их головы. Война – это было нормально, это было громко, страшно и, главное, интересно. Вчера, сегодня, завтра. Песни, стихи, речевки, праздники. В нашей школе были смотры строя и песни. Как оголтелых, нас гоняли по просторным школьным коридорам и мы скандировали: «Мы – красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…»
Буденовки нам сшили почему-то одного размера. Пусть песня одна на всех: «Веди, Буденный нас смелее в бой!». Но ведь головы у всех разные. Одним буденовки оказались великоваты, сползали на уши, у других смешно торчали на макушке. Юбочки были короткие, белые гольфы, вот ножки опять разные, да и ходить строем получалось плохо. Учительница изнемогала, но держалась, раскатисто и басисто командовала.
Перед 9 Мая в класс пришел Иван Васильевич. Мы были в парадной форме, с бантами, яркими галстуками. Радостно галдели, толкались, хихикали. Нам хотелось уже на улицу, где кипела майская теплынь, которую мы так ждали. Иван Васильевич что-то негромким голосом рассказывал. Было понятно, что он совсем не любит выступать. Он перечислял места, где воевал, называл, где что происходило. И все как-то немного отрывисто, короткими готовыми фразами, ему явно хотелось побыстрее закончить. В какой-то момент он дошел до своего ранения, и, отвернувшись к окну, всхлипнул, скривившись лицом. Из почетного гостя разом превратившись в беспомощного измученного старого человека. Он быстро справился с собой, но было понятно, что никакого праздника у него нет.
В классе повисла пауза, мы примолкли, было неловко. Как будто мы влезли нечаянно в чужую жизнь, чем-то его обидели, непоправимо, и мы тоже виноваты в том, что сейчас он плачет. И он не хочет, но не может не плакать, так больно ему и так обидно.
Наше веселье куда-то немедленно испарилось, но никто и не плакал. Мы подарили Ивану Васильевичу красные гвоздики. Учительница не попросила задавать вопросы.  Впрочем, вопросов не было.