Смерти нет и не будет

Скоро полночь, и он, Райнхард фон Лоэнграмм, первый аристократ Империи, гросс-адмирал Флота, тот, на кого с завистью и восхищением оглядывались нынче очень многие, понимал, что вскоре переступит черту двадцатилетия. Немногие в таком возрасте добились того, что и он. И сама бы его жизнь, возможно, сложилась иначе, если бы не цепь событий, которые, казалось, были не связаны между собой.

Райнхард никогда не смел бы назвать себя «избранным», несмотря на то, что люди, называющие себя его друзьями, твердили это на все лады. Слишком долго он полагал, будто бы дело состоит ровным счетом наоборот — все то, чем он отличается от таких же, как он, кадровых офицеров, сплошь сыновей мелких и средней руки дворян Рейха, делает его, скорее, изгоем. Приходилось доказывать обратное кулаками и опираться на тех, кто, казалось, принимает его безусловно, таким, каким он есть. Кирхайс, этот рыжеволосый великан, молчаливый, но при этом всегда его понимающий, неоднократно вступался за него, когда задиры из класса пытались спровоцировать Райни на конфликт. Старшая сестра, у которой всегда находилось для него доброе слово и угощение. Но он отчего-то чувствовал, что эти двое, которых предсказуемо тянет друг к другу, которых он привык считать своим надежным тылом, его не понимают. Или, вернее, понимают не до конца. А иногда дают странные советы... Что давеча сказала Аннерозе? «Райни, я посоветовала бы тебе обратиться к психологу. Тебе не помешает... Могу даже порекомендовать одного специалиста. К нему ходит баронесса фон Вестфален». Наверняка, вычитала подобный совет из дамских журналов, увесистой стопкой громоздившихся близ кофейного столика. Или одна из придворных дам решила замолвить словечко за своего родственника,  начавшего практиковать эту крайне модную среди  богатых аристократов специальность.

Тот мир, в котором люди учатся на психологов или дизайнеров, зная, что никогда не будут зарабатывать этим трудом на хлеб, а сразу унаследуют отцовские деньги и будут жить в свое удовольствие, был когда-то далек для Райни. И нынче он, встречаясь с этими людьми в свете, даже не мог понять их. Впрочем, вспомнились обрывки разговора с Магдаленой, еще в ту пору, когда они были близки: «Райнхард, милый, у тебя как будто прошлого нет и не было... Нехорошо это». «Что же в этом нехорошего?» - усмешливо переспросил он тогда, еле складывая слова в предложения и борясь со сном, который навалился на него после приятно проведенной с баронессой ночи. - «Напротив, жить надо настоящим и будущим, а не копаться в том, что уже прошло». Магдалена не стала возражать, но потом все же завела разговор о его детстве. Райни ответил что-то дежурное, мол, ты и без того должна всё знать...

Нынче, в первые часы своего дня рождения, юный адмирал снова вспомнил об этом разговоре. И о том, что прошлое ведь никуда не девается. Бывает, что воспоминания приходят к нему неожиданно, перед сном, отбрасывая его в далекие времена, когда он был совершенно другим, когда он даже не мог подумать, кем станет и что же выйдет из всей его жизни...

«С чего эти психологи всегда начинают?» - вспомнил Райнхард соответствующие эпизоды из фильмов и книг. - «Расскажите о ваших родителях?» Ну, папеньку, пожалуй, что и вспоминать... Далее как? «Какие отношения у вас были с матерью?» А что делать, если мать я даже не помню?»

Странно, что в детстве он особо не переживал по поводу своего «почти сиротства». Казалось, нет ничего странного, что у всех его однокашников и соседей есть мамы — заботливые и встречающие их после уроков с обедами и ужинами, интересующиеся оценками, строгие и взыскательные, иногда вечно занятые и усталые, иногда навязчиво трясущиеся над своими чадами... У Райни была Аннерозе. Она и оценки его проверяла, и на родительские собрания ходила, и подписывала табели с оценками, и звала его с улицы обедать, как это делали все соседские женщины. О той, которая породила его на свет два десятка лет тому назад, осталось что-то смутное, неосознанное, но неизменно теплое и нежное. То, что он пытался найти в тех дамах и девицах, которыми увлекался. Определить это он не мог. Странно, что фотографии Габриэль фон Мюзель, погибшей в автомобильной аварии, когда ее младшему сыну едва исполнилось пять, а дочери — тринадцать, не вызывали в нем этого чувства. Он смотрел на изображение стройной белокурой дамы в элегантном костюме, кокетливо улыбающейся в камеру, и ничего не чувствовал. Точнее, те обрывки воспоминаний он не связывал с ней. Отмечал только, что да, от нее ему достались серо-голубой цвет глаз и улыбка, да, старшая дочь многое во внешности взяла от нее, но никаких особых чувств к ней не испытывал.

Сейчас он начинал вспоминать... Кажется, летний вечер, даже ночь, он прижался к ее теплому животу и плачет, потому как больно было и страшно, и ее большие руки обнимают его, и она говорит что-то: «Это собака тебя напугала? У, нехорошая...» «Нет, не собака», - пытается он объяснить. - «И она хорошая! Там было темно и страшно... Страшно». «Ничего, все пройдет... Пройдет». Далее она строго выговаривает сестре, та говорит как-то резко и зло, и Райни снова плачет, а потом отец относит его в ванну, и с него снимают грязную, разорванную одежду...

Воспоминания были настолько отчетливы, что Райнхард поежился. Сколько же ему должно быть тогда лет? Наверное, он толком еще и не говорил даже... И что же тогда случилось?.. Почему потом было так больно?..

В детстве он часто и подолгу болел, и, как вспоминал отец, эти бесконечные болезни как раз совпали с периодом после гибели матери. Спьяну Себастьян фон Мюзель твердил только: «Без нее все стало никак... Никак... И нас всех не станет». Лет в семь Райни выздоравливал от очередной затянувшейся простуды и спросил сестру: «А какой была мама? Хорошей?» Та, не повернувшись к нему, вытирала руки о фартук и проговорила: «Да, хорошей. До тех пор, пока ты не родился». Слова его тогда не потрясли — может, он принял их на веру, буквально, а может быть, просто выпали из памяти, - но нынче он вздрогнул, мысленно воссоздав сцену того разговора.

Магдалена — или ее психолог — расставили бы все по местам. «Старшие дети всегда ревнуют, когда младший ребенок на свет появляется. Внимание родителей уделяется новому члену семьи, а старший полагает, будто бы его разлюбили...» Конечно, Аннерозе могла чувствовать в свои восемь лет себя именно так. Еще мала для того, чтобы полноценно помогать маме ухаживать за младшим братом, но уже достаточно взрослая, чтобы пренебречь этой разницей в возрасте. «... И знаете, что Анни сказала, когда его домой привезли? Эдак скуксилась и проговорила совершенно серьезно: «Я вообще-то заказывала сестренку», - любил рассказывать отец перед гостями, когда ему в детстве справляли день рождения. И все смеялись хором. И он, и Аннерозе тоже. Хотя сейчас от таких рассказов стало бы неловко. Но тогда они даже грели душу. Райни верил, что у него нормальная семья. Все отличия от других оставались в стороне. Отец — любящий и помнивший разные шутки. Сестра, которая когда-то была маленькой девочкой. А мама... Ну, можно в такие минуты вообразить, будто она вышла ненадолго в магазин. Или же хлопочет по кухне, скоро выйдет к столу. И забыть, что вообще-то всё иначе... Что он в любое другое постеснялся бы звать к себе друзей, потому как не уверен, трезв ли отец или снова впал в запой.

...В эту ночь мать его пришла, и он впервые разглядел ее полностью. «Какой ты у меня красивый и сильный», - сказала она, проведя тонкой и теплой рукой ему по лбу и волосам. - «И все у тебя получится». От явления ее не было страшно, скорее, повеяло тем, что он так жаждал испытать маленьким. Когда лежал один в больничной палате и не мог заснуть на новом месте, а в окно светила пугающе полная луна и цикады стрекотали внизу... «Ты вернулась», - проговорил он и потянулся руками к матери, но она уже исчезла. И в тот же миг Райни проснулся, весь в слезах, и снова ощутил себя одиноким маленьким мальчиком.

«Наверное, мне и вправду нужно к этому психологу... Только такое не лечат», - подумал он, приводя себя в порядок. - «Да и не хочу, чтобы лечили. Мама еще придет. И останется подольше. Ведь смерти на самом деле нет».