Записки МФИста

                или двадцать лет спустя…

                I

Наш Московский Финансовый Институт - МФИ - всегда был заведением необычным и даже загадочным. Тетерь, когда он уже не МФИ, а Государственная Финансовая Академия всеми еще более уважаемая и всемирно известная, не думая, чтобы эти качества пропали. Слишком уж велики традиции.
Но я хочу вспомнить те семидесятые, когда мне выпала честь и удача учиться в этом замечательном заведении, всем известным под названием ЭмФэИ или попросту ГлавБабСнаб, получившим такое меткое прозвище за неизмеримо высокий процент женской популяции за счет трех из четырех факультетов. Это - Финансово-экономический, Кредитно-экономический и Учетно-экономический. Мне же судьба доставила радость учиться на факультете МЭО, Международные Экономические отношения. Подобный факультет с таким же названием был и в МГИМО, только они готовили, в основном,  будущих работников внешнеторговых объединений МВТ и ГКЭС - "контрактчиков". Выпускники же нашего факультета распределялись во Внешторгбанк и Ингосстрах и именовались "валютчики", так как профилирующей была кафедра МВКО - Международные Валютно-кредитные Отношения.
На момент моего поступления в нашем ВУЗе уже преподавали светила советской науки: профессор Бор - основоположник советского планирования, профессор Маслов - столп сов. статистики, супружеская чета профессоров Атлас, внесших свой несомненный вклад в развитие нашей политэкономии, заведовал кафедрой высшей математики очень известный проф. Калихман. Имена профессоров Лисовского, Красавиной, Шенаева и многих других были хорошо известны у нас и за рубежом.
Одним из первых, с кем нам студентам-первокурсникам пришлось встретиться, был зав кафедрой Истории КПСС (еще не забыли, что это такое?) Константин Филиппович Штепа, или как он себя громогласно с кафедры неоднократно перед всей аудиторий именовал - "шизофреник Костя". Вот это была поистине незабываемая личность! Свой любимый предмет он гордо произносил, закрыв глаза и побрызгивая слюной: “марксизззь-ленинизззь". "Вы почему так плохо беседовали сегодня с Марском? - отчитывал он в очередной раз какого-нибудь студента за плохие конспекты классиков, - Вам что, Марск и Энгельск не друзья?" Довольно часто подобные тирады бывали обращены и в мой адрес. Говоря по-честному, отношения у меня с этой Великой наукой сложились непростые, я бы даже сказал неважные. Плоховато шло запоминание многочисленных съездов и пленумов с их нескончаемыми резолюциями, которые, в  силу того, что наш институт "стоял на самой передовой линии политического фронта" (как это нам в первый же день объявили), необходимо было изучать и конспектировать с подлинника. Вы видели когда-нибудь толщенные фолианты "КПСС в резолюциях и решениях съездов и пленумов", а? Кто видел - тот поймет!  Сочинения Льва Толстого и хроники средневековья бледно меркнут перед величайшим творением нашей эпохи! Но время, говорят, не выбирают, так что учить приходилось то, чего требовали обстоятельства и это  самое время...
Как нормальный продукт своего этого времени и ответственный за наше политическое воспитание и нравственный уровень, Константин Филиппович полностью со всей искренностью и самозабвенностью отдавался этой задаче. В сущности, мы все его любили и безусловно уважали. Вспоминая все это теперь через двадцать с лишним лет, понимаю:- он был очень хорошим человеком и, вероятно, незаметно от меня самого кое-что сделал для становления моей, тогда еще действительно глупой, личности. Но в эксцентричности ему отказать было нельзя. Рассказывали, что, читая лекцию кому-то из наших предшественников, увлекшись, повествованием о каком-то  очередном достижении социализма, как всегда, размахивая руками и с неизменно закрытыми глазами, он с размаху упал с кафедры, встал и, как ни в чем не бывало, продолжал рассказ.
Мне бы очень не хотелось, чтобы, читая эти воспоминания, кто-то подумал, что я или те, с чьих слов я воспроизвожу те или иные факты, хотели обидеть наших уважаемых преподавателей. Совсем нет! Просто хочется вспомнить, как нам это все тогда казалось и представлялось. Глазами нас, студентов.
Одной из самых колоритных личностей в МФИ считался доцент Журавлев. Он вел "Финансы кап. стран". Помню, сижу на одном из первых занятий по "войне" на втором курсе. Со мной рядом - Васька Доронин или просто Бэзил. Не помню почему, но наш шопотливый разговор зашел о новых предметах того года. Васька в прошлом году в середине второго курса брал академку и поэтому вынужден был начать этот курс сначала уже в нашей группе. Поэтому он уже много знал из того, что нас ожидало. Вот он и говорит:
- Предметы - это что. Вот преподы (преподаватели) будут – отпад! Увидишь. Один Журавлев чего стоит.
- А это кто такой? - поинтересовался я, - Что-то я про него слышал.
- Как же не слышать! Его весь институт знает, а прозвище у него -  Жмур.
- На кого он хоть похож-то? - наивно спросил я.
Васька задумался, помолчал:
- На слесаря-водопроводчика.
Увидеть воочию этого человека мне удалось очень скоро: меньше чем через неделю. Причем слова Бэзила оказались пророческими...
Мы уже почти все собрались в 37-ой аудитории на первую лекцию по финансам кап. стран. Кто-то еще докуривал свою последнюю сигарету на лестничной площадке, кто-то стоял и болтал перед дверями аудитории. Я сидел недалеко от входа, и хотя и не видел, что происходит за открытой дверью в «тридцать седьмую», но отлично все слышал. Слышу шаги подходящего человека и его какой-то шипелявисто-мурлыкающий голосок:
- Здесь занятия у 221-ой и 222-ой группы?
- Ну, здесь, - слышу отвечает ему кто-то из наших, по-моему, это был наш староста Андрюша Дамаскин. - А вам-то, собственно, зачем? У нас батареи уже затопили (были первые числа октября 1975-го, и было холодновато), все в порядке.   
- Спасибо, - слышу в ответ, и на пороге аудитории появляется странная фигура. Странная она, впрочем, для интерьера нашего института, а так на улице, или, скажем, в бойлерной она самая что ни наесть к месту. Низенького роста, приземистый и коренастый, человек был одет в сильно поношенный костюм. Лишенные излишества каких-либо стрелок брюки свободно и с запасом вольно спадали на его... Я хотел сказать ботинки. Нет! На его плетеные сандалики, подвязанные в обветшавших местах алюминиевыми проволочками. Рубашку в сине-красную клетку он носил навыпуск. Костюм довершал засаленный галстук, с трудом охватывавший солидную шею. Шеи-то, по правде говоря, особой и не было, так как его наголо бритая голова покоилась прямо на довольно крепких плечах. Сила роста волос на его черепе и скулах заметно опережала  возможность ежедневного бритья, что делало всю его голову постоянно какой-то сизой. Забыл сказать еще про одну деталь: он был без носков.
Так вот этот человек, вошедший в нашу аудиторию, а затем и в нашу жизнь, которого не смог опознать под личиной слесаря-монтера наш староста, был не  кто иной, как наш преподаватель финансов кап. стран доцент Журавлев.
Чего греха таить, мы много полезного узнали от него, но забавный он был бесконечно. К костюму доцента мы быстро привыкли, тем более что, сколько я его помню, он так и ходил всегда в одном и том же. Или у него весь гардероб состоял из рубашек в сине-красную клетку? Хотя нет, справедливости ради надо отметить, что один раз он надел-таки белую рубашку - на коллоквиум по его предмету, где слушались доклады наших одногруппников. Но себе Жмур изменить не мог, поэтому рубаха была (не смотри, что белая!) навыпуск!
Его, прежде всего, отличала страсть к устоявшимся привычкам, собственным стереотипам или даже, я бы сказал, причудам. Вот, например, джинсы он называл не иначе, как "звериные американские битлы". Почему? Вряд  ли кто-нибудь на это мог ответить, но прийти к нему на семинар в этих самых "битлах" значило попасть под разгон или вообще схватить "банан", т.е. два балла. Жмур вообще настолько сильно и глубоко проникся антиимпериалистической идеологией, что не воспринимал ничего сделанного вне стран соц. лагеря. Что уж говорить о его собственной методике преподавания предмета! Вот к кому к кому, а к нему нельзя было не ходить на лекции. То, что толковал нам официальный учебник по финансам кап. стран он не просто игнорировал, но клеймил жутчайшим позором!
- Как это можно при изучении госбюджетов этих милитаристов-американцев и им подобных, говорить, что там столько-то столько-то выделяется на оборону? - самозабвенно жмурясь, ругался он, - Какая там оборона?! На милитаризм и экспансию - вот на что они тратят деньги своего рабочего класса!
Под знаком жуткой кары нам запрещалось даже произносить  слово "оборона", в отношение кап. стран. И вот, переводя с оригинала статьи расходов того или иного буржуазного бюджета, мы все как один сначала кривясь и посмеиваясь, а за тем привычно, называли то, что все и всегда переводили расходами на оборону, как расходы на милитаризм и экспансию. Мало ли что в учебниках пишут, препод всегда прав!
За то,  именно Жмур научил нас, будущих экономистов-международников регулярно пользоваться иностранной экономической периодикой, правильно понимать и использовать ее! Попробовал бы кто-нибудь из нас выйти отвечать на его семинаре без "Treasure Bulletin", "Finantial Times" или чего-то подобного!


                II

Много тайн хранят стены нашего института, но, пожалуй, самая загадочная из них - это удивительное свойство фамилий наших многострадальных студентов претерпевать, порой, фантастические изменения. До неузнаваемости исковерканные фамилии можно было частенько видеть на стендах и досках объявлений, а уж что с ними вытворяли преподаватели!
Была у нас в колледже одна добрая традиция: вывешивать на лестничной площадке между вторым и третьим этажом на стенде МЭО списки отличников. Проходим мы как-то с Димкой Игнатьевым мимо этой самой доски и видим новые списки. Заинтересовались, читаем. Вдруг Димец и говорит:
- Смотри, Капа, (Капа - это мое студенческое прозвище, продержалось оно за мной года два пока на нашем курсе не появился настоящий Капа - студент Капасовский.)) у нас какой-то новый студент появился.
Гляжу, действительно. Все знакомые, а вот один - нет. Раппиков. Отродясь у нас на нашем потоке такого человека не было. В институте тоже. Думаю, что и в целом по стране такого нет, хотя, если я кого с такой фамилией обидел, то заранее извиняюсь. Димка пошел в деканат разбираться. Там тоже долго ничего не могли понять, пока не подняли первозданные рукописные списки, на основании которых печатались приказы и прочее. Тут-то и выяснилось, кто под ней скрывался - студент Филиппов.
С этой доской вообще много чудес было...
На четвертом курсе мне пришлось некоторое время замещать нашего профгрупорга Набатчикова по причине его болезни. Приближалось время майских праздников и, соответственно, майской демонстрации. Начали готовить списки демонстрантов. Этим, как замещающему профгрупорга, пришлось заниматься и мне. Потом эти списки вывесили на ту самую доску.
За два дня перед праздником вбегает в аудиторию студент из нашей группы Ачаркан. По его недовольному лицу сразу видно было, что что-то случилось.
- Сань, - говорит он мне, - ты списки демонстрантов готовил?
- Готовил не я,- отвечаю, - я только самой организацией демонстрации занимался, да и то частично.
- Так вот сходи и посмотри, чего они там понаписали.
Я спускаюсь к нашей доске объявлений, читаю: АГАРКАН. Возвращаюсь в аудиторию и говорю:
- Ну ладно, Ачаркаша, не горюй. Я схожу в профком, поправим.
- Давай, давай, - говорит он, - да побыстрее. Не больно-то охота с такой фамилией на доске висеть.
В профкоме сказали, что исправят. На следующий день на первой же лекции вижу, направляется ко мне Ачаркан и по виду его чую, что опять что-то неладно.
- Кто, - говорит, - позволил мою национальную фамилию портить и издеваться над ней? Ты же обещал сходить и исправить?
- Я и ходил, еще вчера. А в чем дело?
По его злому виду я понял, что больше вопросов задавать не следует, и через три ступеньки помчался к доске. Новый русифицированный (по меткому выражению Димки Игнатьева) вариант  его многострадальной фамилии звучал так: АГАРКИН. Ну, бегу в профком.
- Что же вы, ребята, над человеком издеваетесь, - говорю, - некрасиво!
А они только хохочут. Нашли, где ошибки сажать! Опять обещали исправить прямо сейчас. Через одну лекцию мимо меня прошел Ачаркан и то ли выругался, то ли пробурчал что-то. Я без слов пошел взглянуть на доску. Там красовалось: АЧАР-ХАН.

Частенько бывали просто незначительные ошибки, неточности при чтении рукописных списков и пр.: Бывшев – Бивнев, Ситнин-Ситкин, Остроухов-Островерхов. Временами бывало и погорячее - когда нашего Голоульникова (студенческая кликуха Шкаф, очевидно за косую сажень в плечах) несколько раз назвали Голоугольниковым, это еще было ничего. Но один раз  его фамилию произнесли просто с каким-то двусмысленным подтекстом – ГОМОУЛОМИТОВ. Вероятно, это можно перевести как «уламывающий людей».


Любили поработать с нашими фамилиями и на военной кафедре... Особой изощренностью в этой области славился подполковник Жуковский, преподаватель гражданской обороны, или по-простому ГРОБа. Сам себя он с любовью называл - дедушка русской авиации. Горе было тому студенту, на кого пал его выбор. Сам-то он прекрасно помнил все фамилии своих подопечных, но слегка изменить их, было для него просто формой существования, самовыражения, а, может быть, и одной из немногих забав его пост-офицерской жизни.
- Белобородько, - обращается он к Андрею Двоеглазову.
- Я! - Лихо вскакивает Энди, вытягиваясь во весь свой двухсаженный рост.- Только, прошу прощения, моя фамилия Двоеглазов.
- Садытесь, Белоглазоу, толку от вас ныкакого.
В другой раз он повел всю нашу группу осматривать подземные казематы ГОЗНАКа, который находился совсем рядом с нашим колледжем, на предмет изучения образцовой организации гражданской обороны. Мы долго по ним лазили, смотрели систему воздушных шлюзов и многое другое. Выходим на поверхность, Жуковский и спрашивает:
- Ну, а кто мне тэпэр покажет оголовок? - Мы переглянулись, не знаем, что это такое.- Ищитэ, ищитэ. - Подбадривает он.
Мы все, как было  сорок с лишним человек, дружно бросились на поиски проклятого оголовка, обшарили весь двор, потоптали клумбы, но так ничего подходящего под это грозное название не обнаружили
- Ну, что, Джеросян, нашлы? - Наконец спрашивает он Серегу Джерояна.
- Виноват... осмелюсь доложить...никак нет..,.-  мямлит тот.
- Чэго-чэго осмелюсь? Гдэ это вы, Джеросян, набралысь такых неуставных вырожэный? - Не добившись ничего путного от Джерояна, он от него, наконец, отстает.
- Эх, вы, горе-оборонщики! - посмеивается  "дедушка русской авиации", - Вы же вокруг нэго стоитэ.. - Оголовком оказалась неприметная башенка во дворе ГОЗНАКа, кто же мог знать? Он, оказывается, используется для засасывания воздуха в подвалы.
Приходим, стало быть, обратно в аудиторию, и начинается разбор темы. Жуковский, сдвинув очки на кончик мясистого носа, выкатив глаза, загробным голосом  вызывает:
- Студэнт Балуууд, - тянет он.
Максим Балод встает и без пререканий (это слишком маленькое повреждение фамилии, чтобы на него реагировать) начинает описывать, все, что мы только что видели.
- Так-так, - мрачно бубнит Жуковский, - Какой еще вопрос нэ достаточно освэщен?
- Товарищ подполковник, - встает Андрей Климкович,- я считаю, что не достаточно освещена проблема оголовка.
- Нэ смэшно, Клымович, - парирует на иронию Жуковский, - И оставьте вы свой армэйский юмор.
Андрей это, очевидно, запомнил и уже через несколько дней прекрасно отыгрался. Правда и случай был подходящий.
Жуковский самозабвенно рассказывал об ужасах ядерной атаки воображаемого противника.
- А бомбочка-то, лэтит, пэтит...- Кричал загробным голосом он. - А у каждого малчыка и дэвочки на лямочкэ должна быт пришита бырочка, чтобы потом можно было найты или опознать. Вот, например,- Он испытующе смотрит на студента Виноградова, - На его штанишках бырочка: "Андрюша Виноградоу".
Сидящий за Виноградовым Климкович указывает на его джинсы и говорит:
- Виноват, товарищ подполковник, у него там  бирочка Wrangler.

Да, чего-чего, а юмора у наших студентов было не занимать. Отмечалось появление на лекциях “дедушки” и мертвых душ. Как-то раз, давая задание группе моих однокурсников, он сказал:
- Это дэлат пойдут, - тут он назвал несколько изрядно исковерканных фамилий, - и студэнт Мамедоу.
Мы все переглянулись с изумлением -  с такой фамилией у нас никто не значился.
- Ну что, нэт его, что ли? - он обвел мутным взором аудиторию. - Ладно, тогда Островерхоу.
Андрей Остроухов безмолвно присоединился к группе ожидавших ребят. Через несколько дней ситуация повторилась и мы вновь услышали загадочную фамилию.  Каково же было наше изумление, когда после немалых изысканий выяснилось, что под этим именем подполковник имел  в виду не кого иного, а нашего  Серегу Джерояна!  Но почему Мамедов? На это никто не мог ответить. 

Я бы не хотел, чтобы Вы подумали, что меня самого  эти искажения имен не коснулись. Наш второй преподаватель Истории КПСС – Скударь - меня величал не иначе как “студент Крапивских”. Как я уже говорил, предмет этот я не очень любил, и он отвечал мне тем же. Скударь это сразу почувствовал. Вспоминал он меня на каждом семинарском занятии.
- Что же Вы такое говорите, -  упрекал он кого-то за ошибку в ответе, - смотрите, даже студент Крапивских смеется! - Или - В этом Вы не правы, так даже студент Крапивских не скажет!


III


На военной кафедре вообще можно было услышать много забавного. Заметный вклад в наш богатый язык внес, например, полковник Грабарь. Он вел у нас “Финансовое хозяйство” (сокращенно Финхоз) и “Денежное довольствие” (сокращенно ДД). Мой друг Серега Ковалев записывал все его выражения на задних страницах секретной тетради по ДД. Исписал своим мелким почерком страницы три. Мы были с ним страшно удивлены и разочарованы, когда он в очередной раз получил свою тетрадь из секретки (секретной части кафедры) с вырванными последними листами. Кто мог туда залезть? А вдруг кто-то из офицеров кафедры? Серега даже какое-то время ждал репрессий, но их так и не последовало.
Я не меньше его оплакивал гибель этих страничек с изречениями, ведь больше такого подробного списка я уже не найду! Вертятся в памяти несколько жалких выражений и фраз и все.  Помню: вознаграждения за прыжки с парашютов; эти выплаты продолжаются полугодками;        и, пожалуй, все...  Неплохую  мысль полковник изложил нам на одной из последних лекций по Финхозу. Тема была «Экономическая работа в воинской части».  Грабарь рассказывал что-то о правильной нарезке хлеба для солдат в столовых. Тонкими ломтиками, а не положенным куском, а вдруг съедят меньше нормы? Потом он плавно перешел к казармам и ленинским комнатам.
- Вы, как начфины, должны следить за правильностью в расходовании средств и экономить их. Зачем всякие излишества? Все шторы надо купить зеленые, чтобы было однообразно и красиво! 
С падежами и согласованием слов он расправлялся безжалостно. На одной из лекций он говорит:
- А в лесах попадается вредная клещ инцифалитет. Очень опасная.
Летом 1978 года мы проходили сборы в лагере «Песочный» под Ярославлем вместе с Ярославским Военно-финансовым училищем,  Занятия велись прямо под открытым небом, под которым мы и спали в довольно дырявых палатках: очевидно, для поднятия боевого духа. В этих же целях, по-видимому, всем студентам с усами в первый же день приказано было таковые сбрить.
- Все зло - от усов, - пояснил ротный,
Так вот, в промежутке между занятиями, проходя лесом, полковник Грабарь нагнулся и что-то подобрал.
- А это - съедобная гриб-дождевик, - указал он на находку.
Я чистосердечно спросил:
-Товарищ полковник, а его что, жарят?
- Зачем жарят, его едят, - серьезно и невозмутимо ответил полковник.


1999


P.S. Теперь уже 40 лет спустя.. Вот летят годики наши...уххх...

Март, 2019