А. Глава пятая. Главка 2

2


     Народу на улицах было на удивление мало для выходного дня – возможно, сказывалась погода. Я шёл не спеша, с удовольствием вдыхая бодрящий воздух и пытаясь хоть ненадолго выкинуть из головы любые мысли. “Самое трудное – это вообще ни о чём не думать”, – сказал как-то Николай во время одной из наших велосипедных прогулок, когда мы отдыхали на склоне холма. Я согласился. “Но нужно ли это – ни о чём не думать?” Он усмехнулся: “Ты счастливчик, если ещё не испытал такую нужду”. “А ты – испытал?” Смольянинов смотрел вдаль, на голубую каёмку горизонта, и перекатывал во рту травинку. Ответил он не сразу. “Говорят, что пустота подобна смерти, – произнёс он чуть погодя. – Мне кажется, это не так. Пустота – это возможность жизни, это потенция, из которой может родиться нечто новое. Она всегда – надежда, надежда на заполнение. Освободить свой ум, сделать его пустым, как сосуд, выбросить все мелкие сиюминутные мысли – удовольствие. Иногда… иногда мне это удаётся, редко. Но такие минуты стоят стараний”. “Как же этого добиться? – спросил я, поворачиваясь к нему и стараясь поймать выражение его лица. – Мне случалось пробовать, но дольше нескольких секунд… В конце концов начинаешь думать о том, что вот сейчас ты ни о чём не думаешь”. Николай улыбнулся. “Секрет – в предельном сосредоточении, – сказал он задумчиво. – Тебе необходимо выбрать точку в пространстве и прилепиться к ней. Сфокусировать всё своё внимание на этой точке, чтобы ничего больше в мире не было. Не разглядывать, не оценивать её, а просто смотреть и смотреть. И тогда, если делать это регулярно, ты научишься. Мысли будут растворяться, улетучиваться. Нужно время и терпение, и не всегда будет получаться, редко будет. Однако награда велика”.
     Тогда, лёжа рядом с ним на мягкой траве холма, я в первый раз попробовал найти свою точку. Это удавалось мне лишь изредка, и то совсем ненадолго. И вот сейчас, медленно шагая в сторону центра, я решил попробовать ещё раз. Оказалось, что поймать точку на ходу – задача куда более трудная. Я как мог замедлял шаг, старался ступать по возможности более плавно, по-кошачьи пружиня ногами, дышал легко и старался не допустить подрагивания фокуса. Взгляд я сосредоточил на пространстве метрах в десяти впереди меня на земле и прилагал все усилия, чтобы воображаемая точка перемещалась вместе со мной и никуда не уходила. Полагаю, что вид у меня был довольно странный. По счастью, народу на улице было не так много, хотя однажды я даже толкнул одного прохожего, который довольно громко и грубо меня выругал. Усилия, прилагаемые мной, не прошли, впрочем, даром: необходимость постоянно напрягать глаза и держаться фокуса более чем что-либо другое отвлекла меня от каких бы то ни было мыслей. Вскоре я действительно ощутил свежую, холодную пустоту в голове. Казалось, что где-то забыли закрыть форточку, и возник настоящий сквозняк. Чем дальше я шёл, тем сильнее становилось эта иллюзия, и окружающий мир всё больше расплывался, становился призрачным, обложенным ватой. Я давно не чувствовал себя настолько свободно. Время остановилось, исчезло, не существовало ничего, кроме скользящей точки в десяти метрах передо мной. Я был подобен птице.
    Но действительность не намерена была мириться с таким положением дел. Не замечая ничего вокруг, я вышел уже на Храмовую площадь, и здесь столкнулся с реальностью в виде тянувшегося через тротуар шланга поливальщика газонов. Будь моя воля, следовало бы запретить такое беспечное отношение к ногам пешеходов. Не думаю, что существует подобного рода статистика, но не удивлюсь, если окажется, что по вине различных шлангов и проводов, лежащих в самых неподходящих местах, страдает больше людей, чем в других дорожных происшествиях. Так или иначе, но именно этот толстый, потрёпанного вида шланг и стал тем препятствием, о которое я споткнулся. По счастью, реакция у меня хорошая, иначе бы я непременно растянулся прямо на тротуаре в полный рост.
     Вторжение было столь резким и неожиданным, что в первые несколько секунд мне никак не удавалось вполне вернуться к реальности и осознать, что же помешало моему движению. Когда же я наконец понял это, фокус был безвозвратно потерян, а замершие мысли снова начали своё неприятное копошение под черепной коробкой. То было почти физическое ощущение – как если бы у меня в голове разворошили муравейник. Удовольствие, мягко говоря, сомнительное.
     Я поднял голову и увидел, что стою перед нашим Храмом. Мы в городе называем его просто Храмом, потому как он тут единственный и стоит на Храмовой же площади. В действительности он именуется весьма сложным многословным притяжательным, которое мне никогда было не запомнить. Храм красив, у него пять небесно-голубых куполов вытянутой формы, и весь он напоминает огромный белоснежный свадебный торт, несколько сплюснутый кверху и словно по ошибке поставленный посреди скучной мещанской площади. Красота эта, довольно экзотическая, не вполне соответствует моим представлениям о божественном пристанище. Я уже давно не посещал Храм. Маленькая церковь рядом с домом, как мне уже довелось отметить в самом начале этой истории, куда больше соответствовала моим вкусам. Сейчас, однако, я стоял неподвижно, любуясь этим торжеством архитектуры и совершенно уже забыв о шланге, змеившемся под моими ногами. Мне вдруг сильно захотелось хотя бы на минуту войти внутрь. Уличные часы невдалеке показывали до смешного мало времени. Выставка могла немного подождать. Я сделал несколько неуверенных, почти детских шажков (ноги мои ещё были словно из ваты) и теперь уже бесповоротно, безнадёжно споткнулся о злосчастный шланг и грохнулся лицом прямо в свежеполитый газон.