Витязь в барсовой шкуре

Витязь в барсовой шкуре

Сядьте вы, что с колыбели тех же судеб волю зрели.
   Вот запел я, Руставели, в сердце мне вошло копье.
   До сих пор был сказки связной тихий звук однообразный,
   А теперь -- размер алмазный, песня, слушайте ее.
 
   Тот, кто любит, кто влюбленный, должен быть весь озаренный,
   Юный, быстрый, умудренный, должен зорко видеть сон,
   Быть победным над врагами, знать, что выразить словами,
   Тешить мысль как мотыльками, -- если ж нет, не любит он.
 
   О, любить! Любовь есть тайна, свет, что льнет необычайно.
   Неразгаданно, бескрайно светит свет того огня.
   Не простое лишь хотенье, это -- дымно, это -- тленье.
   Здесь есть тонкость различенья, -- услыхав, пойми Меня.
 
   Кто упорен в чувстве жданном, он пребудет постоянным,
   Неизменным, необманным, гнет разлуки примет он.
   Примет гнев он, если надо, будет грусть ему отрада.
   Тот, кто знал лишь сладость взгляда, ласки лишь, -- не любит он.
 
   Кто, горя сердечной кровью, льнул с тоскою к изголовью,
   Назовет ли он любовью эту легкую игру.
   Льнуть к одной, сменять другою, это я зову игрою.
   Если ж я люблю душою, -- целый мир скорбей беру.
 
   Только в том любовь достойна, что, любя, тревожно, знойно,
   Пряча боль, проходит стройно, уходя в безлюдье, в сон,
   Лишь с собой забыться смеет, бьется, плачет, пламенеет,
   И царей он не робеет, но любви -- робеет он.
 
   Связан пламенным законом, как в лесу идя зеленом,
   Не предаст нескромным стоном имя милой для стыда.
   И, бежа разоблаченья, примет с радостью мученья,
   Все для милой, хоть сожженье, в том восторг, а не беда.
 
   Кто тому поверить может, что любимой имя вложит
   В пересуды? Он тревожит -- и ее, и с ней себя.
   Раз ославишь, нет в том славы, лишь дыхание отравы.
   Тот, кто сердцем нелукавый, бережет любовь, любя.
 
   Той, чей голос -- звон свирели, нить свивая из кудели,
   Песнь сложил я, Руставели, умирая от любви.
   Мой недуг -- неизлечимый. Разве только от любимой
   Свет придет неугасимый, -- или, Смерть, к себе зови.
 
   Сказку персов, их намеки, влил в грузинские я строки.
   Ценный жемчуг был в потоке. Красота глубин тиха.
   Но во имя той прекрасной, перед кем я в пытке страстной,
   Я жемчужин отсвет ясный сжал оправою стиха.
 
   Взор, увидев свет однажды, преисполнен вечной жажды
   С милой быть в минуте каждой. Я безумен. Я погас.
   Тело все опять -- горенье. Кто поможет? Только пенье.
   Троекратное хваленье-- той, в которой все -- алмаз.



С той поры томлюсь всегда я. Мысль о нем, не уставая,
   Жалит, жалит, точно злая быстролетная оса.
   Знаю я, что ты из смелых. Так ищи его в пределах.
   Всей земли -- до тучек белых, что восходят в небеса.
 
   Сердце в чувстве сердцу радо. Хоть меж нас была преграда,
   Но без слов, лишь силой взгляда, увидала ясно я,
   В одиноком отдаленьи, что в любовном ты плененьи,
   Что горишь в изнеможеньи, и дрожит душа твоя.
 
   Видим зорко мы друг друга. Будет мне твоя услуга
   Точно витязю кольчуга, -- и к тебе идет она.
   Ты ведь витязь несравненный. И, любя, ты любишь, пленный.
   Витязь тот -- твой брат забвенный. Мысль искать его должна.
 
   Ты любовь мою удвоишь. Скорбь мою ты успокоишь.
   Злого демона укроешь. И фиалками маня,
   Свеешь розы, расцветишься. И потом ты озаришься.
   Лев, ты к солнцу возвратишься, встречу, встретишь ты меня.



  Я писал: "Заря Златая! Луч твой, в сердце упадая,
   Поразил его, и, тая, смелый дух попался в плен.
   Я безумен, я тоскую. И, зарю узнав златую,
   Чем уважу я младую? Что я дам тебе взамен?
 
   Помирал совсем я прежде, смертный сон склонялся в вежде.
   Ты велела быть надежде. Я на верном берегу.
   Не тону в морях несчастья. Ты являешь мне участье.
   Я ношу твое запястье. Чем явить восторг могу?
 
   Но в горении порыва вся душа моя правдива.
   Ткань, которая красива, ты хотела получить.
   Плащ еще такой же шлю я. И вздыхая, и тоскуя, --
   Не покинь, приди, -- молю я. В мире мне кого молить?"



Мы вошли к ней осторожно. Были скромны, как возможно.
   И уважили неложно. "Солнце, ты нас здесь сожгла.
   Чем твоим помочь нам ранам? Месяц бледный с тонким станом,
   Стала в грусти ты шафраном, а рубиновой была".
 
   Но не слушает, не слышит. Роза сжалась, только дышит.
   Змеи врозь она колышет. Отвернулся пышный сад.
   Тени шествуют в зеленом. Солнце, в сумраке спаленном,
   Затемняется драконом, не роняет зорный взгляд.
 
   Уговаривали тщетно. Та пантера безответна.
   В гневе, -- это нам заметно, а причины никакой.
   Мы все то же и сначала. Ничего не отвечала.
   "Я не знаю, -- лишь сказала. -- Дайте мне побыть одной".
 
   Так мы с нею там сидели. Уговаривать нет цели.
   И напрасно там скорбели. Как душа тут быть должна?
   Мы лишь кротко прошептали: "Будь спокойна, без печали".
   Ей плодов каких-то дали, но не стала есть она.


Говорит рабу златая: "Кто узнал, что я живая?
   Отыскать меня желая, хочет кто прийти сюда?"
   Тот ответил: "Я дерзаю отвечать лишь то, что знаю.
   Нет тоске конца, ни краю, с дня, когда ушла звезда.
 
   С сердцем, копьями пронзенным, по ночам, с тех пор бессонным,
   Фатьма плачет, повторенным током слез поит моря.
   О тебе ей весть я прежде приносил. Но путь к надежде
   Был закрыт. Усталой вежде лишь теперь зажглась заря.




Без тебя не будет солнца, ибо ты частица солнца.
   Здесь есть светлое оконце. В зодиаке светит Лев.
   Там тебя я видеть буду. Там прильну к тебе, как к чуду.
   В смерти эту жизнь избуду, и зажгусь тобой, сгорев.
 
   Смерть уж больше не страшна мне, коль в тебе она дана мне,
   В сердце я, как в крепком камне заперла мою любовь.