Глава 3. Теряя равновесие

Яркий, солнечный день, когда я встречаюсь с ней на обед. «Николетта» ближе к нашим краям, я об этом не подумал. Да еще на двенадцать «рандеву» назначил, рань-то какая, вот дебил. А она пока еще доплетется сюда.
Все-таки, наверное, она придет с Европы, а значит, иду ей навстречу на Театральную. Не знаю, почему, но у меня изо всех сил лупит сердце, как у девочки-школьницы перед первым в ее жизни «кафе-мороженым». Если можно так сказать, это же наша первая встреча. Нет, реально, у меня все пылает, и я останавливаюсь у фонтана, ловлю брызги и бросаю себе в лицо. Лучше.
Я и сегодня особо не выпендривался перед зеркалом. Просто вместо футболки надел рубашку с коротким рукавом – все. Волосами как раньше не занимался, так и сейчас не стал. Короче, пока я там плескаюсь в воде, у меня успевает сформироваться комплекс неполноценности, и я сначала пялюсь в зеленоватую воду в фонтане, а потом, не доверяя отражению, в фотоаппарат на сотке. Да все вроде как обычно. А как это? - свербит у меня внутри. А я ей как вообще?
Так, роста среднего (для мужика), ноги, по-моему, кривоваты, телосложения спортивного – хотя бывало и поспортивней, что-то я расслабился за этот год, то дисс, то переломы эти гребаные. Нет, надо срочно за себя браться.
Волосы темные, стрижка из серии «попрактичнее», то есть, покороче. Спереди какое-то подобие челки, ну, глаза там – глаза, как глаза, голубые или серые? В паспорте написано, что голубые. Нос – тьфу ты, черт, ну как его опишешь? Нормальный нос. Не курносый, не орлиный – прямой, что ли? Конопушки, черт бы их побрал. Не только на лице – на всем теле есть, на спине -  особенно. Помнится, парился когда-то из-за них, но недолго. Так, рот. Ну, такой… прямой, не бабский – и порядок. Подбородок резкий, кажется? Мужественный? Джеймс-хренов-Бонд. Сам с себя ржу и вижу, как на щеках появляются ямочки. А, да, точно. Забыл про них. Кажется, бабье от них прется?
- Ну и что там пишут? – слышу над ухом негромкий насмешливый голос, самый мелодичный, самый приятный в мире, самый что ни на есть услаждающий мой слух. Поднимаю голову и сквозь струи фонтана вижу Оксанку – она, как и вчера, на велике, как раз с него слезает. Взгляд у нее какой-то странный. Кажется, она тоже только что смотрела в мою сотку? И что там нашла?
Е-мое. Сегодня на ней черная юбочка-клеш, коротенькая, блин, гораздо выше коленок. И ножки теперь кажутся вообще до шейки, а на ножках-то… черные туфельки во-о-от на таких каблучарах. И как она только в них приехала? Сумасшедшая. Я видел такое и раньше, чтобы на шпильке на велике – у нас тут как только не выеживаются, но чтобы так, вблизи. Вот хохмы. Это она что – передо мной так выпендривается? Мне это кажется и забавным, и трогательным одновременно. Но вообще, один уже вид ее, как она катит рядом со мной велосипед в этой юбчонке и этих туфлях конкретно заводит. Коза, выходит, не ошиблась. Вот только попку в юбке такого фасона не видно совсем, и я тайком скулю по ней.   
В «Николетте» мы болтаем обо всем и ни о чем. О личной жизни она не говорит, а я пока не спрашиваю. И все-таки мне хочется узнать, чем и как она связана с этим городом, ведь привел же он ее ко мне. В ответ на мое: «Рассказывай…», - на которое и сам ненавижу отвечать, но ей говорю нарочно, она пожимает плечами.
- Живу. Работаю. До того, как перебралась сюда, дипломную написала. Стажировалась в Штатах. Все.
- Да про Штаты-то я помню – мы же переписывались с тобой тогда. Фотки твои до дыр засмотрел.
- Правда? – смеется.
Вогнал ее в краску, надо же. Розовые щечки идут ей, а меня заводят. Как и все в ней.
- Еще как. Только потом почему-то некоторые перестали писать мне. Случилось что-нибудь тогда? – она потупляет глаза, молчит.
Не хочет говорить. Значит, не Анушка-хакер тогда все мне подорвала. Вот уж не знаю, как вообще возможно, но чувствую, что она в этот момент тоже подумала об Анушке.
- Расскажи лучше о себе, - просит она, смиренно поднимая на меня глаза.
Внезапно до меня доходит, что она впервые, включая нашу вчерашнюю встречу, задает мне вопрос обо мне. И так же внезапно я понимаю, что она боится услышать от меня что бы там ни было. Но, видимо, решила, что рано или поздно спросить надо, вот и спрашивает. Это же так очевидно. Она вжалась в стул, глаза распахнуты, дыхание затаила.
А меня вместо радости от такого интереса к моей персоне прошибает какое-то невиданное доселе озорство. То ли мне хочется подшутить над ней, потому что шутить и наблюдать за тем, как она дрыгается - это зверски приятно и будоражит. То ли я решаю устроить ей проверку. Как она ко мне относится и будет ли отстаивать меня, если понадобится? А то я тут, видите ли, ночи не сплю и все такое.
И вот в ответ на ее просьбу рассказать о себе говорю:
- Да нормально все. Мы неплохо устроились здесь. Живем теперь, тоже работаем.
Каково, а? Само по себе уже четко. Но тут вдобавок еще и звонит рабочий, мне неловко, и я спешу вырубить его. И тыкаю в него. И Оксанка видит на обоях фотографию Анушки. Трубец.
Вот. Так мне, уроду, и надо. Признаться, с Анушкой – это действительно лажа. Но сказать, чтобы я особо расстроился, тоже нельзя. Ведь как трогательно она меняется в лице, взгляд ее тухнет, опускаются плечи. Она печальна, расстроена. Да, она еще раньше успела заметить эту злополучную фотку. Она так и знала.
Но тут моя бедная, бедная, бедная моя девочка спохватывается, понимая, что слишком уж обнажила передо мной свои чувства. Нет, прятать их надо, прятать поскорее, запихнуть куда-нибудь поглубже, чтобы не потерять лица.
И она надевает свою маску, которую я уже видел на ней. Да, ту самую. Теперь внешне она уже спокойней, видимо, сказала себе, что, мол, Андрей, это бревно бесчувственное, все равно ничего не просек, и она не спалилась. Что она – большая девочка и справится.
Но что же ты – услышала звон и не знаешь, где он, а спросить боишься. Ну спроси же, с кем это я здесь живу. Кто та девушка на обоях. Не можешь? Трусишка… А ведь надо же все разъяснять. Но она мысленно уже похоронила нас - или что она там в себе лелеяла? Да, похоже, эта встреча начинает порядком тяготить ее.
А я даже не понимаю, что чувствую сейчас. Радость, что не безразличен ей. Досаду, что она так быстро дает мнимым, выдуманным трудностям одолеть себя. Что принимает любой удар и даже не борется. А ведь как раз о нас речь. Наша, на хрен, судьба решается. Ну, я-то для себя уже все решил, допустим, но она об этом не знает. А как же все остальное, что было вчера, сегодня? Тебе пальчик показали, и ты повелась. Да, в чем-то ты изменилась, факт. Повзрослела. Поумнела. Похорошела. Но в чем-то – все та же угрюмая девочка-подросток, привыкшая не понимать удары судьбы, а принимать их. Вестись на них и подставляться. Глупышка. Сла-а-а-абенькая ты какая совсем, думаю. А слабеньких вообще-то поддерживать надо, тем более, если хочешь жить с ними.
И все-таки - заигрался я слишком. Ее расстройство – и боль? – прямо опьяняют, захватывают, поэтому и разъяснять все не спешу. Сижу, наблюдаю за ее терзаниями, коих теперь и не видно невооруженным взглядом. Вот актриса. Как играет, а. Маска ее – вообще высший пилотаж. Даже заговорила опять о чем-то левом – не о нас, нет, показывает мне через дорогу на какое-то здание в стиле модерн, выглядывающее из-за магнолий:
- А у нас там позавчера сайнинг был, там нотариус. У него в офисе временная выставка картин из одной галереи из Бад Китца. Художник изобразил параллельные миры в сценах из детских сказок.
У самых лучших актеров бывают если не провалы, то обстоятельства. Как руки-то дрожат. Впору прекратить эту комедию, пока она не превратилась в трагедию, но я слишком погружен в игру на тонких струнах ее ранимой души.
- На, попробуй. Здесь она неплохая, - кладу ей на тарелку кусок своей пиццы с пармской ветчиной и рукколой, а то у нее там только салат. Она удивленно смотрит на меня. -  Ешь, ешь. Тебе питаться надо, а то - вон… - киваю на ее тарелку.
- Да нет, я люблю салат. Правда. Ну… - она мнется, - …и еще поесть вкусно… и много… тоже люблю. Страшно люблю. И поэтому…
- …и поэтому ешь салаты. Да?
Она улыбается и утвердительно кивает.
- Нет, я пытаюсь заниматься чем-нибудь, - говорит она, жуя. - Вкусно? – спрашиваю. Вместо ответа она поднимает большой палец. - Но среди недели времени нет абсолютно. А на выходных я все так же через неделю к родителям езжу.
А на другую неделю? К его родителям? Чего это я. С чего взял, что он в ее жизни вообще существует. Затягивает эта игра, нет слов. Нервы щекочет.
- Где ты живешь?
- Возле Центрального Зоопарка.
Не-е-ет, хватит с меня уже этих глюков. Где тут скрытая камера? Может, скажешь еще, что тебе мои окна видно? Хотя зоопарк большой и неравномерный, как огромное, расплывшееся пятно.
- Верраштрассе знаешь? Это такая красивая-красивая улица-аллея, кое-где дома старинные, с одной стороны.
- Знаю, конечно. Она и правда красивая.
Нет, не видно. Не видно ей оттуда моих окон.
- Да, правда ведь? Деревья такие старые, огромные растут по обе стороны, даже небо закрывают. Там я живу.
- Одна?
На тебе, говори теперь. Теперь меня колбасит. А она в замешательстве. Но быстро находится.
- Нет, я комнату снимаю с одной теткой в ее съемной квартире.
- Да ну. Студенческий вариант.
- Ну да, но мне больше не надо. И деньги тратить на чужое жилье неохота. Лучше откладывать.
Я смеюсь и одобрительно киваю. Я чрезвычайно одобряю, что она не живет, например, с каким-нибудь пентюхом.  И все-таки, это еще не значит, что у нее такого пентюха совсем не имеется. Здесь или где-нибудь далеко отсюда.
- Скупердяйкой меня считаешь, - улыбается.
- Нет, бережливой просто. А это хорошо. Здесь и две штуки на жилье можно в месяц тратить, а смысл? Лучше поднапрячься, а потом свое приобрести.
- Вот и я так думаю. Хотя папа давно за меня решил, что мы себе дом построим. Или он нам его построит, если у моего мужа, кишка тонка окажется.
Видел ли я «Звонок»? Видел. Помню ли ту сцену с девочкой в углу, когда, мать их, ну ни музыка, ни камера, ни герои, ну ничего, сука, не предвещает, а потом вдруг - бля-а-а-а, вот тебе в морду, вот тебе – измочаленное телкино лицо, будто паяльником поработали, посмотришь – отлить охота? Помню. Похожи ли ощущения от вида той сцены на то чувство, что у меня сейчас, когда слышу о ее муже? Похожи.
- А кто он? – только и нахожусь, что спросить. В горле моментально пересохло.
- То есть? – она равнодушно ковыряется дальше в своей тарелке.
- А кто твой муж? – спрашиваю одними губами.
Она жует, словно не слышит, задумалась.
- Оксан?
- А?
- Муж твой, - спрашиваю, - кто?
- Чего? А… Да нет. Никто. Это в смысле – если когда-нибудь.
Мне это сейчас только кажется или эта коза беззвучно надо мной смеется? Типа, попробуй ты теперь, каково. Проучила.
Нет, не смеется вроде. По-моему, она вообще не вникла, что я только что смеялся над ней. Усиленно думает над чем-то. Продолжает так же за чистую монету принимать мои намеки. Только повеселела немного. Поела хоть. Вон, руки больше не дрожат. А у меня секунду назад чуть дрожать не начали. Черт, отлегло аж. Так, пора с этим кончать. Я эту тупую игру затеял, мне и разруливать. Хоть и нравится управлять ходом событий.
Но Оксанка – существо мало предсказуемое. Очевидно, теперь в ее труднопонимаемой голове возникло решение, что управлять ходом этих самых событий будет она. Потому что внезапно она – ну очень уж демонстративно – смотрит на часы, потом тыкает в БлэкБерри и палит:
- Слушай, мы с тобой тут уже два часа сидим, а мне в офис пора.
Хочет подозвать официанта -  ну конечно, еще заплатить за себя сама собирается, как любая уважающая себя эмансипированная зараза. Да, тут же все равны. И условно зарабатывают одинаково. Я к этому привык, и это давно не кажется мне странным, но в случае Оксанки я решаю, что лучше удавлюсь.
Откинувшись назад, говорю:
- Что ты, я тебя угощаю. Ради нашей встречи.
- Спасибо. Очень мило с твоей стороны. В следующий раз – я, - доброжелательно так, по-дружески, без тени подкола, ну не сучка ли. 
Недовольно сверлю ее взглядом, наблюдаю, как она поднимается из-за столика и даже не поднимаюсь вместе с ней. Иди-ка ты. Иди-ка в театр и играй там, посылаю ее мысленно.
- Ну ладно, было очень приятно встретиться и поболтать с тобой. Как-нибудь обязательно повторим, - все та же милая улыбка.
Вот только я не улыбаюсь ни хрена. Не отвечаю на ее прощание. Смотрю на нее исподлобья, пристально, мрачно. А она это видит и все отлично понимает, и ее поведение из-за этого вызывающе-наиграно. Нормальная баба уже давно прекратила бы валять дурочку, да не начинала бы даже. А эта – гляди-ка, до последнего гнет. До конца. Упрямая.
Когда она выходит уже, мне остается только пыхтеть да головой качать. Я быстро расплачиваюсь и ломлю за ней. Должна же хоть у одного из нас быть хоть капля здравого смысла, а то следующий ее заскок уведет ее от меня куда-нибудь на Луну.
На улице я вижу ее спину, она уже села на свой велик и трогается с места. Уедет же сейчас, коза.
- Оксана, - зову ее настойчиво, укоризненно. – Ну Оксана. Ну посмотри на меня. Повернись ко мне, ну...
Она резко вздрагивает, поворачиваясь на ходу. У меня мгновенно все внутри переворачивается, когда вижу слезы у нее на глазах. А голос мой застал ее врасплох, руль в ее руках дергается, велосипед соскальзывает с бордюра, и она теряет равновесие. Как быстро я ни подскакиваю к ней, все же не успеваю поймать, и она грохается на землю, вместе с ней, на нее - велосипед. К нам сразу подскакивают какие-то прохожие, предлагая помощь, но я орудую сам, тем самым четко всех разгоняя. Да уж. Сам заварил, сам расхлебывай.
- Живая?
- Типа…
Поднимаю ее на ноги:
- Ой… ступить больно…
Ногу до крови расцарапала. Ушибла, может.
Беру ее на руки:
- Голова? Головой не ударилась?
- Вроде нет.
Проверяю, нет ли сотрясения. Ну, блин, дает.
То, как она упала, испугало меня, но вместо того, чтобы вымещать на ней свой стресс укоризненными возгласами, я утапливаю его в себе, жестко на себя наезжая: «Твоя работа, гад. Из-за тебя, урод. Посмотри, что натворил с девочкой. Кровищи теперь. Ногу изодрала. Как бы перелома не было. И до слез довел. Придурок».
Я сажусь на корточки с ней на руках, осматриваю ее всю – нет ли еще где-нибудь чего-нибудь. Слезы у нее высохли уже. Не от боли ревела – я ее знаю, от боли не плачет. Ну, и испуг еще, конечно.
- Так, давай ногу твою посмотрим.
Снимаю с нее эти чертовы каблуки, не обувь – так, издевательство одно. Кто их только выдумал. Осторожно трогаю, двигаю ее ногой. Ушиблась, вывернула может. Перелома, вывиха нет вроде - мне ли в них не разбираться. Хотя, черт его знает.
Выдыхаю, словно паровоз. Замираю, с поникшей головой тихонько глажу ее ногу, потом смотрю на нее с безнадегой:
- Оксанка… Ну как же так можно, скажи мне… Что делаешь, а?..
Она робко что-то бормочет, будто не понимает, о чем я. Но я только рукой на нее машу, прижимаю к себе и продолжаю, словно сам с собой беседую:
- Дёру опять… в который раз уже… ну сколько ж можно мне за тобой бегать…
Чувствую, как она напрягается в моих руках.
- Ну если недопоняла чего, то надо же спросить или нет?.. – не удерживаюсь я.
Она робко поднимает на меня глаза и смотрит в мои, пытаясь понять, о чем это я. А меня знобит от прилива нежности к ней. Я-то тоже хорош – как выкрутился, гад. Недопоняла, ага. Сам же все замутил, но не хватает мужества все честно перед ней развернуть, мол, прикалывался просто.
Я еще раз тихонечко ее сжимаю, сжимаю ладонями ее ладони и силюсь ей улыбнуться, хотя меня колотит. По ее просьбе тянусь за влажными салфетками у нее в сумочке, и она отирает ими ногу.
- Так, надо, чтоб тебя осмотрели. К врачу отвезти?
- Нет, давай сначала в офис. Ты не торопишься никуда?
- Тороплюсь, естественно, - сердито передразниваю ее я. – А ты меня задерживаешь. Так, на велик садись, а я тебя покачу. А эти… - яростно потрясаю ее туфлями. - …ладно, в мусорку не будем – в корзину к тебе положим. Вот как можно в таком ходить, а? – негодую. – Нельзя было хоть на улицу надеть что-нибудь поудобнее? – качу ее на велосипеде, обхватив ладонями ее руки, которыми она держится за руль, свесив босые ноги.
- Да ла-адно тебе… - уныло бормочет она. – Это ж в Нью-Йорке только в кроссовках на работу ходят под деловой прикид.
- Не знаем, не бывали! – режу.
- А где у тебя был вальштацион? – вдруг спрашивает она меня.
- В Эдинборроу, - отвечаю ей лаконично.
- Серьезно? В Шотландии?! Да ты что! – восхищенно восклицает она, вдруг напрочь забыв про свою ногу. – Там же замок Инвернесс недалеко!
- Рядом совсем, - киваю я.
- И ты его видел? Видел Инвернесс?
- Видел. Специально смотреть ездил. И – да, там реально офигительно красиво, - охотно подтверждаю ей. – И в замке, и в Эдинборроу, и в самих Лоулендс…
Она в восторге:
- Вот это круто! Как же ты вообще додумался делать вальштацион именно в Шотландии?
- Давно хотел. Одна моя… знакомая надоумила. Сказала мне, что мечтает там побывать.
Пристально смотрю ей в глаза. Интересно, помнит она или нет? Как воспримет?
Помнит, конечно. И она потрясена, да что там – в остолбенении. Не может поверить, что наш с ней разговор тогда, в парке о какой-то книге, которую она тогда читала, настолько врежется мне в память, что я спустя много-много лет поеду именно туда, в те края и только потому, что она мне так сказала. Она переваривает это открытие почти дрожа, а я дрожу вместе с ней, упиваюсь ее волнением и спешу подлить масла в огонь:
- Я именно там, в Шотландии нарыл тему для дисс. Так что заслуга в том, что я теперь доктор, справедливо принадлежит именно ей, этой знакомой, - и опять напряженно на нее смотрю, буравлю ее взглядом.
Она раздавлена почти. Мои слова и то, что она что-то, нет, многое для меня значит, сваливается на ее плечики этаким грузом, она склоняет под ним голову и едет молча, переваривая давящую ее информацию. А я утвердительно киваю и решительно везу ее дальше, еще крепче сжимая ее руки. То-то. Поняла теперь? Сиди там у меня и не пикай. Моя теперь – и точка.
Пересекаем Театральную, потом едем через парк и по Европе. Я не спрашиваю у нее адреса, везу ее наугад, а она пока не поправляет курса. Она погружена в раздумье. Вдалеке уже пересечение Европы с Нюрнбергским, и яркое солнце огненными снопами режет нам глаза из зеркальных стен Свисс-банка. Неужели надо ехать еще дальше? Я еще не признался ей, что недавно почти «довел» ее до работы, оставив это пока себе, как персональную тайну. Но серьезно, здесь остается только одно здание слева на углу.
Мы направляемся к нему, и вдруг один из многочисленных чуваков в костюмах с галстуками, спешащих нам навстречу, высокий такой, с темными вьющимися волосами, останавливается, пораженно глядя на Оксанку:
- Привет, - потом переводит взгляд на меня.
- Привет, - отвечает ему она.
- Привет, - говорю и я нехотя.
Это еще кто? И чего он так затрепыхался?
- Что случилось?
А что, так не видно?
- С велосипеда упала.
- Ты в порядке?
Да в порядке, она, урод, в порядке. Задолбал. Не видишь, что ли – о ней есть кому позаботиться.
- Да, все нормально. После работы к врачу поеду. Слушайте, вы же незнакомы, - говорит она нам.
- Нет, - подтверждаю я радостно и врубаю свою дежурную радужную улыбку «для деловых встреч». – Андреас Эккштайн, - представляюсь, пожимая протянутую мне тяпку с Тиссо Баллад Пауерматик на запястье. У меня дома такие же, только с металлическим браслетом, а не с кожаным. 
– Бенедикт Мерц, - говорит он. Тоже мне, Папа Римский. Бенедикт, Бенедикт… Где-то я… Но он меня опережает:
- Андреас, ты же из Гринхиллз? Так мы с тобой знакомы по проекту Джуно? Мариус Эльтер - твой коллега?
А, вспомнил его. Нормальный чувак.
- Да, точно. Тогда ты – из Бергхаузен Клее? Тоже же из бэнкинг файненс? Это тебе Эль… Мариус Эльтер мои комменты для ауди… для TGTT перенаправлял?
- Да, мне. Интересно познакомиться вот так. Оксана, ты тоже в Джуно участвуешь?
Она все это время слушает нас, оробев.
- Нет, по счастью, - улыбается, словно проснувшись. – Слышала, какой у вас там бардак. Мне и своего хватает.
Вот как. Вот же как. 
- Кроме того, я слышала, что туда на сей раз включили только адвокатов, а юристов-экономистов вымели всех еще на начальной стадии.
Удивленно поднимаю брови. Но на мою реакцию никто не обращает внимания.
- Да уж, - говорит Мерц. - Хотя теперь, когда «грины» подключили Андреаса, мы хоть расслабились немного. Почитали марк ап кредитного договора и сказали между собой: «Ну наконец кто-то рубит тему.» Теперь и от мысли о сайнинге чесаться не так сильно хочется. Хотя после сайнинга проблемы только начнутся.
- Зная этот проект – вероятно, - соглашаюсь с учтивой улыбкой.
- Да. Ладно, мне пора дальше. Андреас, приятно было познакомиться. Давайте как-нибудь пообедаем все вместе.
- С удовольствием.
Потом он выражает надежду, что с Оксанкиной ногой скоро все будет в полном порядке и ей не придется долго ждать сегодня у врача.
Мерц уже давно испарился, а мы с ней стоим на широкой платформе возле входа в ее офис. Свисс-банк напротив, наискосы. Прямо под спускающимися к тротуару ступеньками вход в метро. А если очень поднапрячься, то и мой офис можно разглядеть по ту сторону парка и Театральной. Особенно из верхних этажей. В здании Бергхаузен Клее их одиннадцать, и оно так и называется: «Е-11». У нас в нашей ярко-бело-каменной башенке их двадцать семь, и все занимаем мы. Это наш главный филиал. А они – одна из немногих местных юридических фирм, не съеденных англосаксами. Что ж, город, ты меня размазал. Еще одно очко в твою пользу. И мне даже упрекнуть тебя не в чем. Ведь кричал же ты мне из высоток, чтобы я посмотрел? Кричал? А я, дурак, и не допер, что ты это серьезно.
- Так значит, вот где ты работаешь?.. – озвучиваю я свою мысль.
- Да. А я ведь даже за все это время не спросила тебя, где работаешь ты.
- Там, - тыкаю пальцем в зелень деревьев в парке.
- Да, поняла теперь, - улыбается она. – Так близко.
- Очень, - подтверждаю я, как можно глубже вглядываясь ей в глаза.
- А я ведь раньше тоже там работала. В эм-энд-эй.
Это уже карусель какая-то. Нет, молния. Прямо сейчас ка-а-ак шарахнула.
- Да ну? Долго?
- С год. Потом перешла к нам.
- И где же был твой кабинет?
- На восемнадцатом.
У меня в горле опять сухо. Поскольку в нашем отделе не хватило места, меня и еще кое-кого из банковско-финансового права разместили в эм-энд-эй. На восемнадцатом.
- Восемнадцать-восемь? С окнами на Театральную?
- Да, а как ты угадал?
- Теперь он - мой, - говорю ей с бьющим меня, словно молот, сердцем.
Я, болван, уже больше года сижу в том самом кресле, на котором совсем недавно сидела твоя попа. И у меня за это время ни разу ничего даже не шевельнулось. Я просто бревно. А разминулись мы с тобой всего на пару месяцев.
– Может, ко мне даже твоя сотка перешла?
- Нет. В Гринхиллз юристам-экономистам не давали соток. Это тут у нас равноправие. Хоть и не могу сказать, что я дико счастлива быть постоянно доступной.
Юрист-экономист, точно. Она уже упоминала. Как странно. Вот уж не подумал бы, что моя выпускница Федеральной Академии повернутых ботаников и лучшая корефанка двинутых физиков, мой Клубничный Ротик, моя отличница, мой книжный червячок будет работать юристом-экономистом, на должности столь низкооплачиваемой и пинаемой, но не менее впахивающей, которую партнеры в юридических фирмах откровенно ни во что не ставят, но держат и терпят потому, что эти юристы-экономисты своей дешевой рабсилой помогают создать впечатление, будто экономятся бабки клиента, накидываемые, однако, в другом месте.
Так вот почему поисковая система никогда не перенаправляла меня ни на наш сайт, ни на сайт другой «гроссканцляй», то есть «большой канцелярии» - или «лофермы», как назвали бы ее по-английски. Где-нибудь ее глазастая мордашка обязательно всплыла бы перед моим изголодавшимся взглядом, стань она адвокатом. А юристов-экономистов у нас в интернете не публикуют, вот какая штука. И как ее угораздило так странно устроиться? Но об этом я расспрошу ее потом.
- Так, ты долго собираешься на работе торчать? Нога не болит?
- Нет, вроде. Мне надо быстро ноут захватить, потом к врачу пойду.
- «Надо быстро ноут захватить» ей, - передразниваю ее я.
Это чтоб я за такую мизерную зарплату еще так убивался. Но вслух не говорю, обидится же.
– Так, я тебя здесь подожду, долго там не ковыряйся.
- Да? А ты что, меня к врачу везти собрался? – (тихо, робко так).
- А на это кто-нибудь другой претендует? – огрызаюсь.
- Н-нет.
- Ну вот и ладушки. А ну-ка, стань. Ходить можешь?
- Да. Ой!
- Так, поехали сейчас! Мозги не крути. Вон, опухло.
- Нет, не опухло. Несильно болит.
- Вот упрямая ты! «Несильно»! Ладно, довести тебя? Ты ж босиком.
- Ничего, до лифта только, а там, на этаже у нас ковролин. И у меня там есть другая обувь.
Не обращая внимания на ее протесты, тащу ее на руках к пропускной системе на входе, которую она разблокировывает карточкой, потом через турникет, потом осторожно ставлю в лифт на мраморный пол, отделанный тем же сортом мрамора, что и пол, и стены в фойе.
За последний год я уже успел побывать в нескольких офисах других „больших“, но не в Бергхаузен Клее. Тут потеснее, чем у нас, но мы ведь вошли через служебный вход. Ресепшн -  рядом, на другом конце полу-ротонды. У нас в Гринхиллз вход один и для своих, и для посторонних.
- До кабинета дотопаешь? Не далеко тебе? Так, ладно, на входе жду.
- Спасибо, - шелестит она покорно, с легкой улыбочкой.
- «Всегда пожалуйста».


***
Hanson – Dreamgirl
Ашиль-Клод Дебюсси – La fille aux cheveux de lin (Девушка с волосами цвета льна, фортепиано)


Андрюхин словарик к Главе 3 Теряя равновесие

Бад Китц - вымышленное название небольшого города повышенного уровня жизни неподалеку от места проживания Андрея
«большие» - также: «гроссканцляй» или «лоферм», здесь: собирательное для «большой канцелярии» крупной юридической топ-фирмы
бэнкинг файненс - Banking Finance, здесь: отдел по банковскому и финансовому праву
Европа - здесь: проспект Европы, вымышленное название одного из проспектов в бизнес-квартале, а также одноименной станции метро и парк Европы
«Звонок» - название фильма ужасов
Лоулендс - «низина», центральная часть Шотландии
Свисс-банк - «Швейцарский Банк», вымышленное название крупного банка
Тиссо Баллад Пауерматик - модель наручных часов эксклюзивной швейцарской марки Tissot, по-русски: Тиссо
Эдинборроу - правильно: Эдинбург, историческая столица Шотландии
эм-энд-эй - M&A, mergers and acquisitions, слияния и реструктуризации компаний, здесь: специализация по оказанию услуг в сфере M&A