объятия нового дня

     этот человек был очень тихим и молчаливым. особенно с чужими людьми. честно говоря, я не знал, были ли у него родственники или друзья, но чувствовалось, что он привык к молчанию и болезненному покою, при котором развивается чувство острого подозрения даже к самому себе. время от времени, он садился за стол и записывал короткие истории из своей жизни. чаще всего он писал карандашом, чтобы в случае чего можно было стереть и исправить слово или строку. так надёжнее -- меньше грязи на старых бумажных листах. да и к тому же, жизненные обстоятельства часто меняются, а история должна быть правдивой. всегда нужно иметь план бэ, если что-то случается. нужно быть осторожным к поступкам, а к своей жизни -- и подавно. так он часто говорил мне, когда мы общались. поэтому жизнь его шла размеренно и предсказуемо, и исправлять чаще всего было нечего.
       тем не менее, бумага накапливалась и постепенно вырастала в книжицу. страницы добавлялись одна за другой, одна за другой, одна за другой. и текст был везде примерно одинаков -- о распорядке дня, о частоте употребления пищи, о том, что хотелось бы успеть сделать сегодня и что можно отложить на завтра, о влиянии хорошего сна на жизненный процесс и тому подобное. сам же процесс начинался и заканчивался так, что трудно было отличить одно от другого, тем более -- через текст. всё это тянулось и тянулось практически бесконечность -- со времен... сотворения? да, он верил в бога и частенько молился про себя. в этот момент его губы слегка дрожали, взгляд испуганно окидывал помещение, а руки инстинктивно описывали над грудью что-то похожее на смазанное распятие. да, он определённо был богобоязным человеком, но никому об этом не говорил. сейчас религия -- это модно, но кто знает, что будет завтра, а? план бэ, помнишь? (здесь я очень хотел бы подмигнуть читателю, но, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что сие подмигивание могло бы оскорбить чьи-либо чувства -- возможно, даже астрономов, -- я удержусь от этого и возьму всё это лирически-юмористическое отступление в скобки) я не знал, в каких богов он верил, мы практически не разговаривали на абстрактные темы. но его план бэ работал круглосуточно -- совсем не оставалось места для плана а. так было до определённого времени.
       я относился к нему если не с уважением, то, по крайней мере, с интересом. наши жизненные пути пересекались часто, но часто -- это понятие, характеризующее наше общение с его позиции, с позиции затворника. мы встречались, когда было, что рассказать. брали кофе, оставались на скамейках в парке, однажды просто стояли зимой в углу двора и смотрели на свисающие сосульки с громоотвода над входной дверью в подъезд. а иногда я гостил у него дома -- именно тогда он давал прочесть мне свои рассказы. оттуда я и узнавал о том, каким был этот человек. как мне казалось, я узнавал довольно много.
       -- присаживайся, -- не то с трепетом, не то с гордым переживанием говорил он. я садился в кресло и ждал, пока он вернётся из соседней комнаты, чтобы дать мне в руки несколько листов с текстом, написанным от руки. в соседней комнате была его "творческая лаборатория", уютная, но при этом безжизненная. то, что надо. там стоял столик, за которым он писал стишки и прозу. стишки были плохими, но остальное...
       -- вот. я хотел тебе кое-что показать, дать кое-что почитать, -- скромно, но в то же время слегка суетливо говорил он вполголоса, а затем протягивал мне исписанную карандашом бумагу. -- если тебе интересно, конечно, -- добавлял он, замерев на секунду. я неизменно забирал из его рук всё, что было. мне казалось, что иногда у него появлялись строки, похожие на мои собственные. но одновременно с этим я ощущал полную чужеродность, отстранённость и довольно крепкое скользящее безумие в этих текстах. такая смесь интриговала, несмотря ни на что, поэтому я приступал сразу же.

"вагонетка тронулась, механизм жизни вновь принялся за своё. глаза открылись, и я увидел свою комнату -- стены, потолок, гардины, ковры и мебель. сколько раз я наблюдал их в любых условиях, но каждое утро они становятся чем-то другим, таинственным, незнакомым..."

       -- ты не хочешь чаю? -- почти сразу предлагал он, прерывая моё чтение.
       -- что? нет, я... спасибо. я просто почитаю, если позволишь.
       да, я хотел этот чёртов чай, но как бы заманчиво он ни настаивал, всё-таки ещё больше мне хотелось скорее прочитать писанину. ко всему прочему, нелегко было разобраться в почерке -- это был очень косой, летящий рельеф. часто нельзя было отличить 'н' от 'п'. вообще, многое было не отличить. да, это был почерк безумца. я читал медленно, впитывая каждое слово.

"...сегодня я видел всё это как-то иначе, опять. через особую призму. даже завтрак не показался простым и мерзким. это варёное яйцо с хлебом и эта тыквенная каша. все цвета стали будто ярче, свет в окне -- острый, а каша -- огненно-оранжевая, как жилетка работника горэлектротранса. очень удачное сравнение, ха! у меня будто кружится голова! а всё это потому, что..."

       -- ты правда считаешь, что это удачное сравнение? -- я взглянул на него поверх страниц с текстом.
       -- да. нет, ты о чём? -- до этого он сидел, уставившись взглядом куда-то в пол, но через эту позу был ощутим тяжёлый мыслительный процесс, происходящий с ним. за время, пока я прочёл один абзац, он успел улететь в свой мир с головой.
       -- ну, про жилетку? -- уточнил я.
       -- а, ну что ты, -- усмехнулся он в ответ. -- это я в шутку, разве не чувствуется? это шутка, я только в шутку так написал, -- вдруг он затараторил быстро, а потом так же быстро замолчал, и взгляд его снова опустился вниз. он скрестил руки на коленях и будто обмяк в своём небольшом диванчике, врос в него полностью. взгляд его потух, больше он не говорил. тогда я уставился в текст и продолжил читать.

"...а всё это потому, что на днях мне пришло письмо. и не просто письмо, а решение городского литературного совета включить меня в программу популяризации культуры города, а именно -- пригласить меня стать участником альманаха "Ручей"! для этого нужно собрать некоторые рассказы и отправить их на конкурс в комиссию совета, чтобы они решили их дальнейшую судьбу. вот подпись ответственного секретаря совета -- Булаенко Эм Эс. только сложно это для меня -- одновременно быть тем, кто видит мир во всех пяти измерениях и составлять какие-то подборки из рассказов, а потом иметь дело с редакцией, вбирая всю эту запредельную отравленную радость происходящего..."

       -- пяти измерениях? -- я не понимал, зачем эти преувеличения и сверхописания самого себя.
       -- да, конечно! их пять, -- он встал с диванчика и, расхаживая взад-вперёд, заговорил про лоренцеву метрику и евклидово пространство в классической механике, а после добавлял, -- но все физики и математики упускают важнейшее измерение, а именно -- потенциал действия. особенно с ним пересекается измерение времени. мы ведь никогда не знаем, что случится? но всегда что-то случается.
       -- и ты хочешь сказать, что  в и д и ш ь  это? -- саркастично спросил я. передо мной будто стоял откровенный сумасшедший. трудно было согласиться с ним, но все мысли его казались тогда реальными.
       -- нет, но чувствую это, как и время. мы ведь чувствуем, как оно идёт, как оно заканчивается, как оно живёт в нас. что ты думаешь, -- спросил он следом, -- об этом напечатают?
       -- не знаю, -- ответил я.
       -- я тоже, -- его голос прозвучал сдавленно. чувствовалось, что в глубине души он этого не хотел. придавая чудовищную значимость своим открытиям и вообще "знакам судьбы", он старался удержать всё при себе, считая, что это может нанести вред человечеству, а следом и ему самому. странная логика, странный ход мыслей, но почему же всё это держало меня до последней страницы своей сумасшедшей простотой и простым сумасшествием?
       я дочитал и отложил листы в сторону.
       -- всё? -- спросил он.
       -- да, -- ответил я, смотря в стенку. его взгляд было трудно вынести. подозрительный и довольно холодный, но отдающий каким-то благородством того рода, которым я не обладал никогда. мне претило ощущение беспомощности перед этими глазами. он писал хорошо. мы оба это знали и оба не любили вдаваться в детали письма, а так же в хвалебные реплики. я выпил с ним чаю и ушёл. в голове вертелись строки, которыми заканчивался его рассказ -- "...и я чувствовал, что всё ещё нужен этому сраному миру". да, чудак, ты хотя бы это чувствуешь.

       следующая наша встреча состоялась через пару недель -- в городском парке. по странным стечениям обстоятельств, мы сталкивались в совершенно неожиданных местах, а парк -- место ожидаемое, поэтому, ничуть не удивившись друг другу, мы остановились, чтобы произнести приветственные речи.
       -- я должен рассказать тебе кое-что, -- вдруг тихо и быстро проговорил он, приблизившись ко мне. -- придёшь сегодня? с меня пиво.
       -- не вопрос, -- пожал плечами я. на самом деле, этот вечер я хотел провести наедине с книгами, но всегда что-то случается, когда дело доходит до книг. -- во сколько?
       -- в семь, -- и, кивнув мне, он быстрым шагом двинулся дальше.
       он жил в многоквартирном доме на пятом этаже. дверь в подъезд была сломана, поэтому открывалась сама по себе. на весь квартал это была единственная такая дверь без домофона. все это знали, в том числе, тамошние бомжи. иногда они заходили туда посрать, прямо в предбаннике на пол. сейчас было чисто, но общий запах, стоящий там, вызывал тошноту. я пришёл чуть раньше, где-то в шесть тридцать. со временем у меня всегда были проблемы, а расстояния преодолевались абсолютно по-разному. я нажал на дверной звонок. тишина. нажал еще раз. тишина.
       -- старина, открывай, -- я постучал в дверь.
       тишина стояла полная. внутри квартиры не было слышно ни звука.
       -- мать твою, чувак, да что происходит? -- я выходил из себя, так как думал, что он забыл о встрече и просто ушёл бродить по городу. я забарабанил в дверь сильнее. когда тишина воцарилась вновь, я подождал ещё две минуты, мысленно послал его в жопу и собрался уходить. но, развернувшись спиной к двери, услышал, как щёлкнул замок.
       -- живо, сюда, -- прошипел раздражённый голос.
       я развернулся и увидел его физиономию в проёме.
       -- какого хера ты... -- начал я, но он прервал меня.
       -- если ты сейчас не войдёшь, я закрою, -- интонация была нетерпеливой и даже слегка жалостной.
       я повиновался и вошёл.
       -- если ты думаешь, что мне нравится дышать пердежом твоего подъезда, стоя у тебя под дверью, то ты глубоко, сука, ошиб...
       -- садись сюда, мне нужна твоя помощь, -- сказал он, полностью проигнорировав мои возмущения. я ещё пребывал в достаточном раздражении, но послушно бухнулся в кресло с недоумевающим выражением лица. он протянул мне открытую бутылку пива.
       -- угощайся.
       -- спасибо. так что ты хотел?
       он начал в лоб. так же, как начинал, когда писал свои рассказы.
       -- меня хотят убить.
       -- что? -- я замер, так и не отхлебнув из бутылки.
       -- меня хотят убить к собачьим херам. потому что вчера я запретил им ссать здесь. их было пятеро -- четыре мужика и одна баба. она сидела прямо на площадке и пускала на пол, а они смотрели. потом один из них предложил зарезать меня.
       -- ну, это как раз сюжетик для твоей книги, да? -- попытался пошутить я, думая о том, что он хочет хохотнуть с моей реакции.
       -- ты не понял, я серьёзно, -- в его голосе были твёрдая уверенность и холодный страх. -- я сказал, чтобы она не ссала здесь на пол. и они пообещали вскрыть мне горло.
       -- и что ты собираешься делать?
       -- я написал в полицию.
       -- а я-то тебе чем помогу? -- здесь мне действительно было интересно узнать, каким особенным качеством обладаю именно я, чтобы помогать этому странному человеку бороться с кучкой гнилых. почему этот замкнутый тип выбрал меня? из-за того, что я мастерски чешу языком и читаю его рассказы время от времени? не то, чтобы я был трусом, но... какого лысого дьявола происходит?!
       -- если что-то случится со мной, -- медленно начал он, -- там, в соседней комнате, есть чемодан, -- его руки слегка дрожали, когда он поправлял воротник рубашки.
       -- я тебя умоляю, мужик, что ты несёшь, -- я чувствовал, как закипаю. передо мной будто сидел не тот писатель, к которому в голову приходили словосочетания типа  "яд радости в кровавом мире", а какое-то вялое  х у й л о  с помутнением рассудка. -- соберись! это просто бездомные, они никого никогда не трогали, и тебя не тронут.
       -- в этом чемодане лежат рукописи, которые для меня ценнее всего, -- он не слышал меня, но продолжал говорить, неотрывно глядя мне в глаза. -- не дай им пропасть, если что.
       -- послушай, я хочу...
       -- пообещай мне,  п о о б е щ а й! -- с особым ожесточением и отчаянием проскандировал он.
       -- это всё, что ты хотел мне сказать?
       -- д а.
       в этот момент мне удалось совладать с противоречивыми чувствами, охватившими всё мое существо. как бы там ни было, я видел в нём необычного и ранимого человека. и писал он неплохо. да и что вообще, к чёртовой матери, могло с ним случиться? это паранойя, бред, переутомление. не весть что, но простое обещание могло действительно помочь при таком обострении. я выждал несколько секунд паузы.
       -- хорошо, я обещаю, что твои рукописи не пропадут.
       чтобы понять всю степень его недавнего напряжения, надо было видеть, как расслабились мышцы его лица после этих слов. он встал, подошёл ко мне и обнял. это были неожиданные объятия.
       -- сейчас я пишу кое-что особенное, -- улыбнулся он мне после. -- если ты захочешь, вернее... если тебе интересно...
       -- да, интересно, Гер, -- ответил я.
       -- тогда... что ж, заглядывай как-нибудь через пару дней, я сам тебе прочту.
       -- да, до встречи.
       читать самому для Германа было чем-то новым. мне показалось, он стал другим, стал меняться на глазах. глубоко в нём дремало человеческое тепло. с этими мыслями я распрощался с ним, накинул верх одежды и поехал к себе домой.

       прошло четыре дня. с тех пор мы нигде не пересекались. что-то внутри меня аккуратно напомнило о нашем недавнем расставании, и я решил нагрянуть, купив шесть половин пауланера. когда я подходил к его двору, издалека меня привлекли разноцветные мигалки, какие бывают на крышах полицейских автомобилей, и звуки сирен скорой помощи. было много ментов на легковых, одна скорая и один джип, покрытый камуфляжной тканью.
       черт, что ещё произошло? вся эта братия столпилась как раз у того подъезда, в который мне нужно было войти.
       -- стоять. дальше нельзя, -- огромный коп преградил мне дорогу.
       -- что случилось?
       -- убийство.
       мысли смешались в моей голове. не может быть, дьявол, ёб твою мать. я во всём виноват, это я говорил ему, что всё обойдётся, а теперь мой плюгавый дружок с благородными глазами валяется у себя в квартире зарезанный... вот дерьмо, какое же сраное дерьмо! что теперь делать? я положил пакет с бутылками пива на землю и сел около подъезда на пол, опустив лицо в руки. наверное, я выглядел очень жалко, но мне было наплевать. я хотел только одного -- увидеть его. убедиться, что он мёртв. и узнать о похоронах. куда его теперь повезут? я действительно не знал, были ли у него родственники. и как вообще поступают в таких случаях?
       какое-то время я сидел, потерявшийся во всём. только недавно я обнимал этого человека, а теперь его нет. всё это так просто, но так непонятно человеческому уму. мне казалось, я чувствовал боль.
       вдруг изнутри подъезда донеслись звуки топающих ботинок. они приближались, слышались звуки толкотни и грубые рявкающие голоса ментов. даже после смерти человек недостоин уважения. как они с ним обращаются? вот чёрт, сейчас вытащат труп, закинут на тележку. я уже не был уверен, хочу ли я смотреть.
       дверь распахнулась внезапно. оттуда вышел широкий амбал в форме, а за ним Герман -- потрёпанный, помятый и по локоть в крови.
       -- Гер! -- я вскочил от изумления и удивления. -- Ты  ж и в?!
       его голова повернулась в мою сторону. глаза смотрели с ожесточённым восторгом, он тоже был рад меня видеть. он улыбнулся так, как улыбаются раз в жизни. следом за ним вышел еще один мент.
       -- что происходит? -- я рванул к ближайшему сотруднику. -- вы же сказали, убийство! это мой друг, мне надо поговорить с ним.
       -- ваш друг? тогда вы пойдёте с нами, -- из окольцованной территории вынырнул человек в костюме и, взяв меня под локоть, попытался увести к машине.
       -- я никуда не пойду, пока мне не дадут говорить с ним.
       -- вы будете свидетелем. нам нужно больше информации о преступлении. ваш друг -- убийца.

       да, в тот момент я не сразу понял, что произошло. при допросах и прохождении комиссии на предмет соучастия мне стало известно, что Герман забил бомжиху битой, заманив её в свою квартиру. он вырезал ей язык и провернул туалетный ёрш во влагалище по самую рукоять. пока она вопила и захлёбывалась кровью, соседи, естественно, позвонили в органы. и вот все в сборе. два дня назад из участка уже приезжали в этот подъезд. это был вызов самого Германа. ничего подозрительного обнаружено не было.
       я не мог ничего сказать на допросах и просто сидел перед этими человечками в костюмах, неразборчиво мыча или кивая головой иногда.
       после того, как комиссия составила его психопортрет и признала его невменяемым, я добился короткой встречи с ним через стекло его камеры в психбольнице, куда он был определён на ближайшие семь с половиной лет.
       выражение его лица не изменилось -- та же холодная сосредоточенность.
       -- ты пришел, -- сказал он тихо. улыбка пронзила его лицо. это была улыбка через усилие, словно некоторые мышцы его лица были парализованы.
       -- зачем, Гер? что ты сделал?
       -- я хочу жить, как все. я просто хочу жить, -- сказал он. -- как дела?
       я молчал. что говорят в таких ситуациях?
       -- ты достал мой чемодан? -- он напрягся, но лишь слегка.
       я продолжал молчать.
       -- скажи, ты сохранил мой чемодан?
       вдруг всё это потеряло смысл. он потерял смысл, я, рукописи, люди вокруг. всё остановилось, а мне стало погано от нахождения здесь, в этих стенах. я потратил столько времени, чтобы добиться встречи, которая ничего не изменяет и ничего не даёт. я убедился в том, что он не превратился в лютоволка или дракона. передо мной сидел человек, с руками и ногами. обычная плоть. ещё меня тошнило от того, что я пил третьи сутки подряд. ответ пришёл сам собой -- в лоб, как любил Герман.
       -- прощай, -- я встал и направился к выходу.
       он вскочил с места, что-то кричал. я уходил быстро и почти не слышал. разобрал только что-то наподобие "б л я д с к и й  сраный мир" перед тем, как санитары заткнули его рот кляпом и укололи чем-то сильнодействующим.
       через два месяца один из психов, которому удалось на время избежать принятия лекарств с подавляющим действием, поджёг больницу после вечерней трапезы. пока ехала служба спасения, многие не успели покинуть свои камеры или не сообразили из-за действия аминазина, где искать выход. в том числе и Герман. он сгорел заживо.
       в новостной ленте моего ноутбука обозначилась эта история. всех погибших причислили к мученикам, отпели и похоронили в одной большой могиле за местной церковью, сотрудничающей с лечебницей.
       за чемоданом я так и не вернулся. мне хватило его мемуаров. я сидел, обнявшись с бутылкой и книгой. было пусто. и я не чувствовал одиночества.

14. III. 2019