38. Злой полицейский и добрый полицейский

      Муха сидела на полу, прислонившись голой спиной к холодному камню.
      Из окошка-бойницы тянуло вечерней прохладой, сквозняк теребил упавшие на голые плечи, свалявшиеся и неизвестно сколько времени не мытые русые пряди.
      Таня мечтала умереть. Ведь с ней, обнажённой, голодной, грязной и до смерти напуганной, случилось страшное, но, как ни странно, не неожиданное, а, кажется, всю жизнь ожидаемое: девушку, никому не нужную, кинутую в каменный мешок и забытую, оставили наедине с самой собой. А с этой незнакомкой в конец запутавшейся переводчице было ну очень некомфортно!
      Конечно, дома Танюша могла сколько угодно кривляться, хохмить, притворяться и вообще играть – во взрослую и независимую, самостоятельную и самодостаточную... Стараться быть «улучшенной версией самой себя», как метко окрестила Мухину проблемку незабвенная психологиня.
      Так-так, неужели читателю кажется, что у Мухи нет проблем, и, уж тем более, проблемок? Или что попытка сбежать, спрятаться от себя – это и не проблема вовсе? Глупость, блажь и дальше по списку?
      Эх, вас бы туда – на каменный пол, да обхватить руками оболочку из стынущих на тюремном сквозняке кожи-костей, что только и прикрывает беззащитную душу… А вы говорите, нет проблем!
      Нет, Таня эгоисткой никогда не была. Эгоисты – это люди, которые чётко видят границы своего «Я», всячески холят его и лелеют, зорко следя, чтобы никто никогда на эти самые границы, упаси боже, не посягнул.
      А вот Муха своё «я» (именно так, с маленькой буквы) изо всех сил и весьма, надо сказать, удачно игнорировала (до поры – до времени). Просто это же так удобно и, чего уж, современно: покупать новую вещь, а не пытаться починить старую, заводить бесчисленных подписчиков, а не поддерживать отношения с настоящими друзьями, бежать от трудностей, а не пытаться их решить...
      Но в камере бежать было некуда. Сначала, правда, о трудностях-проблемах-недоразвитом-маленькобуквенном-«я» забыть почти удалось: нужно же было, в конце концов, помочь израненному гномовьему Величеству!
      Но когда, подвывая от жалости-страха перед совершенно жуткими ранами на мужском теле, Таня кое-как, насколько хватило медицинских знаний, почерпнутых на парах ОМЗ в универе и в программе Елены Малышевой, промыла их водой и, превратив королевское исподнее в изящную набедренную повязку, приложила кусочки оторванной от штанин ткани, и когда Вася, занявший единственное в номере люкс «ложе», забылся тяжёлым сном, Муха осталась… Наедине с собой.
      Да-да, я уже говорила, помню.
      «Эта сказка меня уже догола раздела. Осталось только снять пару слоёв кожи – и что останется?» – думала Таня, прислушиваясь не столько к окружающим звукам (которых, надо сказать, в любой кажущейся тишине с избытком: вот вода капнула, вот вздохнул-застонал собрат по несчастью…), сколько к себе.
      Запястье – распухшее, но уже как-то поменьше, – стягивало тупой ноющей болью.
      Желудок, отчаявшийся получить хоть какой-никакой корм, перестал урчать, решив, видимо, подэкономить силы для выхода на бис. 
      В ушах звенело, а голова – то ли от голода, то ли от нескольких обмороков, – кружилась, норовя поменять местами пол с потолком.
      Таня попыталась вспомнить, когда же она ела в последний раз. Кажется, в ресторане в далёкой-предалёкой Москве. Если этот ресторан, равно как и «предалёкая», вообще существуют, тут же подумалось ей.
      Мысль о том, что Москвы нет, почему-то показалась достаточно смешной, чтобы из горла вырвался полусмех-полукашель. Нет столицы – нет и её, другой, нормальное и реальной Мухи. Ну, той самой, у которой двушка в практически аварийной пятиэтажке на окраине и низкооплачиваемая работа в издательстве.
      Тут Таня даже присвистнула: надо же, вот ведь и сказать про себя кроме хрущобы-переводов нечего.
      А ещё в голову пришла очень неожиданная мысль: а стоит ли держаться за такую-никакую личность?
      Хотя, другой-то Татьяны вроде бы и нет.
      Или есть?
      Некая пленённая злой ведьмой и её ручным драконом чародейка?
      Конечно, картинка получается в разы романтичнее, только прилагаются к этой таинственной незнакомке совершенно мутная история про женскую сестринскую ревность и отцовскую ветреность, запутанные отношения с самовлюблённым сыном Белоснежки и не менее драматичные – со старательно втиравшимся в доверие потенциальным рептодядей…
      Что же выбрать?
      Точнее, с какой Татьяной будет легче работать психологу?
      Вот уж чего Муха не знала – того не знала, а голый мешок кожи и костей требовалось чем-то заполнить. И если не едой – то хотя бы неким подобием смысла.
      «Всё такое вкусное!» – хихикнула она, вспомнив бородатый анекдот про девушку, которой предлагают на выбор спирт или водку, а она не знает, что предпочесть, произнося эту крылатую фразу.
      — А ты всё веселишься? – послышалось со стороны решётки.
      Подтянув колени поближе к груди, Муха подняла голову, скривив губы в невесёлой усмешке.
      — Поводов для веселья, как видишь, хватает! – ответила она дракону, который, наклонившись к каменному полу, осторожно просунул сквозь решётку и опустил на пол завёрнутую в кружевную салфетку и источающую божественный аромат ванилина булочку.
      Желудок, засёкший в зоне досягаемости еду, предательски заурчал, но Таня волевым усилием подавила этот «крик о помощи».
      — Как собаке кость бросаешь? – хмыкнула она, вальяжно поднимаясь на ноги и демонстративно не стесняясь собственной наготы. Веня, замерев, пару секунду автоматически рассматривал девичьи прелести, прежде чем, всё же, тактично отвести взгляд в сторону и вообще, от греха подальше, отвернуться.
      — Знаешь, а мы не гордые. И с полу поедим, и стриптиз покажем. Ведь ты же этого давно добиваешься, так?
      То ли слова, то ли сама линия поведения чародейки – без истерик, без женских слёз, спокойно и с сарказмом, – попали в точку, только Муха увидела, как напряглась под тонким шёлком белой рубашки спина принца.
      «А ты что думал, сейчас буду тут по полу ползать и сопли на кулак наматывать, умоляючи понять и простить?» – зло подумала Таня. – «Вот уж, дудки: сейчас я и покушаю, и тебя, голубь, послушаю!»
      Подняв булочку, она не спеша вернулась назад, к дальней стене, и, вновь опустившись на пол и скрестив ноги, развернула салфетку, аккуратно разделив подачку напополам: себе и Вардену, когда тот очнётся.
      Пахло так, что голова кружилась, а рот наполнялся слюной. Руки предательски дрожали – хорошо, что дракон не видит, а то вся бравада медным тазом накрывается!
      А, всё ж таки, как вку-у-усно!
      — Хватит играть в благородство, можешь поворачиваться уже! – сказала она с набитым восхитительной сдобой ртом, стараясь сдерживать себя и не проглотить весь обед в один присест. Однако же, возглас восхищения всё же вырвался – что поделаешь, плоть у полноватых переводчиц из Зачертовья слаба: – М-м-м! Знаешь, даже если эта булочка отравлена – всё равно: оно того стоило.
      Веня медленно повернулся, стараясь сконцентрироваться взглядом на лице чародейки, а не на… сами понимаете, там имелось, на что ещё посмотреть мужчине, а хоть бы и дракону.
      Честно говоря, Тане, которую накрыла волной блаженства от полученной, наконец-то, пиши, стало решительно наплевать, рассматривает ли её пришедший или нет. Не переставая жевать слишком быстро заканчивающуюся «коврижку», девушка машинально, фоном к гастрономическому оргазму, отметила, что за прошедшие с момента их последней встречи дни дракон внешне изменился: и без того острые скулы заострились ещё больше, под внимательными серо-голубыми глазами залегли глубокие тени. Да и сами глаза теперь при каждом движении принца – быстром, зверино-хищном, – всё чаще отливали красноватыми всполохами настоящего драконьего пламени.
      — Страх или совесть? – задумчиво спросила Муха, закончившая трапезу и довольно облизавшая пальцы, беззастенчиво теперь разглядывая своего посетителя.
      — Что, прости? – растерянно моргнув, уточнил дракон, тоже её разглядывающий.
      — Я говорю, что привело тебя в мою скромную обитель, о, прекрасный принц? Ведьма – ой, прости, твоя невеста, – велела? Или, всё-таки, совесть замучила?
      Веня иронично выгнул бровь, на мгновение секунды став похожим на себя прежнего.
      — Флора не знает, что я здесь.
      «Да конечно! Пой, птичка, пой!» – подумала чародейка, решившая после хлеба получить ещё и зрелищ, и сочувственно закивала.
      — Понятно, сбежал от злой тёти, которая гулять не пускала.
      Сказала и ядовито улыбнулась – как, проняло его? И, всё-таки, хоть и ожидала чего-то подобного, но вздрогнула: Веня неожиданно агрессивно стукнул ладонью по решётке, прорычав в ответ:
      — Может, хватит уже?
      — А то что? – тут же взвилась Танюша, сжав кулаки. – Вот что ты мне сделаешь? Бросишь в темницу? Сломаешь вторую руку? Разденешь догола? Или будешь пытать моего друга?
      На дракона, из которого будто вышел весь гнев, было жалко смотреть. Точнее, будь они немного в другой ситуации, Таня, по сути своей добрая, пожалела бы бедного запутавшегося мужчину, но между ними была толстая решётка, сидела голая переводчица на полу, и желудок, растревоженный жалкой подачкой, ворчал, требуя продолжения банкета. Так что никакой жалости опустивший плечи и голову принц у Мухи сейчас не вызывал, уж простите!
      Наоборот, когда он ещё и  отступил на пару шагов, скрывшись из поля видимости Татьяны, та, вдогонку ему, ещё и крикнула:
      — О, да, правильно! Беги, трус! Пожалуйся Флоре, как маленького дракошу злая чародейка обидела!
      Но Веня, оказывается, никуда бежать и уж, тем паче, никому жаловаться не собирался. В очередной раз убедившись в том, насколько мало она знает его – странного, страшного, – Муха, всем своим видом демонстрирующая вселенское спокойствие и равнодушие, не удержалась и вскрикнула, когда у решётки мелькнула тень.
      Чародейка содрогнулась от того, насколько мало человеческого осталось в порывистых, хищных движениях дракона, в одно движение распахнувшего настежь дверь камеры и швырнувшего в её сторону большой комок материи.
      — Вот. Можешь одеться, – отрывисто бросил принц. – Раз уж решила поиграть в мученицу, тебе пойдёт кроваво-красный.