19. Глава девятнадцатая. Душман

       Долго меня уговаривать не пришлось. Насчёт того, чтобы ломануться вдогонку за ротой. Парой неуклюжих движений я закинул вещмешок себе на горб, подхватил пулемёт и кинулся за Серёгой карабкаться на гору.
       Оказалось, что догонять – это офигеть какое неприятное дело. Мы вхерачивали по «сыпучке», а она выскальзывала из-под рук и ног. Мы буксовали, задыхались от того, что сбилось дыхание и от пыли, которую сами поднимали. Пот заливал нам глаза и лица, на пот липла эта треклятая горная пыль. Мы снова сделались чумазые, как будто не умывались никогда. Сердце выскакивало из груди от физического напряжения и от страха за то, что нас заметят душманы. Нам очень хотелось догнать роту, чтобы оказаться среди своих, хоть в какой-то безопасности. Однако, каждый раз, когда я бросал взгляд вверх, с ужасом обнаруживал, что расстояние не сократилось. Иногда мне казалось, что расстояние до наших увеличилось.
       Правильно говорил Хайретдинов старинную татарскую пословицу: - «Сияргэ дип калсан, астына тысканчы куып тота алмассын». На русский язык это можно перевести так: отстанешь посцать – до усрачки потом догонять будешь. Ясный пень, что мы с Кандером чуть не усрались. Мы гребли долбанную сыпучку, падали на животы, поднимали вокруг себя облако раскалённой пали, которая демаскировала нас и не позволяла нормально усваивать кислород. Наши лёгкие свистели, как реактивный двигатель. Очень хотелось остановиться, отдышаться, но страх подталкивал двигаться вперёд. Рота находилась очень далеко впереди нас. Как они могли нас оставить?
       Если попытаться оценить расстояние от нас до своих, если прикинуть, как давно они начали движение, то получалось, что Рогачев послал нас в дозор, а рота тут же снялась с места и пошла на подъём. Как он мог забыть про нас? Почему не дал команду Джуманазарову пересчитать бойцов? Почему Эргеш сам не пересчитал личный состав? А как пацаны прошли мимо наших вещмешков? Ни у кого не возникло вопросов  – чьё это валяется военное имущество? В башке крутился винегрет из вопросов, но при этом не возникало ни одного ответа. В приступе страха и бешенства я мечтал о том, как задам все эти обидные вопросы Рогачёву – сразу, как догоню роту.
        Чтобы догнать роту, нам с Кандером надо было двигаться с большей скоростью, чем двигались наши. Не очень понятно было, за счёт каких ресурсов можно выполнить такую задачу. Варианта было всего два: либо мы должны развить большую скорость, либо двигаться без передышек. А как развить большую скорость, если на тебе висит такой же вещмешок, как на остальных пацанах? А пацаны не на прогулке прогуливаются – они упираются, несутся куда-то, как умалишенные. Значит, нам с Кандером оставался лишь один вариант: мы должны были лезть в гору без передышек.
         Если сказать честно, то передышки  не очень-то хотелось делать – один раз мы присели на валунах, попытались немного отдышаться, глянули вниз и охренели: под нами располагался кишлак, по которому парами разгуливали душманы с автоматами. Над кишлаком вздыбился склон, покрытый «сыпучкой». На «сыпучке» расселись мы с Кандером, как «два тополя на Плющихе». Спрятаться нам было негде. Душманы могли нас увидеть на голом склоне, а мы их разглядеть среди листвы не могли. В такой ситуации нам, однозначно, трындец. Если хоть один «дух» нас заметит, то нам –трындец.
        В невыгодной тактической обстановке нам с Кандером не захотелось сидеть на попе, ковыряться в носу и восстанавливать дыхание. Как только я осознал всю глубину «жопы», в которой мы оказались на этом сыпучем склоне, в моей груди мотор подпрыгнул к самому горлу, моя собственная задница сжалась, рывком подтолкнув не сидеть на ней, а «ворочать педалями».
       Мы ломанулись «ворочать педалями» изо всех сил. Мы падали, задыхались, поднимались и снова падали. В башке пульсировала одна-единственная мысль: «Ну как же «наши» могли нас забыть???»
        Роту мы с Кандером догнали через час. После того, как рота вылезла с сыпучего склона на более-менее ровную поверхность покатой горки и остановилась. Я шел вдоль ротной колонны, хрипел лёгкими, шатался от усталости и нехватки воздуха. Пацаны, почему-то, стояли, а не сидели, как положено на привале. Впереди – там, куда я шел – происходило что-то необычное. Когда я подошел к Рогачёву, то понял, что именно.
        На тропе, на четвереньках, стоял Володя Ульянов. Он тихонечко скулил и повторял: - «Я больше не могу! Я больше не могу».
       Вовку Ульянова я помнил ещё с Термеза. До призыва в армию он был студентом Ленинградского института Киноинженеров. Какой труженик военкоматских фронтов загнал его в пески Кызылкум – не знаю, мне было трудно представить этого мыслителя. Тем не менее, Вовку загнали в пустыню для подготовки в горные стрелки. В один из грустных зимних дней наша рота побежала по Кызылкуму трёхкилометровый кросс. Из-за суровых зимних погодных условий нам пришлось бежать в шинелях. Из-за суровой армейской действительности пришлось бежать с оружием. Патронов в Союзе нам, конечно же, не дали. Гранат и мин тоже не дали. Но, Вовке хватило и того, что дали. Он умудрился «умереть» во время кросса от своего ручного пулемёта и шинели. Вовка бежал, шатался, закатывал глаза. Я снял с его плеча РПК, повесил на своё плечо. Мой РПК болтался у меня на правом плече, Вовкин РПК – на левом. Вес был сбалансированно распределён по моему туловищу, бежали мы не быстро. В спокойном штатном режиме я «дочапал» до финишной отметки, и в этот момент кто-то из узбеков громко сказал слово: - «Су!» Он просил воды. А наш взводный «летёха» решил, что узбеки обозвали его сукой. Он разозлился, разорался. Застроил взвод, стал матюгаться перед строем. Кричал, что всех вздрючит за хамство и дедовщину. А тут ещё я вплыл в его поле зрения с двумя пулемётами на плечах. «Летёха» взревел, как раненый носорог. Он тыкал в меня пальцем, орал, что «деды» охерели «в корягу», что припахали во время кросса «молодого», что пощады от него теперь никто не дождётся. Я попытался сказать ему: - «Я сам взял». Но «летёха» взревел пуще прежнего: - «Вы все так говорите! Вас «деды» зашугали! Чей, сука, бля, пулемёт, признавайтесь, гандоны?!!» Тут Вовка сказал: - «Мой». «Летёха» ажно поперхнулся на вдохе. Потому что Вовка был маленький, плюгавенький, с маленьким сморщенным личиком землисто-серого цвета. Я рядом с ним выглядел на полторы башки выше, морда красная, как говорится, хоть прикуривай. С полувзгляда было понятно, что такого «дедульку» я бы раз плюнул, тот бы захлебнулся. Потому что очень уж неказистый был тот «дедулька».
       Давайте теперь попробуем сделать предположение: свалится или не свалится Вовка с копыт на подъёме, нагруженный пулемётом и боеприпасами, если он «сдыхал» на сраном трёхкилометровом кроссе без боеприпасов? Конечно же, свалится! Ну, дык он и свалился. Вернее, грохнулся на карачки и тихонечко скулил на покатой горке.
 - Вставай, солдат! – Рогачёв с размаху дал Вовке смачного подсрачника. Из полусапожка Рогачёва и Вовкиных штанов пошла пыль. Судя по тому, что происходило вокруг, этот подсрачник был очень сильно не первый. Скорее всего, и не второй. Как минимум, десятый или даже пятнадцатый. Потому что он выработал уже свой ресурс, растратил всё своё волшебство, больше не являлся эффективным действующим средством.
        В результате с Вовки был снят вещмешок, чтобы всё содержимое этого вещмешка разделить между солдатами его взвода. То есть нашего с Вовкой второго взвода. Есть такой негласный закон: если «умер» солдат, то его выносит «евоный» взвод. Я знал этот закон, поэтому протянул руку и попытался забрать Вовкин пулемёт. Как «в детстве», как в Термезе.
       То, что произошло дальше, трудно выразить словами. Я знаю, что русский язык могучий и богатый, однако, без нецензурной брани я не сумею выразить всю жуть, которую изверг из себя наружу Рогачёв. Он не просто орал и шлёпал по Вовкиной заднице подсрачники. Он не просто махал перед моим лицом руками, тряс тут и там своим автоматом. Он взревел, как авиационный двигатель с турбонаддувом, он бесновался и орал, что солдат, который выпустит в горах из рук оружие, то это не солдат, а самое последнее вонючее чмо. В этот момент Рогачев извергал из себя такую мощную волну негодования, что она казалась плотной на ощупь. Я буквально всем своим естеством ощутил, что сейчас, в долю секунды, Рогачёв превратит в груду мелких окровавленных ошмётков и Вовку, и меня. А во вторую долю секунды – разбросает по двум гектарам подножья горы Мишинксанг. В лице Рогачёва в этот момент я увидел всю мощь военно-промышленного комплекса Великой Родины. Помните, как при первой встрече я насмехался над Рогачёвым, как назвал про себя: «Худенький офицерик с желтыми кучеряшечками волос, на тоненьких ножках»! Боже, насколько я был туп! Редкостная тупость – судить о человеке по цвету волос и толщине ножек! В боевой обстановке, на крутом переломе, этот «худенький офицерик» оказался монстром, от гнева которого лучше укрыться в окопе. А ещё лучше – в бомбоубежище.
       Повинуясь инстинкту самосохранения, я отдёрнул руку от Вовкиного пулемёта и сделал шаг назад. Рогачев вывернул на землю содержимое Вовкиного вещмешка, чтобы раздать остальным бойцами взвода.  Сверху выпавшего военного имущества оказался большой тюбик зубной пасты и огромный кусок мыла. Рогачев аж взвился от приступа негодования:
 - Ульянов, сцука! Ты бы ещё рояль с собой в горы взял! – Проорал Рогачёв краткий экскурс о том, как следует комплектовать бойца на боевой выход. Затем, широко размахнувшись, зашвырнул гигиенические принадлежности в сторону вершины горы Мишинксанг.
       В такой ситуации я очканул говорить Рогачёву о том, что нас с Кандером бросили в кишлаке, в котором уже в полный рост разгуливают вооруженные душманы. Если бы я сказал такое, то это выглядело бы, что я при всех пытаюсь чмырить Рогачёва. Представьте себе картину: Рогачёв пинает сапогами Ульянова, а тут прихожу я, «белый и пушистый» и совершаю наезд на авторитет Рогачёва. Он казнил бы меня в ту же секунду. И был бы прав.
            В общем, я сосцал задавать вопросы Рогачёву. Только подумал: - «Вот, блин, догнал роту на свою голову!». Еле живой, задолбанный. Получил несколько пачек патронов и пару гранат из Вовкиного вещмешка вместо того, чтобы получить         отдых, ответы на вопросы и извинения за то, что нас бросили. Куда, блин, я спешил, куда летел? Лучше бы я сделал пять дополнительных привалов, чтобы опоздать к раздаче Вовкиных боеприпасов.
       В конце мероприятий, проведённых для оживления солдата, оттыренный командирскими подсрачниками, Ульянов встал. Он плакал, как маленький ребёнок, но встал. Без вещмешка, с пулемётом в руках, потопал по тропе. Он пошатывался, всхлипывал и поскуливал, поднимал к небу подбородок, сморщенный гримасой горести.
     - Убейте меня, лучше убейте. Я больше не могу – тихонечко приговаривал сам себе в такт неуверенным шагам.
      Покатая горка, на которой мы догнали роту, привела нас к ступенькам террас, засаженных молодым абрикосовым садом. Листва молодых абрикосов не создавала плотной густой тени, но жару сбивала конкретно. Под деревьями земля была покрыта сочной зелёной травой. Рогачев объявил привал. Солдаты – кто влез на террасу сада, кто - заполз под деревья, кто - повалился на траву, как скошенные снопы. Я тоже шлёпнулся на траву, побыструхе отдышался, вылез из лямок вещмешка, пошел искать Кондрашина. Немного послонялся по саду, нашел. Серёга лежал под молодым деревцем, надвинув себе на брови панаму.
 - Ну что? Что твой взводный говорит? – Я остановился над Серёгой – Были с нами царандойцы?
- Какие, в пи@ду, царандойцы! – Серёга двумя пальцами приподнял панаму над бровями. – Не было нихера царандойцев. Духи махровые это были. Наши в горы подались, а духи пошли себе спокойно шароё@иться.
 - Зае@ись мы кишлак прочесали.
 - Ну. Два дня херачим, как в жопу раненые. Кому, нахер, такая проческа нужна?
 - Надо было хоть этих двоих въе@ать.
 - Вот бы ты их классно въе@ал! А там с такой прочёской набежало бы на выстрелы ещё полкишлака. И наши ещё с горы по нам добавили бы. Скажи спасибо, что докладывать побежали. А так духи уже нас выпотрошили бы и отрезанными бошками в футбол на второй тайм уже пошли бы.
         Минут двадцать мы отдохнули. Потом рота поднялась и пошла наверх. За хилым садиком начался подъём, который вскоре закруглился, вывел роту на обширное, ровное плато, превращенное в хлебное поле. Кое-где поле пересекали каменные заборы. Рота двигалась по спелому желтому хлебу в колонну по одному и протаптывала широкую тропу.
      Мы прошли метров 500, подошли к глинобитному дому, похожему на маленькую крепость. Снаружи дом весь был увит виноградной лозой, увешанной спелыми гроздями винограда. На крыше этого сказочного дома-крепости стоял на треноге крупнокалиберный пулемёт ДШК, вокруг пулемёта сидели весёлые царандойцы. Они скалались в белозубых улыбках, махали руками, кричали «Друг! Рафик! Карачё!» и показывали вверх большие пальцы. Теперь я знаю, что это были бойцы второго батальона «Чаарсаду чулю чар» (444-ой бригады) «коммандос», а тогда я подумал, что это царандойцы.
         Мы отошли от крепости метров на 300, наткнулись на ещё одну группу царандойцев. Группа шла в колонну по одному, так же, как мы, протаптывала широкую тропу в спелой пшенице. На плечах царандойцы несли автоматы АКМ. Они держали автоматы одной рукой за ствол, несли прикладами вверх на плечах, как дубинки. У некоторых царандойцев поперёк туловища висели старинные ручные пулемёты Дегтярёва РПД и ДП-27. Рогачев пришел в восторг от ДП-27, обернулся ко мне на ходу:
 - Смотри, видишь царандоец тянет ручник с круглым диском? У них пулемёт дают только тем, кто отличился в бою. А у нас сраный Ульянов ходит с пулемётом.
     Я ничего не успел ответить. Да и кому, нахер, нужен был мой ответ? Никому.
     Замполит хорошо поставленным командирским голосом громко заорал:
 - Рота садись, привал! Командиры взводов – ко мне, БЕГОМ МАРШ!
 - А ёж твою мать! Бля, нашел себе мальчиков «бегом марш»! – Рогачев сбросил с себя в пшеницу вещмешок вместе с рацией. Стал дёргать рацию, чтобы отцепить от вещмешка. Что-то треснуло, рация отцепилась, Рогачёв чуть не грохнулся на сраку.
 - Ну ё@ же ж его мать! Ну, одно слово – замполит! – Рогачев повесил рацию себе на шею, почапал в сторону Замполита, шевеля затёкшими от вещмешка плечами.
     Бойцы повалились в хлеб. Слегонца отдышались, стали вытаскивать сигареты и закуривать.
  - Духи, духи! – По цепи пронеслось, как порыв весеннего ветра над прудом. Из одного конца в другой и тут же обратно. – Вон, дух из дувала в горы уходит!
     Я встал на одно колено, подхватил пулемёт, изготовился для стрельбы. Поле, на котором мы сидели, упиралось в кишлак. В конце кишлака, за самым дальним дувалом, по тропе в горы поднималась человеческая фигура. На плечах человек нёс большой квадратный груз, скорее всего большой ящик или сундук. Шел он быстро, не останавливаясь. Тропа становилась всё круче, но человек пёр и пёр без остановок. Он явно хотел улизнуть в горы до нашего появления в кишлаке.
     Дистанция была большая, из пулемёта стрелять не эффективно. Я понял, что не попаду, поставил пулемёт в пшеницу, подозвал к себе Петю Носкевича, вооруженного снайперской винтовкой.
  - Петя, дай-ка винтовку! Хочу глянуть, что там за перец.
       В оптику с четырёхкратным увеличением я разглядел, что по тропе в горы уходил мужчина.
 - Мужик, с ящиком на плечах. – Сказал я для Пети.
- И что он несёт в том ящике?
- Петя, ящик не прозрачный! Прикинь, сколько метров до этого чувака?
- Хер знает. Может километр, может меньше. – Петя флегматично присел в пшенице возле моего пулемёта.
       Я выставил на прицеле винтовки 800 метров, проверил поправки на ветер, изготовился для стрельбы с колена. Навёл «галочку» в середину корпуса духа.   
       В этот момент в моей голове всплыли слова Рязанова: - «Без команды не стрелять! Без команды не стрелять!» «Никогда, ни при каких обстоятельствах не стрелять без команды!»
       Я оторвался от прицела, стал крутить башкой, чтобы разглядеть Рогачёва. Хотел спросить разрешение на открытие огня, но Рогачева нигде не было. Никого из офицеров видно не было. Все слиняли к Замполиту. Вот досада! Как только надо вытворить какую-нибудь херню, так командир тут как тут, прибегает и больно наказывает за проступок. А как надо дать команду на открытие огня, так нет командира. А дух уходит!
      Я снова прильнул к оптическому прицелу, снова подвёл «галочку» в средину корпуса духа. Дух шел в гору быстрым шагом, без остановок для передышки.
 - Во даёт! Петя, смотри как упирается. Похоже, что он очень не хочет сказать нам «Салам алейкум».
- Он щас уйдёт. Щас дойдёт по тропе до скал – и свалит. Там ты в него хер попадёшь.
- Петя, а ты сам выстрелить не хочешь? – Я снова оторвался от прицела. Поглядел вокруг.
       Наша рота сидела в делянке пшеничного поля. С правого фланга возвышалась горная гряда. Если там засели духи, то наша рота у них как на ладони. Сейчас я выстрелю в этого духа, а его дружбаны могут лупануть нам в ответ. Попаду я в душмана или не попаду - не знаю, т.к. дистанция слишком большая. А если духи по нам дадут залп в ответ с господствующей высоты, то нам мало не покажется. Потому что мы сидим в самом низу на открытой площадке. Может быть, душманы не стреляют по нам именно из-за того, что ждут, когда этот мудак уйдёт в безопасное место?
- Ну что, Петя? Попадёшь в духа?
-  Ты командир отделения, ты и стреляй.
        В третий раз я прижался потной рожей к оптическому прицелу. «Дух» уходил. Уходил! В третий раз подвёл галочку в его корпус. Снял винтовку с предохранителя, положил палец на спусковой крючок. Подумал: «А что мне сделают, если выстрелю без команды? Хер они чо мне могут сделать» – но выстрелить всё никак не решался. Где же Рогачев? Бля, как зашибись, когда с нами те, кто думает за нас. А «дух» с ящиком на плечах всё приближался и приближался к спасительным для него скалам. Я покрутил башкой в поисках хоть кого-нибудь, кто даст команду на открытие огня. Хоть какого-нибудь бы командира, хоть не самого главного!
 - Эргеш! – Я увидел сидящего в хлебе Джуманазарова. – Дух уходит! Я выстрелю?
 - Я нэ гаварыль. – Эргеш сделал спокойное лицо и отвернулся.
     И чё теперь делать? Я снова навёл галочку в корпус духа. Если я промажу, а духи лупанут в ответ и попадут в кого-нибудь из наших, это будет очень плохо. Пока я искал, кто отдаст команду на открытие огня, пока терзался сомнениями – дух с ящиком дошел до скал и исчез из поля зрения под защитой нагромождений больших, корявых, тёмно-коричневых булыжников. Я вернул винтовку Пете, вытащил сигарету, закурил. Третий «дух» ушел за сегодня. За один день операции от меня ушли три душмана. Что ж за день сегодня такой?