Глава 2

Глава 2

Утро. Тихое весеннее утро, зорькою взошло над необъятной тайгой. Множество птиц запели и там и здесь, в траве зашевелилась всякая живность, но при всем при этом, тишина охватывала все вокруг, и никто – ни зверь, ни человек, не смог бы нарушить эту тишину. Пахучие травы в росах, туманы над дальними болотами – все это говорило о том, что тот, кто оказался в этих местах, не простой человек. Это Россия – необычная земля, где даже травы пахнут иначе, и птицы поют не так, как в других местах мира.
Виктор открыл глаза, и теплый воздух чуть коснулся его волос и лица, заворожил, и благоухание пряных трав, принесенное этим теплым воздухом окутало тело. Он накинул штаны и рубашку, вышел на крыльцо, дальше в огород, откуда, на сколько хватало глаз, открывался удивительный пейзаж. Вдали, за деревенской, чуть покосившейся деревянной церквушкой, виднелась река, за ней неописуемо красивый лес, и кедры в нём, что стоят ровно, рассеивая свои очертания в нежной аморфности тумана, поднимающегося из болот. «Также видели этот мир и наши предки» - подумалось ни с того ни с сего Виктору. Вблизи хрупкие ветви молодых деревьев, и птицы, радостно щебечущие в их сплетении. На лугу, где вечор Виктор с дедом Егорычем распивали самогонку, цветы и травы, слегка подрагивающие в предвкушении солнечного живительного света.
«Здесь, на целый шаг земли – небытие» - вновь подумалось Виктору, и он испугался этим мыслям. Откуда они приходят, эти не понятные мысли. Они как будто не принадлежали ему, и от этого становилось не по себе.
Взгляд вновь приметил вдали, у самого леса необычайно плотный туман, и Виктору подумалось о том провале в памяти, который так мучил его. Когда смотришь на такой туман, есть опасность быть им загипнотизированным, ведь не понять – толи туман соткал своими серебряными нитями причудливость леса вдали, а может лес, испустил таинственный выдох, и туман это лишь дыхание леса. «Цена жизни – одно мгновение остановленного мира во времени, и времени, среди чреды и изобилия форм» - вновь подумалось Виктору, и он мотнул головой, отгоняя таинственные мысли, не принадлежащие ему.
Виктор прошел по дорожке, сделанной на огороде заботливыми руками бабы Любы, вышел с другой стороны, через заднюю калитку и подошел к большому раскидистому дереву. Сев под его пышной кроной, он прислонился спиной к большому стволу и закрыл глаза. Казалось, задремал. В какой-то момент он ощутил или даже увидел, сквозь закрытые веки, как со всех сторон на него наползает туман. Виктору казалось, или это было действительно так, что гигантские белые клубы охватывают и поглощают его тело, растворяют его в себе, и тело, словно большой валун, крепко цепляется за землю, впитывается ей. Земля начала твердеть и пульсировать, гулко отзываться в теле Виктора, а после разошлась трещиной и поглотила его сознание в себя. Дыхание стало таким тихим-тихим, таким, каким бывает голубовато-сизая дымка на поверхности утренних озер. Волосы, склеенные клубами тумана, сквозь толщи земли, яркими лучами устремились вверх, к солнцу. «Все лишь сгущенный туман, – нашептывал тихий голос, живущий где-то глубоко в сознании Виктора – все, каждая частица бытия совершенна и самодостаточна в каждое мгновение времени. Она исчезает даже прежде, чем появится ее зримый образ, ибо в мире все происходит само собой, и нет ничего – и вся тьма вещей, словно раскинутая туманом сеть. Серебряные нити тумана. Сплетаясь, рисуют узоры этого мира, а, сгущаясь, кто-то живой смотрит глубоко внутрь форм, чтобы когда-то вновь раствориться, став туманом».
Виктор почувствовал, что задыхается. Откуда-то издалека, из лесной глуши он снова услышал песню маленькой девочки. Теперь она не казалась пугающей, а манила и влекла к себе. Виктор почувствовал, что его тело такое легкое-легкое, он встал и взлетел, на звук песни.
Перед небольшим лесным озером, он остановился. Песня текла отсюда. На небольшом лугу, перед самым озером, на большом поваленном дереве сидела Она. Ее русые волосы струились по нежному, словно выточенному из слоновой кости, телу. Ее глубокие черные глаза просто поглощали все сознание Виктора. Такой красоты и совершенства Виктор не видел никогда в своей жизни. Идеальные пропорции тела, нежная почти прозрачная кожа, и по цвету, и по гладкости, напоминавшая слоновую кость – все было столь идеальным, что у Виктора закружилась голова. Ее песня вновь звучала со всех сторон, но еще больше в голове Виктора. Такой детский и невинный вид настолько располагал к себе; две глубокие ямочки на нежных щеках, алый рот, распевающий столь совершенную мелодию, эти ресницы, настолько длинные, что спутались между собой. Виктор почувствовал, что всей душой любит это божественное создание, кем бы оно ни было. По щекам Виктора вновь текли слезы; как ребенок, который способен по настоящему, искренне рыдать – именно так рыдал и Виктор. Он задыхался от слез, от любви, от безумного желания прикоснуться к этому божественному созданию. Он стал все сильнее и сильнее задыхаться, и короткие конвульсивные движения пронзили все его тело. Он не мог избавиться от них. Последний приступ удушья вырвался рвотой.
Виктор очнулся. Перед его кроватью, на стуле сидела баба Люба, омывала его лицо каким-то снадобьем и обмахивала воздух вокруг его тело пахучим веником тлеющих трав. Он медленно приходил в себя, и ему нисколько, ни хотелось говорить. Он лежал молча, уставившись в потолок, и каждый взмах душистого веника, в руках бабы Любы, приводил Виктора в нормальное состояние.
Что ж то такое-то, учиться те надобно, а не то утянут душеньку твою, такмо не вернешь никогда. Видно надолочко задержаться те придется тут. Ох ма, шо ж то такое-то.
Баб Люб, о чем вы?…
Да, милок, все о том же, шо глянулся ты уж больно чудям древлим – русалочкам пригожим, надобно тебе туточки побыть, узнать все, научиться многому, а не то совсем худо будя.
Ой, баб Люб, не пойму я вас…
А покамест и не надобно, а то ешо не по правильному всё сладится. Ныне отдохни покамест, отдохни.
Баба Люба отошла, у стола что-то делала, и все приговаривала что-то. Виктор закрыл глаза. Световые полосы золотого и белого цветов непрерывно гуляли перед глазами. Ему почудилось большое белое-белое дерево, почему-то растущее корнями вверх, от которого исходили яркие золотые круги. Словно золотое и белое марево, раскрашенное узорами молний, текло перед глазами Виктора. На душе было спокойно и как-то тепло, а в голове не было ни одной мысли, чистая, словно бы водная, гладь и ничего больше. Конечно, Виктора все удивляло, казалось странным, непонятным и пугающим, но с самого раннего детства, он привык, при решении, казалось бы, неразрешимых вопросов, просто расслабиться и предоставить провидению решить все за себя. Возможно, это была трусость, но так оно обычно и происходило. Когда вопрос казался неразрешимым, Виктор просто расслаблялся и прекращал что-либо предпринимать – вопрос разрешался обычно сам по себе.  Сейчас, при появлении этих не понятных и пугающих состояний, Виктор просто расслабился, начал воспринимать все так, как есть, не пытаясь проанализировать или понять умом. Он просто ждал, что будет дальше.
В какой-то момент Виктор проснулся, и лишь тогда понял, что спал. Ему не снилось снов, и лишь яркое белое дерево, повёрнутое корнями вверх, в обрамлении золотого света стояло перед его глазами. Этот образ ему почему-то очень понравился, он навивал ощущение какой-то защищенности. Как будто в детстве. Ему в голову вдруг пришло воспоминание о том, как однажды, давным-давно, в детстве, его напугала большая собака. Он развернулся и побежал от нее, а она за ним. Испуг нарастал и вдруг какая-то девушка, встала на его пути, обняла, прижала к себе, отогнала эту собаку. Виктор ощутил тогда такое спокойствие, защищенность, какую-то неведомую ему нежность. Он крепко обнял эту взрослую девушку, она присела на лавку, держа его на руках, и он просто уснул. Это был самый лучший сон в его жизни. Невероятная защищенность; и девушка, защитившая его, казалась ему самой великой силой во вселенной. И он спал, не видя снов. И сейчас, в это самое мгновение, видя великолепие молочно-белого дерева, стоящего корнями вверх, навевающее ему ощущение именно такой защищенности и покоя от всех тягот, которыми богата жизнь.
Проснувшись с чувством облегчения, и какого-то таинственного умиления, Виктор встал с койки и прошелся по комнате.
Ай, чавой же ты, милок, такмо рано то, ведь ешо ни покушать нету, ни ты толком-то и не отдохнувши.
Баб Люб, все хорошо, я уже неплохо себя чувствую и думаю даже, не пора ли мне и честь знать, домой, в город податься.
Не должно тебе домой нынче, - испуганно замахала руками баба Люба – ой, не должно. Вред большой тебе будет, ежели домой нынче поедешь.
От чего так, баб Люб? – удивился Виктор.
Ну, как же, разве не видишь, что нынчо-то с тобой происходит. Не к добру енто, ой, не к добру.
Мне кажется, что просто самогонка, что мы с дед Егорычем пили не свежей была, вот я и отравился сильно. Ты меня выходила, за что спасибо, а теперь мне до дому надо.
Ничего подобного! – засуетилась баба Люба – Не в том правда. Дед Егорыч никогда плохого не нальет никому, да и сам пить не станет. Он не какая-то там пьянь, а человек уважаемый на всю деревню. Вот другие на деревне, там Гришка Вялый или Алешка, то и есть пьянь подзаборная, а Егорыча ты к им не ровняй. Он все иной раз и выпить любит, но никогда никто ешо с им не травился, да и сам он аккурат как нынчо самогонку стал гнать, а его самогонка на всю деревню лучшая.
А что же тогда со мной.
Баба Люба подошла к Виктору поближе, взяла за руку и усадила рядом с собой на кровать.
Верь не верь, а послухай что я тебе скажу. Приглянулся ты видно чуди озерной нашей, тутмо на болотах ея видимо не видимо. Послухай чаво ешо скажу. Не далече ко как во прошлый год, аккурат как сарай Гришки Вялого, ентого алкаша подзаборного, сгорел, значит, приезжал к нам на деревню человек такой странный, он от ентой, значит, от самой Москвы сюда ехал. Егорыча отыскал и говорит ему, мол, ты вот дед Егорыч во всем селе уважаем будешь, такмо послухай, что скажу. Ваше село не просто, а местом силы зовется. Ну, Егорыч ему самогоночки, значится, подливает, а сам-то все на ус мотает. А ентот, из Москвы-то и говорит, мол, тутмо как у вас со чудями всякими, болотными, да лешими. А Егорыч ему и говорит: имеется, мол, таковая, гордо так, значит, говорит! А гость ему ентот: вы, мол, сидите тут нишо не знамо вам, а я вот, говорит, пообщался в окрест тутмо с бабками да с дедами разными, они за ваше село мне разностей порасказывали всяких. А Егорыч отмахнулся от него, мол, чего жути-то гнать, хошь верь, хошь не верь, а честной народ нечо с понталыку сбивать. Такмо и расстались не причем. А ентого гостя-то, опосля, уж поди-ка и месяц канул, изыскали в топях, не далече от озера, есть тут у нас тако, Дивным величають. Помер тот – утопнул. А народ честной не первый год землю топчет, говорит, мол, чуди озерные – русалками их вроде штоль величають, уташили. После за мной послали, я там, на болотах жила, как ведаю – знахарю, а как не ведаю – травы сбираю да подсушиваю, дабы на будушчее что было. Вот, значится, прибегает Ивашка ко мне, вот что тебе давече зелень приносил, и говорит, мол, люди зовут тя баба Люба, не чистое твориться. А я, что да как, допытываться значит. Он мне тогда то и рассказал всё, и про гостя того с Москвы-то, и про чудей озерных. Ну, тут-то я сбираться стала, да в нощь, что идти, мне видится. Русалки буянют и иные чуди являются. Ну, думаю, усмирять их надо как-то, а то народ повыживут со своих мест исстари обжитых. В иные времена-то их видимо-невидимо было, а ныне не так, да все ж иной раз являются. Какмо древлее скрозь землюшку просачиваться начинат, такмо тут, как тут и чуди енти самы. Так древля-то хорошо да лепо, а вот чуди все эти, то людям честным жизни не дают, все утянуть за собой норовят. На то наша братия и нужда, чтоб чудей извести, с древлим поговорить да мудрость нову получить, а то шо ж Росския-то опосля нас получат. Ой, да, не внимешь покамест. Ну, ничего, опосля внимешь. Но ты одно знай, ако я со болот сюда, значит, пришла, тут и ты, легок на помине. Тут-то я и смекнула, опосля кобения значит, шо ты мил дружок чуди местной уж больно люб, а мне-то как люб. Ты могешь много, а ум – не тот, от того привел тебя Господь ко мне, нынче учиться станем, а там уж и видно будет.
А чему учиться-то, баб Люб?
Ведомству древлему Росскому, ай, да ты ж покамест не поймешь ничегошеньки, а вот учиться станешь, и все ясно станет тебе. Чуешь?
…?
Ай да, чавой это я! Давай-ка покушай сядь, а то на голодный то желудок не исправно ничегошенки.
Виктор сел за стол.
На-ка, вот, перед едой выпей немного отвара мого. Он целебный, в нем все от природы – получше самогонки-то.
Выпив горячего и терпкого, уже ставшего знакомым по вкусу, отвара, Виктор приступил к еде. Нехитрая деревенская снедь, которую собрала баба Люба, показалась Виктору вкуснейшим лакомством. Немного картошечки, тут и грибочки, огурчики. Выпив молока, Виктор почувствовал в себе силы для того, чтобы сменить обстановку. Он встал из-за стола, поблагодарил бабу Любу за угощения и попросился прогуляться по деревне.
Ты гулять-то гуляй да токо мужиков наших не шибко слухай, а то опять самогонкой напоят – тебе сейчас этого не должно.
Не буду, не буду, уж, научен опытом.
Окраин остерегайся, вдаль не смотри – в ентом всем погибель сейчас твоя…
Выслушав все указания бабы Любы, Виктор вышел из дома, и направился в центр деревни. В такое время в деревне обычно не так много народу – все в основном на рабочих местах: кто по лесам, кто на ферме, кто по хозяйству хлопочет. Поэтому во время своей прогулки Виктор не встретил никого, деревня, как вымерла, и лишь несколько местных собак болтались между домов, да, как обычно пьяный Гришка Вялый спал в траве, под одним из заборов. Виктор прошел по центральной улице, свернул в проулок и, через несколько сот шагов, оказался на мосту у реки. Был ясный солнечный день, и солнце, отраженное в реке светило, казалось, еще более ярко. Ветер шелестел в траве, и какая-то маленькая пичуга кружилась над зарослями камыша. Виктор долгое время наблюдал за ней, стоя на мосту. В поведении птицы ему показалось, было, что-то странно разумное, не свойственное птицам. Он спустился с моста, обогнул небольшой пригорок, и сел на землю. Пичуга все продолжала свое кружение над зарослями камыша, и взор Виктора упал на очень яркое, искрящееся оперение. Черные перья в зеленовато-голубых проборах постоянно встряхивались, переливаясь другими цветами спектра. Пичуга что-то с интересом изучала в камыше. То, подлетая к чему-то находящемуся в зарослях, то, взмывая вверх, потом все повторялось. Желтоватый клюв птицы постоянно издавал звуки, в которых Виктор находил что-то забавное, одновременно знакомое, манящее и пугающее. Он долго прислушивался к ее щебету и, в конечном счете, расслышал четкие слова:
Иди сюда, иди сюда, иди сюда… - постоянно повторяла птица.
Нет, ты иди сюда – вслух сказал Виктор.
Иди сюда… - продолжала повторять птица.
Виктор засмеялся от мысли, что можно разговаривать с птицей. Пичуга продолжала кружить, насвистывая свое забавное «иди сюда», а Виктор продолжал с интересом слушать и наблюдать за поведением ничем не примечательной, на первый взгляд, птицы. Но это было лишь на первый взгляд. Виктор внимательно присматривался к поведению птицы, и чем  больше он наблюдал, тем больше осмысленности появлялось в поведении птицы. Она некоторое время покружила над камышом, потом подлетела чуть ближе к Виктору и просвистела свое очередное «иди сюда». Взгляд птицы и ее предложение показались Виктору настолько, по-человечески, выразительными, что он отшатнулся. Не удержав равновесия, он опрокинулся на траву, и, лежа, повернул голову на бок. Птица сидела почти перед самым носом Виктора и продолжала насвистывать свое предложение, осознанно и с пониманием разглядывая Виктора. Виктор мысленно потянулся к птице и она, видимо почувствовав это, вспорхнула и закружилась над его головой. Виктор наблюдал за ее поведением так долго, что, казалось, прошла целая вечность и, вдруг, он четко и ясно услышал в щебете птицы совсем другую фразу:
Тебя ждут, тебя ждут… - защебетала птица.
Я иду… - вслух сказал Виктор.
Виктору показалось, что клюв и глаза птицы вдруг отделились от тела и оказались возле самых глаз Виктора. «Ты идешь? – задавали вопрос глаза – Если обещал, значит надо идти». Где-то глубоко в сознании Виктор хорошо понимал всю нелепость ситуации, но был настолько вовлечен в чреду событий, что не было времени даже удивиться. Он мысленно потянулся куда-то за пределы птицы, ее темные глаза стали такими глубокими, как омут, и окружили Виктора со всех сторон. Сначала он видел лес, так, как если бы он отражался в глазах птицы, потом он явно и четко увидел облака и деревню откуда-то сверху, но и деревня и облака показались Виктору какими-то не правдоподобно выпуклыми. Потом он, точно также сверху, увидел лес, непроходимые заросли, и где-то недалеко маленькое сверкающее на солнце озеро. За ним, на некотором расстоянии странное сооружение, чем-то отдаленно схожее с церквушкой. Деревянное строение, с таким же деревянным куполом, дышало какой-то невиданной древностью. Вдруг, в какой-то момент лесное строение вспыхнуло ярким светом, белым и золотым. Перед глазами Виктора четко отпечаталось, уже виденное им, молочно-белое дерево, корнями вверх и с золотыми лучами вокруг. Виктор разволновался, дыхание участилось. В какой-то момент началась отдышка. Что-то неумолимое понесло его все дальше и дальше от этого лесного строения, пылающего в белых и золотых лучах. Потом он вновь увидел деревню, вспышки молнии. Он начал падать куда-то вниз. Белая пелена захватила его сознание, и приступы удушья охватили все его тело.
Виктор лежал на земле, в ограде бабы Любиного дома. Баба Люба стояла над ним и придерживала душистый компресс, пахнущий медом и травами, на лбу Виктора. Теплый компресс на лбу – это первое, что почувствовал Виктор, приходя в себя.
Витюш, Витюш – без умолку звала баба Люба.
Баб Люб – отозвался Виктор, приходя в себя.
Ой-я, ты ж меня в могилу загонишь – причитала баба Люба, потирая лоб Виктора.
Что это со мной было, баб Люб? – спросил Виктор, окончательно придя в себя.
Баба Люба помогла Виктору подняться и, поддерживая под руку, провела в дом. Не отвечая на вопрос, она подошла к большой бочке с, уже знакомым Виктору напитком, наполнила ковш и велела ему его выпить. Виктор испытал уже знакомое чувство горячего и терпкого во рту и согревания где-то в глубине себя. «Странно, – думал Виктор – баба Люба, наверное, постоянно это зелье подогревает».
Вот и ладненько, - нараспев произнесла баба Люба – теперыча можно и поговорить о том, о сем.
Что это со мной было? – повторил, казалось бы уже забытый, вопрос Виктор.
Знамо мне какво быват! – начала баба Люба – Видно душеньку твою ктой-то тянет, скрасть поди что ли хочет. Вон давеча как-то у Танюшки, Ваняткиной сестренки, тоже душу скрасть хотели, да не дала я того сотворить!
Как это, «душу скрасть»? – удивился Виктор.
Не в моих силах объяснить то, завродеб как, комуй-то из нечистых да лихих кто приглянется, так-то они и начнут душу тянуть. Иногда случиться – вообще ея достанут, как с московским гостем было, а иной раз кто на пути ихнем встанет, а можа и воля сильна человеческая, али вера – такмо того человека никак не завлечешь на погибель. Ведаешь?
Не-е… - с недоверием начал Виктор, но баба Люба его прервала.
Не ведаешь – не ведай, да вслух не говори о том…
Сказав это, она вышла из дома. Виктор остался один. С одной стороны он не верил во все это, что говорила ему баба Люба, даже злился немного, а с другой стороны – это происходило с ним. Сложно не поверить, когда дело тебя касается – да еще как касается. Виктор много знал о русском фольклоре: и о русалках, леших, домовых и дворовых, и о болотных гадах и о многом-многом другом, но воспринималось это как сказки, которые еще в детстве ему читали на ночь родители. А вот так, в жизни ему еще не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Баба Люба обо всем этом говорила как о чем-то естественном и повседневном, без доли мистики, а у Виктора это все не укладывалось в голове. Какие-то чуди, древлие – он совсем запутался, но задавать вопросы об этом не решался. Уж больно страшно и странно это все было – он совершенно не хотел, чтобы это все оказалось правдой. Где-то глубоко внутри своего сознания Виктор понимал, что все, с чем он столкнулся более чем правда, насколько бы оно не напоминала сказку. Сидя за столом, в бабе Любином доме Виктор почему-то вспомнил свое детство. В детстве все эти сказки не казались, а были реальностью: за каждым кустом поджидал леший, а в каждой реке или озере водились русалки. Потом… А что было потом? Человек вырос, «выучил» наизусть тот мир, который предложили ему взрослые. «Но ведь это, собственно, и есть главный вопрос человеческой жизни – думал Виктор. В далеком детстве, когда сказки – это реальность, когда нечто грандиозно волшебное еще является нам, мы все время ищем не там. А потом, вместо поиска начинаем заучивать этот мир наизусть: как правильно, как не правильно, что хорошо, что плохо – всему этому нас обучают с самого раннего детства и так, до тех пор, пока мы не станем как все, не потеряем свою сказку, поменяв ее на конкретный мир. Этот мир придумываем не мы – это детище тех, кто хочет, чтоб мы жили вслепую, не по настоящему…».
Тишина остановила мысли Виктора, даже немного испугала. Он прислушался. Вокруг было настолько тихо, что мороз пробегал по коже. Странно тихо. Так бывает только далеко от хоженных мест. А тут, вроде кругом люди. Фантазия Виктора разыгралась. Он представил тишину в виде глубокого омута, синего-синего, откуда-то сверху стремящегося вниз и нависающего над миром, подобно гигантскому спруту. Виктора передернуло. Спрут нежно протянул свои щупальца и охватил Виктора, потянул куда-то в бездну. В ушах стучало, кружилась голова, тошнота подкатывала к горлу, как это бывает, когда стоишь на большой высоте, зная, что сейчас нужно прыгать вниз. «Ну, уж нет, - подумал Виктор – сейчас я не позволю себя затянуть в череду видений…». Глаза слипались, а дыхание стало тяжелым и медленным.
Эй, - заорал во весь голос Виктор, соскакивая со своего места – кто бы ты там ни был мне плевать, я останусь в своем уме и не позволю кому бы то ни было тянуть из меня меня!
Пространство вокруг Виктора ответило тишиной. Не было ничего кроме этой всепоглощающей тишины. Тишина здесь жила в каждом углу, на каждой тропинке, на каждой лесной полянке. Тишина была абсолютной – от этой тишины начинало стучать в висках.
Вы, - подпрыгивая на месте, орал Виктор – мне плевать, что там в ваших нечеловеческих мозгах относительно меня, но себя я в обиду не дам. Вам ясно? И что бы вы там еще против меня не придумали, я больше не буду подчиняться вам, не буду смотреть ваши наивные «мультики»…
Виктор осекся. Тишина уплотнилась. Ему показалось, что он видит ее, как яркое пятно света. Пятно закружилось вокруг Виктора, охватило его тело и сознание.
Нет! – заорал Виктор, и вся его воля собралась в одно.
Она тоже сгустилась, образовав пятно синего цвета, какое бывает от синей лампы. Теперь два пятна, синее и желтоватое, кружились друг напротив друга, толи, изучая, толи, противоборствуя друг с другом. И вдруг, в какой-то момент времени, желтоватое пятно начало сгущаться и разрастаться, постепенно превращаясь в шар, наподобие шаровой молнии. В уме Виктора, непонятно откуда, возникли странные слова, он затанцевал, произнося их вслух нараспев все громче и громче:
- Аккурат посерёдке Алатырь-гора,
над горою той птица Матерь-Сва –
в солнопутьи кружит да перьём ярит,
братцу Месяцу она и жена и сестра.
Вот вспорхнёт по-первой - и на море вода
закипает от жара её перья.
Вот вспорхнёт иной раз - и над твердью земной
разухабится ветр – Стрибог молодой.
И в последний раз поразверзнет крыла –
такмо в небеси станет свет навсегда!…
Распевая, и танцуя так по кругу, Виктор ощутил вдруг необычайный прилив бодрости, словно бы в нем кто-то зажег огонь, который все это время был не более чем тлеющие угли. Он вновь и вновь повторял слова, пришедшие в его сознание неизвестно откуда, вновь и вновь кружился по комнате, то вприсядку, то, набивая себя стопами по бедрам. Все тело Виктора напряглось и сжалось в комок, по лицу текли крупные капли пота. В какой-то момент Виктору показалось, что все пространство вокруг него – это пространство его сознания, а его движение – это проживание этого пространства. Виктор раззадорился. Два цветных шара света, словно синяя и желтая шаровые молнии, кружились вокруг него, то, объединяясь в нечто одно, то, разделяясь и, вторя его бешенному танцу. Виктору не было больше страшно, и не казалось, все происходящее больше странным. Он смеялся, пел строчки ни с того ни с сего пришедшие ему на ум, выкрикивал отдельные ничего не значащие реплики, иногда на совершенно непонятном языке. Его пространство пульсировало и то поднималось вверх, то ухало вниз, все тело гудело, и яркие световые линии пронзали его насквозь. Множество световых линий, объединившись в один непрерывный поток. Виктор в нем танцевал, плавал, как в течении какой то неведомой реки.