Глава 6

Над поверхностью земли, в искрящемся прозрачном воздухе, висело большое молочно-белое дерево. Ветвистые корни мягко переходили в облака, и словно множество паутинок расходились куда-то вверх. Крона дерева почти касалась земли, маленького зеленого островка среди бескрайнего золотого поля. Рожь разрослась вокруг и золотые лучи, излучаемые деревом, сливались с золотом, излучаемым рожью. По этому необъятному золотому полю пробегали волны. Легкий ветерок всклокочивал золоченые кудри ржи и волновал их от горизонта до горизонта. От белого дерева, растущего корнями вверх на севере, погруженная по пояс в рожь, шла прелестная девушка, мягко касаясь ладонями макушек спелых побегов. Издалека, откуда-то с юга, звучал нежный напев, и, сливаясь с ветром, распространялся на все стороны:
Аз веданам, Хам;
Внемлите сим золотым словам,
Пред Триглавом чьим именем – Дид Дуб Сноп,
Внемлите, славно творяше кобь.
Аз веданам, Хам;
Аз веданам, Хам;
   Аз веданам, Хам…
Напев кружился где-то в воздухе, словно бы и не зависел вовсе от певцов. Длинные волосы девушки касались ржи, не отличные от нее по цвету. Создавалось такое впечатление, что волосы девушки, и сама она, неотъемлемая часть этого золотого поля. Дерево, растущее корнями вверх, на единственном зеленом островке, в этом море золотого сияния, освещало красавицу со спины, заставляя играть золотом ее волосы. Еще один порыв ветра пустил новую волну по полю.
Пред престолом лепым – златым теремом,
В небеси парит птица Вышня – Сва.
Пред престольным градом – светлым Китежом,
Бает птица та таковы слова:
Вышень яр побуд всем в напутствие
Плачет песнь свою, ждет раскаянья,
Плачет песнь сию устами роскими,
Человекам всем в покаяние.
Слухай песнь из слов незначительных,
Передай ты их малым детушкам.
Лада Макошь та в сердце будет вновь
Да прибудет из веков в века на всякой веточке.
Аз воздам;
Аз воздам
Да Рось свою ворогам не передам.
В какой-то момент все начало таять.
Рус… - кричал кто-то издалека.
Все ветры в поле собрались и направились за этим голосом, будоража по дороге необъятное ржаное поле.
Рус, Рус… - все сильнее кричал кто-то.
Виктор, Вить, Витюш – кричала Заряна, непрерывно тряся Виктора – Вить, что с тобой случилось. Вить, приди в себя – она трясла Виктора за плечи, пытаясь привести в чувство.
К Виктору медленно возвращалось сознание. Он стоял на коленях, глядя куда-то в пустоту, полностью поглощенный своим видением. Заряна трясла его за плечи, била по щекам, кричала и звала, пытаясь привести его в чувство. Сфокусировав глаза, Виктор увидел заплаканное лицо Заряны.
Говорила ведь мне бабуля, чтоб как к озеру подходить станем перевязала тебе глаза… говорила ведь, а я не послушалась ея… не должно те глядеть на озерну водицу… Виктор… - причитала она.
Что?… - ничего не понимая, спросил Виктор.
Заряна подскочила, покружила вокруг Виктора, потом сорвала какую-то траву, растерла ее в руках, выжимая сок, и потерла виски Виктора. Ему немного полегчало, но образ девушки идущей по полю не оставлял его, а еще этот зов. Очень странно, если это звали его, то почему называли Рус?
Отвернись от озера, не смотри на воду… слышишь! Не смотри на воду! – почти кричала Заряна.
Почему?… - с неопределенным выражением в голосе, спрашивал Виктор.
Не смотри, баба Люба так велела, не смотри – не лепо то – тараторила Заряна.
Ямочка на щеке Заряны стала глубокой-глубокой, глаза лучились невыразимой красотой, блестели, как две черные жемчужины. Волосы слегка растрепались и развевались по ветру. Виктор ощутил легкое волнение, но уже совершенно другого свойства. Голова закружилась, и он четко ощутил запах мяты, меда и каких-то еще трав, идущий от Заряны. Ему захотелось обнять это милое дитя, прижать к своей груди ее хрупкое и нежное тело. Виктор уже практически отошел от видения и сидел на коленях, отвернувшись от озера.
Я сейчас завяжу тебе глаза, и поведу тебя, а как пройдем озеро, так и сыму ее. Ладно?
Как скажешь… - отрешенно ответил Виктор.
Ему вдруг стало так хорошо-хорошо отдаться этой нежной красавице, чтоб она его вела. Он был уверен, что если она подведет его к воде с завязанными глазами и скажет, чтоб он шел, то он бы пошел по воде, как по тверди. Он ощущал неизведанную до сих пор любовь и необычайную веру к этому милому созданию. Нет-нет, конечно же, у Виктора в свое время было много женщин, и любовь была, но это было все не то. То же, что чувствовал он сейчас и любовью-то назвать нельзя – это была безумная нежность, от которой внутри все трепещет, и вера, которую и объяснить то, даже сам для себя Виктор бы не смог.
Заряна завязала Виктору глаза и, взяв за руку, повела в сторону озера. Виктор чувствовал приближение воды. Заряна говорила ему, как и куда идти, где кочка, а где корень, торчащий из земли. В воздухе чувствовалась болотистая влажность, идущая от озера и, по мере приближения к озеру, Виктор начал слышать, как где-то вдали квакают лягушки и перекликаются утки. Состояние отрешенности никак не отпускало Виктора, хотя в общем-то стало немного лучше. В один момент Виктору показалось, как откуда-то издали доносится какая-то знакомая мелодия. Он прислушался и насторожился.
Мягкая и нежная мелодия кружила над водой озера, когда Виктор и Заряна подошли к нему. Какие-то птицы подхватывали ее в свои маленькие клювы и кружили, повторяя ее тысячекратно. Виктор четко услышал голоса, идущие откуда-то издали, а может быть и изнутри, звуча, как будто бы внутри его головы.
Зарян! – позвал Виктор.
Что? – спросила Заряна, переводя слепого Виктора через очередную кочку.
Ты слышишь?… - спросил Виктор и замер в ожидании ответа.
Что «слышишь»? – удивилась Заряна.
Песню или мелодию где-то… - начал было Виктор, но услышав только первые слова Виктора Заряна засуетилась.
Пойдем скорее, и не слушай ничего.
А может уши заткнуть, тогда я ничего не услышу?! – улыбнулся Виктор.
Не поможет, – на полном серьезе ответила Заряна – если уж они прицепятся, так от них не отвертишься. Самое главное, не слушай их…
Но Виктора уже захлестнуло какое-то воспоминание из детства. Он вспомнил, как однажды в детстве с другими ребятами пошел купаться в городской пруд. В какой-то момент, ему показалось, что его, откуда-то из пруда подзывают. Он подошел к поверхности воды как можно ближе. Что-то необъяснимое потянуло его в воду, и он прыгнул. В себя он пришел только спустя несколько дней, в больнице. Врачи долго удивлялись тогда, мол, вроде в воде-то был всего несколько минут, а выключился, как будто целый час под водой был. Врачи тогда отнеслись ответственно, и провели полное обследование, но так ничего и не обнаружили. Через неделю Виктора выписали из больницы, но после этого случая, что-то в ее жизни и характере переменилось. Это отмечали даже родители.
Сильная тряска выдернула Виктора из воспоминаний. Заряна трясла Виктора за плечи настолько сильно, насколько могла.
Виктор, не поддавайся, – как будто сквозь стекло кричала Заряна – они тебя тащат… не иди на поводу…
Это последнее, что слышал Виктор. Воспоминания снова затянули его. На ум пришел рассказ одного охотника, с которым ему довелось познакомиться здесь – в Сибири. Тогда они с этим охотником сидели возле костра в лесу. Смеркалось, и разговор пошел чисто как у всех охотников – о том, о сём, байки охотничьи, да сплетни. Виктор вспомнил, как тот ему говорил:
Может показаться, что люди здесь суеверные, но это не так. Просто они знают здесь больше, чем в других местах люди знают…
И что же они знают тут такого, что в других местах неизвестно? – поинтересовался тогда Виктор.
Скорее даже нужно по-другому сказать, – продолжал охотник – тут скорее не знают, как это в других местах бывает, а ведают…
Чем же отличаются они между собой, по-твоему – «ведание» и «знание»?
А тем, что знание мельче как бы что ли, а ведание – то словно глубокий омут; смотришь – видишь мелко, а ступишь – утопнешь, ей-ей утопнешь, глубоко ведь. Это знаешь как – ведание, словно бы корни имеет, а знание, оно без корня.
А ты то откуда все это знаешь?
А, был у меня случай один здесь такой. Пошел как-то я на зимовье, наверное, километров за семьдесят от деревни, в которой мы с мужиками остановились. Думал, пока мужики проспятся, сам же знаешь, как нашинские люди на охоту ходят… ну так вот, я и решил, пока они проспятся, я место подготовлю, дровишек принесу и все такое. А пошел отчего-то под вечер уж. Поди часа в два вышел, а пока на лыжах-то весь путь отмахал, так уж и стемнело порядком. Подхожу я, значит, к зимовью, вещички свои сбросил, поклажу там всякую, рюкзак, лыжи, решил, дровишек принесу, печь растоплю, чтоб потеплее было, а то уж больно вымерзают эти зимовья. Нарубил дров и в дом. В доме темно, не видно ни черта, я в темноте, значит, копошусь. Дровишки возле печи бросил, подсел к печи и разжигаю огонь. А за спиной у меня вроде б кто-то дышит так тяжело. Ну, думаю, кажется. Растопил печь – посветлее стало. Свечу нашел – зажег. А в аккурат напротив печи, да за моей спиной лежанка стояла. Ну, я к ней поворачиваюсь, со свечою в руках, а на лежанке той, старичок, такой махонький сидит. Сидит – сопит. Я как увидел его, так весь и обмер. Ну, не бывает таких маленьких людей. Тот же совсем малюсенький, поди, как ребенок лет четырех али пяти. Да и откуда посередь тайги человек, да еще и такой странный. Жуть меня чавой-то взяла. Всё внутри прям остыло. Я ему говорю, мол, погоди, сейчас дровишек еще принесу… А он мне, прям моим голосом: сейчас, говорит, дровишек еще принесу. Я ему – сейчас чайник поставлю, да чаю с вами попьем. А он мне – чаю с вами выпьем. И голос-то его, один в один мой, прям, как с самим собой говорю. Меня тогда уж жуть такая хватила, что зубы застучали. Я из зимовья выскакиваю, вещи все на себя как попало взвалил, лыжи одел, и деру от туда. Я, наверное, так быстро никогда на лыжах больше и не ходил. Правильно говорят, мол, у страха глаза велики, вот и я с испугу, все эти километры, что туда полдня шел, за пару часов одолел. Влетел к мужикам в избу, а им то ничего, спят все – пьяные. А я никак успокоится не могу. Из угла в угол метался-метался, да из избы вон вышел. По деревне болтался, да старика одного подвыпившего встретил. Думаю, уж если некому рассказать, так хоть ему расскажу, что случилось. Сели мы с ним, самогоночки по стаканам разлили, ну, я и рассказал всю правду, как на духу. А старичок этот говорит, мол, с этим тебе к ведунам надобно. А я ему и говорю, а кто ж это такие – ведуны. А старичок этот подвыпивший и говорит, что, мол, ведуны – это люди, у которых корни есть. У этих ведунов мол, ведание есть предначальное, а я тебе в этом не помощник. Неопределенно так сказал, а после, сколько не пили с ним, ни гу-гу. Я и так и сяк, объясни, мол, толком-то, что это за ведуны, да ведание такое, а он молчок, несет бред какой-то пьяный и всё. Мы с ним в ту ночь напились до чертиков, а мужики утром и спрашивают, а чего ты, вроде б на зимовье собирался, а у меня уж притупилось всё, я ничего говорить не стал им, но на охоту в тот раз не пошел, так вот – закончил свой рассказ охотник.
Ну и ну! – удивился Виктор – Если всё что ты говоришь, правда, то мы и не знаем ничего, получается!
Да уж! – задумчиво протянул охотник, неотрывно глядя в костер, и думая о чем-то своем…
Виктор начал было вспоминать что-то еще, но сильная тряска, которую устроила ему Заряна, все перебила. Заряна кричала, что-то, но Виктор не мог различить, слышал только отдельные не связанные между собой звуки. Сквозь туман и какие-то голоса, Виктор еле-еле различал голос Заряны.
…Виктор… - кричала Заряна - …борись… не поддавайся им… слышишь…
Виктор начал было проваливаться в новые воспоминания, но тут начало доходить, что эти воспоминания, слишком реальны. Он как будто бы проживал все, ощущая все четко и ясно, как если бы это было не воспоминанием, а просто, жизнью.
Виктор попытался произнести слово, но губы не подчинялись ему, он снова начал проваливаться в воспоминание. Он почему-то вспомнил, как его маленького, мать встречала у реки. Он увидел ее, такую молодую-молодую, стоящую на берегу, и махающую рукой…
«Нет, – подумал Виктор – это какие-то не такие воспоминания, они засасывают. Надо что-то сказать, крикнуть, вырваться из этих воспоминаний…». Где-то в глубине души, Виктор понимал, что это не настоящие воспоминания, а навязанные кем-то обрывки его собственной жизни, но не мог выйти из этих обрывков. С каждым новым воспоминанием, Виктор, как будто погружался в глубокое болото и не мог избавиться от наваждения. Он понимал, что стоит ему заговорить, закричать, все сразу же пройдет. Он делал попытку за попыткой, но у него ничего не получалось. Собрав всю свою силу воли, он со всей силы закричал, но только мысленно, про себя. В какой-то момент, он услышал этот крик, но как бы со стороны. Как будто кто-то, но не он, кричал со всей силы. Так противно кричал – толи громко стонал, толи визжал.
Нет – доносилось откуда-то со стороны.
Виктор рванулся по направлению к голосу и, первое, что он почувствовал, это жуткая боль в голосовых связках. Он начал кашлять. Прокашлявшись, он замычал что-то не своим голосом, но, физически чувствуя, что это уже тот голос, который принадлежит ему.
Нет, – заверещал он – вы меня не возьмете. Я – это «я» и я останусь собой, кто бы там меня не тянул… Слышите?…
Виктор вслепую запрыгал по кругу, вначале издавая невнятные звуки, потом рванулся в сторону, в другую, упал на землю, встал и подпрыгнул вверх. Звуки получались все более внятными, складывались в слова, в строчки. Через мгновение Виктор, уже ритмично пританцовывая, начал наговаривать какие-то непонятные ему строки:
Выходил-выезжал на широкий Простор младой удалец,
Как младой удалец - добрый молодец.
Русы кудри его - то ветер лихой,
Ясны очи его - то солнце с луной,
Ну, а комонь его словно бы облака,
А рубаха его - как зимою снега.
На Просторе гулял, всё хаживал - маковкой своды держал небесныя.
Выходил-выезжал на широкий Простор
Как иной разок младец - добрый молодец.
Он всё сед, словно лунь, очи - ночи темней,
Ну, а комонь его, воронья вороней,
Как рубаха его, словно пегая тень.
На Просторе гулял, всё хаживал - а опора его ниже самой Земли, ниже Сырой Земли лепой Матушки.
Выходил-выезжал на широкий Простор
Всё во третий разок добрый молодец.
Темны кудри его - вешни сумерки,
Ну, а очи его всё закатные,
А как комонь его - рыжий в яблоко,
А рубаха его – цвета алого.
На Просторе гулял, всё хаживал - да как длани его держат сумерки,
Держат сумерки те туманные,
Над Сырою Землёй лепой Матушкой, без опоры он вовсе, без маковки.
Выходил-выезжал на широкий Простор
на четвёртый разок добрый молодец - добрый молодец да сокольничек.
Рыжий ус вертит под рыжою копной,
Ну, а очи его — зорьки ясные,
Да как комонь его - кобылка каурая,
А рубаха его - шита золотом, порасшита всё червлённым злато-серебром.
На Просторе гулял, всё хаживал –
Как из солнушка его диво-дивное - диво-дивное, да всё чудо-чудное.
Как из солнушка его Дева красная - Дева красная да Заря-Зарянушка.
Как пойдёт Заря в Коло новое, тако яро и побудо человекови - человекови Православному.
Обернётся добрый молодец иным концом,
Да возьмёт весь мирови своим кольцом,
Тако мирови всё хороводить станет празднично –
Хороводить да приплясывать навеселе…
Закончив, Виктор опрокинулся на траву, вся его одежда промокла от пота. Пот стекал и по щекам, и по лбу. Он тяжело дышал, устал, но что он знал точно, так это то, что уже окончательно пришел в себя. Все тело пульсировало, если бы не повязка на глазах, то они бы все были залиты потом. Виктор резко выдохнул и  почувствовал необычайный прилив сил. Он сел и потер виски. Сняв повязку, он увидел, что Заряна сидит недалеко от него на кочке, испуганно озираясь по сторонам, вытирает слезы.
Там, в моем рюкзаке, сигареты. Дай мне их – попросил Виктор.
Заряна соскочила с места, почти бегом подскочила к рюкзаку и достала пачку.
Тебе нельзя снимать повязку – успокаиваясь, сказала Заряна.
Теперь можно.
Баба Люба говорила, что тебе нельзя на воду смотреть.
Виктор взял сигареты, достал из пачки одну, а пачку отбросил в сторону. Заложив за ухо сигарету, он подошел к краю воды, опустился и умыл лицо.
Теперь это уже неважно – сказал он, отфыркиваясь от воды.
Пойдем? – неуверенно спросила Заряна, удивленно глядя на обновленного Виктора.
Сейчас, перекурим и пойдем – уверенно ответил он.
Ты же не куришь. Я ни разу не видела, чтоб ты курил – толи спросила, толи утвердила Заряна.
Только по особым случаям – ответил Виктор, прикуривая. Где баба Люба живет? Далеко еще?
Нет, не далеко, сейчас вдоль озера, а потом немного вправо, там совсем близко.
Хорошо… - с неопределенным выражением сказал Виктор.
Ты в порядке? – с опаской спросила Заряна.
Да – сухо ответил Виктор. Нам пора, - сказал он, выбрасывая недокуренную сигарету – до сумерек добраться бы.
Доберемся – уже с радостью в голосе, сказала Заряна.