Дважды рожденная

 История, которую я сейчас расскажу,  мне самому кажется невероятным, диковинным розыгрышем, не дающим мне покоя вот уж столько дней. А, возможно, и не розыгрышем…
     Пару месяцев тому назад я по заданию редакции отправился в  некий город  К.. по письму  группы бывших работников бывшей крупной торговой организации. Вопрос, на который мне предстояло ответить, служил неплохой иллюстрацией к тому явлению , которое уже никого не стало  удивлять  своей типичностью.
     Несколько лет тому назад руководители предприятия скупили ваучеры рядовых работников, скупили нагло, под угрозами и давлением,  для приличия обещая людям золотые горы в ближайшем обозримом будущем. Но выдали  людям не акции, а так называемые выписки из реестра акционеров, заявив, что, согласно прилагаемому договору, их можно будет обменять на сертификаты акций в течение полугода.
      Но прошел год, а за ним стремительно пролетело еще несколько лет, а никто ничего не получил, бывший же руководитель организации, ставший депутатом  Верховного Совета и переселившийся в столицу, стал недосягаемым для правосудия. Ценные бумаги , вероятно, уже были проданы и перепроданы в липовые фирмы и ОАО, которые служат прикрытием для операций по жульническому присвоению чужой собственности сотен людей, а также положенных им дивидендов. Одним словом, такие дела у следователей называются  « висяком «. И не удивительно, что все обращения бывших членов  бывшего трудового коллектива    в разные    контролирующие органы не принесли желаемых результатов. Иначе откуда бы брались тогда олигархи и нувориши, если бы для их появления  не создавались условия самими властными структурами?
     Так что ехал я в этот городок с пессимистическим настроением, там более усугублявшимся пониманием, что нашего брата, журналиста, встретят там далеко не с распростертыми от радости объятьями, ну а если и с распростертыми, то для того, чтобы в них задушить.
     И городок был удивительно похож на другие провинциальные городки: вокзал со следами былой ухоженности,  облепленный киосками и палатками с невкусными пирожками и традиционными напитками, серый облезлый мост, отвратительные дороги с редкими деловито снующими автомашинами, узкие улочки, чахлые скверы и одна- единственная двухэтажная гостиница, довольно уютная и чистая.
     Поселили меня в двухместном номере, который  почему-то назывался « люксом», хотя из удобств там был один динамик на стене. Воистину прав был некий юморист, заметивший, что если в наших гостиницах нет электрической розетки, но есть электрический чайник, то номер будет называться «полулюксом». Здесь же не было ни розетки, ни чайника, зато на первом этаже было маленькое и очень уютное кафе, в котором довольно вкусно и сравнительно недорого можно было поесть. Пообедав, я немного приободрился     и отправился осматривать окрестности, описывать которые я не буду, как не буду рассказывать о деле, благодаря которому я сюда попал, потому что моя история не имеет к этому никакого отношения.
     Дня через три я хорошо знал расположение всех интересующих меня организаций, встретился с некоторыми авторами письма, перезнакомился с обслуживающим персоналом гостиницы, а так как пойти в городке было абсолютно некуда, то общался в основном с дежурным администратором и   горничными, между которыми не было обычно наблюдаемого  мною в других гостиницах официоза, отношения между ними скорее были приятельскими. Нетрудно было догадаться, что гостиница была полупустой, потому что деловым людям делать в этом городке было нечего, поэтому каждому посетителю здесь были рады, ну а мне тем более, потому что любопытные  служительницы веника и швабры  мгновенно узнали, что человек я свободный, не отягощенный штампом в паспорте, информированный  благодаря своей работе, мало того, общительный и не  являющийся тщеславным снобом. Даже девушки из кафе, судя по обволакивающему меня вниманию и пущенным в ход чарам, это знали, и это пошло мне на пользу , а в крошечном кафе, обслуживаемом двумя официантками, еще и вкусно и довольно недорого кормили. Командировки в маленькие городки имеют свою прелесть для уставшего от городской суеты человека. В них более чутки к клиентам. Вот и сейчас  передо мной дымился  ароматный борщ, а не какая-нибудь бурда без цвета и запаха, на плоской тарелочке с неброским рисунком важно возлегала возле румяной картошки замечательных размеров котлета, обрамленная композицией из свеклы, зеленого горошка и веточки петрушки, и вся эта роскошь вызывала томление души и желудка, тем более что утром я успел лишь выпить  стакан кефира, выжатый из пластиковой квадратной упаковки.
      Обслужив меня, девушки разбрелись по кафе, одна ,присев за соседский столик, что-то начала подсчитывать на микрокалькуляторе, другая перетирала бокалы за стойкой бара, что не мешало им  мило беседовать, ибо никто их от этого приятного во всех отношениях занятия не отвлекал, потому что посетителей, кроме меня, больше не было. Это был обычный женский треп  двух не обремененных непосильной работой  официанток, который я волей-неволей вынужден был вполуха слушать.   
   - Валь, слышь, ты помнишь ту американку, которая в прошлом году у нас останавливалась? – окликнула вдруг  первая официантка другую, стоящую за стойкой бара.
   - Ну, помню, конечно! – отозвалась та.
   - Представляешь, снова приехала! Только уже на другой машине.
   - Может, ты что- то попутала? – засомневалась девушка у стойки. – Что ей тут делать?
   - Как я могу ошибиться, разве ее возможно с кем-нибудь перепутать! Она сегодня к нам в кафе заходила, вот за тем столиком завтракала, А потом села на машину и – фьють! Что ей в нашем городе делать, не представляю! Была бы родня какая, в гостинице не останавливалась бы.   
   - Американка? – удивился я .- Что-то вы, девочки, попутали, не могла же она завтрак по-английски заказывать?
   - Да нет, говорит она на чистом нашем языке, но по документам – американка. Полина Григорьевна ( администратор) сказывала, а она обманывать не будет.
   - Ну, конечно, она сюда шпионить приехала, тайну приготовления ваших вкуснейших котлет раскрыть! – подбросил я  девчатам комплимент.
            Они засмеялись, но разговор только набирал обороты.
   - В нашем городе шпионить невозможно, каждый человек на виду. Вот за ней шпионить легко, такие люди к нам редко попадают.
   - Ну и что же вы нашпионили?
   - Да ничего особенного…Приезжает  она  уже третий раз, обычно на пару дней. Машина у нее была такая серебристая, иномарка. Таких машин у нас нет, там верх открывается. А сейчас у нее другая машина, маленькая такая и чудная, на нее невольно все внимание обращают. Но за рулем  она, американка, ее ни с кем не спутаешь. Куда она ездит, мы не знаем, но вот одно место неизменно посещает – местное кладбище. Пройдет медленно по рядам, а у одной могилы остановится  и стоит, а то и сидит, там лавочка есть… Самое интересное, что никто не знает, почему именно у этой могилы, потому что  людей этих, которые похоронены там, знали многие , и кем она им может приходиться, не знает никто, даже старожилы.  Предположения разные высказываются, но это только предположения…А вот, кстати, и она!
     Я повернулся  к окну и увидел, что сбоку от главного входа припарковывается маленький двуместный  « Порш» янтарного цвета. Открылась дверца, и из машины показалась одна стройная нога, затем другая, а потом появилась и их обладательница, высокая гибкая женщина в больших темных очках и  надвинутой на самые брови  косынке, туго охватывающей голову с узлом волос на затылке. Перекинув через плечо сумку, она неторопливо двинулась к входу, и вдруг в этой походке, спокойном повороте головы мне показалось что-то удивительно знакомое. Она  начала подниматься по ступенькам, а я под изумленными взглядами моих собеседниц, оставив в покое изумительные котлеты, почти побежал из кафе и столкнулся с женщиной при входе. Не может быть, этого просто не может быть! Лиза? Лиза Гордеева?!
      В ответ на мой возглас женщина  сняла темные очки, и на меня глянули такие знакомые и прекрасные глаза, какие , действительно, нельзя спутать ни с одними глазами на свете, и услышал такой до боли знакомый  голос, который тоже ни с чьим не спутаешь:
   - Боже мой, Женя, тебя-то как занесло сюда?
     Много лет тому назад был я студентом журфака , который  был открыт в университете как раз перед нашим. набором. О наличии нового факультета знали немногие, поэтому денежного ажиотажа  при вступлении не было, что дало возможность поступить  на него не только за счет  туго набитого кошелька , но и по желанию. Группа наша была весьма колоритная , интересная и перспективная, да и преподавательские кадры ей соответствовали. Я до сих пор с удовольствием вспоминаю и лекции отдельных преподов, и семинарские занятия, и практикумы, и бесконечные дискуссии, и пробы пера в университетской газете, и веселое полуголодное существование  в студенческом общежитии, и безответственный охмуреж девчат других факультетов, и тревожные сессии, и счастливые каникулы, заработанные неустанными трудами и  шпаргалками .
     Появление Лизы Гордеевой в нашей группе не прошло незамеченным ни для кого. Во-первых, потому, что это было в конце второго курса, во-вторых, потому, что перевелась она из престижного столичного университета в наш, самый обычный, каких много, в-третьих…А вот это « в-третьих» и было самым главным. Девочка была абсолютно юная, внешности  необычной и при этом умна, независима и очень талантлива. Редкое сочетание ? В том-то и дело. К счастью, встречаются еще на земле такие индивидуумы. Юность ее никого не удивила, есть семьи, специализирующиеся на взращивании вундеркиндов. Мы решили, что ее папенька – большой начальник, который мог оплатить высококвалифицированных репетиторов, потому что не может простой смертный в рамках средней школы дать своему дитяти такой широкий кругозор и свободное знание иностранного языка.
      Красавиц и красоток в коридорах университета  было хоть пруд пруди, иногда челюсть отваливалась при виде какой-нибудь длинноногой фемины, гордо дефилирующей под критическим обзором опытных и строгих ценителей девичьей красоты, облаченной в одеяния соответственно последнему писку моды. Гордеева же была красива иначе. Ее красота была спокойной и величественной, хотя ничего для этого она не использовала: ни макияжа, ни ошеломительных причесок, ни модных прикидов.  Почти подростковая угловатость и хрупкость сочеталась с тяжелой волной темных блестящих волос, точеным профилем и нежным ртом. Но особенно удивительны были ее глаза. Нет, не густыми ресницами, не темно-синим цветом, из-за чего глаза порой казались черными, а выражением. Когда она сидела, опустив ресницы, это был один человек – юное невинное создание , но когда она поднимала их, вы наталкивались на прямой, темный, изучающий взгляд,  готовый к отпору , и перед вами был уже совсем другой человек – взрослый, проницательный, сильный. Так не смотрят наивные девочки. Но и этот взгляд мог бы быть объясним принадлежностью к состоятельной элите, если бы не манера одеваться. В ее внешности не было намека на элитность : простая добротная одежда,  удобная обувь, никаких украшений, кулончиков, цепочек, антуража, никакой косметики ( да и зачем она ей ? ). Она была скромна и в одежде, и в поведении, но ее замечали все. И не знали о ней ничего, потому что в общежитии она не жила, подружек не имела, в общении была немногословна и сдержанна. Нет, она не была букой, понимала и ценила юмор, и тогда белозубая улыбка, словно луч, освещала на миг ее лицо; она была приветлива, одинаково ровна со всеми и в то же время умела держать дистанцию. И это при таком юном возрасте, ведь была она моложе всех в группе. Удивляло то, что она не посещала ни студенческих вечеров, ни капустников, никаких увеселительных мероприятий, никогда не принимала никаких предложений  развлекательного характера и ничьих ухаживаний, хотя ни высокомерной, ни заносчивой назвать ее было нельзя. Предположений ее странного поведения было несколько. Первое: видимо, в столичном университете у нее была некая история, которая наложила отпечаток на стиль ее поведения. Второе : видимо, у нее кто-то есть или родители готовят ее к престижному браку, не допускающему никаких вольностей. Третье :  возможно, она  сектантка ( правда, это предположение сразу отмели, как несусветную чушь).
         Время шло, вот уже и третий курс окончен, а о Гордеевой знали только то, что это будущее светило журналистики, отличающееся неординарным мышлением, всегда аргументированной негромкой критичностью обсуждаемых ситуаций и положений и  удивительным стремлением быть незаметной. Выражала она свое мнение только тогда, когда ее о нем спрашивали, иногда во время горячих дискуссий ее лицо принимало  снисходительно- печальное выражение, словно  на ее плечах лежало бремя прожитых лет, что вызывало недоумение не только у меня. Она всегда уклонялась от активного общения с кем бы то ни было, что никак не могло увязаться с  ее довольно юным возрастом.
     Впрочем, с одним человеком в группе у нее сложились все-таки более близкие отношения. Это был наш  староста Эдька Богданов. Сначала мы его называли только по фамилии, потому что носитель имени Эдуард должен быть человеком чванливым, высокомерным, амбициозным, а это совершенно не соответствовало натуре Богданова, точно так же, как и Эдик –это что-то не доросшее до совершеннолетия, мелкое, субтильное и  пижонистое, что с ним вообще не ассоциировалось. Поэтому люди , близкие ему, избрали вариант – Эдька, а далекие – Богданов.
     Нашего старосту не назначали в деканате, его мы избрали сами. Он был старше всех на курсе, крупнее , молчаливее и надежнее всех, не был занудой, прикрывал прогульщиков. Красавцем назвать его можно было с большой натяжкой , но девушкам он очень нравился, в нем угадывалась большая сила и доброта. Из-под густых, сросшихся на переносице бровей на мир лениво взирали светло-карие глаза, он казался добродушным, но дразнить его было опасно, потому что мог быть едким, и его едкость была опаснее крупных кулаков. Его отличали еще  полное равнодушие к внешнему виду, склонность к последним рядам в аудитории и слабость, о которой наши остряки не замедлили сложить эпиграмму:
                Видели Богданова. Трезвого, не пьяного.
                Трезвого? Не пьяного? Значит, не Богданова.
    Как он умудрялся после занятий всегда быть слегка подшофе, никому не удалось объяснить, но и пьяным его никто никогда не видел, что тоже было весьма странно. При всем при том он еще ухитрялся успевать в учебе, не получать « хвостов» и  даже систематически получать стипендию. Только мы, жившие с ним в одной комнате общежития, считали бы странным, если бы это было наоборот, потому что свободное время он отдавал чтению, причем читалось абсолютно все, что даже случайно попадало в его руки.
     Когда Гордеева только появилась в нашей группе, свободным в аудитории было место возле нашего старосты на последнем столе возле окна. Она это место заняла и так там и осталась, потому что они с Богдановым  нашли общий язык, судя по тому, что и в более свободных аудиториях никогда не бывали врозь.      
     Так что две эти колоритные фигуры сидели всегда рядом, о чем-то беседовали во время перерывов между парами, улыбались друг другу – и ни больше, потому что вечерами Эдька валялся с книгами в своей комнате в общежитии, никогда ни с кем ни на каких свиданиях не болтался, объясняя молодежи свою позицию старостью и ленью. Даже когда в нашей комнате появлялись девушки, он никогда не изменял ни своей позе, ни занятию. Выгнать из комнаты его мог лишь футбольный матч, на который он неизменно увлекал кого-нибудь из комнаты. Так что ни его, ни Гордееву  «закадрить», как говорили ребята, никому пока не удалось. Немного скептик и циник, Эдька о Гордеевой отзывался неизменно уважительно, а когда кто-то намекнул на возможность  их нежных взаимоотношений, он задумался и сказал серьезно:
     - Это исключено. Что я , ненормальный, чтоб себе позволить в нее втюриться, у меня было время научиться разбираться в женщинах…С ней тяжело играть в любовь – она умна, ее не проведешь, будет тебя всегда держать на крючке или под башмаком. Нет, я буду искать  что-нибудь попроще, что-нибудь белое, мягкое и пушистое, чтоб верила каждому слову, чтоб в рот заглядывала, чтоб рядом с ней погреться душой можно было.
     А однажды в момент сильного расслабления  ( только что был сдан серьезный экзамен, что требовало немедленного и основательного  «обмывания» ) он заявил, что все наши предположения  относительно ее принадлежности к нынешней элите – полная туфта, что Гордеева – дочь лесника и окончила обыкновенную поселковую школу.
    -  Откуда ты это взял? – не поверили мы ему.
    - Оттуда…Нечего  таращить на меня глаза. Что бы я был за журналист, если бы не добыл интересующую меня информацию?!..Ладно, каюсь   : по праву старосты я помогал оформлять личные дела в деканате, так что факты самые что ни есть достоверные. Она из такой Тьмутаракани, что…Как там у классика? « Я девочка лесная, я – ничья».
     Полученная информация некоторых факультетных ловеласов вдохновила на подвиги. И напрасно. Она, оказывается, обладала не только острым языком, но еще и приемчиками какими-то владела…Одним словом, поклонники вскоре оставили ее в покое и рассредоточили свое внимание на другие объекты, которые тоже заслуживали внимания, уж кого-кого, а девушек умных и красивых в университете хватало. Только обо мне этого сказать было нельзя, одно ее молчаливое присутствие грело мне душу, а ничего не значащие  случаи общения заставляли бешено колотиться сердце.
     Как-то Гордеева, которая допускала иногда удовольствие не являться на некоторые пары,  не приходила на занятия в течение нескольких дней, и Эдька предположил, что причиной этому может быть только болезнь или несчастный случай, так что он на правах старосты просто обязан посетить ее на дому. Я за ним увязался.
      Адрес, по которому она проживала, он тоже взял в деканате, и мы отправились вдвоем. Были еще желающие, но староста  приструнил их любопытство : ну не можем же мы гурьбой завалиться к девушке, которая нас не приглашала, а он- де лицо официальное, а меня берет с собой, чтоб не скучно было.
      Нашли мы дом довольно быстро, это было массивное здание старой постройки с чистым подъездом и широкими лестницами. На втором этаже остановились перед резной деревянной дверью, я нажал на звонок, за дверью послышались шаркающие шаги, и интеллигентного вида бабуля распахнула дверь.
   - Здравствуйте, молодые люди. Вы к кому? К Лизаньке? Да, она дома. Проходите, пожалуйста. Лизанька, принимайте гостей!
   Встретили нас гостеприимно, Гордеева, действительно, заболела, говорила с хрипотцой, но весело. Я не мог оторвать от нее глаз, ибо мне никогда не приходилось ее видеть в неформальной обстановке. Дело было не в каком-то уютном светлом халатике, а в блестящей густой волне темных волос, струящихся по плечам и спине, открытой улыбке, которая говорила о том, что нам рады. Правда, извинившись перед нами, Гордеева вышла  из комнаты и скоро предстала перед нами  в светлой блузке и брюках, а блестящая волна уже была закручена в толстый жгут и небрежно уложена на затылке.
   Нас пригласили выпить чаю, мы, естественно, не отказались, тем более, что сами пришли не с пустыми руками. Пока хозяйки накрывали стол, огляделись.
   Квартира была трехкомнатной, большой и светлой, обставлена добротной и красивой мебелью в духе прошлых лет, поблескивали чистыми стеклами книжные шкафы, забитые книгами, на стенах  - картины в массивных рамках, везде идеальная чистота. Гордеева вышла   к нам из другой комнаты, которая , наверное, отведена была ей, и закрыла за собой дверь, но когда хозяйки вышли на кухню, я туда заглянул. Комната как комната, чисто, на столе ничего, если не считать открытой книги, которую она, видимо, читала перед нашим приходом, да большой иконы над столом, что весьма меня удивило, потому что религиозность тогда еще не входила в моду. Наверное, эта икона принадлежала хозяйке. На столе в рамочке стояла какая-то фотография с изображениями двух мужчин, рассмотреть которых издали я не имел возможности.
   - Наконец в нашей квартире появились молодые люди ,- весело сказала старушка, ставя перед нами чайные приборы , - а то у нас мужчины только на фотографиях, да и то родственники.
   Я внутренне очень обрадовался словам старушки. Чего греха таить, я питал еще некоторую надежду, и наш всезнающий староста об этом догадывался, хоть я явно никогда этого не демонстрировал. Не зря же он меня с собой взял.
   - Так мы вам и поверили ,- пробасил Эдька.- Наверняка,  под подушкой  портрет какого-нибудь златокудрого принца вместе с его белым конем хранится.
   -А можно взглянуть на этих родственников? – как можно развязнее попытался спросить я, но Гордеева не возмутилась моей нахальной просьбе, поднялась и  зашла в свою комнату. Фотография, которую я видел на столе, вскоре была в моих руках.
   Двое мужчин в форме  весело улыбались в объектив. Один был уже не молод, богатырского телосложения, второй  пощуплее и намного моложе, но лицом очень похож на первого,  некоторая  внешняя схожесть обликом с Лизой была явной, скорее всего это были ее отец и брат.
   - Что это на них за форма?  - спросил я.
   - Лесничие, не видишь, что ли? - заметил староста
   Гордеева бережно вяла из моих рук фотографию и поставила рядом , на тумбу с цветами. Видимо, присутствие родных вместе с нами за столом ей было  приятно. Рассказав о новостях на  факультете, пообщавшись   с приветливыми хозяевами ровно столько, сколько того требовало приличие, мы распростились с гостеприимной квартирой и ее обитателями. Некоторое время шли молча, переваривая впечатления. Потом   Эдька сказал задумчиво:
  - Ты видал, оказывается, коммуникабельным человеком может быть наша Гордеева, с хозяйкой квартиры живет душа в душу. Знаешь, какой трудный контингент эти божии одуванчики! Видел, чистота какая?! А это значит : туда не ступни, там не сиди, здесь не приляг, брюзжание по поводу и без повода. А Гордеева живет здесь уже третий год.
   -Может, она ей родственница?
   - Родственники еще страшнее… Нет, не похоже. К родственникам на Вы не обращаются, тем более такое длительное время. Любопытно…Ты знаешь, кого мне эта старушка напомнила? Мисс Хадсон из « Записок о Шерлоке Холмсе». Есть же еще такие редкие экземпляры!
    Да и Гордеева наша та еще штучка, прелюбопытнеший объект для наблюдения. Знаешь, если бы меня попросили дать ей объективную характеристику, я бы затруднился. Ничего не понятно!       
         
    С тех пор прошло немало лет, но я отчетливо помню, с какой надеждой  возвращался  из гостей в общежитие, потому что мне редко удавалось ранее видеть таким приветливым и оживленным лицо Лизы.
    Но через несколько дней она снова появилась в аудитории, кивнула мне ,как всегда , головой в знак приветствия – и обо мне забыла. После лекций она обычно не задерживалась. Я однажды рискнул предложить ей себя в качестве провожатого, она глянула на меня внимательно, и сожаление  на какой-то миг мелькнуло в ее глазах, но мое предложение  было мягко  отклонено.
    Несколько раз видел ее идущей по улице, она медленно брела, углубленная в какие-то свои мысли, и я не решился к ней присоединиться.
    После сессий Гордеева обычно уезжала домой, а возвращалась очень загорелой, что необычно  ей шло, она была похожа на испанку со своими темными глазами, блестящими гладкими волосами, собранными в узел на затылке , и стройной гибкой фигурой. Цветок в волосы – и перед вами Кармен.
   - На каких пляжах отдыхала? – однажды не выдержал Богданов.
   - В  наших краях пляжей нет, просто места на речке знать надо ,- блеснула улыбкой Лиза .- А загореть вот так можно только на покосе.
   - Ты – то что там делала? – недоверчиво спросил он.
   - Я -  то? Что делают люди на покосе? Косят.
   - Хочешь сказать, что косу умеешь в руках держать?
     Лиза только плечами пожала:
   - Невелика премудрость!
   - Так, может, ты и доить умеешь?- насмешливо проговорил кто-то.
   - Странный вопрос для сельского жителя. Конечно ,- ответила она спокойно, без вызова.
     Да, Лиза  умела многое. Ее курсовые работы отмечали преподаватели, на экзамене по иностранному языку она  запросто разговаривала на двух языках с членами экзаменационной комиссии, мы сами с удовольствием слушали ее выступления на семинарских занятиях. Она никому не отказывала в помощи, и этой помощью часто злоупотребляли наши однокурсники , но никогда даже тени раздражения или неудовольствия не было на ее лице.
    И все же я помню случай, когда ей изменило ее обычное невозмутимое спокойствие.
    Однажды староста пришел из деканата с новостью:
    - Ребята, на паре по правоведению интересное изменение : Крота ( так мы звали  нашего препода за острое  лицо с маленькими подслеповатыми глазками) сегодня не будет. Вместо заболевшего Крота  читать лекции будет некий ( он заглянул в бумажку) В.К.Борисюк. Говорят, не пожалеем: юрист, практик, бывший мент.
  - Как- как? Повтори, как его зовут? – услышали мы взволнованный голос Гордеевой.
  - В.К.Борисюк, - прочитал с бумажки Эдька и посмотрел ей в лицо. – Что с  тобой? Ты что, его знаешь?
         Мы тоже посмотрели на последний стол, где сидела Гордеева. У нее было изумленное лицо, это было так на нее не похоже. Но она быстро взяла себя в руки  , лицо ее приняло прежнее невозмутимое выражение.
   - Все может быть, - сказала она медленно и опустила голову над конспектом.
   Сразу после звонка в аудиторию вошел , слегка прихрамывая, мужчина средних лет ( где-то за тридцать), чуть выше среднего роста, крепкого телосложения , со смуглым лицом, но светловолосый и светлоглазый. Он неторопливо подошел к кафедре, окинул внимательным взором аудиторию и улыбнулся :
   - Будем знакомы? Всеволод Константинович Борисюк. Вам придется терпеть меня ровно две недели, пока Григорий Афанасьевич будет на симпозиуме. А темой нашего общения будет Уголовный Кодекс.
   И в это мгновение я повернулся, чтобы глянуть на последний стол. Да, Лиза Гордеева знала этого человека. Такого лица никогда больше я у нее не видел. Чуть подавшись вперед, она впилась взглядом в него, глаза ее сияли каким-то нестерпимым светом радости и изумления. Уловив мой взгляд, она опустила глаза, но снова подняла их, не изменив выражения.
   Я перевел внимание на преподавателя, который не громким, но ясным голосом начал свою лекцию. Он без труда овладел нашим вниманием тем, что не заглядывал ни в какие конспекты, перемежал серьезность легкой иронией , и , судя по всему, настолько хорошо знал предмет беседы и объект обучения, что  смог быстро расположить к себе аудиторию. Пара пролетела незаметно, на вопросы препод отвечал кратко, но обстоятельно, и расстались мы с ним довольные друг другом.
   - Слушай, ты заметил, как наша царевна- несмеяна смотрела на этого типа? – спросил я Богданова .
   - Как не заметить? Заметил. Я под такими биотоками оказался, что…Но я еще на одно обстоятельство обратил внимание, что или этот В.К. – еще тот артист, либо он ее не заметил. Или не узнал. Я очень внимательно за ним наблюдал, так что, скажу тебе, он на ней ни на минуту не зафиксировал внимания.
   - Так ты же сам говорил, что он – бывший мент. А у них, у ментов, конспирация отработана.
   После лекции Гордеева была в каком-то смятенном  состоянии, но из аудитории не вышла, а погрузилась в какой-то транс, из которого ее не смогли вывести последующие занятия.
    А потом я не мог не заметить, как волнуется она перед каждой парой по правоведению. На лекции она обычно ничего не конспектировала, а сидела, не пошевельнувшись и не сводя глаз с  преподавателя, а однажды даже переместилась поближе к кафедре. Всеволод Константинович  все же обратил на нее внимание:
   - Когда я вижу, как внимательно слушают некоторые красивые девушки толкование статей закона, мне начинает казаться, что Уголовный Кодекс – не только сухой и суровый документ, а и некоторого рода романтическое произведение.
   И эти слова были обращены именно к Лизе, потому что в этот момент он посмотрел в ее сторону и улыбнулся ей, как, впрочем,  улыбался и другим студенткам. И студентам тоже.
   - А правда, что вы в прошлом работали в уголовном розыске? – спросил кто-то.
   - Я – потомственный опер, - весело ответил  Сева ( так мы его уже успели по-дружески окрестить между собой), и этим горжусь. А со следственной работой никогда не порывал, просто меня пригласили почитать лекции , я и согласился, люблю перемену рода занятий. Тем более , право у меня на это есть… У нас с вами родственная  деятельность, я борюсь со всякой нечистью своими методами, а вы будете бороться своими…Кстати, моя мать тоже журналистикой занималась, но недолго, - и лицо его помрачнело.
   - Ну вот, видишь, я был прав ,- сказал мне после занятий Эдька, когда мы направляли бразды в ближайшую общепитовскую забегаловку.-
Этот Борисюк нашу Лизавету, действительно, не знает.
   - А она его знает! – настаивал я.
   - Пожалуй… Знаешь, возможно, она читала что-нибудь о нем, или о каком-нибудь  деле, какое он раскрыл…Девушки – народ впечатлительный!
     Но я чувствовал, что здесь что-то не так.
     Особенно остро я это ощутил, когда Борисюк попрощался с нами и на следующую пару пришел Крот. Лицо ее помрачнело , глаза потухли и после первого же часа пары она ушла. На лекции Лиза в этот день больше не приходила, но на следующий день я снова увидел ее на неизменном месте возле Богданова. Наш староста что-то ей втолковывал, а она, опершись подбородком на ладонь, внимательно его слушала и улыбалась. Я подошел к ним, и староста переключился на меня:
     - Я ей говорю, что Горбачев так расшатал нынешнюю систему, что на развалинах былого можно построить новое общество. А она мне талдычит, что он – трепло, а к построению нового общества нет экономических предпосылок , - сердился он. - А ты что скажешь?
    - А строить кто будет? Ты?
    - Вот, и этот туда же!  - махнул рукой Эдька. – У тебя закурить не найдется?
    Пролетела студенческая жизнь, оставив в памяти самые яркие  впечатления, образы некоторых любимых и нелюбимых преподавателей, лица некоторых однокурсников. Я навсегда расстался с иллюзией возможности добиться благосклонности Гордеевой, и понимание необходимости этого решения далось мне нелегко. Надо было дать себе время для забвения, изменить обстановку, круг общения. Тем более, что ситуация тому благоприятствовала : я окончил университет. Распределений уже не было, каждый устраивался, как мог.
    Гордеевой предложили аспирантуру, она предложение не приняла. Я слышал, что  она была принята в штат какой-то областной газеты, но какой, не знал никто, а я даже и не пытался узнать : зачем? Лечиться так лечиться.
 Уехал на родину, на Донбасс, наш  неизменный несгибаемый староста, мне тоже нашлось место в  редакции некоего экономического журнала в крупном промышленном городе, так что пришлось смириться с мыслью, что я их, возможно, никогда больше не увижу.
     Через пять лет Богданов предпринял попытку собрать нас воедино, по попытка удалась наполовину, кто-то не смог приехать, кто-то не посчитал нужным. Не было на встрече и Гордеевой. После официальной части в здании университета мы, как водится, продолжили общение в ресторане, повспоминали прошлое, погрустили над невозвратностью беззаботных времен и вспомнили отсутствующих.
-Вы помните Гордееву? – вдруг сказал кто-то .- Вот кому повезло так повезло. Вышла она, друзья мои, за старого богатого иностранца и живет теперь, не зная проблем, за океаном. Потому ее и нет с нами. Гусь свинье не товарищ!
   -    Это откуда же такие данные? – не поверил я.
   -    К сожалению, братцы, это правда, - пробасил Богданов. – Просто я не хотел об этом говорить, чтоб не расстраивать кое-кого. Да ты не расстраивайся, Жень, твоя половинка еще по свету бродит…Вот я, например, уже окольцевался – и не жалею.
    -   Что, нашел свою мягкую, белую и пушистую? – вспомнил я  давний разговор.
    -   Да уж нашел. Правда, не совсем мягкую и пушистую, перца там хватает тоже, но сколько тянуть холостяцкую юдоль, коли тебе уже за тридцать?! Пора и о потомстве подумать. А чтоб не откладывать в долгий ящик с этим делом, жена мне двойню приподнесла…Еле ноги унес на эту встречу, не пускала, все мне на сознательность давила. А я ей : ты что, я – староста, без меня никакая встреча не состоится. Хорошо, теща сознательная попалась, поддержала.
     Не буду скрывать, новость о замужестве Лизы меня не обрадовала, с горечью я констатировал, как  сжалось и заныло сердце. Вот, значит, кого она ждала!
     И вот она стоит сейчас передо мной, а я несказанно рад этой встрече.
    - Боже мой, Женя, тебя-то как занесло сюда? – она тоже мне была рада, я это видел.
    - Я здесь по делу, в командировке. А ты что забыла в этой глуши?
    - А я просто путешествую.
    - Третий раз в такой глуши? У тебя путешествия носят избирательный характер. Неужто теплые моря так надоели?
          Лиза засмеялась:
    - Ну, в этом городе по- прежнему никому ничего ни от кого утаить невозможно.
    - По-прежнему? Разве ты из этих мест?
    - Отчасти из этих.
    - И надолго сюда?
    - Уезжаю завтра утром. До ближайшего аэропорта пять часов езды, а билет на самолет  уже  со  мной.
          У меня оборвалось сердце.
    - Послушай, Гордеева, но у тебя в распоряжении ведь есть целый вечер…Возможно, мы никогда больше не увидимся. Я тебя прошу, подари его мне,…по праву бывшего однокурсника я могу тебя об этом попросить?
           И не поверил своим ушам, услыхав:
    -Я согласна…Но дарю этот вечер не только тебе, но и себе, ведь ты первый однокурсник, встреченный мной за столько лет. Только давай найдем какое-то нейтральное место, подальше от зорких глаз и любопытных ушей.( На нас, действительно, глазели девушки из кафе и вышедшая из кабинета женщина-администратор).  Я, кажется, знаю такое место…
             Мы договорились встретиться через час. В своем номере я тщательно побрился, принял душ, надел свежую рубашку и, усевшись в кресло, бездумно перелистывал журналы, поглядывая на часы. Стрелка часов медленно ползла по  циферблату, а я ни на чем не мог  сосредоточить внимание, кроме этой стрелки. Казалось, движение времени замедлило свой бег.
             Еще не было намеченных четырех часов, но нетерпение вывело меня на крыльцо  гостиницы. Жара спадала, на аллеи сквера женщины выводили своих отпрысков, проходили мимо озабоченные люди, трое мужчин остановились у машины Лизы и молчаливо ее рассматривали. Потом они разом повернулись к дверям гостиницы, оглянулся и я. Лиза была точна – четыре часа. Она была так хороша, что я растерялся на мгновение. Конечно, она очень изменилась, исчезла девичья угловатость, строже стали черты  лица, и глаза не были спрятаны за стеклами темных очков. Светлый брючный костюм, сумка через плечо, легкие туфли без каблуков – ничего лишнего, а выглядела прекрасно. Гладко причесанные блестящие волосы по-прежнему были собраны в тяжелый узел на затылке- завидное постоянство в прическе для женщины. Никаких украшений, кроме тонкого обручального кольца на безымянном пальце.            
     Она уверенно вела машину . У меня было время рассмотреть город. Ничего особенного : частный сектор перемежался с  многоэтажными кварталами, промелькнул какой-то заводик, автозаправочные станции, снова пошли частные дома, среди которых иногда выделялись размерами и вычурной архитектурой  здания с претензией на виллы, но странно выглядели они, будучи затиснутыми в маленькие дворики с чахлой растительностью. Я отметил изобилие зелени и цветов возле некоторых ухоженных дворов, а также изобилие ям и выбоин на трассе. Видно было, что городские власти жили своей жизнью, а местные жители – своей, и эти две линии  обитания не пересекались, что лишний раз подчеркивалось наличием каких-то полуразрушенных административных зданий и основательной добротностью некоторых домов, соседствующих с штопаными- перештопанными хибарками.
    Мы миновали последнюю улицу городка, проехали какие-то зеленые насаждения, потом машина выехала на широкое поле и свернула на грунтовую дорогу. Я   переключил внимание на спутницу, уверенно ведущую машину по отвратительной дороге. Нет, она все-таки мало изменилась, наша Гордеева: молчалива, сосредоточенна на каких-то своих мыслях, словно меня и нет рядом.
    - Куда мы едем? – удивленно спросил я.
    - Здесь есть  одно интересное место. Знаешь, такие места бывают только в провинции.
    - А я думал, тебя только здешнее кладбище интересует. Кстати, кто там покоится? Близкие?
    - Ты и это знаешь? Надо же! – блеснула она улыбкой.   
    Место, на которое мы приехали, действительно, было чудесное. С высокого берега, заросшего луговыми травами с редкой россыпью неярких цветов, открывался  вид на реку и просторный луг за ней с пасущимся немногочисленным стадом коров, за ним лениво брел пастух. Вокруг стада описывала круги звонкоголосая собачонка, чей лай отчетливо доносился из-за реки.
На самом берегу  росло несколько берез, к которым из густого кустарника выбегала узкая тропинка, пробегала по зеленой лужайке и упиралась в площадку , в центре которой располагался деревянный стол, почерневший от времени, с вкопанными в землю ножками , такими же древними, как крышка стола. Не ножки, а ноги из бревен! К двум таким же бревнам была прибита отшлифованная временем доска, получилась лавка. Я присел на эту лавочку – все прочно и надежно.
 Зной уже спадал, но еще было жарко, вода манила к себе прохладой, но купание не входило в мои предшествующие планы, потому оставалось только довольствоваться созерцанием водной глади.
     Лиза сняла солнцезащитные очки и некоторое время не могла оторвать взгляда от вида, открывшегося перед нами. Потом повернулась ко мне, посмотрела внимательно, и мне стало зябко под ее пристальным и спокойным взглядом .
    - Ну что, будем отмечать встречу?
    Я принял ее слова как традиционное приглашение  к сервировке стола, достал из машины кейс, из которого извлек такие же традиционные в таких случаях   коньяк, конфеты и прочие причендалы, предусмотрительно приобретенные в гостиничном буфете. Лиза накрыла доски стола чистой газетой, на которой расстелила белоснежную салфетку, выложила батон хлеба, какую-то нарезку на пластиковой тарелочке, фрукты. Я зачарованно наблюдал за  неспешными движениями ее рук , все мое внимание было сосредоточенно на тонком обручальном кольце, как символе той преграды, которую мне никогда не преодолеть. Мы проговорили несколько ничего не значащих фраз, но разговор не клеился. Я налил коньяк в маленькие пластиковые стаканчики и протянул один ей, подумав, что легкого развлекательного вечера  получиться просто не может. Интимных встреч в моей жизни было немало, они часто состояли из штампов и редко баловали меня своим разнообразием, а здесь …Бог его знает, как вести себя в этой желанной, но неожиданной для меня ситуации. Я решил взять инициативу в свои руки:
    - Вот уже не думал, что именно мне придется сподобиться такой чести – встретиться с таинственной Гордеевой  в неформальной обстановке да еще за таким роскошным фуршетом. Да еще на фоне такого пейзажа. Ты права : такие места могут быть только в провинции.
     Мы потолковали немного о том, о сем, вспомнили жизнь студенческую, я рассказал о последней встрече однокурсников, о себе, Лиза внимательно слушала, по-бабьи  подпирая щеку ладонью, она вообще говорила очень мало, но следа скуки не было на ее лице, и я не выдержал:
     - Ну что мы обо всем и обо всех, кроме тебя. Может, переключимся на объект более интересный? На тебя, например.
     -А что тебя интересует?
     - Господи Боже мой, да все. Вот я, например, знаю тебя много лет и ничего в сущности о тебе не знаю. Вот, например, ты говорила, что отчасти из этих мест. А мне пришлось ( совершенно невольно причем, не зная, что речь идет именно о тебе) услышать , что старожилы тебя не припоминают, даже не могут установить, кем ты приходишься тем людям, что  похоронены в могиле, которую ты неизменно посещаешь. Знаешь, так получилось, что мне довелось быть свидетелем толкований о твоей особе, что совсем не удивительно, провинция – это тебе не  мегаполис, где люди живут годами в одном доме и друг друга не всегда узнают даже в лицо. А здесь каждый человек на виду, а совсем новый – тем более. Так вот ты заинтриговала провинциального обывателя : кто такая, почему мы не знаем? К кому приходит на одну и ту же могилу, если  никто не знает, кем может приходиться спящим там вечным сном? Оно, конечно, приходила бы туда какая-нибудь старушка в платочке, никто бы на нее не обратил внимания, а  тебя не заметить просто невозможно. Да еще в гостинице останавливаешься, значит, родственников здесь нет. Интрига…
     Гордеева усмехнулась, казалось, она о чем-то глубоко раздумывала, сидя вполоборота ко мне и разглядывая опустевший луг на другом берегу реки. Солнце медленно и неуклонно скатывалось к вершинам деревьев, подрумянивая облака над ними , от реки потянуло свежестью, над зеркалом воды резали воздух стремительные стрижи, от всей этой картины веяло умиротворенностью и покоем.
     - Да уж, я  и не подумала о том, что мое кратковременное пребывание в этих местах может кого-нибудь заинтриговать…Хотя ничего удивительного в этом не нахожу, я сама из таких мест. А вот в том, что я никем не могу доводиться  покойным, они  правы. Я им – никто, потому что это – моя могила, - сказала она просто.
     Я потерял дар речи. Потом подумал, что ослышался.
     - Что…ты…сказала?! Это в каком же смысле?
     - В самом что ни на есть прямом. Это моя могила, потому что там я похоронена, - так же спокойно ответила она.
     Я уставился на нее, но она сидела в прежней позе, вполуоборота ко мне, и глаз ее я не видел. И хотя от Гордеевой можно было всего ожидать, что-то не замечал я в ней ранее склонности к такого рода мистическим шуткам.
    - Как это может быть? Ты что, привидение, что ли? Дай-ка я попробую твой лоб… Теплый… У привидений лоб, должно быть, никакой, а ты из плоти и крови… Шутишь ты как-то нелепо, Гордеева.
     Она повернулась ко мне всем корпусом и посмотрела прямо в глаза.
     Зябко и неуютно стало мне под этим пристальным взглядом, и она это почувствовала, отвела его. Лицо ее побледнело, видно было, что какая-то тягостная мысль не давала ей покоя.
     - Я тебе сейчас расскажу историю, которую никогда и никому не рассказывала, - проговорила она медленно .- Но так как ты справедливо заметил, что мы никогда уже не увидимся, я просто должна ее тебе рассказать, потому что носить ее в себе уже нет сил. Просто ты мне подарен судьбой именно для этого – исповеди, которую понять сможет только человек, который хорошо меня знает и … любит…Не нужно ничего говорить, я ведь всегда знала об этом. Но тебе не повезло, и я в этом совершенно не виновата, я ничего для этого не делала, наоборот…Мне жаль, что это случилось именно с тобой, ты заслуживаешь лучшей участи… Но я тебя вылечу от твоей хвори одним разом…
    У тебя хватит терпения выслушать меня до конца? Я прошу тебя об этом. Только не сбивай меня вопросами, хорошо? Все вопросы – потом.
    Я отчетливо помню каждую деталь ее удивительного рассказа, проливающего свет на многое, что казалось мне ранее таинственным и необъяснимым.
     -  Ты знаешь , что я родилась и выросла в семье лесника. Дом наш находился на кордоне, иными словами, на границе между селом и лесом. Он стоял на отшибе , с одной стороны расстилалось свободное от построек пространство, за которым начиналась кривая сельская улочка с неизменными сеновалами возле дворов, с другой – лес, которого с самого детства я привыкла не бояться и  в котором  чувствовала себя  легко и свободно. ( Я вспомнил слова Богданова: « Я девочка лесная, я – ничья») Я была поздним ребенком, неожиданным, но горячо любимым родителями. Мать свою смутно помню, она умерла, когда  я была маленькой, но вспоминаю часто, что у нее были роскошные косы ,которые она укладывала короной на голове и покрывала белым платком с яркими цветами, а еще вспоминаю песни ее, навсегда врезавшиеся в мою память своей мелодичностью и нехитрым сюжетом. Она очень любила напевать.
    После смерти матери отец долго не мог прийти в чувство, но пришлось : нас было двое, я и мой старший брат, нужно было думать, как быть с нами, скорее, со мной, и, хотя нашлись родственники, которые уговаривали отдать меня им, никому он меня не отдал, а в дом пригласил пожилую вдовую свояченицу, у которой детей не было, вот и стала она вести домашнее хозяйство и присматривать за мной. Это была замечательная женщина, тихая, скромная, очень религиозная, но не той показной религиозностью, которая наблюдается у людей в сущности неверующих, а истинно верящей в Бога и его постулаты. Свою веру она нам не навязывала, была добра и трудолюбива, вечно углублена в свои думы, поэтому малоразговорчива. Я любила бывать в ее комнате , куда она перевезла из своего дома большую широкую кровать с периной, в которой можно было утонуть, иконы, портрет покойного мужа и обилие цветов в глиняных горшочках. Мы  свою тетю Полю любили , удивлялись ее стоическому постоянству, позволяющему в любое время года и в любую погоду отправляться в дальнюю церковь в субботние дни и в дни религиозных праздников, жалели в  дни постов, которые совпадали с многими любимыми праздниками, когда стол был полон всяких вкусностей, а она ела сухую картошку с хлебом. Ее стойкость меня поражала , а иногда даже раздражала, но отец не позволял нам вольностей на этот счет, хотя сам был человеком неверующим.    
     Он так и не женился больше, тетя Поля говорила, что отец мой очень любил нашу мать и никого на ее месте представить не мог. С утра до вечера пропадал он в лесу, и иногда уже перед сном слышала я приближающийся к дому топот копыт Воронка, который служил отцу в качестве транспорта.
     И отец, и брат очень любили меня и пытались как-то компенсировать недостаток материнской ласки. Часто перед сном отец брал меня на колени, обнимал своими большими теплыми руками и тихонько напевал песни матери, любое мое даже легкое недомогание приводило его в панику, он ночами подходил к моей кровати, и я чувствовала, как он щупает лоб, поправляет одеяло. Однажды, проснувшись среди ночи, я увидела его сидящим у моей постели, и мне было жутко оттого, что мой сильный добрый отец плачет, закрыв лицо ладонями.
     Брат был намного старше меня, он уже оканчивал школу, когда я пошла в первый класс. Школа была очень далеко, на другом краю села, потому в его обязанности входило доставлять меня туда  на своем велосипеде. Он никому меня в обиду не давал, а позже, когда не мог уже сопровождать меня ( после школы он поступил в лесной техникум), учил приемам самозащиты. По лесу я бродила обычно в сопровождении нескольких угрюмых псов, которых завели, зная о моей склонности к собиранию грибов и ягод.
    Училась я посредственно, не испытывая особого интереса ни к одной учебной дисциплине. Читала мало и редко, хотя брат привозил из города, в котором познавал азы лесного дела, книжки. Мне еще как-то были интересны ботаника и география, а математику вообще не переносила, потому что не понимала ее особенно с началом обучения алгебре.» Ну зачем нужны эти формулы? – спрашивала себя .- Затем, чтобы осложнять жизнь? « С учителем математики у нас была взаимная нелюбовь, но отец абсолютно равнодушно относился к ее вызовам и упрекам.
     -Такая способная девочка, а учиться совсем не хочет, - убивалась классный руководитель в беседе с тетей Полей, которая приходила на собрания в связи с занятостью отца .- Хуже мальчишек: дерется, нет дня, чтобы кого-нибудь не отколотила…
     - Да что же вы хотите, дите без матери растет, отца днями дома не бывает , а я сама полуграмотная, чем я ей помогу ? А коль дерется, значит, ее обижают, чего ей в драку лезть? - оправдывалась тетя Поля.
     - Так отдайте ее в интернат, иначе потеряете ребенка.
     - Какой интернат? Что она, спятила, ребенка отправлять незнамо куда ?- возмущался отец .- Да меня бы Тоня ( моя мать) никогда бы за это не простила.
     Не знаю, как сложилась бы моя судьба, не случись со мной  того давнего и страшного июньского события, которое перевернуло мою жизнь.
     Исполнилось мне тогда уже тринадцать лет.
     День был воскресный, отец и брат возились около ограды. Меняли подгнившие столбы, прибивали латы, перебирали штакетник, а я играла с собаками. С утра ничего не предвещало ненастья, но вдруг небо нахмурилось, его заволокли тяжелые темные тучи, вдали загрохотал гром, в воздухе похолодало.
    - Сворачиваемся,  Данька,- сказал отец брату. – Айда сено накрывать , сейчас ливень будет.
    Он оказался прав : над крышей дома засверкало, загрохотал раскатисто гром, и ливневый поток обрушился на землю. И вдруг начался град. Я успела заскочить под навес над крыльцом и услышала, как загрохотали по навесу огромные градины. И вдруг вспомнила, что за домом, на лужайке, осталась на привязи наша безрогая пегая  коза Манька, уже старая, но неизменно приводившая ежегодно козлят и поставлявшая к столу молоко. Взращенная тетей Полей с самого младенческого козьего возраста, она стала уже для нас чем-то вроде члена семьи. Представив ее страдания под шквалом града, я набросила на голову брезентовую штормовку отца и выскочила под ливень. Манька металась на привязи, отчаянно блея и тщетно пытаясь спастись от обрушившихся на нее ударов. Я  с трудом  вырвала из земли колышек, коза рванула, как сумасшедшая, со всех ног к дому, вырвав из моей руки привязь , я припустила за ней. Вдруг меня ослепило и рвануло почву из-под ног…
    Очнулась я от рыданий, вся с головы до ног присыпана  землею, со страшной головной болью. Закрыв глаза, чувствовала, как меня освобождают от земли, как  несут на руках в дом, слышала шум голосов, но не видела ничего. Мне казалось, что я лежу на дне огромной ямы, и на меня одна за другой опускаются белые квадратные плиты , и я поняла, что умираю.
     Но я не умерла. В меня попала молния , но я осталась жить, благодаря ухищрениям моих близких. И это было чудом. Отец не отходил от меня на протяжении нескольких дней, и когда я впервые открыла глаза, увидела перед собой  икону и склоненное надо мной измученное лицо.
     - Помолись Божьей Матери, доню,  тетя Поля считает, что это она тебе жизнь спасла. Мы у нее вымолили твою жизнь, девочка моя дорогая.
     Я удивилась, никогда ранее я не видела, чтоб отец молился или ходил в церковь. Тетя Поля – другое дело… И я покорно повторила за ней слова молитвы.
     С этого времени и начинается поворот в моей жизни. По ночам я вдруг начала видеть странные сны. То надо мной наклонялась красивая женщина с перекошенным от злобы лицом и заносила надо мною ремень, удары которого жгли болью мое тело, то мне стали сниться улица какого-то незнакомого городка, в котором я якобы жила, то я видела проселочную дорогу в ночной степи, по которой я шла с замирающим сердцем, то передо мной чередой проплывали какие-то лица, которые я никогда ранее не видела, но они снились так отчетливо и часто, что я испытывала чувство, что очень хорошо их знаю. Однажды я с удивлением заметила, что отзываюсь на имя, которое никогда ранее не слышала. А потом часто стали повторяться сновидения, будто я  гляжу в зеркало, но  в нем отражается не мой облик, а  лицо молодой светловолосой женщины.
     - Тетя Поля, а какие сны тебе снятся ?- спросила я однажды свою тетку.
Та удивилась странному вопросу.
     - Ну, например, тебе снится то, что с тобою было что-то странное, чего вообще с тобой быть не могло? – уточнила я.
     - Ой, детка, порой такое приснится, что ни сном .ни духом. Так порой хочется, чтобы покойный муж приснился, так нет, никогда такого не бывает. То катакомбы какие-то мерещатся, то по лесу бреду…А это вот недавно приснилось, что босая , в одной ночной рубашке в магазин зашла, все на меня таращатся, а я не знаю, куда от срама деться…тьфу да и только! А что, тебе что-то страшное снится по ночам?
     - Да вроде того…Не страшное, а странное…
     - Это, детка, от молнии этой.   Такое тебе испытать довелось, не дай Бог никому. Это пройдет, Лизанька.
     Но странности в моей жизни продолжались. Когда я взяла в руки книги, любовно приобретенные мне братом, то поняла, что содержание их уже знаю. В сельской библиотеке, куда ранее я никогда не заходила, я огорчилась скудному выбору книг, многие из них  не представляли для меня интереса, некоторые я бегло пересмотрела и отобрала несколько штук. Библиотекаря удивил их выбор.
     - Для кого берешь? Для брата?
    Я кивнула головой.
    Потом пришлось удивляться отцу, не видящему ранее , чтоб я читала до глубокой ночи.
     Самые большие чудеса начались, когда я пришла в школу. Программа седьмого класса давалась мне легко, я начала учиться играючи , а однажды учительница иностранного языка была шокирована, когда я заговорила с ней  по-английски…Знаешь, бывает же такое у лентяев, лежит на кровати и думает: вот случилось бы чудо, вчера полный портфель двоек, а завтра выйду к доске – и пошел шпарить домашние задания на пятерки. Вот удивится Марь Иванна!.. А со мной случилось именно такое чудо. Правда, математика так и осталась нелюбимым и трудно постигаемым предметом.
     Одним словом, на меня обратили внимание и педагоги, и медики. Все удивлялись и приписывали мои вдруг появившиеся феноменальные способности в области гуманитарных наук удару молнии, повлиявшему на спящие доселе возможности развития головного мозга.
     Восьмилетку в селе я окончила прекрасно, а так как в десятилетки у нас не было, отец по совету моих учителей отвез меня в райцентр, определил на квартиру к дальним родственникам, там я и получила среднее образование.
     Этот период моей жизни я не люблю вспоминать. Я оказалась среди людей чужих и не очень доброжелательных, в новой школе одноклассники мои, а особенно одноклассницы, отнеслись ко мне настороженно, а затем неприязненно, им я казалась высокомерной задавалой, поэтому, проучившись полгода, школу я оставила и по разрешению отдела народного образования экзамены за среднюю школу сдала экстерном сразу за два класса, позанимавшись в оставшиеся полгода с репетиторами точными науками. Мне было шестнадцать лет, у меня в руках был аттестат зрелости и твердое намерение стать журналистом. Почему им? Потому что, оторвавшись от родного дома и находясь в изоляции ( к сверстникам меня не тянуло, они казались мне скучными и ограниченными людьми, они это чувствовали и поэтому меня невзлюбили), я начала поглощать всю печатную продукцию, которая была мне доступна, и сама начала упражняться в творчестве, так что к окончанию школы у меня уже было несколько публикаций, вызвавших одобрение и у педагогов моей школы , и у моих родных, которые очень мною гордились. Когда я сказала отцу, куда собираюсь поступать, он даже не удивился моему нахальству и самоуверенности.
      И я довольно уверенно сдала вступительные экзамены и поступила на факультет журналистики столичного университета. Но к тому времени я уже знала, что мои познания , не соответствующие возрасту и образу жизни, жили во мне и ранее, но проявились они именно  благодаря удару молнии, открывшей завесу над моей прошлой жизнью. Над жизнью, которой я жила раньше. Ты меня понимаешь?
    - Кажется, начинаю понимать ,- пробормотал я. – Ты намекаешь на реинкарнацию?  Что-то такое читал об этом. Но , буду честен, я в это не верю.
    -А я тебя и не принуждаю верить…Моя тетя Поля тоже не склоняла меня к своей вере, и правильно делала. К вере человек должен прийти сам. Но если уже он стал на этот путь, никто и ничто его не сможет заставить с него свернуть.
    Солнце уже село за верхушки деревьев, образовав над дальним лесом  зарево. Тишина стелилась над зеркалом воды , в котором отражались редкие облака, замерли прибрежные камыши. Смеркалось.
    - Может быть, давай сворачивать наш пикник? – неожиданно спросила Лиза – Скоро совсем стемнеет.
    Погруженный в свои мысли, я вздрогнул от ее вопроса.
    -Но , насколько я понимаю, это далеко не конец твоей истории? – заметил я. – Мне хотелось бы услышать ее продолжение… Знаешь, давай останемся здесь, не хочется никуда ехать…Уж если это исповедь, то пусть она будет исповедью до конца… Обещаю тебя не перебивать. И ничего не комментировать. Ты меня все-таки заинтриговала.
     - Согласна : никуда не едем…Так вот, сновидения превратились в сон наяву. В моей жизни все перепуталось: прошлое и  реальное, я нынешняя и я из прошлого, но у меня хватило ума ни с кем не поделиться своим новым мироощущением,  меня могли бы попросту спровадить в психиатрическую лечебницу. Я и сама боялась этого диагноза, поэтому решила окончательно разобраться с самой собой, предпочитая общению с  кем бы то ни было одиночество. В часы уединения передо мной разворачивались картины многосерийного фильма, который никогда и нигде не демонстрировался.
     Согласно ему  я,  но только другая я, жила в другой семье в каком-то далеком городе ( я вспоминаю себя где-то лет с пяти) , и у меня была мать, красивая, но очень недобрая женщина, был у меня и отчим, худой, носатый и плешивый человек с важным выражением лица и суровым голосом, а еще - братья, которым я доводилась наполовину родной, потому что носила отличную от них фамилию. Видимо, нормального детства у меня не было, потому что я вообще его не могла вспомнить.
    Потом вспоминала массивное серое трехэтажное здание, скорее похожее на тюрьму, и себя в коричневом форменном платье навырост, и рядом со мною такие же, как я, бесцветные  школьницы в таких же коричневых нарядах, которые кое у кого оживлявшихся белыми кружевными воротничками и манжетами, вспоминала  деревянные мощные парты с откидными крышками и чернильницами-наливайками, вспоминала, как радостно шла домой , распахнув пальтишко, чтоб все видели только что повязанный алый пионерский галстук, и рассказы совсем молодых еще людей , приглашенных на  пионерские сборы,  о только что окончившейся войне, в которых они принимали участие.
     Я росла в семье нелюбимым, постылым ребенком, которого часто поколачивала мать и к которому совершенно был равнодушен отчим. Отец мой, насколько я проняла, погиб, но отчим не переносил даже упоминания о нем, поэтому я тайно нашла в письменном столе какую-то фотографию мужчины в военной одежде и решила для себя, что это мой отец. Эту фотографию я таскала с собой в портфеле и в горестные минуты, уединившись, изливала ей свои беды и обиды. А потом оказалось, что это не отец вовсе, а меня мать выдрала широким армейским ремнем за то, что я посмела лазить  без разрешения в столе, где были какие-то важные бумаги, а отчим в соседней комнате хладнокровно слушал мои вопли  боли и обиды. Знаешь, я не люблю вспоминать этот период и потому не буду тебе об этом рассказывать. Еще в детстве я дала себе слово, что никогда не буду  похожа на свою красавицу мать и никогда не ударю в своей жизни ни одного ребенка.
     С младшими братьями я была дружна, хотя из-за них доставалось мне часто: то один штаны порвет, то другой нос расшибет – порка была неизбежна : почему не досмотрела? Они часто спасали меня от наказаний, стоило им завидеть, как мать берет ремень в руки, они дружно поднимали рев, хотя наказания для них не предусматривалось. Она ударит пару раз и отбросит ремень с досадой: не травмировать же психологически детей?! Меня травмировать она не боялась.
    Несмотря на такие сложности, ребенком я росла, видимо, общительным и жизнерадостным , потому что помню себя в шумных уличных компаниях ( а детей после войны на улицах росло очень много, почти в каждой семье было не менее двух человек, а то и по три-четыре ). Я помню эти послевоенные улочки с наскоро слепленными домами без заборов, с улицами, заросшими травой , где ребятня летом  гоняла мяч, а зимой сражалась в снежки, где она дралась и мирилась.
    Школу я помню смутно, помню только трепет на экзаменах по математике, которую абсолютно не понимала. Помню ужас, с каким я взирала на вытянутый  на экзамене билет, ужас от мысли, что могу остаться на второй год, и чувство счастья и облегчения, когда получала спасительную шпаргалку. А получала я ее неизменно, и подозреваю, что учителя экзаменационной комиссии были в курсе этого и либо сами тому способствовали, либо делали вид, что ничего не замечают.
    Потом выпускной вечер, и я впервые в жизни не в заношенном до заплат на локтях опостылевшем коричневом платье навырост и не в перелицованном материнском, а в чем- то розовом и шелковом, с длинной косой, и заинтересованные глаза одноклассников, которые впервые увидели своих одноклассниц эдтакими принцессами. Это был праздник, который забыть нельзя.
    Потом вспоминаю страстное желание учиться дальше и жесткие слова матери:
    - Хочешь учиться – иди на заочное отделение. Я тебя учить не смогу, у меня еще есть дети, нам еле хватает средств на  прожитье.
    Я все-таки поступила на стационар в пединститут на факультет иностранного языка, где был самый маленький конкурс. Мать осталась верна слову, помогать мне не стала, жила я на одну стипендию, но тогда многие жили так, стипендия была ненамного меньше минимальной зарплаты. Однокурсники - ребята подрабатывали, где могли: то вагоны грузили по ночам, то трамваи мыли, ведь училось в вузе послевоенное поколение, и у многих не было ни отца, ни матери, девушкам было сложнее найти приработок, но картофель был фантастически дешевым, хлеб – тоже, так что от голода никто не страдал.
    Училась я очень старательно, ведь не получать стипендию для меня было равносильно смерти. Питание было очень скудное, спасала студенческая столовая, где за  мизерные копейки можно было прилично по тому времени поесть: первое, второе и даже  жиденький компот, а уж хлеб и вовсе был бесплатным. И это тоже были светлые воспоминания, которые выплывали ко мне словно из тумана и приобретали ясные очертания…                Недавно окончилась страшная война, ужас которой вошел в генную память, и все живое радовалось главному дару - жизни, поэтому и лица людей были светлыми и веселыми, не то, что сейчас. Не было ни озлобления, ни повсеместной жестокости и пессимизма, люди верили в наступление светлых времен, и ожидания эти для многих вознаграждались то новой квартирой, то новой работой, то новыми жизненными благами, которые заслуженно получали многие.
    На выпускной в институт я не пошла, не было ни наряда, ни денег, к матери за помощью я не обратилась, чувствуя, что она вздохнула полной грудью, когда я покинула ее дом. Жизнью моей она не интересовалась, проблемы мои для нее не существовали : выполнила свой долг, вырастила, дала среднее образование – и хватит. Не век же содержать. Домой я редко приезжала и то только потому, что скучала за братьями, но и они вдруг ко мне остыли и не без влияния матери.
    А распределение я получила в этот самый городок, в гостинице которого мы с тобой проживаем. Но сюда я попала не сразу, потому что в местном отделе народного образования мне объяснили, что свободных мест в городских школах нет , и меня направили на работу в дальнее село, куда  маленький автобусик, марки которого я просто не знаю, так как в природе такие уже давно просто не существуют, приходил дважды : утром и вечером.
    Память услужливо рисует мне длинную одноэтажную школу- десятилетку в окружении огромных древних тополей, ветви которых были облюбованы каркающими воронами, где я начинала свою деятельность. Приняли меня там с нескрываемой радостью, потому что иностранный язык не читался там уже два года, поселили  в так называемый учительский дом, дряхлую хибару с покосившимся крыльцом и подслеповатыми окошками, огражденную плетнем, оплетенным то ли хмелем, то ли диким виноградом. В домике этом были две крошечные комнатки с железными кроватями , застеленными старыми ватными матрасами,  просторной по сравнению с комнатушками кухней с крашеным фанерным столом у окна, рукомойником в углу и маленькой печкой . По вечерам кухня освещалась керосиновой лампой, а если мы забывали запастись керосином в колхозной лавке, то комната освещалась либо свечой, либо фитилем из бинта, продетым через сырую картошку, опущенную в блюдце с растительным маслом.
     Кроме меня в этой  хибаре жила еще одна учительница, маленькая кругленькая толстушка  в очках, несказанно обрадовавшаяся моему появлению, потому что ее соседка по хибаре недавно выскочила замуж за местного электрика, а ей, толстушке, жутко жить одной  особенно ночами. И село тихое, и запоры на дверях надежные, а все равно жутко.
     Вот в этой хибаре я прожила целых три года, толстушка тоже выскочила замуж через полгода ( невесты – учительницы высоко котировались у местных женихов), на ее месте появилась другая учительница – биологичка, но эта замуж не вышла, а сбежала , не выдержав испытаний общения со своими подопечными и отсутствия обыкновенных условий цивилизованного проживания. А потом ко мне подселили нового молодого специалиста, девушку-ветеринара из колхоза, и вскоре  порог нашей хижины стал обивать местный механизатор, разбитной веселый парень, очень рыжий и предприимчивый. Он пошел по своему пути покорения городской красавицы : рубил дрова, доставал подводу для причитающегося нам угля, копал во дворе грядки и вскоре перестал нам казаться рыжим, и мы его так и звали золотым Сеней. Своих поклонников я научилась вежливо отваживать, стараясь никого не обидеть и находя подходящий предлог.
     В общем, наша хибара была просто местом, где девушки пересиживали время до замужества, и все удивлялись моей разборчивости и предполагали, что я, отработав положенных три года, рвану в город вслед за биологичкой. Но я никуда не собиралась рвануть не только потому, что работу свою любила,  хотя никто из моих питомцев не заговорил на иностранном языке, несмотря на старания немногих отдельных ребят. Просто рвануть мне было некуда, в целом мире я никому не была нужна ,здесь же у меня была и крыша над головой, и зарплата, и работа. Я понимала, что становлюсь по меркам села старой девой (уж двадцать четыре стукнуло), в колхозе хватало холостой молодежи, но что делать, если сердце спало. 
      Удивительно то, что воспоминания приходили отрывками, часто не связанными друг с другом, просто я сама со временем выстроила их в последовательную ясную ленту.
       Мне часто снилась ранее какая-то мрачная дорога , бегущая мимо  погружающихся в темноту  домов, а потом она вела меня по холму, опускала в распадок, ночь протягивала ко мне лапы, сжимала сердце страхом… Была, была у меня такая дорога.
       Однажды поздней осенью возвращалась я из райцентра в свое село вечерним автобусом. Автобус минул одно село, затем доехал почти до конца другого, и вдруг мотор зачихал и автобус остановился.
   - Все. Приехали. Дальше автобус не пойдет ,- мрачно заявил шофер.
   - Как не пойдет? – испугалась я .- А как же мне добираться до дома?
   -А этого я не знаю, девушка, ты ж видишь, что я обломался.. Граждане пассажиры, покидайте автобус, я ремонтироваться буду.
      Пассажиров в автобусе было совсем мало, бранясь и кляня ненадежную технику, они один за другим покидали автобус и исчезали в холодной мгле, только я не могла сдвинуться с места. Это разозлило шофера:
   - Ну, а ты чего ждешь?
   - Я подожду, пока вы отремонтируете автобус, и поеду с вами дальше.
   - Ага, так я и повезу тебя одну к черту на кулички. Мне тоже домой добираться надо. Остановись у кого-нибудь из знакомых или родни. Нет никого? Будешь со мной в город возвращаться? И что ты там будешь среди ночи делать? В автобусном парке ночевать? Я, может, поздно возвращусь… Так что выбирайся  да догони кого-нибудь из попутчиков, пока они совсем не разбежались.
     Вот так я и оказалась на той страшной дороге из моих снов. Сначала я шла спокойно, потому что по обе стороны дороги шла улица, в домах тускло горел свет, во дворах лаяли собаки. Потом дома пошли по правой стороне дороги, а по другой росли темные развесистые деревья, и я замедлила шаг, за каждым стволом мне мерещился кто-то, и я стала прижиматься к домам. А потом окончились и они, передо мной лежало огромное пустое пространство под низким и темным небом, затянутым мрачными тучами, из которых сеялся холодный мелкий  дождь. У меня мелькнула мысль постучаться в какой-нибудь дом и попроситься на ночлег, но эту мысль я отбросила как нереальную. Надо было добираться домой. Я решила идти и надеяться на попутный транспорт, зная, что в вечерние часы из райцентра возвращаются в колхоз поздние молоковозы, которые сдают на молокозавод молоко и  везут обрат для ферм. Поэтому я шла, все время оборачиваясь назад, но спасительного света фар не было.
      Дорога была  размокшая от надоедливо сеявшего с черных небес дождика, ноги в резиновых ботах скользили, ускорить шаг было невозможно, тьма сгущалась, и какой-то мистический ужас охватил душу. Я представляла, что на меня могут напасть волки или бродячие собаки , хотя не слышала, чтобы они нападали в этих местах на человека, по лицу лились слезы, потом я зарыдала от страха, холода и отчаяния. Я знала, что через пару километров должен начаться хуторок и решила, что если только до него доберусь, упроситься на ночлег и , на худой конец, переждать ночь на какой-нибудь лавочке под забором.
       Я уже прошла значительную часть дороги и вдруг увидела движущиеся мне навстречу огни фар встречной машины. Остановившись посреди дороги, отчаянно замахала руками. Подъехав совсем близко ко мне, машина ( такие машины назывались в народе не то «бобиком», не то « козликом») остановилась, какой-то мужчина вышел из нее и двинулся ко мне.
   - Это что еще за явление ?- услышала я хрипловатый насмешливый голос .- Какого черта, девушка, вас носит по ночным дорогам? Приключений ищете?
       , прерывая свою речь всхлипываниями, рассказала незнакомцу о своих  перепетиях и отчаянно стала просить помочь мне.
   - Я, правда, еду несколько в другую сторону ,- после некоторого раздумья сказал незнакомец, которого я не могла рассмотреть. Потом, повернувшись к машине, сказал громко:
   - Ну что, Иван, выручим человека, подбросим до села? Вам куда?
            Я назвала школу, от нее до моей хибары было рукой подать.   Услышав адрес, мужчина присвистнул удивленно, но приказал развернуть свой транспорт:
   - Слышь , Иван, спасать надо учительские кадры, а то нам школа не простит.
   - А вы откуда знаете, что я – «учительский кадр» ? – удивилась я его догадливости.
   - Да вы так образно изъясняетесь : «у меня , к сожалению,      сложились непредвиденные обстоятельства» , а не :« ой, батюшки, ой, матушки». Так что догадаться несложно, - засмеялся мужчина. – Разворачивайся, Иван!
    Я залезла на заднее сидение, в блаженное тепло,  незнакомец сел впереди рядом с водителем, и я увидела на водителе милицейскую форму. Это меня окончательно успокоило. В окно я видела, что машина быстро миновала хуторок, потом проехала поле и въехала в мое село.   За окошком  замелькали силуэты домов , я начала было дремать, когда машина вдруг остановилась и уже знакомый мне хрипловатый голос сказал весело :
   - Подъем. К месту назначения прибыли.
     Выйдя из машины я удивилась : она стояла возле нашей хибарки, хотя я не говорила незнакомцу свой адрес.
     Я пробормотала своим спасителям слова благодарности, но незнакомец только махнул рукой, машина развернулась и умчалась в ночь.       
В нашей жарко натопленной кухоньке меня ждала зоотехничка Лида и ее золотой Степан, оба были встревожены. Кое-как объяснив им причину моего позднего прибытия, я, переодевшись и даже не поужинав, отправилась спать и провалилась в сон, словно в глубокую темную яму.
     Мое путешествие не прошло бесследно – я заболела. Пришла медсестра из амбулатории, выписала лекарства, и мне пришлось целую неделю проваляться в постели.
     А однажды   ( это было уже после уроков, но в зимние дни темнеет рано) мы с Лидой занимались своими обыденными делами : я только что помыла голову и сушила возле духовки свои длинные волосы, а Лида вязала за столом рукавицы Степану. Вдруг за окном зашумел мотор, потом заглох. Затем звякнула входная дверь, в коридорчике что-то загрохотало и кто-то негромко чертыхнулся, в дверь постучали и порог комнаты переступил незнакомый нам человек, сдернул с головы кепку, неторопливо провел рукой по непокорным русым прядям и улыбнулся :
    -Добрый вечер.
Мы переглянулись недоуменно, вошедший был нам незнаком. Он в свою очередь с любопытством осмотрел нашу скромную обитель, быстро взглянул на Веру, потом перевел свой взгляд на меня. Некоторое время мы молча изучали друг друга…С тобою бывало так, Женя? Я не знаю, как назвать это явление. Меня словно током ударило. В самое сердце .Это  явление, видимо, древние греки называли стрелой Амура( извини за банальное сравнение), а сейчас называют интуицией, предвидением.
Незнакомец был, как говорится, ладно скроен и крепко сшит. С смугловатого лица на меня  с веселым интересом смотрели светлые глаза, а лицо показалось мне необычным.
    - Ну что, живы – здоровы, ночная странница?- услышала я уже знакомый хрипловатый голос.
    - Жива, но не совсем здорова, - растерянно сказала я.
    - Не беда, это скоро пройдет, поверьте моему опыту. Сам такой…Ну что, может быть, разрешите присесть?  Устал, как сто чертей…
Не удивляйся, что эти два эпизода я рассказываю с такими подробностями. Забыть это просто невозможно, потому что  именно эта встреча повлияла на всю мою дальнейшую жизнь, определила мою судьбу и прошлую, и настоящую.
    Да , Женя, в той, прошлой, жизни я встретила человека, которого любила так, как может полюбить только человек, долгое время лишенный этого чувства и тосковавший о нем. Нелюбовь матери,  постоянное чувство одиночества,  отсутствие  родной души, которой я была бы нужна,  лишили меня радости сознания своей собственной необходимости для кого бы то ни было. Хотя за мной и ухаживали в прошлом, и  нравился мне ранее кто-то, но это было не то. В Косте я почувствовала родственную душу ( он оказался в прошлом детдомовцем, жизнь родителей унесла война), почувствовала силу и надежность.
    Он не ухаживал за мной в традиционном смысле слова, виделись мы с ним довольно редко, но его появление словно освещало мою обыденную жизнь , и она от встречи до встречи с ним воспринималась мной  как серая  и безрадостная, хотя раньше она мне таковой не казалась. Праздником были его кратковременные приезды. Работал он в уголовном розыске, и этим объяснимы были его редкие визиты, тем более что жил он в райцентре, а это сорок километров  пути до моего села. С его появлением в наш домишко приходила жизнь, человеком он был веселым, наделенным чувством юмора, отличным рассказчиком и мастером на все руки.
     Однажды его долго не было, так долго, что я затосковала, впустив в себя самые печальные предположения. Но он приехал на служебном то ли « бобике», то ли « козлике», зашел в дом и сказал с порога:
   - Я должен тебя огорчить : тебе придется покинуть это милое местечко. Я, наконец, выбил для нас комнату, а тебе нашел работу. Так что готовься к переезду. Свадьбу я тебе обещать не могу, а вот первый теплый семейный ужин – без проблем.
   - Я должна принимать твои слова как предложение руки и сердца, что ли ?- поразилась я.
   - Вроде того.
   - Да любишь ли ты меня?
   - А ты до сих пор этого не заметила? – удивился Костя.
   - Да , Женя, была у меня другая жизнь и ее атрибуты: семья, двое мальчишек, которых Костя за их белый пух на младенческих головенках называл « нашими одуванчиками», жизнь в общежитии, затем в бараке, что не намного отличалось от обитания в общежитии, а затем мы получили свою первую полноценную квартиру…          
   Лиза замолчала. Я не мог оторвать глаз от ее лица, грусть и нежность ее воспоминаний наложили на него свой отпечаток, оно светилось каким-то внутренним сиянием, которое вызывало во мне боль душевную.
    - Наша прерванная семейная жизнь состояла из праздников и будней. Будни – это когда его не было рядом. Праздники были редкими и потому весомыми…Сначала следователь, затем начальник уголовного розыска, он по роду службы больше был в отсутствии, мог явиться заполночь, но никогда не дал ни малейшего повода для подозрений или неправильных умозаключений.Это был из тех мужчин, которые не предают, не подличают, не лгут…Он оказался не очень веселым и разговорчивым, каким показался сначала ( с его слов,он  просто изощрялся в период ухаживания, распускал, как павлин, хвост, чтоб мне понравиться), не переносил « телячьих нежностей», но мне не забыть ни скромных букетов полевых цветов, которые он не стеснялся нарвать, выскочив из машины где-то на лугу, ни как, опершись на локоть, наблюдал, как я расчесываю волосы, ни как светилось его лицо, когда склонялся над нашими спящими «одуванчиками».Когда они подросли, приобщал их к своим увлечениям. Иногда по воскресеньям на его стареньком «драндулете», как называл свой мотоцикл с коляской, мы выезжали за город, мальчишки рыбачили, гоняли с ним мяч, учились приемам самозащиты.
   В нашем доме ни разу не прозвучало грязного слова, которые сейчас запросто произносятся всеми подряд и где угодно, даже с экранов телевидения. Нет, я не думаю, что он их не знал или не употреблял, но мне ни разу не приходилось их слышать, сколько бы он ни был разгневан или раздражен. Не всегда в нашей жизни все было гладко, но никогда он меня не унизил ни словом, ни делом…Видимо, у него, рано потерявшего родителей, было понимание, что стержнем жизни, гаванью, опорой является семья. У него не осталось ни семейных фотографий, ни семейных реликвий на память, но они были у него в сердце, и в реальной жизни он создал такую семью, в которой хотел бы жить сам. И мои мальчишки не раз слышали его рассказы и об их деде-подводнике, чьей вечной могилой остались свинцовые воды   Баренцевого моря, и их бабушке, ценою своей жизни спасшей  Костю во время блокады Ленинграда, и о детдомовской горькой жизни.
   Знаешь, то, послевоенное поколение молодежи вышло из огня войны очищенным от скверны предыдущих неправедных испытаний, с жаждой светлой и чистой жизни, и это нашло отражение и в фильмах, и в песнях и в человеческих взаимоотношениях.
   Сейчас у вас, извини, у нас, происходит подмена понятий. Недавно мне на глаза попалась книга некоторого культового режиссера, семь раз женатого и умудрившегося на память каждой жене оставить детей. И вот в своих грязных мемуарах он с упоением смакует подробности своих интимных отношений и с бывшими женами и с многочисленными любовницами, известными всей стране актрисами, и делает это всеобщим достоянием и не чувствует себя подлецом. Он  искренне верит, что актрис в нем привлекали его необычайные достоинства, а не элементарная зависимость, вероятная возможность сняться в фильмах и стать замеченной…
   А расхожая фраза « займемся любовью»? Разве это физкультура? И можно ли любить всех, с кем приходится этим заниматься?
   Мне повезло, я знаю, что такое любовь…
   - Почему же ты говорила о прерванной семейной жизни? Твой Костя оставил вас? Вы развелись? Он погиб?
   - К счастью, нет. Погибла я.
   - Не понял…
   - А что тут понимать?.. Поработав некоторое время в школе, я приняла предложение  перейти на работу в редакцию местной газеты, а через некоторое время возглавила отдел писем и очень увлеклась своей новой работой…Иногда для встречи с авторами писем приходилось выезжать за пределы города на « уазике». Ты сам, кажется, здесь с таким же заданием.
     Однажды я была направлена в дальнее хозяйство, об успехах которого редакция готовила страницу…В колхозе я проторчала с самого утра, намерзлась, устала , поэтому , когда мы возвращались, задремала в машине…Был конец ноября, а в конце ноября рано темнеет…Помню  ослепительную вспышку света, крик шофера, страшный удар – и все. На этом мои воспоминания всегда обрывались.      
     - Послушай, - сказал я осторожно ,- Может, все эти воспоминания – мираж, навеянный просмотренным в детстве кинофильмом, оказавшим на тебя сильное впечатление, или материализовавшиеся мечты?..
     - Я тоже так думала…После окончания школы легко поступила в престижный вуз, училась тоже легко, но всегда чувствовала себя гораздо старше сверстников…Мои, как ты заметил, миражи приходили ко мне чаще и чаще, и я погружалась в них с наслаждением, что меня саму привело к подозрению, что я схожу с ума. И тогда я решила проверить, так ли это, и после летней сессии решила посетить места ,   которые грезились мне в моих снах наяву. Так я оказалась в городке, где нам довелось встретиться.
     Здесь очень многое изменилось, но я уверенно ориентировалась на местности, что только подтвердило вероятность того, что это были не миражи. Ноги сами привели меня к трехэтажному дому со старыми липами во дворе. Представившись дальней родственницей Борисюков ( как мне казалось, это была моя бывшая фамилия), я попыталась навести о них справки. И по крупинкам собрала сведения, что никого из них уже не осталось. Вера Сергеевна погибла во время дорожно-транспортного происшествия, когда в редакционную машину врезалась грузовая с пьяным шофером за рулем. Константин Васильевич так и остался жить сам, работал начальником милиции, поставил на ноги сыновей, которые тоже покинули его, уехав на работу в областной центр. А однажды его обнаружили в кабинете мертвым , хотя с виду был сильным и здоровым человеком . Обширный инфаркт…Хоронил весь город, очень уважаемый  был человек. По желанию сыновей, похоронили рядом с женой, которую , по воспоминаниям знающих его близко людей, он очень любил.
    Я отправилась на кладбище за городом, долго бродила по нему,иногда с надгробных памятников на меня смотрели лица (некоторые оказались мне знакомыми) и, наконец, нашла то, что искала. Два памятника стояли рядом, и с одного на меня смотрело мое лицо из прошлой жизни , а с другого – такое родное и любимое лицо Кости, немного постаревшего и поседевшего…Он пережил меня на одиннадцать лет. Долго стояла я у могил, плакала, молилась…О чем?
    Именно там я приняла решение перевестись в университет города Н., где сама училась в прошлой жизни, чтоб в этом городе разыскать своих сыновей. Так я оказалась в вашей группе.
   В той, прошлой, студенческой жизни была у меня подружка, кудрявая хохотунья, охмурившая молодого преподавателя кафедры истории, бледного и томного, которого мы между собой звали ласково Толиком за  доброту, уравновешенность и ум. А бледный и томный он был от болезни, о которой никто не догадывался.. Выскочила моя Варя за него замуж , поэтому по окончании университета ей не угрожало направление в село.
    Ты помнишь ту старушку, у которой я жила? Вот это и была моя студенческая подружка и, между прочим, моя ровесница…Анатолия Петровича туберкулез –таки съел, Варя уже была на пенсии, проживала сама в  профессорской квартире, поэтому была рада, когда к ней однажды явилась племянница ее бывшей подруги, так рано и трагически погибшей. На старых фотографиях я безошибочно показала и ее, и себя, и тех, кого с трудом вспомнила. Варя  пригласила меня в гости раз, потом еще раз, а потом и вовсе предложила перебраться к ней, и это предложение с радостью приняла. Она мало изменилась, характер так и остался легким и добрым,  изменилось только лицо, тело, и , глядя на нее, я пыталась представить, как бы выглядела сама в этом возрасте…Я так хорошо ее знала, у нас столько было общего, что мы жили душа в душу. Она не раз поговаривала, что раз ту меня нет матери, она считает себя таковой, тем более, что в этом плане ей не повезло, не было у нее с Толей детей…
    Все силы я направила на поиски сыновей. Знаешь, сколько Борисюков в городе? А я узнала. Такая , казалось, нераспространенная фамилия, а их оказалось много. Я уж начала отчаиваться, и вдруг сын сам ко мне пришел…На лекцию по правоведению…
    - Ничего себе! – поразился я.- Так вот в чем дело?! А мы с Богдановым все головы ломали, предположения строили!..
    - Остальное  было дело времени. Мой младший, Федька, оказался врачом-хирургом, работал в затрапезной больнице с обшарпанными стенами. Но я готова была поломать и руки, и ноги, чтоб только стать его пациентом. Но ноги и руки отказывались ломаться, и встретилась я с ним, когда стала корреспондентом областной газеты и сама добилась разрешения собирать материал для статьи о состоянии отечественной медицины…Все-таки у меня прекрасная профессия!..Ты не представляешь себе, какие чувства я испытывала, разговаривая с ним, как хотелось прикоснуться к его непокорным, как у отца, светлым волосам, погладить   по лицу…О  своих родителях ( обо мне и Косте) вспоминал он с нежностью. Рассказал о брате, о недавно перенесенном  им ранении ( помнишь, когда Сева пришел на лекцию, то немного прихрамывал)…
    Впоследствии я узнала о сыновьях все: где живут, чем увлекаются, как зовут их жен, детей…и сердце разрывалось от  отчаяния, потому что я не могла им открыться. Как зомби, я иногда бродила под окнами их домов, чтоб хоть издали  их увидеть, не попадая им на глаза, ведь открыто встретиться с ними я просто не им ела права, у меня хватило ума это осознать. Я понимала, что мне надо отсюда уехать, иначе я могу сойти  с ума. Мне помог случай…
     Однажды меня направили на пресс-конференцию с инвесторами, которые согласились финансово поддержать некий горно-металлургический комбинат. Задавая им вопросы, я не пользовалась услугами переводчиков и либо по этой причине, либо содержанием вопросов обратила на себя внимание одного из инвесторов, После пресс-конференции он ко мне подошел, задал несколько вопросов, а потом попросил быть гидом и показать свой город. Общение с ним было легким, непринужденным и интересным . Потом он уехал, взяв на прощание мои телефоны. Потом были звонки, приезды и несколько неожиданное приглашение съездить с ним во Францию в качестве личного секретаря. Я приняла приглашение… Я не боялась стать чем-то вроде наложницы богатого нувориша, этого просто не могло быть…
     -Послушай! – перебил я ее.- Я вот все время хочу задать тебе бестактный вопрос, Можно? Только ты не сердись. Скажи честно, а голос плоти тебя никогда не беспокоил?! Неужели никогда?!
     Гордеева посмотрела на меня недоумевающе:
     - Но ты же не станешь задавать этот вопрос католическому священнику или молодой монахине?
     - Да, ты права. Я вслух их задавать не буду. Но мне всегда хочется об этом спросить…Недавно мне пришлось побывать в Святогорье. Недалеко от монастыря стоит красивейший бревенчатый скит, где живут монахи. А вокруг скита – земельные угодья, на которых они в поте лица добывают хлеб насущный. Гляжу – а в земле ковыряются молодые ребята в рясах, пух только над губам и пробивается. Так хотелось броситься к ним, крикнуть: « Парни, очнитесь, что вы здесь делаете?! Оглянитесь, жизнь вокруг бурлит, прекрасная, полноценная, бегите отсюда!» А как жаль монахов, которых я видел во время утренней службы: рослые, сильные, красивые, а на них черные рясы на всю жизнь…Молитвы, труд и ряса…А им бы жен под стать, таких же статных и красивых, чтоб могли им богатырят нарожать, да работу увлекательную, да жизнь полноценную… Нет, никогда мне их не понять. И ты мне их напоминаешь. Сама себя в скит заключила…А могла бы жить яркой и интересной жизнью…Можешь не продолжать свою историю с иностранцем. Я уже знаю, чем это окончилось : ты вышла замуж за старика.
    Лиза усмехнулась:
    - Ну какой же он старик? Он значительно моложе меня, несмотря на свои пятьдесят. И иностранец он не полноценный, потому что его родители вышли из второго потока русской эмиграции. Но это неважно, важно то, что он неплохой человек  Я некоторое время колебалась прежде чем принять свое решение. Мне было что оставлять на Родине.… Но время сейчас такое, что я могу в любой момент приехать и оказаться рядом с дорогими мне людьми.
     Одним словом, я привыкла сама принимать решение,  и я его приняла : я покинула Родину. Не надо обвинять меня в отсутствии патриотизма. Это уже не моя страна. Ты посмотри : народ деморализован, власть развращена. Назови мне светлые явления, на которых могла бы отдохнуть душа… Я не хочу сказать, что в той, прошлой , настоящей моей жизни все было хорошо и правильно, но там было место вере, светлым надеждам, радости…
      - В таком случае надо бороться…
      - С кем? С ветряными мельницами? И потом знаешь, я не борец, а обыкновенный обыватель, я хочу спокойствия и стабильности, но я никогда не буду во имя этого стоять на улицах с плакатом, бегать на митинги и бросаться на амбразуры, я не считаю это целесообразным. Я хочу жить честно, получать за честно выполненную работу честные деньги, соответсвующие моему умственному и деловому потенциалу. Я хочу чувствовать себя защищенной. Но возможно ли это в стране, где милиции боятся в той же степени, что и  бандитов,  где у Фемиды развязаны глаза, чтоб она видела толщину кошельков тех, кого должна судить. Страну захлестнула  не только материальная, но и духовная нищета.          
       Я старомодна, и другой уже не стану. Посмотри на тех старушек, которых еще встречаешь на улицах городов. Потухшие, убого одетые, выкинутые обществом  на обочину жизни… А ведь и я могла бы пополнить их ряды, они – почти мои ровесницы. И посмотри на старушек за рубежом – контраст разительный.
       Я любила ту, старую Родину, а в этой мне места нет. И покидают ее не самые худшие, а те, кто не может в ней адаптироваться. Ты принадлежишь к другому поколению, тебе трудно их понять, потому что сравнивать приходится только опираясь на современные лживые публикации прислужников неправедной власти богатых и сильных.
      - Но ведь народ всегда жил небогато! – попытался возразить я.
      - А мы о разном богатстве говорим.
      - Ну и как же тебе живется там, в Америке?
      - Как живется?.. Меня устраивает моя жизнь. Джордж – вдовец, имеет взрослых детей, у меня с ними нормальные отношения, особенно после того, как они были посвящены в условия брачного контракта, на котором я сама настояла. Я не претендую на наследство их отца, но и сама распоряжаюсь собственным капиталом по своему усмотрению и никто на него претендовать не может, кроме лиц, на которых я укажу в своем завещании.  Джордж  выкупил для меня одно издание, и оно приносит мне значительную прибыль и возможность ни от  кого не зависеть.
      Я – абсолютно надежная жена и ни разу никому не дала и не дам возможности усомниться в этом. У меня интересное дело, я много путешествую, встречаюсь с разными людьми, изучаю жизнь во всех ее проявлениях. Одним словом, живу полноценной жизнью.
     - А у тебя никогда не возникает желание помочь твоей несчастной стране?
     - Я не понимаю помощи стране, я понимаю помощь адресную. Ну помогу я стране, а кому эта помощь достанется? Тем, кто и так чавкает из полного корыта, куда и моя помощь попадет? Вот сыну своему и его убогой больнице я помогла, зная, что моей, как ты сказал, несчастной стране  не до этого. А я нашла богатого спонсора, дала ему деньги на оборудование и  обязала помочь, конечно, за другие деньги, и немалые, потому что квасные патриоты, так ратующие за народное благо, бескорыстно для этого народа ничего не сделают. И мне плевать, что все похвалы достались ему. Главное – мой Федька будет работать в нормальных условиях, а он , благодаря этому, поможет хотя бы частично тем, кто у него лечится.. Есть у меня хороший юрист, которому я плачу за информацию о моих сыновьях, и в трудную минуту всегда приду к ним на помощь, правда, под чужим обличьем. Но выбрасывать деньги в фонды, которые бессовестно разворовываются сытой властью  несчастной страны, не собираюсь… Помогаю отцу, брату, племянникам , они тоже часть страны. И о Варе с ее убогой пенсией не забываю.
      Знаешь, мне иногда приходится слышать поговорку :» Если б молодость знала, если б старость могла»…Я и знаю, и могу, но…-Лиза махнула рукой, - я для себя сделала один вывод : там, на небесах, правильно сделали, что человек ничего не должен знать о своей предыдущей жизни, чтоб она не  мешала последующей.
      МЫ возвратились в гостиницу , когда городок был объят ночной тишиной. Под многозначительным взглядом дежурного администратора  я провел Лизу на второй этаж и постоял немного у двери. Мы обменялись ничего не значащими фразами, я не мог оторвать взгляда от ее прекрасного лица, потом она протянула мне руку и устало сказала:
      - Для меня сейчас главное – добраться до постели…
      Я тоже уснул мгновенно, словно провалился в глубокую темную яму. Не тревожили меня ни сны, ни сновидения, а когда разомкнул веки, за окном начинался новый день. Взглянул на часы и вскочил : Лиза! Надо ее увидеть!
      Но дверь ее номера была закрыта, и на мой стук никто не отозвался. Администратор в ответ на мой вопрос о Лизе сказала холодно:
      - Ваша иностранка уже отбыла. Давно ли? Вряд ли вам удастся ее догнать, она на рассвете и  укатила, а машина у нее скоростная. Даже ручкой не помахала на прощанье…И с вами не простилась? Нехорошо…
      Командировка моя оканчивалась. Нужные материалы были собраны, и я  лишний раз убедился в справедливости слов Лизы о  корыте, вокруг которого  теснятся сотни избранных на право сытно почавкать. И несть числа бедам,  которые от них исходят. Но мое дело – собрать материалы, а будут ли они опубликованы – дело редактора, пославшего меня сюда. Сколько их было, сколько их будет, историй с украденными акциями!
     А перед отъездом я нанял такси и поехал на городское кладбище.
     Долго я ходил по кладбищенским дорожкам и тропинкам среди печальной тишины. Нет, Лиза не обманула меня, она существовала , эта могила под ажурной сенью деревьев. Долго я стоял, рассматривая милое улыбчивое лицо светловолосой женщины, а на соседнем памятнике на меня внимательно глядели чуть прищуренные глаза мужчины средних лет с упрямым подбородком и четкой линией рта, с полковничьими погонами на широких плечах.., мужчины, который сломал и мою жизнь.