Глава 12. Типичный препод - это диагноз

 

После зачёта у горняков, у Георгия было большое «окно», и он пошёл к себе, в общежитие. Как только завернул за угол, откуда был виден вход, он заметил его сразу.
Стремительно подошёл - почти подбежал, чтобы удостовериться: он ли это? Кот сидел у входа, на ступеньках. Сидел и... Плакал, что ли? Разве коты плачут? Чёрно-коричневый, с маленьким белым пятнышком... Неужели, он и сам когда-то был таким вот котом?
   Жорик схватил его в охапку, и наплевав на то, что кота все увидят, понёс его открыто, мимо вахты.
Когда он проходил мимо, вахтёрша тётя Валя, всплеснув руками, проговорила:
  - О, нашёл, наконец, свою животину! Убежал, да? Вот, дай ему колбаски! - и она протянула коту хороший кусок сервелата.
  Кот, не будь дурак, поймал его на лету – когда сервелат падал по направлению к носу. Слышно было, как клацнули  зубы.
   - Жениться вам пора, Георгий... Как вас по батюшке? - неожиданно спросила тётя Валя.
  - Владимирович.
  - Дак вот, Владимирович. Женитесь - не будете по вечерам котов ловить, как бегали вчера. Остепенитесь, успокоитесь.
  - Спасибо за доброе пожелание, тёть Валя, - сказал Жорик благодарно, чтобы поскорей оборвать беседу, - и устремился вверх по лестнице.

  Дома, открыв дверь, он выпустил кота на коврик и устало бухнулся в единственное кресло.Снова делать пассы? Возвращать Петьку... Но, похоже, вчерашние прививки отняли все его силы. К тому же, вроде бы, чисто по интуиции, нужно это делать ночью.
   Он встал, плотно закрыл дверь на ключ, цепочку и крючок. Поискал Мнемозину: её нигде не было. Нет, кошка пока не возвращалась.
    - Прости, кот, у меня сегодня нет сил на пассы. Совсем. Медики с прививками всё же укатали...
    Но кот - Васька? Масик? - виновато залез куда-то под кровать.
Благодаря словам тёти Вали, развалясь в кресле, Георгий погряз в тяжких раздумьях: «Жениться?!»
   У него было не то, чтобы «трудное детство, прибитые к полу игрушки» - но всё равно, детство не пробуждало в нём приятных воспоминаний. Сколько себя помнил Жорик, его мать всегда  была Начальником. И на работе, и дома. А бабушка каждый день провожала его до самой школы - вплоть до седьмого класса. Это при том, что идти ему до школы было от силы минут пятнадцать. Якобы потому, что нужно было переходить по пути дорогу. Одноклассники - а школа к тому же располагалась в рабочем пригородном посёлке и была на редкость бандитской, - всегда относились к нему, соответственно своим понятиям. Так, как нормальные пацаны всегда относятся к мальчикам в костюмчике с иголочки и при галстуке, вдобавок, провожаемым до школы бабушками… И потому, Жорику вечно приходилось драться. Домой он зачастую приходил с перекошенным галстуком, в синяках и царапинах, в мятом, а порой и порванном, костюме.
  Дома Жорику не давали ступить ни шагу без разрешения - мать у него всегда была на работе, но дедушка и бабушка оставались дома. Научить его мужской работе по дому - никто не научил, делать ничего не позволяли. Но этим же потом и попрекали, вдобавок прибавляя, что он «белоручка», и что руки у него, «как у девочки».
  И Жорик от окружающей его действительности с раннего возраста зарылся в книги.  И, конечно же, это стало очередной темой для попрёков и издёвок: «Ну, и кем ты собираешься быть, когда вырастешь? Профессором?».
  «Пап» у него было много - только официальных четыре. С первым - отцом Жорика - она развелась, когда ему был год. Второй из них спился, третий - повесился. С последним мать прожила дольше всего, и при нём родилась сестра Юля, которая была младше Жорика на двенадцать лет. Папа Юли умер пару лет назад от сердечного приступа. Он трудился в последнее время постоянно где-нибудь грузчиком, и мать Жорика постоянно его пилила за то, что он приносит в семью денег меньше, чем она.
   Своего родного отца он не помнил. Соседи поговаривали, что он на него совсем не похож. Да и мать, пару раз уставясь на Жорика, печально обронила:
  - И в кого ты у меня уродился? Пальцы длинные, тонкие, ладонь совсем не как у мужика... И волосы мягкие, как у девочки. Ты мне одного человека напоминаешь... Был у меня в школе одноклассник. Цветы мне дарил, после школы до дома провожал, вздыхал томно... До сих пор не могу спокойно слушать песню про розовые розы... В музыкалке учился и в художке. Но я ему дала разворот-поворот. Зачем мне такой? Мне настоящий мужик был нужен, хозяйственный. Который мог бы во дворе у дома моим родителям всё наладить, при котором наш домик бы заблестел, а не был развалюхой... Но, как-то встретила его в городе… Того мальчика; он вырос, конечно. Родителей своих навестить приезжал, из Москвы. А я уже тогда замужем была... Погуляли тогда мы с ним от души... По городу.
  В этом месте начальственная мама всегда неожиданно замолкала - и ещё внимательней посматривала на Жорика. И глаза у неё были томными-претомными.
  Когда он вырос - было о чём подумать... Возможно, что его мама что-то не договаривала.
  Художка, музыкалка - это то, о чём он всегда тайно и явно мечтал, но в чём ему всегда отказывали. А ещё, Жорик всегда мечтал научиться плавать. Даже его родной дядя советовал не раз матери: да отдай ты его на плаванье, пусть походит в бассейн. Но нет, родной брат был ей заведомо не указ. К тому же,  мать почему-то решила, что, если сын научится плавать, то обязательно утонет. И никогда не подпускала Жорика к воде: даже, когда они всей семьёй ездили к родственникам, родителям отца Юли. Разве что, на велосипеде он там, у них, научился кататься.
  Конечно, после школы мать тоже захотела за ручку повести Жорика туда, куда она сама захочет. А хотела она отправить его в техникум - учиться на юриста.
  - Сейчас за учёбу везде надо платить, за поступление и за каждый экзамен, - выговаривала она важно. - А потому, вуз мы не потянем - никакой, а вот техникум я тебе оплачу.
   По её понятиям, платить надо было везде и всем.
  Но у её сына вдруг взыграло ретивое, и  Жорик взял тайком документы и уехал поступать в вуз, в областной центр. Бабушка, тоже втихаря, дала ему денег на дорогу и на расходы. С отложенных "на чёрный день", с пенсии.
  Жорик поступил на историка. И с тех пор отношения к нему матери были на грани истерии. Она сразу же заявила, что помогать материально не будет - и никогда не помогала. В редкие приезды Жорика домой она могла или обильно откармливать его бабушкиными борщами и куриными окорочками, или же больно отхлестать по лицу и выгнать - это смотря от того, какой стих найдёт.
  Но, когда сыну после вуза грозила армия, она схватила Жорика в охапку и долго таскала по врачам, а потом в военкомат привела - и как-то быстро решила вопрос о вечной, будущей и продолженной и впредь, отсрочке по состоянию здоровья. Кажется, его документы там случайно за батарею засунули - или в мусорный бак, быть может. У Жорика, конечно, действительно наличествовал и  гастрит, и порок сердца - но для простого смертного этого, скорее всего, было бы недостаточно. Кого это волнует - даже полных дебилов призывали. Поэтому, хотя вопрос и был решён, Жорик не знал точной суммы его решения.
  Как раз после «решения вопроса» ему позвонил научный руководитель и предложил  дневную аспирантуру. Что тоже предполагает освобождение от армии... Жорик поступил в дневную аспирантуру и стал заниматься Средними веками. Чуть позже, его научный руководитель посредством знакомств решил и вопрос его, Жорика, устройства на работу: сюда, в вуз, преподавателем. Жорик был безумно рад и счёл и работу, и аспирантуру  редким подарком Судьбы. Главное, он мог снова жить отдельно от родственников, к которым на время пришлось снова вернуться по окончании вуза. Так, он оказался снова в общаге. К его несказанному удовольствию.
  Тем более, что сразу после вуза, когда Жорик, отучившись, вернулся домой, мать задумала его женить.
  У какой-то другой начальницы, маминой знакомой,  была дочка подходящего возраста. Больше Жорик ничего про эту девушку не знал, кроме того, что её зовут Рита. И вот, его мать заставила Жорика пойти к Рите и подарить ей букет цветов. Так как у неё был день рождения. И Жорик, как последний идиот, краснея и смущаясь, отправился к незнакомой ему девушке с букетом красных роз, купленных за углом матерью, которая ожидала его внизу, у подъезда.
  Девушка - очень полная, чтобы не сказать - толстушка, открыв двери, долго, наверное, потом тёрла глаза, думая: что это было?
  Жорик, быстро сунув букет, который будто бы жёг ему руки, этой самой Рите, пробормотал:
- С Днём Рождения.
 И тут же стремительно кинулся вниз по лестнице, с такой скоростью, с какой школьник на линейке, подарив букет первой попавшейся учительнице, устремляется вновь к своему классу. И – с таким же облегчением.
 - Подарил? - спросила внизу мать.
  - Как видишь, - ответил он. Логично: букета в руках не было.
  - Незавидный ты жених, раз тебя даже за стол не пригласили, - заметила  матушка Жорика, тяжело вздохнув.
  «Действительно - незавидный...», - подумал Жорик и сейчас, сидя в кресле и припоминая прошлое.
  Впрочем, ему жениться явно не хотелось.
  Два последних класса школы и весь институт он был влюблён в Ленку. Причём, в последних классах он был прыщавым и застенчивым подростком. Писал стихи: поначалу, тайно.
   Ленка тоже писала стихи – на этой почве они и познакомились: оба записались в поэтический клуб "Взлёт", когда в их школу приходил представитель клуба с приглашением. В этом клубе собирались начинающие поэты города. Ленка и Жорик учились в одной школе; она была на класс младше.
  Стихи Жорика Ленке не нравились: все они были для неё слишком заумными. Он писал стихи исключительно на исторические темы.
 Ленка же писала стихи про любовь. И вокруг неё всегда была толпа воздыхателей. А Жорик был так - друг и провожающий до дома, поскольку им по пути.
  Ленка была яркая брюнетка, игравшая на гитаре; она, к тому же, с детства занималась бальными танцами. И эта девушка для Жорика - прыщавого парня, ничем не примечательного, - стала яркой и не достижимой звездой.
  Но он настолько был вне её женского внимания, что именно Жорику, первому, она сообщила о том, что «разбила коленку» - оказалось, что именно такими словами  девчонки их школы обозначали потерю девственности. И однажды, в редакции, где проходили встречи участников поэтического клуба, когда приехал очередной её друг, Ленка, расстелив газеты на полу, попросила Жорика выйти, оставив их с её парнем  наедине и стоять при дверях в этот редакционный кабинет и никого сюда не пускать. И он стоял около дверей, слушая вполне недвусмысленные звуки…
  В общем, похоже, она Жорика абсолютно не считала за человека. Зная, что он её любит.
  Поэтому, Жорик очень удивлялся, когда Ленка поступила на биофак того  вуза, где он учился - и вдруг сама пришла к нему в гости. А потом, несколько раз, буквально затягивала в общаге к себе в постель. Впрочем, во всех этих случаях, она только что расставалась со своим очередным - и была в расстройстве и слегка подшофе. Наутро она трезвела, говорила, что «у нас ничего вместе не выйдет», и что он - не герой её романа, и через некоторое время находила себе нового парня. И отсылала Жорика куда подальше. Прекрасно зная, что он всё равно никуда далеко не денется. И так продолжалось долго. И Жорик понял, что лучше всего с Ленкой было просто болтать про жизнь, курить, слушать её песни о новой любви и читать ей свои стихи. Она была умным и искренним человеком. Но, слишком уж для него раскардашным.
  И однажды он сказал: стоп! Георгий понял, что готов набить морду и ей, и её очередной пассии... И решил перестать приходить к ней в гости. Только наука - так он впредь решил для себя.
   Через некоторое время - а тогда Георгий был уже на пятом курсе, а Ленка - на четвёртом, - она вышла замуж, бросив институт и уехав к родственникам мужа в какой-то другой город. С тех пор он её не видел.
   «Если я когда-нибудь женюсь – то, на такой девушке, как Зоя», - подумал он внезапно.
   Время шло, а Жорик всё так же продолжал погружаться в глубину кресла и в размышления, теперь уже о Зое: он так и не разыскал эту девушку и не встретился с ней ни разу, хотя она училась в этом же институте. “Заколдовали нас, что ли?” - подумал он.
 Но вот неожиданно, рывком, Георгий встал, посмотрел на умывающегося на коврике кота (тот, наконец, вылез из-под кровати) - и  громко сказал:
  - Кот, в смысле – Петька, конечно… Ты действительно полностью прав. Мне надо срочно менять что-то в своей жизни...
   Чёрный кот с белым пятнышком резко перестал умываться, обернулся и посмотрел на Жорика выпученными от удивления глазами.
   Просто, совсем недавно – да и, впрочем, и всё это время, что жил здесь - Петька выговаривал Жорику, что так, как он живёт, жить нельзя.
  - Посмотри, как ты живёшь! Вылитый препод! Тебя профессором в детстве не дразнили? - как-то пошутил он.
  - Дразнили! - признался Жорик. - А ещё - Капитаном Немо. Или - просто Капитаном. Наша классная руководительница как-то поставила нам на уроке фильм, советский, по Жюлю Верну - и с тех пор...
  - Так вот, Профессор! Ты - очень программируемый человек. Ты с детства ходишь в школу, наверное, исключительно в костюмах с галстуком, а уж, будучи преподом, совсем превратился в этакий важный двухстворчатый шкаф. Сеятель разумного, доброго и вечного! Но, думаю, ты – моложе меня. Ты же - молодой человек! А выглядим мы одинаково. Ну, примерно. А на фотографии в паспорте ты ещё старее, хотя снимался раньше. Там ты и вовсе – как некий представительный адвокат из Нигерии, вот  как ты выглядишь на паспорте!
  - Ну, и что ты предлагаешь?
  - Я, в твоё отсутствие, купил тебе… В смысле - себе, конечно - хоть немного нормальной одежды. Джинсы, осеннюю куртку с капюшоном, свитер... Всё – очень дёшево, зарплаты мне хватало, если  есть поменьше. Хоть вне работы, ты не мог бы одеваться попроще? Лови штаны! - и Петька кинул Жорику совершенно новенькие джинсы. Тот попробовал их надеть - но размер был Петькин, и Жорик в них не влез.
 - О чем это говорит? - ехидничал развалившийся на кресле Кот. - Роста мы примерно одинакового...
  - Хочешь сказать, что кто-то здесь слишком много ест? - спросил Жорик.
  - Нет, я хочу сказать, что ты  слишком мало двигаешься. Живот отрастил, задницу разъел. Каждый день с утра - чтобы пробежка! На бассейн запишись. Плавать  умеешь?
 - Нет, - честно признался несчастный Жорик. - Всю жизнь мечтал научиться, но...
 - Никаких «но»! Тем более – иди на бассейн. А весна будет - на роликах тебя научу гонять! Так и запомни, Профессор - я из тебя человека сделаю. Причём, молодого! А то, проблем у тебя будет по жизни - не огребёшь. Говоришь, у тебя порок сердца? Так это предки тебе намерели. Выбрось все свои справки - и вдохни полной грудью! Не ведись. Тебя же запрограммировать - не фиг делать. А завтра тебе скажут, что у тебя астма - и действительно, будет астма… Натуральная! Знаю я таких субчиков, как ты - на интуитиве знаю. Тебя мать, небось, с детства хотела в будущем от армейки  отмазать - вот и навнушала тебе порок сердца. А я говорю - нет его у тебя! - вдруг гаркнул Петька. Затем  придвинулся поближе и, глядя Жорику прямо в глаза, громко и чётко сказал:
 - Нет. У тебя. Никакого. Порока. Сердца. Понял? Котом был - был у тебя порок? То-то! - и Петька захохотал:
  - У меня - мр-рау! Порок сердца! Валерьянки мне, валерьянки! А если серьёзно - больше половины заболеваний люди сами себе внушают. Или производят от безысходности - чтобы сдохнуть побыстрей. Мы - самопрограммируемые системы. А шаг к выходу из самопрограммирования и болезней социума ты уже сделал - начал пассы крутить. Следующий шаг - добавь йогу, плавание, какую-нибудь спортивную секцию, весной - ролики, а летом - поход в горы.
  - Но - диссертация... Когда её писать? - вздохнул Жорик.
  - Правильно распредели время - и всё успеешь. А не успеешь - дисер в мусорник! Речь же о твоём здоровье идёт, а не дядя Васи из соседнего дома.
  Жорик тогда тяжело вздохнул. Не дошло. Дошло почему-то сейчас.

До очередного зачёта - уже у группы с химфака - ещё оставалось довольно много времени, но Георгий заранее вышел из дому. Направился в центр, прикупить канцтоваров - и, если успеет, хотя бы присмотреть подходящие джинсы, прицениться. “Действительно, надо мне чуточку измениться”, - решил он. Где-то в районе пересечения Пушкинской и Просвещения, сразу после «Пончиковой», где студенты пили пиво и заедали его такими же сахарными, как на вывеске, и чудесно пахнущими на всю улицу кулинарными шедеврами, он встретил Иосифа Мартовича. Тот шёл, высоко подняв воротник, никого не замечая, уставясь в асфальт. Это было вовсе не характерно для пожилого чудака.
   - Здравствуйте, Иосиф Мартович! – проорал ему Георгий.
   - А, Георгий! Здравствуй. Как жизнь молодая? – протянул тот в ответ руку. Улыбнулся.
   - Ничего. Жив ещё. А как вы, как Михаил Степанович?
   - Я – так себе. Михаил Степанович болеет, грипп на ногах перенёс, да сердце шалит, осложнения пошли. Никого не принимает. Лежит в постели, читает книги. Да и вообще, всё печально. Может, это просто зима…, - ответил Иосиф Мартович.
   - Что так?
   - Собираться негде. Концертов новых никто не устраивает. Даже, в библиотеке вашего института запретили, а заведующая сама почти не у дел: боится каждую неделю заседаний у ректора… И что её уволят. Слышал, у вас в институте новая должность недавно появилась: проректор по режиму. Раньше такой должности не было. Придумали для приезжего, из Москвы. Некоего Раздраева. Он, говорят, метит ни мало не много, как в мэры нашего городка. Внешне малость напоминает фюрера, только гораздо крупнее и осанистей. Пока что, наводит порядок в институте, как говорит. Обещает «полностью навести»… Скоро введёт усиленную охрану. Возродит доносы, стукачество. Будут мордовороты при входе стоять, проверять у всех документы.
  - Уже стоит охрана. Но, пока что – не мордовороты, а дежурные студенты, - прокомментировал Георгий.
  - А будут спецы – охранники раздраевские. Под видом борьбы с терроризмом. Планируют перекрыть двор, стадион, где все люди гуляли и отдыхали – за Главным корпусом. Не будет теперь свободного посещения: только по пропускам и студенческим билетам. Ещё, Раздраев грозится весной спилить там, вокруг стадиона, все деревья.  В том числе – даже дубы не пожалеет… Дубы ему не угодили. Век стояли – никому не мешали. Или – даже больше. Раньше же, до революции, здесь парк городской был, что простирался от нынешнего городского парка до институтского… Сплошь – деревья, озеро там ещё было. А дубы, возможно, ещё и раньше института  росли… Ещё лет пять тому назад здесь белки скакали, совы летали, другие птицы разные. Но, спиливают потихоньку здесь деревья... А вскоре, будут пилить громко. Эх, - тяжко вздохнул Иосиф Мартович. – Ну, а Раздраев пойдёт далеко. Не до мэра – но вуз наверняка захватит. Станет новым ректором… Вон, новые учебные корпуса готов строить – когда старые не ремонтируются; видел лабораторный? Жуть! Трещина от низа до верху, по всему зданию. Просто, будут пилить бюджет. С ремонта много денег не спишешь: нужно новое что-нибудь строить. Старых зданий ему мало – заявил, что интерактивности, мол, в них не хватает.
  - Стадион прикроют? Это при том, что у нас и без того гулять негде, - заметил Жорик. – И студенты мне жаловались, что после занятий им пойти некуда. Потому, засели все по комнатам, уткнулись в компьютеры… В гости не ходят, нельзя в общежитие друзей приглашать. Кружки всякие – распускают, секции – закрывают. А в театр сходить – дорого... Завидуют они моему поколению: говорят, что до интернета жизнь более живой была. А моё поколение – так, серединка между теперешним и вашим. Ни рыба, ни мясо. И не компьютерное, как сейчас, и не успевшее чего-либо достичь, как ваше. Смотрел я как-то в библиотеке старые институтские  газеты… Студенты тогда писали заметки и стихи с рассказами, карикатуры рисовали, при газете был литературный клуб, встречи с интересными людьми… А сейчас газета выродилась в юбилейно – поздравительную и похоронно – сочувствующую. Только, к различным датам и выходит. Или, с разворотами Учёного Совета или ректорскими указами. И с объявлениями на последней странице об утере студенческих билетов.
  - Платными объявлениями. На них газета хоть что-то зарабатывает. Хотят, чтобы она стала самоокупаемой. А когда пресса была самоокупаемой? Да ни в жизнь. Те или иные структуры её финансировали. А сейчас – от малотиражки требуют извернуться ужом и начинать приносить доход… Это при том положении дел, что газеты вообще читать перестают: новости становится легче узнать из интернета. С газеты требуют доходности, и каждый раз, на линейке, по понедельникам, пропесочивают: где доход, мол, от вашей работы? Плохо работаете! – мне о том редактор рассказывал. А у него штат - это он сам и полтора сотрудника. Именно: полтора, целая ставка и ещё половина корреспондента. На половинку фотограф работает, он только изредка там появляется. И сейчас никто сторонний им заметки не пишет и не приносит, как это раньше было. «За бесплатно только кошки мяукают», - девиз нового времени. И даже «лайки» в интернете уже имеют устойчивую стоимость. Скучно вы живёте, молодёжь! Мы уйдём – что останется? – спросил Иосиф Мартович.
  - Скучно, - согласился Жорик. - Кстати, вы случайно не слышали нигде выступлений Зои? Ну, той девушки, что играла в подвальчике, ещё в конце августа... Вивальди, помните?
  - Помню, но больше её нигде не видел. Мало сейчас таких, хорошая девушка. Но, трудно им придётся, молодым и талантливым; ничего никому не нужно. Стало так жёстко, что временами кажется, что пришёл всему конец. Ладно, не слушай меня, это - старческое ворчание, наверное... Ты сейчас карикатуры упомянул - так их в газете рисовал Кондратов. Самоучка в рисовании, лишь на курсы походил где-то, при художественной школе или классах рисунка: такие были тогда для студентов. Преподавал он потом на стройфаке… На одной из карикатур, опубликованных в наше студенчество, изобразил он однажды ту самую комнату, где жил Михаил Степанович, будучи студентом. Одни ребята – чертят что-то, другие – бурно спорят, обсуждают; и даже на шкафу тоже сидит парень. Играет на скрипке… То была пародия на студенческую тесноту – а, в самом деле, теперь – такая ностальгия охватывает, глядя на тот рисунок… Со скрипкой – понятное дело, наш Михаил Степанович и был. Он тогда с деревни приехал – не с детства потому музыке учился. Хотя, всегда мечтал. Вот, кроме учёбы в вузе, в который здесь поступил, осваивал в те же годы и скрипку: самоучкой, или был у него преподаватель – о том я не спрашивал. Люблю я газеты старые просматривать… Вот, к Званцеву заходил только что: он тоже по образованию был технарь, но по призванию – историк. Впоследствии и стал историком. У него богатый архивный материал: газеты с шестидесятых годов собраны, вплоть до нашего времени. Говорят, что будет интернет развиваться – и всё в нем будет. Не верю я в это. Легко залить – легко и выкосить. А бумага… Бумага всё сохраняет. Это - память. Званцев, кстати, как и ты: тоже стихи пишет, но тоже почти никому не читает. Говорит: я не поэт, мол… Не встречался с ним в институте?
  - Нет. Не приходилось, - ответил Георгий.
  - Мы уходим. Старенькие уже все, кто жив ещё. Мои друзья, со студенческих лет, и все оканчивали НПИ: Званцев, историк; Михаил Степанович – скрипач; Лящин – тенор и руководитель не существующего теперь студенческого оперного театра…
   - А был такой? Я не слыхал.
   - Был. Студенты оперы ставили… А какие голоса были! Коллектив Лящин создал, он же обучал ребят. Давно уже… На пенсии он сейчас, Лящин-то… Чуть позже – это я продолжаю список друзей – в наш городок занесло ещё одного моего друга. Он, как и я, холостяк. И лермонтовед. Занесло же в наш городок искусствоведа, подумать только! И что ему здесь-то делать? Раньше он в Михайловском работал, и всё-всё про Лермонтова знает, часами может о нём рассказывать. Картины стал уже здесь писать, маслом: видал, портреты учёных нашего института, что в коридорах везде висят?
  - Да.
  - Его работа. Ещё, Ломоносова, Лермонтова и Менделеева портреты институту подарил. Как художник, он - самоучка. И тоже здесь живёт, неподалёку. К нему сейчас иду. Пойдём вместе?
- Увы... Через двадцать минут мне зачёт принимать, на химфаке.
- Жаль. Вот что ещё скажу... Мы, наше поколение, уйдём - но у кого-то память в сердцах останется. О словах, музыке, рисунках, портретах. А от вас, теперешних. что останется? Переписка в соцсетях? Что с вами происходит, с душой вашей? Кто в интернете спрятался… Кто, ты меня прости, Георгий, за выражение – совсем забухал… Не виню я вас: знаю, это время такое. Это - как чума.
  - Так и есть, Иосиф Мартович… Правы вы. На все сто - правы, - согласился Георгий.
   - Ну… С наступающим тебя. И – не поминай лихом, - попрощавшись, Иосиф Мартович пошёл дальше. Вверх, по аллейке.
   «Прав Иосиф Мартович», - ещё раз, грустно подумал Жорик. Старое поколение уходило, а нового – просто не было. Оно исчезло, сгинуло на просторах интернета, спряталось под одеяло в холодной комнате, пошло работать продавцами и товароведами. В то время, как, из всех щелей, повыползало нечеловеческое мурло. На плаву оказались те, кому было наплевать и на людей, и на развитие страны, и на невосстановимые, навсегда уничтожаемые природные ресурсы. Раковая опухоль на экономике, жажда наживы - разъела страну, лишила её возможностей и будущего. А что он мог сделать сам, чтобы повлиять на это? Ничего. Будто, он так и остался котом Масиком: в бездомном, никому не нужном его варианте. Совершенно беспомощном и полуголодном.