Жертва профессии

    Каникулы – время долгожданное и благодатное не только для ученика, с не меньшим нетерпением их ждет каждый учитель. И хотя в каникулярные дни учителя работают , подводя итоги деяний учительских вкупе с ученическими, но все ж они отдыхают от напряжения уроков, гвалта и шума перемен, изнурительности послеурочной деятельности : подготовки к урокам, проверки тетрадей, разработок всевозможных сценариев всевозможных школьных праздников. И общаются учителя не во время совещаний и педсоветов, а именно во время каникул.
      Вот и сейчас  собралось несколько человек в учительской, чтоб « зачистить хвосты» , не хотелось тянуть неоконченную работу домой. Молчание, изредка нарушаемое шорохом переворачиваемых листков тетрадей, взорвалось юной математичкой, с яростью перелистывающей страницы ученической тетради:
     - Все время мне вдалбывали в голову теорию,  что труд – главная и важная часть нашей жизни. А на практике  все оказалось иначе : труд – это работа ( от слова «раб»), способ добывания средств  существования. И как оценивает нашу работу государство в денежном эквиваленте, так и работать следует! – горячилась она. – Разве сейчас наш труд формирует личности этих оболтусов?! Как не так! Личность формирует бытие. Вот этот бездельник…- она  заглянула на обложку тетради, - Владислав Сериков, плевать хотел на математику, а наверняка, станет, как его папа, преуспевающим работником банка или налоговой инспекции. А серенькая мышка Лена Резванова, знающая назубок все формулы и теоремы, трудолюбиво корпеющая над задачками , так и останется серенькой мышкой. Если повезет, будет в банке у окошка отпускать жильцов, оплачивающих коммунальные счета. А чуть меньше повезет – техничкой туда устроится. А не повезет вовсе – безработной будет, как ее мама, реализатором на рынке стоять будет в жару и мороз. Реализатором с талантом математика.
         Математичку слушали вполслуха, кивали согласно головами, тема была привычная, заезженная, но разговор был поддержан.
          -Да, -согласно вздохнул кто-то в углу, - раньше, до развала Союза, мы имели возможность воспитывать учеников, и работа учителя была уважаема в обществе. А теперь мы стали заложниками системы, жертвами общественного равнодушия к проблемам образования. И это стало государственной политикой. А чтоб еще больше унизить статус учителя, нас изображают полуидиотами  в кино и на телевидении , критикуют все, кому не лень, как будто результаты нашего труда только от нас зависят.
         - Главное, как мы выглядим в памяти наших учеников, - спокойно заметила немолодая учительница у окна. – Да, мы воспитывали. Кого только? Слепых исполнителей чужой воли, безропотных исполнителей, которые должны не высовываться. Высовываться и раньше позволялось немногим…Вот вы идеализируете прошлое, в котором , и правда, было немало хорошего. А я в этом прошлом работала и скажу вам с полной ответственностью за свои слова : и раньше, и сейчас мы были орудием в руках системы и всегда – жертвы.
       -  Это как? – удивленно взметнул брови историк.
       Пожилая учительница пожала плечами:
       -Да вот так. Многие ли из нас осмелятся не согласиться с руководителем или зарвавшимся от мнимого величия инспектором роно, сбежавшим из школы, потому что хлеб учительский горек? Гарантирую – никто, потому что в его руках наша аттестация, нагрузка и так далее. Многие ли из нас согласятся выступить против несправедливости, высказать свое мнение, идущее вразрез с власть имеющими?.. Так вот : так было и раньше…Посмотрите на меня внимательно : я – вообще редкий экземпляр, который можно назвать жертвой профессии.
        - Что-то не вяжется с вами определение « жертва».Это с вашими – то регалиями?
        - Не такие уж и регалии…Так вот, давным- давно молодой, полной энергии и стремления приносить пользу обществу ( нас всех с детского сада к этому готовили ),избрала я , вычурно говоря, педагогическую стезю. И предмет я всю жизнь преподаю, как мне казалось и кажется до сих пор, самый интересный и важный – литературу. И язык, разумеется, но для меня тогда главной была литература. Формулы и схемы, если смотреть правде в глаза, не всем доступны и интересны. А человековедение? Что может быть интереснее человека, жизни его в социуме? Уважаемые мои коллеги, не обижайтесь, пожалуйста, так уж мы устроены, что каждому  его учебная дисциплина кажется самой важной и нужной, хотя это не всегда и не для всех так. Вот я , например, не могу не признать , что со многими предметами я была не в ладу и в школьные годы, и позже, но мои неумения никак не повлияли на качество жизни моей и близких . Я  всегда преклонялась перед женщинами, которые умели делать то, что не дано было мне : выводить формулы, доказывать теоремы, решать задачи, шить, вязать, печь пироги, но никто не станет спорить по поводу того, что   незнание жизни, людей  к каждому может повернуться своей  порой трагической стороной. А эти знания , с моей точки зрения, дает именно литература.
        Итак, свой учебный предмет я любила самозабвенно и  стремилась заразить этой любовью своих питомцев, и некоторых таки заразила: мы ставили спектакли, сочиняли стихи и прозу, выпускали школьные литературные альманахи и газеты, вызывая неподдельное уважение других учеников.
         Мне повезло со школой, давшей мне старт, хотя не назову ее передовой и творческой. Просто умная администрация никому не мешала пробовать свои силы, знакомила с новациями в методике, но не навязывала их, и атмосфера в коллективе была доброжелательной, поэтому, наверное,  в школе было меньше рутины, глупости и пошлости. Наша школа так далеко была от отдела народного образования, что до нас месяцами не добирались, а если добирались, старались свернуть все проверки до минимума, так как с транспортом была напряженка. Штаты отделов тоже были небольшими, поэтому их сотрудники занимались необходимым делом , а не метанием в поисках, чем бы заняться для видимости оного, так что обстановка была благоприятной.
          Вообще, по-моему,  духовность сельской школы тех времен была основой духовности села . Хотя , может быть , не всякой школы,   и мне просто повезло. И я, и мои ребята сотрудничали  с районной газетой, впоследствии некоторые из моих учеников станут ее уже штатными сотрудниками.
          Но так случилось, что мужа направили на руководящую работу в наш город, и нам пришлось уехать сюда. Меня пригласили на работу в редакцию газеты, я долго колебалась, идти ли мне в школу или менять    работу, но супруг мои сомнения разрешил :
         - С твоим строптивым характером и стремлением « сметь свое суждение иметь» тебе спокойнее будет в школе, и мне – тоже.
          На том и порешили. Я пришла в новый коллектив, и с первого раза мне все понравилось: и здание школы, и обилие зелени на подоконниках, и новые коллеги. А особенно понравилась мне директор школы, миниатюрная блондинка с точеной фигуркой, пышными белокурыми волосами , уложенными в красивую высокую прическу, и широко распахнутыми голубыми глазами. Она улыбнулась мне голливудской улыбкой и совершенно очаровала, когда заговорила. А речь у нее, я вам скажу, была замечательной, чистой, лишенной донбасского суржика, с прекрасным московским выговором. Ей бы в кино сниматься, а не в провинциальной школе прозябать. Как оказалось потом, директор тоже была в школе новенькой, а до этого работала инспектором роно и председателем райкома профессионального союза учителей.
Я с головой окунулась в работу, мне казалось, что условия городской школы  будут еще более благоприятными, но вскоре почувствовала, что ошиблась. Интерес к моим новым коллегам взаимным не был, всякие совещания и педагогические советы были формальными, после уроков все исчезали из школы, словно их ветром сдувало. Директор была поглощена своей общественной работой и в школе часто отсутствовала.
       Из общения с новыми коллегами я  узнала, что когда-то школа была одной из передовых, но на место неугодного кому-то руководителя  посадили номенклатурного работника, который системой своей деятельности довольно быстро развалил  все, что было создано творческими предшественниками, и жизнь в школе стала походить на затянутое ряской болото: снаружи благодать, а под ряской трясина. Как следствие – ЧП в школе. Директора убрали, то есть перевели на другое номенклатурное место теперь уже в сфере культуры, не справился он и там, но долго еще крутился  на руководящей орбите , потом витки стали все ниже и уже, вот и сейчас он еще горит на митингах, защищая   идеалы прошлого. Ничего нового в данной истории нет, все старо, как мир.
        С появлением нового директора многие ободрились, что-то зашевелилось в школе, о каких-то новациях заговорили -  и вдруг смолкли. Вот так и живут: школа – сама по себе, директор - сам по себе. Так иногда бывает. Оно и не знаешь, что лучше: бывает, руководитель такую деятельность развернет, в такое бумаготворчество несчастные коллективы окунет, такую показуху устроит, что всем тошно, Всех задергает, а толку никакого, потому что если марионетку за все веревочки дергать, получится пляска Витта, а вот если по умной системе – марионетка вам такое станцует!..
        - По-вашему, учитель-  марионетка? – спросил кто-то.
        - А по-вашему, свободная личность?
        - Я не могу с этим согласиться и смириться! – вспыхнул историк.
        -  Я – тоже…Просто это – констатация факта, и поговорим об этом позже…
        Итак, в моей новой школе была создана благоприятная обстановка и для добросовестной работы, и для безделья. Никто никому не мешал. О творчестве говорить не приходилось, творчество возможно только в команде, таково уж специфика нашей работы. Особенно влияло на результативность  то, что за разный уровень работы платили одинаково.         Правда, тогда меня это не волновало вообще, у меня тоже были проблемы: класс достался трудный, учебного кабинета по предмету не было,  и надо было все с нуля начинать . Посетило руководство в целях ознакомления у меня несколько уроков и внеклассных мероприятий, к работе моей отнеслось одобрительно и даже на педсовете похвалило, вследствие чего  и относиться ко мне мои коллеги стали по-разному: с одними сложились отношения теплые, другие признали меня выскочкой, особенно после того, как я начала  высказывать свое мнение тогда, когда  другие молчали. Это было настолько не похоже на ту атмосферу, в которой я вращалась ранее, что адаптироваться сразу к новой обстановке я не смогла.
        С директором я почти не встречалась, она все реже появлялась в школе, профсоюзные дела мешали, и то правда, ведь предстояло решать не менее важные проблемы: совещания, заседания, премии, путевки, награды. Начали и в нашей школе счастливчики появляться, кто путевку получал, кто премию, но почему-то получали не те, кто в них действительно нуждался, да и премии, насколько это было известно, на руки не получал никто, просто бумажки оформлялись, а деньги шли на какие- то иные нужды. И по школе противный слушок пополз, дескать, помощь эта фиктивная , оформленная для вида, на нужды школы тоже не шла. А к нему и другие слухи стали присоединяться,  и начали они гулять по коридорам, постоянно получая новую подпитку.
       Знаете, в любом коллективе есть люди, располагающие редкой информацией. Находясь в близком окружении начальника, преданно поедая его глазами, они в любой момент готовы подставить ему подножку. Причем сами они этой информацией воспользоваться в силу осторожности не хотят и ищут, кому бы ее подбросить. И находят доверчивых, глупых, небитых  правдоискателей, Дон Кихотов. А потом потирают руки от удовольствия, без страха наблюдая за развитием событий, ибо знают, что их жертвы из порядочности никогда не укажут на источник информации.

         Так получилось, что в моем классе было немало детей из малообеспеченных семей, полусирот, от которых тогда еще не отворачивалось государство и из фонда всеобуча  выделяло средства, на которые приобретались дешевые, но очень нужные детям вещи. Почему-то вот уже второй год ребята этой помощи не получали. Но если в предыдущем году я не обратила на это внимания, то теперь такая закономерность удивила. Естественно, стала я добиваться : а почему, собственно, может, вышло какое-то постановление на этот счет? Не получив вразумительного ответа на данный вопрос, решила обратиться за разъяснением в отдел народного образования. Остановила меня медсестра , разбитная казашка, все и всегда знающая, фамильярная и насмешливая:
       - Тебе это надо?! Остановись, получили твои ребята помощь, получили!
       - Как? Когда? Почему я ничего об этом не знаю?
       - Я лично протокол видела, тем более, что Нина ( секретарь школы и ее ближайшая подруга) его оформляла.
       - И давно?
Медсестра  посмотрела на меня внимательно, помолчала немного и приложила палец к губам:
       - Давненько.
       - Да не может быть! Я только вчера по этому вопросу с директором школы беседовала !
       - Да не шуми ты! Дело житейское…А в отдел не стоит обращаться, ты уж послушай моего совета. Неприятности только накличешь на свою голову. У всех так, как в твоем классе,  дело обстоит, но никто же в роно сломя голову не мчится…Наша мадам – протеже завроно, это раз. Они семьями дружат – это два. Она в городе авторитетный человек – председатель райкома союза, а ты кто? Потом вспомни : она – член партии, у нее заступники найдутся, а за тебя кто слово замолвит? Думаешь, коллеги придут на помощь? Навряд ли…
        Действительно, в других классах было то же самое. Действительно, никто никуда не собирался бежать. Аргументы: документально никто ничего подтвердить не может, а оперировать эмоциями по меньшей мере глупо.
        Из кармана учителей никто ничего не взял, деньги предназначены ученикам, но родители молчат, а они больше всех должны быть в них заинтересованы . Так зачем учителям копья ломать?.
        Трудно описать чувства, охватившие меня после разговоров с коллегами. Я вспомнила все : и келейные оказания помощи , и незаслуженные поездки в Артек одних и тех же учеников, чьи родители были обласканы администрацией и входили в ее окружение, и  жалкую материальную базу школы, на которую не находилось средств, и многое другое, на чем ранее я не фиксировала свое внимание. Вспомнила посещение на дому Коли Рыжова, который уж неделю не ходил в школу из-за отсутствия обуви, и печальные глаза матери, беспомощно разводящей руками ( муж умер, а у нее на руках пятеро детей) . Вспомнила  лучистые глаза  директора, ее элегантную одежду , блестящие бока нового красного « Жигуленка» - и смутные подозрения начали вкрадываться в душу.
       При встрече с Светланой Денисовной ( так звали директора) старалась не смотреть ей в глаза, я  догадывалась о судьбе денег, предназначенных детям.
       Однажды вечером в дверь квартиры кто-то позвонил. Каково же было мое удивление, когда на пороге квартиры я увидела завуча школы, держащую в руках какие-то бумаги. В квартиру она зайти отказалась, аргументируя это крайней занятостью.
       - Я хотела вас предупредить, что завтра ваш урок перенесен с первого на второй ( как будто об этом нельзя было сообщить по телефону), и еще я завезла вам кое-какие бумаги. Я думаю, они вам будут интересны, - вручила мне папку и ушла.
        В папке я увидела копию приказа о распределении фонда всеобуча с фамилиями учеников школы и указанием их места проживания. Я уж не помню, сколько учеников было в списке, но он оказался довольно длинным…
        Помните, я назвала себя жертвой профессии, я ведь преподаватель литературы, воспитывающей так называемую активную жизненную позицию . Видишь подлеца – борись! Кое-кто из вас, наверняка, до сих пор помнит монолог Павки Корчагина: «… чтобы,  умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому главному – борьбе за освобождение человечества! « Освобождение от чего?.. Ах, мифы, мифы, сколько молодых душ ловили они в свои сети! И даже души глупых молодых преподавателей литературы.
        Тем же вечером был написан мой первый в жизни фельетон, а утром я занесла его в редакцию, приложив к нему  тот самый список, доверенный мне завучем. Фельетон опубликовали без проверки, оказав доверие своему давнему корреспонденту. Как осмелился редактор без согласования в вышестоящей инстанции  разрешить его  публикацию, не знаю, ведь районная газета – это всегда карманная газета, работающая на заказ руководящих органов.  Но редактор, надо признать, человеком был смелым, поэтому  и прожил он недолгий век.
        О том, что фельетон опубликовали, я узнала по атмосфере в школе. Она была предгрозовой. В коридоре от меня шарахались, в учительской смотрели кто одобрительно, кто сочувственно, кто выжидающе – насмешливо. Когда туда зашла директор, наши взгляды скрестились, и я внутренне содрогнулась, ничего доброго не обещал мне этот испепеляющий взгляд. Отдав секретарю какое-то распоряжение ледяным голосом, она вышла, и я застыла над столом под перекрестным внимательным  взором  коллег, подспудно чувствуя, что мне придется дорого заплатить за мою необдуманную горячность. Но и к этому надо было  готовой , а герои любимых книг учили : » Бороться, искать, найти и не сдаваться!»
       После уроков я стояла на автобусной остановке одна, в стороне щебетали мои коллеги, изредка посматривая в мою сторону. Те самые коллеги, которые еще вчера на этой же остановке обсуждали со мной житейские проблемы, кулинарные рецепты , давали мне советы по поводу рождения ребенка, которого я тогда ждала. Сегодня я к ним не подходила, понимая, что своей отчужденностью они пытаются защитить себя от возможных неприятностей ( вместе со мной – значит поддерживают). От меня надо было держаться подальше, ведь в разобщенном коллективе с любым человеком расправиться очень просто. И я себя к этому внутренне готовила,  хотя подобного опыта у меня еще не было…
        К моему удивлению, директор вела себя уверенно, спокойно, полностью игнорируя мое присутствие. А вечером я поняла причину этого спокойствия. Мне позвонил редактор газеты и усталым голосом сообщил, что ему нанес визит заведующий роно, обвинил меня в клевете и  потребовал от газеты официального опровержения.
        - Что делать будем? – спросил он меня.
        - Проверять факты, - отвечаю.
        - Они уже проверяются  по заданию отдела народного образования…Самим директором. Она, насколько мне известно, собирает заявления родителей, что они получили  денежную помощь и в фактах, приведенных некой учительницей, содержатся клеветнические измышления, направленные против уважаемого человека, общественного деятеля, коммуниста, И , кстати, некоторые родители такие заявления пишут.
        Вот к этому я готова не была.
        - Но ведь это неправда! Не получали ребята помощи!
        - Не знаю, - угрюмо сказал редактор .- Но вы понимаете, что для меня дать опровержение – значит согласиться с обвинениями в непрофессионализме…Пока что я дал своим ребятам распоряжение перепроверить факты, опережая вашего умного директора. Списки –то с адресами у нас есть.   
          Я поняла, что надо спасать не только свое доброе имя, но и оградить от возможных неприятностей людей, которые мне поверили. И я решила поступить так, как учили меня мифы того времени, провозглашенные в книгах и кино. Согласно им, где мы должны искать высшую справедливость?. Правильно, в парткоме. А так как школьный партком был так же зависим от руководства, как любой в коллективе, я устремилась в горком партии, ибо именно туда должен идти человек в поисках  достойного выхода из тупика. Тем более, что дело было не во мне, а в обобранных непонятно во имя чего детях.
       Записавшись на прием к первому секретарю и указав причину посещения, я довольно долго ждала приема. Я очень волновалась, хотя свято верила, что попала в средоточие борьбы со злом и несправедливостью. Такую высокую инстанцию посетила впервые в жизни, потому с любопытством рассматривала все и всех: и красивые дорожки в коридоре, и светлую элегантную мебель с рядами разноцветных папок  в приемной, и ухоженную секретаршу, не обращающую на меня никакого внимания, и время от времени заходивших в кабинет  озабоченных людей из других кабинетов. В приемной зазвенел телефон, секретарь взяла трубку, выслушала что-то и кивнула мне : заходите.
       С трепетом вошла я в огромный кабинет с двумя рядами стульев вдоль стен и неизменными регалиями всех кабинетов того времени: знаменами, барельефом вождя  народа, благодарного  ему за все испытания . За массивным столом  с несколькими телефонами величаво восседал тот,  встреча с которым  должна была разрешить  мою проблему. Я слышала, что он – выходец из самых низов, бывший тракторист, затем колхозный бригадир, затем председатель колхоза, затем его прислали руководить жизнью нашего города, одним словом, человек из народа , и это ободряло.
        Движением руки он разрешил мне сесть, и несколько секунд мы изучали друг друга.
        Человек из народа был мужчиной средних лет, могучего телосложения, с копной вьющихся угольно-черных волос над широким и низким лбом. Из-под густых черных бровей на меня тяжело смотрели узкие черные глаза с нависающими веками. Глуховатый басовитый голос пророкотал холодно:
        - Слушаю вас.
И я вдруг увидела перед ним развернутую газету с моим фельетоном и вздохнула с облегчением : он все знает и нет необходимости ничего рассказывать.
        - Я автор статьи.
        - Знаю ,- бесстрастно сказал  тот же голос. – Чего вы хотите?
         Я растерялась :
        - Хочу, чтобы   дети получили причитающуюся им материальную помощь.
        - Сейчас идет проверка фактов. Разберемся с вашей статейкой. Что еще? Ничего? Можете идти.
        Что-то зловещее было и в его тяжелом взгляде, и в тоне голоса.
        - Понимаете, - беспомощно пролепетала я ,- проверка идет как-то странно …
         Он не дал договорить:
        - Можете быть свободны.
         Я вышла, сердце сжималось от недобрых предчувствий, но я успокаивала себя  тем, что секретарь горкома не может быть голословным , и ему, действительно, нужно время, чтобы разобраться.
         И разбираться, действительно, начали. Со мной. Массированное посещение уроков с поисками недостатков в преподавании, проверки тетрадей моих учеников, просмотр их дневников компромата руководству дали очень мало, но в покое меня не оставляли, подключили инспектора школ, и всем было ясно, с какой целью. Теперь уже вся школа знала, что директор на своей новой машине деловито объезжала    родителей, которым объяснялось, что деньги из фонда всеобуча  хотя использовались не по назначению, но с самыми благородными намерениями, без злого умысла, направлялись на благоустройство школы. Верили ли в это родители или не верили, но лишь немногие могли отказать самому директору  и не написать заявления, что деньги были ими получены. Школа ждала развязки.
        Но у меня еще была надежда, я знала, что меня поддерживает редакция и что на своем стареньком мотороллере по адресам, указанным в списках,  ездит один из ее сотрудников.
        И неожиданно я получила поддержку в лице самого секретаря партийной организации школы:
        -  Да что же это такое !- гневно вскричала однажды она в учительской, - Школа валится! Детей обирают! Об учителей ноги вытирают! Товарищи коммунисты, неужели вас не волнует эта ситуация?! Может, пришло время и нам вмешаться?!
         Товарищи коммунисты в количестве трех человек мгновенно улетучились из учительской, а учитель истории, имеющий еще и неоконченное юридическое образование, обычно молчаливый и смирный человек, спросил:
        - А я могу их заменить? Могу? Значит, я с вами.
         Так втроем мы снова направили свои стопы в горком.
         Снова было тягостное ожидание в приемной, а в кабинет секретаря   стали заходить один за другим знакомые нам по трибунам и президиумам люди: секретарь по идеологии, завотделом агитации и пропаганды, инструктор, курирующий    нашу школу, заведующий общим отделом и еще какие-то люди. Мы решили, что секретарь проводит какое-то оперативное совещание. Но когда нас пригласили, все эти люди сидели за длинным столом, который примыкал к столу секретаря. Я до сих пор не пойму, зачем был собран весь этот кворум, потому что в продолжение нашего кратковременного посещения кабинета никто из них не проронил ни слова.
          После наших первых робких попыток ввести присутствующих в курс волнующей нас проблемы, хозяин кабинета грозно пророкотал:
          - Зачем вы сюда шляетесь?! Вам что, заняться нечем? Вы думаете, мы оторвемся от дел и бросимся заниматься склокой? Бездельники! Анонимщики!( ? ) Вы чем должны заниматься? Воспитанием детей! Вот идите и займитесь делом. Работать надо, а не по кабинетам шляться!
          Ошеломленные, мы молча вышли. Я шла на ватных ногах, потрясенная, оглохшая от лавины оскорбительных слов, ничего не понимающая. Мои коллеги долго молчали, потом историк, закурив, вдруг спросил:
         - Может, пойдем обмоем встречу с властями?

          Не помню, как я дошла до дома, что делала. В тот же день меня увезла в больницу  машина скорой помощи с сильным нервным потрясением и угрозой срыва беременности. Муж, примчавшись в больницу, попал в больничную палату и, прервав мой сбивчивый рассказ, сказал умоляюще:
          - Брось, не думай об этом, подумай о нашем ребенке, о  себе, обо мне, наконец! А о твоих школьниках  пусть их родители думают. Врач сказал, у тебя высокое давление, а это очень серьезно!
          Могла ли я не думать о ситуации, в которую попала, о роли, мне навязываемой?
          Когда я вышла из больницы, опровержения в газете еще не было. Что-то застопорилось в запущенной  машине. В редакцию я звонить боялась. Меня никто не тревожил, и я немного успокоилась, хотя понимала, что должна быть какая-то развязка. И я ее дождалась. Вскоре состоялась традиционная   педагогическая конференция. В самом центре президиума на ярко освещенной сцене в окружении передовых учителей города и района, рядом с заведующим отделом и председателем райкома  учительского профсоюза ( то бишь с нашей Светланой Денисовной) восседал секретарь горкома. Когда ему предоставили слово, он держал длинную речь, в содержание которой я вникнуть не могла. Я догадывалась, что не вспомнить о нашей школе он не сможет. Так и случилось:
        - Работать надо, товарищи, делом заниматься! А то от безделья  некоторых учителей не туда тянет. До чего уже дело дошло, склоку разводят, уже чуть ли не со знаменами по городу ходят, демонстрации устраивают. Сами не работают и другим не дают! Таким явлениям в нашей жизни давно пора положить конец!
         Мне казалось, что все присутствующие смотрят в мою сторону. Лицо пылало, холодело в груди, страшно было поднять глаза, чтоб не встретить осуждающих взглядов. Никто не подошел ко мне, никто не сказал ободрительного слова. Я одна брела домой. Было тяжело, больно, стыдно.
         А через несколько дней меня пригласили в местное КГБ. Не знаю, что бы было со мной, организатором демонстраций( ?! ), если бы во главе грозного городского ведомства не  был совершенно новый в нашем городе человек, только недавно приступивший к должности, как я узнала впоследствии. Новый начальник, худощавый человек с ястребиным лицом, внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ, попросил изложить все в письменной форме, подписал мой пропуск и вежливо провел к двери.
         Но казалось бы безобидный визит в зловещую организацию, о деятельности которой я была наслышана, мне дорого стоил: я снова попала в больницу и на этот раз надолго. Все, правда, окончилось благополучно, сын хоть  и родился преждевременно, но жизнь его была вне опасности. И когда под стены роддома привалил мой класс, я по  желанию моих учеников попросила нянечку  показать любопытным туго спеленутый кокон с розовым круглым лицом. Налюбовавшись такой невидалью и трижды прокричав « Поздравляем! «,  класс удалился. Больше ко мне посетителей из школы не было.
         После выписки из роддома я совершенно потеряла связь со школой, да и не до этого мне было. Малыш орал с утра до вечера, я показывала его врачам, пытаясь определить причину этого ора, но врачи уверяли меня, что ребенок здоров. Очень нескоро все-таки определили причину: у моего ребенка был невроз, потому что  вместе со мной все мои потрясения перенес мой сынишка. Теперь это взрослый, состоявшийся и довольно уравновешенный человек, но стоит ему переволноваться – и начинается нервный тик.
         Чем окончилась эта история? Я думаю, что свое веское слово сказала именно та зловещая организация, которая умеет перепроверять факты, и тот новый начальник, который не успел скооперироваться с нашими партийными бонзами. И при проверке выплыли такие факты, о которых я даже не подозревала. И, конечно, самонадеянность и глупость подвели заведующего отделом народного образования. Ну что стоило ему прийти в редакцию не с опровержением, а с приказом о выговоре  директору, а потом дать ей  преспокойно съесть меня со всеми потрохами, творческими уроками и активной жизненной позицией, чтоб другим неповадно было. А теперь ему пришлось поплатиться за свою ошибку : от должности его освободили и назначили директором нашей школы, а предыдущего директора сняли с работы и исключили из партии. Сняли с работы и главного бухгалтера роно. Пришлось покинуть кабинеты и некоторым участникам кворума: не простил, видимо, человек из народа их за то, что его подставили организацией проверки. Разлетелись они по другим руководящим кабинетам, кроме нашего партийного куратора, местечко ему было дано захудалое.
        - Вот видите, правда- таки восторжествовала, - заметил историк.
        - Разве? Никто ни передо мной, ни перед родителями, ни перед обобранными детьми не извинился, потому что наша партия не привыкла признавать свои ошибки. С меня не был снят ярлык склочницы. Наш новый директор, бывший завроно, к чести его, вендетту устраивать мне не стал, но тоже не счел нужным объясниться с коллективом. Из школы я потом ушла в другую, поближе к дому, но всегда за мной тянулся смутный шлейф организатора и вдохновителя некой истории, вследствие которой невинно пострадали многие достойные люди.
        Человек из народа  восседал за столами президиумов и продавливал своей тяжестью трибуны во дни торжеств народных    вплоть до развала Союза и запрета организации, которую он возглавлял. Светлого следа в памяти горожан он не оставил, но,  я думаю,  в жизнях и судьбах многих зависимых от него людей он достаточно наследил. После закрытия горкома он пересел в другое теплое руководящее место, которое позволило ему не разделить испытаний и страданий, выпавших на долю народа, из низов которого он вышел. Я встречала его иногда на улицах нашего города. Тяжелый, грузный, с отечным бесстрастным лицом, он ступал, не глядя в лица встречных. Меня он наверняка не вспомнил, как не помнил многих ничего не значащих для него людей, чьи судьбы были в его руках.
       Человека из КГБ я больше не видела, он в нашем городе не задержался, его вскоре куда-то перевели. Вот именно его я вспоминаю с благодарностью, как исключение из правил.
       Вы  сказали о моих регалиях. А ведь они – следствие того давнего инциндента. Я  всегда должна была быть во всеоружии, готовой к посещению уроков и не всегда профессиональному их анализу. Нужно было так работать, чтоб невозможно было придраться,  не расслабляться, так что у этой истории есть и своя положительная сторона, если не считать надолго приобретенной  репутации человека, любящего совать свой нос,  куда не следует.  
        Нет, я не перестала любить работу преподавателя литературы, но в моем сознании развеялись мифы, которыми сначала напичкали меня, а потом я ничтоже сумняшеся пичкала своих учеников. Я горжусь тем, что не состояла ни в какой партии и ни в какой состоять не хочу, я свободный человек.
        - Ну а если бы вы попали в аналогичную ситуацию сейчас, как бы вы поступили?- осторожно спросила юная математичка.
        Елена Павловна улыбнулась:
        - Разве сейчас могут быть такие ситуации? Разве государство обеспокоено сейчас помощью неимущим детям? Их столько, что невозможно всем помогать. Партия, руководящая  и направляющая, разбилась на  многочисленные осколки с новыми названиями и старыми кадрами, успешно приспособившимися к новой обстановке.  Школа, проблемы которой упорно не замечают сильные мира сего, вынуждена  залезать в карман к неимущим же родителям, потому что государство от нее окончательно  отвернулось, ограничившись разработкой неумных программ и инструкций, и это считается нормой современной жизни. Сейчас другие газеты и другие редакторы, другие учителя и другие дети. На стенах  кабинетов  руководителей меняются портреты президентов, вышедших из рядов одной партии и воспитанных в одном духе, но создающих новые мифы, которым верят только наивные и очень доверчивые люди, каких становится все меньше и меньше, поэтому нет иллюзий   ни среди какой части населения, понимающего, что  предвыборные речи – пустые слова, которые никто подтверждать делами не собирается.
         - Ну а все-таки ?
         - А все-таки ?..Я тоже теперь другая, разве вы этого не заметили? Я просто внимательно всматриваюсь в окружающую меня жизнь и не позволяю себе попасться ни на какой идеологический крючок. Я никому не хочу позволить манипулировать моим сознанием . А что касается активной жизненной позиции, я оставляю ее вам, молодым и сильным. Может быть, вам повезет больше.