Чудо

(экзистенциальная зарисовка)

Идёт… Всё ближе и ближе… вот, приближается… Ещё немного…
Миракулум подбежала и схватила проходящую мимо душу за руку. Та, чуть замедлив шаг, повернула голову, покосилась на Миракулум и недовольно проскрежетала:
– Опять ты?!
А потом, увидев умоляющие глаза маленькой души, отказаться помочь которой было просто невозможно, гневно взвилась:
– Ну нет у меня времени! Нет! Совершенно нет! Слышишь?! Отстань!
И дёрнулась, пытаясь высвободить руку. Однако попытка её не увенчалась успехом, и душа обречённо вздохнула, укоризненно покачав головой. Она настойчиво продолжала идти вперёд, таща за собой прилипшую к руке Миракулум, нисколько не сбавляя при этом шага.
Миракулум, не обратив никакого внимания на сказанное и крепко вцепившись в руку призрака, бежала рядом, подняв голову и не сводя с него глаз.
– Брось ты это! Нет – значит, и не надо! Не надо!!! Понимаешь?!
Душа дёрнула руку ещё раз, и маленькая ручка Миракулум соскользнула.
Миракулум наконец остановилась, уже обречённо понимая, что не догонит удаляющуюся душу, и в отчаянии прошептала:
– Ну пожалуйста…
Но та стремительно уходила вперёд, даже не обернувшись. Да и чего тут было оборачиваться? Каждому своё. У каждого своё предназначение. Она, умудренная множеством испытаний и опытом многих жизней, понимала, что нельзя вмешиваться в чужую будущую жизнь, в чужую, в конце концов, судьбу, потому как чувствовала, что всё будет так, как должно быть, и всё, что должно случиться, обязательно случится – рано или поздно. Но иногда – она-то точно это знала – лучше поздно. И именно поэтому её не могло ни тронуть, ни разжалобить до сих пор звучавшее в пространстве рая отчаянное «ну пожалуйста».
Миракулум стояла, опустив голову, на её глаза наворачивались слёзы. Ну как так?! Почему все отворачиваются от неё? Почему никто не помогает? Ведь она так хочет обрести свою первую, самую что ни на есть настоящую человеческую жизнь!
Она видела, пристроившись недалеко от Дверей откровения, что не все души испытывают радость и счастье, подходя к ним. Но почему – никак не могла понять. Некоторые души плакали, а некоторых ангелы практически вталкивали в двери, и те падали в небытие, тщетно пытаясь схватиться своими хлипкими полупрозрачными руками за обильно смазанные елеем порог и косяки дверей. Хитрые ангелы были предусмотрительны и здесь, и пальцы призраков скользили по маслу, не оставляя падающим никакой надежды. Некоторые поговаривали даже, что масло, которым ангелы смазывали петли, а заодно и косяки дверей, непростое, что его, мол, используют там, внизу, люди, пытающиеся установить контакт с этим миром.
Вот и сейчас над раем прокатился жалобный крик падающей в пропасть души. Испуганная очередь избранных, толпившихся перед чертой у Дверей откровения, тяжело вздохнула и недружно перекрестилась. Остальные души, прогуливавшиеся в разных уголках рая, неодобрительно покачали головами и продолжили заниматься своими делами, тихо злорадствуя и радуясь, конечно же, про себя, что не им выпала эта жуткая участь. 
Многие души уходили туда, а потом возвращались обратно в рай не первый, и даже не второй раз. Некоторые души имели уже несколько сотен жизней. И только Миракулум не была там ни разу. И как ей хотелось хоть краешком глаза увидеть, что же там!
Неожиданное прикосновение к плечу заставило её вздрогнуть и выйти из задумчивости. Перед ней стояла высокая душа, она чему-то улыбалась – как-то по-доброму, сочувствующе. Было видно, что душа была опытной, прожившей Там не одну жизнь.
– Не бойся, милая. У каждого своя судьба, – мягко сказала она бархатным голосом. И глаза у неё тоже были мягкие, бархатные.
– А я и не боюсь, – застенчиво откликнулась Миракулум.
Душа наклонила в удивлении голову, и правый уголок её губ стал ползти кверху в тихой улыбке.
– Неужели совсем не боишься?
– Совсем не боюсь!
Теперь душа уже не сдерживалась и широко и тепло улыбалась.
– А книгу ты свою читала?
Миракулум опустила голову.
– Нет…
Душа наклонилась к ней и заглянула в лицо.
– А почему?
Миракулум обиженно сжала губы:
– Читать не умею…
– Оооо…. Вон оно как….
Глаза её стали печальными, улыбка сошла с лица. Она хотела уйти, но что-то заставило её остаться и продолжить разговор.
– А может, ну её, эту книгу?
– Ага! Конечно! – глаза Миракулум метали злобные искорки. – У самой-то поди не одна книга! А?! – выпалила она.
И уставилась на душу в мстительном ожидании ответа.
Душа тяжело вздохнула:
– Да, не одна…
– Вот! Именно! Почему так?! У всех есть книги! У всех! А у меня нет! Ни одной!!!
И Миракулум залилась слезами, закрывая глаза маленькими щуплыми ручками.
– Да что хорошего-то в тех книгах?! Ты хоть знаешь?
– Нет, не знаю, – сквозь слёзы хрипела Миракулум, размазывая льющиеся из глаз слёзы по всему лицу. – А вот получу книгу, прочитаю и узнаю! Вот только бы получить её…
И она снова разразилась рыданиями.
Душа стояла рядом, погрузившись в раздумья, а потом тихо и душно вздохнула:
–  Хочешь, говоришь, научиться читать?
Миракулум от неожиданности аж подпрыгнула:
 – Ещё бы! Спрашиваешь! Конечно, хочу!
– Хорошо. Если ты так этого хочешь, я помогу тебе – научу тебя читать!
Глаза Миракулум мгновенно высохли. Она боялась вздохнуть и даже пошевелиться, чтобы не спугнуть этот миг очарования сбывающейся мечты.
– Но при одном условии.
– Любое! – не столько выкрикнула, сколько выдохнула всем своим существом Миракулум.
– Пойдём со мной к Дверям откровения.
– Зачем? Я и так там бываю каждый день.
– Посмотрим ещё раз на уходящих. И только после этого ты примешь окончательное решение.
– Хоть сейчас!
Миракулум готова была взлететь от счастья! Но крылья её были очень маленькими и совсем не слушались её… Она с тихой завистью посмотрела на старую душу: крылья той были огромными, серебристо-серыми, очень длинными и доставали до пола, так что несколько перьев касались земли и были немного помяты. Крылья эти были плотно сложены и ни при каких эмоциях, испитываемых душой, не шевелились. И было совсем непонятно, то ли их владелица не испытывала эмоций, то ли она давно ими не пользовалась, то ли была настолько стара, что просто не расправляла их из боязни окончательно истрепать.
Миракулум похлопала крылышками и, схватив душу за старую тяжёлую руку, нетерпеливо потянула её к Дверям.
У Дверей откровения душ сегодня было немного, штук двенадцать. Души, у которых было мало жизней, были совсем маленькими и слабыми, а те же, кто жизней имел много, были крупными, заматеревшими, так как с каждой прожитой жизнью они становились всё выше и сильнее. Две были совсем старыми, они держали свои книги под мышками, и по их глазам и поведению не было понятно, что прочитали они там, в своих книгах: спокойные лики, сжатые губы, уставшие, но ещё сильные глаза, и ни единого вздоха. Несколько душ были совсем молодыми. Кто-то из молодых, довольно улыбался, прижав книгу к груди, кто-то печально стоял, склонив голову и закрыв глаза. Одна душа, стоявшая впереди, не обращая ни на кого внимания, беззвучно плакала.
Вот подошла её очередь. Два ангела начали сверять списки:
– Дезидериум! – огласил первый ангел.
– Ага! Есть такая! – откликнулся другой, отмечая что-то у себя в бумагах пером, выдранным им из собственного же крыла.
Два других ангела, чьей задачей являлось препровождение душ к дверям, а в случае особой надобности – применение силы, уставились на плачущую в раздумии: стоит ли её подтолкнуть к дверям, или так, сама дойдёт?
Но та медлила лишь секунду. Резко открыв глаза, будто что-то для себя решив, она рванулась к первому ангелу, молча сунула ему в руки свою книгу. Ангел принял книгу, подошёл к алтарю перед дверями и положил её в специальное углубление. Двери тяжело заскрипели и открылись. Ангельская охрана напряглась: мало ли чего бывает, вдруг душа возьмёт да передумает, развернётся и бросится бежать прочь, в чертоги к Богу, просить иной судьбы. Но нет. Душа подошла к порогу, посмотрела вниз, сделала шаг вперёд, в пустоту, и полетела в бездну – прямая и бездвижная, как бревно, в полном молчании, с раскрытыми водянисто-пустыми глазами.
– Говорят, у неё всех детей убьют, прямо на глазах… – прошептала какая-то душа, стоявшая справа от Миракулум и, как и Миракулум, наблюдавшая за происходящим.
Миракулум вжала голову в плечи: вроде бы страшно, но как это – всех детей убьют, она не понимала, а потому и не могла бояться искренне. Она всё думала и думала об этом, пока, наконец, не осмелилась и не подняла лицо к старой душе, робко поинтересовавшись:
– А как это, убьют?
Старая душа не ответила, а только шумно вздохнула.
Что-то часто уж больно она вздыхает. Что же там, внизу, такого, что заставляет старые души так часто вздыхать и становиться такими смиренными?
Миракулум ушла в себя, а старая душа подняла руку и погладила Миракулум по голове:
– Эх… Бережёт тебя Бог от чего-то… а может, и для чего-то…
Очередь же уходящих меж тем подходила к концу.
–  Гаудиум! – снова крикнул первый ангел.
– Есть такая! – отозвался второй и погрыз кончик пера, которым что-то отмечал в списках.
И тут же, ничуть не теряя времени, к ним подпрыгнула молодая, широко улыбающаяся душа и протянула книгу. Первый ангел хотел было взять протянутую книгу, но душа вдруг прижала её к груди и сладко и радостно закрыла глаза.
– Давай, давай её сюда, – проворчал ангел. –  Не буду же я её силой у тебя отбирать. Что дано, то дано. Что прочитала в книге, то и будет. Не боись, мы-то ничего не поменяем. – Он протянул руку и, подмигнув другому ангелу, продолжил: – А то, может, и стоило бы, больно ты вон счастливая! Да давай, говорю, а то Двери не откроются.
Душа быстро сунула книгу ангелу в руки и подбежала к двери, переминаясь в нетерпении с ноги на ногу. Наконец дверь открылась, и душа с разбегу прыгнула за порог. Ангелы захихикали. Дверь закрылась.
Тут же раздался шум и громкие голоса. Это суровая ангельская охрана волокла очередную душу, только что окончившую читать свою книгу, к Дверям откровения.
– Субмерсус!
– Ага, есть… – перо снова усердно заскрипело.
Душа, стоящая перед ними, корчилась в попытках избежать своей участи, но охрана крепко держала её под руки.
– Что случилось-то? – поинтересовался первый ангел.
– Да вот, книгу выбросила, шумит, говорит, что жить не хочет. Вот книга-то, я её поднял.
– Ага, ладно, – ангел взял книгу в руки и, обращаясь к душе, небрежно бросил: – чего шумим?
– Жить не хочу! Пустите меня к Богу!
– Ишь ты, к Богу её пусти. А что ты там делать-то будешь?
– Книгу другую попрошу! Пусть мне судьбу другую даст!
Ангел подошёл вплотную к душе и плотно так, угрожающе положил руку той на плечо:
– Судьбу, говоришь, надо тебе другую? А эта-то чем не нравится?
– А кому понравится быть утопленником?
Ангел пристально посмотрел в глаза душе.
– Ты кто такая? Кем себя возомнила? Дали тебе книгу, прочитала – и вперёд, ловить судьбу! А Бога не надо отвлекать. Он там, в чертогах, пишет книги душ. Знаешь, сколько у него работы? Если его каждая душа по таким пустякам отвлекать будет, может получиться так, что другие души останутся без своих судеб. Ты что, этого хочешь? – он потряс истеричку за плечо. – Хочешь, чтобы Бог рассердился и выдал тебе судьбу ещё более страшную?
– Но ведь меня утопят…
– Ну вот, нашла из-за чего переживать, утопят. Других вон и пытают, и калёным железом жгут, а ты говоришь, утопят. Не хочешь, чтобы топили, утопись сама, – и злобно усмехнулся. – Давай, давай, иди уже, не задерживай остальных.
Он выдернул душу из рук охраны, выдвинул вперёд, к Дверям, и толкнул её в спину. Та, скрестив на груди руки, тяжело вздохнула, полезла через порог. Ещё мгновение, и на месте истерзанной души уже зияла пустота. Наконец, Двери захлопнулись и за ней.
– Посмотрела? – спросила старая душа.
– Посмотрела, – ответила Миракулум.
– И что скажешь?
– А что сказать? Не первый раз я здесь, не первый раз наблюдаю.
– Страдать ведь души идут.
– Да, некоторые страдать. А некоторые нет. У каждой души своё предназначение.
– Верно говоришь.
– Может, и у меня своё предназначение. Да только как же я про него узнаю, если читать не научусь? Я подхожу к ангелу, что книги раздаёт, спрашиваю его, написана ли моя книга, он смотрит по спискам, говорит, написана, лежит уже давно. А потом спрашивает, читать-то, мол, малявка, умеешь? А что я скажу? Не умею ведь! И никто не учит, все отмахиваются от меня, будто я чертёнок какой. Ладно бы книги моей не было, так ведь есть! Вот там, в стопке толстых. Я и отсюда её вижу.
– Хорошо. Убедила. Научу я тебя читать. Только счастлив тот, кто в неведении… Садись вон сюда, учить буду…
…Ангел недоверчиво покосился на маленькую душу, тянувшую к нему тонкую сухую ручку.
– С чего это ты руку-то тянешь? Читать научилась что ли?
– Научилась, научилась, – заступилась за Миракулум старая душа, мягко, как обычно, улыбаясь. Она настойчиво и утвердительно наклоняла вперёд голову, всем своим видом давая понять ангелу, что возражения здесь совсем не уместны. – Ты книгу-то не жалей, дай почитать. Может, там и судьба-то неплохая, а ты всё тянешь.
Ангел хмыкнул:
– Да я-то что! Пускай берёт, коли читать умеет. Жалко, что ли. Да только если читать не умеет, то нечего книгу по углам прятать.
– Да умею я читать… – выдохнула Миракулум.
– Бери тогда. Вот тут крест поставь, что книгу взяла и согласилась принять свою судьбу.
Миракулум посмотрела на старую душу. Та кивнула в знак одобрения, мол, ставь крест, бери книгу.
Миракулум поставила крест и получила желаемое. Книга была у неё в руках – тяжелая, долгожданная, дурманящая…
– Ну что, вот наш путь и окончен. Провожу я тебя до читальни, а там, как знать, может, никогда больше и свидеться не придётся, – старая душа наклонилась к Миракулум и погладила её по голове. – Да только не надо грустить: всё к лучшему.
Вместе они дошли до читальни. Старая душа, прощаясь с Миракулум, дала той последнее наставление:
– Больше испытаний, чем тебе положено, Бог не даст. Но и меньше – тоже. В конце пути, данного тебе Богом, ты вернёшься сюда, но вернёшься уже не такой, как сейчас, а другой, совершенно другой. И так будет каждый раз, после каждой очередной жизни. И всё своё вечное существование ты будешь нести в себе груз своих прежних жизней, ощущая каждый миг бытия тяжесть своих поступков и решений, помня все страдания и нестерпимую боль, ибо не бывает жизни без них, но и без радости жизни тоже не бывает. Если ты готова, открывай свою книгу. Но помни: как только ты откроешь её, у тебя не останется выбора. Твоя судьба придёт в исполнение, как только ты прочитаешь первое слово книги – своё имя. Читая книгу, ты принимаешь его и свою судьбу. Помни, уходить всегда страшно, но помни также и то, что, что бы ни произошло, ты обязательно вернёшься сюда. И когда твоё земное тело умрёт и ты снова окажешься здесь, Бог отнимет твоё имя, но не твою память о нём и о том, что с тобой было там. Каждый раз с новой книгой ты будешь получать новое имя и новую судьбу, и должна будешь принимать их как саму себя, ибо невозможно противиться тому, что тебе дано.
Миракулум зашла в комнату, закрыла за собой дверь. Теперь она одна. И она должна принять свою судьбу. Впервые! Что её ждёт? Кто знает! Трепет и преклонение перед неизвестным пронзили её.
Маленькая душа, волнуясь и трепеща, открыла книгу.
«Миракулум», – было начертано на титульном листе. Вон оно, её первое имя.
– Ми-ра-ку-лум, – шёпотом произнесла маленькая душа, а потом ещё и ещё раз: – Ми-ра-ку-лум… Ми-ра-ку-лум…
Она закрыла глаза, пытаясь насладиться музыкой своего чудного имени. Миракулум… Прохлада страницы под ладонью дышала неведомым восторгом будущей, ещё неизвестной жизни. Она звала вперёд, и Миракулум не оставалось ничего иного, как подчиниться её зову и погрузиться в пучины неизведанного мира. Дрожь в руках и сильное волнение не давали ей сосредоточиться, буквы расплывались и никак не хотели объединяться в слова. Но постепенно Миракулум успокоилась и погрузилась в ошеломляющую тишину своей будущей жизни.
…В городе властно расположилась ночь. В окна безучастно смотрели скучающие деревья, а стоящие на посту фонари, с прямыми спинами и высокими головами, с непреклонной стойкостью солдат охраняли безлюдную улицу пустынного города.
Доктор отвёл глаза от окна и устало посмотрел на сильно вспотевшую, растрёпанную женщину средних лет, чьи роды он принимал в эту долгую мрачную ночь. На столе, стоящем в дальнем тёмном углу комнаты, спала уставшая от первого пройденного ею пути новорождённая девочка.
– Чёрт бы побрал этого ребёнка! Опять девчонка! Будь она проклята! Чтоб попала она в лапы чертям и самого сатаны! – истерила меж тем роженица. – Выбросьте в канаву, там, на улице за углом!
– Ну что вы такое говорите! – врач растерянно сидел у кровати родившей – грубой и сильно вульгарной женщины. Надо же! Шесть детей! Так ещё и седьмого родила! Не понимает она своего счастья. Да и куда ей! Рожает одного за другим. А у него, вон, жена две недели назад умерла… Вместе с первенцем…
– Вы слышите меня? – истеричка вцепилась толстыми красными пальцами с короткими неухоженными ногтями в халат доктора и начала трясти его за руку. – Бросьте, говорю! Пусть сдохнет! Иначе, ей-богу, пойдёт у меня по рукам! Станет она у меня девкой подзаборной!
Роженица вульгарно засмеялась, возбуждённая собственной же идеей.
Доктор в недоумении развёл руками:
– Так ведь я клятву давал, Гиппократа. Моя дело – жизни спасать, а не…
– Ха! Насмешил! Вот и спасай девчонку, коли такой добренький. Уноси её отсюда! А то я её придушу, как только уйдёшь. Понял? – зашипела, приподнявшись на кровати с застиранным серым бельём и широко раскрыв водянистые глаза, женщина прямо в лицо доктору.
Доктор непроизвольно отпрянул, выражение его лица приобрело брезгливый оттенок. Какое-то неприятное чувство, название которого он до этого не знал, начало заполнять его, оно прибывало и прибывало, пока, наконец, не переполнило его и не вылилось со страшной силой из души в пространство физического бытия. Он ощутил мрачное презрение к этой потной, грубой, неблагодарной бабе, рожающей от каждого своего мужика. Ему казалось, что он теперь и есть это самое ощущение, что никогда больше он не сможет избавиться от него, что с этих пор он обречён всю оставшуюся жизнь носить это презрение в себе, состоять из него, дышать им.
Некоторое время доктор смотрел на широкое красное лицо роженицы, с глубокими порами и бородавкой на левой щеке, на её рыбьи глаза с короткими бесцветными ресницами, на мокрые от пота волосы и рыхлые плечи, бесстыдно торчащие из-под простыни, которую та накинула на себя второпях, смотрел до ненависти, до тошноты, пока не начал задыхаться от собственных чувств и мыслей. Он перестал ощущать воздух, пространство вокруг него стало тягучим и скользким, отвратительно маслянистым. Он стал ловить воздух губами, глупо, как рыба, открывая рот и понимая, что спасения не будет. И вдруг всё кончилось, так же резко, как и началось: голова стала ясная, мысли – чистыми, фонари по-прежнему заглядывали в окна дома, а ночная улица, как и пять минут назад, встречала запоздавших путников своей неприветливой холодностью.
Мужчина тряхнул головой, провожая ночное наваждение, и неожиданно по-деловому обратился к истеричке:
– Я правильно вас понял, что вы не хотите видеть своего ребенка, и, если девочка сейчас исчезнет из вашей жизни, вы никогда о ней больше не вспомните?
Та же, будто только этого и ожидала, заголосила на весь дом:
– Я и сейчас о ней не помню! Знать её не знаю и видеть не хочу в своём доме! Вот!
Она махнула рукой в сторону входной двери и демонстративно отвернулась, скрестив руки на огромной груди – мол, делай что хочешь, я ничего не вижу.
– Отлично.
Врач вдруг быстро засобирался. Засунул в саквояж невымытый после процедур инструмент, скидал в одну кучу грязные тряпки, сунул деньги в карман пальто.
Дверь освещённого дома захлопнулась за ним со звуком настигающей его судьбы.
– Чудо, – чуть слышно прошептал, прижимая к груди тёплый комок только что спасённой им маленькой души, доктор и с тихой благодарностью посмотрел на небо.