А. Глава пятая. Главка 4

4


     Домой я возвратился в настроении великолепном. Не могу сказать, чем именно так воодушевила меня встреча с отцом Иннокентием, но, казалось, крылья сами расправлялись у меня за спиной. Все проблемы, до той поры висевшие надо мной тяжёлым бременем, словно куда-то улетучились. О том, что мне следует сейчас быть на выставке фарфора и готовить материал для статьи, я забыл напрочь. Счёт времени был потерян. Солнце светило ярко, птицы пели на разные голоса и перекликались, спорили, соперничали, и пение их представлялось мне чудеснейшей музыкой. Даже мысль о необходимости одеться по случаю, которая в иное время была бы для меня мучительной, казалась лёгкой и приятной. Дома я первым делом открыл шкаф и провёл смотр своей выходной одежды. Её набралось целых полтора комплекта – двое брюк, одни из которых я уже надевал давеча перед встречей с Маргаритой, и пиджак. Несмотря на заверение Юли, что пойти в театр можно и в демократичном виде, я решил действовать по-своему. Приглашение Плешина представлялось мне теперь своеобразным вызовом, предложением поиграть. А игры созданы для того, чтобы получать от них удовольствие. Мне нужно было встать наравне с Плешиным, стать равнозначной величиной. Костюм, конечно, был лишь проформой, суть заключалось в моём отношении ко всей этой ситуации. Проторенными дорожками далеко не уйдёшь, как сказал отец Иннокентий. Вся моя жизнь была глубоко выдолбленной, застывшей колеёй. Настало время расширить границы видимого мира.
     Я с особенным тщанием выгладил и вычистил пиджак, подобрал самую светлую рубашку и даже нашёл в дальнем углу шкафа галстук-бабочку времён моего выпускного. Спустя несколько минут на меня смотрел из зеркала элегантный молодой мужчина в стильном костюме, со взглядом снисходительным, хотя и проникнутым доброжелательностью. Внешность у меня не слишком выразительная, но вполне подходит под понятие привлекательной, а при определённом освещении я даже могу сойти за красавца. Стоит ли говорить, что меня это всегда почти не волновало и даже вызывало отторжение. Сейчас же, однако, я не без удовольствия отметил молодцеватость своей наружности. Декорации для первого акта были готовы.
     Времени было ещё невпроворот. Я опустился на диван, откинулся на спинку и попытался сосредоточиться. Мне было необходимо разобраться в калейдоскопе своих ощущений. Восторг, так неожиданно овладевший мной в присутствии священника, постепенно сходил на нет, однако после него оставалось ровное, очень приятное послевкусие. Я, впрочем, уже успел пожалеть, что столь опрометчиво пригласил отца Иннокентия в гости. То было влияние момента, момента исключительного и странного, и хотя предложение моё было совершенно искренним, по зрелым размышлениям я бы не сделал его. Человек я негостеприимный – в том смысле, что принимать гостей решительно не умею. Для меня они как захватчики, претендующие на заветную территорию моего одинокого бытия, и как бы ни хороши были они сами по себе, любой их визит – сущее наказание. Ко всему прочему я ещё не дал отцу Иннокентию свой телефон, предложив приходить в любой удобный день. Воистину говорят, язык мой – враг мой. И ведь не скажешь, что меня кто-то за него тянул.
     То была, конечно, мелочь, о которой не следовало и переживать. Такие удивительные священники попадаются не каждый день, и поговорить с ним ещё было бы весьма любопытно. У меня были и более важные темы для размышлений. Юля носила под сердцем ребёнка – ребёнка Плешина. То был жёсткий, однозначный факт, от которого нельзя было скрыться. До этого момента мне как-то не приходило в голову, что вот теперь я – потенциальный дядя. Слово суровое, отдающее пылью прожитых лет. Что означает – быть дядей? О роли отцов, матерей и братьев сказано и написано так много, а дяди словно никому неинтересны. Они не всегда рядом, они не всегда могут заменить, они хоть и родные, но всё же недостаточно родные, их можно любить, но это любовь всё равно не высшая, не последняя стадия любви. А между тем для них племянники – особенно в отсутствии своих детей – наверняка составляют смысл всей жизни. Не могу утверждать наверное, но если бы Юля действительно родила (почему если бы? почему действительно? кажется, моё сознание пока не может принять эту скалу, это монументальное изменение порядка вещей), если бы у неё был малыш, я бы любил его. Но мысль о том, что это будет ещё и малыш Плешина, казалась слишком тяжёлой.
     Дядя… Возможно, он вот так же сидел в этой комнате в ожидании наших редких, слишком редких визитов, омрачённых строгим присутствием отца со всей его неприязнью. Я вдруг впервые задумался о том, что он чувствовал тогда, как относился к нам, были ли мы с сестрой для него вместо родных детей. Мы любили его, но любили по-детски, потому что он делал чудесные игрушки и всегда был с нами очень добр. Родителей так не любишь, в отношении к ним с самого начала есть что-то взрослое, что-то от обязательств в высшем смысле этого слова. Но любовь без обязательств недолговечна, и потому быть дядей, пожалуй, очень трудно. Одиноким дядей, которым, кажется, и мне суждено-таки стать.
     Я встряхнулся, встал с дивана и ещё раз посмотрелся в зеркало. Нет смысла терзать себя подобными мыслями. В конце концов, моих родителей ждёт куда более серьёзное испытание. Трудно представить, хватит ли им выдержки принять его со спокойствием, с ощущением того, что ничего уже нельзя исправить. Я надеялся, что хватит. Так или иначе, они уже в том возрасте, когда стать дедушкой и бабушкой даже приятно. И всё же решиться на этот маленький шаг – просто сообщить, словно и не всерьёз, что у тебя будет ребёнок, – тут Юле нельзя было позавидовать. И самое неприятное, что помочь ей в этом я никак не мог. Краски на холст своей жизни моя сестра наносила сама, и не мне было поддерживать её руку. Только всё же очень жаль, что в этой художественной мастерской не бывает растворителя.