Фиговый лист или взгляд

               
                Михаил Заборов
СИМ ПРОВОЗГЛАШАЮ РЕВОЛЮЦИЮ В ПСИХОАНАЛИЗЕ!
Взгляд и экзистенция. Начнем с общеизвестного библейского мифа о грехопадении, само это слово “грехопадение” говорит очень много. Когда отведали Адам и  Ева запретного плода с древа познания добра и зла, первое что познали - это то, что главное зло – нагота и сплели себе пояса из фиговых листьев.  Но тут же  кончился и рай, разверзлась юдоль страданий. Назовем этот первый запрет фиговым, на его основе вырастает целая фиговая цивилизация.
Я не религиозен, но верю в глубокий смысл библейских символов. И стоит задаться вопросом, почему книга книг предоставляет фиговому запрету столь кардинальное место в своей истории, какое рациональное толкование мы можем дать этому библейскому символу? Поиски ответа уведут нас далеко.
Скажем сразу, что первый сексуальный запрет противоестественен и как вскоре выяснится, этот запрет есть средство сексуальной сегрегации-дискриминации. И еще важно сказать, что этот первый запрет пал на первейший же сексуальный инстинкт, который я называю словами: визионизм, скопофилия, эксвуайеризм. Почему именно это первый сексуальный инстинкт?  В этом-то вся каверза моей революции. Скажем для начала что визионизм - это наше голое детство и райское голое детство человечества. Есть и более глубокая причина, но об этом чуть ниже.
“И нету повести печальнее на свете, чем повесть” о том как Эрос из бога превратился в сатану - грехопадение. Богом эрос был у язычников, и не входя в бесконечную сложность отношений язычества и монотеизма, зафиксируем только это противоречие. Нужно сказать, что библейский змей-искуситель “самый голый” в природе (еще голый) - он же персонаж еще языческий, знаменует переход, борьбу и симбиоз язычества с монотеизмом. Фиговый запрет - это конец “самого голого” язычества, запрет обреченный, однако, на вечную фальшь, которая вторгнется глубоким конфликтом в человеческие души. Почему, по какой причине запрет, каково его значение, и каковы последствия психологические, социальные,  культурные? Это, кажется,  никто еще серьезно не исследовал.
Для того, чтобы понять значение запрета, нужно понять значение того, что он запрещает, тут ключ проблемы. А запрещает он взгляд, который неспроста я использовал в заглавии своего текста, и тем запрещает жизненно важную биологическую коммуникацию, ибо тело - это не только физиология - это еще и наипервейший экзистенциальный биологический язык.   Всякое живое существо обладает элементарным правом на наготу, на экзистенциальный свой язык - язык тела - демократия джунглей. Философы, психологи писатели – «душелюбы и людоведы» очень любят петь хвалы слову, оно де человека и создало, слово лечит, слово калечит... психология оперирует только словом… правильно говорят людоведы и душелюбы. Только есть в прекраснодушном славословии слову скрытая некая стерилизация наших тел и душ, ибо стыдливо отводят славословы глаза от основы основ человеческой коммуникации - от символики нашего тела. Психологи с удовольствием зарабатывают на проблемах своих пациентов, но как-то не слыхать, чтоб кто-то из людолюбов задействовал острый свой язык против тотального обрезания, что учинено телесной коммуникации человека с помощью насильственно пригвожденного фигового листа. Разве непонятно, что биологический язык куда глубже запечатлен в наших душах, нежели язык словесный. Еще прежде, чем мы откроем рот, мы уже очень много сказали собеседнику своим видом, своим телом, хоть и скрытым под покровами одежд. Телесная биокоммуникация, или ее отсутствие куда мощнее словесной и лечит, и калечит. Но об этом ни психологи, ни философы, ни тем более тираны-воспитатели не говорят ни слова! Что это недомыслие, или трусливая капитуляция перед ханжеской моралью? Великий мыслитель Вильгельм Райх восставший против ханжества был замордован “просвещенным” обществом, умер в тюрьме самого прогрессивного государства - в Соединенных Штатах Америки, в середине просвещеннейшего 20 го века.
Нужно проследить куда и как развилась в истории, казалось бы совершенно справедливая и равноправная фиговая мораль и первый ее запрет . А развивалась она так: сильные заводят себе гарем из многих порабощенных жен, и для владыки гарема фиговая  мораль запрета превращается в чистую косметику, по-существу исчезает, оборачивается сексуальной сверх свободой. А вот других, тех кто послабее эта же мораль кастрирует физически, функционально, морально, культурно,  превращает в евнухов, обслуживающих похоть владыки.
Я беру крайний пример как он реализовался в мусульманском мире, но и в других цивилизациях сексуальная дискриминация процветает по тому же принципу силы и слабости. Так равный запрет реализовался в очень, очень  неравный сегрегационный, дискриминационный. Сексуальная мораль, господствующая сегодня во всем мире - это своеобразная интерпретация того же закона джунглей, только облачает его в чопорные законнические, судейские и моралистские мантии. Однако мораль эта как и закон джунглей дает зеленую улицу, особенно в сексе, сильным,  и издевается над слабыми, что мы еще проследим.
Итак, мы выявили столкновение двух цивилизаций: язычества, которое в библии представляет “самый голый” змей, и цивилизации фиговой - ревнивого монотеизма, причем фиговый лист запрещает всего только взгляд, так почему же книга книг ставит этот взгляд и его запрет в основание своей истории и целой цивилизации, зачем понадобилось это первое обрезание языка тела, обрезание телесно-духовной коммуникации?
Истинные корни телесно-духовной коммуникации, корни визионизма, скопофилии, эксвуайеризма нужно искать раньше, гораздо раньше, библейских событий, искать у самых истоков жизни. Фрейд и фрейдизм изучали и изучают секс только «континентальный»,  человеческий и не «заметили» всего лишь океана, того, в котором жизнь и секс  зародились и развивались миллиарды лет. Было бы наивно думать, что океан ушел из нашей сухопутной жизни совсем. Нет, первобытный океан жив и действенен в океане нашего подсознания.
Морские организмы размножаются без телесного контакта чисто визионистским, скопофилическим, «эксгибиционистски – вуайеристским» путем. Это потому что вода – среда более дружественная жизни чем суша, и в ней можно извергать семя в пространство. Рыба в конце своей жизни плывет в верховья реки, против течения, без пищи, в изнеможении и истощении достигает она «форума», где собираются все сородичи, чтобы излить свое семя в их присутствии и на глазах себе подобных, чтобы запечатлеться в предсмертном оргазме в глазах окружающих и продлить себя в потомстве. Запечатлеться, отобразиться в глазах, душах, в потомстве в мире – значит осуществиться, а если нет, так нет! Тут взгляд = жизнь. Я говорю взгляд для краткости, а имею ввиду все известные и неизвестные мне рецепторы, позволяющие особи ощутить присутствие другого, другой, других особей, личностей - душ. (Надо заметить, что «форум» - место где все собираются и общаются будет затем играть центральную роль во всех земных цивилизациях.)
По выходе жизни из воды стало невозможно извергать семя в пространство, понадобился телесный контакт, при этом секс стал индивидуальным, открыв тем самым ящик Пандоры - ревность! Но сексуальные контакты животных совершаются «публично» и функционируют как сексуальное воспитание. У людей филогенетически первый эксвуайеристский вид полового общения превратился в прелюдию полового акта, кроме того, с первобытных времен и до нашего времени имеются различные формы скопофилии, сексуальные танцы, нудизм, стрип, пип шоу, порнография, эксгибиционизм-вуайеризм в чистом виде, и это несмотря на строгий запрет, наложенный на человеческое тело.
Тут я должен вновь произнести слово «демократия». Океанический секс и секс в жесточайших джунглях в каком-то ограниченном смысле демократичен, и именно в том смысле, что право на первичную телесную био коммуникацию дано каждому. Организм является на свет голым, да так и живет среди себе и не себе подобных. Живет, если он достаточно здоров и силен, чтобы противостоять «пращам и стрелам яростной судьбы», если же он недостаточно силен, то тут демократия джунглей и кончается, жизнь и секс только для сильных – это главный принцип природы. Попробуйте одеть собаку и собачий род прекратится, то же со львом и тигром и крокодилом. Почему же мы думаем, что для людей это безвредно?
   Люди гуманны в кавычках и без. Слабых убивают сравнительно редко за их слабость, их оставляют жить, но при этом кастрируют. Кастрируют иногда, как мы говорили, в прямом смысле, но по большей части без ножа, а с помощью культуры - того же фигового листа, кастрирующего телесную биокоммуникацию, или с помощью других запретов. Запрети гомосексуализм и ты кастрировал гомосексуалов и т.д. Поэтому мы говорим, что это кастрация культурой, ее табу. Это вроде бы кастрация менее жестокая, нежели хирургическая, но в определенном смысле она даже более жестокая, ибо желание, страсть то остаются, а осуществить их ни-ни – приговор к пожизненному мучению и унижению, охота ведь пуще неволи.
    Жизнь и секс только для сильных – в природе этот принцип очень жесток, но по крайней мере с евгенической точки зрения он необходим и оправдан. В обществе же происходит незаметный, но очень кардинальный и, я бы сказал, трагический «сдвиг по фазе»: рожать детей можно всем, больным и слабым, что ведет к рождению нездорового потомства с далеко идущими последствиями, а вот запреты наложены, например, на сексуальные девиации-аномалии, которые «задуманы» природой как одно из средств ее самоочищения, самооздоровления, и как средство предотвращения «демографического взрыва».    
Сексуальные девиации – это самый гуманный способ естественного отбора, не через смерть, а через любовь. Дело в том, что аномалии они потому и аномалии, что не дают потомства, и таким образом в следующем поколении аномалия исчезает. Таким образом запрет на девиации (мы намеренно берем в качестве примера девиации заведомо безвредные как эксвуайеризм, ввиду его чисто зрительной медии) запрет этот целесообразного, евгенического смысла не имеет, напротив, ему противоречит. Противоречит потому что девиант, вместо того, чтоб наслаждаться своей девиацией, вынужден подделываться под норму, женится, заводит детей, которым девиация может передаться по наследству – чистый вред. Но если у запрета рационального-евгенического смысла нет, то какой есть? Только один – ревниво садистский!
   А дело в том, что сама природа направляет садистскую ненависть именно на на урода, на слабого, на больного. Да в человеческом обществе слабым и больным помогают, существует целая культура милосердия, благотворительности, помоги ближнему в нужде его! И это, конечно очень хорошо. Но не дай бог, если речь зайдет о нужде сексуальной того же подопечного, если, например он проявит сексуальные поползновения к той же сестре милосердия, тут сексуальная  нужда эта (а она самая глубокая) моментально будет объявлена грязной и преступной - грехопадение-преступление. Это потому что биологическая ревность и ненависть к уроду, к слабому, она никуда не делась, она приглушена, даже превращена в свою противоположность в сфере бытовой, материальной, но не в сексуальной, здесь в сексе ревность, и ревностные запреты неистребимы, и на них, как говорилось, возникло величественное здание фиговой цивилизации . Не дать отщепенцу наслаждаться даже если это никому не вредит, потому что девиация воспринимается как проявление  сексуального уродства, биологической слабости, а секс, он ведь только для сильных, здоровых, благополучных. Вот на этот незыблемый, ревнивый и ревностный принцип покушается девиант, пытается его обойти и получает за это садистскую ненависть, тяжкие наказания: позор, лишение свободы – кастрация. И если мы назвали монотеистическую цивилизацию фиговой, то с тем же правом ее можно назвать ревнивой и ревностной, ведь в основе фигового запрета лежит именно ревность. Сразу же заметим, что первейший океанический секс ревность исключает. Но в человеческом обществе тот первый скопофилический секс сталкивается с ревностным фиговым запретом и жестоко наказывается несмотря на полную его безвредность, тут преступление в наказании. Ничем другим, кроме как садизмом по отношению к сексуальному «уроду» к биологически слабому, нельзя объяснить ту аллергию, которую общество проявляет по отношению к нарушителям фигового запрета – «фигоборцам».  Фигоборцы – это, как понятно, вуайеристы и эксгибиционисты, первые пытаются убрать фиговый лист с других, вторые с себя, обоих фиголистье душит.
   Та элементарная сексуальная «демократия», которая существует в океане, в джунглях и которая предоставляет каждому существу элементарное право на наготу, на первичную и базисную телесно-духовную коммуникацию - эта демократия показалась в теократическом и в просвещенном демократическом обществах, чрезмерной и была табуирована. Но тут как говорилось, замок с «секретом» весьма грубым и простым: сильные и благополучные легко замок открывают, перенося свой секс в интимные покои и на интимные же ложа. Те же у кого интимных покоев и коек по тем или иным причинам нет, попадают во власть лжи, тирании, остаются совсем без секса, в том числе и того, что мы назвали первичным, визуальным, телесно-коммуникативным. Все обходные пути для девиантов старательно перекрыты. Таким образом культурное общество ужесточает жестокий принцип джунглей – секс только нормальным и сильным, ибо в обществе слабым, сексуальным «уродам» не остается ничего – культурная кастрация. Повторю, что никакого целесообразного-евгенического смысла в «культурно-фиговой» кастрации нет, только садистский смысл – не дать «ближнему нижнему» наслаждаться, или хотя бы меньше страдать.
Садизм - это гипертрофия жизненной борьбы, в такой борьбе всегда есть победитель, который наслаждается и побежденный, который погибает или страдает. Пока борьба носит практический характер, она жестока, но это еще не садизм. Когда же экзистенциальная борьба переходит в чисто психологический регистр и победа-наслаждение, поражение-страдание становоятся самоцелью победителя - это садизм.
Социальная психология при всем ее отличии от психологии индивидуальной, все же действует подобным образом. Как неистребима в обществе жизненная борьба, так неистребим и общественный садизм. Но он, все же существенно отличается от садизма индивидуального. Так каждый участник жертвоприношения может быть добрым человеком, но он прилежно исполняет свою функцию в садистском культе. Религиозный культ он то и создает  архетипы добра и зла, в этом основная его функция: добро - это бог, его служители, приближенные служителей, ему и им поклоняются, обязательно создается архетип зла - диавол и иже с ним. Так, например, евреи, еретики, ведьмы стали архетипом зла, вожди архетипом добра. Фиговый лист, с которого мы начали - это первый запрет и одно из проявлений общественного садизма, начертавший образ диавола. Не без связи с ним развиваются формы общественного садизма и более жестокие, о которых мы говорили, жертвоприношения: гекатомбы, инквизиция, охота за ведьмами, охота за “врагами народа”, антисемитизм. Это все та же гипертрофия жизненной борьбы и ревности, из которой выросла фиговая цивилизация, которую мы связали с монотеизмом по библейскому тексту, но это условно, ибо сегодня она не имеет границ .
  Какую важность и для кого имеет наш фиговый запрет, может речь о чистой косметике, да о проблемах нескольких аномалов-уродов вуайеристов и эксгибиционистов, о которых и говорить-то не стоит? Давайте спросим себя, почему не запрещают, например, грызть камни, хотя это вредно для зубов? Да потому, что никто этого и так делать не хочет, запрещают желанное, «запретный плод сладок». Значит запрет – симптом желания? Но поскольку фиговый запрет он всеобщий, то и желание за ним кроется всеобщее – скопофилическое? То, что большинство людей — это желание успешно в себе подавляют, вовсе не значит, что они запретом не травмированы. «Уроды» эксгибиционисты и вуайеристы – это своеобразные фрейдистские «оговорки» культуры, те, за которыми кроется бездна океана реального, взрастившего постыдный рефлекс, и океана нашего подсознания. Скопофилы – это те, кто при всем желании не смогли адаптироваться, смириться с культурной кастрацией и вынуждены красть, то что у них украдено – право на первичную, естественную и экзистенциальную био коммуникацию. 

СКОПОФИЛИЯ и КУЛЬТУРА
   Естественно, что в обществе развиваются глубоко сублимированные проявления древнейшего сексуально-коммуникативного комплекса.
Все формы духовного человеческого общения представляют собой сублимацию эксвуайеризма. Цель своего пребывания в общественных местах, на балах, танцах, форумах, люди часто определяют так: «себя показать и на других посмотреть» - эксвуайеризм. Лучшие одежды, наряды, украшения, стихи и песни, спектакли и картины приберегаются для таких собраний, здесь и достигается высшая, по словам Экзюпери, роскошь – «роскошь человеческого общения». Сегодня мы любуемся прекрасными залами, картинами, скульптурами Эрмитажа, Лувра, Версаля, Эскориала, прочих дворцов и замков, но то всего лишь внешние атрибуты светской жизни, которая в них происходила и составляла особую культуру общения, а общение мы определили как сублимированный эксвуайеризм.
 Ярчайшим явлением культурного эксвуайеризма была в тех дворцах, в те , как и во все другие времена - мода. Мода – это как бы тот же обычай, только кратковременный. Но есть и существенное отличие: традиция, обычай ориентированы в прошлое, на старейшин, на мертвых, на бога. Мода же ориентирована на живых, молодых и активных, обращена в настоящее, на новые ценности. Противостояние обычая и моды подобно противостоянию наследственности и мутационного обновления в биологии, т.е. это общесистемный закон: система вырабатывает в себе механизмы самосохранения и обновления-приспособления.
В моде все ориентировано на внешний вид человека, одежда-оперение призвана удивлять, поражать, привлекать взоры, тут все эксгибиционисты, все вуайеристы и мужчины и женщины - чистая скопофилия. Но было бы ошибкой думать, что внешний вид - самоцель. Более того моду нельзя считать лишь средством усиления сексуальной привлекательности мужчины или женщины, хотя сексуальный мотив здесь весьма и весьма силен. Действительная цель моды - выделить  лидирующую биосоциальную группу, именно биосоциальную - элиту самых молодых, красивых и активных - это в отличие от небиологических, политических лидеров власти. Власть статична и в принципе асексуальна, мода же очень сексуальна и очень подвижна, модная элита связывает власть с человеческой природой. Неизменное сочетание король-фаворитка - это и есть симбиоз власти и моды.
Но и это не все, важно заметить, что мода видит новые ценности только глазами своих лидеров, то есть осваивает новое с помощью подражания лидерам. Тут, в отличие от красоты природной, духовно выразительной, является еще один тип красоты – красота фетишистская. Оказывается, что все, что принадлежит элите, лидерам, кумиру, молодым и здоровым кажется нам прекрасным, несмотря на нелепую подчас форму. Как туфель женщины притягивает фетишиста не сам по себе, а именно тем, что он обувает прелестную ножку, так писсуар, или велосипедное колесо, перенесенные в музей, становятся фетишами-шедеврами искусства, ибо так сказал модный лидер (Марсель Дюшан…). Фетишизм – сильнейший внушающий фактор, с его помощью мода и модное искусство может насиловать природное чувство красоты, искажать, деформировать, крушить и таким образом в искусство проникает момент садистский, зритель же, с удовольствием принимающий это насилие роднится с мазохистом.
Поскольку эпигоны, желая тоже быть в элите, быстро и ловко перенимают модные формы, новому лидеру моды или искусства приходится искать что-то новое, непохожее, так возникает пресловутая круговерть форм в одежде и в искусстве, где природная красота может искажаться до крайности. Но за внешней изменчивостью моды кроется беззаветная верность ее в любви к молодым, активным, сильным. Мода осваивает новые ценности не только в гламуре, но и в утилитарной сфере, ее можно считать важным приспособительным механизмом общественного организма, и если мы определили моду как яркий пример сублимированной скопофилии, то и здесь, как в природе она неразрывно связана с экзистенциальными ценностями.
 СКОПОФИЛИЯ И ИСКУССТВО
Вся традиционная эстетика, она в основном гегельянская, так или иначе склоняется к анализу связи духа и формы, и это совершенно верный подход. Однако традиционная эстетика совершенно не знакома с тем, что мы назвали “красотой фетишистской”. И действительно, эстетический фетишизм он за пределами формы, а значит и за пределами искусства, беда только в том, что как сиамские близнецы  искусство и фетишизм неразделимы, и поэтому игнорировать этот внушающий фактор, значит обманывать себя и других. Фетишистская красота не подчиняется никаким эстетическим критериям и не измеряется никакими прейскурантами цен - это не художественный, а психологический фактор, который, однако от художественного отделить очень трудно . При восприятии искусства мы не знаем точно, где на нас действует выразительность самой формы, а где побочные внушающие влияния, в том числе и фетишистского толка. Но вернемся к эстетике традиционной.
“...Трудность заключается не в том, что греческое искусство и эпос связаны с известными общественными формами развития. Трудность состоит в понимании того, что они еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение а в известном смысле сохраняют значение нормы и недосягаемого образца.” В этих словах Маркс по-существу признает неспособность своего социо-экономического метода объяснить искусство и далее  прибегает к категориям биологическим как “детство”, “детство человечества”. Это о греках, очень красиво сказано, но как быть с искусством Возрождения, или средневековья, или, или, или… которое тоже доставляет нам “эстетическое наслаждение”? Опять детство, юность, старость, как это делает Гегель? С этими красивыми сравнениями далеко не уйдешь и во внутреннюю структуру искусства не проникнешь. Важно отметить, что в греческом “детстве” мы снова сталкиваемся с детством голым, языческим - праздник скопофилии. В библии, как мы помним “самый голый” персонаж - он тож языческий. Потом господствует фиговый запрет в монотеистическом средневековье, и снова господство обнаженной фигуры в искусстве последующих эпох - скопофилия.
Марксистский анализ искусства очень и очень плодотворен и даже необходим, но к святая святых искусства, к его эстетике он ключей не дает. (Некий ключик к анализу экспрессии и пластики искусства, к пониманию гармонии,  дисгармонии, красоты найдете в моих статьях:  “Язык музыки и пластики” , ”
“О природных предпосылках эстетического”  и др.)
Так же и с фрейдизмом, Лев Выготский справедливо упрекал фрейдизм в том, что он ничего не смог предложить для конкретного анализа искусства. Сам Фрейд  в своем очерке о Достоевском признается:
 «К сожалению, перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие». Когда же Фрейд однажды попытался анализировать такое великое произведение как статуя “Моисей” Микеланджело, он проявил удивительное невежество. Например, он упорно ищет ответ на совершенно бессмысленный вопрос, перевернута ли скрижаль в руках Моисея, а скрижали то и нет, есть каменная плита без надписей, так что говорить о ее перевернутости бессмысленно. А если бы она была перевернута, это ровно ничего не добавило бы и не убавило в выразительности великой скульптуры. Тут подход Фрейда к анализу произведения, он и не психологический, и не эстетический, не искусствоведческий, а скорее какой-то детективный, совершенно не уместный.
Между тем искусство - это читейший эксвуайеризм, где художник - эксгибиционист, зритель - вуайерист, и это уже совсем  другая философия. Она тоже дает далеко не все ключи к пониманию искусства, как и марксистский социоэкономический подход, так и наш психологический-скопофилический обозначают лишь общие контексты в которых искусство должно рассматриваться, и вне которых его понимание невозможно. Оба контекста как как бы открывают только городские ворота, но в самом городе еще много замков и главный из них эстетический.
Эксвуайеристская сущность искусства особенно ярко проявилась в искусстве современном, где роль ремесла да и самого произведения искусства упала, а роль суггестии возросла неимоверно. Черный квадрат Малевича, например - это “обнуление искусства” как выражался сам Малевич, но действует на зрителя гигантское давление пиара, и эта суггестия сильнее самого квадрата.
Такие формы общения и искусства как рестораны, бары, кафе, где люди едят, пьют, разговаривают, поют, танцуют, слушают музыку, смотрят различные шоу, и секс здесь играет далеко не последнюю роль – эти формы общения представляют собой наследие древней синкретической культуры, где все было вместе. Вместе была и гуманная и благородная древнейшая  профессия, которую фиговый запрет всегда преследовал и огрязнял, унижал и запрещал и все это из тех же ревниво-садистских побуждений.
Художник нового времени не желает больше выражать в своем искусстве традицию, которая прежде была важнейшей ценностью, рушит каноны, бежит от них, главное теперь выразить себя и запечатлеться в глазах общества, как оригинальная, неповторимая и сильная личность, как герой культуры – это своеобразный эксгибиционизм. И это совсем как в океане: запечатлеться – осуществиться, не отразиться, не запечатлеться в глазах общества – равносильно духовной смерти.
Иногда «безуспешный» художник, например Ван Гог, с величайшим вдохновением трудится всю жизнь, не получая никакой мзды, но он верит, что когда-нибудь, может после его-художника  смерти придет зритель, увидит и впечатлится его работой, и тогда жизнь художника обретет смысл, а нет, так нет. Взгляд = жизнь. Осуществилась жизнь Ван Гога, увы, после смерти, в его общественном духовном отображении и признании. Не я, но мое отражение в зеркале – истинная реальность, если зеркало передо мной духовное. Это духовное отображение не только жизненно важно, оно важнее жизни, ведь многие и многие, не только художники, но и солдаты отдают свои жизни, отстаивая свою честь, свой престиж, свой имидж, то есть свое отображение в глазах окружающих.
Надо сказать, что в массовом обществе, в эпоху бурного развития массовых коммуникаций, зритель, слушатель, читатель насильственно превращены в вуайеристов. Они смотрят кино, спектакль, идут в концерт, слушают радио, читают книги, сиднем сидят у телевизора, не имея возможности даже публично прореагировать на виденное, слышанное, прочитанное, не говоря уже о том, чтоб активно выйти на авансцену – это дано избранным – сублимированным эксгибиционистам.  При этом именно вуайерист-зритель реализует эксгибициониста художника, певца, танцора, оратора, поэтому ключ к пониманию искусства, эстетического, как ни странно, находится в душе вуайериста, важно понять его психологию. Созерцание усиливает в нем недостающую активность сексуальную, эмоциональную, эстетическую. Сопережить с увиденным для него значит пережить. Без этого «со», без эмоционального заражения не будет и переживания, то есть самой жизни. Жизненная необходимость «со», эмоционального заражения напоминает нам об изначальной стадности, стайности человеческого бытия и психики. В театре, в романах мы не устаем с вуайеристским любопытством следить «сквозь замочную скважину» за тем, как он и она после долгих перипетий находят друг друга (happy end) или терпят неудачу – драма, трагедия.
В этом контексте произведение искусства служит катализатором духовной жизни зрителя, одновременно направляя духовную активность в определенное русло, такова его интенсифицирующая гармонизирующая функция, в этом гедонизм эстетического восприятия. И это повторим чистейшая скопофилия.
 
Сублимированные эксгибиционизм и вуайеризм присущи всем
Десублимированные эксвуайеристы считаются не только сексуальными, но и моральными уродами, в частности отмечается то, что эксвуайеристский секс, он деиндивидуализирован, эксгибиционисту не важно какая перед ним женщина, важно, что это именно женщина, и в этой деиндивидуализации видят моральную и духовную деградацию девианта. Но, как ни странно может это прозвучать, речь тут снова о столкновении двух религий: фиговой религии ревности и сексуального запрета с одной стороны, и идущего от самой природы, и запечатленного в язычестве обожествления эроса, при котором любая женщина предстает богиней: Афродитой, Венерой, Лакшми, Ладой… и «фигоборец» совершает перед ней акт религиозного поклонения. Искренности и страсти этой молитвы могли бы позавидовать средневековые аскеты, подогревавшие свою экзальтацию жестоким постом и самоистязаниями.  Скопофилическая философия искусства еще ждет своего исследователя. Но искусство - это ведь детище религии, и нам следует бросить взгляд в эту сторону.

СКОПОФИЛИЯ И РЕЛИГИЯ
Общественные нормы, установления, которые определяют и каноны искусства, Фрейд выводил из гипотетического рокового отцеубийства – убийства патриарха, после чего патриарх переселяется на небо, превращается в абстракцию-закон, изображение которого невозможно и запретно. Так Фрейд выдвинул свою идею: комплекс Эдипа.  Этот комплекс он ставит во главу угла своей сексософии. Вся суть сексософской моей революции, она в утверждении, что эксвуайеристский комплекс на миллиарды лет старше эдипова комплекса и именно он должен быть поставлен во главу угла психоанализа. В океане ни папы ни мамы нет, как нет и всех комплексов с этим связанных. Но есть другой комплекс, тот, что мы поименовали эксвуайеристским или скопофилическим, еще можно изобрести слово “телесекс (на расстоянии) в отличе от телосекса” потому что телесекс, конечно, не сводится только к зрению. Слух и обоняние, слово и все что угодно, что позволяет почувствовать “зулята” (ивр.) - ближнего. Скопофилический комплекс, как мы пытались показать, конечно же не сводится к тому, что обычно понимают под этим словом, в своей сущности - это встреча и общение душ, ибо душа живет только в другой душе, и нет у нее другого жизненного пространства.
Идея Фрейда о комплексе Эдипа похожа на миф, но сама мифология вполне согласуется с этой идеей.
У греков Бог неба Уран правил миром, плодил детей, которых ненавидел и повергал их в чрево земли – матери Геи, пока один из его сыновей Кронос с помощью своей матери не оскопил отца – отцеубийство! Потом Зевс точно также кастрирует своего отца Кроноса и становится владыкой мира. Здесь характерно, что половое могущество отождествляется с властью. Главным богом становится победитель Зевс, отсюда культ силы в греческом искусстве, особенно в пластике – культ гармонически развитого обнаженного тела.
Когда гармонически развитый общественный человек как, например Фидий или Поликлет, создает исполненную гармонии статую, а зритель наслаждается этой гармонией, то природная эстетика работает здесь в чистом виде.
Это гармоничное искусство, однако, будет подавлено и вытеснено христианской культурой совершенно иного характера. Христианская  религия-культура берет начало в ветхом завете, и здесь незримо происходит нечто похожее на отцеубийство. В шестой день творения бог создает человека «мужчину и женщину создал их» и заповедал «плодитесь и размножайтесь». В седьмой день бог отдыхал от всех трудов своих, но в следующей главе торы, т.е. в восьмой день творения, мы снова застаем бога за «греховным», как вскоре выяснится, занятием сотворения человека. На сей раз он сотворяет только мужчину и лишь потом, впервые оценив критически свою работу: «нехорошо человеку быть одному» создает женщину из плоти мужчины и в помощь ему. На сей раз звучит заповедь прямо противоположная первой: «от древа познания добра и зла не ешь». Это по существу тройная кастрация вновь созданного любимого чада: сексуальная, моральная ( не знай, что есть добро и зло) интеллектуальная (не познавай). Такая «идеологическая» революция не могла произойти без политической, значит в день седьмой, когда бог спокойно почивал на лаврах, произошел переворот, к власти пришел новый патриарх и объявил себя единым богом.
Восьмой день – это по существу день творения не одного человека, а нового общества, и не какого-нибудь, а жестко патриархального, и это день запрета. Шабат (суббота) в который, якобы, ничего не происходит, объявлен святым днем, почему? Да потому, что это день рождения нового общества.  Бог – обожествленный  патриарх, завещая Аврааму стать родоначальником избранного народа, проявляет ревность и приказывает ему уменьшить свой детородный орган, дабы не сравнялся он с патриархом-богом. Но желание патриарха амбивалентно: подавить, уничтожить сексуальную активность конкурентов-сыновей и вместе с тем продлить свою жизнь в своем-их потомстве, компромиссом и оказывается обрезание – символическая кастрация. Евреи делают обрезание на восьмой день – день запрета. Патриарх он один и бог у евреев один, его вознесение на небо – превращение в абстракцию приводит к еще одному «обрезанию» художественному – К запрету на изображение живых существ и человека. Так ставший монотеизм противопоставил себя язычеству и поклонению идолам, обнаженному телу. Позднее запрет перекочует в ислам, связанный с иудаизмом генетически. Можно сказать, что и новый завет основывается на отцеубийстве, хотя убит сын божий, но ведь и он становится отцом небесным.
Религия - это тоже искусство, ведь сегодня мы читаем греческие мифы как хорошие сказки, разница лишь в том, что тогда и там подданые обязаны были верить религиозным нарративам, иначе… смерть Сократу! Фетишизм, о котором упоминалось, очень силен в религии, ведь вся религиозная атрибутика освящается, а поскольку бог невидим, то реально остаются только его атрибуты-фетиши. Из религии фетишизм перекочует в искусство
При восприятии искусства восприемник испытывает катарсис, духовное очищение от разрешения напряжений и противоречий, что, однако, трудно объяснить в случае трагедии, когда герой гибнет. Думается что здесь незримо задействованы садомазохистский и эксвуайеристский комплексы. В случае трагедии удовлетворение наступает потому, что публика видела трагедию, сочувствовала, разделила страдания героя, испытала «страх и жалость» (по Аристотелю) оценила несправедливость рока и в этом торжество справедливости – это эксвуайеристский катарсис! Публика тут играет роль любящей все понимающей и всепрощающей матери. Но ведь то же происходит и в религии.
В монотеизме, бог мужского рода? Но поскольку нет богини, пол исчезает, значит бог или бесполый, или гермафродит. Он берет на себя роль грозного судьи, но и роль милосердия, обращение к богу-молитва всегда выполняет ту же катарсическую функцию, что и созерцание искусства, ведь оно из религии и произошло. Молитва - обращение жалоба тому, кто все поймет и простит. Поймет и простит – это как театральная публика, как человек-собеседник, собеседница, которых нет, а Бог есть всегда. Он есть всегда, но его и всегда нет, ведь он на небе, нужно богатое воображение и сильная экзальтация, чтобы поверить в реальное присутствие бога, и церковь такую экзальтацию развивает. Но если бог все видит и слышит, то молящийся – тот, кто обнажает себя перед всевидящим оком – эксгибиционист, таким образом религия предстает как порождение не эдипова а эксвуаеристского комплекса. Поэтому в иконостасе понадобились женские образы, в христианстве выделена фигура богоматери-заступницы, а с ней и идея всепрощения. В исламе такого возвышенного образа женщины нет, как нет и прощения, поэтому женщина в исламе унижена и поэтому в нем царят сила и жестокость.
Фрейдизм во всех его вариациях почти не заметил, не понял и не оценил важности эксвуайеристского комплекса и таким образом упустил самую суть своего собственного пансексуализма-сексософии. Эксвуайеристский он же, скажем, океанический комплекс выдвигает на первый план самый эфемерный, духовный аспект человеческой психологии – духовное взаимоотражение – общение душ, которое неотделимо от общения тел. Именно в глубинах вод в которых жизнь зарождалась и развивалась миллиарды лет, встречаемся мы снова с основами жизни и психики, которые сопровождают нас на всем пути эволюции. В океане, как говорилось, ни папы ни мамы нет, поэтому эдипов комплекс там не существует, он появился на миллиарды лет позже и вытеснил эксвуайеризм, поверг его в тартар делигитимации, но инстинкт всплыл и стал основой духовной коммуникации людей, основой культуры. Кто из философов поставил  взгляд в центр мира? А ведь с него жизнь начиналась и в нем  она реализуется, во взгляде окружающих реализуется жизнь и художника и солдата. Не я, но мое отражение в зеркале – истинная реальность, если зеркало передо мной духовное.
Не Фрейд, не психологи , но эксгибиционист открыл в женщине тайную и высшую ее ипостась – богиню и совершает перед живительным ее взором неистовую свою молитву. Жизнь начинается со взгляда  в нем она реализуется. Духовная коммуникация неотделима от телесной, от языка тела. Жизненное пространство души - только другая душа, в этом пространстве и ни в каком другом душа живет и она ж остается там после смерти тела. Человек ищет взгляда божия, умирает погружаясь не только в могилу, но и в духовное свое отражение в других душах, на миру и смерть красна!
 Неверно утверждение Фрейда о том, что живое появляется из неживого и стремится вернуться в неживое состояние – инстинкт смерти. Нет, живое рождается из живого, духовного и в духовное возвращается, оставляя земле свое бренное тело. Все эксперименты по созданию живого из неживого обречены на провал, тут нужна десница божья. Не верен, или верен лишь частично метод лечения Фрейда посредством только словесного языка. В этом дань великого мыслителя тривиальной морали, с которой он же сражался, чрезмерная вера его слову и своей психоаналитической теории. Как мы отмечали, куда первичнее, глубже, сильнее, действеннее язык тела, и через освобождение этого языка, все более и более подавляемого фиговой цивилизацией сегодня, может прийти спасение.
Фрейд совершенно справедливо утверждал, что человек ведущий нормальную половую жизнь не болеет неврозом, и это должно бы стать основой психотерапии - это проповедовал Вильгельм Райх, подвергнутый жестокой инквизиции в цивилизованном обществе. Интересно, что, ставя секс во главу угла в происхождении, объяснении неврозов, Фрейд не приходит к идее необходимости не только словесной, но и телесной сексотерапии.  Истинная сексотерапия существует испокон веков, не благодаря психологам или тиранам-воспитателям, а вопреки им и зовется древнейшей профессией, всячески попираемой, осуждаемой, запрещаемой из фиговых ревниво-садистских побуждений. В условиях преследования сфера сексуслуг не только не развивается, как должно было бы быть, а деградирует. Воспитатели и особенно ультрафеминистские воспитательницы делают все для очернения этой гуманной и благородной;;; • ;; профессии и ее запрета. А что взамен? Морализаторство - форма духовного насилия, отнимающего у женщины и мужчины право решать за себя и для себя! Это обсессивное желание отнять у людей их наслаждения иначе как садизмом не объяснишь  - садоморализм. В свете нашего открытия, нашего принципиально нового толкования скопофилии-визионизма-эксвуайеризма пансексуалистская «сексософия» должна быть радикально пересмотрена.
Предлагаю создать философское общество для обмена мнениями по нашей новой сексософии.