Глава 34. 1

Безнадёжная жизнь.  В плену я думал, что знаю, что это такое. Оказывается, нет. Там надежда всё же была у каждого – скорая смерть. А здесь и этой радости не было. Здоровый мужик под пятьдесят. Работа у станка тяжелая, но не каторжная. Ранение, полученное в штрафной за искупление, организм пусть и не сразу, но пережевал и выплюнул. И вот теперь нет надежды. Вы думаете, я её, опору жизни, не искал? Искал. Я её всю жизнь искал, и вот теперь потерял полностью.
Знали бы вы, сколько я выпил за три года после того разговора. Сколько дум передумал. Три раза подавал заявление на расчёт, но потом забирал назад. Один раз даже уволить успели – такого работника уже не берегли. Но потом взяли назад. Всё равно работать некому.

 Где и кому я нужен? В соседних деревнях вдовых солдаток моего возраста была прорва, но, потерявшие мужей на войне, они и смотреть не могли в сторону полицая. Те, кто был помоложе, не дождавшиеся своих женихов с войны, нарожали себе детей от тех, кто вернулся. Это у Вас теперь удивление, а тогда только так и могли они поступить. Зачем этим подросткам, выходящим в жизнь, отчим полицай? Самое трудное время они пережили под материнской опекой, а теперь, становясь самостоятельными, ею уже тяготились. И лишняя опека им была ни к чему. Только лишняя тягость, да пятно  в анкете.
 
Время для своего ребёнка уже прошло. Это для жизни впустую сил - избыток, а для мальца этого уже не хватит. Не ровён час - не уследишь. Или того хуже – сиротой оставишь. Да и отцвели своё те, кому я был пара, а молодёжи, слава Богу, уже женихов хватало. Тех самых, что бегали сопливыми ещё несколько лет назад и кричали мне вслед «полицай, говно глотай!». Совсем скоро их дети, едва научившись говорить, будут кричать мне вслед эти же слова. Дети жестоки. Большинству из них ещё не приходит на ум подумать, что значат их шалости для других. Чем они для людей могут обернуться. Потом, чуть повытянувшись макушкой своей к солнцу, дорастя до того, когда первые соображения будут обрываться на полумысли, потому что вокруг много всего всякого, и думать долго об одном некогда. А когда, наконец, что-то до них начнёт доходить, кричать вслед перестанут, но по въевшейся привычке и здороваться не будут.

Тяжёлое это было время. Только Екимовна терпела меня, молча сочувствуя моему горю. Молча, потому как сама знала, что тут от слов проку нет. И именно это её молчаливое терпение удержало меня тогда.

Случайно узнал, что отец Иов всё ещё жив. Старику, наверно, уже за сто. Собирался к нему за советом, но меня отговорили – отец Иов в твёрдой памяти, но слишком слаб. Сил говорить с людьми, отвечать им, у него уже нет никаких, он только молится лёжа в своей постели. Действующий храм был ещё и в райцентре. Я уже было собирался туда, но тут умерла Екимовна. Из близких ей людей под рукой оказался только я, и мне же пришлось заняться её похоронами. Потом откуда-то приехала её дочь, тоже древняя старушка, переночевала в избушке матери, сходила на могилку и, забрав все фотографии, продала дом в лесопункт за десять рублей и навсегда простилась с родными местами. Десять рублей эти, вырученные с продажи избушки, она оставляла мне, чтобы я через год поставил хороший крест и следил за могилой. Но я денег с неё не взял. Екимовна мне была тоже не чужой человек. Столько лет пробубнила вместо радио на своей печке.

 Избушку лесопункт выделил мне под жильё, и я первым делом сделал то, что запрещала Екимовна – помыл киоты. Под чернотой стёкол оказались такие иконы, что я сразу понял – старуха была не так проста, как казалась. Даже мне, не понимающему в иконах ничего, кроме того, кто на них изображён, было ясно, что творил их все один человек и очень давно. Лики, несмотря на потускневшие от веков краски, были «живыми».

Той ночью мне снилась Капка. Она лежала со мной в кровати и всё время просила прощения, что не смогла меня разыскать ни в лагере, ни потом. Я уговаривал её не виниться, потому как найти меня было почти невозможно в тех местах, куда загнала меня судьба. Потом она рассказывала, как пришлось им с Колькой уехать на родину в Архангельскую область, хотя она и знать не знала, живы ли родители, кто из братьев её смог пережить войну. Встретят ли её там, обрадуются ли. Но обошлось. Хотя родители умерли в начале войны, а старший брат, служивший на подводной лодке, погиб, но Егор, младший, приютил, не бросил. «Знаешь, Вань, жена его, Светка, сначала нас в штыки встретила, но Егорка так на неё посмотрел, что больше я косого взгляда не замечала»… Колька рос. Что ему, сорванцу, сделается. Учился неважно, хотя когда хотел, то мог. Всё про папку спрашивал… А что я ему могла сказать, кроме правды. Жаль, что фотографии твоей у нас никогда не было.

- Так и ваших у меня нет, - сказал я сквозь слёзы и проснулся.

Дурак. Лучше бы молчал, а то вот нате - проснулся…
Но это здорово мне помогло. После этого сна я бросил выпивать.

 Хоть в храм в районе я так и не попал тогда, я всё равно каждый возможный раз ходил на родник, зачастую оставаясь у него целый день. Я просто сидел, смотрел, как вода шумно переваливает через верх камней и убегает прочь от родившего её истока. Чистая святая вода. Начало небольшой речушки, которая, напоив своей живой водой людей в одном месте, спешит дальше, и люди,  пьют её, омываются ей…

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/03/18/1246