ЗИНА

    Наверное, во всём была виновата карта Крыма – средней величины лист бумаги, сложенный в несколько раз и уже слегка обтрёпанный по краям. Этот небольшой прямоугольник имеет надо мной какую-то магическую власть. Годами он может пропадать где-то в недрах книжного шкафа, но вдруг наступает момент, когда он сам по себе, неожиданно попадает мне в руки, я разворачиваю его и …

           Знакомые и малознакомые географические названия  завораживают меня, звучат в голове, как древние заклинания (чего стоит хотя бы Папайя-Кайя!), в одну минуту кровь превращается в искристое вино, и вот оно уже бежит горячим потоком по всему телу, заставляя действовать быстро и решительно. Крым «берёт меня за горло», и нет преград, которые могли бы помешать моей поездке. При хроническом безденежье откуда-то появляются деньги, при отсутствии билетов  найдётся-таки местечко, и даже не всегда пресловутое «верхнее боковое у туалета», чаще всего предлагаемое любезными кассирами.
 
     И вот уже мчит к югу любимая «семёрка», наполняясь постепенно томной духотой, вагон кидает из стороны в сторону, и традиционная куриная нога попадает в ухо вместо рта, и стакан норовит дать по зубам, и всё это необыкновенно смешно, весело и радостно.

     Так бывало каждый раз, когда появлялась карта, так было и в этот раз, о котором пойдёт речь. Правда, и карта, и я были тогда значительно моложе, и мне предстояло ещё получить одобрение отца на поездку, несмотря на то, что я уже давно сама зарабатывала на жизнь (внешне я ещё оставалась послушной девочкой). Обыкновенно, мнение моего отца никогда не совпадало ни с моим, ни с чьим-либо вообще, но тут он совершенно неожиданно поддержал меня и, мало того, начал строить планы моего путешествия, предвкушая его, как своё собственное. Тут вспомнился какой-то Степан (по словам отца, «очень заводной мужик»), его фронтовой друг, живший на склоне лет в Севастополе. Сразу же нашёлся его телефон, нашёлся и сам Степан по этому телефону. Старики откричали шумные приветствия, после чего выяснилось, что Степан Кузьмич с супругой своей Анной Ивановной отбывают на лето к родственникам куда-то не то в Ковно, не то в Ровно, но что ключ от квартиры они оставят для меня у соседки, и я могу жить у них, сколько душа пожелает.
 
     Отдельная квартира в Крыму! Да ещё бесплатно! Да ещё живи, сколько хочешь! Такое не могло даже присниться. И тем не менее, это была самая настоящая правда. Всё-таки нет-нет, да и выпадет в этой жизни счастливый билет, пусть редко, но зато какой!
 
     …И вот уже мчит к югу любимая «семёрка», и хлопают за спиной необычайной величины крылья, готовые раскрыться навстречу долгожданной свободе. Ночью снится никогда не виденный мною Степан: большой, добродушный, улыбчивый и непременно с бородой, этакий русский богатырь с широкими плечами и широкой душой.И слышу сквозь сон, как отстукивают колёса: «Хороший мужик, Степан Кузьмич!»

    В Севастополе без труда нахожу нужный мне дом и поднимаюсь по лестнице на третий этаж. Сейчас соседи по площадке дадут мне ключ от моей (!) квартиры …
    Навстречу  спускается пожилая женщина.  Она внимательно смотрит на меня и называет меня по имени. «Вот это сервис! - думаю, - прямо на лестнице с ключом встречают!»

    - С приездом, - говорит женщина, но ключа пока не видно. – Я - Анна Ивановна, жена Степана Кузьмича. Степан Кузьмич приболел, второй день как в больнице, вот мы никуда и не поехали.

     Чемодан мой, видимо, теряет сознание, и я слышу, как он глухо ударяется о ступени севастопольской лестницы. Но я-то, видно, пока ещё в сознании, потому что отчётливо слышу голос Анны Ивановны:

      - Я вас сейчас впущу в квартиру, пока отдохните, а я поеду на вокзал встречать старшую сестру. Она у нас погостит месяцок, ну да вы не беспокойтесь, как-нибудь разместимся. Квартира - то у нас  однокомнатная, но зато раскладушка есть …
 
      На   ватных  ногах я поднимаюсь вслед за Анной Ивановной. Она ещё что- то говорит, но её слова проскальзывают между полушариями моего мозга, которому уже ничто не интересно и ничего не нужно.

       Хозяйка открывает дверь, открывает тем самым ключом, который уже никогда не будет моим. Затем она закрывает меня тем же ключом в квартире, так что мне никуда не выйти. Я  тупо смотрю на телефон, и мне кажется, что надо куда-то позвонить. Но я не звоню, потому что звонить мне некуда. Потом решаю позвонить в справочное, чтобы узнать насчёт гостиницы, но не знаю телефона справочного. Набираю 09, но телефон молчит. Видать, у них там всё не так, как у нас. Решаю принять душ, чтобы как-то прийти в себя, но из дырочек выпадает несколько ржавых капель. Воды нет. Стало быть, и с этим у них не так, как у нас.

      Наконец, слышу, как поворачивается ключ в двери. Слава Богу, мое заточение окончено. Анна Ивановна знакомит меня с сестрой Зинаидой Ивановной. Та смотрит на меня, наклонив голову набок, долгим оценивающим взглядом с прищуром и неожиданно говорит:

     - А я думала, ты красивее. Вы что там, городские, все такие?

     Неплохое начало. Я, естественно, молчу, так как не улавливаю  суть вопроса.               
 Анна Ивановна говорит извиняющимся тоном:
 
      - Ну, что ты, Зина, очень симпатичная женщина, зачем ты так…

      Ладно, хоть эта нормальная.
 
      Зина наклоняет голову на другую сторону, и из-под верхней губы высовывается устрашающий клык. Она смотрит на меня ещё некоторое время, потом тычет пальцем в мой чемодан и спрашивает:

     - Это и все твои вещи, что ли?

     Этот вопрос понятнее, и я согласно киваю.
.
     -Бедненько.… Вон мне 72-й год, а у меня в три раза больше твоего взято, - гордо заявляет Зина и вдруг требует:

     - А ну, покажи, что у тебя там?

     - Зина, не надо, это неудобно, - увещевает её Анна Ивановна и предлагает мне повесить вещи в шкаф. Я открываю чемодан, достаю свой немудреный гардероб, и  Зинино любопытство удовлетворено.

     - Да, бедненько…,-повторяет она и тут же опять следует её фирменный вопрос:

     - Вы что, городские, все такие бедные?

     - Нет, я одна такая,-  отвечаю я не очень учтиво.

      Но  мой тонкий юмор не доходит до Зины, и из неё, как из мешка, сыплются вопросы: какие там у нас, «у городских», зарплаты, квартиры и т.д. Хоть бы отдохнула с дороги. На моё счастье, Анна Ивановна приглашает нас перекусить, но выясняется, что нет хлеба, и меня командируют в булочную, снабдив дырчатой сеткой наподобие рыболовной, которые когда-то использовались для ношения продуктов.

      Я возвращаюсь с полной сеткой гостинцев, которые увенчивает здоровенный батон. Дверь открывает Зина. Она видит сетку с продуктами, лицо её мгновенно перекашивается, и она истошно кричит:

     - Нюра, Нюра! Ты посмотри, как эти городские хлеб носят! В открытой сетке прямо по улице!
     - Ты хоть соображаешь, сколько микробов в дом принесла? Или ты отравить нас приехала? – обращается она уже ко мне.

      …Давно ли, любезный читатель, нам стали продавать хлеб в упаковке? Думаю, все помнят, как, бывало, нашивали мы его в сетках-авоськах, и просто в руках, а то и подмышкой, прижав буханку рукавом к боку и отщипывая на ходу ароматные кусочки.… И ничего, выжили.
 
      Я пытаюсь оправдаться тем, что сами же хозяйки не дали мне мешочка, и в булочной упаковочных мешков не продают, но мне нет оправдания. Зина сует батон под кран и яростно намыливает его мочалкой, после чего накалывает на вилку и долго коптит над газовой  горелкой, продолжая ворчать. Анна Ивановна молча устраивает сквозняк, пытаясь избавиться от стойкого запаха палёного. Она явно под пятой у старшей сестры.

     После обеда получаю, наконец, возможность пойти к морю. Для меня это священный ритуал – свидание с Черным морем после долгой разлуки. Но свидания не получается: старухи увязались за мной, а мое воспитание не позволяет мне отказать им. Они считают, что  без них я не найду в Севастополе Черное море.
     «И день сгорел,  как белая страница…» -  печально прокручивается в голове   строка  Мандельштама.

     Спать ложимся сразу после программы «Время», то есть около десяти  часов вечера. Я уже предупреждена, что в этом доме всегда так ложатся. Вообще-то я -  сова, но сейчас об этом лучше не думать. Я стараюсь не шевелиться на скрипучей раскладушке и успокаиваю себя тем, что утро вечера мудренее. Но еще мудренее оказывается ночь.
 
      Среди ночи я просыпаюсь от жуткого, душераздирающего вопля. Кто-то отчаянно зовет маму, но я не понимаю, ни где я, ни кому понадобилась мама среди ночи. Зажигается свет, и я вижу Зину за столом, с распущенными волосами. Это она кричит и трясет рукой, и  в руке у нее что-то серебрится.

         - На кого ты нас оставила! - рыдает Зина, и я слышу, как из угла тихим всхлипыванием вторит ей Анна Ивановна.

    Я сажусь на раскладушке, и сестры замечают, наконец, что разбудили меня. Они перестают рыдать, и я узнаю, что, оказывается,  недавно умерла их 96-летняя мать, и с тех пор Зина по ночам не может спать.

    Постепенно все затихает, Анна Ивановна разжимает Зинину руку и вынимает из нее клок седых волос – память о матери. Волосы она убирает в ящик стола, вероятно, до следующей ночи. Снова ложимся, и опять я просыпаюсь от какого-то непонятного звука. Скрежет перемежается с пиликаньем, и до меня доходит, что Зина включила радиоприемник и ловит там неизвестно что.

     - Зина, выключи приемник, давай спать, - слабым голосом говорит Анна Ивановна.
     - А я не хочу спать! – очень бодро заявляет Зина, как будто и не она только что рыдала так безутешно.

      Наигравшись с приемником, Зина затихает, но через некоторое время вспыхивает свет, и комната наполняется громким шуршанием: Зина принялась читать газеты. Я смотрю на часы – половина пятого утра. Очень хочется спать, и единственно о чем я могу думать – это о кольце Соломона, на котором написано: «Все проходит». Скорее бы!
      Видимо, Зину, все-таки сморило, потому что под утро все заснули крепким сном.
      - Вставай скорее! Уже без десяти семь!

      Кто-то трясет меня за плечо, и нетрудно догадаться, что этот кто-то – Зина… Спросонья я не могу понять, куда мне надо скорее.
- Ты что, спать сюда приехала? На пляж надо  идти, загорать! Ты должна каждый лучик ловить!- не унимается моя доброжелательница. Я понимаю, что спать мне все равно не дадут, и собираюсь выспаться на пляже.
 
      Однако на улице довольно холодно, несмотря на июль, и я, добежав до ближайшего пляжа, заворачиваюсь в полотенце и ложусь на топчан – все же теплее, чем простывший  за ночь песок. Меня трясет озноб, и я очень надеюсь, что солнце скоро начнет греть, а не только светить.

     - Опять спишь? Иди купаться!

     О, как знаком  мне этот голос! Зина уже здесь, она преследует, меня, как страшный сон.

        Воздух прогрелся, и солнце начинает припекать. Я поднимаюсь, вижу Зину и с трудом узнаю ее. О, непредсказуемая женщина! Зина  - в парике! Как раз по погоде. Струйки пота стекают по ее багровому лицу, парик скользит в горячем поту и поминутно  съезжает то на одну, то на другую сторону. Но Зина стойко выдерживает эти муки ради какой-то ей одной известной цели.

        После пляжа втроем едем в больницу навещать Степана. У меня на него большие надежды: представляю, как я расскажу ему о «страшной ночи» и он,  как хозяин, поставит все и всех на свои места (интересно, где будет Зинкино  место?.
      Степан долго не выходит, наконец, он появляется в сопровождении медсестры. Я вижу тощего, поникшего старика с невидящими глазами, в рубахе наизнанку.   Он безразличен ко всему,- к ужасу Анны Ивановны.

      - Господи, что они с тобой сделали! - чуть не плачет она. – Напихали таблетками до того, что себя не помнишь!

       Ах, Степан, Степан – народный заступник! И сердце мое сжимается не от того, что рухнула моя последняя надежда, а от мысли: что я отвечу отцу на вопрос: «Ну, как там Степан?»

      После посещения больницы моя – увы! – уже  постоянная   спутница   вдруг предлагает мне поехать на пляж  Омега. Я с радостью соглашаюсь, и не потому, что хочу на другой пляж, и уж тем более не потому, что хочу остаться с ней. В моей голове моментально созревает план, и я с блеском осуществляю его. Я знаю, что на Омегу надо ехать на троллейбусе, и знаю также, что  на троллейбусной остановке много народу ( я слышала, как женщины на пляже сетовали на это). Мы идем на остановку, я чуть отстаю, якобы не успеваю сесть в троллейбус, который Зина берет с бою, и – прощай до вечера, подруга! Не нужен мне никакой пляж, я иду на Графскую пристань, на Малахов Курган, брожу по Историческому бульвару и возвращаюсь домой к концу программы «Время». Зина набрасывается на меня, как собака на кость: где была, почему не приехала на пляж, почему отстала от нее и т.д.
     - Уж завтра я тебя не упущу, поедешь со мной на Омегу, - припечатывает она. И  тут я зачем-то начинаю сочинять, что встретила одного питерского знакомого, который оставил у меня в сумке часы и поэтому мы завтра обязательно должны с ним встретиться…  в общем, несу какую – то чушь. Жалко ее, старую, хоть и хрычовка.
      Зина опять вываливает клык, смотрит на меня с тупым крестьянским недоверием, но молчит. Видимо, идет работа мысли.

        Вдруг ее осеняет,  и она  истошно вопит:
 
        - Нюра, Нюра, она с мужиками шляется, а потом сюда грязь приносит! Она же в нашей ванне моется, Нюра!

       От бешенства у меня темнеет в глазах.

       -  Извините, - зачем –то говорю я, еще пытаясь спасти положение.

       -  Она еще извиняется, у, интеллигентка!

       Вот он, апогей! Классовая борьба налицо.

         -  Интеллигентка, а врешь! Нету у тебя никаких часов! А ну, покажи часы, покажи!
        У  меня еще две  недели отпуска, я должна, я обязана спасти свою крымскую мечту, но не могу найти подходящих слов. И тогда, неожиданно для себя самой, мои интеллигентные пальцы складываются в две большие, залихватские фиги, и я выбрасываю их прямо к Зинкиному носу ловким движением рефери на спортивном поле.

      -  Нюра, Нюра! – визжит Зина, но все это меня уже не касается.
 
     Я хватаю сумку и в чем была, то есть в футболке и шортах, выбегаю из квартиры.
      - Куда Вы? Вернитесь! Уже поздно ! - кричит в пролет Анна Ивановна.
      Нет,  Нюра,  не поздно, а в самый раз.

      - До свидания, Анна Ивановна! Спасибо за приют, но меня очень ждет Южный берег Крыма! – кричу я в ответ и скатываюсь с лестницы.