Миниатюра на слоновой кости. Роман-гипотеза истори

                Маргарита  Сонина








                М и н и а т ю р а

                н а    с л о н о в о й    к о с т и


                Роман-гипотеза

                [История глазами не-историка]














…Я поднимаюсь по древним ступеням и вхожу в Храм Вечности. Мои шаги гулко отдаются в его огромных пустынных залах. Почему здесь никого нет? – ведь когда-то он был так густо населен… Увы, всех поглотила Лета! Но кое-что осталось: портреты, фрески. Пожелтевшие листки какого-то письма, дышащие любовью, стихи, ноты любимых мелодий.
Я вглядываюсь в лица на портретах – лица некогда живших людей, рассматриваю фрески, где художник так ярко запечатлел события минувшего.
– Должно быть, вы историк? – слышу вопрос. – Летописец великих деяний? 
– О нет! Я лишь задумчивый гость в Храме Вечности.
Вот карта мира. На ней показаны материки, страны, города. А мне видится другая карта: карта эпох. И на этой карте (никем еще не созданной) две эпохи находятся рядом, в близком соседстве: эпоха Людовика XIV во Франции и эпоха Петра I в России.
– Какое же тут близкое соседство? – спрашивает тот же голос. – (Вы бы еще сказали – родство!) По времени – пожалуй, да. Людовик родился в 1638-м, а Петр – в 1672-м. Но Людовику XIV после Карла Великого и после всех прочих Людовиков досталась культурная Франция, с Сорбонной, с Нотр Дам де Пари, с «Моной Лизой» Леонардо да Винчи – со многими и многими шедеврами архитектуры, живописи, литературы. Петр же снискал славу царя-преобразователя варварской России.
– «Культура» Франции и «варварство» России? Давнишний спор. Но в спорах, как это недавно установлено, истина не рождается. Присмотримся-ка лучше пристальнее к портретам этих двух великих людей – уникальных, во многих аспектах совершенно неповторимых, единственных в многоликом мировом пространстве.

Людовик XIV… Уже одна только продолжительность его царствования уникальна – 72 года на троне. И с самого начала это царствование заявило о себе как абсолютно непохожее ни на какое другое.
Людовик еще в детские годы заставил говорить о себе как о талантливом музыканте. С двух лет он играл на гитаре. Когда ему исполнилось девять, юного монарха начали обучать игре на популярной тогда и всеми любимой лютне. Но в двенадцать лет он заявил, что хочет стать гитаристом-профессионалом.
Просьбу короля исполнили: его учителем стал известный гитарист из Кадиса Бернар Журден де ла Соль.
Всего лишь через три года обучения ученик превзошел учителя! И отныне желанием Людовика было – стать гитаристом-виртуозом.
Виртуоз из Мантуи Франческо Корбетта открыл королю все секреты мастерства, а также написал для него единственный в подобном роде трактат с уникальным названием: «Королевская гитара».
Людовик XIV не только любил музыку, не только был ее лучшим знатоком и исполнителем, но и композитором. В неразобранных еще доныне его архивах лежат нотные партии, наброски, планы музыкальных произведений.
Другой страстью этого удивительного короля (с детства – и на всю жизнь!) был театр.
20 февраля 1651 года произошло знаменательное событие: Людовик XIV впервые вышел на сцену.
В тот вечер в театре Пале-Рояля шел «Балет Кассандры» (его музыка, к сожалению, ныне утрачена). Двенадцатилетний король исполнил в балетном спектакле целых две – и таких диаметрально разных – роли: благородного шевалье и грубоватого простака-мужлана.
Ну, а менуэт, этот всемирно известный красивейший танец, был создан им, Людовиком, который и станцевал его впервые в том самом «Балете Кассандры».

Как в музыке, так и в балетном искусстве Людовик XIV стремился достичь совершенства и со временем стал выдающимся балетным танцором своего времени.

           Начав артистическую карьеру в двенадцать лет, Людовик XIV не покидает сцену и после пятидесяти. В равной степени, как и балет, ему близок драматический театр. Расин, Корнель и, конечно, Мольер.
Уже четвертое столетие человечество не перестает удивляться: когда только Людовик XIV все успевал? Ведь он ни на минуту не прекращал гигантскую работу государственного деятеля, и при этом в театре был всем: актером, режиссером, декоратором, композитором, музыкантом… Человек-театр, достойный восхищения всего культурного мира!
В 1680 году он основал в Париже французский драматический театр «Комеди Франсез», пользующийся ныне всемирной известностью, – который явился одновременно первой школой актерского и режиссерского мастерства.
Таковы некоторые вехи личного участия Людовика XIV в искусствах, достигших в период его правления небывалого расцвета, – музыкальном и театральном. Расцвела и литература. Не худшим образом обстояло дело и с живописью, после того как двадцатипятилетний Людовик в 1663 году реорганизовал (создал заново) Академию живописи.
Но решать в государственном масштабе проблемы прекрасного, ставить их буквально во главу угла – и не иметь великолепных коллекций выдающихся произведений искусства? Действительно, в 1661 году у Людовика не было и двухсот картин, а спустя каких-то двадцать лет он уже владел собранием в две с половиной тысячи полотен. Причем, отбирая картины для этого собрания, руководствовался принципом: лучше не брать ничего, чем заурядное и посредственное.
Во всем этого абсолютного монарха отличали такие черты, как абсолютный вкус и абсолютное знание того, что и как следует делать.

В 1664 году главной резиденцией Людовика XIV (а с 1682 года – правительственным центром Франции) становится Версаль – цветущий сад площадью приблизительно пятнадцать тысяч акров, не имевший конца, с открытой перспективой, уходящей за горизонт. Лучший ландшафтный архитектор Ленотр, создавший Версаль, всего лишь воплощал идеи короля, одна из которых могла бы звучать так: красота создается здесь, и она бесконечна!

Красота, гармония, изящные искусства… Но, напомнит иной читатель, как же без точных наук?
Людовик позаботился и о них: в 1666 году он создал Академию наук, а год спустя построил Обсерваторию.
Судить о широте интересов и глубине познаний в самых различных областях самого Людовика XIV можно хотя бы по размерам его библиотеки: число книг в ней достигало шестидесяти тысяч томов.
Итак, Божественному началу в человеке отводилась главенствующая роль. Вот откуда расцвет искусств и наук в эпоху Людовика XIV.

           …Загадочен Храм Вечности… Полна загадок история Земли, история государств, народов; загадочны судьбы людей…
Мы бродим по залам – и вот, покидая Францию Людовика XIV, внезапно оказываемся в России Петра I.
Среди европейских веяний первенство здесь, казалось бы, принадлежит Голландии; видны следы и английского влияния. Ну, а «величие и великолепие» (девиз царствования Людовика XIV) Франции – не это ли было целью Петра во время строительства Петербурга, да и всей Российской Империи?

Граждане России, имевшие счастье увидеть Францию в наши дни, подтвердят, что между этими двумя странами (Россией и Францией) существует огромная разница. Читатель догадывается, что она (огромная разница) существовала и в эпоху Петра I.
А раз уж он решился сделать Россию культурным европейским государством, количество труднорешаемых проблем должно было возрастать день ото дня. И, быть может, имя самой труднорешаемой было – русский народ.
Какое наследство получил Петр, как правитель России, а именно – каким народом он должен был управлять?

…Татаро-монгольское иго…

« <…> Явились народы, которых никто как следует не знает: кто они, откуда пришли, каков язык их, какого они племени, какой веры. <…> Но написали здесь о них ради памяти о бедах, которые были от них… <…> А князья русские выступили, бились с ними и побеждены были, и мало их избавилось от смерти; те же, кто Божьим судом остался жить, убежали, а остальные были убиты…» («Повесть о битве на реке Калке»)

« <…> А Батыевы же силы велики были и непреоборимы; один рязанец бился с тысячью, а два с десятью тысячами. <…> И стал воевать царь Батый окаянный Рязанскую землю… И обступили град, и бились неотступно пять дней. Батыево войско переменялось, а горожане бессменно бились. И многих горожан убили, а иных ранили, а иные от великих трудов и ран изнемогли. А в шестой день спозаранку пошли поганые на город – одни с огнями, другие со стенобитными орудиями, а третьи с бесчисленными лестницами – и взяли град Рязань в 21-й день декабря. <…> И весь град сожгли, и всю красоту знаменитую… <…> И не осталось во граде ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было тут ни стонущего, ни плачущего – ни отца и матери о чадах, ни чад об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников о сродниках, но все вместе лежали мертвые. <…> И некто из вельмож Рязанских, по имени Евпатий Коловрат, был в то время в Чернигове… <…> И приехал в землю Рязанскую, и увидел ее опустевшую: города разорены, церкви пожжены, люди убиты. <…> И собрал небольшую дружину – 1700 человек… <…> И внезапно напали на станы Батыевы. <…> И бил их Евпатий так нещадно, что и мечи притуплялись, и брал он мечи татарские и сек их татарскими. Татарам почудилось, что мертвые восстали. Евпатий же, насквозь проезжая сильные полки татарские, бил их нещадно. <…> И возбоялись татары, видя, какой Евпатий крепкий исполин. И навели на него множество орудий для метания камней, и стали бить по нему из бесчисленных камнеметов, и едва убили его. <…>

Кто не восплачется от такой погибели? Кто не возрыдает о стольких людях народа православного? <…>

…Только дым, земля и пепел…» («Повесть о разорении Рязани Батыем»)

…Разрушенные и сожженные города со временем отстроили; опустевшие земли были вновь заселены.
Вот только кем?
Герои погибли, кто же дал потомство?
По-видимому, не-герои.
А также… победители.
Пофантазируем: если бы воскрес Герой из Героев, Исполин – Евпатий Коловрат, признал ли бы он этих новых русских своими соотечественниками?..

Продолжая размышлять о «человеческом материале», полистаем школьный учебник истории.
Создается впечатление, что эпоха Ивана Грозного едва ли способствовала его улучшению («человеческого материала», а не учебника). Тех же щей да погуще влей, как гласит русская пословица.

…Смутное время…

Что это за безликая, бесформенная, бездумная и бессмысленно-агрессивная толпа мечется между кандидатами на престол?
Народ не сеет, не жнет, ему некогда, занят по горло, дел невпроворот…
Умер Борис Годунов, присягнули его сыну, Федору Годунову.
Федор нехорош. Задушили Федора.
Присягнули Лжедмитрию-1.
Лжедмитрий нехорош. Убили Лжедмитрия.
Присягнули Шуйскому.
Но и Шуйский нехорош!
А тут как раз Иван Болотников (холоп князя Телятевского) собрал полчища во имя Лжедмитрия (убили-то, мол, не его – другого, а этого он сам видел живым в Польше!) и ведет их на Москву, рассылая повсюду грамоты с призывом: грабить дворянские усадьбы, бить воевод, дьяков и торговых людей.
Все это было весьма логично. Ну как же: политика политикой, Лжедмитрий Лжедмитрием, а жить-то чем? Кушать-то что? Грабеж, разбой – вот это настоящая жизнь! Вот где, братцы мои, услада!..
Да вот беда: вмешался царь, Василий Шуйский. Не дал в полной мере проявить себя сребролюбивым соратникам Болотникова, разбил его под Тулой (а ведь тот почти уж до самой Москвы дошел!) и взял в плен.
Куда же теперь направят свои стопы политически активные массы?
Выход есть: Лжедмитрий-2, «Тушинский вор», нуждается в силе, способной привести его к власти, – в отрядах, полках, да и попросту в толпах, не важно каких, главное побольше.
Ян Сапега привел ему из Польши семь тысяч человек, и вместе с ними набрались все сто тысяч – можно брать приступом Москву!
Не взяли.
Зато взяли все остальное, кроме каких-то пустяков: Смоленска, Новгорода, Нижнего Новгорода да Троице-Сергиевой лавры (осажденная обитель героически сопротивлялась шестнадцать месяцев).
Тем временем поляки собрались с мыслями и двинулись к Москве.
И «Тушинский вор» со своими политически активными массами двинулся к Москве.
Кто кого опередит? Кто первый окажется в Кремле и на престоле?
Ну, а Шуйский? Он же царь!
Он нехорош. Его постригли в монахи.
А потом собрали Земский Собор и избрали на царство Владислава – польского королевича.
Все присягнули поляку.
Лжедмитрий-2 бежал в Калугу.
Но это ничего: потом были Лжедмитрий-3 и Лжедмитрий-4!..
Но как же допустили поляков до русского престола?

Взаимные распри, вражда, предательство…

Россию спасли патриарх Гермоген и Троице-Сергиева лавра, рассылавшие повсюду грамоты с призывами к народу, да Козьма Минин, ставший во главе союза городов, да князь Пожарский, собравший огромное войско (к нему-то и примкнули наконец политически активные массы, лишившиеся указующего перста)… Прогнали поляков, собрали Земский Собор, избрали нового царя.
Началась эпоха Романовых.
Смутное время кончилось; жизнь вроде бы вошла в спокойное русло.
Надолго ли?

Россия – аграрная страна. Смысл жизни и первейший долг жителей такой страны – «возделывать свой сад», как сказал бы Вольтер.
«Вот пусть сам и возделывает», – ответил бы на это Степан Разин, который сначала водил свою «ватагу» на разбой и грабеж в Персию, а затем, собрав под свое крыло политически активные массы Юга России, убивая царских воевод (так сказать, госслужащих) и грабя все и вся на своем пути, стал легко брать один за другим крупнейшие города на Волге: Астрахань, Царицын, Самару, Саратов…
«На Москву!!!» – ревели многотысячные толпы. Где-то мы это уже слышали…

Известно, чем кончилась история Разина, а тут уж новая на подходе: бунты стрельцов, начавшиеся в год, когда десятилетний Петр вступил на престол.
Кто были эти стрельцы? – Политически активные массы, проводившие время в пьянстве и драках. 
«Решая судьбу страны», они сбросили на копья своего начальника – князя Долгорукого, боярина А.С. Матвеева – дядю и опекуна матери Петра, двух ее братьев – Афанасия и Ивана Нарышкиных (последний был зверски убит после пыток), Федора Салтыкова, думного дьяка Ларионова и его сына…
Почему? За что?..
Это произошло в 1682 году, а в 1689-м, из-за интриг царевны Софьи, стрельцы чуть было не убили самого Петра, его мать и жену; царской семье, как известно, пришлось укрыться в Троицко-Сергиевой лавре.
Но Петр справился…
А в 1698 году – новый мятеж стрельцов. «На Москву!!!»
События эти изложены в учебниках, а финал их образно представлен нам В.И. Суриковым, его картиной «Утро стрелецкой казни».

…Но что думал сам Петр о «человеческом материале» подвластной ему страны? – Эти горькие мысли о русском народе мы находим в его словах, которые часто цитируют историки:
«С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами, а с русскими не так: если бы я не употреблял строгости, то бы уже давно не владел русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей…» (Трехсотлетие Дома Романовых. 1613 – 1913: Репринтное воспроизведение юбилейного издания 1913 года. – М.: Современник, 1990, с. 132 – 133.)
Он и переделывал.
Многие и многие молодые люди при Петре I учились в европейских университетах.
Но царь-преобразователь этим не ограничился. Огромное число самых разных специалистов из стран Европы (среди них были Миних и Остерман) Петр приглашал на службу в Россию, причем платил им жалованье в два раза выше, чем русским. (Этот порядок изменил Миних в годы царствования Анны Иоанновны, уравняв жалованье русских и иностранцев.)
Петр как никто умел находить талантливых людей. Прежде всего, разумеется, в России. Но и за границей его поиски велись неустанно – поиски способных и умных, знающих и умеющих, поиски лучших знатоков всех наук и мастеров всех ремесел, – поиски Лучших из Лучших.
Он искал их везде и всегда: во время долгих военных походов; во время поездок на лечение целебными водами или во время дипломатических визитов… А найдя яркую, талантливую личность, мастера и знатока своего дела (либо услышав о таком), Петр «выписывал» его в Россию.

…Жизнь французского короля Людовика XIV Великого оборвалась в 1715 году – на десять лет раньше, чем жизнь русского царя-преобразователя Петра I Великого. По свидетельству историка Н.Я. Эйдельмана (это свидетельство прозвучало в одной радиопередаче, посвященной тайнам истории), между двумя монархами существовала обширная переписка; упоминание о ней он не раз встречал, работая с архивными материалами, в целом ряде источников.
Переписка…
Но о чем? Что в ней было?
Обмен мыслями? Планами? Людьми?..
Эйдельман вел поиски писем двух великих людей во многих архивах, но эта работа не была им завершена. На многое из того, что планировал ученый, ему, увы, не хватило времени…
Могло ли в этой переписке фигурировать имя Бирона?
 
           Бирон – персонаж русской истории XVIII века, обер-камергер и фаворит императрицы Анны Иоанновны.
«Как – Бирон? – скажут мне. – Тот самый Бирон, который……………..?»
Воспользуемся удачным моментом, чтобы горячо поблагодарить современных российских историков – таких как И.В. Курукин и Е.В. Анисимов – за их ценнейшие исследования, развенчание лживых мифов и черных легенд, касающихся исторических деятелей XVIII века.
И.В. Курукин в своей книге «Бирон» (Москва, «Молодая гвардия», 2006) развенчивает миф о «бироновщине» как эпохе угнетения русского народа и разграбления России Бироном. В эпиграфе к главе книги, посвященной этим вопросам, звучат слова из мемуаров князя М.М. Щербатова: «…народ был порядочно управляем. Не был отягощен налогами, законы издавались ясны, а исполнялись в точности».

…Но какая связь с Людовиком XIV?
А вот поставим-ка рядом два портрета: портрет Бирона и портрет одного молодого француза XVIII века в парадных латах – внука Людовика XIV и отца Людовика XV. Имя этого рыцаря, красавца и баловня судьбы – Людовик, герцог Бургундский.
Сравним портреты, прилежно переводя глаза с одного яркого, притягивающего взгляд лица – на другое, не менее яркое.
Первая реакция: явное сходство!
Вторая: да это один и тот же человек!
Возникает законный вопрос: каким образом французский принц, наследник престола, мог оказаться в России и превратиться в какого-то Бирона (который, кстати говоря, как появился, так и исчез с театра исторического действа – полной загадкой)?
Когда жизненные обстоятельства запутываются в нераспутываемый клубок да еще обрастают покровом государственной тайны, возникают фантастические ситуации, о которых ничего и не скажешь, кроме: этого не может быть!
Неторопливый, нелегкий, многоступенчатый процесс распутывания таких клубков и превращения тайного – в  явное автор и намеревается представить на суд читателя.

Итак, присмотримся к портрету Бирона.
Особенно хорош портрет Бирона-юноши: здесь он не так замкнут – на лице вся душа. Это миниатюра на кости. Интересно, где и когда она была сделана?
Современники-мемуаристы называют Бирона красавцем. Слова, говорящие о красоте, слова восхищения красотой – постоянный спутник его характеристик.
Но с портрета на нас смотрит не просто красавец. Это задумчивое, вдохновенное лицо художника, поэта, артиста. Или молодого короля.
Если бы мы решились сравнивать личность Бирона с личностью Людовика XIV, нашлось бы немало сходства.
Например, Бирон обожал театр. При Бироне впервые происходит расцвет театра и только потом – дальнейшее триумфальное шествие театральной эпохи в России.
Бирон – копия Людовика и в главном его качестве: управленческий гений. Как Людовик XIV – идеальный король Франции, так и Бирон – идеальный правитель России.
Этот правитель неукоснительно проводил в жизнь все начинания Петра I. При нем (формально правила Анна Иоанновна, но реально – все делал Бирон) произошел взлет экономики и культуры страны, а уж двор, как в один голос свидетельствовали иностранцы, своим блеском, пышностью, богатством, красотой превзошел и затмил блеск и пышность всех королевских дворов Европы, даже французского (вот вам и «бироновщина», и «засилье иноземцев»)!
Бирон не поставил своей подписи ни под одним из документов, но фактически был главным лицом в государстве. Все, кто брал на себя труд подробно изучить факты его биографии, восхищались и недоумевали: когда только он успевал делать так много?
…Но где-то мы уже с этим встречались. Где-то слышали эти восторженные и недоуменные вопросы. Эта черта личности роднит Бирона с Петром I и Людовиком XIV, которые оба ею обладали. А кто еще? Возможно, никто – во всей истории человечества!

В весьма туманном вопросе происхождения Бирона много неясностей, противоречий, да и попросту «белых пятен». Там фигурируют слова «неродовитый», «мелкопоместный», либо даже вовсе «не дворянин», «лесничий», «егерь». Последнее касалось офицера польской армии родом из Курляндии по фамилии Бюрен, чьим сыном Бирон будто бы являлся.
Досталось, конечно, и сыну. Поскольку Бирон был известен как лучший, а по сути – уникальный в России знаток породистых лошадей (такими знаниями мог обладать король или герцог!), ему приписывалась профессия конюха, а еще – башмачника, сапожника…
Сам же Эрнст Иоганн о своем происхождении говорить не любил…

Но как же все-таки Бирон стал тем, кем стал, – обер-камергером Анны Иоанновны и первым лицом в Российской Империи?
И что это за фамилия – Бирон? Ведь фамилия его (приемного?) отца была фон Бюрен. А Эрнст Иоганн уже в молодости подписывался: Бирон.
Фон Бюрены действительно были «неродовитой» «мелкопоместной» семьей в Курляндии (современная Латвия), а Бироны…
Мало кто знал в России XVIII века, да и в России XXI века мало кто знает о том, что Бирон (де Гонто де Бирон) – фамилия французского герцогского рода, состоявшего в родстве с королевской семьей. 
Две фамилии… Они пишутся и звучат почти одинаково, а разница между ними – огромна!..

Чтобы стать первым лицом в государстве, кажется, неплохо бы сначала получить образование.
Манштейн в своих мемуарах утверждает, что Бирон учился в Кенигсбергском университете. И.В. Курукин (Бирон, с.42) возражает ему: «Однако попытки отыскать имя будущего герцога в списках студентов Кенигсбергского университета успехом не увенчались».
Но почему?
Причину отсутствия Бирона в списках студентов мы надеемся вскоре прояснить, и таким образом «тумана» в его биографии станет меньше. А пока что проанализируем известные факты.
По свидетельству Манштейна, в 1714 году Бирон приехал в Петербург.
1714 год… Еще жив – и в полной силе! – сам Петр I. Жив его сын, царевич Алексей, и жена сына – Вольфенбюттельская принцесса Шарлотта Христина София, мать будущего Петра II. Известно, что Бирон обращался именно к ней с просьбой дать ему должность камер-юнкера при ее дворе.
Но почему – к ней?
И кто направил его туда?
Зачем, с какой целью?
Ко двору жены своего сына – наследника – мог направить только его отец – Петр I. Возможно, как будущего регента – правителя при малолетнем Петре II.
Петр многое знал и многое предвидел. Знал, что Алексей не будет править. Значит, нужен регент.
Как все это напоминает историю кардинала Мазарини – фактического правителя страны до совершеннолетия Людовика XIV!
Ища потенциального регента, Петр выбрал Бирона.
Этот выбор не мог быть случайным. Петр знал о Бироне все. Править огромной империей мог только потомок величайшего монарха Европы, и при этом сам – гений!
Думается, это был хороший план. Но он, увы, не сработал. Молодой двор не принял Бирона.
Вопрос о престолонаследии после Петра решался трудно, но решался. Его дальновидность в том и состояла, что, если не срабатывал один план, должен был сработать другой. А провести этот план в жизнь – уже без Петра – должны были его соратники и единомышленники, о чем Петр, несомненно, позаботился.
Несколькими годами позже (в 1722 году) Бирон все же стал камер-юнкером, но при другом дворе – при дворе вдовствующей курляндской герцогини Анны Иоанновны в Митаве. (В 1730-м она надела императорскую корону.) Познакомились же они еще раньше – в 1718-м.
Случайно?
За поступками Бирона зримо ощущается присутствие сильной направляющей руки, четко сложившегося плана.
Чей же это план?
Петра Первого!
Передать все свои дела, передать столь трудно и жертвенно воздвигнутое им здание Российской Империи было реально некому.
Кроме… Бирона.
Анна Иоанновна была законной императрицей. Она являлась дочерью Ивана V, да и кроме этого имела много достоинств. Например, сердце, наполненное «великодушием, щедротою и соболезнованием» (из мемуаров Эрнста Миниха). Много достоинств… но не умение управлять огромной империей.
Правила были соблюдены. Все по закону. Обер-камергер не имел права подписывать государевы бумаги – и не подписывал.
Но правил – и как правил!
Это следовало бы назвать служением.
В книге К. Валишевского «Царство женщин» (М., 1989, с. 221) мы находим поразительные признания Бирона: «Бог свидетель, что жизнь тяготит меня насколько возможно. Годы, немощи, государственные заботы, горести и труды все увеличиваются, и я вижу, что освободить меня может только смерть». И еще: «Вся тяжесть дел падает на меня, Остерман в постели, а все должно идти своим чередом».

Итак, в 1730 году Бирон стал обер-камергером при дворе императрицы Анны Иоанновны (ее коронация состоялась 28 апреля 1730 года).
Но не только.
Он получил высшие ордена империи: орден Александра Невского и орден Святого Андрея Первозванного.
И не только.
«В сентябре 1730 года император Священной Римской империи Карл VI прислал Бирону диплом рейхсграфа и свой портрет, украшенный бриллиантами, ценой в 20 тысяч талеров» (И.В. Курукин. Бирон, с.80).
Отныне Бирон, чья принадлежность к дворянству все еще казалась сомнительной, становится российским графом. А в вышеупомянутой книге Валишевского мы находим интересную деталь (К. Валишевский. Царство женщин, с.220): «Фаворит получил титул высочества (титул принца или герцога – М.С.) от императора Карла VI… Он превратился в Бирона (теперь уже официально! – М.С.), что любезно допустил глава французских Биронов, Арман-Карл де-Гонтан (де Гонто – М.С.), герцог Бирон. «Он не мог найти лучшего имени в Европе»». Историк ссылается на свидетельство Маньяна, французского посланника в России, которое не могло быть недостоверным, и слова эти, по-видимому, следует понимать так: вот и нашлась достойная семья, принявшая в свое лоно королевского сына!
Большой интерес представляет также упоминание об этом в «Записках императрицы Екатерины II» (М., 1990, с. 106 – 107): «…Кардинал Флери… уговорил французских Биронов принять в род свой фаворита императрицы Анны».
Вот и найдено фактическое свидетельство о том, как и когда наш русский Бирон, так хорошо известный нам по школьным учебникам истории России, стал как бы посланником от французского герцогского дома. Ему, как «природному французу», великий Феофан Прокопович принес показать пьесу, которую он перевел с французского на русский, чтобы… Бирон проверил, хорошо ли сделан перевод.
В 1730 году Бирон – граф, а в 1737-м – герцог Курляндский. Вот так запросто, почти без борьбы, он получил этот лакомый кусок, за который десятилетиями безрезультатно боролись многие сильнейшие и достойнейшие претенденты – такие, например, как Меншиков или Мориц Саксонский.
И вершиной этого стремительного взлета карьеры стало регентство. Как кардинал Мазарини при Людовике XIV(официально регентшей считалась мать Людовика, героиня истории с подвесками в романе Дюма «Три мушкетера» – Анна Австрийская, но возможно ли оспаривать факт всесилья Джулио Мазарини!), Бирон стал регентом, то есть официальным правителем страны при малолетнем Иване VI. Рука гроссмейстера уверенно двигала пешку по шахматной доске, пока та не превратилась в ферзя. И этот ферзь, поставленный у кормила власти не кем иным, как самим Петром I, оставался на своем посту целое десятилетие (1730 – 1740). Все, что произошло с ним потом, может быть определено как исторический коллапс или исторический курьез… Думается, этих событий даже гениальная прозорливость Петра не была в состоянии предвидеть!

А теперь пришло время исполнить данное выше обещание – «рассеять туман» в биографии Бирона и выяснить причину: почему все-таки его не оказалось в списках студентов Кенигсбергского университета?
Ответ прост: потому, что он там не учился!
Но ведь где-то должен был получить образование правитель нашей страны, которого так ценил Петр I?
И где-то Бирон, простите, должен был родиться…

Зададимся вопросом: а знаем ли мы, что такое государственная тайна? Хорошо ли мы представляем себе это понятие?
Государственная тайна – это то же, что и «секрет Полишинеля»? Это то, что «по секрету» можно сообщить «всему свету»?
Отнюдь нет. Государственная тайна – это тайна. Это то, чего не знает никто, кроме узкого избранного круга лиц, свято хранящих тайну. Вот почему в биографии Бирона столько белых пятен. (Где родился – неизвестно, где учился – неизвестно… Человек с Луны!)

…Портреты в Храме Вечности… О, они о многом могли бы рассказать! Например, вот эти два, что мы поставили рядом.
Скажем еще раз, кто на них изображен.
На одном – молодой красавец герцог Бургундский, в парадных латах, с красиво завитыми, как у Людовика XIV, волосами, спускающимися ниже плеч. Его тоже зовут Людовиком. Он – внук короля-Солнца, старший сын наследника престола, а после смерти последнего в 1711 году – прямой наследник трона, будущий король.
Надпись под вторым портретом звучит неожиданно. Это юноша-Бирон, совсем не похожий на себя поздних лет. Влюбленный, печальный, кажется, немного встревоженный чем-то молодой поэт.
…Не верь глазам своим…
А если поверить? Поверить в то, что это действительно одно лицо?
Портретное сходство, разумеется, не пустяк.
Но что говорят факты?

…Факты повествуют нам ужасную историю о том, что враги Людовика XIV, люто ненавидевшие короля, задумали истребить всех его потомков – прямых наследников трона – и немало преуспели в исполнении своего чудовищного замысла.
Первый удар они нанесли Людовику в апреле 1711 года: скоропостижно скончался старший сын короля – не просто дофин, а близкий друг, которому Людовик «мог открыть свое сердце и которому безгранично доверял» (эти слова Людовика XIV приводит в своей книге о нем Э. Дешодт, с.256).
Февраль 1712-го. (Не прошло и года!) Скоропостижная смерть герцогини Бургундской, супруги того, кто изображен на портрете. Потеря юной дофины была для Людовика XIV «единственным подлинным горем, испытанным им в жизни» (там же, с.257). (Каковы же были чувства любящего мужа, потерявшего супругу-ангела!)
Герцог Бургундский – красавец на портрете – как утверждали, через несколько дней последовал за женой, «зараженный той же болезнью» (там же).
Не прошло и двух недель – к свежим могилам родителей прибавилась могила их старшего сына (уже третий дофин!).
Младшенького удалось спасти, и через три года, пятилетним, он вступил на французский престол как Людовик XV.

Но герцог Бургундский-то умер, причем тут Бирон?

…Вот так и рождаются государственные тайны.
Истории известны случаи пустых захоронений (кенотафов) или – хранящих останки совсем не того лица, чье имя выбито на могильном камне…
Что если внук-дофин, которому грозила смертельная опасность, был спасен Людовиком XIV, увезен подальше от убийц, в Россию, и по секретной договоренности принят Петром I с отеческой любовью?

Вот мы и получили ответы на все наши неотвечаемые вопросы.
Кто такой Бирон? – Наследный принц.
Где он родился, вырос, получил образование? – Очевидно, там же, где его отец, дофин, и его дед – Людовик XIV. Понятным становится и детальное знание придворного обихода (в России сделал еще лучше!), и поразительное знание породистых лошадей (создал в России первые конные заводы), и влюбленность в искусство (об этом можно писать тома!).

Наследного принца готовили к престолу, и он получил престол – в России!

Теперь становится более понятен источник богатства Бирона – богатства, потрясающего воображение и не поддающегося исчислению. Как известно, после ареста Бирона в 1740 году все его имущество было конфисковано. Многое (как, например, драгоценный паркет, мебель, зеркала, люстры, подсвечники, шелковые обои, часы и фарфор) украсило дворцы; длинный перечень королевственных предметов получила императрица Елизавета и ее придворные; даже будущая Екатерина II, тогда еще невеста наследника престола, удостоилась подарка – восточных тканей и собольих мехов Бирона. «Но даже спустя двадцать лет конфискованное добро еще имелось в столь значительном количестве, что… вернувшемуся из ссылки хозяину было что возвращать» (И.В. Курукин. Бирон, с.345).
Одним словом, спасенный герцог Бургундский был отправлен в Россию не с пустыми руками. Это вовсе не значит, что вслед за ним из Франции тянулась нескончаемая вереница подвод со всяким добром.
Европейские монархи решали финансовые вопросы, пользуясь услугами евреев – банкиров. Так же поступал герцог Бургундский (Бирон). Причитавшееся ему наследство (от Людовика XIV) он мог получить с помощью Исаака Либмана, с которым постоянно был в контакте, или другого банкира.

Итак, наконец-то – спустя 300 лет – мы можем реабилитировать Бирона, сняв с него главное обвинение яростных критиков «бироновщины» и «засилья иноземцев» – обвинение в воровстве «в особо опасных размерах», в расхищении государственной казны.
Таким образом, получается, что Бирон вовсе не обокрал, а, наоборот, обогатил Россию «в особо опасных размерах» предметами роскоши, деньгами, драгоценностями, породистыми лошадьми, а также двумя великолепными дворцами знаменитого Растрелли: в Митаве и Руэнтале (на территории современной Латвии).
Дворец в Митаве строился как главная резиденция герцога Курляндского (Бирон стал им в 1737 году) – красив и, так сказать, традиционен.
Другое дело – Руэнтальский (Рундальский) дворец. Это был замысел-мечта, замысел-ностальгия.
Уменьшенная копия Версаля!
Зачем бы понадобилось герцогу Курляндскому строить в Курляндии Версаль, если бы он не был внуком Людовика XIV, выросшим в Версале?..

Еще один французский след читается в биографии Бирона.

Герцога Бургундского с шестилетнего возраста воспитывал Фенелон, передавая принцу свою мудрость, свое мировоззрение, свой взгляд на вещи.
Франсуа Салиньяк де ла Мот-Фенелон, гениальный мыслитель, философ, писатель-моралист, архиепископ, написавший, кстати говоря, интереснейшее и необычайно продвинутое для своего времени произведение «О множестве миров», – был последователем идеи просвещенной монархии и квиетизма (течение в католицизме).
Квиетизм требует от человека глубокой религиозности. Не посещений церковных месс, не исполнения обрядов – нужно иметь Бога в своей душе, а единения с Богом искать в созерцании природы…
Таков и был Бирон. Он не посещал церковь, ссылаясь на обилие дел и нехватку времени, но, судя по всему, был глубоко религиозным человеком. Все, что он делал, он делал наилучшим образом, «как для Бога».
Задумаемся над его словами (К. Валишевский. Царство женщин, с.221): «Бог свидетель, что жизнь тяготит меня насколько возможно. Годы, немощи, государственные заботы, горести и труды все увеличиваются, и я вижу, что освободить меня может только смерть».
Это написано в 1736 году, выражаясь фигурально, в разгар «бироновщины».
Так мог бы сказать монах-подвижник о своем монастырском служении.
Эти слова могли бы принадлежать любимому и самому трагичному из героев Толстого в «Войне и мире» – Андрею Болконскому.
Но уж, конечно, вор-временщик, расхищающий казну, не мог бы ни сказать, ни написать ничего подобного.
Для автора этих слов не стоит вопрос – нравится или не нравится ему то место в жизни, которое он занимает; та деятельность, которой без остатка посвящает всё свое время, отдает все свои силы; та страна, в которой он живет и которой правит. Он должен. Он поставлен на это своим великим дедом, Людовиком XIV, и русским царем Петром I Великим, чтобы утверждать принципы их обоих (просвещенная монархия), не дать погибнуть начинаниям Петра и продолжать его дело.

В феврале 1712 года жизнь герцога Бургундского если не оборвалась, то была трагически сломлена. Он остался жив, но лишился родины, статуса наследного принца и был вынужден жить под чужим именем, в чужой стране, в чужой семье.
Возможно, ситуация была настолько опасна, что даже год рождения его пришлось изменить. Герцог Бургундский родился в 1682 году, Бирон же – в1690-м.
1690 год… Откуда так уверенно выплыла эта дата рождения Бирона, если о его ранних годах вообще ничего не известно? А вот опасность для жизни Бирона реально существовала.
Сохранилось письмо, написанное им в 1725 году «некоему камергеру при российском дворе» (И.В. Курукин. Бирон, с.42). в этом письме Бирон описывает событие, произошедшее с ним два года назад (в 1723 году) в Кенигсберге. Он пишет, что «с большою компанией гулял ночью по улице, причем произошло столкновение со стражею, и один человек был заколот». Вся эта «большая компания» попала под арест; сам Бирон просидел в тюрьме три четверти года, а затем был выпущен с условием, что заплатит штраф 700 талеров, иначе ему грозит трехлетнее тюремное заключение…
Поскольку Бирона (герцога Бургундского) опекал сам государь император, штраф был, разумеется, уплачен, и никаких подобных проблем Бирон больше не имел.
Но так ли уж правдиво изложены в этом письме реальные события его жизни?
Как и зачем Бирон оказался в Кенигсберге – неизвестно. Как уже говорилось, он никогда не учился в Кенигсбергском университете, да и возраст был, извините, далеко уже не студенческий. В 1723 году Бирону было, по всей вероятности, даже не 33, а 41 год. Это был солидный, женатый человек. С 1722 года он занимал должность камер-юнкера при дворе герцогини Курляндской (Анны Иоанновны), а 25 февраля 1723 года был обвенчан с ее придворной дамой, Бенигной Готлибой фон Тротта-Трейден во дворце в Митаве.

…О том, что герцог Бургундский остался жив, кто-то из врагов Людовика XIV все-таки мог пронюхать…
До Французской революции оставалось чуть более полувека, а наследных принцев уже начали заранее истреблять с завидным хладнокровием и методичностью.
Внук Людовика (а по уму – второй Людовик) был кому-то не угоден на французском престоле. А ведь этот престол принадлежал ему по праву; он мог претендовать на трон и делать попытки его захвата.
Вероятно, герцога долго выслеживали, разыскивали и наконец настигли в Митаве.
Что если Бирон, в ужасе от мысли потерять Бенигну, бежал от преследователей в Кенигсберг? Иначе как могло случиться, что женатый мужчина средних лет, а вовсе не юноша-студент, ни с того ни с сего бросил жену в Митаве и «с большою компанией гулял ночью по улице» в Кенигсберге?
С какой именно «компанией» – друзей или врагов? И «гулял» ли? А может быть, сражался – один против целой банды наемных убийц? Чтобы расправиться с герцогом Бургундским, не послали бы одного или двоих, ведь принц в юности учился у лучших мастеров фехтования и, разумеется, отлично владел шпагой. Он дрался как лев, но поединок был неравным. Кто знает, чем бы все кончилось, если бы не вмешательство городской стражи?
Все попали под арест, пишет Бирон; погиб лишь один человек; его враг или стражник – неизвестно.
Но так ли уж «оптимистично» закончилась эта трагедия? И было ли кого там арестовывать, кроме Бирона, в результате его фехтовальных экзерсисов?
Так или иначе, он оказался в заключении и, возможно, сам этого хотел, потому что в некоторых случаях находиться в тюрьме безопаснее, чем на свободе, а мощная каменная кладка стен надежнее, чем шпага.
Впрочем, желающих состязаться с герцогом Бургундским в искусстве фехтования больше не находилось, и Бирон вернулся обратно в Митаву к давно ожидавшей его любящей супруге.

Но кто она была – Бенигна Готлиба фон Тротта-Трейден, вторая жена герцога Бургундского?
Остзейская дворянка из курляндской глубинки.
А как же это – эти удивленно-восторженные слова о ней леди Рондо, супруги английского посла при дворе Анны Иоанновны, – леди  Рондо, жившей при дворах европейских монархов и повидавшей многое, очень многое: «У нее прекрасный бюст, какого я никогда не видела ни у одной женщины».
Остзейская дворянка?
А может быть, французская дофина? Та, потеря которой была для Людовика XIV единственным подлинным горем в жизни?
Но можно ли узнать эту женщину после перенесенной оспы? К несчастью, ее лицо неузнаваемо!
…Переболела оспой, но осталась жива и была тайно вывезена в Россию…
Никакой Бенигны не существовало! Небольшая легенда: встретил при дворе Анны Иоанновны, полюбил, женился. Здесь лишь одно слово правды:  в с т р е т и л . Но любил сильно и верно давно, с юных лет – и навсегда!
А вот и письмо Бирона к жене (к «Бенигне»), где каждое слово дышит любовью: «Когда дела будут окончены, пусть ни малейшая печаль не тревожит ваше сердце» (И.В. Курукин. Бирон, с. 44).
И она любила его всю жизнь (увы! – пережила…). Поехала с ним вместе в ссылку в Сибирь, где и вытерпели оба (королевская чета!) все двадцать лет.
Высокая душа, художница, поэт! Как и Бирон, она делала все, как для Бога.
Она владела искусством гобеленов. Ткала вручную ковры-картины из цветных шелковых и шерстяных нитей; создавала их отдельными частями, а затем сшивала.
Но, скажите, где можно было в то время научиться такому искусству? Ответ прост: в Париже, где в 1662 году Людовик XIV основал гобеленовую мануфактуру, названную им по имени красильщиков Гобеленов.
Пейзажи Сибири, портреты людей.
По возвращении из ссылки ее работы украсили стены герцогского дворца в Митаве.
И целая книга духовных стихотворений. Беседы с Богом. Жизнь Духа…

Итак,  Бирон  все-таки  вернулся  из Кенигсберга живым,  а  спустя  пять  лет, когда  произошла  коронация Анны Иоанновны,  разжалась  пружина – и  на  десять лет был запущен механизм исполнения планов Петра I, его грандиозных   проектов.
Немало славного делалось в России при Анне Иоанновне, читай – делалось Бироном: будь то строительство городов (Оренбург), расцвет театра (по проекту Растрелли в Петербурге было построено здание оперного театра на 1000 мест, украшенное внутри прекрасной живописью и скульптурой), открытие балетной школы (она существует и поныне) и открытие школы японского языка при Академии наук; расширение границ империи и работа научных экспедиций по изучению ресурсов Сибири и Дальнего Востока… и многое, многое… – вот что стояло за словами Бирона: «Вся тяжесть дел падает на меня, Остерман в постели, а все должно идти своим чередом». В них слышится безмерная усталость часового, бессменно стоящего на своем посту; готового умереть, но не бросить этот пост.
Фраза  эта  прозвучала  где-то  в  переписке Бирона.  Но под  ней  мог  бы  подписаться и Людовик XIV, и русский царь-преобразователь  Петр I. 

Спустя 300 лет, с высоты времени, он открывается нам как  непревзойденный знаток людей и их места в сложнейшем механизме социума.
Вот, скажем, Миних – и его имя тесно связано с именем Петра.
Бурхард Кристоф фон Миних родился в Ольденбурге, «шестнадцати лет поступил в военные инженеры во Франции» (К. Валишевский. Царство женщин, с. 227).
Каким надо быть инженером, притом военным, чтобы – забегая на несколько десятилетий вперед – построить Ладожский канал (сложнейшая задача, с которой до Миниха никто не мог справиться), выстроить практически всю Петропавловскую крепость, весь Кронштадт, Выборг, Ингерманландию и чуть ли не пол-Петербурга – предварительно осушив болота… А ведь именно Миних подсказал Петру I место, где впоследствии было создано фонтанное великолепие: Петергоф, а не Стрельна. И все это – на века, на столетья, навсегда! 

Необходимо упомянуть еще одно величайшее достижение Миниха, которое, к несчастью, так и не было претворено в жизнь: его проект укреплений Петербурга, не допускавший чудовищных разливов Невы и наводнений.
Увы, наводнения в таком городе, как Петербург, становились едва ли не вселенской трагедией!
«В 1777 году наводнение, которое приняло размеры катастрофы, причинило Петербургу значительные повреждения. Не уцелели даже императорские дворцы. Ураган, сопровождавший напор воды, разбил все окна в Эрмитаже, любимом местопребывании Екатерины, который она создала и постоянно украшала. Сто сорок барок погибло на Неве перед ее глазами» (К. Валишевский. Роман одной императрицы. М., 1989, с.91).
Екатерина II рассказывала об этом наводнении в своем письме к Гримму. Человек редкого мужества, она старалась придать  всему  шутливый  тон,  писать  легко,  по-французски.
Письмо было адресовано французу и писалось на французском языке, но, говоря «по-французски», я имею в виду непередаваемое французское изящество и легкость стиля: «…Пошел дождь из всякого рода предметов: черепиц, железных листов, стекла, воды, града и снега. <…> Пришли доложить мне, что вода у моих дверей и просит позволения войти. Я сказала: «Коли так, то пошлите снять часовых у малых дворов, чтобы они не погибли, загораживая ей ко мне доступ». Я захотела посмотреть на все это поближе и отправилась в Эрмитаж; он и Нева представляли разрушение Иерусалима. Недостроенная набережная была покрыта трехмачтовыми судами…» (там же, с.91 – 92).
Ужасы петербургского наводнения 1824 года описывает А.С. Пушкин в поэме «Медный всадник». Герой поэмы винит во всем Петра I: не надо, мол, было строить город в таком месте. На это можно возразить: во-первых, место для постройки было выбрано не вдруг, а предварительно серьезнейшим образом обдумано Петром; а во-вторых, не послушали Миниха. Кажется, и вопрос такой никем ни разу не был поставлен: по какой причине и с какой целью гениальный проект гениального инженера был застопорен, отвергнут, положен под сукно, остался на бумаге – проект, столь необходимый человечеству? Будь он реализован, Пушкин, пожалуй, написал бы совсем другую поэму!
Но вернемся к разговору о самом Минихе. Как складывалась его жизнь до приезда в Россию?

Повторим слова биографа: «шестнадцати лет поступил в военные инженеры во Франции». Следовательно, к этому времени юноша Миних уже вполне овладел данной профессией. А значит, одаренный мальчик  был отдан в обучение к лучшему специалисту королевства.
Кто был этим лучшим специалистом во Франции Людовика XIV?
Без сомнения, Вобан (который, в свою очередь, учился у шевалье де Клервиля, интенданта фортификаций). Характеристику этого высочайшего профессионала в данной области мы находим в книге Эрика Дешодта «Людовик XIV», с.128: «Себастьен Ле Претр де Вобан (1633 – 1707) – французский военный инженер, один из основоположников минно-подрывного дела, автор сочинений по военной инженерии и экономике, маршал Франции (1703). Участвовал в 53 походах, 104 боях, руководил осадой 53 крепостей, постройкой 33 новых и перестройкой 300 старых крепостей, окружив Францию кольцом укреплений…». Факт сам по себе настолько грандиозный и впечатляющий, что здесь уместным будет яркое сравнение: Франция, огромная страна, самое большое государство в Европе, была заботливо обнесена оградой, подобно цветущему саду!
Вобан отдельно позаботился о столице Франции. Он выстроил вокруг нее «железный пояс» – кольцо укреплений, сделавшее Париж недосягаемым для врагов.

…Если суммировать все сделанное впоследствии Минихом в России, – это был второй Вобан.

Итак, талантливый юноша, приобретший неслыханную квалификацию, оказывается во французской армии в роли военного инженера. Но эти рамки явно тесны для его честолюбия: он всего лишь капитан. В Германии же, в гессенской армии, ему предложили чин майора. Миних сразу же принял выгодное предложение, гордо повернувшись спиной к высокомерной Франции.
Это юношеское пятилетие в жизни Миниха кажется суетливо-хаотичным. Он то берет крепость, то вдруг становится главным инженером в Ост-Фрисландском княжестве (в 19 лет!).
Главный инженер целого княжества! Он гордится этой должностью; находит себе невесту и женится, рассчитывая поселиться здесь навсегда.
И неожиданно получает от Евгения Савойского предложение: под его началом принять участие в войне за Испанское наследство.
Француз Евгений Савойский, став австрийским полководцем, вел войска Священной Римской империи прямо на Париж.
Семь лет войны… Тяжелое ранение и плен – французский плен. Оба: Евгений Савойский и Миних (к тому времени подполковник) – стали пленниками Людовика XIV.

В 1712 году – уже после разгрома при Денене и после освобождения из плена – их пути разошлись навсегда.
Евгений Савойский остался австрийским полководцем (как мягок и как великодушен был к нему Людовик!) и вернулся в Вену, в свой дворец, где так долго и так напрасно ожидали его интереса и внимания шестьдесят тысяч нечитаных книг – все они остались стоять неразрезанными на полках библиотеки. (Как уже упоминалось, точно такое же количество книг было и в библиотеке Людовика XIV!)
А что получил Миних, предатель Миних, целых семь лет сражавшийся в рядах врагов Людовика XIV, – и это после всего, что тот для него сделал?!
Его бы следовало судить и казнить, однако этого не произошло. По распоряжению Людовика XIV, его заботливо вылечили, а затем… отправили в Россию.

Так решил Людовик судьбу Миниха.

…И вот Миних в Петербурге. Но прежде чем лично явиться пред очи Петра Великого, прислал ему свой трактат о фортификации.
Петру, который, как это хорошо известно (но как при этом поразительно!), буквально все знал, буквально все умел и буквально во всем разбирался, нравилось всё, что и как делал гениальный Миних: его трактат о фортификации, план укрепления Кронштадта, инспекция укреплений Риги, тщательно проведенная Минихом, создание шлюзов на невских порогах, план гавани в Балтийском порте (все эти «планы» Миних затем воплотил в жизнь) и, наконец, с блеском выполненное строительство Ладожского канала – строительство, которое начинали и бросали, и без Миниха этот канал, скорее всего, никогда бы не был построен.
Став (уже после Петра) генерал-губернатором Петербурга, Миних столь энергично взялся за реализацию петровских градостроительных планов, что, казалось, самолично перепахал каждый сантиметр великого города.

Миних и Бирон… Оба в Петербурге, оба на службе у Анны Иоанновны.
Оба равно ярки. Равно деятельны. Так и напрашивается вновь это слово, которое, право, нечем заменить: равно гениальны. Словно оба сделаны из какого-то другого, чем все прочие люди, материала.
Хотя были между ними и различия.
Бирон, как ученик Фенелона и человек глубокой внутренней религиозности, в своем повседневном обиходе отличался строгостью, трезвостью и даже своего рода аскетизмом. Сама Анна Иоанновна (императрица!) была воплощением этих столь редких качеств: трезвости и моральной чистоты. Ее видели в обществе лишь одного мужчины – Бирона. А Бирона видели в обществе Анны Иоанновны, которую он всемерно поддерживал, и любимой супруги – Бенигны.
Миних же… Считаясь немцем, он вел себя, как француз, «подбитый ветерком». Вот слова из письма леди Рондо о 52-летнем Минихе: «…У него красивое лицо, очень белая кожа, он высок и строен, и все его движения мягки и изящны. Он хорошо танцует, от всех его поступков веет молодостью, с дамами он ведет себя как один из самых галантных кавалеров этого двора и, находясь среди представительниц нашего пола, излучает веселость и нежность» (Е.В. Анисимов. Анна Иоанновна. М., 2002, с.144).
Эту характеристику впору адресовать самому Людовику XIV!
Поведение Бирона и Миниха постоянно напоминает поведение братьев-близнецов, которые всегда конфликтуют друг с другом по мелочам, вечно находятся в состоянии борьбы, конкуренции, но при этом остаются братьями – и более того: самыми близкими людьми на всем свете.
Бирон и Миних… Бирон – обер-камергер, первое лицо в государстве; Миних – «Столп Российской империи», как он сам себя называл…
Оба они, будучи французами-аристократами, фигурировали в качестве немцев. Фон Миних был, как известно, из Ольденбурга; Бирон – из остзейских немцев. Трактаты и проекты русских ученых и государственных деятелей специально для него переводились на немецкий язык…

…И вот еще один «немец» из той же французской семьи – Кристоф Герман фон Манштейн.

Бросим проницательный взгляд на факты биографии Манштейна.
Родился в Петербурге. (Родился – или привезли из Франции в Петербург?)
А вот что пишет сам Манштейн; цитирую первую фразу из его огромных мемуаров, написанных по-французски, отредактированных Вольтером (сыном Людовика XIV) и переведенных на русский язык лишь в конце XIX века: «Пробыв большую часть моей жизни в России, я успел достаточно познакомиться с обычаями этой страны, выучиться русскому языку и быть свидетелем многих необыкновенных событий».
Он не написал: «Я родился в России»; нет и намека на то, что он считает ее своей родиной; но – «…я успел достаточно познакомиться с обычаями этой страны…». Так мог бы сказать турист, посетивший некую местность из любопытства. Или барон Мюнхгаузен, который тоже считал, что «Россия – очень интересная страна».
Для человека, создавшего столь объемную книгу на французском, этот язык является родным, а русскому он только «выучился» – вдобавок к родному, французскому. Дружба с Вольтером, совместная работа над редактированием книги…
Вся жизнь Манштейна в России прошла рядом с жизнью Миниха. В 25 лет он – капитан гренадеров элитного (Петербургского гренадерского) полка, а затем очень быстро (уже на войне) – подполковник и адъютант Миниха.

Манштейн пишет о Минихе много и подробно; подробнее, чем просто адъютант фельдмаршала – просто о фельдмаршале. Он признается, что Миниха «знал очень близко», – так могут знать друг друга только родственники.
И еще один – мелкий и незначительный – факт, как указующий перст, показывает в сторону Франции.
Во время русско-турецкой войны, рассказывает Манштейн в своих «Записках», русские войска захватили ханский дворец в Бахчисарае. Миних (главнокомандующий) попросил Манштейна подробно описать красоты этого дворца на французском языке. И Манштейн, конечно, не жалел красок, восхищенно рисуя переливающиеся разными цветами витражи окон, беломраморные палаты, бассейны, фонтаны… Затем эту французскую поэму в прозе отправили в Петербург.
Но кому?
Кто был адресатом, как думается, весьма необычного послания?
Официально – конечно, императрица.
Но Анна Иоанновна французского не знала.
Французский язык знали и любили Бирон и Анна Леопольдовна.
Видимо, для них (хотя для каждого – по своей, особой, причине) и писалось это письмо…

Заметим кстати, на каких языках писали наши герои.
Мемуары Миниха написаны на французском; Миних-младший писал по-немецки; Манштейн, как уже говорилось, – по-французски. На прекрасном французском языке написана и известная «Записка» Бирона к Елизавете Петровне. Это опровергает утверждение Миниха, что Бирон «не имел вовсе образования, говорил только по-немецки и на своем природном курляндском наречии; он даже довольно плохо читал по-немецки, в особенности же если при этом попадались латинские или французские слова». Это – Бирон?
Необъективен по отношению к Бирону в своих мемуарах и Манштейн. Они с Минихом словно сговорились (?!) представить Бирона потомкам в самом смешном и нелепом виде. И это при том, что во всей России только Миних и только Манштейн знали, кем в действительности являлся Бирон. Как – в свете этого знания – выглядят слова Манштейна о том, что Бирон учился в Кенигсберге, только не доучился: его выгнали за «некрасивые дела»? (Ах он двоечник!) Но, как мы знаем, отсутствие такого студенчества в биографии Бирона – факт, давно установленный историками. Знал это и Манштейн. Тогда – зачем?..
Увы, увы!
Установленным фактом является и то, что практически ни одна сколько-нибудь яркая фигура в истории, сколько-нибудь заметный, выдающийся государственный деятель не избежал черной легенды, созданной вокруг его имени, исказившей до уродства и опорочившей до крайней степени низости его личность, его биографию, его идеи, проекты, замыслы, деяния…
Но   какова   же   цель   создания   черных   легенд?
Она далеко не проста и требует отдельного, специального   исследования.

Петровская и послепетровская Россия – это «страна больших возможностей», где иностранец, поступивший на русскую службу, обретал такой уровень материальных благ, какого не мог достичь на родине.
Миних  считался  иностранцем  на  русской  службе;  он дослужился   до   фельдмаршала.
А   Манштейн   был   адъютантом   фельдмаршала.
Неплохо!
Но  именно  это  привело его туда, куда он не пришел бы   по   доброй   воле.
Миних   приказал   своему  адъютанту арестовать Бирона  –  и   он   сделал   это!
А затем, после исторического коллапса, навсегда покинул  Россию.  Не  сразу. Но  создается  впечатление,  что его   отъезд   (тайный!)   из   России   был   предрешен.
Из России уехал полковником; в Пруссии – уже генерал-майор.
Почему   в   Пруссии?
Пруссия не была чужой для Манштейна. Приемные родители,  фон  Манштейны,  были  пруссаками.  Он  учился  в   прусском  кадетском  корпусе  с  1726-го  по 1730-й  год, там же начинал военную службу, а уж затем по просьбе отца приехал в Россию.
Но кто объяснит, почему прусский король Фридрих II захотел иметь адъютантом именно Манштейна?..
Вообще о Манштейне известно так мало; многое в его жизни кажется непонятным и таинственным.
Но, что бы ни делал Манштейн – этот аристократ духа, романтик и рыцарь, – он навсегда был осужден судьбой «вздыхать о сумрачной России», как писал о себе Пушкин в первой главе «Онегина»:
                Где я страдал, где я любил,
                Где сердце я похоронил.

Ну, а теперь пришло время поговорить о вершине тетраэдра.
Тетраэдр? Но это же математика!
А почему бы и нет? Тетраэдр – это такая интересная пирамида, к вершине которой тянутся лучи трех влюбленных сердец…
Постойте,   какая   же   это   математика?   Это   жизнь!
А  разве  математика  не  связана  с  жизнью  или  жизнь с   математикой?..

Этой  вершиной тетраэдра была… Анна Леопольдовна.
Племянница Анны Иоанновны – юная,  немного печальная, с загадочным глубоким взглядом на портретах…
Портреты… Они могут сказать нам многое. Ее черты и черты Людовика XIV – так схожи!
Дочь?..
Но дата рождения…
Она могла быть изменена…
Вот что говорит в пользу этой версии (снова поблагодарим И.В. Курукина – на сей раз за его книгу об Анне Леопольдовне).
«Седьмого декабря 1732 года императрица дала торжественный обед с участием дипломатического корпуса в честь пятнадцатилетия племянницы. Посланники с интересом рассматривали потенциальную наследницу и дружно нашли, что барышня выглядит старше своих лет» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна. М., 2012, с.38).
В устах посланников подобная характеристика звучит очень серьезно. Дипломаты вообще народ весьма и весьма информированный. Они точно знали, кто она. Но дипломаты на то и дипломаты, чтобы высказываться дипломатично. Им вовсе не свойственны прямые, «лобовые» формы выражения мыслей. Их слова – не только о дате рождения. Их мысль звучала бы так: «Нам говорили, что она – дочь Л., и сегодня мы в этом убедились. Нет сомнений, она действительно дочь Л.».
Допустим, мы подслушали мысли посланников.
Но, в таком случае… Каким образом?..

Петр I, с помощью «стратегии непрямых действий», неуклонно проводил линию сближения Российской империи с королевской Францией (как, разумеется, и с другими странами Европы). И укреплял даже не столько политические связи, сколько родственные, кровные узы.
Екатерина, старшая дочь Ивана V, красавица и умница, как нельзя лучше подходила для этих целей. Вот как характеризует ее И.В. Курукин в своей книге «Анна Леопольдовна» (с.13): «Старшая царевна быстро освоила новые моды и непринужденные манеры петровского окружения и вовсю развлекалась на ассамблеях и маскарадах». Ну, почему было не отправить ее ненадолго в Версаль, на тамошние маскарады, и заодно не попросить в письме Людовика XIV об аудиенции для русской красавицы-царевны? А затем подобающим образом устроить ее судьбу, прилично выдать замуж.
Вероятно, этот «версальский проект» успешно осуществился, о чем косвенно свидетельствуют последовавшие затем события.
Петр нашел Екатерине интересного жениха – герцога Мекленбургского. Политический интерес Петра состоял в усилении позиций в Европе, при этом жених-немец оказался со славянскими корнями: крепость Мекленбург прежде называлась Велиград и была построена полабскими славянами-бодричами (там же). Правда, этот герцог, по имени Карл Леопольд, был женат. Но собирался развестись.
Петр спешил. Уже шел 1716 год. Брак нужно было успеть заключить до рождения ребенка (Анны Леопольдовны).
Он не стал ждать, пока герцог официально разведется, и пообещал Карлу Леопольду исполнить его скромные желания: отобрать у шведов порт Висмар и раздавить мекленбургское дворянство, осмелившееся не подчиняться своему властителю…
Петр был на все согласен и, слава Богу, успел: «дело было решено весной 1716 года в Данциге…» (там же).
«Картинка складывается». Наша версия объясняет многое, хотя бы и то, что «с невестой… Карл Леопольд «был хотя вежлив, но холоден»» (там же).

           Вот какую характеристику дал Анне Леопольдовне Манштейн: «Она была очень хороша собою, прекрасно сложена и стройна; она свободно говорила на нескольких языках» (там же, с.6). Добавим: много читала – брала книги в библиотеке Академии наук (сохранился ее библиотечный формуляр с названиями французских книг).
Кроме любви к чтению (редкого качества!), у Анны Леопольдовны был совсем уж редкий, необыкновенный талант, о котором, судя по всему, никто не знал, кроме самых близких, самых доверенных лиц в ее окружении. Знал любимый муж, Антон Ульрих, и знал добрый друг, обер-гофмейстер Анны Леопольдовны, Иоганн Эрнст Миних (Миних-младший). Он пишет в своих мемуарах, что она имела вкус «к драматическому стихотворству» (там же, с.43). Принцесса Анна писала пьесы в стихах!

Во время недолгого правления Анны Леопольдовны проявились главные черты ее личности: благородство и великая доброта к людям. «Она правила с большою кротостью», – отмечает Манштейн (там же, с.6).

Так вот кто была та героиня романтической истории, вершина тетраэдра, к которой были устремлены сердца трех.
Но едва ли события, происшедшие осенью 1740 года, могут быть названы «романтическими». Сила неутоленной страсти – это всепожирающий пламень, это пожар, сеющий разрушения.
Императрица Анна Иоанновна своим присутствием целое десятилетие удерживала ситуацию в равновесии. Красоту принцессы Анны, конечно, заметили, но чувства, зародившиеся в душах, быть может, уже давно, долгое время не давали о себе знать.
И вот Анны Иоанновны не стало.
Бирон был искренен в своем безутешном горе. Теряя ее, он терял друга, близкого и верного;  вместе с ней он навсегда терял свой душевный покой.
Энергичный и грозный Миних, «Столп империи», во всем равный Бирону, – Миних, которого так нежелательно было  иметь  противником,  соперником,   врагом,  –  им,   к   сожалению,   становился.
А Манштейн, столь  искушенный  в  ратных  делах,  в  роли «правой руки» Миниха стократно усиливал его позиции.
Это было похоже на безумие, временное умопомешательство; безумны были их мысли, слова, поступки. Увы, не напрасно говорится, что от любви можно сойти с ума.
Первым взорвался Бирон.
Он вовсе не желал быть причиной разрушения той гармонии, в которой жила Анна Леопольдовна, ее счастливого брака с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским. Он глубоко уважал принца и симпатизировал ему, насколько позволяла клокочущая ревность.
Ни лучшее воспитание, ни религиозные убеждения уже не могли сдержать страстно и, увы, безответно влюбленного.
Он утратил способность говорить, это был крик раненого зверя. Бирон кричал супругам, чтобы они уезжали, – в Европу, куда угодно! (Сам он был регентом при их сыне, младенце-императоре Иване VI Антоновиче; он должен был оставаться на своем посту и править страной.)
Не возымело действия.
Ревность к ее счастливому мужу, которую Бирон так долго гнал из сердца и всеми силами пытался подавить, – рвалась наружу.

Антон Ульрих был лишен всех должностей и практически оказался под домашним арестом. Придворные тревожно переглядывались и перешептывались…
Бирон должен был убрать соперника – мужа – и добиться ее любви.
Антон Ульрих должен был выжить, защитить свою жену, любовь, семейный очаг и, наконец, их с Анной счастье!
Так или иначе, становилось очевидно: ситуация дошла до критической точки.
Анна Леопольдовна решила ее чисто по-женски: с помощью слез.
Думала, что решила.
…Решила ли?..
К чему привели эти слезы, узнаем из дальнейшего…

Ревность Бирона заставила Анну, страдающую и плачущую, собраться, сосредоточиться и окинуть вопрошающим взором пространство.
Кто поможет?
Кто может справиться с этим безумцем и надеть на него смирительные оковы?
Ее выбор пал на… Миниха.
Он!
Только ему под силу совладать с Бироном.
(И она оказалась права!)
А Миних? Да он только ждал, чтобы его позвали, чтобы его попросили.
Чтобы она попросила.
Вот уж поистине безграничные возможности, неисчерпаемый потенциал!

Вот мы и подошли к кульминационному  моменту  в этой   античной  трагедии,  где   все   правы  и  никто  не  прав!

 Правление огромной империей Петр I доверил Бирону. Это мог делать лишь Бирон – наследный принц и монах в одном лице, суровый, твердый как скала в неукоснительном исполнении долга, мудрый, дальновидный, до самых глубин постигший науку управления государством.
Но и Миних, как  будет  видно из дальнейшего, тяготел к  трону.
И при всем при том Бирон и Миних обладали полным взаимопониманием, постоянно виделись, вместе обедали, ужинали, проводили время в приятных беседах. В общем, выглядели, как люди, которые очень нуждаются друг в друге.

Так было и в тот день, когда…
Известна точная дата этого дня – 8 ноября (по старому стилю) 1740 года.
В тот вечер они, как это часто случалось, вместе обедали, а затем и ужинали вместе. Бирон (об этом говорят все мемуаристы; процитируем хотя бы Манштейна) «был весь вечер озабочен и задумчив».
О чем же думал он? Быть может, вспоминал ужасный 1712 год, когда он потерял свою родину – Францию – и едва не потерял жизнь?
Считалось, что герцог Бургундский умер, и Бургундия давно принадлежала кому-то другому. Теперь он снова герцог (Курляндский) и регент… Но что можно прибавить к словам Карла Великого: «Как трудна жизнь!»?
«Фельдмаршал продолжал усердно угождать регенту…» – пишет Манштейн.
Ведь Миниху нужно было отвести от себя подозрения, особенно в этот день.
А ночью…
И Миних, с видом старого вояки, увлеченного рассказами о былых походах, внутренне был весь напряжен, как тигр перед прыжком.
Он в красках рисовал подробности все новых военных эпизодов, а сам в мыслях достраивал свой роковой план.
Внезапно Бирон очнулся от задумчивости и «ни с того ни с сего спросил фельдмаршала, не предпринимал ли он во время походов каких-нибудь важных дел ночью».
Миних был поражен, едва ли не опрокинут этим вопросом, но овладел собой и ответил, что «не помнит, чтобы ему случалось предпринимать что-нибудь необыкновенное ночью, но что его правилом было пользоваться всеми обстоятельствами, когда они кажутся благоприятными».

Дальнейшие события известны. Ночью с 8-го на 9-е ноября Бирон был арестован.

Манштейн пишет, что Миних мог легко арестовать Бирона днем в апартаментах Анны Леопольдовны, куда тот приходил «в сопровождении одного только лица. <…> Стоило только дождаться его в прихожей и объявить его арестованным при выходе от принцессы».
Но легкий, на сто процентов выполнимый план не устроил Миниха.

Для достижения своих целей – даже самых личных и самых интимных – Миних, как человек военный, провел блестящую военную кампанию.
Когда возникли трения в отношениях Бирона с Анной Леопольдовной и ее мужем, Миних повел себя как опытный дворцовый интриган, постоянно подливающий масло в огонь конфликта. Не столь уж большого труда ему стоило убедить наивную молодую женщину, что в Бироне сосредоточилось все зло мира, – и сразу же предложить свои услуги по искоренению этого зла.
А дальше все следовало обставить как величайший подвиг, который сразу вошел бы в историю и начал обрастать легендами.
Миних (он поручил это Манштейну) сумел захватить злодея Бирона в его «логове» (в Летнем дворце), где его охраняла целая армия…

Чем грандиознее подвиг, тем слаще награда.
Но что получил за свой подвиг Миних?
«Граф Миних получил пост первого министра», – отвечает нам Манштейн.
Ах, разве этой награды желал он от Анны Леопольдовны?
Миниху просто не верилось, что все его жертвы оказались напрасными и все мечты и надежды обратились в прах. Он «не только беспрерывно являлся к правительнице и ни на минуту не оставлял ее одну, но даже статс-дамам не позволялся вход в покой, где находилась правительница» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.112).
Но вершина тетраэдра была неумолима. Вскоре вышел ее указ, где говорилось, что граф фон Миних «сам Нас просит за старостью и что в болезнях находится… его от воинских и статских дел уволить…» (там же, с.115).
Так Миних оказался в отставке.
А когда принялся писать мемуары, тут уж воздал ей за все! Уж написал так написал, ославил на все века, и эту военную кампанию провел с высоким профессионализмом.

Ну, а что, интересно, (кроме звания полковника), получил Кристоф Герман Манштейн, 29-летний адъютант 57-летнего фельдмаршала?
Он сделал больше всех.
Когда Анна Леопольдовна в порыве отчаяния пожаловалась Миниху, он стоял тут же, рядом, и его безмолвная фигура выражала немедленную готовность к рыцарскому подвигу. Мольбы принцессы были обращены к Миниху, а взгляды – к Манштейну.
Миних был коварен, наблюдателен и, безусловно, ревнив. А так как он был еще и гениален, то невольно приходит на мысль, что, задумав свое головоломное и крайне рискованное предприятие (арестовать Бирона в хорошо охраняемом Летнем дворце), он решил сыграть в игру под названием «Пан или пропал», где слово «пан» будет всегда относиться только к нему, а «пропал» – к Манштейну. Это еще одна попытка объяснить, почему Миних «доверил» все Манштейну, а лучше сказать – «свалил» все это тяжелое, рискованное и в высшей степени отвратительное дело на Манштейна (ему было приказано убить Бирона, если тот будет сопротивляться, чего Манштейн не сделал). За его молодость, красоту, силу, ловкость, удачливость, разумеется, ум – и за ее взгляд, устремленный на Кристофа Германа, а не на Бурхарда Кристофа!
Так получил ли что-нибудь, кроме взгляда, этот беззаветный рыцарь? История молчит об этом. Молчат и мемуары Манштейна. И только его слова: «…Она была очень хороша собою, прекрасно сложена и стройна…» – кажутся отзвуком шумевшей когда-то в сердце бури чувств.

Анна Леопольдовна вступила в права регентства и начала править.
Это правление длилось всего лишь год, но его фактография столь велика, богата и разнообразна, что осмыслить ее вовсе не так просто и не так легко. В книге И.В. Курукина «Анна Леопольдовна» она представлена весьма полно и объективно.
Каким было ее правление? – Деятельным, умным, культурным, гуманным, справедливым, человеколюбивым, душевно щедрым… – вот какие слова просятся на бумагу после изучения фактов.

…Мастера черных легенд тоже весьма энергичны и деятельны, хотя отнюдь не справедливы и уж, конечно, не человеколюбивы. А как они порой оригинальны!
Один великий государственный деятель, сподвижник Петра I (хорошо еще, что не сам император), как известно, «торговал пирожками». И ничего, все поверили!
А вот об одной императрице: «Престрашного была взору. Отвратное лицо имела. Так была велика, когда между кавалеров идет, всех головой выше, и чрезвычайно толста» (из «Записок» Н.Б. Долгорукой).
«Или вон тот еще…», как писал Грибоедов в «Горе от ума», – который «не имел вовсе образования» (эти слова Миниха уже приводились нами выше) и зачем-то «в Петербурге… обладал прекрасной библиотекой, где проводил много времени» (К. Валишевский. Царство женщин, с.218).
И, наконец, та, что правила всего лишь год, но правление ее было, увы, «убогое». «…Она была от природы неряшлива…», «…совершенно неспособна не только к правлению, но и к деятельности вообще», – цитирует некоторых   авторов  И. В.  Курукин   (Анна  Леопольдовна,   с. 6 – 7).
И как же трудно из этого хаоса, из невежества, злобы, лжи и цинизма извлечь зерно истины!..

…Разговор о Минихе как о мастере черных легенд здесь кстати и уместен.
Мемуары – что может быть невиннее? Почтенный седовласый старец просто вспоминает прожитые годы. Тут много занимательного…
Автор – известен, лицо авторитетное.
Правдивость повествования проверить невозможно или почти невозможно.
И проверять-то никто не будет! Разве существуют бескорыстные поборники истины?
И, усмехнувшись в седые усы, Миних взялся за перо…

Историк И.В. Курукин – автор двух блестящих исследований: о Бироне и об Анне Леопольдовне. Обе эти книги имеют целью развенчание черных легенд и восстановление исторической правды.

…Миних чудовищно оболгал Анну Леопольдовну. Почему? За что? – Банальная мужская месть!
Оболгал он и Бирона. Из зависти, из ревности.
Миних, разумеется, знал правду о Бироне. Но сам Бирон вынужден был скрывать как свое настоящее имя и происхождение, так и подлинный источник своего богатства (наследство от Людовика XIV). Миних воспользовался этим и в глазах Анны Леопольдовны выставил Бирона вором и казнокрадом: при Анне Иоанновне он «стоил империи многих миллионов», а став правителем, «вытянет из России… еще шестнадцать миллионов, если не более» (Со шпагой и факелом. М., 1991, с.146).
Анна Леопольдовна, молодая красавица, имея молодого, любящего мужа и сына-младенца и будучи погружена – столь рано и несвоевременно – в глубины управленческих проблем, находилась в том возрасте, когда люди еще не знакомы с клеветой и верят многому, в чем разуверяются впоследствии – после стократных предательств и обманов… Она всему поверила – ведь это сказал сам фельдмаршал, граф Бурхард Кристоф фон Миних!
Он нанес Бирону страшный удар, но не успокоился на этом и сказал еще кое-что. А это кое-что была стрела, пущенная в самое сердце Анны Леопольдовны, в ее любящее материнское сердце.
Миних сказал, что, когда придет время проверить способности Ивана VI Антоновича – в состоянии ли он управлять государством, Бирон найдет способ признать его слабоумным и возведет на престол своего сына Петра (там же)…
Все эти извивы колец Библейского Змея отражены трудолюбивым Минихом в его мемуарах – он сам изобличил себя!
К сожалению, у нашего профессионального военного не хватило мужества написать для потомков, из-за какой ошибки рухнул его план.
Анна Леопольдовна оказалась честным человеком, любящей женой – личностью высокоморальной!
Лукавые призывы Библейского Змея остались без ответа.

… А если бы не остались – что тогда?
Что бы предпринял Миних?
О, немало! Уж он бы развернулся!

Для начала стал бы фаворитом и вдовцом (он был женат). Нашел бы способ и ее (Анну Леопольдовну) сделать вдовой. Ну, а затем богатая, безумная по пышности свадьба и – наконец-то – ТРОН! Простая, понятная цель.
Объявить себя императором, ее – императрицей, прежнее завещание признать недействительным, Ивана VI Антоновича записать в слабоумные – или… или…
Но не полистать ли нам Шекспира, трагедию «Макбет»? Да и в «Отелло» есть яркий, очень жизненный и чем-то напоминающий Миниха персонаж – Яго…
Как театрально, как трагично, как низко, чудовищно, ужасно!..
Из страха за мужа (ах, Бирон убьет его на дуэли!) и сына (ах, Бирон признает его слабоумным!) 22-летняя молодая особа (и она же – первое лицо в государстве) дала добро на растерзание  Бирона  –  второго  Людовика  XIV,  второго  Петра I.   
Тем, что он остался жив, Бирон был обязан исключительно Манштейну. Последний, хоть и подчинялся Миниху, – но не лишился разума и благородства.
А Бирон… Став заключенным Шлиссельбурга, он писал оттуда милой, любимой Анне Леопольдовне, тревожась за нее. Он умолял ее не доверять фельдмаршалу…

Что было результатом всего?
Взрыв страсти разнес наш тетраэдр.
Бирон оказался в Сибири. К месту ссылки добирался пять месяцев, а пробыл там всего лишь два месяца: от новой императрицы Елизаветы Петровны пришел указ возвращаться обратно. Но до столицы не допустила; велела остановиться в Ярославле, где и прожил Бирон целых двадцать лет.
Но на закате жизни судьба смягчилась к Людовику  герцогу Бургундскому (вспомним его прежнее имя).
Петр III вернул его из ссылки; Екатерина II сделала его вновь герцогом Курляндским и возвратила ему все, что смогла, из конфискованного имущества.
Наконец-то Бирон смог вернуться в эту страну, чем-то напоминавшую Францию и давно уже ставшую ему второй родиной, – прекрасную цветущую Курляндию, – и довести до завершения постройку восхитительной игрушки, своего маленького Версаля – Руэнтальского дворца. 
Миних… Сбылось Библейское: как поступаете вы, так и с вами поступлено будет. Не за Бирона ли он получил то, что получил?
Елизавета Петровна отправила Миниха в ссылку в Пелым – точно туда, куда он сам перед тем отправил Бирона. Но пробыл он в Пелыме не два месяца, а двадцать лет.
Миниха тоже возвратил из ссылки Петр III. А затем Екатерина II вернула несостоявшегося императора (не сбылась мечта Миниха!) на его первоначальную стезю – и Миних строил, достраивал, перестраивал…

Здесь можно было бы поставить точку в нашем повествовании о Бироне и Минихе, но недостает одного штриха: рассказа об их двух  странных встречах друг с другом – совсем недолгих, но весьма примечательных.
Одна встреча отмечена датой 27 февраля 1742 года в Казани.
В то время как Елизавета Петровна милостиво повелела Бирону возвращаться из Пелыма, – Миниха, по ее же указу, препровождали в Пелым. «Вельможи узнали друг друга, молча раскланялись и разъехались – им было суждено вновь увидеться  через  двадцать  лет  в  Петербурге  при  дворе  Петра III» (И.В. Курукин. Бирон, с. 364).
Какие чувства выразились на лице Бирона?
Вероятно, глубокая печаль и горькое сожаление. В ночь своего ареста он навсегда потерял близкого человека. А теперь предатель должен был сокрыться в ту же бездну ледяного тумана…

Другая встреча – вероятнее всего, последняя – произошла, как сказано выше, через двадцать лет, в Петербурге, при дворе Петра III.
Дело в том, что Петр III, вернув Бирона и Миниха из ссылки, решил их помирить. Этот мелкий и незначительный факт, в числе прочих мелких и незначительных фактов, может свидетельствовать о том, что речь идет о братьях-близнецах. Кому бы пришло в голову мирить каких-то случайных опальных придворных, вернувшихся из ссылки? Притом Петр III был, конечно,  посвящен  в  тайну  их  происхождения  от  Людовика XIV и считал такое примирение делом важным, государственным. «Он приказал принести три стакана… выпил и тотчас побежал куда следовало. Долговременные враги остались один против другого со стаканами в руках, не говоря ни слова… и, отдав обратно полные стаканы, обратились друг к другу спиною» (там же, с.386).
Они расстались, не выпив ни глотка из чаши ностальгического прошлого; ненависть, должно быть, уже не бурлила в сердцах, но и братская любовь была похоронена под спудом долгих лет, холодных, как воды Леты. Жизнь этих близнецов догорала теперь в разных созвездиях, отдаленных друг от друга целой Вселенной…

…Взрыв унес и Манштейна, только на Запад, в Пруссию, к Фридриху II.
Двор Фридриха в начальные годы его правления, до Семилетней войны, являл собой собрание самых ярких представителей творческой интеллигенции Европы. Философы, ученые, поэты, музыканты подолгу жили здесь, рассыпая жемчужины своих дарований.
Другом Фридриха был Вольтер; стал им и Манштейн. Они были ровесниками; Фридрих на год моложе Манштейна.
Здесь, при дворе Фридриха II, и были написаны уникальные «Записки о России», на которые историки ссылаются как на самое авторитетное свидетельство послепетровской эпохи.
И в самом деле, это какая-то энциклопедия русской жизни. Как ярки и объемны портреты первых лиц и высших сановников государства; как точно, прозрачно и логично обрисованы их быт и нравы!.. Но только ли это? А где можно было бы прочесть, например, об украинских казаках и Запорожской Сечи? До «Записок» Манштейна – нигде. Сама Запорожская Сечь, ее установления, весь строй ее жизни описаны Манштейном столь подробно и досконально, что Н.В. Гоголь не удержался и перенес это описание в повесть «Тарас Бульба» почти слово в слово!

Характеристика Анны Леопольдовны, которую дает Манштейн, сложна и противоречива, как только сложен и противоречив бывает человек в реальной жизни, – от «чрезвычайно капризна, вспыльчива» до «она любила делать добро, не умея делать его кстати» (Со шпагой и факелом, с.248).
Пожалуй, наш мемуарист слишком требователен. Кто знает, как именно следует делать добро «кстати»? Право же, это сложный вопрос. Кто и когда умел это делать «кстати»?..
Но главное, что подметил Манштейн (и о чем уже говорилось выше), – у Анны Леопольдовны было доброе сердце. Какая редкая черта! И супруг (тогда еще жених), Антон Ульрих, называл ее «совершенной и добродетельной» И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.51). Подтверждает это и Эрнст Миних (Миних-младший): «…Ее душа была нежной и сострадательной, великодушной и незлобивой…» (Е.В. Анисимов. Елизавета Петровна. М., 1999, с.66).

Доброта, нежность, способность к состраданию… И все же именно она главное лицо в деле переворота. И Миних, и Манштейн – лица подчиненные; запущенный механизм слома государственной машины еще можно было остановить. Но Анна Леопольдовна не сделала этого. Государственный переворот был осуществлен – в ее пользу. Анна Леопольдовна была провозглашена великой княгиней и Правительницей России.
Причина всего? Она как будто проста и понятна: нападки Бирона, страх за мужа и сына…

А между тем существовала возможность мирного разрешения конфликта.

Антон Ульрих Брауншвейгский, принц из древнего рода Вельфов, в дворцовой жизни был молчалив, осторожен в своих шагах, мудр и дипломатичен; в военной – заслужил необыкновенное уважение и высшие оценки таких героев и знатоков военного искусства, как Миних и Манштейн.
Совершенно удивителен тот факт, что до ночной трагедии 8 ноября он уже успел вполне и абсолютно помириться с Бироном!
Его происхождение было не ниже, чем у Бирона; монархической гордости и высокомерия было тоже, надо полагать, не меньше. После оскорблений Бирона поединок между ними был абсолютно уместен и, казалось, попросту неминуем.
Но мог ли он, имея престарелых родителей, жену и маленького сына, позволить себе так рисковать? И зачем пытаться убить Бирона, если он мог бы поступить умнее: захватить власть с помощью военной силы? Что из того, что принц лишился должностей; его военный авторитет был огромен. Обладай он характером и амбициями Евгения Савойского – Бирону бы несдобровать!

За время недельного сидения под домашним арестом принц великолепно обдумал сложившиеся обстоятельства.  Антон Ульрих не мог не уважать, не ценить Бирона как государственного деятеля; не мог не видеть, как «с его стороны необходимо много трудолюбия и заботы о государственных делах, чтобы заведовать разом столькими отраслями управления и не упускать их из виду» (Со шпагой и факелом, с.158).
Результатом этого размышления и осознания явился вдохновенный порыв: Антон Ульрих нанес Бирону дружественный визит. (Никто не понял и не оценил поступка принца; между тем поступок этот кажется уникальным во всей многовековой человеческой истории…)
А Бирон был от души рад! Он тут же пригласил Антона Ульриха в свой великолепно отстроенный манеж, которым, кстати говоря, справедливо гордился, и показал принцу своих лучших лошадей (не исключено, что это были лучшие лошади во всей Европе). Любую лошадь, по желанию гостя, он приказывал оседлывать красивым, богато убранным седлом, чтобы принц мог в свое удовольствие погарцевать по манежу.
Антон Ульрих тоже был знатоком и любителем лошадей и великолепным мастером верховой езды – он совершенствовался в ней много лет.
Во время русско-турецкой войны принц сумел поразить всех, даже Миниха, – своей храбростью и военным профессионализмом. Вот что писал о нем Миних: «Невзирая ни на какие стужи и великие жары, пыли, пепел и дальние марши, всегда будучи верхом, как старому солдату надлежит, а в коляске никогда не был. А храбрость его свидетельствует бывший при Очакове штурм, причем он так поступал, как старому и заслуженному генералу надлежит» (В. Веденеев, Н. Николаев. 100 великих курьезов истории. М., 2011, с.259).
Этот эпизод русско-турецкой войны (штурм Очакова) произошел в 1737 году, за три года до тех событий, о которых мы ведем разговор. За проявленный героизм принц Антон Ульрих Брауншвейгский в свои двадцать три года получил чин генерал-майора и был награжден орденами Святого Андрея Первозванного и Святого Александра Невского.

Антон Ульрих уважал Бирона не только как государственного деятеля. Принц из дома Вельфов принадлежал к узкому кругу немногих лиц, посвященных в тайну: он знал, кто такой Бирон. И он – герой,  к тому времени уже генералиссимус, кавалер высших орденов России, – пришел выразить свое уважение внуку Людовика XIV!
Бирон понял и оценил его жест. Он встретил и принял Антона Ульриха как своего лучшего друга, оказав ему все возможное уважение и всю возможную приязнь.
Бирон даже уплатил долги принца в размере 39218 рублей (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.85).
А ведь оба эти мужчины страстно и самозабвенно любили одну женщину.
Но оба они повели себя мудро и прекратили ненужный конфликт.
Как вовремя и кстати возникло это содружество двух гениев, какие прекрасные последствия оно могло бы иметь для России!
Но, к несчастью, так они встретились в первый и последний раз, 8 ноября 1740 года.
Это была встреча на краю пропасти…

Антон Ульрих вернулся в Зимний дворец в приподнятом настроении, уверенный в том, что с сегодняшнего дня для него и Анны Леопольдовны должна начаться совершенно новая, счастливая жизнь!
Но в тот вечер он не посвятил жену в свои мысли об этой новой, счастливой жизни. А она его – в свои, о свержении Бирона. Ей помешал Миних; он убедил Анну ничего не говорить мужу (об этом пишет Миних-младший). А мужу помешала… точнее – им обоим помешала любовь! Ну, сколько можно, все политика да политика, а любить когда? «Я поговорю с ней утром», – решил Антон Ульрих и блаженно заснул возле своей прекрасной жены. Заснула и она, предварительно договорившись с Юлианой Менгден, что та разбудит ее, когда придет фельдмаршал.

…Это произошло в три часа ночи.
Анна Леопольдовна быстро поднялась с постели.
Но проснулся и Антон Ульрих. Он встревожился (и неспроста!), спросил, что случилось. По свидетельству Миниха-младшего, «в ответ сказала она, что ей занемоглось и чтоб он оставался в постели, а она тотчас назад будет» (Со шпагой и факелом, с.159).
Дорого же стоил Анне Леопольдовне этот обман!..

…Дальнейшее нам известно…
(А ведь Бирон и долги Миниха собирался уплатить, но не успел…)

…Чего хотелось Анне Леопольдовне больше всего?
Мы легко ответим на этот вопрос, если вспомним, кто она.
Внучка русского царя Ивана V и дочь французского короля Людовика XIV. (Неспроста человек, считавшийся ее отцом, герцог Мекленбургский, мечтал выдать Анну за французского принца.) В ней текла кровь Романовых и Бурбонов. Тетка-императрица, Анна Иоанновна, растила ее как родную дочь. Можно сказать, она выросла «в коридорах власти».
Условие задачи подсказывает нам решение: она хотела править.
А когда Анны Иоанновны не стало, этот Бирон… этот Бирон… отобрал у нее власть!

Но, справедливости ради, следовало бы заметить, что власть у Анны Леопольдовны Бирон не отбирал. Он был негласно поставлен на власть сподвижниками Петра I по указаниям, полученным ими от самого царя-преобразователя, – и находился у кормила власти уже десять лет, продолжая линию Петра, проводя в жизнь его планы и проекты.
Младенец-император, Иван VI Антонович, был и задуман с тем, чтобы продлить правление Бирона еще как минимум лет на семнадцать.
Сам же Бирон стоически нес тяжелейшее бремя правления. К долгу правителя он относился свято. Но – усталый и разочарованный, давно уже немолодой и нездоровый человек – править не хотел и был бы рад, если бы заботы по управлению огромной страной взял на себя кто-то другой.
Не бросать правление, принять на себя регентство – Бирона упрашивали и умоляли; ведь править-то было реально некому, не было другого такого человека.
Никто не был так талантлив в деле правления, как Бирон; никто не вошел так глубоко во все аспекты управления огромной Российской империей. И никто, наконец, не был так честен!
Ситуацию обсуждения и решения вопроса о регентстве высшими сановниками империи Бирон излагает в своей «Записке», написанной им для Елизаветы Петровны; но и содержание других источников в целом не противоречит этому – см.: Со шпагой и факелом, с.194 – 196, а также другие материалы, помещенные там же, в Части третьей книги.
Бирон в конце концов согласился стать регентом (и тащить на себе воз правления еще Бог знает сколько лет!), но с условием: «сложить с себя достоинство регента», если по каким-либо причинам он не сможет править (там же, с.96).

Итак, сложный вопрос был решен, все успокоилось, государственная машина, казалось бы, работала как часы. Но…никто не принял в расчет, никто не посчитался с тем фактом… – о нем мы говорили выше…

…Бирон давно уже был влюблен… чудовищно, безумно… И он не выдержал. Стал постоянно раздражаться, взрываться, говорить невесть что…
Мудрость Антона Ульриха  воззвала к мудрости Бирона, и соперники сумели помириться.
Но Анна… Ее жалобы Миниху («Ах, что он говорил!») были не просто жалобами, а призывами к действию.
Какому?
Забрать власть у Бирона и отдать эту власть ей.
А что будет с Бироном?
Он государственный преступник.
Ему место там… там…
В Шлиссельбургской крепости или в Сибири.
Где-то там…
Какая разница?..
Она будет править.
Она!
Будет!
Править!

Примерно так звучали ее мысли. А источником этих мыслей был соблазн.
Мощный соблазн.
Соблазн власти.

                --------------------

В своем письме к Людовику XV маркиз де ла Шетарди, рисуя картину отправки Бирона в Шлиссельбургскую крепость «в дормезе, запряженном, впрочем, придворными лошадьми», обращает внимание на одну деталь: «На герцога Курляндского кроме его халата была накинута мантия, подбитая горностаем, которую он обыкновенно носил» (Со шпагой и факелом, с.164).
В такой мантии можно было увидеть любого короля начиная с Людовика XIV. На своих парадных портретах монархи нередко красуются именно в горностаевых мантиях. А иллюстрации к сказкам Андерсена или Шарля Перро? Сказочный король на картинке – всегда в горностаевой мантии.

…Итак, обиходной одеждой Бирона была королевская мантия…
И теперь первый и последний сказочный король становился заключенным, обвиненным в не совершенных им преступлениях.
«Уезжая, он бросил взгляд на окно, где находились принцесса Анна и принц Брауншвейгский» (там же).

…Деталь, разрывающая сердце…

Анна видела Бирона и этот взгляд, но в тот момент не придала ему особого значения: ярких жизненных впечатлений у нее хватало; хватало и важных государственных дел – уж поважнее какого-то Бирона!
Холодное, доходящее до жестокости отношение к нему Анны Леопольдовны, по натуре очень доброй и мягкой, можно объяснить лишь обидой, спровоцированной Минихом, его клеветой на Бирона – по поводу признания Ивана VI Антоновича слабоумным.
Но есть и другое объяснение, не менее правдоподобное.
Она добилась того, о чем мечтала; теперь же, оставшись лицом к лицу с гигантским объемом государственных дел, растерялась и испытала страх, который подавил в ней все человеческие чувства.
До Бирона ли ей было?
До его страданий?
До его взглядов?..
Государственные дела – вот что не терпело отлагательства; надо было срочно приступать к правлению.

Попробуем лучше представить себе личность, захватившую бразды правления Российской империей в ноябре 1740 года.
В 1735 году леди Рондо писала о ней: «Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.42).
…Она и теперь еще очень молода: ей всего лишь двадцать с небольшим. И, должно быть, еще более серьезна – жена, мать…
Полистаем Пушкина, «Евгений Онегин»: нет ли здесь сходства?
                Задумчивость, ее подруга
                От самых колыбельных дней…

Уникальная героиня, непохожая ни на какую другую, единственная во всей мировой литературе.
«Серьезность» и «задумчивость» – практически синонимы. Леди Рондо могла бы написать: за ее задумчивостью кроется глупость… Вот такой – скоропалительный, нелогичный, ни на чем не основанный вывод, и только потому, что она нигде и никогда не видела подобных девушек.
В.Г. Белинский объяснил нам, кто такая Татьяна Пушкина: «гениальная натура».
А Анна Леопольдовна? Задумчивая, серьезная, много читающая, пишущая пьесы в стихах?..
Невольно напрашивается еще одна параллель – с Екатериной II.
Всем известно, что она общалась на равных (и лично, и в письмах) с великими умами Европы: Вольтером, Дидро, Руссо. Не правда ли, было бы странно представить ее хихикающей во время чтения их серьезных философских трудов? Не правда ли, серьезность и задумчивость здесь куда уместнее?
Но, так или иначе, очень жаль, что В.Г. Белинский опоздал родиться на целых сто лет и не был современником Анны Леопольдовны, а без него некому было дать достойную характеристику этой гениальной натуре…

Несмотря на молодость правительницы, ей многое благоприятствовало. Например, муж, принц Антон Ульрих, еще одна гениальная натура, – быстро возрастал и формировался как незаурядный государственный деятель.
Благодаря кому?
У этой парочки гениальных натур был… ну, никак не обойтись без этого вечного и обаятельного образа: волшебный Конек-горбунок – Остерман. Тот самый Остерман, сподвижник Петра I, который спас Россию в эпоху безвременья – после Петра и Меншикова. Как пишет об Остермане К. Валишевский (Царство женщин. Часть первая. Глава V. Олигархия и анархия. – Верховники.), в этот опасный период он один представлял из себя правительство.
Вот где ум, вот где опыт – еще петровской закваски!
Остерман знал ответы на все вопросы, касающиеся правления; Антон Ульрих советовался с ним постоянно, в государственных делах фактически был его учеником. И Анна поступила бы неразумно, если бы не воспользовалась его колоссальной поддержкой.
«Остерман составил для Анны Леопольдовны обширную записку на немецком языке, содержавшую перечень важнейших задач текущей и перспективной политики» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.130), и подробно объяснил, как, когда, сколько раз в неделю и чем конкретно ей следует заниматься. При этом предупредил: не стоит слепо доверять советникам, а нужно самой «все выслушивать и все исследовать» (там же).
Заметим: раз Остерман так серьезно занимался Анной Леопольдовной как правительницей, значит, он верил в нее и, возможно, оценивал ее не ниже, чем В.Г. Белинский – Татьяну Пушкина.

И Анна старалась! Ей хотелось во все вникнуть, во всем разобраться и все дела в государстве решать с позиции разума, гуманности, человеколюбия и высшей справедливости.

И полетели вдохновенные дни, вдохновенные месяцы правления…
Сколько людей было возвращено из ссылки, скольким заключенным уменьшены сроки, сколько смертных казней отменено, сколько выдано наград, премий – землями и деньгами!
Фабричные рабочие, явившиеся на заработки в столицу в драном рубище, все до единого получили от государства новую, приличную одежду.
В торговле – установлены единые невысокие цены, и повышать – ни-ни, сразу попадешь в Тайную канцелярию. (Первое в Европе социальное государство!)
Анна даже сумела решить давний наболевший вопрос. Существовала практика задерживать на службе военных, отслуживших огромный, 25-летний срок, – пожилых, часто больных, разбитых жизнью людей. Их никак не желали отпустить на покой. Анна распорядилась: 25 лет – и точка! Отпускала со службы сама, именными указами, с повышением в чине, с денежными выплатами.
Страницы книги И.В. Курукина пестрят именами, фактами, датами ее добрых дел. Деятельность Анны Леопольдовны, как и деятельность Екатерины II, была направлена на гуманизацию общества. Анна, несомненно, надеялась, что гуманные действия правительства пробудят в душах людей доброту, сделают их мягче, менее жестокими по отношению друг к другу и к самим себе.

Во многих поступках Анна, как правительница, напоминает Людовика XIV. Например, она распорядилась «подавать по субботам жалобы на работу коллегий и Сената» ей лично, с тем чтобы они были немедленно ею рассмотрены  и решены. Позже, правда, с этой целью была создана специальная комиссия (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.132). А вот что пишет Эрик Дешодт в своей книге «Людовик XIV» (с.102): «В Версале по понедельникам в зале лейб-гвардии ставят стол, куда можно класть прошения. <…> Людовик накладывает свою резолюцию: «отказать», «удовлетворить» и «король примет к рассмотрению» – если желает подумать, прежде чем дать ответ». Это были просьбы о помиловании. «Они (подданные) видели, – пишет сам Людовик, – что я думаю о них, и сие, как ничто другое, заставляло их любить меня» (там же).

«…Все акты, подписанные бывшим регентом, уничтожаются и заменяются новыми…» – докладывал в Лондон британский посол Финч (Со шпагой и факелом, с.166).
Имя Бирона нигде уже не упоминалось и не должно было упоминаться. Не было Бирона!
Какой Бирон?
Зачем Бирон?
Новая правительница, так решительно сместившая талантливого и опытного «управленца», теперь с завидной энергией и отчаянным упрямством пыталась доказать себе и другим: «Я сделаю лучше!» 
Через ее руки проходило огромное количество всевозможных документов, написанных Бироном, подписанных Бироном… Неописуемо громадный труд ума и сердца, непосильный для одного человека. И все же это была не фантазия, а реальность, – гигантская работа, с которой он справлялся.
А она?..
Большой ум, горячее сердце, но мало опыта и мало сил; молодой муж (и сама молода!), маленький ребенок и новая беременность…
Равняться с Бироном? – Ахиллес и черепаха!

…Столь похожая на Анну Леопольдовну пушкинская героиня – Татьяна, так  прелестно писавшая о своей любви по-французски, – к счастью, не была знакома с подобными проблемами.
                Задумчивость, ее подруга
                От самых колыбельных дней,
                Теченье сельского досуга
                Мечтами украшала ей.

А как проводила досуг Анна Леопольдовна? – Не все же корпеть над бумагами!
Отдых государственного деятеля (как и его труд) тоже имеет свою специфику. «Любила она и прогулки по столичным императорским садам с их статуями, гротами, фонтанами и оранжереями. В них пускали всех желающих…» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.156).
В этом она тоже идет след в след за Людовиком XIV.
«Солнце льет лучи на всех, и монарх должен быть милостив ко всем своим подданным, – пишет В. Эрлихман в предисловии к книге Э. Дешодта «Людовик XIV». – Затвердив этот урок, Людовик искренне старался быть ближе к народу. Каждый день он гулял по аллеям парка, где каждый прилично одетый человек мог подойти к нему и изложить свою просьбу» (Э. Дешодт. Людовик XIV, с.7 – 8).

…Милостивое правление, прогулки в парке и, конечно, балы…

Ну, а где в это время находился внук Людовика XIV, в силу трагических обстоятельств вынужденный из Бурбона превратиться в Бирона?

…Увы, не дано человеку знать свою судьбу.
Весна 1763 года, двадцать два года спустя, будет похожа не на закат жизни, а на лучший в мире рассвет: Екатерина II возвратит Бирону то, что было отнято; он с триумфом вернется в Митаву и по праву займет герцогский дворец, а затем – в Руэнталь, достраивать свою сказку, свою грезу, свой Версаль!
Но все это после десятилетий нелегкого труда и тяжких испытаний.

…Он трижды избежал смерти: в 1712 году в Версале, в 1723 году в Кенигсберге и в 1740 году в Петербурге. Затем был арестован – с позором, с конфискацией всего имущества и полгода провел в Шлиссельбургской крепости.
Несправедливые обвинения, смертный приговор, замененный помилованием и ссылкой в Сибирь…
Подробности этого трагикомического фарса читатель найдет в книге И.В. Курукина «Бирон». Ну, а мне в связи с этими событиями хочется провести одну литературную аналогию.
В сказке Сент-Экзюпери «Маленький принц» (это уже ХХ век) король говорит о крысе, живущей на его планете: «Время от времени приговаривай ее к смертной казни. Но потом нужно будет обязательно помиловать старую крысу – она ведь у нас одна».

И еще одна параллель – историческая.
Анна Леопольдовна и Екатерина II.
Екатерина считала Петра III неспособным к правлению, а себя – весьма способной (и доказала это). Тем более что за восемнадцать лет при дворе Елизаветы Петровны у нее полностью сложилась программа и откристаллизовался план и образ правления, который она затем методично проводила в жизнь.
Но – искусство требует жертв, в том числе и искусство правления.
Петр III, правда, отрекся, но началась бы политическая борьба… За Петра, против Петра… Чтобы спокойно вести страну к процветанию и не отвлекаться на пустяки, лучшим вариантом казалось – разыграть фарс его гибели (но без гибели, конечно!). Да, пожалуй, это цинично, но ведь речь идет об огромной стране – и совсем не все равно, какой правитель и как будет ею управлять.
В случае Анны Леопольдовны многое было иначе. Но сходство ситуаций в том, что, для того чтобы удержать власть, – понадобилась ложь.
Анна знала, что Бирон не преступник. (Все это знали: и Миних, и Антон Ульрих, и Остерман…) Она знала, что он не доводил до смерти Анну Иоанновну, не крал казенных денег и не покушался на «незлобивый дом» младенца-императора.
Тем не менее его арестовали, посадили, судили, имущество конфисковали, а манифест с этими обвинениями читали на площадях под барабанный бой (гласность!).
Смертную казнь милостиво заменили ссылкой, да еще в такое место, куда надо добираться пять месяцев! Вот преступник так преступник…
Совестливой Анне за все это в душе было так стыдно, что она распорядилась ни в коем случае не сообщать самому Бирону и членам его семьи, в чем, собственно, его обвиняют (см.: И.В. Курукин. Бирон, с.355).
А благородный Антон Ульрих, которому эта история с самого начала была противна, при дележе конфискованного имущества Бирона «отказался от конюшни бывшего регента, поэтому лошади были переданы для продажи всем желающим» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.104).  Подумать только: он мог получить даром всех лошадей Бирона, каждая из которых стоила целое состояние. Тех самых прекраснейших лошадей, на которых гарцевал в манеже накануне ареста Бирона!
Да, Антон Ульрих сожалел о случившемся, быть может, больше всех.
В тот прекрасный день ему открылась душа Бирона; он обрел в нем истинного друга… Ах, какое несчастье! И какая несправедливость!
Так почему же благородный принц не сказал ни слова против этой несправедливости?!
Его позиция выглядит двойственной.
Принц Брауншвейгский, как одно из главных лиц в государстве, отлично понимал, что человеческие чувства – это одно, а имидж правителя – совсем, совсем другое.
Как может правитель (правительница) дать обратный ход всему, что было сделано с Бироном? И как объяснить это подданным? Назвать ошибкой? Это значило бы дискредитировать весь государственный аппарат во главе с самой правительницей.
И Анна это понимала.
Как неожиданно и странно изменилась ее жизнь! Прежде, когда ей случалось окинуть строгим внутренним взором свои помыслы и поступки, она не находила у себя никаких недостатков. Как-то само собой возникало желание сравнить себя с принцессой Елизаветой Петровной. Земля и небо! «Земля» – это, конечно, Елизавета, а «небо» – Анна. Сравнение всегда выходило (и очень!) в ее пользу, никто бы не стал с этим спорить.
И вдруг на нее свалилось нечто – невероятно тяжелое и нечистое – и всей своей тяжестью придавило ее, буквально пригнуло к самой земле. Это нечто была ее нечистая совесть. Анна не представляла себе, что жить с нечистой совестью так тяжело, так мучительно, так ужасно. Но что сделать, чтобы избавиться от этих мук, она не знала.

В июле 1741 года Анна разрешилась от бремени (у нее родилась дочь). Было много радости, поздравлений, шумных и красивых праздников…Но на душе по-прежнему скребли кошки.
Ее преследовали мысли о Бироне. И чем больше она думала о нем, тем несправедливее казалось ей все, что сотворили с ним по ее приказу.
Она вдруг начала ценить не только ум, но и сердце Бирона.
Раз, выглянув в окно дворца, Анна вспомнила тот день, когда его увозили в Шлиссельбургскую крепость. Она вспомнила его лицо, обращенное к ее окну, и тот прощальный взгляд. Сколько в нем было тоски, скорби, душевной боли!
«А ведь он меня любил!» – поняла она только теперь.
Но поздно! Поздно! Ничего нельзя сделать.
Хотя… Что-то ведь сделать можно всегда…

Анна распорядилась послать Бирону соболий мех.
Тонко!
Мех…
С одной стороны, это – мех (в Сибири-то холодно!), с другой – это извинение и, если угодно, признание, даже так!..
Ну, хорошо… Извинение… Признание… И дальше жизнь потечет по-прежнему? Начав правление как грешница, она продолжит его как праведница? А с грехом-то, с грехом-то что делать? Посланный мех не облегчит нечистой совести!

…И вся привлекательность правления вдруг рассеялась как дым. «Милостивое правление» – гуманизация общества, создание социального государства, образование, просвещение, всемерная борьба с этой вечной тьмой в людских душах и умах – все это, конечно, необходимо, и даже абсолютно необходимо, но… Анне подумалось (и эта мысль быстро переросла в полное убеждение), что, раз она сама так плоха и сотворила такое зло, то не сможет сделать ничего хорошего для страны, для людей. Ее уверенность в себе как правительнице была ошибкой, иллюзией. А теперь глаза ее открылись, она прозрела.
И образ Бирона предстал перед ней в его истинном свете.
Поскольку источники богатства Бирона никому, кроме узкого круга лиц, не были известны, ему, естественно, приписывалось казнокрадство.
Чтобы точно установить, ворует человек или нет, нужны факты, доказательства.
Анна их получила.
Ознакомившись подробно с государственными бумагами, она уверилась в честности Бирона.
Он открылся ей и как государственный деятель.
Указы, составленные Бироном, и написанные ранее, самим Петром I, – казалось ей, исходили от одного человека: настолько линия правления Бирона совпадала с петровской линией.
Даже характеры их были похожи.
Бирон был вспыльчив – и Петр был вспыльчив.
Но эта раздражительность Бирона, эти несправедливые нападки…
Теперь и здесь Бирон был оправдан ею. А его любовь к ней, а страсть-то была какая! Он подавлял ее в себе сколько мог, считая себя не в праве открыться ей…

Осознание всей глубины содеянного зла терзало душу Анны.
И к этому прибавилось еще одно.
Не только судьба Бирона была ее болью.  Болью стала ее собственная судьба, и больше: судьба всей ее семьи.

Дело в том, что Анна Леопольдовна – вот именно сейчас – впервые полюбила.
Полюбила в браке.
Полюбила мужа.

Мир человеческих чувств вообще весьма непрост…
Но говорить о чувствах – в династическом браке, заключенном ради престолонаследия?
А почему бы и нет!
О счастье Анны Леопольдовны – думали, о ее судьбе – заботились. Следовательно, и результат (счастливый брак) не был случайным; он был практически предрешен.

В самом начале 1730-х годов  граф Левенвольде по приказанию Анны Иоанновны отправился в Европу. Посетив европейские дворы, он выбрал для принцессы Анны лучшего из лучших европейских принцев – Антона Ульриха Брауншвейг-Люнебург-Бевернского. Точнее, выбор сделала Анна Иоанновна: из двух кандидатов, предложенных ей Левенвольде, как самых лучших, – она выбрала лучшего!
…И вправду он был так хорош? О да, уж поверьте! Каждому, кто лично знал принца Антона, пришлось в этом убедиться. Даже этот чудовищно высокомерный Миних решился-таки дать ему чин генералиссимуса, тем самым признав его – и объявив об этом на всю страну – лучше и выше себя!
Убедилась и Анна, хотя не сразу, далеко не сразу.
Он приехал в Россию 19-летним, а выглядел еще моложе. Хрупкий мальчик, очень белокурый, с красиво завитыми локонами.
Антон Ульрих остался на службе у императрицы Анны Иоанновны (он командовал кирасирским полком, который был создан специально для него) и поселился во дворце.
Он и принцесса Анна виделись каждый день и подружились. Вместе гуляли, танцевали, оба много читали. А много ли было в обществе Анны Леопольдовны читающих людей? Антон Ульрих и… Бирон!
Как видим, юная принцесса и юный принц не скучали в обществе друг друга: у читающих и размышляющих всегда найдутся темы для бесед. Мир принцессы Анны составляли книги и литературное творчество. Ей нужен был не пылкий влюбленный, а друг. И друг у нее был.
То есть… Разумеется, он любил Анну. Но при этом – никогда и ничем ее не раздражал; не оскорблял навязчивым взглядом или чрезмерно смелым прикосновением. Его ум и такт превосходили все.
Его утонченность была подобна аромату цветка, который способен мгновенно очаровать – и мгновенно рассеяться. Аристократы понимающе кивали: «Он из хорошего дома – дома Вельфов».
Годы шли. И все эти годы молодой Вельф ежедневно, не пропуская ни одного дня, не давая себе никаких поблажек, работал над собой: совершенствовался в верховой езде, во владении оружием. («Да? А говорили, что принц хил и изнежен!»)
Его упорство начинало вызывать уважение.
И продолжал много читать.
Книги присылались из дома, вся великолепная библиотека Академии наук была к его услугам и, разумеется, королевская (здесь это слово наиболее уместно) библиотека Бирона.
Он прочел, конечно, все то лучшее в литературе, что читала и Анна Леопольдовна. Но главный его интерес составляли книги о войне.
Итак, принц Антон изучил и усвоил все, что писалось и современными, и древними полководцами – об искусстве ведения войн. Его теоретическая подготовка не имела себе равных!
А в 1737 году пришло время применить эти знания на практике: принц отправился волонтером на настоящую, русско-турецкую войну…

…Позволим себе маленькое отступление.
Позволим себе сосредоточиться на приятной мысли о том, как радостно лицезреть плоды прогресса! Повторим вслед за писателем И.С. Тургеневым (это говорит у него Павел Петрович Кирсанов в романе «Отцы и дети»): нам дорога цивилизация, нам дороги ее плоды!
А какие, собственно, плоды?

Не так много сегодня найдется россиян, которые за свою жизнь ни разу не съездили бы отдохнуть в… Турцию!
И в самом деле, разве не прекрасны курорты Турции, пляжи Анталии, недорогие туры, где «все включено», уютные отели, красивые бассейны с безмятежно прозрачной голубой водой? Этот приятный перечень хотелось бы продолжать бесконечно!
Но с чего все начиналось?
Чтобы достойно оценить победу альпиниста, стоит обратить взгляд к подножию горы, а затем проследить весь его путь к вершине…

…Среди исторических врагов России Турция занимает, можно сказать, почетное место – по числу веков «небратских отношений», по количеству, по степени тяжести и кровопролитности войн, – не Германия, не Швеция и не Польша, а именно Турция!
Внешняя политика вообще вещь сложная; отношения России с другими государствами частенько строились непросто, но… в ее обиженно-враждебном отношении к Турции в XVII веке можно выделить одну простую причину.
«Южные окраины Московского государства, – читаем мы в книге «Трехсотлетие Дома Романовых. 1613 – 1913», с.91, – уже много лет страдали от постоянных набегов крымских татар, которые отрядами в триста-четыреста, а иногда и в несколько тысяч человек, ежегодно вторгались в русские области, грабя и уводя в плен население. Скрываясь от московских сторожевых разъездов, татарские наездники пробирались по лощинам и оврагам, не разводя ночью огней и рассылая во все стороны разведчиков. Подкравшись к какому-нибудь степному поселению, они сжигали дома, угоняли скот и уводили людей. <…>
Всех пленников татары приводили в город Кафу (теперь Феодосия), который был тогда главным невольничьим рынком Крыма. Отсюда их продавали в рабство преимущественно в Константинополь, Анатолию (Анталию – М.С.), но также и в другие места Азии, Европы и даже Африки».
Иллюстрируя весь ужас происходившего, автор цитирует мемуары некоего Михалона – путешественника, посетившего Крым: «Еврей-меняла в Перекопе, видя вереницы пленников из Московии, Литвы и Польши, спросил Михалона:
– Есть ли еще люди в тех странах, или уж не осталось никого?..
При Софье Московское правительство решило принять участие в борьбе европейских государств с Турцией» (там же, с.92).
Вот тогда, во время правления царевны Софьи, ситуация впервые сдвинулась с места, и произошла первая русско-турецкая война, а вслед за ней, включая «прутский поход» Петра I, Россия воевала с Турцией (с небольшими передышками) весь восемнадцатый и весь девятнадцатый век – двести лет русско-турецких войн!
И все они, в главном, были похожи на эту, самую первую: «Весной 1687 года в Крым была двинута 100000 (стотысячная – М.С.) армия под главным начальством князя В.В. Голицына. 17 июня эта армия остановилась на берегах реки Карачакрак, так как идти дальше было невозможно: татары выжгли всю степь, и русской армии приходилось двигаться в удушливом дыму, лошади остались без подножного корма, все живое изнемогало от зноя и жажды. В армии развились повальные болезни (через все это прошли Миних, Манштейн и Антон Ульрих Брауншвейгский в войне 1735 – 1739 годов – М.С.), и Голицын был вынужден вернуться» (там же).
В следующем году князь предпринял второй поход, но цели вновь не достиг, хотя, впрочем, постарался сберечь армию… Побед не было, но Софья поступила разумно и гуманно: «Она щедро наградила всех участников похода, а сам Голицын получил от правительницы богатую вотчину, 300 рублей денежной прибавки к жалованью и ценные подарки. Но когда он явился к Петру благодарить за награды, Петр не принял его» (там же, с.93).
Ах, напрасно, напрасно Петр I так обошелся с достойнейшим – героем и патриотом – князем Голицыным! Его собственная попытка воевать с Турцией едва не кончилась трагически и для него самого, и для всей русской армии.
Проясним и это событие (до отдыха в Анталии пока еще очень, очень далеко!).

…1709 год. О, как желанна была Полтавская победа, как она была сладка! «Шведская армия была уничтожена, и теперь Петр мог спокойно продолжать войну на севере. В течение 1709 – 1710 гг. он взял города: Ригу, Пернов, Аренсбург, Ревель, Выборг, Кексгольм, т.е. почти всю Лифляндию, Эстляндию и Карелию.
Но в следующем 1711 году вспыхнула война с Турцией, опасавшейся торгового преобладания России на Черном море. Кроме того, Карл XII горячо убеждал султана объявить эту войну. Петр потребовал выдать ему шведского короля, но получил отказ. <…>
Турецкая война была для Петра неудачна: на р. Прут 38000-ное (тридцативосьмитысячное – М.С.) русское войско, с царем во главе, было окружено почти 200000-ной (двухсоттысячной – М.С.) армией турецкого визиря. Петру предстояло со славой умереть или позорно сдаться. Но великий визирь, по-видимому, плохо осведомленный о состоянии русского войска, а также подкупленный подарками Петра, согласился на довольно почетный для России мир: Петр обязался возвратить Турции Азов и срыть крепость, построенную на границе с Крымом.
Такие уступки были совершенно ничтожны в сравнении с тем, что Петр готов был отдать ради спасения себя и армии. Но все-таки тяжело было терять плоды своих многолетних забот и трудов» (там же, с.138 – 139).
Это только лишь начальные картины кажущейся бесконечной вереницы русско-турецких войн; так выглядела эта многоактная историческая трагедия в конце XVII и начале XVIII веков. Интересно: что изменилось в этой ситуации к концу XIX века?
Вот что пишет в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович Романов о русско-турецкой войне 1877 – 78 гг. – войне, исполненной героизма и славных побед России: «Медленно продвигаясь в течение почти двух лет через полудикие балканские земли, русская армия в действительности вела жесточайшую кампанию против британской империи. Турецкая армия была вооружена отличными английскими винтовками новейшей системы. Генералы султана следовали указаниям английских военачальников…» (Великий князь Александр Михайлович: Книга воспоминаний. М., 1991, с.28).
Сам великий князь в этой войне не участвовал – ему было одиннадцать лет, – но при этом он горячо  «переживал все волнения» своей «первой войны» (там же, с.29).
«Ежедневно, по прибытии сводки, мы бросались к карте, чтобы передвинуть разноцветные флажки, обозначавшие положение на фронте. Сводка не щадила красок, чтобы описать подвиги нашей армии и дать подробные цифры убитых и пленных турок. Турецкие потери звучали в наших ушах сладкой музыкой. Много лет спустя, командуя русским воздушным флотом во время мировой войны, я постиг не совсем обычный механизм издания официальных военных сводок и уже не мог вновь пережить энтузиазма одиннадцатилетнего мальчика, следившего с блестящими глазами за передвижениями русской армии в Турции, не думая о тех гекатомбах человеческих жизней, которые она составляла на своем пути передвижения. В 1914 году я понял, что «тяжелые потери», которые понес «быстро отступающий противник», неизменно сопровождались еще более тяжелыми потерями нашей «славной победоносной армии». Мне кажется, что никто не в состоянии изменить оптимизма  официальных реляций, а также психологии военных, способных смотреть хладнокровно на горы трупов в отбитых у противника окопах» (там же, с.32).

…Вернемся к нашему герою, Антону Ульриху Брауншвейгскому. «Его собственный кирасирский полк в кампании не участвовал, и юный принц состоял при штабе командующего Миниха» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.49).
Состоял при штабе…
Штурм Очакова. «Под турецким огнем солдаты не смогли форсировать окружавший крепость ров и отступили, несмотря на то, что командующий и следовавший за ним со знаменем в руках принц Антон пытались их остановить» (там же, с.50). Да это просто Лев Толстой – Андрей Болконский со знаменем на поле Аустерлица!
Процитируем фрагмент этого эпизода из романа «Война и мир»:
««Вот оно!» – думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним. <…>
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», – подумал он и упал на спину».
Андрей Болконский был тяжело ранен в голову.
Антон Ульрих Брауншвейгский при штурме Очакова ранен не был, хотя у него была прострелена одежда (!), под ним была убита лошадь, а другая ранена в ухо; убит один из пажей принца. Другой паж, к счастью, остался жив – это был барон Мюнхгаузен, друг героя и сам настоящий герой, какие встречаются нечасто.
Как только они оба остались живы? – «Потери русской армии были велики – около тысячи человек убитыми и трех тысяч ранеными» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.50).
Еще один эпизод войны, нарисованный историком Курукиным:
«Войска медленно шли по выжженной противником степи днестровского левобережья, то и дело форсировали многочисленные притоки и постоянно подвергались нападениям. Неприятельская кавалерия наносила удары с флангов и тыла, норовя отрезать обозы. В бою близ реки Билочь 23 июля (1738 года – М.С.) отряд Антона Ульриха, прикрывавший правый фланг русской артиллерии, отразил атаку турецкой конницы, <…> и враг был, по словам Миниха, «яко мякина от ветра развеян» (там же, с.51) – развеян Антоном Ульрихом!
 И еще один, по времени совсем рядом: «Спустя несколько дней три полка под командованием принца прикрывали переправу арьергарда армии через Билочь» (там же). Благодаря некоему герою, «состоявшему при штабе», армия смогла переправиться через реку, а враг был, надо думать, опять «яко мякина развеян».
Он всегда оставался лучшим из лучших.
Но это не спасло его от тяжких разочарований.
Вот слова из письма принца, написанного в эти дни: «Противник нами разбит, но чувствую более досаду и усталость, чем радость, и это было бы мне совсем невыносимо, если бы я не думал о том и не утешался тем, что все бури выстоял и выстою ради благосклонности совершенной и добродетельной принцессы» (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.51).

Описанию ужасов войны, которая велась в условиях страшной жары, палящего, все сжигающего солнца, отсутствия воды, повальных болезней, когда армия буквально таяла на глазах, – в трудах российских историков посвящено немало страниц.
И, право, поразительно, что невыносимые тяготы этих походов делили – с бесконечно терпеливыми русскими солдатами – четыре изысканных европейских аристократа: Миних (посмотрим на него глазами леди Рондо) – красивый, белокожий, высокий, стройный, с мягкими и изящными движениями, хорошо танцующий, самый галантный кавалер двора, излучающий веселость и нежность; Манштейн – думается, не менее галантный кавалер двора, к тому же владеющий французским языком не хуже самого Вольтера; принц Антон Ульрих Брауншвейг-Люнебург-Бевернский – «хилый», «изнеженный» блондин с завитыми локонами; и, наконец, семнадцатилетний юноша, паж принца, – барон Мюнзгаузен (позже скажем о нем подобнее).
О приключениях барона Мюнзгаузена писал не только Рудольф Эрих Распе; писал о них (и уж, конечно, рассказывал) и сам барон. Вот, например, что пишет Евгений Брандис в предисловии к одному изданию книги Распе: «Рассказы о хвастливом бароне впервые появились в 1781 году в немецком юмористическом альманахе «Спутник веселых людей». Предполагают, что сочинителем рассказов был сам же герой похождений Карл Фридрих Мюнхгаузен (1720 – 1797)…» (Р.Э. Распе. Приключения барона Мюнхгаузена. М., 2010, с.6).

Во время описываемых нами событий барону было 17 – 18 лет. Несомненно, душа его была потрясена: будь то гибель под пулями тысяч солдат при штурме Очакова или бесчисленные и бессмысленные смерти в безводной пустыне…
Что помогло ему выжить?
Мужество, сила духа – о, да, разумеется… Но самым лучшим лекарством от яда горя и печали в страшных потрясениях жерла войны был его неиссякаемый юмор!
…Он называет себя «самым правдивым человеком на земле». И он действительно весьма правдив.
Вот, например, история о том, как барон Мюнзгаузен выбрался из болота.
О падении в болото он говорит без эмоций, не сентиментально, а по-военному сурово, лаконично и более чем правдиво: «Шлепнулись – и стали тонуть. Спасения не было».
Это была одна из банальных в своем прозаизме и абсолютно безнадежных ситуаций: будь то засасывающая трясина или неравный бой…
– Но как же тебе удалось спастись? – спросят потом те, кто там не был.
Что им сказать? Что они поймут?..
Как спасся? Чудовищным напряжением всех сил, не веря в возможность спасения.
– Я вытащил себя за волосы! – ответит он с улыбкой. И это будет самый правдивый ответ.

В веселых рассказах Мюнхгаузена нет и следа ужасов войны, не встречаются упоминания о гибели людей; полностью отсутствует все то, чего он там с избытком пережил и насмотрелся.
…Существуют войны либо отдельные эпизоды некоторых войн, о которых участники этих событий никогда не рассказывают. Молчание – единственное спасение, когда уже одна мысль, одно воспоминание несет в себе дуновение смерти…
Итак, о людях ни слова; еще острую жалость к страдающим животным чувствительной юной души можно прочесть у Мюнхгаузена между строк!

                …Глаза таращу на закат
                И плачу над больной собакой…
                (Андрей Белый,
                поэма «Первое свидание»)

…Или над раненой лошадью…

«Вот уже все туловище моего коня скрылось в зловонной грязи…» И все же он вытащил себя за волосы из болота – вместе с конем!
А помните знаменитую историю про лошадь, которая пила, пила и не могла напиться, потому что у нее отсутствовала задняя половина тела; вода выливалась, и образовалось целое озеро, ха-ха-ха…
О, Господи! Лошадь, разрубленная пополам!
Но Мюнхгаузен – хотя бы на страницах книги – не дает погибнуть этой лошади (как и тому коню, в болоте). «Я немедленно послал за военным врачом, и он, не долго думая, сшил обе половины моей лошади тонкими лавровыми прутьями, так как ниток у него под рукой не случилось». У военного врача на войне «не случилось» ниток… Суровая правда жизни…
Истории Мюнхгаузена – уникальный фейерверк фантазии и юмора. Но не только. Он совсем не прост, этот человек. Он добр и мудр. В его рассказах нет плохих концов!
Барон Мюнхгаузен понял важную закономерность: плохой конец опасен: из литературного произведения он может перейти в жизнь – и тогда… (Такова мистика и такова магия литературы.)
Нет, у него вы не найдете плохих концов. «Обе половинки отлично срослись, а лавровые ветки пустили корни в теле моей лошади, и через месяц у меня над седлом образовалась беседка из лавровых ветвей». 

…Война наконец закончилась.
Каковы были условия заключения мира и какова логика заключения такого мира – отошлем читателя к трудам историков. Говоря коротко – война окончилась ничем. Ничем, кроме того что все разошлись по домам. И наши герои вернулись в Петербург.
Вернулся и Антон Ульрих.
В 1737-м ему было 23 года, а когда война закончилась, в 1739-м, – 25. И после войны он, вероятно, изменился.
Если раньше он знал о войне – все, то теперь – больше чем все.
Если раньше он был умен, то теперь – мудр, как мудры бывают глубокие старцы. И чувствовал такую же усталость, как человек, проживший много, много лет.
Усталость – но не от любви!..

…И все-таки он женился на принцессе Анне!

На красавицу Анну Леопольдовну были устремлены сотни пар глаз, которым ну совершенно не было другого дела, как следить за каждым ее шагом, жестом, взглядом, мимикой лица: поднялась бровка или опустилась; губки – сердито поджаты или расцвели улыбкой…
Армия мемуаристов во главе с леди Рондо мелодраматично восклицала: «Она его не любит!» Словно им очень хотелось, чтобы так было; словно все они были влюблены в Анну Леопольдовну и ревновали ее к Антону Ульриху. Всё они знают, со свечкой стояли…

…Как складывались их отношения раньше, теперь было не важно; после войны многое изменилось. Не исключено, что война (и все ее последствия) подтолкнула друг к другу этого юношу и эту девушку. Не исключено, что, как писал Шекспир:
                Она его за муки полюбила,
                А он ее – за состраданье к ним…

Впрочем, одно можно утверждать с полной уверенностью: он был ее старым другом. Добрым, верным и благородным другом. Выбрать в мужья отличного друга – это немало! Анна была умна…

Родились дети. Сначала мальчик-ангелочек, похожий на отца. Затем девочка-куколка – вылитая мать. Анна испытывала к ним горячую нежность, не зная прежде о существовании такого чувства.
Всегда сторонившаяся чужих и суетливых, ничем не близких ей людей, она наконец нашла тех, кто был ей необходим каждую минуту. Она была счастлива, когда находилась лишь в обществе мужа и детей, – и глубоко несчастна, когда не имела возможности их видеть.
А ведь теперь (на горе себе!) Анна стала правительницей. Она с головой погрузилась в ворох государственных бумаг; должна была сама «все выслушивать и все исследовать», как советовал Остерман. Это было необходимо! И она «исследовала», «выслушивала», углублялась во все вопросы правления; думала, писала, диктовала, говорила, указывала, приказывала, распоряжалась… И еще взялась за ремонт, перестройку, достройку, улучшение внутренних убранств – всех царских резиденций начиная с Зимнего дворца!..
Когда они вечером входили в спальню, Антон Ульрих молча печально смотрел на свою молодую и прелестную жену – «государственного мужа», вконец измученного делами. Он замечал мелкие трещинки морщинок, старивших ее прекрасные глаза, и думал: «Так пройдет и исчезнет навсегда краткий миг нашей молодости. Так незаметно и мгновенно пройдет – и кончится наша жизнь!»

Эта уникальная пара в Зимнем дворце Петербурга своей утонченностью, хрупкостью и какой-то сказочной нереальностью напоминала героев сказки Андерсена «Пастушка и трубочист». Вот как великий сказочник их описывает: на подзеркальнике «стояла прелестная маленькая фарфоровая пастушка в башмачках с позолотой и в золоченой шляпке. Платье у нее было изящно подобрано сбоку и украшено красной розой… <…> Почти рядом с ней стоял маленький трубочист… тоже фарфоровый. Он был чистенький и красивый… – мастер мог бы с одинаковым успехом сделать его и принцем… <…> Они… очень подходили друг к другу: оба молодые, сделанные из одинакового фарфора и одинаково хрупкие».

…Дни, недели, месяцы 1741 года быстро пролетали и неумолимо исчезали вдали, как облака в ненастный, ветреный день. Было в нем, в 1741 году, что-то тревожное, предгрозовое…
Для первого года правления этот год у Анны Леопольдовны был просто блестящим. (Чтобы правильно судить о ней, о ее поступках, – стоит почаще вспоминать слова Белинского: «гениальная натура».) Она была необыкновенно умна и талантлива – и все у нее ладилось, все получалось. Активно и стремительно шло развитие культуры, образования, науки. (См.: И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.201 – 203). 8 июня 1741 года из Германии в Петербург вернулся Ломоносов. Его блестящая научная биография началась с составления «Каталога камней и окаменелостей Минерального кабинета Кунсткамеры Академии наук» и создания солнечной печи (там же, с.201 – 202).
Остерман готовил документы для утверждения Анны Леопольдовны как российской императрицы; собирался он возвести на престол и принца Брауншвейгского. Одним словом, великая княгиня Анна Леопольдовна и принц Антон (его все называли этим русским именем, да и по-русски он отлично говорил и писал – учил-то его сам Тредиаковский!) смотрелись как прекрасная монархическая пара. Они бы сумели…

…Но та душевная боль, которая уже давно язвила сердце Анны Леопольдовны и подтачивала ее силы, – взяла наконец верх над ее управленческим гением.
«Преступление должно повлечь за собой наказание, – говорила она себе. – Я сама лишу себя власти – это и будет мне наказанием за все, что я сделала с Бироном. А в результате муж получит жену, а дети – мать!
Бирон хотел, чтобы мы уехали в Европу. Он был мудр и знал, что говорил. Мы исполним его желание…»
Ее объяснение с мужем могло происходить в том же стиле, что и разговор двух фарфоровых героев Андерсена:
«А маленькая пастушка заплакала, посмотрела на своего милого дружка – фарфорового трубочиста – и сказала:
– Прошу тебя: уйдем отсюда в широкий мир; здесь нам оставаться нельзя!
– Я хочу того, чего хочешь ты, – ответил ей маленький трубочист, – уйдем хоть сейчас!»
Великолепный диалог! Сказочно прекрасный! Но сказочные герои обладают свободой делать все, что им вздумается,  в  отличие  от  людей.
Ну, а что происходило в реальности?

В реальности… (Отчетливо слышен тяжкий вздох автора.)
Каждый, кто знаком по книгам историков с судьбой Брауншвейгского семейства, согласится со мной, что это – «история, леденящая кровь». Сколько ужасных фактов – ужасных до степени неправдоподобия! (Не стану ничего конкретизировать, лучше отошлю читателя к ученым штудиям.)
И внезапно в сознании возникает вопрос: а правдоподобна ли вся эта история?
Мысль  о  ее  неправдоподобии  возникла  у  меня  в связи с тем, что сами историки излагают эти события как-то неуверенно; то тут, то там у них что-то не согласуется,  выглядит  нелогичным  и  не  весьма  реалистичным.
Абсолютно нереалистична здесь прежде всего Елизавета Петровна; ее поступки больше подошли бы Иоанну Грозному. А само Брауншвейгское семейство смотрится как «иллюстрация» той книжной иллюстрации, о которой пойдет речь ниже.
Беллетрист более свободен делать любые предположения, чем ученый-историк. Я предложу читателю свою версию судьбы Брауншвейгского семейства, а затем приведу кое-какие факты, с тем чтобы объяснить, как такая версия могла возникнуть.

Вот, например, какой диалог мог произойти между нашими героями – не пастушкой и трубочистом, а Анной Леопольдовной и Антоном Ульрихом.
Первый голос, задающий вопросы, как мне кажется, должен принадлежать Анне Леопольдовне – взволнованной, оказавшейся на пороге отчаяния; а второй, дающий на них ответы, – Антону Ульриху, как мужчине, как человеку более старшему, чем она, как молодому мудрецу, каким он и являлся в жизни, и, наконец, как военному, прекрасно разбирающемуся в вопросах стратегии и тактики.
– Хорошо бы уехать… Но как мы тут все бросим? Мы, как коконом, связаны и обвязаны разными обязанностями. Дела, ждущие решения; бумаги, ждущие подписи; сотни людей, зависящих от нас, которым мы должны платить жалованье… Наконец, престол! Его-то кому мы отдадим? Кто будет править?
– Елизавета Петровна.
– Она не сможет. И не захочет.
– Стать императрицей обязательно захочет. А править – найдутся помощники. Шуваловы, Воронцов. Они молоды, но подают надежды. Елизавета Петровна – дочь государя Петра I, ее любит народ. Она хорошо будет смотреться на русском троне. Отдадим престол ей, а сами уедем.
– Просто отдадим – и все?
– Не совсем. Царский престол – не вещь, которую один человек берет и запросто передает другому. Царь – помазанник Божий. Этого он никому не может передать.
– Как же быть?
– Она должна захватить власть. Устроить переворот.
– Как так? А что будет с нами?
– Видимость переворота. Побольше шума, топота кованых  сапог,  звона  оружия,  барабанного  боя… Да  нас-то к тому времени – и след простыл! Просто будет объявлено, что узурпаторов-иноземцев захватили – прямо в постели, арестовали,  посадили,  повезли,  заточили…
– Разве мы преступники, чтобы нас арестовать, заточить?..
– Да. Чтобы дщерь Петрова воцарилась на престоле и правила, ее власть должна быть законной. А раз ее власть законна,  значит,  незаконной  была  наша.
– В  чем  же  могла  быть  ее  незаконность?
– Засилье иностранцев! Начиная с Бирона. Дальше – больше: отец Анны Леопольдовны – герцог Мекленбургский; ее супруг – Антон Ульрих (!) Брауншвейг-Люнебург-Бевернский. Иноземцы не должны быть на русском троне, надо их арестовать и заточить. Так напишут в манифесте; копии манифеста разошлют по всей стране. Будет запрещено даже упоминать наши имена – наши и нашего сына, Ивана VI Антоновича, – такие  мы  (и он!)  преступники  и узурпаторы!..
…А мы в это время будем сидеть в уютном замке у камина,  а  возле  нас  будут  играть  наши  дети.
…Правды никто не будет знать…
…Государственные тайны хранятся столетьями!..
…Главное – побольше дезинформации. Нас «отправили» в какие-нибудь… Холмогоры! Есть, кажется, такое место где-то на севере России. Туда ни дойти, ни доехать невозможно. Никто и не поедет в эту даль и глушь нас разыскивать и проверять. Вот там мы и будем «находиться» в мнимом пожизненном заточении. Нас даже через сколько-то там лет, «после долгих просьб», могут «отвезти», «на корабле»,  скажем,  в  Данию…

Так или не совсем так беседовали супруги, но план, задуманный ими, был, по-видимому, именно таков. Оставалось достроить его в деталях, сообщить о своем решении Елизавете Петровне, а затем побыстрее исчезнуть, чтобы  не  оказаться  в  реальном  заточении.

В осенние месяцы 1741 года Анна Леопольдовна потихоньку сворачивает свою управленческую деятельность: старается по возможности завершить начатое, в дела не углубляется, бумаги подписывает формально, механически. Устраивает много балов и маскарадов – на прощанье. Ее дальнейшая жизнь будет другой, совсем другой, а этому – уже никогда не бывать!

Отъезд, а точнее – бегство подготавливалось в абсолютной тайне, а когда все уже было готово и оставалось только лишь сесть в карету, – вот тогда-то (практически в самый последний момент!) и состоялся разговор Анны Леопольдовны  с  Елизаветой  Петровной.

Историки  называют  дату  –  23  ноября  1741  года.
В этот день во дворце было большое собрание придворных (куртаг). Как сообщает в мемуарах Э. Миних, правительница отвлекла Елизавету Петровну от карточной игры и вызвала ее в отдельную комнату. Стоит обратить внимание на свидетельство мемуариста, что их беседа происходила  н а е д и н е  (Со шпагой и факелом, с.252). Так что все разнообразнейшие версии и варианты этого разговора, которые мы находим на страницах исторических штудий, остаются  всего  лишь  предположениями.

…Но о чем же они говорили?
Это осталось тайной!.. 

Беседа молодых красавиц состоялась вечером 23 ноября, а Елизаветинский переворот – уже в ночь на 25-е. Быстро же она среагировала на предложение стать императрицей! (Ведь  д а р о м  все отдают, как не взять – и как  можно  скорее,  а  вдруг  передумают!)
В любой исторической книге, посвященной этому событию, можно найти иллюстрацию – «как это было» – известную немецкую гравюру 1759 года.
На ней изображены совершенно непохожие на самих себя несчастные супруги; можно лишь с трудом догадаться, что на кровати – Анна Леопольдовна, отмахивающаяся как от кошмара; на полу, в комично-умоляющей позе, вставший на одно колено, – генералиссимус Антон Ульрих Брауншвейгский.
Но гораздо интереснее трио справа. Впереди – Елизавета Петровна, с копьем, как у Афины Паллады, и в шляпе, как у Наполеона; из-за ее могучего плеча выглядывают два лейб-компанца со страшными усами и штыками. Судя по всему, эти трое – сестра и два брата – близнецы; у них совершенно одинаковые лица с одинаково удивленно-радостно-самодовольными улыбками…
Однако современные историки (И.В. Курукин, Е.В. Анисимов) «разочаровывают» читателя: не так все было на самом деле!
И.В. Курукин аргументированно излагает свои сомнения в реальности Елизаветинского заговора на многих страницах своей книги (И.В. Курукин. Анна Леопольдовна, с.219 – 225). Иными словами, он уверен, что заговора не существовало! Но что поразительно – Е.В. Анисимов приводит неожиданные слова Екатерины II: «Обе принцессы не видались ни во время действия (переворота – М.С.), ни после его, это всем известно» (Е.В. Анисимов. Елизавета Петровна. М., 1999, с.39).
Но  как  же  это  они  «не видались»?
Не  следует  не  доверять словам  Екатерины II.  Раз  она это  сказала,  значит,  так  оно  и  было…
Объяснение может быть только одно: Елизавете Петровне не с кем было «видеться», некого было захватывать и арестовывать – дворцовые покои были пусты. Заговора не существовало, а сам Елизаветинский переворот был инсценировкой,  мистификацией,  небольшим  спектаклем.
А вот спешный отъезд из России Брауншвейгского семейства,  думается,  мистификацией  быть  никак  не  мог.
Они отдали своей преемнице так много, что имели право кое-что попросить взамен. Попросить себе и детям приличное ежегодное содержание и уж, конечно, сохранение  абсолютной тайны их местонахождения (позволив «дщери Петровой» фантазировать на этот счет и дезинформировать всех  и  вся,  как  ей  вздумается).
Еще  одна  деталь.
Передав власть Елизавете Петровне, они уже не чувствовали себя в безопасности. И Антон Ульрих, конечно, принял  меры,  чтобы  эту  безопасность  обеспечить.

Гвардия уважала и любила принца Антона. С помощью двух гвардейских полков (Семеновского, подполковником которого он являлся, и Брауншвейгского, который он создал и шефом которого оставался по-прежнему), принц мог спокойно захватить власть, если бы захотел, еще год назад. Теперь эти верные полки прикрывали (термин, как известно, сугубо военный) отъезд его семьи из России.
Разумеется, он отдал командирам секретные распоряжения.
Были и доверенные лица, которые вполне могли осуществить контроль над выполнением его приказов. Например, в Петербурге в это время находился брат Антона Ульриха  –  Людвиг  Эрнст.
Принц  Антон  умело расставлял людей  и  целые  полки  –  ведь  недаром  он  был  генералиссимусом.
Семеновский полк, офицеры которого в октябре 1740 года просили принца осуществить захват власти и стать правителем  страны,  находился  в  Петербурге.
А его любимое детище – кирасирский Брауншвейгский полк? Этот полк Антон Ульрих предусмотрительно расквартировал  в  Риге.
Почему в Риге? Должно быть, потому, что путь из России в Западную Европу лежал через Ригу. И, кстати говоря, поручиком этого полка являлся не кто иной, как… Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен (тот самый!) – близкий друг Антона Ульриха. (Вот теперь скажем о нем чуть подробнее, а хотелось бы написать о таком человеке томов сотню – другую.)
Барон Мюнхгаузен с 12-летнего возраста служил при дворе герцога Брауншвейгского, отца Антона Ульриха. Он был пажом юного принца. Затем его включили в свиту принца Антона – и вместе с ним он приехал в Россию; вместе с ним был на войне; служил под его началом в кирасирском Брауншвейгском полку. С 1732-го по 1741 год эти двое, должно быть, съели вместе не один пуд соли…
Одним словом, в те непростые дни, – в самой опасной точке  пространства  в  решающий  момент,  –   принца Брауншвейгского поддерживал весь Брауншвейгский полк и лично барон Мюнхгаузен – герой, надежный  друг,  один стоивший  целого полка. Попробовал бы кто-нибудь  помешать Антону  Ульриху  с  семьей,  минуя  Ригу,  выехать за  границу!
 И это слабое доказательство моей версии?! 

 Приведу еще ряд косвенных доказательств.

У великого французского писателя XVIII века Вольтера – «властителя дум» – есть повесть «Кандид, или Оптимизм». Глава двадцать шестая этой повести содержит неожиданный эпизод. Кандид, находясь в Венеции, ужинает с шестью иностранцами, приехавшими на венецианский карнавал. (Потом выясняется, что каждый из них – монарх, лишившийся короны.) Каждый рассказывает свою историю – в прямом соответствии с историческими фактами.
И один из этих иностранцев оказывается не кем иным, как Иваном VI Антоновичем, сыном Антона Ульриха Брауншвейгского  и  Анны Леопольдовны. Он  говорит о себе:

– Меня зовут Иван, я был императором российским; еще в колыбели меня лишили престола, а моего отца и мою мать заточили; я был воспитан в тюрьме; иногда меня отпускают путешествовать под присмотром стражи; сейчас я приехал на венецианский карнавал (Вольтер. Философские повести. М., 1985, с.229).

В примечаниях к повести как раз и сообщается, что «Вольтер имеет в виду Ивана (Иоанна) Антоновича (1740 – 1764)» (там же, с.543).

Не правда ли, удивительно? Из книг российских историков нам известно о страданиях Ивана Антоновича, навеки без вины заточенного в Шлиссельбурге. Но никто и никогда в России не писал о том, что Иван Антонович мог путешествовать и спокойно приехать на венецианский карнавал!
Мне скажут: мало ли что напишет писатель, да еще француз. А я в ответ спешу напомнить: в данном случае речь идет не о первом попавшемся «писателе» и не о первом попавшемся «французе», а о самом передовом человеке эпохи, мыслителе, общественном деятеле, умнейшем и информированнейшем человеке. Вольтер был правдолюбом, борцом за истину; о нем, как о Льве Толстом, можно было бы сказать, что он «срывал все и всяческие маски». В своей повести он лишь краешком коснулся огромной государственной тайны и огромной дезинформации, которой была окружена эта тайна, – и приоткрыл лишь краешек истины.

Необходимость сохранения государственных тайн провоцирует создание самых невероятных (и при этом – вполне  официальных)  версий  исторических  событий.

Читаем: «около двух лет назад в Холмогорах были найдены останки предположительно Антона Ульриха Брауншвейгского, генералиссимуса Российской армии, тайно захороненного после его кончины в многолетней ссылке» (В.Веденеев, Н.Николаев. Сто великих курьезов истории. М., 2011, с.259). Авторы этой книги – книги с таким названием – естественно, рассматривают все это как курьез.
Признаюсь, подобная кончина в Холмогорах после «многолетней ссылки» и «тайное захоронение» генералиссимуса Российской армии, да еще принца из старейшей европейской династии Вельфов, – лично мне показалась бы просто неправдоподобной. (Говоря простым русским языком – «зарыли как собаку». Генералиссимуса?! Вельфа?! А почему не Бурбона? Не Габсбурга? Не Стюарта или Виндзора? – В   Х о л м о г о р а х !)

Кстати  говоря,  Антон  Ульрих  являлся:
-  племянником  императора  Священной  Римской империи  германской  нации  –  Карла VI;
-  сыном  правящего  герцога  Брауншвейг-Бевернского – Фридриха  Альберта II;
-  двоюродным  братом  дочери  Карла VI,  наследницы императорского  престола,  а  с  1740  года  австрийской эрцгерцогини  из  династии  Габсбургов  –  Марии  Терезии;
-  шурином  прусского  короля – Фридриха II  Великого;
-  братом  знаменитого  прусского  полководца – герцога  Фердинанда  Брауншвейгского;
-  братом  Юлианы  Марии,  второй жены датского короля  Фредерика V, – с  1772 - го  по 1784  год  она  была  фактической  правительницей  Дании.
 
Конечно, здесь далеко не вся его генеалогия и не все связи с сильными мира сего Европы – той высокомерной Европы, которая начала замечать Россию лишь после многих усилий Петра I по ее европеизации.  И эта грозная, сильная Европа позволила бы «многолетнюю ссылку» и «тайное захоронение» – в Холмогорах!  –  В е л ь ф а ? !

– Ну, хорошо, – соглашается читатель. – Вы считаете эту версию неправдоподобной. Так дайте же нам правдоподобную!

Даю.

…Куда  они  уехали,  где  обосновались?
Кто знает?
Мало ли было отдаленных поместий, замков в Брауншвейге,  Беверне,  Вольфенбюттеле,  Дании?..
Но есть один след, указывающий на пребывание Антона Ульриха (разумеется, с семьей, так как он с ней никогда не разлучался)  именно  в  Европе,  а  не  в  Холмогорах.

В центре немецкого города Брауншвейг находится музей с названием – «Музей герцога Антона Ульриха». Прежде всего это картинная галерея старых мастеров, собранная правителями Брауншвейга из рода Вельфов. Ныне HAUM (принятое здесь сокращенное название музея) является одним из старейших общедоступных музеев Европы: его шедевры были открыты широкой публике в 1754 году.
Известно, что ядро этой огромной, редкой и великолепной коллекции (здесь и Кранах, и Гольбейн, и Ван Дейк, и Рубенс, и Рембрандт, и Вермеер. Но не только картины. Собрание майолики Вельфов считается богатейшим к северу от Альп. Известность приобрел и гравюрный кабинет. А минеральный кабинет дал начало Музею естествознания в Брауншвейге) составил Антон Ульрих Брауншвейг-Вольфенбюттельский (1633 – 1714) – предок нашего Антона Ульриха. Это был один из первых просвещенных монархов Европы  (между  прочим,  прадед  русского  царя  Петра II).
Обратим внимание на дату его кончины – 1714 год. Этот Антон Ульрих ушел из жизни в тот самый год, когда родился «наш» Антон Ульрих. В честь своего замечательного предка  и  получил  имя  супруг  Анны  Леопольдовны.
Чем предположительно мог заняться последний, вернувшись в Европу? Скорее всего, продолжил дело знаменитого родственника – герцога Антона Ульриха Брауншвейг-Вольфенбюттельского.
Широкие культурные интересы – это так похоже на умнейшего и культурнейшего человека, в юности выбравшего военное поприще, но так быстро уставшего как от войны, так и от мира – мира дворцовых интриг и политической борьбы.
Для него, постигшего всю мудрость бытия до самых глубин, теперь главным в жизни было – любовь и красота. И тишина.
А что  может  быть  тише  музейных  залов?..

Антон Ульрих продолжил собирать картины, статуи, майолику, гравюры, минералы, окаменелости… Сделал музей общедоступным. Посвятил этому собранию всю свою жизнь.
И в результате – музей был назван в честь герцога Антона Ульриха.
Которого  из  двух?  –  Загадка.
Достойны  оба!

Имя,  которое  носили два человека; бесценный труд ума и сердца двух людей – увековечены потомками в этом названии: «Музей герцога Антона Ульриха» (HAUM).

Мне кажется, читатель, это и есть та самая, правдоподобная,  версия.
Реальное  название  реально  существующего  музея  дает  реальный  ключ  к  реальной  судьбе.



               
               
                Июнь  2014 г.  –  март  2019 г.