Родные сестры. Родство крови или близость души

Я резко открыла глаза среди ночи. Сердце бешено колотилось, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Мысли путались, сменяя друг друга… Фууух… Выдохнула с облегчением. Что это было? Где я? Попыталась сфокусировать зрение в темноте, но не получалось. Все вокруг окутал непроглядный мрак.
Попыталась сглотнуть, но в горле пересохло… Страшный сон, наверное. Приподнялась на кровати. Темнота не давала прозреть, слышно было, как бежит секундная стрелка настенных часов. Тишина давила на уши. Глубокая ночь… Легкое сопение рядом… Муж… Постой, я же не сплю около стены? Да и горка, укрытая одеялом, явно не подходит к габаритам супруга.
С ужасом поняла: что-то не так… Вернее, все не так. Ощущения были чужими. Мои руки, тело… Протерла глаза, пытаясь разглядеть свои конечности. Они будто усохли, стали меньше раза в два. Где мой маникюр? Обручальное кольцо? Я запуталась в ночной рубашке, которую никогда не любила, предпочитая пижаму. Я что, похудела за одну ночь? Бред! Спросонья чего только не причудится. Сползла с кровати, нащупывая выход, но его не было на привычном месте. Руки шарили по стенам, делая робкие шаги туда, где должна быть дверь. Стоп! Меня осенило: а кто же спит рядом, если не муж? Вернулась к кровати…
В детстве у нас с сестрой были отдельные кровати, стоявшие друг напротив друга в маленькой комнате. Семь лет разницы сказывались. Часто я беззлобно подшучивала над Наташей: пугала ее черной волосатой рукой из-под кровати, домовым, красными глазами в окне. А сама посмеивалась, глядя на ее испуг. Но все заканчивалось тем, что она перебиралась ко мне, спала беспокойно, била во сне то рукой в лицо, то ногой в ребра. Родители сдвигали кровати, но эксперименты заканчивались бессонными ночами. В итоге я поставила маме ультиматум: спать отдельно. Та лишь улыбалась, приговаривая: «Ты же старшая! Потерпи!». И когда Наташа, дрожа от страха, запрыгивала под мое одеяло, я, скрепя сердцем, успокаивала и обнимала ее. А дождавшись, когда уснет, перебиралась на ее постель.
Эти воспоминания внезапно пронеслись в голове. Почему сейчас? Нащупала край кровати, села. Глаза привыкли к темноте, стали различать силуэты: окно, сдвинутые кровати, настенные часы в виде руля, старый платяной шкаф, комод, полка с книгами. Все как в детстве. Странно… Шкаф мы с мужем разобрали после смерти мамы, комод выкинули в гараж под инструменты, проход в комнату переделали. А сейчас все на старых местах. Дежавю? Сердце, успокоившись было, вновь забилось чаще. Стук отдавался в ушах, дыхание перехватило, когда я приоткрыла край одеяла и взглянула в прошлое…
«Наташа? Маленькая Наташа?» — мысль пронзила мозг, рука дёрнулась, одеяло упало на место. Этого не может быть… Сон? Ущипнула себя за ногу так, что выругалась шепотом. Больно! Значит, не сплю. Мурашки побежали по спине. Снова протерла глаза, приподняла одеяло.
Да, это была Наташа. Свернулась калачиком, тихо посапывая. Кудряшки рассыпались по подушке. На ней — розовая пижама со слоном, та самая, что мама купила, когда та болела менингитом. Тогда вся семья жила в напряжении. Отец приезжал из больницы с опухшими глазами, бабушка молилась, а я просто ждала и верила. Молитвы услышали — сестра выкарабкалась. Поэтому пижама стала памятной.
Мне не верилось. Неужели машина времени? Я забыла, какой крошечной и беззащитной была сестра: пухлые пальчики, загнутые реснички. В груди что-то сжалось. Укрыла ее, поцеловала в щёчку и застыла. Озноб бил по телу, руки тряслись. Зачем я здесь? Как? Почему?
На самом деле мне за тридцать, я сельский учитель. Замужем второй раз, детей нет. Мечта о материнстве похоронена за неимением денег на лечение. Муж смирился, а я просто отчаялась. Может, поэтому и пошла в учителя — дети мне нравятся. Карьера не сложилась: ни наград, ни признания, хоть и вкалываю с утра до ночи. После института не брали без блата и опыта, пришлось сменить кучу профессий. Случайно вернулась в образование, но столкнулась с жалобами родителей на «сталинские репрессии» в методах. Ушла, но через год вернулась — уже в другую школу.
А еще я всегда умела быть старшей сестрой: нянчилась, защищала, отдавала последнее. Но с годами душевная близость исчезла. Наташа перестала смотреть на меня с обожанием, мы стали чужими. После смерти мамы отец запил, сестра не смогла устроить жизнь, и наша семья развалилась. Пошли претензии, обиды, отчуждение. Моей маленькой Наташи больше не было — ее заменили чужие люди.
Тряска постепенно утихла, дыхание выровнялось. Вся жизнь пролетела за секунды. Так, если Наташе четыре, то мне одиннадцать. Руки стали подростковыми. Я вернулась в свою худобу, забытую за годы борьбы с лишним весом. Да, это та самая ночь — ночь возвращения сестры из больницы. Я тогда сидела рядом, боясь разбудить ее, прислушивалась к дыханию. Страшно было потерять.
Волнение не давало заснуть. Так хотелось увидеть маму — молодую, живую! Но сдержалась: как объяснить поток слёз и объятий? Прижалась к Наташе, уснула под утро.
Проснулась от настойчивых поцелуев собаки. Рич, мой пес-прилипала, вылизывал лицо. Голова раскалывалась. Муж ушел на работу, я — в своей постели, в своем теле. На полу валялся семейный альбом, из него выпали фотографии. Сон? Проверила ногу: свежий синяк красовался на коже. Наклонилась поднять снимки: маленькая Наташа, застолье, мама… Слезы хлынули потоком.
С Наташей мы не общались уже два года. Поссорились из-за пустяка, отец подлил масла в огонь. Гордость не позволяла сделать первый шаг. Мы избегали встреч, раздражались, когда родные упоминали друг о друге.
Сон? Воспоминания? Но синяк был реальным. Руки потянулись к телефону. Полистала контакты, набрала номер… и бросила трубку. Что скажу?
Пошла в душ, пытаясь привести мысли в порядок. Но внутренний голос настойчиво твердил: «Позвони!».
— Ладно, — прошептала я, включая воду. — Может, это и есть тот самый шанс?..
Вода смывала слезы, смешанные с пеной шампуня. Я стояла под горячими струями, пытаясь смыть с себя не только усталость, но и груз многолетних обид. Вдруг из спальни донесся звонок. Сердце ёкнуло. Зная, что Рич начнет лаять с минуты на минуту, я накинула полотенце и выбежала из ванной.
На экране телефона горело имя: «Наташа».
Телефон вибрировал в моей руке, будто живой. Сердце замерло. Два года молчания — и вот сейчас, сразу после того сна… Не может быть простым совпадением. Рич, почуяв мое волнение, тыкался мокрым носом в ладонь, требуя внимания.
— Тише, Рич, — прошептала я, проводя пальцем по экрану. Голос дрогнул, когда я нажала на зеленую кнопку. — Алло?
— Сестренка… — тихий, неуверенный голос Наташи прозвучал так, будто доносился из другого измерения. — Извини, что рано… Мне приснилось… будто ты исчезла. И я не успела тебе сказать…
Она замолчала, а я прислонилась к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. Голос сестры, каким он был в детстве — звонкий, доверчивый — и сейчас, взрослый, но с той же интонацией… Это было невыносимо.
— Что сказать? — выдохнула я, сжимая телефон так, что пальцы побелели.
— Что я тебя люблю. Что ты — моя сестра. И мне… мне так тебя не хватает.
Слезы текли по моим щекам, смешиваясь с каплями воды с волос. Я молчала, боясь спугнуть этот хрупкий мост, возникший между нами.
— Ты не поверишь, — наконец проговорила я, с трудом выдавливая слова. — Мне тоже приснился сон. Очень яркий. О той ночи, когда тебя выписали из больницы. Ты была в своей розовой пижаме со слоном…
На другом конце провода повисла тишина. Потом Наташа тихо, почти неверию, прошептала:
— Как ты могла это помнить? Ты же… ты тогда почти не разговаривала со мной после возвращения. Думала, ты злишься, что все внимание родители уделяли мне.
— Я не злилась, — голос мой сорвался. — Я боялась. Боялась, что если прикоснусь, то сломаю. Ты была такой хрупкой после болезни. А еще… я боялась, что ты умрешь. И это убьет и меня.
Мы плакали молча, каждый на своем конце провода. Эти слезы были похожи на долгожданный дождь после засухи. Они смывали года молчания, обиды, непонимания.
— Давай встретимся, — предложила Наташа, всхлипывая. — Сегодня. Прямо сейчас. Я приеду.
— Да, — кивнула я, хотя она не видела моего жеста. — Приезжай. Я расскажу тебе один странный случай… про синяк.
________________________________________
Она стояла на пороге через сорок минут — растрепанная, без макияжа, в старой толстовке. Мы смотрели друг на друга, будто видя впервые. А потом она бросилась ко мне в объятия, и мы зарыдались, держась друг за друга так крепко, будто боялись, что одна из нас снова исчезнет.
— Я так виновата перед тобой, — шептала Наташа, уткнувшись лицом в мое плечо. — После мамы… я просто не знала, как жить. А ты была всегда сильной. Мне казалось, что ты справишься и без меня.
— А я думала, что ты меня ненавидишь, — призналась я, гладя ее по спине, как в детстве. — Что я была плохой сестрой.
Мы просидели на кухне до вечера, заваривая чай за чаем. Говорили обо всем: о папе, о работе, о ее новых отношениях, о моем муже. Словно пытались наверстать упущенные годы. Я рассказала ей про тот сон — про детскую комнату, про ее кудряшки, про тот синяк, который остался у меня на ноге, как материальное доказательство путешествия в прошлое.
— Ты всегда была моим ангелом-хранителем, — улыбнулась Наташа, глядя на меня своими большими, мамиными глазами. — Даже во сне.
Когда она уехала, пообещав вернуться на выходных с пирогом, в доме воцарилась непривычная, но приятная тишина. Я зашла в спальню, чтобы убрать разбросанные фотографии. Поднимая снимок, где мы с ней, еще маленькие, сидим на диване с мамой, я заметила на обратной стороне надпись, сделанную маминой рукой: «Мои девочки. Две половинки одного сердца».
Я прижала фотографию к груди. Может, это и был тот самый знак? Не машина времени, не мистическое путешествие, а крик души, который наконец-то был услышан. Крик о том, что пора вернуться домой. К тому, кого мы когда-то потеряли. К себе самой.
Я подошла к окну. На улице начинался рассвет. Первые лучи солнца золотили крыши домов. Впервые за долгое время я почувствовала не привычную тяжесть, а странное, почти забытое чувство — надежду. И тихую, глубокую радость. Ведь каким-то чудом я снова обрела свою сестру. И, возможно, это было началом чего-то нового.