Бог по вызову

(экзистенциальная зарисовка)

Здесь, под высокими потолками, гуляло солнце, окрашенное в синие, красные и зелёные цвета от устремлённых в небо витражей. Оно было винным, тяжёлым, маслянистым и благоухало крыльями ангелов. Оно было светом. А там, внизу, было темно и дымно от скупых свеч. Свет не проникал туда. Однако темно там было не от отсутствия света; темно там было от присутствия тьмы – душ и тел тех, кто медленно передвигался по выложенному пестрым кафелем полу от иконы к иконе, зажигал купленные по бросовой цене свечи и суетливо крестился перед тем, как воткнуть их, уже зажжёнными, в свободное гнездо канунного стола, непременно стоящего перед каждой иконой.
Здесь недосягаемое, неуловимое, невыносимое солнце слепило глаза и бросало вызов своей безупречностью. От жаркого света, растянувшегося высоко над головой, тошнило и выворачивало наизнанку. А там, в темноте, было прохладно и уютно. Пугливыми тенями скользили по кафелю прихожане, притащившие свои жалкие, алкающие земных благ души, чтобы распаковать их перед образ;ми в очередной мелкой просьбе к Богу.
Люди просили хорошей жизни и здоровья – себе и близким, несчастий и смерти – врагам, они просили денег, машин, квартир, низких цен на хлеб и мясо, свободных мест на кладбище… Они осуждали соседей, коллег, правительство… Зажигали свечи, шептали слова заученных молитв. Их голоса глухо шелестели, опускаясь всё ниже, к самому полу, и замолкали, едва достигнув его. Кто-то хотел прощения, кто-то успокоения, кто-то забвения. Никто не хотел одиночества. И все пытались избежать смерти. Откупиться от неё, вымолить себе вечную жизнь. Несчастные люди… Разве не знали они, что нет места на земле, куда не проникает смерть? Она везде и всегда. Она владычица и госпожа.
Люди просили и плакали. Их души изнывали от желаний, и, уже не вникая в суть молитв, прихожане торопливо, словно боясь забыть или не успеть известить Бога о том, что они хотят, повторяли снова и снова заученные когда-то в детстве слова.
Молитвами они призывали Бога. Свечи, зажжённые ими, плавились и догорали, на их место ставились другие, и те тоже плавились и тоже догорали, исчезая в небытии. От этих мнимых трансляторов людских желаний уходили вверх тонкие струйки чёрной копоти, но до купола они не долетали – растворялись где-то на границе света и тьмы, в полумраке, там, где заканчивался поток человеческих мыслей и начиналась пустота.
Бог никого не слышал. А люди просили и надеялись быть услышанными. Все просили – никто не благодарил. Они приходили и уходили, крестились, повторяли слова молитв, снова крестились и снова просили – себе, за себя, для себя…
Спиной к низкому мутному окну стоял волоокий, писанный рукой древнего мастера Николай Угодник, закопчённый, лоснящийся от масла и блёклый от скользящих по нему людских взглядов. Перед ним, бессильно засунув руки в карманы длинного чёрного пальто, остановился немолодой мужчина. Он не зажёг свечи, не поднял лица к свету – просто закрыл глаза. Казалось, он не дышит, казалось, что жизнь в его груди замерла и остановилась. И весь он обратился в камень. Но только мысли делали его живым, и, извергая их из себя, он, умирая, никак не мог умереть. Звука его голоса не было слышно, но мысли его, поднимаясь вверх, становились плотными и обретали форму.
– Спасибо Тебе. Спасибо Тебе за всё, – исторгнутая из человеческого сердца благодарность достигла границы света и тьмы и пересекла её. – Спасибо Тебе за то, что у меня ничего нет. Спасибо за то, что у меня ничего не осталось. За то, что мне нечего больше терять. За то, что всё отнял. Мне некуда идти и некуда возвращаться. Я никого не ищу, и меня никто не ждёт. Моё сердце нечем ранить. Больше со мной ничего не случится…
Слова его разорвали подкупольную тишину, которая знала, что только человек, потерявший всё, заходя в церковь, ничего не просит.