Любимые листья...

                Осенние листья нравились мне всегда. И ярко-желтые, украшавшие землю рядом с окном моей детской спальной комнаты в Сокирянах, и оранжево-золотые, рассыпанные  по дороге в мою тираспольскую школу номер одиннадцать, и красно-бордовые с небольшой фиолетинкой.

                Такие можно было насобирать  вдоволь только  у студенческой общаги, на высоком Петриканском холме, находившемся рядом с Дойной - знаменитым Кишиневским кладбищем.

                Настоящим раем, до краев наполненным осенним золотом, была и старая Московская Тимирязевка - парк, раскинувшийся между улицей Восьмое Марта, Проездом Соломенной Сторожки и  кинотеатром Байкал на Большой Академической.

                В Сокирянском детсаду монополию на поставку терпкого червонного золота для воспитательниц жёстко удерживали девчонки. Конечно, трудились  и они. Собирая красивые резные листочки, они кропотливо выискивали красоту, притаившуюся в кустах и под деревьями. Однако, чаще всего, дамы просто милостиво обирали нас - глупых мальчишек, несущих им самые красивые экземпляры, самые дорогие и роскошные букеты.

                Хвастаясь драгоценной добычей, эти светские львицы сначала детально обсуждали все наши подношения. Затем,  торжественно доставляли волшебные листики на самый высший уровень иерархии , задабривая строгую Анну Николаевну и поднимая настроение ласковой Людмилы Афанасьевны, которую все обожали.

                Хорошо помню, как размазывая горючие слёзы обиды, я стал очередной жертвой  интриги  настоящего Мадридского Двора.

                Эллочка Коренфельд и Людочка Серебрянская - наши первые красавицы в группе трехлеток, сдали меня строгой воспиталке, будто-бы, за сбор листьев в дальней запретной зоне. Эта территория располагалась  у самого забора с ветхой калиткой, отделявших наш детсад от огромного больничного двора с небольшой часовенкой поблизости.

                Подставили меня, конечно, из элементарной ревности. Несколько очаровательных листиков  я , с дуру и по неосторожности, умудрился подарить не только им - нашим главным красоткам, но и синеглазой Наташке. Нравилась она не только мечтательно-грустным взором, но и милым нежным голоском, которым произносила мое имя.

                - Изменщик!,- Пригвоздив-припечатав меня малознакомым словом, они отправились с жалобой к Анне Николаевне. Та, тут же, даже не стараясь разобраться, поставила меня в угол небольшой крытой веранды, прислонившейся к забору. Он отделял нашу игровую площадку от двора соседнего поповского  дома. И все это, конечно, к мстительной радости жестоких и коварных ревнивиц.

                Золотые убранства Тирасполя, насыщавшие воздух терпким ароматом осени, ждала совсем иная Судьба. Рядом с тротуарами и тропинками строгие дворники  поджигали многочисленные костры.

                Ярко-синим дымом, медленно и плавно поднимавшимся в голубеющую высь, отправлялись себе, в очередное бесконечное путешествие,  многочисленные роскошные одежды скверов, парков и улиц. Составляя различные замысловатые фигуры, они прощально и торжественно проплывали над городом, рекой и желтеющим грустным лесом.

                Волновал какой-то особый запах тех горьковатых дымов, наполнявший тревогой, грустью и легкой тоской по всему уходящему.

                Днестр мелел, становился особо прозрачным и медленным. Только слабый свежий ветерок, знай себе, гонял по пустынному пляжу стайки золотых, веселых и страдающих танцовщиц, ловко закручивая осенние листики их опадающих одежд в замысловатые вальсирующие круговерти.

                В Кишинёвской общаге, нарядные темно-красные бархатные красавцы, распределенные по вазам, графинам и стаканам, расставленным на столе и подоконнике моей комнаты, ярко расцвечивали серые зимние будни, радуя глаз до самой-самой Весны.

                Она же, она наступала внезапно, казалось, сразу же за бессонными зимними ночами преферанса и напряженными январско-февральскими экзаменами, которые, не в пример летним, были намного тяжелее. Шумно и весело врывалось во все пределы бесшабашное весеннее время . Оно влетало прямиком в наши распахнутые души и окна, вслед за шумным мартовским Мэрцишором - праздником, когда все улыбались, прикрепляя к одеждам  радостные символы первых весенних первоцветов.

                Но самые роскошные и мягкие ковры из осенних листьев, я встречал только в Нескучном Саду.  Завалившись и зарывшись спиною в их горьковатый аромат, я взлетал восхищенным взглядом прямо в бесконечно голубое небо, захватившее все пространство от Парка Горького до самых Воробьёвых гор. Вместе с багряным золотом, оно щедро наполняло синевой Пионерский, Голицинский, Лесной и Андреевские пруды. Накрывало всю ширь над Москва-рекой до самого парка Трубецких с небольшим прудом и маленькими арочными мостиками.

                Терпкий сырой запах дубовых аллей старого Тимирязевского лесопарка очаровывал совсем по-другому, резко оттеняя  обостренную тревогу по часто хворавшим родителям, общую минорную симфонию  быстро пролетевшего лета и неумолимо приближающейся долгой, холодной, суровой московской зимы.

                Оптимизма добавляли только многочисленные ярко-веселые  одежды деревьев, багрянец кустов и свечение ягод карманного парка Дубки и прекрасной Лиственничной Аллеи, будто спешащей себе на занятия  от самого Дмитровского шоссе до парадной  Тимирязевской Академии, выкрашенной, под стать золотой Осени, в нарядные желтоватые тона.

                Аллея  щедро блестела и потрясала на осеннем солнышке тысячами листиков, приветствуя  несущихся  студентов, аспирантов, дряхлеющих  доцентов и неунывающих профессоров.

                Неспешный осенний променад по Листве, как нежно зовётся  этот чудный  уголок Вселенной, и сейчас остаётся одним из самых изысканных, самых дорогих деликатесов, бережно сохраненных Судьбой специально для нас - всех, кто смолоду беззаботно плавал здесь в океане  прозрачного воздуха,  загадочно синевшего в густеющих колдовских предвечерних сумерках.

                А Зима? Ах, Зима? Та, конечно, как всегда, не за горами...