Райка Рубич

Когда переносишься памятью в какое-либо отдаленное время, тебя охватывает особое настроение – ты как бы ощущаешь «цвет» и «запах», которые характеризуют именно этот временной отрезок, и которые не встретишь ни в каком другом. В этом я еще раз убедился, пробежав историю моего знакомства с Райкой Рубич  ( Имя и фамилия вымышлены).
Первый раз я ее увидел в начале пятидесятых, когда она пришла к нам домой по объявлению, чтобы наняться домработницей.
Тогда еще не закончилась Корейская война, и я рисовал сцену разрушения Пхеньяна в ходе варварской американской бомбардировки.
Этот рисунок сохранился в моем альбоме до сих пор. Архитектуру северокорейской столицы я изобразил в соответствии со своими тогдашними представлениями: на первом плане стоит пятиэтажный дом - уступчатый, наподобие пагоды; кровли, венчающие каждый из его четырех ярусов, загнуты вверх на их краях, - следовательно, я был немного знаком с дальневосточной культурой, - буддистской по преимуществу, - но поверхностно, так как на заднем плане я разместил минарет, относящийся уже к мусульманству. В двух местах, как некие экзотические кусты, стоят черные взрывы. Но самое удивительное в этой картине – то, что в ней прорисован каждый кирпичик, заботливо обведены карандашными линиями рваные края множества пробоин, которыми прошит многострадальный дом. Не оставлена, также, без внимания ни малейшая частичка груды щебня, высящейся на первом плане. Не забыты даже обрывки проводов загубленной линии электропередачи. Задавшись вопросом о причинах выбора столь трудоемкой техники, я пришел к выводу, что, изображая центральное историческое событие – Корейскую войну, я интуитивно нащупывал стиль, отвечающий духу текущего времени, и остановился на гиперреализме.
И вот, когда я остро заточенным карандашом вырисовывал очередной кирпичик,  в комнате появилась худенькая светловолосая девушка, выглядевшая, как девочка; было ей семнадцать лет, то есть она была на пять лет старше меня. Понизив голос, она рассказала моей матери, что родом она из Житомира, что ее отец, бывший правой рукой Косиора   (В.В. Косиор (1889 – 1939) – советский политический деятель), был расстрелян в тридцать девятом году, что она - круглая сирота, что жить на Украине у дальних родственников ей обрыдло, что она привычна к любой работе, и будет очень благодарна, если мать ее возьмет домработницей.
Институт домработниц был широко распространен в Москве в период зрелого сталинизма (с конца 1930-х до 1953). Он был легален: все домработницы были членами соответствующего профсоюза. Деревенские девушки охотно шли на эту работу, соглашаясь на маленькую зарплату, так как, получая стол и дом, они обретали шанс, если повезет, выйти замуж и остаться в Москве. Наняв домработницу, хозяйка могла оставить на нее детей, и работать по специальности. Первая домработница, - Шура – сидела дома со мной, когда мать до войны работала инженером на заводе имени Сталина (позже переименованном в завод имени Лихачева). После войны мать не работала, но на даче она развела такой грандиозный сад, что там постоянно требовались рабочие руки, и домработница была очень кстати. Деревенские девушки, привычные к сельскому труду, с удовольствием у нас работали, тем более, что к ним у нас относились, как к членам семьи. Но домработницу мать могла нанять только на дачный сезон - с мая по октябрь, так как в Москве нам и самим-то не хватало места: пять человек (родители, мы с младшей сестрой Тусей и дед) на двадцати метрах в двух комнатах - одна из них – проходная (через нее к себе ходили  соседи). Поэтому домработницы дольше, чем на один сезон, не задерживались.
Другое дело Райка Рубич; по окончании дачного сезона она подыскивала себе какую-нибудь временную работу, а на следующее лето неизменно возвращалась. Так как она росла без матери, то искала ей замену в нашей маме, позиционируя себя нашей старшей сестрой, что раздражало отца, который относился к ней отрицательно, опасаясь ее дурного влияния на Тусю; он никогда не называл ее иначе, как Райка, и всех нас к этому тоже приучил.
Райка была в то время худая, но уже не костлявая девица; в ее длинноносом лице с семитским разрезом глаз, было что-то лисье. Ее отличали бьющая через край энергия и крайняя непоседливость, она не ходила, а бегала, непрерывно издавая какие-нибудь звуки; если она не тараторила южно-русским говорком со слабым украинским акцентом, то напевала, пританцовывая, арию из какой-нибудь оперетты, репертуар которых был безграничен. Хотя она сходу принималась за любую работу, и делала ее весело и споро, нас она как-то утомляла – ее было «слишком много». Особенно от нее доставалось мне, так как в мои обязанности входило ей помогать, особенно, если для выполнения работы требовалось две пары рук. Например, зная, что я терпеть не мог пилки дров двуручной пилой, она, радостно ухватив меня за руку, тащила к бревну, приговаривая: «Пилять, пилять!»
От Райки я узнал много нового: например, впервые услышал антисоветские частушки, в которых сквозила такая ненависть, что я в ужасе вертел головой, проверяя, не слышит ли кто. Она преподала мне полный курс советской и мировой оперетты, отчего я отнюдь не стал поклонником этого жанра. Кроме того, она постоянно намекала на важность полового вопроса, не предпринимая, однако, попыток меня соблазнить; я думаю, она понимала, что этого ей мать никогда не простит, а она очень дорожила возможностью быть рядом с ней.
Райка была смелой и боевитой. Мне, например, запомнился такой случай: ко мне прицепились два парня, (я часто одним своим видом вызываю желание меня непременно побить), так Райка с такой яростью бросилась на мою защиту, что те, опешив, отступили, отпустив по ее адресу грязную угрозу.
- Сломаешь – выкрикнула Райка в ответ.
В зимний период Райка нас неоднократно навещала. Когда она работала на кондитерской фабрике «Рот фронт» то принесла в подарок шоколадные изделия, вынесенные через проходную в потаенных частях тела, но мать их не приняла, сделав Райке выговор.
На следующий раз она опять принесла конфеты, объяснив, что им их взять разрешили, так как это – брак. Заключался он лишь в том, что на верхушке конфеты из-за усадки начинки образовывался провал конической формы; в остальном они были исправны. Райка со смехом рассказала, что для этого вида брака она предложила специальный термин – «кандурашка», и что он принят, и его теперь использует весь завод.
Дело в том, что деда как-то навестил соученик по Строгановке – Аршак Кандуралов. В молодости он стал жертвой армянского погрома, устроенного турками; массивной чернильницей ему проломили череп, но он выжил, однако на всю жизнь у него на голове осталась глубокая коническая впадина, напоминающая кратер вулкана.
Кстати, Райка произвела на Кандуралова сильное впечатление: он назвал ее настоящей красавицей, а она так его ославила… Эх, женщины!
Потом Райка одно время была домработницей у Майи Плисецкой. Навещая нас, она давала понять, что стала конфиденткой своей хозяйки в ее сердечных делах; Райку буквально распирало от желания ими тотчас поделиться, но ее останавливало каменное выражение лица моей матери, балерину боготворившей.
Между тем эпоха сталинизма отступала; вместе с нею теряло силу представление о  «приличной публике», и уходила мода на домашнюю прислугу. Институт домработниц был обречен. Почувствовав это одной из первых, Райка стала искать себе профессию, и занялась эстрадой. Сначала на новом поприще ей пришлось нелегко; как-то она пришла к матери поплакаться: все, что ей могли предложить – это участие в одном из представлений в кордебалете. Для этого ей надо было научиться кататься на роликовых коньках, и это искусство ей никак не давалось. Но в следующий свой визит она пришла повеселевшей: она смогла устроиться на какую-то должность во вновь образованную  Школу Эстрадного искусства, чем был подтвержден тезис: «Кто умеет делать, тот делает; кто не умеет делать, тот деланью учит, а кто не умеет учить, тот учит, как учить».
Однажды, когда я уже был студентом Университета. Райка пригласила меня в Центральный дом Актера, который находился на Пушкинской площади, на просмотр довоенного фильма о каком-то американском эстрадном комике, я уж не помню, о ком. Мне это было совсем не интересно, но Райка настаивала, а я тогда еще не умел говорить решительное «нет». Так я оказался «кавалером» Райки в кинозале внушительных размеров, под завязку заполненном эстрадным бомондом. Я уж приготовился к кинопросмотру, когда Райка, подлетев ко мне, схватила за руку и сказала:
- Идем! Заболела переводчица, и я сказала, что ты знаешь английский. Будешь переводить. (Я в то время действительно много занимался английским языком).
Райка отвела меня в ложу, где мне вручили микрофон. Начался черно-белый фильм. Под бурные аплодисменты публики на экране появился поганенького вида парнишка в цилиндре и во фраке, ведущий под руку какую-то расфранченную особу, и вдруг – о, ужас! – начавший что-то быстро и невнятно говорить. Как я ни вслушивался, я ничего разобрать не смог. В зале раздались возмущенные крики: «Перевод!». Наконец, уловив смысл фрагмента фразы, я хотел его сообщить, но, открыв рот, смог из себя выдавить лишь какой-то нечленораздельный звук. Зал взвыл. В это время к моему креслу подошла женщина средних лет. Она взяла у меня микрофон, села в освобожденное мною кресло, и начала спокойно переводить. «Начать с начала!» - потребовал зал.
На выходе из ложи меня поджидала Райка, буквально испепелившая меня взглядом, в котором смешались обида, ненависть и презрение. Конечно, я ее подвел; ведь это мне следовало знать, что закадровый перевод – это профессия, требующая длительной тренировки; что даже профессионал всегда предварительно, за несколько дней, просматривает фильм, делая заметки, которые уточняет по словарям и другой литературе, делая «шпаргалку»; я должен был наотрез отказаться, а вместо этого вот так подставился.
Я прошел в зал, и присутствовал при демонстрации фильма, но ничего не понял, так как находился в шоке до конца сеанса. В роли переводчика фильмов я больше никогда не выступал.
Следующий эпизод с участием Райки Рубич относится уже к временам разгара оттепели – началу 60-х, когда в Москве гастролировал пражский театр «Латерна Магика». Это была одна из первых в мире попыток объединения на одной сцене игрового спектакля и кинофильма; то, что сейчас широко известно, как шоу,  в те времена было в новинку; публика с боем брала билетные кассы.
Райка вскружила голову Вацлаву – инженеру, отвечавшему за техническое обеспечение шоу; став его подругой,  в этой роли она была принята в коллектив «Латерна Магики». Она поработала над своим имиджем – одеждой, прической, макияжем, манерами, и ее стало не узнать; во-первых, сбылось предсказание Кандуралова – Райка обернулась настоящей красавицей; во-вторых, ее былая несолидность улетучилась – она выглядела уверенной в себе и даже немного надменной. Такой я с изумлением ее увидел, когда она пришла к матери с просьбой пригласить к нам домой ее приятеля Вацлава вместе с друзьями, - их было человек семь, но они составляли ядро труппы. Моих родителей не нужно было уговаривать: они обожали иностранцев, и вскоре у нас состоялся вечер чехословацко-советской дружбы,-  с великолепным ужином, приготовленным мамой, крепкими напитками, принесенными гостями, и танцами под магнитофон «Грюндиг» - тоже из-за бугра. Это были молодые, красивые и очень веселые люди; по любому поводу они хохотали до упаду, а плясали так, что пол колебался, как батут; я уж боялся его обрушения, но священник, построивший наш дом в 1911 году, сделал его на совесть, и пол выдержал. Не танцевал только Вацлав, некрасивый серьезный мужчина, поведавший мне о политических трудностях, с которыми связана деятельность театра; он намекнул, что находится в оппозиции к существующим в Чехословакии порядкам.
Гастроли продолжились до лета, после чего «Латерна Магика» вернулась на родину, но Райка Рубич с ними не уехала, а осталась здесь.
Следующий эпизод из жизни Райки Рубич относится уже к временам застоя. Как мне рассказывала мать, Райка пришла к нам домой со своим начальником, весьма солидным мужчиной средних лет. Райка представила мать своею родственницей, без согласия которой она не предпринимает никаких серьезных действий. Помявшись, мужчина рассказал, что ему нужно прописать в Москве гениального мима – выходца из провинции.
- Для этого  - он вздохнул сокрушенно – я прошу Раису Моисеевну вступить с ним в фиктивный брак. Поймите, он там пропадет, и советское эстрадное искусство потерпит невосполнимый урон.
- Самым трудным в этом разговоре – рассказывала мама, было удержаться от улыбки, когда я посмотрела на Райку; - она приняла позу жертвы, подготовленной к закланию.
- Рая уже взрослая – веско сказала мама – пусть сама и решает.
Решение было положительным; - мим получил московскую прописку, но брак из фиктивного перешел в эффективный, и Райка родила сына.
Я не знаю, что произошло потом – мать мне ничего не рассказывала, но всякие ее контакты с Райкой Рудич вдруг, как отрезало, -  полностью прекратились до самой маминой смерти.

Как-то осенью, в середине двухтысячных ко мне в Москву позвонил мой дачный сосед.
- Слушай, тут по нашему поселку расхаживает бойкая женщина. Она со всеми знакомится, представляясь родственницей Валентины Павловны (это имя моей матери).
Поблагодарив соседа за информацию, я стал лихорадочно думать: кем из трех моих двоюродных сестер это мог бы быть, и понял, что никто. И тогда мне в голову ударило: это может быть только Райка!
С худшими предчувствиями я приехал на дачу; отперев замок, я обнаружил, что дверь не открывается: она была изнутри заперта на крючок. Обойдя дом, я увидел, что мои предчувствия оправдались: один из щитов, защищавших остекление, был отодран, и стекло окна было разбито. Я влез в окно, прошел через залу, и вошел в маленькую спальню. В ней на кровати разлеглась Райка.
- Я хозяин этой дачи, и требую, чтобы Вы немедленно покинули это помещение – произнес я резким, ледяным тоном, подняв крючок и настежь растворив входную дверь.
- Не знаю, кто Вы такой, а я имею право находиться здесь, как племянница Валентины Павловны.
Не говоря ни слова, я, взяв пассатижи, с корнем вырвал крючок, и отправился к председателю кооператива, Саше Васнецову.
Сообщив ему, что у меня в даче поселилась бомжиха, я попросил его о помощи. Сашу уговаривать не пришлось. Надев кожаную куртку, и приосанившись, он стал похож на инспектора полиции из какого-то французского фильма. Мы вошли в дачу. Эффектно пройдя по комнате, и осмотрев разбитое окно, Саша подошел к креслу, в котором сидела Райка, и произнес:
- Как представитель местной власти, требую, чтобы Вы немедленно покинули помещение. Иначе для Вас наступят очень неприятные последствия!
- Нечего меня пугать – я пуганая; не таких, как Вы, повидала! Не боюсь! – и Райка даже не пошевелилась.
- Идем за милицией? – спросил я Сашу.
- Пошли – подтвердил он, и мы вышли из дома, потом из сада, и быстро двинулись по улице. Но звонить в отделение я не стал, а, с полчаса выждав, вернулся обратно. Райка ушла.
Я уж позабыл об этом инциденте, когда, однажды приехав на дачу зимой, обнаружил, что в доме затоплена печка, а перед ней, вытянув ноги к теплу, в кресле сидит Райка.
- Если Вы немедленно не покинете помещение, я вызову милицию! – сказал я, но не был удостоен ответом.
Я позвонил в милицию, сообщив, что у меня в даче поселилась бомжиха, которая отказывается уходить. Спросив адрес, мне ответили, что сейчас приедут. Мне повезло: в самом разгаре была кампания по борьбе с бомжами.
Через пятнадцать минут к даче подъехал автомобиль с двумя милиционерами. Я их встречал на улице. Старший по званию попросил меня предъявить паспорт. Пока он в него смотрел, из дома вышла женская фигура, и последовала к калитке. Она собиралась пройти мимо машины, но милиционер потребовал, чтобы она предъявила документы. Ни слова не говоря, она прошла мимо и, ни разу не оглянувшись, стала не спеша удаляться в сторону, противоположную той, откуда приехал милицейский автомобиль. Когда она скрылась за поворотом, оба милиционера молча сели в машину, и уехали.
С тех пор минуло лет пятнадцать, в течение которых Райка Рубич больше ни разу не появлялась.
                Март 2019 г.