Флюктуация вероятности

               
Организаторам, спортсменам и просто
любителям страйкбола

П О С В Я ЩА Е Т С Я…




                - 1 -

   …Опять в команде новенький. Правда, на этот раз хотя бы один; но зато какой! Очки двояковыпуклые в какой-то "бабушкиной" оправе; длинный, но весь щуплый и нескладный. Форма новая, с иголочки, но висит на нём нелепым мешком. Разве что привод "снайперка" смотрелся на нём грамотно, но кто нынче оружие не умеет на телеса вешать? Вот нормально стрелять – это мало кто умеет…
Он стоял особняком, опираясь на сломанный ствол осины, и, казалось – не будь этого ствола, он тут бы и упал.
   - Знакомьтесь!
Широким манерным жестом, исполненным правой дланью, Ромка, наш капитан, провёл в сторону сектора, где стоял новичок.
   - Наш снайпер, с сегодняшнего дня. Зовут Игорь. Опыта в таких боях пока нет.
   "И в других боях тоже, наверное, - подумал я. – Очередной турист… Где только Роман откопал этого ботаника? И как он вообще тут оказался? Разве только, что с самим Ромкой и приехал?"
   Походу, другие думали так же. Нос Витька сразу как-то поник; это его всегдашний барометр. Другие деликатно отвернулись; может просто даже, чтобы не засмеяться. Хотя смешного, в общем, то, было мало. В последнее время нам явно не везло; все тренировочные бои мы с треском проигрывали. В этом была виновата, пожалуй… да что там, сами мы и были виноваты; только сами. Ну, ещё капитан. Ещё отсутствие постоянного снайпера. Ещё, ещё… да что там искать – сами и виноваты! Леность на тренировках, уклончивость в учебных боях. Конечно, сами!
Теперь вот ещё этот… горе-снайпер… в очках…
   …А, всё одно теперь; хата сгорела  – вались и сарай!
   …Только вот бой-то сегодня зачётный…
   …Хуже нет той предопределённости перед боем, когда все участники уже готовы к тому, что проиграем. Зачем вообще тогда всё это?
   Ребята пошли поближе к новенькому, а я задержался.
   - Капитан, - говорю негромко, отводя Ромку за рукав в сторону, - где ты это чудо надыбал? Он стрелять-то хоть умеет? Что-то сомнительно, при таких-то окулярах…
   У меня есть негласное право давать Ромке советы. Хотя в команде я сравнительно недавно, к тому же самый старший по годам, а, значит, не самый резвый и перспективный, но за плечами двадцать лет реальной службы в армии, и Ромка это ценит. К тому же, на последние два боя я довооружался своим травматом с холостыми патронами, а это хоть и не сделало нашу команду победительницей, но добавило ей зачётных очков, а команде "противника" – паники.
   - Иди, познакомься с ним лично. – Негромко сказал Ромка. – Игорь  - парень, что надо, и понравится тебе. Стреляет – как Бог! Не смотри, что с виду неказистый.
   - А ещё что-то он может? Ну, бегать там, подтягиваться или препятствия брать?
   - Не знаю; вряд ли, только стрелять, наверное. Но зато как классно стрелять! Если ему выделить грамотную позицию – мы сразу возьмём реванш! А вот ваша задача – обеспечить ему поле деятельности.
   - Понятно; очередной Стаханов… - бормочу без энтузиазма.
   Иду к пареньку; а в голове воспоминания о предпоследнем, кажется, снайпере. Тот втемяшил себе в черепушку одно – он тут пуп если не Земли, то уж точно пуп команды. А мы все должны работать на него, точнее, на его имидж. И уж тогда он себя покажет!
   …Он действительно тогда себя показал; только нам это ничего не дало. "Противник", конечно, нёс значительные "потери", а нашей тактической работы не было видно вовсе; кроме охраны зоны снайпера. Так мы и проиграли – девять человек против их оставшейся пятёрки, которая и вынудила нас сдаться, грамотно взяв в "клещи". И шли мы понуро – девять оставшихся из двенадцати, конвоируемые пятью "противниками". Хотя нет, не так – понуро смотрели восемь бойцов. А девятый шагал гордо, с чувством исполненного долга.
   Этим, девятым, и был снайпер...
   Вблизи парень был не просто худой. Он был какой-то "двумерный". То есть, у него был рост, и была ширина; правда, несколько уменьшенная. А вот толщины как бы и не было. Какая-то она была, конечно, но на фоне его роста её не было заметно. Если бы не форма, висящая мешком, то и объёма бы не было, наверное. Он протянул мне тощую руку, глядя грустными огромными глазами. Мне уже не надо было каких-то подробностей. Передо мною стоял чистокровный еврей.
   - Игорь…  Беркович! – пробормотал он.
   - Дружинин Степан, - ответил я и пожал его руку, машинально отметив отсутствие богатырской силы. Ну, да это ладно; сила для снайпера – не самое главное.
   И спрашиваю:
   - Ты раньше, где занимался?
   - Я? В смысле?
   - В смысле, с кем в страйкбол играл?
   Он сразу же ошарашил меня:
   - А это так и называется – страйкбол?
   Что ответить, я не нашёлся. Ну, не представляю себе автогонщика, который смотрит на болид с вопросом – а я что - на этом должен по трассе ездить?
Или футболиста, с удивлением озирающего стадион.
Не могу представить…
   Спросил другое:
   - А снайперскую винтовку хоть ты видел? В действии?
   Он посмотрел на меня большими грустными глазами, отразившими вековую скорбь еврейского народа:
   - Конечно! Я все пять курсов занимался в секции стрельбы.
   - Где учился?
   - В университете. Физматик я…
   - А из чего стрелял?
   - СВТ-40, обычно…
   - Ну, тут что-то похожее. Называется – привод. Только точность поменьше, конечно. И не убивает. Только больно хлещет по телу.
   - Я знаю; мне Рома рассказывал!
   И он улыбнулся как-то застенчиво, словно девица. После такой улыбки я сразу проглотил обращение "Рома", передумав делать замечание. Ну, просто не позволила душевная мягкость.
Таки правильно же?..

                - 2 -

   Мы стояли на отшибе каких-то хоздворов, за окраиной посёлка с красивым названием Снегирёвка, возле кирпичной коробки, бывшей когда-то пятиэтажным домом. Коробка была очень старая, ещё довоенная; с пустыми окнами, даже оконных косяков не было. На верхних этажах уныло висели маленькие балкончики, огороженные каменной балюстрадой с узкими прорехами. Три подъезда, тоже без дверей; небольшой дворик метров шесть шириной, а за ним сразу начинался густой берёзовый лес. В довоенное время тут располагался какой-то то ли пансионат, то ли санаторий. Он имел ещё два здания; они стояли далеко в стороне и были одноэтажными. Сам посёлок отсюда был виден плохо; его основная усадьба скрывалась за густой рощей. Всякая дорога заканчивалась в полукилометре от этого места; и свои автомобили мы оставили там. Но и пешком сюда пройти было непросто. На оставшихся тропинках и едва угадываемой трассе старой дороги живого места не было от крупногабаритного хлама – ломаных остатков заборов, каких-то рам от телег, бросового горбыля и тому подобного добра. Может, летом тут ещё и можно было как-то проехать. А сейчас, несмотря на начало ноября, всё это богатство щедро было завалено снегом, который никто и никогда тут не чистил.  Так что место, выделенное под полигон, было на удивление диким и захолустным.
   Пятнадцать человек – наша команда, стояли на солнечной стороне за кирпичной коробкой, которая неплохо закрывала от ветра. Чуть в стороне, и практически на ветру, стояла команда "противника", которой придётся сегодня играть представителей "доблестных сил Вермахта". Тоже пятнадцать человек, и почти все они – в соответствующей форме. У многих в руках привод – точная копия "шмайссера", вроде МР-40-го.
   И чёрные каски на головах.
   Зловеще смотрятся…
   "Дойче зольдате нихтс капитулирен…" – тут же всплывает из памяти бравурная песенка, слышанная когда-то в каком-то старом кинофильме.
   Совсем в сторонке администрация – судейская коллегия (трое) и два капитана команд; обсуждают условия и нюансы будущей игры. Ну, это хоть понятно. А вот рядом ещё трое каких-то совсем посторонних, с фотоаппаратурой, а один, самый длинный,  с большой и явно тяжёлой видеокамерой.
Эти-то на фига?
   "Серьёзно-то как! – думаю. – Зачем такое документирование? Обычный бой, обычные команды. Что тут замышляется?"
   Вижу, как Игорь с каким-то удивлённым вниманием глядит на этих троих. Особенно на камеру в руках "длинного". Глаз не отводит. Что уж в них такого? Я, лично, больше разглядывал "эсесовцев" – вот где экзотика! Не ручаюсь за точность экипировки; я не историк, но вид они имели впечатляющий! Будто только-только сошли с кадра какого-то старого фильма!
   А время шло; а администрация всё совещалась и совещалась.
   "Что-то уж очень долго", - думалось мне. Да, похоже, и не мне одному; многие как в нашей команде, так и у "эсесовцев", начали проявлять признаки нетерпения.

   Наконец судьи дали сигнал на общий сбор. Капитаны тут же вернулись к командам.
Вперёд, на середину строя, вышел главный арбитр:
   - Всем, кого ещё не видел – добрый день!
   Из строя послышалось недружное: "Здравия желаем!"
   Арбитр поморщился, но продолжил:
   - Напоминаю, что игра проводится по сценарию "Бой в Снегирёвке". Если кто не в курсе, коротко обрисую. После блокирования и сдачи в плен группировки Паулюса осталось много мелких разрозненных частей гитлеровцев, которые пытались прорваться на Запад, к своим. Тут, под Снегирёвкой, прорывались остатки батальона СС. На нашем направлении шла группа численностью примерно половины стрелковой роты. На их пути и была Снегирёвка, где располагался военно-полевой госпиталь первого эшелона. Гарнизон Снегирёвки, таким образом, состоял из неполных двух отделений, набранных, в основном, из выздоравливающих бойцов. Слева, за болотом, в двух километрах, шоссе, уже тогда занятое Советскими войсками; справа Волга, которая вся простреливалась. Путь к отступлению, таким образом, мог проходить только по окраинам посёлка. При этом конечно госпиталь, с большим числом раненых, был бы неминуемо уничтожен…
   Он закашлялся, отвинтил фляжку и сделал пару глотков.
  - Дальше начинается совсем неизвестное. Как проходил бой, кто взял верх – никакой информации нет. Ни в документах воинской части, ни в воспоминаниях сослуживцев. Поразительно, но даже местные старики ничего не могут рассказать. Никто ничего не видел, и всё тут! Никаких свидетельств.  Архивные материалы гитлеровцев тоже ничего не раскрывают о судьбе этой группировки…
   - Но госпиталь-то уцелел? – крикнул кто-то из тройки Семёна.
   - Уцелел. Бой-то шёл почти в километре от госпиталя, и, естественно, никто из тяжелораненых ничего видеть не мог. Зато слышали многие, в том числе и немногочисленный медперсонал. Но вот странно, что их показания до удивительного сходятся в одном: бой вспыхнул резко, с яростным огнём с обеих сторон, и плавно, но достаточно быстро сошёл на "нет". Госпитальные так и не увидели ни злых потрёпанных фрицев, ни остатков нашего гарнизона.
   Никого.
   Всё было так, будто группировки уничтожили друг друга вчистую…
   "Аннигиляция" – подумал я с кривой улыбкой.
   А арбитр продолжал:
   - Таким образом, сегодняшний бой, кроме соревновательной стороны, будет иметь ещё и исторически исследовательскую цель. Будут присутствовать эксперты с видеоаппаратурой; им – не мешать.
   - Лишь бы они нам не помешали! – крикнул тот же голос; кажется, Санька.
   - Не помешают. Вообще не обращайте на них внимания. Вмешиваться они ни во что не будут, так что считайте, что их нет.
   - Да пусть снимают… - буркнул Витёк.
   - Исходя из сказанного, - подытожил судья. – Наша, вернее, ваша задача – как можно подробнее и серьёзнее промоделировать возможный вариант этого боя.
   - А такой момент! – это кто-то из "эсесовцев". – Эти события происходили где-то в феврале 1943-го года, если не ошибаюсь…
   - Не ошибаетесь! – поддакнул судья. – Вас интересует, не помешает ли разница в датах?
   - Точно! – крикнул тот же голос. – Начало ноября всего-то!
   Судья растерянно оглянулся на группу из этих троих. Тут же вперёд выдвинулся один, "самый штатский", как я определили для себя. Он вопросительно посмотрел на арбитра; тот одобряюще кивнул.
   - Здравствуйте всем! Моя фамилия Никитченко, я доцент Южно-Уральского историко-археологического университета.
   - Из сурового Челябинска, небось? – опять тот же весёлый голос.
   - Из него. Зовут меня Александром Петровичем. Я буду представлять тут, у вас, исследовательскую группу нашего университета. Это мои помощники, - он кивнул на парней с фотокамерами.
   Те слегка поклонились. А он продолжил:
   - Тут так. Планируя это исследование, мы исходили из тех факторов, которые могли помешать максимальному сходству ситуаций нынешней и той, 43-го года. Так вот сама дата значения не имеет. Мы учли, что сезон обязательно должен быть зимний, а также продолжительность светового дня. Из второго условия бой надо было проводить даже чуть раньше, но вот погода установилась только на этой неделе. С учётом и без того разбросанных данных, эта разница несущественна. Ждать же февраля никто не будет, да и синоптики обещают снежную зиму. В феврале же 1943-го года в этих краях снега было не очень много; примерно, как сейчас. Я ответил на Ваш вопрос?
   - Вполне! – весело крикнул тот же голос.
   - Я ещё добавлю, - продолжил доцент. – Меня много раз спрашивали – каким образом, не зная хода тогдашнего боя, вы собираетесь его смоделировать? Вопрос законный, особенно в свете того, что задачи ваших команд – победить, используя все свои силы, умения, а также "военную хитрость"; а вовсе не играть военный спектакль. Так?
   - Так! – Крикнул я. У меня этот вопрос сразу же возник.
   - Отвечаю! От вас и не требуется точного моделирования; просто ваши действия будут потом анализироваться в качестве элементов искомого боя. И вот какой ещё момент: задачи команд идентичны задачам тогдашних подразделений – одни любой ценой хотят прорваться, другие – любой ценою их не пропустить. Никаких современных средств вы применять не будете – это же запрещено правилами игры, если всё я верно понял. Отсюда вывод: ваши мысли, и тактические планы могут оказаться единственно возможными при этих вводных, а значит, и действия – похожими.
   По тем же соображениям максимальной схожести вариантов мы попросили вашу администрацию, чтобы в этом бою из состава команд были временно выведены женщины.
Ко мне нет больше вопросов?
   Все молчали. А я подумал, что обе наши Татьяны, по иронии судьбы, на сессии; их так и так не было бы. А у "эсесовцев" в команде, кажется, вообще девчонок нет…
   Вперёд опять вышел арбитр:
   - Раз вопросов больше нет, тогда – всем по своим местам дислокации. Капитанам распределить людей. Начало боя – зелёная ракета. Финал – красная. Пошли!

   "Эсесовцы" уныло потянулись за своим капитаном куда-то в лес, и скоро скрылись из вида. Мы же собрались полукругом вокруг Ромки. Он оглядел нас с такой миной, будто вместо носов у нас были маслёнки, и, почему-то, вздохнул:
   - Общий план такой, - негромко сказал капитан. – Выманить противника на атаку каркаса; изрядно проредить сверху и зажать в "клещи", не дав возможности отступить.
   - Нас всего пятнадцать. Кем зажимать? – крикнул кто-то из тройки Сурка. И сразу началась, как всегда, всеобщая говорильня…
   - Так! – перебивая общий шум, громогласно произнёс Роман. – Их, тех бойцов, в сорок третьем, было примерно столько же; так что не ныть! Тройки Сурка и Самойленко незаметно уходят вперёд, на рубеж атаки противника. Маскируетесь, и чтоб мне тихо было! Что тут будет происходить, у каркаса – вас вообще не касается; хоть ядерная война! Пропускаете оба эшелона атакующих. Не дай Боже кому засветиться! Лично разорву на части и отправлю посылкой домой; пущай потом собирают! Только когда "противник" завязнет в атаке – вот тогда всплываете из небытия и прижимаете его со стороны леса, не давая возможности отступить. Семён со своими – отбиваете атаку. Можете ни в кого не попадать, прятаться сразу после выстрела – всё равно; главное – чтобы в вас не попадали, чтобы огонь обороны не утихал. Постоянно меняйте позицию.
   Семён мрачно кивнул.
   - Виктор со своей тройкой имитирует контратаку. Витёк, шуму побольше, шуму! И прячьтесь получше, иначе быстро раскусят, что атака фальшивая.
   - Ага, погромче, но при этом потише… - бормотал Витёк, дозаряжая магазин.
   - Не бурчи; а делай… - Бросил вслед ему капитан. - Семён, когда они побегут, в этот момент устроите массированный огонь!
   Тот снова молча кивнул.
   - А уж напугаем-то их до полусмерти, тремя калеками, - затихая, продолжал Витёк бормотать.
   - Ну, уже успокойся, что ли?!? Ваша задача, кстати, в том и заключается, чтобы атака была, но вялой, иначе они просто не пойдут на атаку каркаса. А надо, чтобы обязательно пошли. Да, ещё, Витёк, калек будет больше – я бегу с вами, четвёртым.

   Я задумался. По всему выходило, что Ромка задумал неплохую комбинацию, вот только была в ней некая "ахиллесова пята". Нужно обязательное снайперское прикрытие сверху. А если снайпера уберут – всё; можно сразу идти сдаваться. Убрать же его отсюда, со второго, или даже третьего этажа дырявой кирпичной коробки – раз плюнуть. А как-то защитить позицию некем; практически все уже распределены.
   Я обернулся:
   - Ромка, а как быть с Игорем? Позиция-то у него прекрасная, да больно "прозрачная". Его быстро нейтрализуют; после чего и нам хана. Отсюда-то всё видно!
   Он устало кивнул и выдал, как что-то, давно решённое:
   - Стёп, ты один и будешь его прикрывать. А с остальными мы составим "клещи"; попробуем их отсечь и блокировать. Вам только до этого продержаться бы. Слушай, ты травмат взял?
   - Конечно! – хлопнул я себя по поясу.
   - Заряди нормальными патронами. Если что – бей по карнизам и веткам, пусть будет грохот и пыль летит! Паники добавить надо!
   Я поморщился:
   - Не дело это, капитан! Если в администрации узнают, что патроны не холостые – не отмоемся…
   - Не узнают, - самонадеянно изрёк Роман. – Звук выстрела-то одинаковый. А обоймы никто проверять не будет.
   - Как знаешь, - бормочу. – Не было бы хуже…
   - Не будет… - Он отвернулся куда-то в сторону будущей атаки "противника", чего-то сам себе размышляя, считая и прикидывая.
   Я тихо сплюнул про себя с досады, подумав: "Да и хрен с ним! Заряжу боевые. Если и попадёмся – то хуже не будет, чем проиграем; а проиграть нам и так светит на две трети, если не подсуетимся. Так что я лучше подсуечусь…
   Меня кто-то подёргал за плечо. Игорь! Блин! А я и забыл, что с ним надо понянчиться; он же новичок!
   Я повернулся к нему:
   - Дружище! Запомни несколько постулатов игры. Во-первых, страйкбол – игра друзей! Мы не воюем с врагом, мы все – спортсмены, и одним миром мазаны! То есть это – соревнования! А посему все виды реального рукопашного боя запрещены! Ты можешь обозначить движение ножом, после чего противник считает себя поверженным и выбывает из игры. Но реальных ударов никто ни кому не наносит! Это первое. Усёк!
   Игорь кивнул и шмыгнул носом:
   - А если он, противник, не посчитает себя поверженным?
   - А на это есть "во-вторых". Страйкбол – игра честных! И твой противник, и мой, и я, и сам ты, если отметишь на себе попадание пули, осколков гранаты или ранение ножом – выбываешь из игры. Сам, честно. Техника безопасности тут такая – поднимаешь высоко вверх любую руку, полностью открываешься и идёшь к месту сбора "убитых". На нашем полигоне это левый подъезд коробки. Маску и очки не снимаешь.
   - А винтовка?
   - Привод берёшь с собой.
   - Да, да, привод; я забыл…
   - Вот. Уносишь привод и любое другое снаряжение; стоишь и ждёшь. Можно попить воды, покурить, попрыгать, чтобы погреться. Сухарик можно погрызть, если он есть, конечно.  Нельзя прятаться, нельзя стрелять и вообще как-то влиять на игру. Подсказывать нельзя. Тебя нет, ты убит. Понял?
   - Чего ж тут не понять, - пробормотал он. – Убит, значит, меня нет.
   - Вот! – подытожил я. – Кстати, если увидишь, что кто-то идёт открыто с поднятой рукой – в него тоже нельзя стрелять. Вот, пожалуй, и вся наука. А дальше начинается тактика. Пошли?
   И я кивнул на каркас здания.

                - 3 -

   Внутри было пыльно и запущено. Облезлые панели подъезда были исписаны обычной российской "настенной живописью". Удивительно, но граффити при этом не присутствовало. Дверей не было, и по этажным площадкам гуляла пыльная позёмка. У дверей третьего этажа я остановился:
   - Давай сюда!
   Игорь покачал головой:
   - Зачем сюда? Пошли выше!
   И, не дожидаясь моей реакции, пошёл вверх по лестнице. Я только покачал головой – откуда такая самоуверенность? Да, конечно, привод – имитатор снайперской винтовки имеет значительно большую дальность, чем наши приводы-АКМы; да и точность попадания у него хорошая. Но… такие линзы в очках? Он, этот Игорь, всерьёз настроен прицельно стрелять с дистанции более тридцати метров?
Или я чего-то не понимаю?
   А наш новый снайпер деловито забрался на пятый этаж, выполз, пригнувшись, на балкон одной из комнат, что смотрела в сторону леса, выглянул сквозь проём в балюстраде.
   - Таки порядок! – Изрёк он, в конце концов. – Отсюда поляна хорошо простреливается. Тут и обоснуемся!
   Не дожидаясь моего ответа, он встал, побродил по комнатам, затем выдернул со смежной комнаты какие-то обрывки матраца и подстелил их вдоль балкона. Улёгся, примерился, и улыбнулся, явно довольный собой:
   - Пусть теперь идут!

   Ждать, когда наступит время "Ч", то есть момент начала атаки, пришлось довольно долго. Минут двадцать-то точно. Мы уже немного замёрзли; после чего переглянулись и, не сговариваясь, покинули балкон, и спустились на пару этажей вниз, чтобы немного попрыгать и согреться. Комнатка, куда мы забрались, имела одно преимущество – её единственное окно было затянуто фанерой, и в ней не гулял ветер. Правда, порог был щедро измазан чем-то вроде солидола, но если идти аккуратно – то ничего. Я подошёл к окну, чтобы через неплотно заделанную щель следить за улицей.
   И тут за окном с едким шипением взметнулась ввысь зелёная ракета, рассыпаясь в воздухе на искры. Мы опять переглянулись:
   - Пора! - Сказал я. – Теперь не "светимся", началась работа! Пошли наверх!
   Игорь молча кивнул, сгибаясь до высоты перил балкона. В форме таких букв "зю" мы и поднялись обратно.
   - Пригнись ниже! – прошипел я. – Заметят же!
   Вместо ответа он с ходу распластался на своём лежаке, выставив вперёд ствол привода. И вовремя: кусты на опушке зашевелились, и показалась голова "эсесовца".
   Скорые они, однако…
   Парень шёл грамотно, двигаясь мягко, скрываясь за кустом. А те, несмотря на начало зимы, сохранили немалое количество пожелтевших листьев; деревья, кстати, тоже. К тому же на нём была наброшена маскирующая накидка. Он не учёл только того, что низкорослый куст хорошо маскирует его только с земли. Отсюда же, с пятого этажа, он смотрелся, как на ладони.
   Рискнуть?
   Если быстро, то "противник" не заметит, откуда произведён выстрел. Вот только далеко…
   Но надо же пробовать!
   - Видишь его?!? – прошептал я.
   - Ага! – улыбнулся Игорь; привод тут же вздрогнул, а неосторожно "засветившийся" боец поднялся, высоко вскинул руку и уныло удалился с поля боя.
   Наш снайпер плавно притянул привод к себе и распластался по балкону.
   Вот это да-а-а!!!
   Ну и Игорь!
   Класс!!!
   Как это он так… да ещё в таких очках?
   - Игорёк? – Шепчу.
   Он повернулся практически весь; в глазах вопрос:
   - А как ты в таких очках видишь?
   - Таки нормально; они же вроде бинокля!
   Он вдруг быстро высунул ствол привода в щель балюстрады; щёлкнул выстрел и тут же ещё один "эсесовец" из кустов встал на карачки, отряхнулся, поднялся в рост, явно выругался и побрёл, подняв руку.
   Это был шок! Второго я вообще не заметил!
   Вот так Игорёк!
   А он спокойно, будто ничего особенного не произошло, прошептал:
   - Теперь, Стёпа, тебе надо занять оборону этажом ниже. Они не могли не заметить, откуда стреляли два раза.
   Я кивнул. В самом деле, нечего сидеть и восхищаться, работа идёт. Точно, что сейчас сюда полезут. Интересно только – откуда? Пятый, всё-таки, этаж, по оконным проёмам – вряд ли. Значит, только с крыши. Пожарной лестницы нет, значит, на крышу забраться можно только по соседнему подъезду.
Причём, с любой из комнат первого этажа… Хоть с тыла, хоть с фронтона.
   Как же мне их укараулить?
   И я начал, было, сновать от окна к окну, пытаясь хоть как-то контролировать подходы. Это был не самый умный манёвр, я вполне мог засветиться, но ничего лучшего не придумывалось.
   К счастью, с того торца здания стена глухая, без окон.
   Три минуты, пять… Тихо…
   Ну чего они там?
   Неужели я что-то не так просчитал? Неужели перехитрили?
   Восемь минут от времени "Ч". В направлении левого торца здания послышался неровный треск приводов. Наконец-то! Начинался первый эшелон массовой атаки "эсесовцев". Я сразу как-то успокоился, расслабился, продолжая активно наблюдать. Но, почему-то подумалось, что нас оставили в покое. А, возможно, просто и не вычислили.
   Могло же и такое быть?
   Однако зря я так радовался!..
   Тут снизу, в направлении нашего подъезда, послышались шаги. Та-ак, значит, не могли; никак не могли не вычислить. Вот сейчас и начнётся охота на снайпера.
И моя основная работа…
   Я до боли в глазах вглядывался в ближайшую рощицу.
   Идут…
   Странно только, почему они идут так нахально, в открытую? Не думают, что ли, что этот самый снайпер сейчас их просто перещёлкает, как орешки?
Ничего не понимаю…
   А шаги всё ближе и ближе. Шаги одинокого человека. И этот человек в кустах производил такой шум, что был в состоянии распугать стадо слонов. Неправильно как-то.
   "Нет, это не из наших, - думаю. – Это, наверное, кто-то из этих… историков".
   И в досаде опускаю привод.

   В комнате зашуршало; полусогнушись, выглянул Игорь:
   - Стёпа, там этот, …ассистент… - хриплым голосом выдавил он. – Сюда идёт.
   Взгляд снайпера какой-то "отчаянный", как будто эти ассистенты могут лишить его чего-то очень-очень важного, существенного. Он вдруг резко вскинул голову:
   - Степан, ну что им тут надо?
   Я пожал плечами. Что им надо? Материалы собирать надо. Конечно, их руководитель доступно объяснил задачи группы, но… не является ли их присутствие нарушением правил игры? Страшно подумать, что они будут возникать в тех самых местах, которые мы (да и "эсесовцы" тоже) тщательно пытаемся укрыть друг от друга. Демаскировка полная; я уж не говорю о таких факторах, как отвлечение на постороннее, на необходимость уберечь этих людей от возможных травм – они же явно не спортсмены. А то, что носы свои они будут совать всюду – в этом я не сомневался.
   Почему об этом никто из руководства не подумал?!?
   Он вошёл с каким-то скрипом обуви; помнится, я ещё подумал – резина на подошвах, что ли? Мало "изображения", ещё и звук на весь полигон! И тут же возникла досада; на месте "противника" я непременно бы следил за фотокорреспондентами. Сразу бы все тайные "точки" прорисовались. А он, держа перед собою камеру, словно пулемёт, хаотично стал прохаживаться по комнате, видимо, ведя съёмку, а затем просто вышел на балкон. Отснял что-то в сторону леса и повернулся к нам, явно собираясь продолжить съёмку. Игорь растерянно оглянулся, и тогда я вспылил:
   - Послушайте, как Вас там… не кажется ли, что Вы нас активно демаскируете? Немедленно уйдите с балкона!
   "Ассистент" попытался что-то ответить, но тут я бесцеремонно схватил его за рукав и просто затащил в комнату. Он дёрнулся:
   - Что себе позволяете?
   - Послушайте; когда нам вас представляли, то нас уверяли, что ваша деятельность нам никак не помешает. А Вы что творите?!?
   - Что значит "творю"? Чем я вам мешаю? Я произвожу съёмку. Как раз в целях сбора материалов для исследования. Поймите…
   Я перебил:
   - Это Вы поймите! В конце концов, при таком Вашем поведении все ваши собранные материалы и гроша ломанного стоить не будут!
   Он как-то снова дёрнулся:
   - Извольте объяснить! Почему?
   - Потому, что представьте только, как над замаскированной огневой ячейкой нашего солдата стоит в полный рост такой вот дядя с фотоаппаратом, крича всем своим видом: "Эй, вы, там, в лагере противника! Вот тут, тут находится огневая ячейка! Все увидали?!?"
   "Дядя" явно был обескуражен. А я безжалостно добавил:
   - Какой же Вы военный историк, если таких простых вещей не понимаете?
   И уже совсем тихо пробормотал:
   - Шли бы… отсюда, раз не умеете скрытно работать…
   Всё, думаю сам себе, инцидент обеспечен; сейчас будет доложено судейской коллегии, ну, а потом…
   Я реально сплюнул! Да и хрен с ним, с этим "потом", коли всю игру нам могут поломать. Нам тогда терять совсем нечего…
   Но, к моему удивлению, он вроде и не обиделся, напротив, продолжил съёмку, присев на корточки. Всё это время Игорь смотрел на оператора, как на экзотическое существо. Когда тот, в конце концов, всё же удалился, пожелав нам спортивных успехов, неуверенно сказал:
   - Зря ты так на него… Что человек подумает?
   - Ничего не зря, - буркнул я. – А вот теперь может, и действительно подумает! Да не про меня;  мне фиолетово, какого он обо мне мнения. Пусть подумает про свои методики исследования. Где стороннее наблюдение, где чистота эксперимента?
   Игорь с явным удивлением посмотрел на меня, что-то там себе соображая; но ничего не сказал. А я хмыкнул про себя, дескать "смотри, студент, смотри и удивляйся! Военные тоже кое-что знают о методиках экспериментов, и иногда даже ухитряются  мыслить
   Про своё "гражданское" образование я пока решил не распространяться…
   Стрельба внизу, тем временем, не утихала; она, кажется, становилась ещё яростнее. Ухнула "граната", и сразу же послышались крики "Урааа!!!"
Видимо "калеки" Витька пошли в контратаку.
   "Снайперка" Игоря, лежащего на своём матраце, ещё раз дёрнулась от выстрела, наверняка производя очередное опустошение в рядах "противника". Мысль эта уже не удивляла; новый снайпер уже успел себя показать.
   А я, чисто машинально, тоже выполз на балкон, подумав почему-то: "А вдруг этот "ассистент" и нам покажет нам что-то из огневых точек противника?"
   Но тот теперь шёл скрытно; видимо учёл мои замечания! Во всяком случае, больше я его так и не увидел.
   И не спросил даже, как его зовут…

                - 4 -

   Шестнадцать минут от стартового времени…
   Стрельба и крики внизу как-то притихли. Первый эшелон атаки "эсесовцы" явно не выдержали, откатились обратно в лес. Что-то там замышляется, нам неизвестное. Но это явно ещё не конец боя – нет же красной ракеты? Плохо, конечно, что раций нет; их запретили на этот бой. Это, конечно, правильно,  что запретили. Если уж имитация боя того времени, то какие "уоки-токи" могли быть у солдат в сорок третьем году, чего смеяться-то…
   Но с рациями как-то проще. Мы-то привыкли "воевать", владея и обмениваясь  информацией.
   Ноги от долгого лежания затекли. Я, как смог, приподнялся, ползком покинул балкон и распрямился только в комнате. Игорь остался на своей лежачей позиции.
   "Вот, - думаю, усаживаясь по-турецки,  - ещё одно отличие нашего боя от тогдашнего, реального. Ну не переделать моего современника в участника тогдашних боёв полностью. Никак не переделать. Даже если одеть его в самую что ни на есть "эсесовскую" форму или красноармейскую гимнастёрку, дать в руки "шмайссер" или ППШ – психология останется прежней. И вообще – два часа боя с последующим "разбором полётов" – это одно. А бесконечная дорога холода, голода, отступления под обстрелом и бомбёжкой – это совсем другое. Особенно если учесть, что на финише этой долгой и мучительной дороги стоит Её Величество Неизвестность… А это  вполне может быть и гибель, и увечье, и позорный плен.
   И любая комбинация из этих и других вариантов.
   И не просматривается никакой "разбор полётов".
   Я, лично, не знаю, смог бы я пройти этой дорогой с честью, как мой дед? Хочется верить, что смог бы. Жизнь заставила бы. А всё-таки и тогда не все ведь смогли выдержать, не все. Более закалённые, более испытанные, чем наше поколение – и то не выдерживали. Вот и думай, как бы повело себя наше поколение, изнеженное "мягкой" жизнью и обилием "технических слуг". Тех же раций, например. Или навигатора.
   Мы бы смогли воевать без них?..

   …Тут в голове на секунду потемнело, помчался вихрь из различных несвязанных сюжетов, обычно видимых в коротком сне. Именно некая "нелогичная логика" этих сюжетов обычно и подсказывает тебе: "Спишь, парень!" Пытаешься вспомнить, что только что думалось до этого, и с удивлением понимаешь – ну никакой связи же!
И иногда от этого просыпаешься…
   Я встряхнул головой, как бы ускоряя пробуждение. Голову немного "вращало", как в момент перехода в короткий сон и обратно, но видел я снова всё чётко, как и должно быть.  Неужели прикорнул всё-таки?
   Позор!!!
   На кой ляд я уселся?!? Устал уже?
   Я поглядел в сторону балкона – заметил это Игорь, или нет? Не понял, но, кажется, нет; он лежит так же, как и лежал, глядя вниз, в рощу. Ну и, слава Богу! А то стыда не оберёшься, наставник!
   Группа прикрытия! Стыдоба!
   Солнечный зайчик, отскочивший от стекла полуоткрытой оконной рамы и заставивший на мгновение закрыть глаза, окончательно привёл меня в себя. Оглядываюсь, вслушиваюсь… тихо вроде. Слушаю так, что уже начинают мерещиться скрипы и шорохи. Но теперь я слушаю уже непрерывно. Хватит, один раз чуть не проспал!
   И тут реальный шорох снизу заставил меня насторожиться. Я замер, прислушался: неужели, пока я тут расслаблялся, "эсесовцы" как-то проникли в подъезд? Ведь тогда наша позиция, а с нею и вообще успех нашей команды под угрозой! "Да не должно быть, - успокаиваю себя, - я же внимательно смотрел!" Прикорнул-то всего на минутку…
   И теперь я весь – одно большое Ухо!
   Смотрю, слушаю… Но нет, вроде всё тихо. Кошка, должно быть, пробежала. Или синица шебаршит.
   Стрельбы внизу по-прежнему не слышно; уже несколько минут. Терпеть не могу неизвестности.  Что же там такое у нас в игре? Где второй эшелон атаки "эсесовцев"?
   Снова выползаю на балкон. До боли в глазах вглядываюсь в "зелёнку". За каждым кустом мнится лазутчик; любое шевеление кустов от ветра настораживает. Мельком глянул на Игоря; тот, кажется – само спокойствие; ни дать, ни взять – памятник Будде!
   Ощущаю некую досаду. Понимаю, что незаслуженно, особенно после того, как он уже сегодня работал. Но досада берёт.
   "Конечно, - думаю, - он ведь не переживает за команду так, как я, как все мы. Она, команда, пока не стала для него своей, частью жизни, частью души. Вначале надо ощутить радость триумфа, разделить горечь поражений, прежде чем команда станет той самой частью души". А пока для него это просто ремесло.
   Осознав свою роль, с удвоенным рвением продолжаю наблюдение. Мы лежим, кусты чуть шевелятся, никого не видно, и никакого движения внизу. Что за бой такой, где атака, куда запропастились наши защитники, секреты?
   Где контратакующая группа с самим Ромкой?
   И эти… фотокорреспонденты больше не показываются. Замёрзли, что ли?
   Усыпляет снова…
   Пора снова схватить "зайчика".
   Но вдруг вспоминаю про "зайчика" и спохватываюсь – от какой же это рамы отскочил этот солнечный зайчик?!? Нет же в этом здании ни одной рамы? Неужели я настолько потерял наблюдательность, что перестал обращать внимание даже на подобные детали? Или этот зайчик – отголосок того же сна?
   Сразу же поднимаюсь, дабы посмотреть, убедиться и разрешить свои сомнения; и вот тут Игорёк чуть шевельнулся, сделав лёгкий жест рукой в сторону опушки. Вмиг забыв про стекло и раму, я лёг обратно, вгляделся, но никого не увидел. А он насторожился, словно кошка перед мышиной норкой, притянув голову ниже к плечам. Ничего я не видел, что могло насторожить снайпера. Он же начал ёрзать, словно ища позицию для прицела, и не находя её.
   Что же там?!?
   И внезапно вижу – три серые фигуры в касках, пригнувшись и присев на корточки, медленно продвигаются к опушке, скрываясь под кронами кустов. Совсем не там, где я их искал; гораздо ближе! А мы их как-то проглядели…
   Вот это маскировка! Учли опыт товарищей, однако…
   И находятся они близко, непростительно близко от наших позиций. Так ведь они практически до каркаса доберутся, а там уже – мёртвая зона для снайпера.
   От осознания чего-то непоправимого начинаю нервничать.
   Где же наша "оборона"? Почему молчат?!? Ещё пять, от силы семь секунд – и "враги" в расположении нашей обороны! С непонятной надеждой оборачиваюсь к Игорю, словно ожидая от него какого-то чуда. А у того у самого в глазах растерянность, почти паника; он понимает, что из сектора стрельбы снайпера они практически вышли.
   Да и сам я в ступоре! Повесить такую пену!..
   И вдруг внезапно он преображается; видимо, принял решение! Подтягивает привод к себе, отворачивается.
   - Счас мы их… - бормочет он, откуда-то из глубин своих карманов доставая "лимонку". – Счас таки успокоятся… Прячься!
   С этими словами он выдёргивает чеку за кольцо.
   "Надо же! – думаю восхищённо. – У него даже имитатор гранаты – как настоящая!" Ни дать ни взять – Ф1, или в просторечии "фенька". Ручная осколочная граната. Где, однако, он такую раздобыл? Вот тебе и новичок!
   Откровенно завидую, и одновременно гляжу, как Игорь, медленно размахнувшись, бросает гранату прямо на эти кусты и сразу же падает ниц, обхватив руками голову и зажав уши.
   Грамотно, однако…
   Мгновенье спустя я делаю то же самое.
   А сам думаю: именно сейчас позиция для броска гранаты наивыгоднейшая. С гранаты, брошенной сверху и практически вертикально вниз, шарики точно достанут этих "лазутчиков!" И никакие кусты их не спасут!
   Секунда, две…
   Внизу вдруг ярко пыхнуло, и грохотом взрыва заложило уши.
По балюстраде с воем ударили осколки.
   Раз, другой…

                - 5 -

   Что это было?!?
   Я не знаю, как, но граната оказалась настоящей. Чугунная "фенька", разделённая канавками на квадратики-сектора, будущие осколки. Я не знаю, как… не знаю, каким образом… Но это была именно боевая граната; ручное оружие, созданное убивать. Именно убивать; я отчётливо вспомнил короткий вскрик снизу, из тех кустов; всего один вскрик. А потом где-то глухо и коротко простучал автомат.
   И выхлест чугунных осколков.
   …Или мне показалось?!?
   Что это было – бред усталого мозга?!?
   Граната для меня вовсе не была какой-то экзотикой, я их насмотрелся за время службы всяких – и учебных, и боевых.
   Реставрация из памяти старого фрагмента – занятий на полигоне?
   Или на стрельбище…
   Бред какой-то…
   Вдруг словно просыпаюсь – Там же люди были, внизу!?! Ребята из команды "условного противника"!
   Эта мысль подбросила меня. Даже не глядя на Игоря (а что на него глядеть, куда он денется!), бросаюсь к лестнице и буквально "скатываюсь" на два этажа вниз, когда вдруг опять слышу шаги. Уже реальные.
   Да, шаги. Но какие-то "не наши". Хруст цементной крошки под ногами указывал на то, что человек, идущий сюда, обут не в кроссовки. Даже не в ботинки с высокими берцами. Я бы рискнул назвать обувь солдатскими сапогами, но с одной оговоркой – шаг солдатского сапога обычно имеет призвук жёсткой резины. А  тут звук какой-то смягчённый, но с тихим стуком металла.
   Словно подковка на жёсткой кожаной подошве.
   Ни у кого из наших спортсменов такой обуви я не видел…
   Если только эти… научные сотрудники, что ли?
   Кто-то, обутый непонятно во что, бродил по соседнему блоку комнат…
   А затем раздалось негромкое:
   - Kurt, wo bist du? Kurt?*
   Это было произнесено, на мой взгляд, с достаточно правильным произношением. Сразу почему-то вспомнился Коля Латышев, одногруппник с института, с погонялом "Булдыхан из Бугульмы". На занятиях по немецкому языку этот "полиглот" регулярно вводил в полное отчаяние преподавательницу фразами вроде "Ди ДДР лигт ин миттель ойропас"; да, именно вот так, именно с таким чисто "рязанским" произношением, без примеси даже доли знаменитого Берлинского акцента. Или Баварского, как там бишь его…
   Я замер, поражённый услышанным. А человек продолжал свои поиски, бормоча:
   - Alles ist nicht genug gespielt, ein Narr… Rothnase… Der Krieg ist…**
   Такое ощущение, что тут, по комнатам, действительно бродил немец…
   Настоящий гитлеровец...
   Для которого этот язык – с пелёнок…
   Эсесовец?..
   Это кто же у нас так заигрался, что вжился в роль?!?
   …Но тут же вспомнилась боевая граната, шум осколков и короткий крик в кустах.
   Правая рука сама выдернула "травмат" из кобуры, выключила предохранитель.
   …Зря я оставил Игоря. Он же сейчас человека убил?!? Как он сейчас-то? И что с ним будет дальше?
   Или он действительно сразил фашистских лазутчиков?
   Каких ещё лазутчиков?!?
   Что здесь вообще происходит?!?


*Курт, ты где? Курт? (нем)
**Всё никак не наиграется, глупец… Сопляк… Война ведь… (нем)




   Надо срочно найти кого-нибудь из администрации. Иначе этот кошмар не развеять.
   Я, было, дёрнулся к лестнице, ведущей вниз. Но тут из тёмной комнаты с окном, заделанным фанерой,  выдвинулся солдат в поношенной эсесовской форме, мятых и давно нечищеных сапогах, со "шмайссером" наперевес и каске без ремешка. Он, моргая от яркого света, остолбенело уставился на меня, как на выходца с другой планеты. "Ещё бы! – молнией проносится мысль. – Увидеть прямо пред собою солдата в незнакомой форме, к тому же в маске и очках".
   О том, что передо мною стоит иноземный солдат-убийца, я как-то не подумал.
   - Donner wetter!*** – визгливо крикнул он, нажимая на курок. Даже не успев ничего понять до конца, я машинально присел. А его автомат коротко рявкнул, изрыгая реальный огонь; очередь просвистела где-то у меня над ухом, но сам солдат тут же поскользнулся на пороге, густо измазанном солидолом.
   - Russische schweine…**** - простонал он, падая на правую подвернувшуюся ногу.
   Меня тоже словно "заклинило"; но правая моя рука, с травматом, совершенно машинально, дёрнулась вверх, сделав два выстрела прямо ему в лицо.
У меня уже было такое, пару лет назад, при моей встрече с бандитом. С одного раза рефлекс выработался.
   Фриц замычал, закрыл лицо ладонями, и тут я от души врезал ему сначала в морду левым кулаком, затем тут же правым, зажимавшим травмат, "под дых". Завершил эту "сессию" ударом по голове сверху руками, сцепленными в кулак. Опять же с пистолетом.
   Про свой привод системы АКМ я как-то забыл…
   Гитлеровец молча упал. Я тут же рванул с его плеча "шмайссер"; отстегнул от ремня запасные магазины. Машинально оттянул затворную раму автомата и увидел под ствольной коробкой сверкнувшие тусклой латунью патроны.

***Распространённое ругательство, вроде "гром и молния!" (нем)
****Свиньи русские… (нем)



   Сомнений не оставалось – "шмайссер" был настоящим.
   Боевым…
   Я так же машинально забросил его за плечо, на ремень. Магазины сунул за портупею.
   И вот тут-то меня "заклинило" уже не по-детски: что такое происходит?!?
   Или в моей голове что-то "перещёлкнуло"?!?
   Острый приступ шизофрении?..
   …А где-то в подсознании шевельнулась мысль про связь времён, переходные тоннели, временнЫе перемещения. Что, если я вдруг "провалился" в реальное прошлое? Много же читал такого, не совсем уж тема дикая…
   Все эти мысли появились одновременно, можно сказать, синхронно. Воистину, наш мозг "многоканальный". Но, кроме этих, весьма очумелых мыслей, красной ниткой вилась ещё одна, совсем практичная, словно и не привязанная к нелепости происходящего: а что дальше? Если только это не игра воображения, то лежащий парень – враг, и с ним положено поступить "по законам военного времени".
   То есть, просто убить…
   Вот только как это сделать?!? Как убить, как?!?
   Ситуация нелепая; мне, до сих, пор не приходилось никого убивать.
   Но теперь-то я на войне…
   Господи! На какой ещё войне?!? Семьдесят лет прошло ведь!
Не могу я убить человека!
   А в голове тут же созрела какая-то посторонняя, тоже "не моя", мысль - он-то, доведись ему убрать меня, и не задумается даже! Ему, наверняка, это уже привычно! Третий год войны; а для него, возможно, уже и больше – были же Франция, Польша, Болгария…
   Если не я его, то он убьёт меня…
   С опаской подошёл к лежащему фашисту, пригляделся. Что сказать – по виду человек, как человек, только одежда другая. Из-под каски выбиваются нечёсаные рыжеватые пряди. На лице, вокруг чёрной отметины от моего выстрела и кровоподтёка в районе левого глаза – обычные деревенские конопушки. Две родинки: на щеке и под носом; пухлые губы. Мне показалось, что они и не шевелятся.
   И вот только в этот момент во мне как бы проснулся профессионал; офицер, прослуживший в армии два десятка лет. Правда, в мирной, мирной армии! Но кое-чему и меня служба-то научила!
   Я достал из кармана смартфон; подержал его стеклом возле губ эсесовца; посмотрел - нет, стекло не запотело. Неужели действительно мёртв?!?
Слегка закатав рукав, смотрю пульс и не чувствую его; затем делаю то же возле сонной артерии солдата.
   Пульса нет!
   Я что, действительно убил его?
   Это как же я ему по башке-то врезал?!?

   Враг, который топчет нашу землю.
   Враг, который убивает наших людей.
   Враг, которого надо ненавидеть!
   У меня же пока ни ненависти, ни страха нет. Эти чувства наживные… нет, я, конечно, многое знаю про ту войну, и фашистов ненавижу, но… это же какие-то абстрактные фашисты, топтавшие нашу страну, издевавшиеся над людьми, насиловавшие женщин, убивавшие детей! А тут лежит конкретный парень, помладше меня, весь какой-то обычный, деревенский, даже с веснушками!
   Тот факт, что я только что отнял у него боевое оружие, полностью в моей голове не укладывался…
   Мягко, по-кошачьи, вошёл Игорь. Оглядел меня, эсесовца… Мой вид ему явно не понравился. Он подошёл к фашисту, грубо сжал ему запястье, потом положил ладонь на лицо, замер на несколько секунд.
   - Готов, - просто, как-то буднично сообщил он мне через минуту. – Как ты его?
   Я жестами показал, потом попытался сказать. Голос мой оказался хриплым, как у старого курильщика, и прерывался. Но Игорь меня понял.
   - Похоже, твоя пуля попала ему в мозг через глаз. Кровоизлияние в мозг, а потом ещё такой удар по черепу! Вот он и отдал концы. Да ты не журись! Если бы не ты его, то он тебя точно пристрелил бы! И не затосковал!..
   Он перебросил ремень привода с руки на руку. И тут я заметил, что это вовсе не привод. Это настоящая снайперская винтовка СВТ-40 с потрёпанным ремнём и облезлым ложем, исчерченным насечками…
   Видимо, отметками снайперских побед…

                - 6 -
 
   На балконе и "в нашей" комнате тоже кое-что изменилось. Исчез рваный матрац, служивший ковриком нашему снайперу. В окне комнаты и на лестничной клетке действительно появились старые оконные переплёты с грязными склеенными стёклами. А в углу самой комнаты, согнувшись немыслимым углом, лежал ещё один убитый гитлеровский солдат.  Рядом валялся привод "снайперка". Я машинально оглянулся на Игоря – нет, винтовка СВТ по-прежнему висела у него на руке.
   "Наверное, тот самый Курт" – механически подумал я безо всякого удивления про лежащего фашиста. Не укладывалось в голове это удивление, не помещалось просто…
Мой привод привычно оттягивал мне правое плечо; сверху на нём глухо бряцал "шмайссер".
   Мысль про перевоплощение вещей сразу же пропала, как и не было.
   …А взамен ей тут же появилась другая, ибо "свято место пусто не бывает". Эта мысль заставила меня закрыть глаза: да не было никаких Куртов, "шмайссеров", гранат и взрывов! Не было, и быть не могло! Так ведь, Степа?!? Как не было и грязных стёкол в не менее грязных рамах. Ничего не было… А было просто какое-то помрачение сознания, от усталости, впечатлений за двадцать лет службы; да просто излишней впечатлительности. И сидишь, ты, Степан Андреич, в огневой точке своей команды, и честно дремлешь, подводя свою родную команду…
   И нет никакой войны вокруг. И не может быть!
   Кто в тебя стрелял? Фашист, убитый семь десятилетий назад? Дух? Призрак?
Да разве может быть опасен какой-то абстрактный призрак?
   И вообще, с тобой, Стёпа, ничего не может произойти. В принципе не может. Так ведь?
   А узнай моя жена про такой мой "заскок" – точно, долго бы  насмешничала. Допился, дескать, Стёпочка, родной мой; я, дескать, всегда предупреждала! Скоро и чёртики в халатах вокруг прыгать станут, ехидно хихикая, мол. И, хоть она прекрасно знает (а кому и знать-то, как не ей?), что я практически не пью, но вот был однажды у меня такой инцидент при встрече со старым приятелем, которого не видел больше десяти лет. И ничего-то особого не произошло тогда… но она, тем не менее, периодически мне напоминает про то!
   А может и оно правильно – если нас, мужиков, не сдерживать да периодически не "обнулять", то кто поручится за нашего брата, за то, что не скатимся в конце концов на дно?..
   Я представил ухмыляющееся Наташкино лицо с загорелыми конопушками и невольно улыбнулся…
   …И почувствовал, что меня трясут за плечо…
   Наташка-веснушка, что ли?!?
   …Так я её в шутку звал. А она делала вид, что сердилась…

   …Я приоткрыл глаза и снова увидел Берковича.
   - Стёпа… - негромко сказал Игорь, продолжая трясти меня за плечо, – спустись на землю, спустись! Нам теперь о себе думать надо, если жить хотим!
   И он змейкой выполз на балкон.
   Я снова закрыл глаза и потряс головой, как бы пытаясь сбросить это наваждение. Но – безо всякого результата. Открыв глаза, вижу: стёкла в рамах как были, так и остались. Труп немецкого солдата продолжал занимать угол. Рядом валялся совершенно бесполезный теперь привод.
   И тогда я понял одно – надо принимать ситуацию такой, как она есть, вне зависимости от её объяснимости. Наверное, сработал простой инстинкт самосохранения. Ты же  не станешь искать объяснения реальности динозавра, коли вдруг он пред тобою возникнет?
   Ты же просто побежишь…
   В растерянности я подполз к балкону. Наверное, надо было делать что-то другое, более необходимое; но я пока не в силах был как-то разумно действовать. Не пришёл в себя полностью. Я просто тупо наблюдал за Игорем, который, как мне казалось, куда менее был шокирован, чем я. А он вдруг вздрогнул и прижал голову к плечам:
   - Там опять какое-то шевеление, в кустах! – прошептал, и подтянул вперёд винтовку.
   И вот только тогда я ощутил вес "шмайссера" на ремне, и, перевесив на шею, ощутил знакомую ещё с армейских времён надёжность веса боевого оружия. Снял с плеча бесполезный теперь привод и аккуратно положил под косо висящую батарею отопления.
   Не смотря ни на что, мне-то он дорог по-прежнему!

   Внизу прогремела короткая автоматная очередь.
   В верхний карниз стукнула пуля; посыпалось крошево. Игорь вздрогнул и ещё глубже втянул голову в плечи. Я только выругался про себя; стряхивая мусор с головы. Всё говорило о том, что они сейчас полезут. И точно – в канаве зашевелились три каски; отсюда, сверху, их хорошо было видно. Я потрепал Игоря за плечо:
   - Игорёк! – Шепчу. – Вот сейчас бы отсюда самое время их и снять!
   Игорь высунул голову и, почему-то, он выглядел каким-то постаревшим. Господи, думаю, ведь снайпер начинается не только с меткой стрельбы. И даже не столько. Он начинается с тактики; с умения маскироваться, скрадывать, с терпеливого ожидания, иногда часами. А то и сутками. Со смены позиции после каждого выстрела на заранее подготовленную. И ещё со многого другого. Иначе его хватит только на пару выстрелов. Если вообще ещё хватит.
   Я дёрнул его за ремень вниз:
   - Не высовывайся!
   - Не мешай! – квакнул он шипяще, одновременно принимая какую-то обтекаемую позу. Я ошалело замолчал; меня очень поразила эта неожиданная метаморфоза. А он, двигаясь как-то по-змеиному, плавно вывел винтовку поверх парапета, в одно из отверстий решётки, и почти сразу же винтовка дёрнулась. Не успел ещё стихнуть звук негромкого выстрела, как винтовка снова дёрнулась; и снова негромкий хлопок.
   - А теперь быстро уходим! – опять прошипел он. – На балконе уже нельзя. Ползём в комнату!
   Вовремя! Только мы скрылись за проёмом – по балкону опять ударила автоматная очередь.
   - А хрен таки вам! – злорадно прошипел Игорёк и показал средний палец левой руки; жест, которого я от него меньше всего ожидал ещё пять минут назад. Впрочем, теперь я уже не очень удивлялся…
   - Надо бы на другой этаж… - пробормотал я.
   - Долго, - процедил Игорь. Буду бить отсюда. А ты держи подъезд; они теперь знают, где мы.
   - Сколько их, разглядел?
   - А таки чёрт его батьку знает; семь или восемь было. А может и больше. Ну, теперь на двоих меньше, - поправился он через несколько секунд. Держи подъезд; лучше спустись на этаж. Но не больше.
   - Думаешь, гранату бросят?
   - Да ну, это вряд ли! Что они там – совсем дураки? Уронить лестничный пролёт на свои головы? Не думаю! Ладно, пошёл я…
   И он, опять же, по-змеиному, скрылся в соседней комнате.
   Я выскочил на лестничную площадку. Гляди ка! Со стороны входа в подъезд – окошко! Можно просматривать подходы к дому и одновременно контролировать лестницу. По звуку. Какая удача!
   И я ринулся, было, к окну, но не успел.
   И хорошо, что не успел! Зазвенело, рассыпаясь, стекло, и в стену лестничной клетки с визгом вмялась пуля. Вот как, значит! Там, внизу, точно, что не дураки сидят; видно, просчитали наш манёвр! И что теперь они могут предпринять?
   Я прижался к стене, осторожно выглядывая вниз лестничной клетки и прислушиваясь. Нет, тихо в подъезде. Что они задумали? Коли они не дураки, то и действовать должны логично. А что бы я на их месте предпринял? Вот в подобной ситуации?
   Гранатомёта у них явно нет, иначе нас бы уже тут не было. Выкурили бы. Попасть снизу ручной гранатой в окно пятого этажа – шансы небольшие. А коли не попал – лови эту же гранату себе на голову.
   Нет, тоже не вариант…
   Может, обойдут здание и оставят нас в покое?
   Хотя, это вряд ли. Коридор для возможного их отступления узкий, и практически весь находится в зоне обстрела снайпера; не убрав которого, не пройдёшь.
Нет, нас точно в покое не оставят!
   В перестрелке у нас явное преимущество. А атаковать снизу подъезд совершенно бесперспективно; тем более, если у меня вдруг есть ещё и гранаты…
Они же не знают, что гранат у нас нет…
   Тогда что?
   Как бы я поступил?!?
   А вот что! Я, наверное, поднялся бы по лестнице соседнего подъезда. На крышу. Или перелез бы через балкон сюда. Но на крышу вероятнее всего. Оттуда тогда и бросай свою гранату…
   Мы же не контролируем соседние лестницы!
   Вот оно!
   В соседней комнате звякнуло, рассыпаясь, стекло. И тут же я бросился к выбитому окну лестничной клетки, вскинув "шмайссер". Так и есть! Один эсесовец уже прыгнул с крыши на балкон и стоит, пригнувшись. Второй висит на руках, готовясь спрыгнуть. Они даже не успели повернуться в мою сторону, как две мои короткие очереди прервали их бег. И сразу же вокруг моего окна застучали пули; я отшатнулся, да поздно – левую руку обожгло, будто напоролся в лесу на сухой сучок.
   "Задели всё же, гады", - тихо бормочу, зажимая предплечье, и тут же слышу выстрелы "снайперки" почти триплетом из комнаты напротив, гортанные крики снизу и треск ломаемых кустов.
   "Как он так может стрелять?!?" – думаю про Игоря, ковыляя в комнату, из которой он стрелял.

   - Игорь! – говорю негромко. – Помоги!
   Он обернулся. Господи, думаю, что это с ним? Лицо будто ещё постарело, стало серым каким-то и мятым. Такое ощущение, что он воюет уже не первый день и даже не первый год...
   Я закрыл глаза. Только видений сейчас и не хватало…
   - Зацепило… - не вопросом, а как бы утверждающе пробормотал Игорь. – Подползай; будем ремонтироваться.
   Перевязывал он быстро и со знанием дела. Я даже особой боли не почувствовал, только какую-то тяжесть в руке пониже локтя.
   "Где он так научился, этот физик-теоретик – думаю; – неужели их в универе ещё и этому учили?"
   Закончив перевязку, Игорёк критически оглядел плоды своих стараний, прикрыв левый глаз. Затем осторожно выглянул в оконный проём. Не знаю, что уж он там увидел, но вернулся с каким-то довольным видом.
   - Кажется, на этот раз отбили… - прошипел он, сплёвывая чем-то красным. И только тогда я заметил, что одного переднего зуба у него нет.
   - Камнем, рикошетом, - кивнул он, не дожидаясь вопроса. – Дай закурить!
   - Нету, - хмыкнул я. – Не курю.
   - Я, вообще-то, тоже, - кивнул он снова. – Да и нельзя же, дым, демаскировка.
   Мы помолчали. Я снова осторожно выглянул в пробоину – "зелёнка" спокойная, и птицы там щебечут вроде. Пока, вроде, отбой атаки. Потом опять поглядел на Игоря. То ли пыль и усталость его так разукрасили, то ли действительно он заметно постарел? Не знаю…

                - 7 -

   - Игорь, - говорю негромко. – А ты вообще понимаешь, что тут с нами происходит? Ну, как физик, что ли, можешь объяснить? Ты же учёный…
   Мы сидели уже несколько минут, смакуя, как подарок судьбы, покой и тишину, такие редкие, и такие ценимые на войне.
   - Учёный, кручёный, в воде немочёный! Сложно сказать… - он почесал нос. – Если это не групповое сумасшествие, то, выходит, мы сейчас таки находимся или в другом месте, или в другое время. Очень похоже на то, что мы переместились по времени в год так 1942 или 43-й. Тут, в этих местах, тогда как раз сильные бои были.
   - Пожалуй, - согласился я. – Это же предельный рубеж, до которого гитлеровцы докатились. Потом, после Сталинградского котла, когда весь фронт двинулся на запад, на таких окраинах ещё долго огрызались мелкие части. Так ты что – думаешь, мы оказались втянуты в такой бой? Да как такое возможно…
   - Флюктуация вероятности, - процедил он.
   - Но этого же не может быть в принципе? Нереально! – Воскликнул я.
   - А по небу в принципе пролететь реально? – вдруг спросил он.
   - Ну, тут хоть на самолёте можно! – Ответил я и осёкся, уже предвидя его реакцию.
   Он именно так и сказал:
   - А пару веков назад? Можно было по небу пролететь? Когда о самолётах и не слыхали? Самолёт-то был за гранью фантастики и мистики…
   Помолчал немного и добавил:
   - Так и для нас сейчас полёт сквозь время – мистика. Но ведь логически-то он не исключён? Нет же логического запрета для такого события? Просто флюктуация вероятности, - опять повторил он.
   И замолк. Надолго задумался.
   Я не мешал ему; у меня самого мысли играли в прятки и догонялки где-то в недрах головы. Флюктуация… Что-то из физики. Ненормированное отклонение, волнение, нестабильность, кажется…
   А что такое "флюктуация вероятности"? Вероятность – сама по себе категория довольно абстрактная. А тут ещё её флюктуация…
   И при чём тут мы? То, что было с нами сейчас, никак не укладывалось в рамки моих немалых познаний в популярных науках, да и просто здравого смысла. Участвовать в спортивном бою в двадцать первом веке, причём в местах, где в середине двадцатого проходили реальные бои, и вдруг очутиться в суматохе того боя, в то время?
   Как?!?
   И какие последствия вызовет наше активное присутствие в чужом для нас времени? Тем более, в прошлом. Какого ожидать "эффекта бабочки"?
   И как, чёрт подери, нам, в конце концов, вернуться обратно в своё время?
Если, конечно, ещё останемся живы…
   Не знаю, как там с точки зрения теории относительности, соприкосновения взаимно непересекающихся пространств, а с практической точки зрения могут и реально убить. Меня ведь уже умудрились ранить? Причём ранить той пулей, которая выстрелила за тридцать лет до рождения человека, которого она ранила?
   И ни время, ни пространство не помешали?
   - Дед у меня где-то тут погиб, - вдруг с какою-то тоскою пробормотал Игорь. – Я его и видел только на фото; и тех мало. Вот, казалось, чего бы мне? Родство у нас формальное; мне и вспомнить-то нечего; должно быть. А вот надо же? Отец столько раз рассказывал, подробно, будто сам рядом с ним воевал. А я… что мне было – лет шесть или семь всего, я слушал, раскрыв рот! Да ещё природа наградила воображением; всё, что слышал, в голове в виде какого-то фильма рисовалось. Может, оно всё было и не так; да ещё отец чего напутал, а чего и придумал, но теперь я всю эту историю вижу, как известное кино. Начни мне по-другому показывать – не приму, не поверю!
   - Игорёк! – говорю. – А что твой отец про войну мог рассказать, если дед на ней погиб?
   Он покачал головой:
   - Не так я сказал. Отец вообще много  про деда рассказывал, но почти всё довоенное, мирное. Ему тогда тоже лет пять было. А про войну совсем немного; в основном, из писем. И чуточку рассказал сослуживец деда; они до госпиталя вместе отступали. И всё; больше никто ничего не рассказал. Сначала письма ещё были со Сталинграда, потом с госпиталя, а потом, последнее –  только номер полевой почты. Написал дед, что их часть оставлена в некоем селе у Волги с задачей – блокировать возможность отхода окружённых мелких гитлеровских частей. И всё… больше ничего не было. Ни писем, ни похоронки, ни рассказа очевидца. Ничего…
   Мы помолчали. Я прокручивал в памяти всё услышанное, и как-то не укладывалась в голове такая привязанность к деду, хоть и родному, но которого сам Игорь никогда не видел. Привязанность, которая возникает именно из общения, и потом держится как память. Память о разговорах, о крепком дедовом колене, на котором он качал тебя; о не менее крепкой ладони. Той ладони, которая отвесила тебе подзатыльник, когда ты, несмотря на замечания, в пятый раз подбросил тарелку, и всё-таки разбил её! О жёсткой дедовой щетине на подбородке, которой он уколол тебя случайно, а после придумал такую игру – "в ёжика".
   В твоей памяти как бы живёт другой человек.
   А тут ничего этого не было.
   - Твой дед на войне кем был? Ну, что делал?
   Игорь снова заворочался, потом затих. Ответил, как бы нехотя:
   - Снайпером. Вот как я сейчас. Даже ровесник почти. Двадцать восемь ему тогда было, в сорок третьем…
   - А до армии? Ну, до войны? Или он кадровым военным был?
Парень опять затих; видно, не хотелось ему эту тему ворошить. Однако, через силу, выдавил:
   - Он работал в группе, которая разрабатывала теорию относительности. Физики. У нас в стране. Это был какой-то специальный полигон. Они в чём-то даже опережали группу Эйнштейна…
   Он опять затих и прикрыл глаза. А я почему-то подумал о превратностях судьбы. Вот был человек, занимался физикой, причём, передовой физикой, даже по нынешним временам на грани фантастики. А в те времена,  наверное, сами идеи казались крамольными. Теория относительности; время, текущее по-разному для тел, летящих с разными скоростями. Масса, которая зависит от твоей скорости…
   Бред…
   Но, с другой стороны, эти разработки сулили какие-то принципиально новые способы защиты, виды оружия. Как же можно было людей из подобных коллективов отправлять на фронт, как пушечное мясо?
   Или всё же отправляли?
   Игорь вновь открыл глаза, слегка повернувшись ко мне:
   - Меня ведь и назвали в честь деда, Игорем. Имя-то совсем не еврейское. Просто деда так назвала его мать; почему-то ей очень нравилось это имя, хотя сама и чистокровная еврейка была. А муж её всегда с ней во всём соглашался; так мне рассказывали. Вот так и оказался мой дед Игорем Моисеевичем.
   Сказав это, он снова закрыл глаза. А мне показалось по его виду и даже по интонации, с которой он всё это сказал, что он сам не очень-то верит в то, что говорит.
   - Бывает, - говорю ему просто так, чтобы не молчать. – Я в армии знал парня одного, татарина. Имя, отчество – татарские, Ахмед Габдуллович, а фамилия – Куликов. Он сказал, что и дед его, и прадед всегда носили эту фамилию.
   Игорь кивнул, не то соглашаясь, не то просто так.
   - Может, в память Куликова поля? – опять добавил я.
   Он не ответил, глядя куда-то в абстрактную даль. По-видимому, он пытался как-то построить модель из всего вышесказанного, из физики, боёв 1943 года, генеалогического дерева и средневековых татар. Такой вот коктейль, в обиходе называемый просто жизнью. Обычной жизнью, безо всяких там "флюктуаций"…
   А потом вдруг повернул голову ко мне:
   - Таки смотри, Стёпа! Касательно флюктуации. Такой пример. Бросаем камень сверху на площадку в форме квадрата, разделённую на девять равных частей. Вероятность того, что камень упадёт на часть n, равна одной девятой. Верно?
   Я кивнул. Он продолжил:
   - Камень может упасть на любую из девяти частей, и это закономерно. Никакой флюктуации тут не усматривается. Ведь так?
   Я снова кивнул.
   - Теперь, - продолжил Игорь, - бросаем девяносто камней. Они упадут или равномерно, по десять штук на участок, или в центре больше, на периферии – меньше. Это также нормальные распределения.
   - Знаю, - процедил я. – У меня ведь тоже высшее образование. Причём гражданское. Я инженер. И с высшей математикой хорошо знаком.
   - Тем лучше, - согласился он. – Проще будет объяснять. Вот и смотри – бросаем мы сверху горсть из девяноста камней, бросаем ровно вниз, не целясь; и ветра нет… а почти все камни падают на второй, третий и седьмой участки, например.
Ну как?
   - Форма камней, магниты на этих участках… - начал было перечислять я.
   - Да, это причины. А когда мы их не знаем? Когда для нас все варианты равновероятны?
   Я пожал плечами. А он пояснил:
   - Это и есть флюктуация вероятности. То есть отклонение события от расчётного вероятностного. То есть нерасчётное отклонение от уже абстрактного.
   - Блин, - говорю. – Тут любая крыша съедет.
   И ты всё это изучал?!?
   - Не только изучал, но и принимал участие в разработках! – с какой-то печатью довольства выдал он. И улыбнулся!
   Я хмыкнул:
   - Существует шуточный вопрос. Для блондинок: "Какова вероятность, что, гуляя по городу, ты встретишь динозавра"? Ответов на него – бесчисленное  множество, но правильным считается такой: пятьдесят процентов.
   То есть – или встретишь, или нет.
   Игорь засмеялся:
   - Таки это же правильно! Изначально так и считается – вероятность одна вторая. При прочих равных условиях! А потом начинаются уточнения. Этих самых условий. Ну, там берётся существующее количество видов живых существ, из которых только одно – динозавр. И вот вероятность уже падает в это количество раз. Потом другое уточнение, оно даёт очередной коэффициент. Например, сколько реликтовых существ существует ныне на сто обычных животных. И так далее! В результате коэффициент падает до немыслимо малых величин. Вот так то!
   Теперь задумался я. Точно… нам ведь это в институте объясняли! Вероятность того, что все молекулы газа вдруг соберутся у одной стенки сосуда – существует! Но она настолько мала, что это событие в реалии никогда не происходит.
   - Смотри ещё, - продолжает Игорь. – Представь себе "чёрный ящик", в котором есть кнопка и лампочка с рефлектором. Фонарик. Ты нажимаешь кнопку – лампочка горит. Отпускаешь кнопку – лампочка гаснет. Ты нажимаешь кнопку десять, двадцать, пятьдесят раз – тот же результат. Лампочка загорается при нажатии кнопки и гаснет, когда отпускаешь.
   Можешь смоделировать устройство этого "ящика"?
   - А открыть и посмотреть можно?
   - Нет.
   - Тогда… тогда так – батарейка, лампочка и кнопка с контактами без фиксатора. Ну, ещё корпус…
   - Хорошо! – согласился Игорь. – А теперь усложним задачу.
   Он подтянул к себе ноги, сев совсем по-турецки.
   - Ты оказался упрямым, нажимаешь и нажимаешь кнопку. Сто, двести, девятьсот раз. Всё то же самое – загорается, гаснет… И вот, на девятьсот девяносто девятое нажатие лампочка вспыхнула последний раз. На тысячное нажатие она не отреагировала. Теперь твои предположения?
   - Лампочка сгорела, - выдаю. – Или батарейка сдохла.
   - Хорошо. Но ты нажал тысяча первый раз, и лампочка снова загорелась?
   - Плохой контакт в кнопке, - сходу выдаю ответ.
   - А если такой вариант: в смоделированном тобой устройстве есть ещё одна штука, которую ты не предусмотрел. Например, счётчик нажатий "до тысячи", с контактной парой. При совпадении "нулей" контакты размыкаются, и лампочка не может загореться? А?
   Я потряс головой. Действительно, ведь может быть и такое!
   А он продолжал:
   - Чтобы убедиться в этой версии, надо снова "прощёлкать" тысячу раз. И не факт, что при этом ты не получишь ещё каких-нибудь новых закономерностей. И устройство "чёрного ящика" начинает разрастаться прямо на глазах.
   Вот как понятие "флюктуация вероятности" заставляет на многие известные вещи посмотреть по-новому. Философски по-новому… Где перечень известных фактов сам по себе не является непременным и достаточным; так как не гарантирует отсутствие других, пока неизвестных, фактов.
   Вот это и есть основы философии вероятностного строения мира.
   - Даже так? – качаю с сомнением головой.
   - Таки да! – улыбнулся он. – На примере ящика с лампочкой доступно показана несостоятельность наших умозаключений, когда  мы выстраиваем структуру, схему, да и вообще мировоззрение, на основе только известных фактов. Ведь стоит только проявить немного терпения; ну там понажимать на кнопку тысячу раз – и становится очевидна ошибка экспериментатора!
   Где гарантия, что после тысячи нажатий лампочка вообще не станет включаться хаотично? Что там тогда? Генератор случайных чисел?
   - Да-а-а у-уж! – Выдавливаю из себя. – Тут поле возможностей бесконечно!
   - Именно! Поэтому философия вероятностного подхода допускает проявление абсолютно любого события! Кроме, разумеется, логически самоисключённого.
   - То есть?
   - Не может, например, существовать абсолютно всемогущий индивидуум. Никогда не сможет.
   - Почему?
   - Да хотя бы потому, что ему не под силу будет создать камень, который он сам не сможет поднять. Логически исключено, так, как одно из "нельзя" отменяет другое.
   А все остальные события, кроме самоисключаемых, даже самые невероятные – могут быть!
   - И все молекулы газа могут собраться у одной стенки баллона?
   - Я же сказал – все! Вопрос только в вероятности такого события. И в том, как её правильно посчитать, эту вероятность; как учесть всё то, что влияет на данное событие. Это для нормального распределения вероятности. А ещё есть более сложное понятие вероятности – её флюктуация.
   - Тут я не понял – если событие могло произойти с какой-то долей вероятности и оно произошло – причём тут флюктуация?
   - Не причём, если вероятные события когда-нибудь, да происходят. Как говорится, чем чёрт не шутит… А вот если событие с вероятностью, например, одна тысячная, да произошло два раза подряд, или пусть даже через раз – тогда это та самая флюктуация и есть!
   - Игорь, а может то, что "два раза подряд" есть следствие наших недостаточных знаний об этом предмете?
   - Естественно! Ты в самую точку попал! Ну, если, конечно, не принимать во внимание чёрта! Флюктуация вероятности всегда говорит о том, что мы чего-то не знаем. Вот как в твоём примере с незагоревшейся лампочкой. Это до тех пор флюктуация… пока ты не предположил там счётчик. И сразу вероятность событий начала рассчитываться по-другому, и всё стало объяснимо…
   Так и в остальных случаях.
   Я к чему тебе всё это говорю – что наше перемещение в середину двадцатого века не является каким-то метафизическим чудом. Поскольку это событие не является логическим противоречием, стало быть – оно возможно. С какой-то долей вероятности, но возможно.
   А, если сюда ещё вмешается её Величество Флюктуация?..
   Так что никаких чудес, и ничего невозможного.
   Я поднял голову:
   - А обратно? Ну, в наш, двадцать первый, обратно, можно?
   - Согласно теории, можно! Это такое же событие, логически не противоречивое…
   - А как это сделать?
   - Не знаю я, Степан. Правда, не знаю…
   - А то я ведь домой хочу… Правда-правда! Не из-за войны даже, нет. Просто там меня ждут. А здесь я кто? – бормочу с какой-то жуткой тоской в голосе.
   Игорь помолчал, потом тихо спросил:
   - А у тебя семья есть?
   - Есть. Жена Наташка и доча Рита. Очень славный человечек! Почти четырнадцать лет уже!
   А он, совсем лаконично:
   - И счастлив?
   Я ответил ещё короче, но твёрдо:
   - Да!
   Он замолчал. А я вдруг увидел старые деревья городского сада, чуть намокшие от осеннего ненастья; себя, тогдашнего, молодого пацана, рядом со своею любовью, смотревшею на меня с какой-то жалостью и непреклонностью одновременно. Мы долго и молча сидели на скамеечке, единственной свободной на ближайших аллеях; и я почти с ненавистью смотрел на всякого, кто пытался присоседиться к нам. Этот вечер для меня был судьбоносным; я твёрдо решил объясниться Нине в своей любви и, наконец, покончить с этой неизвестностью. Напротив, совсем недалеко, располагалась летняя танцверанда с ракушкой для оркестра, где четверо молодых лохматых мальчиков, обвешанные электрогитарами, в окружении ударной установки, клавишника и кучи мощных звуковых колонок, на ломаном английском языке пели, подражая группе "Смоки". Дул порывистый ветер, срывая желтеющие листья с тополей; Нина зябко ёжилась, почти не глядя на меня, по душе мела какая-то позёмка, а из ракушки громко неслось: "What can i do? What can i do?.." А я, несмотря ни на что, всё пытался начать решительный разговор и каждый раз кто-нибудь мешал: то дядька с газетой пытался пристроиться на нашей скамейке, то бабка лезла с вопросами, то какие-то мелкие школяры с глупыми просьбами.
   Тогда я решился, было, предложить Нине проехать на колесе обозрения, как вдруг она, сама, посмотрев на меня в упор, медленно проговорила:
   - Ты… очень хороший, Стёпа, ты мой самый… лучший… друг… но… я… люблю другого, Стёпа… И… не надо ничего говорить, прошу тебя… Не надо, слышишь?
   И она встала и пошла прочь по аллее. А у меня ноги стали какие-то ватные; даже не было сил, чтобы подняться и побежать вслед.
   Или крикнуть.
   А с эстрады неслось всё то же: " What can i do?"
   Дул порывистый осенний ветер, которому до меня не было никакого дела…
   Мимо шли прохожие, бабки и малолетки, которым до меня тоже не было никакого дела…
   Мальчики с эстрады, которым до меня вовсе не было никакого дела, вопили своё…
   А по мокрой аллее, не оглядываясь, уходила девушка, которую я безумно любил. Уходила навстречу своей новой и неизвестной любви.
   Девушка, которой тоже до меня не было никакого дела…
   What can i do???*


* Что я могу сделать? (англ)

   …Я долго ещё сидел на уже порядком намокшей скамейке. Зажглись фонари на столбах; ушли лохматые "Смоки", так и не сумев собрать народ на танцы; бабки ушли, наверное, к своим внукам. Разбежались малолетки, учить уроки, видимо.
   А мне некуда и незачем было идти. Никого не хотелось видеть…
   …А когда я всё-таки пошёл, окончательно продрогнув от холода и безысходности, то на скамейке у самой арки горсада увидел неприметную веснушчатую девчонку, на пару лет младше меня, которая горько плакала.
   Мне не надо было к ней подходить. Совершенно никого не хотелось видеть.
Но – подошёл. Просто, чтобы помочь… Говорят, что помощь чужому горю притупляет своё. Не знаю, не уверен.
   Но всё равно подошёл…
   И увидел её глаза, полные тоски, отчаянья и безнадёжности…
   …И вот с этой девчонкой мы почти двадцать лет живём вместе.
   Душа в душу.
   Многое изменилось с тех пор. Много воды утекло. И уже четырнадцать лет почти, как нас стало трое.
   А вот веснушки у неё так и остались; разве что стали только ярче…
   Ведь, если что… она даже не узнает, что я живой. В этом, сорок третьем, она ведь просто ещё даже и не родилась…
   Как же я могу к ней не вернуться?

                - 8 -

   - Сейчас обратно полезут, - пробормотал Игорь, передёргивая затвор.
   Лесная чаща оставалась безмолвной. Ни ветерка, ни скрипа…
   - Откуда ты знаешь? – Недоверчиво спрашиваю.
   - Знаю. – Коротко ответил он и умолк. Потом добавил:
   - Обязательно полезут. Им деваться уже некуда. Сходил бы, Стёпа, вниз. Наши с той стороны укрепились.
   Если фрицы полезут с этой опушки – пропусти и бей с фланга, из-за подъезда. Их уже немного осталось. Если они поймут, что попали в клещи – мы победили. Осторожнее только. А я вам сверху подсоблю.
   "А ведь он дело говорит!" – думаю с неожиданной теплотой. – "Авангард мы уничтожили, остальные убежали. Больше тут никого нет. Можно смело готовить встречу основным силам врага. Жалко, что сообщить нашим никак не получится; нельзя шуметь и тем более бежать к ним. Ну, да ничего – услышат мои выстрелы, сами поймут!"
   "А каков Игорь! Вот тебе и чудо в окулярах!" – продолжаю думать, перебираясь через гнутые перила между вторым и третьим этажами.

   Подъездная дверь валялась, сорванная с петель, поперёк ступеней крыльца. Кирпичная загородка, с небольшими декоративными отверстиями, стояла как раз с нужной мне стороны. Словно по заказу – щит с бойницами. Гранаты он, конечно, не выдержит, но пулю "шмайссера", или даже винтовки – вполне.  И, довольный, я быстро оборудовал себе огневую позицию. Даже раненая рука почти не беспокоила.
   Теперь оставалось только ждать.
   В тиши ожидания опять наползли беспокойные мысли. И не об ожидаемой атаке; почему-то о ней я думал спокойно, словно заправский фронтовик. И это даже уже не удивляло. Я опять вернулся к истории нашего появления здесь, в этом времени и в этом бою. Кто же он есть всё-таки, этот Игорь? Откуда ему известны многие детали? И почему он себя ведёт так, будто воюет уже не первый год? Что за метаморфоза происходит с ним на моих глазах?
   Я невольно оглядел себя. Нет, со мною вроде всё в порядке. Ни возраст не меняется, ни чего ещё. Точно?
   Я кашлянул и глухо произнёс: "Аааа".
   Да нет, голос мой, обычный.
   Мысли путались, как размотанный военно-полевой телефонный провод; не давая проследить чёткой линии, перекручиваясь и возвращаясь по многу раз обратно. Получается, что это не Игорь вдруг постарел, и не то, чтобы его дед, Игорь Моисеевич, каким-то образом оказался заброшенным в наше время, чтобы попытаться исправить превратности судьбы, замкнуть петлю истории, наконец. А кто, кстати, эту самую петлю разорвал? И каким образом? Или это отголоски экспериментов, что проводили наши физики в своей закрытой полуфантастической группе? Как там назвал Игорь это явление – флюктуация вероятности? Но по всему выходит, что произошло какое-то слияние личностей нашего Игоря и его деда; возможно, как раз в момент нашего с ним провала в прошлое. Хотя нет… он же не сразу изменился и постарел; я же сам видел, это как-то постепенно менялось…
   Всё-таки, что вообще тут происходит?!?
   Если так, то в том, нашем времени находится другой Игорь, молодой, который стоял у сломанной осины. А он тогда что – тоже постепенно меняет возраст?
Свихнуться впору!
   …Может, я бы и действительно свихнулся, если продолжал бы думать дальше, развивая эту тему; но тут эсесовцы действительно кинулись на прорыв. Видно, они давно собирались где-то на опушке, и сейчас все, массово, бросились в атаку. Серые шинели, с чёрными касками наверху, мелькали мимо меня и устремлялись от нашей кирпичной коробки куда-то в сторону госпиталя.
   Со стороны расположения нашего заслона недружно грянули редкие винтовочные выстрелы, потом тут же грозно застучал пулемёт и зачастили два ППШ. Ухнула граната. И только тогда я очнулся от своих странных мыслей и, сняв трофейный "шмайссер" с предохранителя, аккуратно прицелился в крайнего бегущего. Короткая очередь… есть! Готов! Я ещё дал две короткие очереди по уже неясно видимым целям. Оттуда в ответ простучала далеко в сторону очередь с другого "шмайссера". И вечер вдруг ожил грохотом огня, сполохами пулемётов. Громыхнула ещё одна граната.
Фрицы яростно огрызались с отчаянием обречённых, понемногу всё же продвигаясь вперёд.
   "Ничего их не остановит!.. – с каким-то равнодушием подумал я. – Только полное уничтожение. А для этого нас мало, слишком мало…"
   И тут я вдруг услышал частые щелчки нашей "снайперки" сверху. "Это Игорь" – понял я. Кажется, это поняли и бойцы нашего заслона. Многие из них перестали скрываться; там нарастал шум, крики; похоже, назревала контратака.
   Лавина серых шинелей дрогнула, но не отступила.
   - Урааааа!!! – наконец разнеслось за зданием, и, один за другим, наши бойцы ринулись на врага. Автоматные очереди застучали ещё злее. Эсесовцы дрогнули, медленно стали отходить; затем побежали.
   Наши бойцы ринулись им вслед, уже не прячась.
Казалось, победа уже близка…
   И вот тут с торца здания, сверху, послышались частые сухие выстрелы. Бежавший первым боец словно бы споткнулся и упал; за ним – следующий.
"Фашистский снайпер!" – вдруг понял я. А выстрелы не утихали; контратакующие бойцы падали один за другим. Падали и эсесовцы – видимо, Игорь тоже продолжал стрелять. В моей голове вдруг всплыло далёкое определение, когда-то прочитанное в учебнике по тактике:
   "Два снайпера, синхронно, за одну минуту двадцать секунд уничтожают пехотный взвод…"
   Я продолжал машинально стрелять, хотя понимал – это уже лишнее. Стрелять надо бы в снайпера, но он для меня недоступен, он за кирпичным углом. Я, кстати, для него тоже…
   Такого я даже представить не мог! Быстро чередующиеся выстрелы с нашего балкона и откуда-то из-за торца здания, сверху, в считанные минуты положили в снег всех – и эсесовцев, и наших. Я облизнул пересохшие губы – так вот оно что! Вот, значит, как прошёл этот бой тогда – пробирающиеся к своим отступающим тылам фрицы наткнулись на наш заслон, сформированный из ходячих раненых; завязался жаркий бой. А сверху и тех и других, практически "влёт", вдруг, разом, начали бить два снайпера – наш и немецкий. Всё произошло настолько быстро, что вряд ли кто-то из солдат обеих сторон успел хоть что-то понять. И немногочисленные атакующие, и ещё более малочисленные защитники полегли буквально в несколько минут. Конечно, никто и не мог ничего об этом бое рассказать.
   А сами снайперы что? Ну не могли же они одновременно подстрелить друг друга; так же не бывает? Хотя… как раз превратности войны допускают последующую гибель последнего уцелевшего. Но всё равно, вся моя натура протестовала против такого варианта событий.
   Откуда он взялся тут, этот снайпер? Сюда же не пробраться незаметно!
   Выходит, всё то время, когда мы с Игорем уничтожили вражеский аванпост и потом, пока сидели в ожидании, он был тут?!? Практически рядом?
И ничем ведь себя не выдал!
   По спине запоздало пробежал, было, холодок! Но я взял себя в руки. Надо действовать… надо срочно реагировать на новое обстоятельство.
   В этой новой ситуации я просто ничего не мог бы сделать. Не успел бы. Но вот их снайпер… он же совсем рядом, и посчитаться с ним я вполне могу! Сбежать как-то ему некуда, а в ближнем бою мой автомат даст сто очков "снайперке"!
   И я, было, бросился к последнему подъезду.
   Но опоздал.
   Выстрел из углового окна пятого этажа для меня прозвучал, как гром с ночного зимнего неба. И тут же с нашего балкона раздался громкий стон.
   Попал, сволочь!
   Мерзавец!!!
   Он же нашего Игоря подстрелил!
   Зачем я только оставил его одного?!?
   Я бросился вверх по этажам. Первый, второй… проклятье, опять эти ломаные перила! Четвёртый, пятый…
   Балкон…
   Игорь лежал, распластавшись, на полусброшенном бушлате, из под которого текла струйка крови. Поздно! Я вернулся поздно!
   Слишком поздно, как мне вначале показалось…
   Но я ошибся. Только я выскочил на балкон, как из углового окна пятого этажа показалась угрюмая фигура в чёрной форме.
   Эсесовец!
   Снайпер!
   Уставший, как и все мы. А теперь ещё уверенный, что он остался один.
   Победитель…
   Видимо, это чувство вкупе с усталостью притупили у него чувство осторожности, так необходимое снайперу. Он выглянул чуть ли не на полкорпуса. Выглянул, чтобы убедиться…
   Я не успел даже вскинуть автомат; замедленная усталостью реакция сделала своё дело. А лежащий в луже крови Игорь как бы машинально нажал приклад винтовки, лежащей на бушлате; она чуть приподняла нос и сухо рявкнула; человек из окна как-то дёрнулся вперёд, переломился, сполз по подоконнику и медленно, словно нехотя, полетел вниз. Через пару секунд раздался глухой удар.
   - Всё… отстрелялся, стервец!.. – прохрипел Игорь. Лицо его окончательно постарело, в извилистых морщинах темнели полоски потной грязи; короткий ёршик волос стал совсем седым. И я вдруг ясно понял – передо мной сейчас не Игорь Беркович, наш снайпер, а его дед, тоже Беркович, но Игорь Моисеевич; и на вид ему не двадцать восемь, как было на фронте, и не за девяносто, как было бы в наше время.
   Лет шестьдесят с гаком… где-то посередине…
   И все мои теории о переходе личности через порог времени, или смещающейся вместе с этим временем, ничего не стоят! Нет никакого соответствия. А просто есть усталый раненый фронтовик, со своим каким-то возрастом, никак не связанным с реальным временем; человек, выполнявший свою боевую работу и выполнивший её. А дальнейшие его поступки просто ничего не значат для истории; она ёмкая, эта история, и судьба одной личности для неё – просто песчинка.
   Хотя – нет! Он, только он может рассказать об этом бое; о его участниках; он просто должен это сделать. Он должен дойти до людей; он просто не имеет права сейчас погибнуть, не дойти! Как, видимо, не смог дойти тогда, в сорок третьем…
Он должен рассказать, а не я. Я-то кто такой? Мне-то кто поверит? Меня же там просто нет! Я ещё и не родился…
   Видимо, смертельно раненный, и всё же победивший фашистского снайпера, он, по какой-то своей, разработанной на полигоне, методике, "провалился" на семь десятилетий вперёд.
   И в памяти его сохранилось далеко не всё. А, может быть, про эсесовского снайпера он уже просто и не запомнил; сам, истекая кровью. Иначе, повторяя это бой, наверняка он, первым делом, постарался бы его найти и уничтожить!
   Он сейчас может дойти! Может! Ведь есть я, и я помогу!
   И мне уже плевать на превратности пресловутого "эффекта бабочки". Если честно, то мне и на все эти выверты истории и мироздания сейчас глубоко плевать; я настолько устал и отупел, что всей моей "оперативной памяти" хватало лишь на решение срочной тактической задачи – спастись как-то самому, и вытащить отсюда Игоря Моисеевича. К людям. В госпиталь ли сорок третьего года, до которого, как я знал, что-то около километра. В больницу ли мегаполиса моего времени – всё равно.
Вытащить. Любыми усилиями и любой ценой…
   А пока его надо срочно перевязать.

   …Он тяжело дышал; воздух проходил сквозь сжатые зубы с каким-то бульканьем. Пуля попала куда-то в область груди слева сверху, но, похоже, не в сердце и не в лёгкое – крови в дыхании почти не было. Всего запаса моего бинта хватило только на марлевый тампон. Для повязки я разорвал рукав "афганки", подумав с досадой, что в этой "афганке" заложено много жгутов, которые мне в данном случае ни к чему, а вот для перевязки грудной клетки ничего не годится.
   Но это всё, что я смог сделать.
   Наверное, минут пятнадцать нам понадобилось только для того, чтобы спуститься по тёмной лестнице на первый этаж и оказаться на улице. Я усадил раненого снайпера на чудом сохранившуюся скамью, прислонив его к стене. А он вдруг застонал и приоткрыл глаза:
   - Куда ты… меня?
   Я неопределённо махнул рукой:
   - Тут в километре госпиталь. Пойдём… туда. Там есть доктора… помогут…
   Он покачал головой:
   - Нет там госпиталя… давно нет. И машины твоей… тоже… ещё нет… Ничего там… не найдёшь… Много лет… прошло. Слушай, Степан, на северо… западе шоссе, оно уже не в зоне, думаю… километра два; там найдём людей… может быть. Туда веди…
   - Зона?!?
   - Да… зона. Мы с тобой в провале… времени… не знаю, как… само получилось… нашёл гранату, подумал, что… мы с тобой… в сорок третьем…  Я понял… а как увидел… винтовку… свою… понял, точно… Зона. У нас такие зоны больше… километра не выходили… раньше. Может, и эта не очень… большая… это единственная надежда. Степан… ты меня… понял?
   И снова потерял сознание.
   - Понял, - бормочу, отвязывая от скамейки две жерди, которые кто-то привязал вместо спинки; связываю их волокушей, и, как могу, укладываю на неё, Игоря Моисеевича.
   Первые метры дались мне легко; я уже наивно подумал, что ничего невыполнимого в моей задаче нет. Но вскоре раненная рука заныла; пришлось переложить концы жердей "под мышку". Дело пошло быстрее, но опять плечи затекли, держать жерди стало невозможно. Я снова взялся руками.
   И тут в кармане зазвонил давно забытый телефон!
   Опустив жерди на дорогу, лихорадочно вытащил аппарат и включил "трубку". Словно из другого мира (впрочем, так оно и было!), из наушника рвался голос Ромки, нашего капитана:
   - Степа, ты меня слышишь?!? Степан! Вы где с Игорем? Мы вас потеряли! – орёт Ромка; голос его прерывается, становится каким-то булькающим, и вообще непонятно – как он смог сюда дозвониться, мы же ещё в зоне, хоть и на самой её окраине.
   - Ромка! – Кричу. – Ромкаааа!!!
   Похоже, меня он не слышал.
   - Степан, ты слышишь меня?!? Степан? Мы выиграли; представляешь, мы выиграли этот бой! Если бы не ваша поддержка сверху… - голос забулькал и угас, а телефон противно запищал, опять потеряв сеть.
   Я кинул телефон куда-то в карман и снова взялся двумя руками за волокушу. Так хоть и больно, но жердь под мышкой я долго не удержу…
   Кирпичная коробка, служившая нам крепостью, давно осталась где-то за леском. Снег скрипел под ногами вороньим карканьем, пар изо рта превращался в туман, закрывающий обзор дороги. А я всё шёл, и в голове билась только одна мысль – дойти. Любой ценой – дойти! А потом к ней добавилась фраза "Мы выиграли этот бой".
   Да. Этот бой мы выиграли. Именно этот! Выиграли, несмотря на цену. Враг не прошёл ведь!
   И госпиталь уцелел!
   А Игоря, значит, там, у них, всё-таки нет. И со мной его нет; это не наш новичок Игорь; это только пожилой снайпер. Солдат эпохи Великой Отечественной. И новая мысль начинает биться в голове, свободной от размышлений: а был ли тот Игорь вообще? Или это результат перемещения Игоря Моисеевича в наш век? А я уже и не удивляюсь этой своей мысли; тогда ведь становятся понятными его странности поведения и незнание элементарных понятий нашего века.
И его неуверенность, когда он про деда рассказывал, становится понятной. Ведь тогда получается, что он про себя рассказывал. Вот и не вязались у него концы с концами…
   А тогдашняя молодость его – просто следствие перемещения?
   Вот только зачем? Разве что попытаться повторить тот бой, что-то изменить, подправить в этом малом эпизоде большой истории? Он ведь учёный, он наверняка знал, что можно, а что нельзя менять?
   Или ничего не знал? Просто пытался выжить?
   И его появление у нас – просто отголосок некоего эксперимента, проведённого в предсмертном отчаянии? Та самая флюктуация? Ведь вряд ли он мог что-то планировать по будущему, о котором он не имел никакого представления; не знал ничего?
   Или – знал? По результатам прошлых экспериментов – знал?
   Ведь совсем не обязательно для его перемещения в будущее, например, иметь какой-то прибор. Просто наш менталитет таков – к теме перемещения в другую эпоху мы тут же "пририсовываем" машину времени. Так нас воспитали писатели-фантасты, ещё со времён Уэллса. А, на деле, всё может быть совсем иначе. Например, групповая мысль по какой-то системе. Или череда определённых звуков. Или зеркала под углом к Солнцу. И ещё тысячи любых других условий.
   Почему обязательно машина?
   …Ничего не понимаю, и вряд ли когда-нибудь мне доведётся узнать – как же это было на самом деле. Я ведь давно не ребёнок, и, несмотря на весь свой природный оптимизм, прекрасно  понимаю – шансов дойти у меня немного, а довезти Игоря Моисеевича живым – ещё меньше.
   …Ноги мои заплетались, раненая рука ныла всё сильнее и сильнее. Волокуша с худющим Игорем Моисеевичем становилась всё тяжелее и тяжелее. А до асфальтированного шоссе, про которое он успел мне сказать, ещё почти полкилометра; и уже темнеет. Да ещё встретится ли нам на этом шоссе машина, и, если даже встретится – возьмут ли эти люди поздним вечером такую экзотическую пару –  двух грязных окровавленных людей? С оружием?
   Я бы, наверное, не взял.
   В той, обычной жизни, не взял бы…
   И, если даже нам несказанно повезёт, то сможет ли он, выходец из середины прошлого века, прижиться в нашем двадцать первом; и вообще в нашем веке ему ведь уже за девяносто…
   К тому же он ранен…
   Но все подобные мысли просто скользят, не оставляя уже ни страха, ни следов…
   …Даже эти полкилометра кажутся бесконечностью; а силы мои уже на исходе, а снайпер мой уже и дышит через раз, и я боюсь, что просто могу не успеть...


                Томск, 2019 г.