Лёха

              Значит, так... Лет Лёхе, думаю, за шестьдесят перевалило.  Да точно! Они с Захарычем в прошлом году мерялись. Пьяные оба. Стоят друг против друга через забор, сверкают глазами из-под бровей. Захарыч тоненько и как-то с подвыпедвертом Лёхе в лицо свистит беззубым ртом:
              — Мальчишка! Сосунок!
Лёха держится двумя руками за палки забора и рычит:
              — Считать умеешь?  Мы ж с тобой в школу бегали вместе!
Захарыч  замер, даже будто обмяк всем телом, а потом встрепенулся воробышком:
              — Врёшь! Я — в школу, а ты к матери в подол!
              — Дура! — Рвёт на себя забор Лёха! — Ты ж у окна сидел к Татьяне Петровне поближе, а я там... — правая рука Лёхи взметнулась, тело дёрнулось вдогонку, но, теряя равновесие, выправляя из последних сил свои кульбиты, вдруг рухнуло на заборину. Та предательски хрустнула, Захарыч только успел отпрыгнуть.
               Да, ладно! Забор они потом поставили. Куда деваться?  Лёха, считай, весь штакетник Захарычу из своего сарая-то и перетаскал. Новей нового теперь стоит! Значит, так: шестьдесят было. Согласились. Не сосунок. Ну, зато дурак, — крутит перед Лёхиным лицом  маленькой ладошкой Захарыч и поглядывает на новый забор. Лёха машет в сердцах рукой (надоели ему эти свистопляски) и идёт домой. Берегом. От греха. Ну их всех!


                Река, будто специально, перед домом делала загогулину,  усмиряла свою обычную говорливость, звала  помолчать. На самом-то деле, это Лёхин дед такое место нашёл. Сам дом срубил. Привёл жену, родил детей. Правнуков успел увидеть. Сильный мужик. Понимал, что такое гнездо. Лёха, говорят, в него. Но только, дурак, ей-богу, какой-то!  Зачем, к примеру, свой покос за рекой отдал Никандровым? Ну, конечно, у них ребятишек, как гороха. Мужик в семье хворый. Помочь некому. Вдвоём, как могут, бьются. Нинке трудно бегать за Мельницу. Мельницы и следа нет, только место так зовётся. Ну Лёха и поменялся. Своя — в крик: а у тебя не дети? Дурак! Да, ладно, выкошу за Мельницей, успею.  Махнула рукой.  А вечером смеётся: побежишь  лесом-то домой, заверни на Полянку. Земляники принесёшь к молоку. Земляники, значит, принеси. Любит ягоду эту, девчонкой ещё кормил её с ладошки. Она губами, бывало, каждую ягодку соберёт... аж щёкотно


                Смотрит Лёха на воду, улыбается  чему-то своему. Давно ли землянику-то Маше носил, а теперь октябрь к концу идёт. Вода темная. Холодная. Чуть играет по камешкам у берега, лизнёт траву  и притихнет опять, а то вдруг завернёт вьюном: зовёт. На воду можно часами смотреть. Они с дедом так и делали. Лёха  (по глупости своей, конечно) плюхался на плоский камень у реки. А дед смеялся: береги жопу-то! Сейчас тебе невдомёк, потом напрыгаешься. Камень из земли холод сосёт, а ты его, холод-то, своей жопой и подбираешь.  Дед садился чуть выше, на пригорке, смешно сложив ногу в сапоге под себя. Изредка менял ноги, покашливал и тянулся за махоркой. Вот тоже наука! Это ж надо правильную газетку взять, махорку сыпануть в меру, разровнять пальцем, края скрутить, прислюнявить да хитро завернуть, чтобы не рассыпалась, оторвать лишнее — самокрутка! Лёха тянулся попробовать, а дед ругался:
                — Не дурак если, правильные дела повторяй, а одним куревом мужиком не станешь! Ты, конечно, сто раз соврёшь, что не пробовал. Ври! Только оно себе получается, враньё-то. Ну так у себя и спроси: и чё? прям вкуснота  какая! Да ещё прислушайся, как я ночью-то за стенкой маюсь, кывкаю, дому спать не даю. А перед домом мы, мужики, в ответе. В ответе! Всяко!

                Лёха закурил. Один раз. От злости на деда.  Стянул его мешочек с махоркой  (у деда на печке место было для махры, бабушка разок туда своё что-то сунула и пожалела, вмиг метнулась от ругани дедовой во двор, как ветер)  и убежал к реке. Устроился на сапоге по-дедовому, разложил, всё... скрутил. Закурил.
И заревел.  Дым лез в глаза, хотелось кашлять. Спустился к воде сполоснуть лицо, глянул — дед!
                — Ты ж помер! Ты чего? Чего молчишь теперь? Думаешь, умный? А мне сиди теперь здесь!
Вода пошла рябью, сиреневым зажглось небо за рекой.
                — Ладно, дед, пойду я. Дому спать надо.  Ловко вы там с батей устроились мне с воды-то мигать!   Приду ещё. Расскажу чего надо.


                ... И приходил. Сегодня, правда, не собирался, а ноги принесли.  Холодно совсем, не посидишь.  Разве на Машином мостке?  Мосток этот он соорудил в прошлом году. Уж как Маша радовалась!  Ну чисто девчонка. И притопнет, и туда-сюда походит: проверяет, значит, Лёхину работу.  Две ноги мостка стояли в воде, а другой конец упирался в берег.  И за водой ловко ходить, и бельё полоскать удобно.  Здесь Лёха сейчас и устроился. Ну точно "охотники на привале". Отгрёб ладонью с досок пятаки осенних листьев по сторонам, разложил газетку, вытащил свёрток из-за пазухи и достал ножичек. Красненький. С крестиком. Славка подарил. Вернее, Славкин отец. Лезвий-то всяких там! Они с ребятами долго смотрели. А дело было так. Ну чего-то Славка загулял. А отца боится. Голова-то пьяная всё равно к отцу под бок ведёт. То есть, под отцову машину. Тот что-то там делал. Ну здесь минута: никто и понять не успел. Хотя, заорать успели. А у Лёхи чего-то там сомкнуло в голове, он руками и вцепился и держит, мол, лезь, Славка! А тот лыбится пьяно! Ну подскочили, того выдернули, Лёху — в медпункт. У него палец так и остался согнутым на всю жизнь. Его потом Крюгером  звали. Так, значит... Ножичком тоненько колбаску на кружочки ... ага. Лёха достал начатую водку, складной стаканчик, приподнялся на локте, правой рукой развернул кепку козырьком назад, выдохнул...и взглянул за реку. С самого низу по небу поднималось красное. Одним глотком, будто взасос поцеловался, взял водку, причмокнул и положил  кружок колбасы на язык.  Цыган прибежал. Не мешает, лежит  в стороне. Чуть кончик хвоста  подрыгивает, брови играют.
Помолчали с Цыганом.  Пора! Опять метнулась рука к кепке, встал, кивнул Цыгану:
             — Ешь, чего уж там...
Постоял с минуту набычившись, притопнул, вроде как крепость мостка проверил:
             — Да сделаю я тебе перильца!  и скамеечку!  Всё, как ты хотела. Прости, Маша, не успел.