Федин крест

История друга моего Фёдора Павловича, рассказанная мне в одну из студёных Поволжских ночей за чашкой чая у натопленной печи, согревающей его столетний сруб. 

 Жил Федя на берегу старицы. Жены и детей у него никогда не было, старшие сёстры и брат разъехались а матушка давно померла. И делил он свой кров с пожилым отцом, Павлом Фёдоровичем. Старый дом их стоит метрах в двадцати от яра и смотрит с высокого берега на Волжский приток резными оконцами. Место это - красивейшее: экология там висит в воздухе и просит намазать её на кусок хлеба! Старик-отец жил в те годы обособленно в своей половине и редко оттуда выходил, поэтому мы с другом могли полуночничать спокойно. На подловке, засыпанной на пол аршина серой сухой землёй иногда пошаливали мыши, и дрова в печи, заслышав их, недовольно шипели в ответ, видимо от негодования. И вот, в очередной мой визит, потягивая из бокала крепкий чай беззубым ртом своим, поведал мне Фёдор один чудесный эпизод из прошлых лет.
 Парень он был тогда молодой, жилистый и каждый день перебирался на работу в город. Летом - на пароходике, который каждый час бегал в Самару по одному и тому же маршруту с шести утра и до позднего вечера. Пять километров туда и столько же обратно, пыхтя и обдавая выхлопами солярки прибрежный камыш. В межсезонье, глубокой осенью в ледостав и весной во время ледохода, бывало оставался Федя у родственников на неделю, пока не определится переправа. Зимой же, как только вставал лёд - он, как все сельчане, ходил пешком по реке каждый день в город по своим нуждам. 
 В тот декабрь мороз чередовался с оттепелью и Волга замёрзла местами. Широкие майны блестели открытой водой напротив различных заводов, сбрасывающих в реку тёплую воду и пробивались с течением по всей реке. Днём люди разведали между промоинами крепкий лёд и сразу же потянулись цепью по своим делам, ступая друг за дружкой между торосами, как муравьи по лесной тропе. Ну, и как-то раз, возвращаясь в сумерках из города в село, шагая по льду, размечтался Федя о чём-то, чуть свернул с тропы и провалился! Волга как-то сразу схватила его за полы пальтишка мёртвой хваткой и потянула вниз. Скинув пальто, стал Фёдор карабкаться на лёд. Тот предательски ломался и скользил, как к нему не подступись, хоть заползай, хоть закатывайся. До берегов не пробьёшься - середина реки! Обломанные ногти, не способные удержать тело, уже оставляли на льду кровавые полосы и сердце колотилось в груди. Ужас подкатывал к горлу и вырывался наружу отчаянными короткими криками: « Аа!!! Люди!!! Аа!!!» Но темнота глотала эти звуки и Волжский фарватер топил их здесь же, в километре от берега. Уже скинув с себя ботинки и шапку, срываясь и окунаясь с головой, замерзающий Федя начал понимать что это конец! Вихрем пронеслись мысли. Как же так, Господи? Ведь я такой молодой! Я не хочу умирать! Гибнуть такой страшной смертью, задыхаясь подо льдом реки. За что, Господи? Прости, Господи! Спаси...
И вдруг, ему, барахтающемуся из последних сил в ледяной воде, в руку попался нательный крест, подаренный когда-то покойной матушкой взамен потерянного. Крест был серебряный, большой, около пяти сантиметров и сделан мастером крепко, на славу. Какой-то прилив сил ощутил Федот, и сорвав крест с шеи, зажал его в окоченевшей руке. Приловчившись, он начал вонзать его в лёд и потихоньку подтягиваться, вытаскивая себя из чёрной глубины... 
Несколько раз сорвавшись, он всё же кое-как выбрался из полыньи и отполз, задыхаясь на несколько метров в сторону. Раздетый до белья, без обуви, на морозном ветру сразу превратившись в «стеклянного» человека, понял Федя, что спасение ещё не наступило и побежал! Ноги в трико не гнулись, и он двигался по заснеженному льду, как циркуль по листу бумаги. Волосы смёрзлись и постукивали сосульками по лбу. Несколько раз он падал, но уже с каким-то звериным рыком поднимался, залепленный снегом, и бежал дальше, туда, где на городском берегу светилось спасительное - «Гастроном»!
 Продавщицы, собравшиеся было закрываться, отшатнулись от двери, когда в неё ввалился худой полуголый человек с окровавленными руками и упал на кафельный пол. Вылетевший из руки крест, с подскоками заскользил по плитке и замер, уткнувшись в витрину с вяленой рыбой. Выбежавший на шум грузчик, подтащил трясущегося как холодильник паренька к батарее, положил его на лавку около неё и накрыл своей фуфайкой. Продавщицы влили в рот Феде стакан водки, не взирая на его сопротивление, натёрли его остатками содержимого бутылки и сунули в руку потерянный крест. Трясучка постепенно улеглась. Как в тумане, вдруг показалось, что батарея обнимает его своим ребристым, горячим телом, жмёт к лавке, булькает что-то на ушко и, улыбнувшись, Фёдор Палыч заснул ещё до приезда скорой... 

 Мороз потрескивал в темноте за окном, словно кто-то отколупывал краску костлявыми пальцами, с оконной рамы. Мы пили чай с конфетами и смеялись, когда Федя, выпучив глаза, показывал, как отталкивал руки толстых продавщиц, которые лезли к нему в ледяные штаны. Отделавшийся тогда воспалением лёгких, улыбался теперь рассказчик своим беззубым ртом, и расстегнув ворот рубахи, показывал мне чуть погнутый серебряный крест, висящий на верёвочке, обвивавшей его худую, жилистую шею...