Небес зовущая синева

               

   На берегу реки, за ветряной мельницей, стояли стога сена. Это место для свиданий облюбовали Иван с Татьяной. Нацеловавшись вдосталь и держась за руки, они лежали в сене с закрытыми глазами. Запах ягод, медуницы опьянял их. Что может быть лучше? Разве что небо…В красках заката заходящее солнце глядело на них с синего неба лукаво, опускаясь все ниже и ниже. «Нет, Ванечка, красиво небо, но глаза твои красивее. Не могу на них налюбоваться!», - говорила Татьяна, а он нежно целовал ее в губы. Голова ее кружилась, однако надо было бежать домой. Об их тайной любви отец Татьяны знать не должен. Это они понимали оба.
Данила держал дом заезжих, доставшийся ему от отца по наследству, и стоял он так, что все улицы, казалось, ручейками сбегаются к его высокому крыльцу. Постояльцы были разных сословий, но, в большинстве своем купцы. Когда устраивались ярмарки, постояльцев, а значит, и работы, было много. А вот зимними вечерами Данила мог себе позволить посумерничать за большим столом, над которым горел светильник в три керосиновые лампы, послушать, о чем говорят торговые люди, побаловаться с ними чайком с чабрецом да с медом. Хозяином были довольны за его радушие, за предоставленные условия проживания,  за добросовестный досмотр и уход за лошадьми. Восхищенно поглядывали молодые купцы, да и не только молодые, на старшую дочку хозяина Татьяну: высокая, с точеной талией, с роскошной грудью, нарядно и со вкусом одетая. Головка потуплена, из-под оборки горловины кофты видна нежная шейка. В толстую русую косу вплетена нитка жемчуга. Клешёная, в мелкую клетку юбка, тоже с оборкой, и шнурованные гусарки на каблучке-рюмочке как бы завершали картину совершенства её облика.
Данила перехватывал их взгляды, и в его душу закрадывался страх: вдруг соблазнит кто да, не приведи Господи, увезет с собой? Имел он троих детей, но Ванятка да Полюшка были совсем еще малы. А вот Татьяна… Сколько сельских женихов из зажиточных семей сваталось! Отказывала всем. Не хотел отец перечить своей любимице. Помнил, как без любви отдали ему Аннушку. Хоть и покорилась та судьбе своей, но чувствовал Данила, что его любовь не нашла ответа в ее сердце. Но он видел, что с дочерью творится неладное. То не дождется никак вечера, чтобы на вечорки с девками идти, то дома весь вечер просидит, не зажигая лампы. С кого же спрос стребовать? Конечно, с матери. Но молчала его Анюта, только слезы лились горошинами, а всхлипы были тихими, рвущими Даниле душу… Анна Дмитриевна знала все, уговаривала дочь: «Я ведь тоже отца твоего не любила, зато Петра Синева любила больше жизни! Свыклась, а как ты появилась, я и думать запретила себе о былом. Грех-то какой! А сейчас лучше отца твоего и нет вроде». Кого она уговаривала? Себя или свое чадушко? Да кабы ее воля была! Татьяна видела, как переживает мать, но понимала, что решать ее  судьбу будет отец.
Через неделю после разговора с женой всё открылось. В дом постучались сваты. Всего ждал отец, только не этого. Федор Павлычев с соседней улицы - голытьба голытьбой, кормивший свою семью случайными заработками на сторонних землях, замахнулся на родство. Сын его, Иван, парень был ладный, высокий, вороные кудри вились до плеч. Большие сине-голубые глаза с поволокой смотрели открыто и с добром. Работал он вместе с отцом, скитаясь по чужим углам. Приезжали оставить деньги семье, отдать оброк своему барину и до посевной – снова на заработки.
Как по горящим углям, шел Иван на сватовство. На что он мог надеяться? Лишь на милость ее батюшки. Он шёл и думал: «Я ведь все умею делать: кузнечить и плотничать, землицу обрабатывать, давно бы и дом свой был, кабы не пагубная страсть отца к водочке…». В голове билась мысль: «Не отдаст -  убежим, мир большой. Повенчаемся, и все у нас будет ладно».
Видел Данила, как зарделась Татьяна и убежала к себе в комнату. Перехватил отец и взгляд Ивана. Как током прошибло Данилу: «Любятся, любятся!» Откуда взялась злость у добродушного и умного человека? Не владея собой, он крикнул:
- Вон! Не быть этому! Не отдам, пусть лучше в девках останется!!!
Три дня не выходила Татьяна из комнаты. Мать молча ставила ей еду, но дочь к ней не притрагивалась. А на четвертый день Татьяна с заплывшим от слез лицом подошла к отцу и бросилась ему в ноги. Она целовала его сапоги, и среди её рыданий Данила услышал слова:
- Батюшка, не губи… Люб он мне… Не он, так лучше в петлю…
 Последние слова вызвали ненависть к обоим. Оттолкнув Татьяну и хлопнув дверью, вышел во двор. Ходил по конюшням, а в голове стучало: «Петля… петля…» Позвал конюха и велел не отходить от двери дочери. А ей через дверь крикнул:
- По миру не пущу! Хозяйкой войдёшь в достойный дом!
Столяровы в селе были достойными людьми. Хозяйство крепкое, сыну Василию доходило восемнадцать годков, а для него уже стоял большой, обшитый тесом дом у речки. Сватов они заслали в середине сентября. В это время свадьбы играть, что подпоясаться. Закрома забиты снедью, солениями, яблоки красуются на яблонях. Сватали весело, но с достоинством. А кони, запряженные в пролетку и стоявшие у двора, фыркали, играя мордами. При этом раздавался звон бубенцов. Жених на невесту не глядел, тешил себя тем, что он будет обладателем первой красавицы села. А Татьяна, тупо глядя на образа, думала: «Сама виновата, побоялась убежать с Иваном, позор на семью положить. А теперь – как будет…»
Для Данилы Ткачева и Петра Столярова родство было желательным. Четвертого октября  невесту сводили с высокого крыльца, словно царицу, только цвет лица её сливался с кружевом фаты. Жених, напротив, был румян и весел. Роста среднего, сюртук и брюки сидели на нем ладно. Брюки заправлены в новые хромовые сапоги. Рыжеватые кудри выбивались из-под картуза, голова казалась крупной. Широкий лоб, большие круглые глаза из-под густых бровей смотрели горделиво.
На улице  было людно, нечасто бывает в селе такой свадебный поезд. Вот и храм на пригорке. Полторы сотни лет в Троицкой церкви проводится таинство венчания. Приготовившись сойти с пролетки, Татьяна  встала в полный рост. Она посмотрела вокруг на улыбающиеся лица, и вдруг ей показалось, что слева в толпе стоит - Иван, любовь ее единственная. Она вздрогнула и, не видя протянутой руки Василия, шагнула вперед. Как в тумане, увидела лицо жениха и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то поняла, что от удара оземь спас ее Василий, поймав и сжав в своих объятьях.
В храме горели свечи, пахло ладаном, святые лики смотрели отовсюду. Сколько длилось венчание, Татьяна не запомнила. Она покорно делала все, о чем просил ее священник. Смиренно стояла под венцом, но видела  речку, ветлы, и ей казалось, что это Ванечка надевает ей венок из жёлтых одуванчиков. Лицо ее озарилось улыбкой, и на вопрос священника «Берешь ли ты в мужья раба Божьего Василия?» она с той же улыбкой ответила: «Да!» Даже матушка Анна Дмитриевна успокоилась, видя изменившееся настроение дочери. Но свадебный пир для Татьяны оказался невыносимым! Все противнее становился человек, который сильно целовал ее в губы, и это ничего, кроме отвращения, в ней не вызывало. А дальше была ночь, брачная ночь. Законный супруг как с ума сошел! Расточая свои неуемные ласки и желания, он требовал от Татьяны ответа. А она, безразличная, лежала и думала: «За что?  Зачем я отдаю себя на поругание? Ненавижу!!!»
Утром наглядно была показана невинность невесты. Опохмелившимся гостям было не до вида молодых. Только проплакавшая всю ночь Анна Дмитриевна увидела в лице Василия уверенность: «Моя!» А у Татьяны розовое платье, с атласными розами на груди, не смогло спрятать серый цвет лица. Сухие глаза были потухшими.
Отшумела свадьба. Началась семейная жизнь. Василий жену наряжал, и всегда, принимая от мужа очередной подарок, Татьяна молча целовала руку мужа, пряча слезы на глазах. Как ни уговаривала себя, что ничего не поправишь, что живет она хозяйкой, но ночи… Как ненавидела она ночи, когда Василий не мог насытиться ее телом! Ей казалось, что они никогда не кончатся… Иногда Василий, видя безразличие к себе, свирепел, рвал на супруге рубашку и бросал ей обидные слова: «Что, голодранец лучше был? Ну, покажи, чем же он тебя прельстил, покажи!» Диалог был коротким. В такие минуты Татьяна боялась мужа и лишь тихо просила его: «Уймись, Васенька, заря занимается, тебе же в город ехать!» А утром, проводив супруга на службу, она садилась на высокое крыльцо и часами смотрела в небо. Ей казалось, что оно, как Ванины глаза, и, протягивая руки, поднимая выше лицо, она принимала теплые ласки солнца и шептала:
- Спасибо тебе,  любый мой! Только ты держишь меня на этом свете!
 Она вглядывалась в синеву неба, и взгляд её теплел, домашние заботы отступали… А душа её купалась в этой синеве, наполняясь тихой радостью. «Ну вот и насмотрелась я на твои очи синие», - говорила она себе. И вдруг однажды полились из её сердца слова, как дождь из набежавшей невесть откуда тучки:
Ах ты, небо, небо синее!
Его глаз ты не красивее…
Та же дымка с поволокой.
В стороне ведь он далекой!
Оторвали, разлучили…
Нет конца моей кручине!
Нет и радости случайной,
Да и брак постыл венчальный…
Любый мой, ведь я пустая,
И детей я не рожаю!
Небо, небо, ты всесильно!
Дай судьбины мне посильной!
Прибегала семилетняя Полянка. Младшенькая сестричка тормошила Татьяну, ластилась, а Татьяна осыпала её поцелуями, отдавая свою нерастраченную ласку. Василий ревновал жену к свояченице, понимая, что Полюшка не виновата.
И когда родился первенец, его сын, радости и щедрости Василия не было предела! Он сам подносил по ночам кормить сына к кровати супруги и с умилением смотрел, как жадно сосёт молоко Александр. Ему хотелось много детей, он не без основания считал, что они будут все красивы и умны. Василий в состоянии был их прокормить: будучи урядником, нёс службу исправно.
Анна Дмитриевна то ли за Татьяну переживала, то ли  хвороба к ней какая пристала. Её душил кашель, и она таяла. Поэтому теперь Татьяна с Сашенькой приходили навещать бабушку, а та смотрела и не могла насмотреться на красивого карапуза, но на руки не брала. Сухими губами шепнула однажды:
- Не надо близко, не знай, что у меня...
 И ещё тише вымолвила, показав глазами на большой живот Татьяны:
- Дочка, будет девочка – назови Анютой, чтобы младшие не забывали.
Горю Татьяны не было предела: единственная советчица и жалельщица ушла навсегда. А Данила, плача в голос, сгрёб одиннадцатилетнего Ванятку и восьмилетнюю Полянку и думал с горечью: «Вот, Данила, и тебе Господь предоставил взять в жёны не любимую, а ту, которая позарится на малых ребяток да на большое хозяйство».Такая нашлась, вдова из села Порецкого. Была работящая, но детям мать не заменила. Полюшка скоблила косырем некрашеные широкие половицы, мыла их холодной водой из речки, а потом бежала к няне, как звала она старшую сестру. Татьяна обогревала девочку, и та с радостью играла с Сашенькой, на короткое время возвращаясь в детство.
Целительные свидания с синевой небес особенно были часты в моменты её беременности. В синеве неба чудился ей синий огонь Ваниных глаз. И за спиной будто вырастали крылья, и она уносилась в эту бесконечную синеву, мечтая опуститься туда, где был её любимый.
Вскоре у Татьяны родился мальчик – назвали Петяшей, а через полтора года появилась долгожданная девочка – Анюта. Другого имени не выбирали – последний наказ матери. Василий затеял стройку, пристроил две комнаты (не дело жить мальчикам с девочками вместе). Анюта оказалась слабеньким ребёнком и, не дожив до года, умерла. Через два года Татьяна родила снова девочку. Назвали по святцам – Антониной.  Посыпались мальчишки: Алексей, за ним Михаил. Без помощи Поляны Татьяна обойтись не могла. Полянка, лишенная детства, как-то сразу повзрослела и управлялась с детьми лучше матери. А они облепят её со всех сторон, и - куча мала! Кому было радостнее? Наверное, Полюшке. Ведь это была её единственная отрада. От работы по дому её никто не освобождал.
Село готовилось встретить 1907-й год. Ёлки украшались разными игрушками, какие у кого были, вплоть до ярких матерчатых лоскутков. Дети в доме Столяровых спорили, что главнее и что где развесить. Вечерело. Вдруг вбежала возбуждённая Полюшка и, взяв за рукав Татьяну, вывела её в сени. Разговаривали шёпотом. Татьяна вскрикнула, накинула полушалок и шубу, надела валенки и выбежала из дома. Дети, обрадованные приходом няни, не заметили отсутствия матери. Нарядили ёлку. Стемнело. Полянка уложила ребятишек, прилегла к Мишаньке и, тихонько прихлопывая племянника по бочку, напевала: «Придёт серенький волчок, схватит Мишу за бочок». Дети, наигравшись, крепко спали. И только Поля уснуть не могла. Она думала, что же будет дальше. Объявился через пятнадцать лет Иван, сказал, что уезжает под Оренбург, но, не увидев любушки, уехать не может. Хоть попрощаться! Попросил он Поляну, чтобы пришла Татьяна на их старое место свиданий, к ветряной мельнице. «Только бы никто не увидел. Господи, помоги и заступись!» - прося и молясь за сестру, она прислушивалась, не подъехал ли зять.
Но увидели, увидели! Василий спускался в пролётке с горы, а уж ему доложили, что Татьяна с бывшим хахалем на свиданке.
- Значит, хороша моя супруга, если мужикам нравится!
Сказал он эти слова со злой усмешкой и так стеганул коней, что те рванули в сторону, сбив с ног «доброжелателя».
Голубоватый снег искрился. Казалось, что искры  падали с морозного чистого неба. Ноги вязли в снегу. Ваня уже ждал её. Полушубок его был расстегнут. И они молча бросились в объятия друг другу! Мокрая его рубашка пахла потом, Татьяна целовала его грудь, и вдруг она поймала себя на мысли: «Я ничего не забыла, и этот запах дороже мне заморских духов». А он лихорадочно вынимал шпильки из её головы и, освободив, наконец, косы, взял волосы обеими руками и уткнулся в них лицом. Слова любви сливались, сыпались золотыми монетами в чистое пространство! Брови, волосы заиндевели. Они оторвались друг от друга. Оба понимали, что ей пора.
- Ну скажи, люба моя, что не забудешь меня. Скажи!
Она уже бежала по дороге от него, и он услышал:
- Я люблю тебя!
Эхом слова унеслись в морозное небо.
Не заезжая домой, Василий гнал лошадей к ветряной мельнице, чувствовал, что жена с Иваном. Он не ошибся. Навстречу ему в расстегнутой шубе бежала его супруга. Василий рывком натянул поводья и, остановив лошадь, молча подал Татьяне руку. Сам открыл ворота, а Татьяна, как каменная, неподвижно сидела в пролётке и ждала своей участи. Въехав во двор, Василий закрыл ворота, молча накрутил на руку растрёпанные косы жены, вмиг стащил её с пролетки на снег, со всей силой ударил вожжами по спине и выехал из ворот. Ни крика, ни стона не издала Татьяна. Невыносимая боль в спине не позволила ей встать. Она ползла к крыльцу и повторяла лишь одно: «Он убьёт его, убьёт!».
Иван услышал сзади храп лошадей. Успел развернуться и схватить коней под уздцы. Встав на дыбы, они остановились, а обессиленный Василий отпустил поводья. Иван, подойдя к нему, произнёс:
- Нет вины её перед тобой, успокойся.
 И тяжёлой походкой пошёл к дому. В селе Иван больше не появлялся.
Выбежавшая Поля помогла сестре добраться до кровати, раздела её. Татьяна лежала на животе и дрожала всем телом, а внутри бился её ребёнок!
Вернулся Василий. Он было рванулся к супруге, но, увидев, что Полюшка бегает с тазиком, что Татьяну рвёт, умерил свою злость. Начались преждевременные роды. Мать не  в состоянии была помочь своему малышу. Это была девочка! Она хотела жить, но обвившая её пуповина решила судьбу младенца. Не помнили ни Василий, ни Поля, как, обвязав показавшиеся ножки девочки полотенцем, вызволили её из плена. Девочка молчала. Но они лихорадочно освободили тельце от пуповины, перевязали, обмыли, завернули в чистую пелёнку. Василий, взяв бездыханный комочек, прижал его к себе. Ему казалось, что вот сейчас дочь закричит. И, только когда понял, что ребенок тёплый от его тепла,  зарыдал.  Рыдания разбудили детей. Эту девочку тоже должны были назвать Анютой. Её и похоронили с этим именем.
О, как переживал Василий о содеянном. В один из дней он упал на колени перед кроватью жены и со стоном произнёс:
- Прости, родная!
 А Татьяна, подняв руку и погладив первый раз его по голове, промолвила:
- Вася, убей меня!
За Татьянин рассудок боялись все. Две недели она неподвижно пролежала на кровати. Широкая белая прядь волос у виска появилась у неё в ту злосчастную ночь. Наконец, она с трудом встала и, нечесаная, в ночной рубашке, ходила тихо по дому и, гладя каждого ребёнка по головке, спрашивала:
-Ты видел (видела) свою младшенькую сестрёнку? Сущий ангел, правда?
Смотреть и слушать это было невыносимо.
А девятого июля этого же года Господь забрал единственную дочку – Антонину. Девочке было восемь лет. Умерла она от скарлатины. После похорон Татьяна закрылась в спальне, встала перед иконами и тихим голосом, растягивая слова, шептала:
На коленях перед иконой,
За молитвою исконной
Мне стоять одна отрада…
Я горю! А свет лампады
От меня всё деток прячет,
И я жду, а вдруг заплачут…
Василий, сорвав с петель дверь, нашёл жену не в себе. И целый год сельчане видели её сидящей на крыльце и смотрящей в небо. О чём она думала? О любимом, с глазами цвета неба, или о детях, о её трёх ангелочках, которые так высоко, в недосягаемой для неё стране.
Но жизнь продолжалась. Появились на свет Анатолий и Леонид. Годы и частые роды не испортили её фигуры, чуть-чуть округлившись, она стала ещё привлекательнее. Василий тайно любовался ею, как в первые годы женитьбы.
Радости всегда ходят вместе с несчастьями. Вышла замуж по любви Поляна. Супруг ее, Дмитрий, служил в городе, в чине подпоручика. Жили дружно. Но их первенец Иван прожил всего два месяца. Вслед за ним отнесли на погост шестидесятилетнего Данилу. Не выдержало сердце того, что выпало на долю его семьи.
В народе бытует поговорка: «Если больше родится мальчишек – быть войне». А она уже была не за горами. В 1914-м году Василий ушёл воевать. Отпущенный по ранению солдат из соседнего села пришёл в дом Павлычевых и сообщил, что Ивана убили и, чтобы облегчить горе матери, добавил:
-Сам и глаза закрыл, и зарыл по-христиански.
Уставшее от горя сердце Татьяны не верило: «Тучки, освободите небо, дайте успокоиться, я узнаю, я пойму!» Но не было Ванюшиных глаз на небе… Через два дня повстречалась мать Ивана – шла в церковь. Она отвернула от Татьяны лицо и быстро прошла мимо. В сердце закрался холодок. Но Татьяна поймала себя на мысли, что она  думает о пропавшем сыне, о своем первенце Александре! «Кто ему глаза закрыл и закрыл ли?» Много сынов сгинуло в революцию! «Прости меня, Ванечка, видно, молитвы мои не дошли до  Бога! Отпусти душу мою истерзанную!» И вздох облегчения вырвался из её уставшей груди. И она почувствовала лёгкость в сердце, острота боли утихла,  и она впервые с тревогой подумала о супруге: «Как он там?» Василий вернулся с лёгким ранением и с «Георгием» на груди. На радостях сходили сфотографироваться.
Василий нашёл большие перемены в супруге, она много времени уделяла сыновьям, хлопотала по хозяйству и к нему стала терпимее и мягче. Изумился, услышав, что Татьяна, споро управляясь с тестом, как раньше, поет протяжную песню, любимую песню отца своего, песню про вороных коней. Тихий грудной её голос окутывал пространство избы, и Василий с горечью подумал: «Вот когда моей-то стала. А я никогда к ней в душу-то и не заглядывал. Голубка моя, не ты, а я виновен, что грелась мечтами о другом, имея рядом своего мужа под боком. То ли млад я был и горделив, то ли неумен? Вернуть бы все назад, было бы по-другому». Так думал Василий, подшивая ребятам к зиме валенки. Новые трудно было купить – времена начались невеселые.
Стали разлетаться сыновья из родового гнезда. Петяша махнул аж в Москву, его звало небо, и он стал военным лётчиком. Леонид тоже служил в авиации, только техником. Петра переводят в Воронеж,  и он забирает к себе двух братьев - Михаила и Анатолия.  Воронежский авиационный завод выпускал «АНТ-9». Испытаниями занимались военные  лётчики 11-й авиабригады, в которую входила эскадрилья комэска Столярова. Испытательный полёт 26-го июня 1930-го года для экипажа и для Петра оказался последним. Факт диверсии подтвердила комиссия. У самолёта «АНТ-9» были подпилены расчалки. Матери о смерти сына не сказали, запретил земский врач, боясь за её слабое сердце. А Алексей подошёл к отцу и твёрдо сказал:
- Буду,  как Петя -  лётчиком.
И он стал им!   
А Татьяна?  Полюбила всем сердцем крестницу Анюту – дочь Поли. Наконец-то в их семье зазвучало снова  желанное имя. Множились  их с Василием внуки.  В августе 1930-го года у Анатолия родился сын, и его назвали в честь дяди- Петром. Татьяна  же, узнав об этом, высказала свой протест:
-  Зачем? Есть же у нас Пётр, не повторяйте моей ошибки.
Двадцать второго июня  1941-го года собакинский почтальон, верхом на лошади, быстро ехал по улицам и, подъезжая к каждому двору,  надрывно выкрикивал одно слово:
- Война!
Оглушённая известием, Татьяна стояла у окна. Она видела бегущих к правлению колхоза плачущих людей, но двинуться с места не могла. Справившись с собой, она рывком открыла оконную раму. Из единственного в селе репродуктора разносилось:
- Враг вероломно напал…
В жизни Татьяны это была третья война…С первого дня  её четыре сына разделили со страной все испытания: и боль отступлений, и радость Победы! Анатолий закончил войну в Чехословакии. Леонид  в своей воюющей дивизии был командиром по технической части. На долю Алексея  досталось небо. Но берегло оно его, горел вместе с машинами, не  раз лечился в госпиталях, и снова в бой!. Победу встретил командиром бригады. А Михаил воевал в армии маршала Конева. Двадцать седьмого января 1945-го года солдаты заняли  Освенцим – Аушвиц, на воротах которого было написано: «Труд освобождает». Изнурённые от работы и голода, пленные все были на одно лицо! И дети, там были дети! Перед глазами мелькали мешковины в заплатах и лагерные номера…И вдруг тонкая рука коснулась рукава шинели: 
- Мишенька…
Женщина сползла в грязь, а двое детей легли рядом с ней и, развозя грязь по лицам, тихо плакали. И вдруг Михаила прошило током: «Это же Тонечка моя и дети, Алик и Галочка!» Прижал солдат самое дорогое и, качая их, зарыдал! А губы шептали:
-  Придёт  серенький волчок, схватит Мишу за бочок…
Обо всём  мать узнает потом. А все четыре долгих года она каждый день подходила  к карточкам, которые висели на стене, и, вглядываясь в родные лица, тихо говорила:
- Сыночки мои, соколики вы мои ненаглядные…
Затем шла к святым образам и, прежде чем начать молиться,  непременно обращалась к первенцу Александру:
- Сынок, ты ближе к Богу, попроси Его о спасении братьев своих.
И только после этого начинала творить  молитву. Не зашли к ней в дом похоронки.
Жизнь налаживалась, да, видно, не всё горюшко ещё выпила Татьяна! В 1953-м году при испытании самолёта погибает Алексей. Приехали военком и двое военных. Плохо доходили до матери слова благодарности за  сыновей. «Почему за сыновей? Ведь разбился только Алексей!» Василию вручали награды сыновей. И до матери вдруг дошло, что и Петяши нет, нет, а она ждала его до сегодняшнего дня! Шатаясь, вышла из дома, подняла глаза к небу, оно было затянуто  тучами:
- Это я виновата! Зачем ты манило меня к себе, зачем я тобой любовалась, зачем я доверялась тебе, а ты обмануло меня! Девять деточек мы с тобой ласкали вместе, а вот теперь шестеро у тебя, шестеро! Будь ты проклято!
По небу прокатился гром, и холодный дождь пошёл стеной. Татьяна стояла промокшая до нитки. А руки тянулись к небу…
Супруга она пережила. Наказала сынам:
- Только с Василием рядом не хороните!
 Какую тяжёлую ношу она несла в себе всю свою долгую жизнь – любовь и ненависть! За день до её смерти сын Анатолий, проходивший мимо её комнаты, услышал, как она тихо говорит:
- Вот и дождался ты меня, мой любый.
Схоронили её не рядом с Василием, а положили в его могилу. Тело супруги, которое он любил так сильно, смерть подарила ему. А душа её  взметнулась ввысь к душе Ивана. Сколько годочков она терпеливо ждала этого свидания!
Внук, Пётр Анатольевич, тоже стал лётчиком. И последним местом его службы оказался Воронеж. Добился Пётр, чтобы восстановили разрушенный в войну памятник лётчикам, погибшим в 30-м году. И вечерами, до самой кончины, они с супругой Юлией гуляли по одному маршруту: от своей квартиры до этого обелиска. Правой рукой проводил  Пётр ласково  по золотым буквам: «Столяров Пётр Васильевич», потом поднимал глаза к небу. А в памяти его почему-то всплывал образ бабушки с её устремлённым взглядом в дорогую его сердцу синеву бескрайнего неба, которое было для него, лётчика  первого класса,.. обжитым домом.