Годовщина свадьбы

Этим дождливым вечером он в строгом черном пальто, черной шляпе, черных брюках и черных туфлях гордо и торопливо с перевязанной красной ленточкой коробочкой шагал домой. Подъезд, лифт, входная дверь. Он аккуратно снимает с себя верхнюю одежду, дабы не забрызгать каплями дождя обои и мебель, затем проходит на кухню, где уже все готово. Он разливает по двум бокалам красное вино, распаковывает подарок, достает из холодильника легкую закуску и последний штрих – гасит электрический свет и по всей кухне зажигает свечи. Встреча.
 
«Дорогая моя… Вот уже как сорок пять лет мы вместе. Ты только подумай… Сорок пять лет! А ведь, кажется, что совсем недавно мы с тобой скрывались от посторонних глаз в лабиринте провинциальных дворов. Козырьки подъездов служили нам убежищем от непогоды, а качели были твоим личным самолетом. Помнишь, ты бежала к ним, садилась и с глазами пятилетней девочки просила покачать тебя? Я никогда не забуду эти прекрасные моменты. Помнишь, как ты подобно любой женщине, садилась на диету, а проходя со мной в магазине мимо полок со сладостями, надув щеки, просила купить тебе маленькую шоколадочку? Я же покупал большую и не одну. А помнишь наши свидания у реки до глубокой ночи? Спустя столько лет, я с полной уверенностью могу сказать о том, что моя жизнь удалась, и удалась она благодаря тебе. Да, я не стал нефтяным магнатом и не нажил трехэтажную виллу на берегу моря, но в моей жизни было нечто дороже денег – в ней была ты. И ты делала меня богаче любых королей и шейхов».

Он замолчал, хотя еще много чего хотел сказать. Его взгляд на несколько минут застыл у стоявшей напротив него фотографии девушки (для него она была девушкой в любом возрасте), перевязанной черной лентой. Затем он посмотрел на свои дрожащие, морщинистые, покрытые шишками руки и залпом осушил бокал. Вот уже десять лет со дня ее кончины он мечтал об одном – смерть. Только смерть позволит им снова быть вместе, снова быть счастливыми. Тогда они вдвоем усядутся на какое-нибудь облако и будут пролетать те самые Париж, Лондон, Дрезден, Бухарест, Мадрид и другие города, которые по-прежнему хранят их тени и мгновения. Будут сидеть в обнимку и смотреть на суетящиеся муравейник. Муравейник, где лишь немногие муравьи догадываются, для чего им дана жизнь.

Но сбыться мечте мешал самый страшный человеческий порок, как говорил Иешуа Га-Ноцри, - трусость. Трусость сесть на рельсы перед стремительно мчащимся поездом, трусость спустить курок, приложив дуло пистолета к виску, трусость сделать шаг с крыши навстречу земле. Да, он трусил. А сколько еще ждать того самого момента, когда черная госпожа сама придет за ним, он не знал. От беспомощности и обреченности на страдания и душевные терзания в пустой и жуткой квартире он закрыл ладонями лицо и заплакал.