Жить

Около мусорных баков сидела зеленоглазая девочка лет шести. Худенькая, босая, в ободранной кофте, с грязным лицом и напряжённы-ми глазами. Она сидела на небольшом выступе, согнув ноги в коленях и обняв их руками. Её обеспокоенный взгляд был устремлён прямо на Униру, она тяжело дышала и судорожно сжимала узкие бледно-синие губы. Чувствовалось, что девочку отчаянно напрягает неожиданное вторжение в её пространство – грязную унылую помойку на краю улицы.
Какое-то время Унира стояла, рассматривая бездомного ребёнка, освещённого неверными фонарями, а потом сделала шаг вперёд. Девочка вздрогнула, испугавшись, напряглась, как пружина, и перестала дышать, готовясь к бегству. Унира почувствовала это и остановилась – ей не хотелось, чтобы девочка исчезла.
Свет фонарей неровно дрожал, заставляя тени отскакивать от предметов и жить самостоятельной жизнью. Лицо девочки становилось то мертвенно бледным, когда холодный белый свет достигал её кожи, то, напротив, мрачным и серым, когда сходил с неё, и Унира, всматриваясь в широкие скулы, впавшие глаза и бледные губы, никак не могла понять, что на уме у этого бездомного, одичавшего, брошенного всеми ребёнка.
Девочка не сводила глаз с молодой женщины, остановившейся все-го в каких-то десяти шагах от неё. Она была одна, и была одна уже очень давно, и никто уже ей был не нужен. Она научилась выживать среди людей, но не была с ними. Люди не любили её, и она разлюбила их; они не нуждались в ней, и она перестала нуждаться в них; они не замечали её, и она не смотрела на их лица. Все люди были одинаковы-ми, и только одна она была иная. Все люди источали опасность, и потому она всегда была окружена страхом. Громкие шаги сильно пугали её, тихие же пугали ещё сильнее, звуки человеческих голосов порождали необъяснимую тревогу, их запахи вызывали тошноту. Она пряталась за баками, сидела в подвалах, иногда наблюдая за тем, как гусеница из людских ног бежит по асфальту. Она смотрела на них и не могла поверить в то, что когда-то была одной из них, что вообще может быть одной из них. Всё в них отталкивало и пугало. Однако в этой женщине что-то, напротив, манило её, влекло, и страх, подступивший к горлу в момент их встречи, тихо сходил на нет.
Женщина села на корточки напротив девочки и улыбнулась, не сводя с неё глаз. Девочка не шевелилась. Прошло пять минут, десять, пятнадцать, потом ещё десять, пока обе они, наконец, не почувствовали, что напряжение спало.
Наконец, женщина мягко спросила:
– Как тебя зовут, милая?
Её низкий глухой голос обезвредил маленькую бродяжку, и та, чуть шевеля губами, произнесла:
– Миура…
– Иди ко мне, Миура.
Девочка продолжала сидеть, не шелохнувшись, – не двигалась и Унира.
– Иди ко мне, – вновь после небольшой паузы повторила женщина и протянула к ней руки.
Вдруг девочка вскочила и бросилась бежать. Унира резко выпрямилась, не зная, чего ожидать от дворняжки. Но та, в три прыжка преодолев расстояние между ними, чуть приостановилась прямо перед Унирой, раскинула в стороны руки и подалась вперёд. Женщина под-хватила измождённое тело девочки, подняла её на руки и прижала к себе. Тепло, исходящее от ребёнка, было слабым, будто огонёк жизни едва теплился в этом маленьком хрупком теле. Унира нервно огляделась и быстрым шагом стала удаляться от мусорки с искорёженными баками, от стены, на которой плясали тени деревьев, схваченные нервным светом фонарей, от зловещих глаз бездомных собак, выходящих из подвалов только с наступлением сумерек, от запоздавших прохожих, косыми взглядами провожавших подозрительную женщину с ребёнком на руках. Она шла домой, обнимая ту, кто за двадцать минут стал ей очень дорог. Девочка дышала ей в ухо, сцепив у неё на шее слабые ручки. Её глаза были закрыты. Она доверяла Унире.
Уже через пятнадцать минут Миура тихо спала на кровати в квартире Униры, а та стояла на коленях перед девочкой и всматривалась в её бледное лицо, в широкие черты скул и тонкие линии носа и рта, в тени от ресниц. Она чувствовала, что по какой-то причине очень нужна девочке, и пыталась поймать в себе снова тот импульс, что заставил её не выбрать обычный длинный путь, а предпочесть ему короткий, не пройти по безопасной освещённой дороге, а практически пролететь с прерывающимся от страха дыханием мимо мусорки, не ринуться сломя голову вперёд, а остановиться, поймав краем глаза слабое движение около крайнего бака, не оставить равнодушно маленькую беззащитную девочку, спящую сейчас на её кровати, на улице выживать или, быть может, умирать, а протянуть ей руку спасения. Она пыталась поймать этот им-пульс потому, что слишком резкими и неожиданными были те изменения, что произошли в её жизни, потому, что она отчаянно нуждалась в подтверждении правильности своих действий, потому, что ей жизненно необходимо было знать, что всё закончится наилучшим образом из возможного. Импульс не приходил, но, несмотря на это, Унира точно знала, что она всё делает правильно, что всё так и должно быть, как есть сей-час, и что по-другому быть просто не может. Судьба, фатум, предопределение – какая разница, какими словами называть то, что есть по сути линия жизни?!
С этого дня весь мир изменился, всё изменилось для них обеих. Унира училась любить, Миура – доверять. Девочка пыталась воспринимать слова того языка, на котором говорила Унира. Она беззвучно шевелила губами, стараясь повторять за Унирой разные слова и понимать их. Но связь их была больше, чем бездушные вербальные коды языка.
Иногда Унира, возвращаясь домой после смены, находила Миуру в углу, растерянную и дрожащую, иногда – сидящую в центре комнаты, неподвижную и напряжённую, как камень. Но неизменно, войдя в ком-нату, она подходила к девочке и прижимала её к своему горячему телу, переполненному энергией. Холодное тельце ребёнка жадно принимало тепло, которое дарила ей Унира, девочка оживала, глаза её загорались тёплыми зелёными огнями. Унира была её спасением. Во всех смыслах. Но кто бы знал, что и Миура станет спасением для Униры.
У каждого человека своя история. Была своя история и у Миуры. Её беда заключалась в том, что, то ли в результате какого-то генетического сбоя, то ли, напротив, в результате унаследованных генов, но, вопреки всем ожиданиям врачей, Миура родилась с низким уровнем энергии. Скорее всего, сбой был вызван материнской линией: мать её умерла при родах – закончилась отпущенная ей в жизни энергия. Её хватило лишь для того, чтобы выносить и произвести на свет едва пульсирующий сгусток энергии, маленькое тельце, слабую девочку, сквозь полупрозрачную кожу которой были отчетливо видны тёмные, с изумрудным отливом вены, дочь, которую, совершенно не желая того, она обрекла на вызывающее ненависть окружающих существование и медленное умирание в одиночестве. Эта женщина так и ушла, практически не появившись в жизни Миуры, – тихо, без сопротивления, с оглушающим последним вздохом на губах.
Энергия была всем. Она позволяла гипотетическому бытию быть реальностью – источником, сохранением и продолжением жизни, силой человека и, самое главное, качеством, по которому система оценивала его: чем выше уровень энергии, тем выше польза, которую человек может принести системе, чем ниже её уровень, тем менее человек востребован системой, тем меньше он нужен в обеспечении работы запущенного кем-то невидимым и непознанным механизма.
Уровня энергии, которую содержало тело Миуры, могло хватить совсем ненадолго, она не могла принести пользу системе, поэтому её, как и всех подобных детей, в возрасте пяти лет было приказано уничтожить. Но девочка по непонятной случайности сбежала. В отчёте, предоставленном Управлением реконструкции, естественно, отражено это не было, поэтому и искать её не стали. Так она стала дворняжкой.
Она боялась людей, пряталась в подвалах, из которых выходила только ночью в сопровождении собак, передвигалась короткими перебежками от стены к стене, от дома к дому, стараясь не попадаться на глаза людям, и, в конце концов, поселилась на помойке – почти безопасно, близко к еде и в полном одиночестве. Она стала учиться выживать и жить.

В приюте, где она жила первые пять лет своей жизни, её окружали точно такие же, как и она, дети – с недостатком энергии. Они по боль-шей части лежали в своих серых застиранных кроватях, на которых до этого лежали другие, но уже умершие дети, или тихо гуляли вдоль проволоки, натянутой по периметру унылого двора, и их сил не хватало даже на смех – лишь иногда они грустно улыбались. Они ни с кем не разговаривали, не читали книг, не рисовали – их энергии хватало исключительно на одиночество.
На улице же Миуру, привыкшую к застывшему времени приюта, закружило бешеным вихрем. Мимо неё каждый день проходили сотни людей, наполненных бешеной энергией, спешащих принести пользу системе. Все они были нужны системе. И только она никому не была нужна. Выживать было трудно, с каждым днём энергии становилось всё меньше и меньше, она стремительно убывала, утекая, как вода во время отлива. К тому времени, когда Миура встретила Униру, её энергии едва хватало, чтобы проводить уходящий закат и встретить новый рассвет, возможно, последний в её короткой и бесцветной жизни. Унира, с дикой неукротимой энергией, переполнявшей всё её существование, стала её спасением. Но Унира не просто спасла её, она не просто сохранила ей жизнь, она дала ей саму возможность жизни. Миура подпитывалась энергией, которой в Унире было с избытком и, когда та уходила на смену и передача энергии прекращалась, замирала и напряжённо ждала той минуты, когда снова услышит знакомые шаги. Миура любила Униру, и только это позволяло ей жить её энергией.
Оставшись одна, она не играла, а тихо сидела, старалась не растратить энергии больше, чем нужно для поддержания жизненных сил. Она трепетно хранила в себе энергию человека, которого любила и который любил её. Сила жизни Униры была для неё высшим даром, какой она могла только получить от судьбы и какой получила непонятно за что, непонятно за какие хорошие или плохие мысли и поступки, и, будучи отчаянно благодарной женщине, которая смогла научиться ей доверять, девочка, переполненная нежностью, вот так, по-своему, пыталась выразить свою любовь.
Свежая энергия возвращала девочку к жизни. Но несколько недель назад поток энергии стал слабеть. Любви Униры перестало хватать на то, чтобы поддерживать жизнь в Миуре. Это могло значить только одно – Унира полюбила другого человека. Лицо девочки снова стало бледным, руки – худыми, а глаза – тусклыми. Она таяла день за днём, лишаясь способности что-либо делать. Её тень уже готова была отделиться от маленького тела и затеряться в закоулках человеческих мыслей.
Да, Унира влюбилась. Влюбилась в высокого, крепкого, хорошо сложенного, с огненными глазами планировщика судеб, с которым по-знакомилась на обеде в кафе, где можно было заказать пряное, обильно приправленное чёрным перцем пиво и мясо со свежей кровью. И с того самого момента вся её энергия концентрировалась только на нём.
Нет, конечно, она не перестала любить Миуру, но теперь уже она не могла любить только её. Встречи, разговоры, вечерние прогулки занимали большую часть свободного времени Униры. Такое с ней было впервые… И если бы кто-то спросил её, что с ней такое происходит, то она до определённой степени точно не смогла бы ответить на этот вопрос, как не смогла бы понять, что возможность любить – любить вообще – ей подарила Миура, научившая её отдавать свою энергию. И тем более уж никто из них – ни Унира, ни Миура – не знал, что они обрели самое невероятное – способность любить, способность отдавать чувства, эмоции, энергию, в конце концов, жизнь.
Миура сидела дома одна, её сил едва хватало на то, чтобы пере-браться с кресла на диван и обратно. И к выходным она слегла.
Унира, уходя на смену, как обычно поцеловала девочку в лоб, улыбнулась ей и вышла, захлопнув за собой дверь. Легкий шлейф энергии скользнул по лицу Миуры, но она не поймала его.
Встать в это утро с кровати она не смогла и осталась лежать, укрывшись одеялом. Она смотрела на вещи, находившиеся в комнате, на небо за окном, на свои худые руки и ни о чём не думала. Весь день про-лежала она так, стараясь не шевелиться, чтобы не истратить остатки той энергии, которую трепетно чувствовало её измождённое тело.
Прошёл вечер, наступила ночь. Униры не было. А Миура всё не спала, ждала, когда Унира откроет дверь и, подойдя к кровати, обнимет её. Та вернулась под утро, счастливая и беспечная.
Полумрак рассвета, ослепительно белая постель и серое лицо девочки – Унира всё поняла. Теперь ей предстояло сделать выбор: планировщик судеб или ребёнок – любовь или жизнь.
…На смену она не пошла, сказалась больной, рискуя попасть в не-милость и получить выговор от системы за бесполезность. Солнце поднималось на высоту неба, разливая приторный, как апельсиновый сок, свет. Унира сидела на кровати, рядом с лежащей Миурой и тёплой рукой гладила её волосы. Девочка дремала.
Унира сделала свой выбор: Миура. Но преодолеть свои чувства к другому человеку она не могла. Они всё время фонили, мешая отдавать энергию Миуре и поддерживать в ней жизнь. Наконец, Унира решилась. Достав тонкую записную книжку с телефонами полезных и знакомых людей, она набрала номер своего старого друга, из тех, дружбу с кем ещё не пресекла система, через которого можно было найти всё, даже то, чего вовсе не существовало, и рассказала о своём затруднении. Он обещал помочь и действительно помог: когда положение Миуры стало совсем критичным, он вышел на связь и предложил Унире обратиться в запрещённый Центр передачи энергии. Та согласилась.
Рано утром, когда едва начало светать, собрав Миуру и собравшись сама, она вышла из дома, держа девочку на руках, и уже через десять минут двое облачённых в небрежно-серое людей – мужчина и женщина – ехали в душном вагоне пригородного поезда, чтобы впоследствии совершить беззаконие.
Центр передачи энергии был расположен, как и следовало ожидать, вдали от любопытных взглядов обывателей – за пределами города, в местности, где радары системы были нечувствительны к восприятию человеческой энергии. Унира и Орно долго шли, плутая по кривым улицам, потом вышли, пробираясь сквозь высокую траву, на пустошь, где виднелись развалины. Ноги Униры были сырыми и стылыми от рассвет-ной росы, но боли она не чувствовала. Дойдя до нужного места, они спустились по холодным огромным ступеням заброшенного здания, дверь со скрипом отворилась, и их встретил молодой человек с совершенно равнодушным взглядом. Снаружи здание было неприглядным и даже безобразным, однако внутри, вопреки ожиданиям, помещение было оборудовано самой современной техникой.
– Здесь мы готовы оказать помощь тем, кто родился с низким уровнем энергии. Оказать помощь, вопреки убеждениям системы. Вы точно согласны? – спросила высокая, хрупкая на первый взгляд, черноволосая женщина с широкими скулами, встретившая их у входа в лабораторию.
– Да, согласна.
– Тогда садитесь в это кресло.
Унира положила девочку на стол, расположенный рядом с креслом, а сама села туда, куда ей указывала женщина. Молодой, щуплый, ничем не примечательный мужчина засуетился, настраивая технику и не глядя на посетителей.
– Теперь вам надо выбрать: любить или жить. Нажмите на одну из предложенных кнопок: голубая – «жить» – значит отдать свою энергию угасающему ребёнку, но потерять любовь к мужчине, зелёная – «любить» – значит быть счастливой в отношениях, но потерять ребёнка, – вежливо пояснила женщина. – До того, как будет нажата кнопка, вы можете отказаться от процедуры, после – ничего изменить уже будет не-возможно. Подумайте ещё раз.
– Я всё решила, – непреклонным шепотом процедила Унира.
Но мудрая женщина – руководитель центра – знала, каких страданий может стоить подобная непреклонность, и теперь уже с теплотой в голосе вновь обратилась к ней:
– Теперь мы оставим вас. У вас будет десять минут, чтобы принять окончательное решение. И не вините себя ни в чём, это просто жизнь.
Она отвела взгляд, что-то глазами говоря помощнику. Все встали и вышли из помещения. Неимоверная тишина заполнила комнату, и от этой тишины, лежащей на полу, прячущейся по углам, стоящей позади Униры, стало трудно дышать.
Унира закрыла глаза. Темнота обострила её слух. Она слышала, как шумит кровь в венах, как тихо поднимается грудь Миуры в последних попытках вдохнуть жизнь.
Наконец, она разомкнула веки, и даже этот приглушённый свет стал ей невыносим. Она занесла руку над кнопками, но не смогла нажать ни одну из них. И всё же надо было, надо было что-то решать. От этого решения зависели судьбы трёх человек. Её и тех двух, которых она любила. Ах, если бы она могла, она бы выбрала собственную смерть, чтобы заглушить скребущую боль своего сердца. Но она не могла убить себя, единственное, что она могла – подарить жизнь. Наконец, она подняла руку и опустила её – под сухой горячей ладонью голубым цветом мерцала кнопка «жить».
Дыхание Униры на секунду остановилось – Миура судорожно глотала воздух оживающими губами.
Планировщика судеб больше не существовало.