Диссертация

1
Телефон в кармане куртки гудел назойливо и противно.

- Гош, ты его отключи или ответь! Мешает думать.

На широком подоконнике вот уже третий час шел ожесточенный шахматный бой между двумя сотрудниками одного из московских институтов. На кону стояла красивая и, по всей видимости, дорогая бутылка французского коньяка, привезенная из недавней командировки в одну из африканских стран. Небольшая группа болельщиков, состоящая преимущественно из сотрудников института, нетерпеливо ожидала развязки боя и  нависала над шахматной доской, время от времени комментируя и наставляя игроков:    

- Конем, конем нужно ходить было…

- Слышь, «Каспаров», взялся за фигуру – ходи, мы же не в яслях!

- Сколько думать-то можно, не в карты играешь! Скоро уже обед, давай, рожай…

Другую часть болельщиков интересовал большей частью сам призовой фонд, который они, аккуратно передавая из рук в руки, внимательно изучали, пытаясь в конечном счете определить страну производителя. Высокое экспертное мнение выражало недоверие к наклейкам на бутылке и смутные надежды на русский авось:

- Коньяк-то, кажется, паленый? Где покупали-то?

- Дайте взглянуть, коллега! Нет, там так не клеят. Похоже, на рынке брал.

Бутылка медленно переплывала из одних рук в другие.

- Он утверждает, из дьюти-фри.

- А что он еще будет говорить? Что на рынке купил? Вот доиграют – откроем и узнаем…

Телефон в кармане куртки не унимался.
- Гоша!.. Толкните его кто-нибудь! Сколько можно! – раздраженно заметил один из шахматистов. – Думать же мешает…

Гоша с трудом приподнял голову с рабочего стола. Голова его трещала и раскалывалась на мелкие кусочки. Когда лежишь – вроде бы ничего, а чуть двинешься – в голове начинаются вулканические извержения с выбросами лавы, пепла и расколом земной коры.

«Кто там еще? – подумал он. – Кому я вообще сдался в такую рань…»
Привстав со стула, он засунул руку в висящую рядом куртку и нащупал телефон. В ответ телефон произвел два конвульсивных рывка и затих. Гоша с досадой посмотрел на дисплей телефона. На дисплее высвечивалась надпись «Неизвестный номер».

- Вот же сволочи! – сказал он громко и, приподнявшись с кресла, начал вяло потягиваться.

Почитатели древней игры, явно приняв это на свой счет, на мгновение замерли и с неприязнью посмотрели в его сторону. 

-Ты бы лучше таблетку принял, или лимон выжми в стакан с водой и выпей, – посоветовал ему один из играющих, – помогает.

- А я вот люблю, когда утром «никакой», – оторвавшись от утренней газеты, произнес бородатый субъект, – супчика горяченького. Очень оттягивает, скажу я вам. Он аккуратно сложил газету вчетверо и, засунув ее во внутренний карман пиджака, начал равномерно разглаживать свою пышную бороду.

 Бородатому было чуть более тридцати лет. В паспорте на первой странице он значился как Алексей Натанович Вассерман тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения. Но все в институте называли его коротко и просто – Лешенька. Свою пышную и курчавую бороду Лешенька отрастил не для того, чтобы казаться взрослым и солидным, не для маскировки шрама или родимого пятна на лице, нет. Просто Леша (или Лешенька) при всем своем огромном таланте в математических науках (божьем даре, как он сам это называл), который обнаружился у него еще с пеленок и преследовал все детство, школьные и институтские годы, был феноменально и патологически ленив.

«Лень – всему голова, – любил говорить он. – Лень – двигатель прогресса. Если бы не лень, – утверждал он на полном серьезе, – мы и сейчас жили в пещерах. Всему, что создал человек, мы обязаны ей – великой матушке Лени».

В повседневной жизни ему все было лень: утром встать, убрать кровать, одеться, умыться, почистить зубы, приготовить себе завтрак и так далее. Все лишние действия, без которых можно было обойтись, он просто математически вычитал. Да, да… Просто вычитал, как из пяти вычитают два...

К примеру, чтобы утром не тратить время и силы на одевание, он часто ложился спать поверх покрывала, скинув с себя только обувь. То же самое вычитание он производил и с утренними процедурами в ванной комнате. В силу своей природной генетической принадлежности уже в четвертом классе над его верхней губой появился еле заметный пушок, который как сорняк на плодородной почве начал бурно и активно расти, превращаясь из светло-русого в черно-смоляной. К шестому классу в школе за ним стойко закрепилась кличка «Пушкин». Обе его детские щечки и подбородочек были покрыты черными и пышными кудряшками. Он начал было бриться, но вскоре с этим завязал, объяснив, что это самое глупое и бессмысленное дело. Коль уж природа отпускает бороду и усы, не нужно идти ей наперекор. Как его только ни просили, ни умоляли и даже ни грозили учителя и директор, чтобы он брился, – все было тщетно.

В девятом классе из «Пушкина» он переименовался в «Толстого», что его совершенно не обижало и не волновало. В своей школе, а, может быть, и вообще среди всех школ Москвы это был, наверное, единственный ученик, который в одиннадцатом классе уже носил бороду. Так и остался он на памятной фотографии выпускников в школьной форме и с густой и кудрявой бородой. Многие родители, глядя на эту фотографию, были твердо уверены, что он – школьный учитель физики или математики.

В институте, куда Лешечка достаточно легко поступил, многие преподаватели принимали его за своего коллегу. Он часто пользовался этим и беспардонно захаживал в туалет для сотрудников института или в столовую для преподавателей,  вызывая тихую зависть  одних и бурное восхищение  других своих однокурсников. «Эти»… могут, когда захотят! – любил многозначительно восклицать старший по потоку. – Вот у кого нам учиться надо!»

Много с ним было и всяких анекдотичных случаев, связанных с наличием бороды в двадцать лет, но в конце концов к нему так все привыкли, что, похоже, и его собственные родители уже  не помнили его без бороды.
Так и сейчас: он стоял возле окна и смотрел за шахматной партией, поглаживая сверху вниз свою черную, но уже с проседью бороду только потому, что ему, как всегда, не хотелось писать отчет о своей последней командировке. Девиз его, с которым он шел с первых дней своей самостоятельной жизни, был прост и лаконичен: «Чем бы ни заниматься – лишь бы ничего не делать».

- Лучше даже чего-нибудь жирненького, – продолжал он мечтательно начавшийся гастрономический разговор, – харчо, там, или лагман.

И он громко и смачно причмокнул своими большими губами, пытаясь передать всем окружающим вкус и аромат восточной кухни.

- Не, – отозвался из своего угла руководитель отдела Василий Васильевич. – Только водка и еще раз водка. Сразу человеком становишься. Стакан засадил – и в норме, как огурец. Готов к труду и обороне. Все эти супчики, лимончики, таблеточки – все не то. Только подобное подобным, как завещала нам наука. А против науки не попрешь…

- Не скажите, – оживился еще один из сотрудников отдела Михаил Иванович, который с  самого утра скрупулезно изучал вчерашний тур Чемпионата Испании по футболу. – Вот помню, был я в командировке в Сургуте в начале ноября лет двадцать пять тому назад, да не, бери все тридцать – тогда еще Горбачев «рулил», кажется… Ну и там мы так нахряпались с техниками за годовщину Великого Октября. А они там пьют, скажу я вам, дай бог каждому… Точнее, не дай бог никому – только то, что на складе получили – чистый технический спирт. Они утверждали, что это намного безопаснее, чем водка из местных магазинов. Так вот… Сели мы сразу после обеда... – На мгновение Михаил Иванович задумался, вороша свою память приятными и ностальгическими воспоминаниями, и мечтательно откинулся в глубоком кресле. – Да, – продолжил он, – времена-то какие были. Пили, как сейчас помню, из большой стеклянной колбы, а запивали прямо из-под крана. Романтика… Закусывали почему-то тортом «Птичье молоко». Смешно – в магазинах ничего не было. В Москве еще куда ни шло, а в Сургуте, помню, на полках одни серые слипшиеся макароны, килька в консервах и уксус в бутылках. Какие уж там торты…

Так вот, как-то на самолете не то из Москвы, не то из Ленинграда завезли специальным рейсом для местной знати, элиты, так сказать, города, сыры, колбасы импортные, свежие торты, пирожные и прочие неведомые штучки. Все это выгрузили из самолета в спецмашину, чтобы никто ничего не видел – по-тихому, в дальнем тупике аэродрома. Подогнали машину прямо к борту самолета. Зачем людей-то понапрасну нервировать… Загрузившись, машина эта тронулась, но при выезде из аэропорта что-то крякнуло в ней и отвалилось… Сломалась она, в общем. Водитель – парень молодой, шустрый, туда-сюда, – звонить куда-то бегал, вызывать другую машину… Целый день просидел в ожидании. А на улице хоть и осень, да минус тридцать. Он грелся в своей машине, пока бензин весь не кончился. Он – в аэропорт, в буфет, в ресторан… туда-сюда, возьмите, мол, товар; вот накладные, вот цены – выручайте… Там, как увидели, что за товар и кому он принадлежит, с испугу закрылись на санитарный час, и буфетчица объявила себя сразу больной. Брать товар, естественно, отказались – нам, мол, чужого не надо, у нас все есть (а что есть-то – селедка мороженная да синяя картошка). Парень в отчаянии просидел в зале ожидания всю ночь, глаз не смыкал, бегал смотреть на свою машину, чтобы не разворовали. Слух уже по аэропорту пошел, мол, машина полная дефицитов стоит и вкуснотищи там видимо-невидимо. А утром он чего-то испугался и решился все продать «с колес»… Прям по ценам из накладных… Все, что было, подчистую…  Короче, за пятнадцать минут у него весь грузовик разнесли – кому что досталось… Люди брали на все деньги по десять-пятнадцать коробок в одни руки. Не разбирая, что достанется. Народ такого в глаза не видел, а тут – на тебе – крабы в банках, оливки, торты, пирожные, что-то еще, там, красивое в импортных разноцветных баночках и коробочках… Счастье-то, Господи, какое! Ну и наш техник случайно после смены видит: толпа возле машины раскупает все подряд… Хорошо, деньги у него были, зарплату только вечером вчера дали, он не все еще пропить успел. Сколько у него в кармане было, на столько и взял.

Семьи у него не было, так он все на работу и отнес. Покупал вслепую, не разобрав. Когда все достал и открыл, выяснилось, что ему достались одни торты «Птичье молоко»… Он и этому был рад. Ели их целую неделю: утром, на обед и вечером. Ну и закусывали, соответственно, только этим. Тут как раз я к ним в командировку и приехал, да… – Михаил Иванович улыбнулся, мысленно погружаясь в те далекие, но такие родные годы.

 – Я вам скажу, – продолжил он чуть погодя, – спирт и «Птичье молоко» – это что-то с чем-то! Не для слабых духом и телом. Вот где проявляется высокое, все самое человеческое… Что там Фауст с его этим «Гете»… Пустяки.

Как я добрался потом в гостиницу – не помню, хоть убей. Обнаружил я себя в номере лежащим на диване. Окна открыты, холод собачий. На улице мороз за тридцать, ну а в номере градуса два-три тепла. А я почему-то в одних трусах, рубашке с галстуком и носках. А рядом на тумбочке стоит тарелочка, а на ней кусочек «Птичьего молока». Как он туда попал? Чудеса, да и только!..

Лежу я так, лежу. А холод – ужас! Сейчас, думаю, окоченею и все – кранты… Хочу подняться, душ, там, горячий принять или на кровать перелечь под одеяло… А я не то что двинуться или рукой пошевелить, «мама» сказать не могу. Руки и ноги деревянные, не слышат команды из головы, как парализованные. Я только рот, как рыба, открываю и глазами вращаю, и думаю: все, помру, не вернусь больше домой. Страшно! Прощайте, дочка, жена и любимая работа! Про заначку дома в Москве вспомнил. Не догадаются ведь родные, если что со мной произойдет, в томик Бунина заглянуть. Так, может, внуки мои когда-нибудь полезут в книжный шкаф, достанут Бунина, а тут – бац! – и заначка моя посыплется… Вот скажут: «Спасибо деду за победу!» А вдруг, думаю, не будет у меня внуков. Мои-то жена с дочкой точно Буниным не заинтересуются… Им что Бунин, что Хрюнин – все едино. В телевизор свой уставятся, а книг не читают. Обидно стало. Что за народ, не культурный какой-то! Да и я, дурак, в Бунина положил. Не мог чего попроще выбрать…  Того же Пушкина хотя бы… или лучше даже в сборник сканвордов.

Вот такие мысли, как сейчас помню, меня разбирали. Холодно, как в Антарктиде, рук и ног не чувствую, а сам о Бунине с Пушкиным размышляю.
Так что, вы думаете, так бы я замерз и умер…

В этот момент опять зазвонил телефон, и Гоша так и не узнал, чем же у Михаила  Ивановича  дело в Сургуте закончилось: замерз он все-таки там или нет… Он взял в руки телефон и нажал на кнопку.

 - Да?

- Георгий Андреевич? – произнесла трубка бархатистым мужским голосом. – Добрый день! А я вас с самого утра разыскиваю. Моя фамилия Кузнецов, Кузнецов Сергей Викторович.

- У нас только совещание закончилось, – произнес Гоша хриплым голосом.

- Я так и понял, – многозначительно ответил голос в трубке. – Я бы хотел с вами встретиться и поговорить.

- А вы, простите, кто? - Гоша попытался прочистить голос. Голос его внезапно сорвался и перешел на фальцет. Получилось очень неловко, как будто в трубку говорят несколько человек –  хрипло и гнусаво.

- Ах, извините, главное управление ФСБ, майор Кузнецов, – произнес бархатистый голос. – Давайте во время обеда. У вас ведь через полчаса обед?

Гоша машинально вскинул руку, чтобы посмотреть на свои часы – часов на руке не было. 

«Черт, где же они? Неужто потерял или, еще хуже, где оставил? – Он перевел взгляд на настенные часы в центре комнаты. Стрелки уже перевалили за середину дня и показывали без пятнадцати час. – Ничего себе! Только, кажется, пришел, а уже обед… Во время-то летит на работе!»

Возле окна раздался взрыв смеха. Видимо, рассказ Михаила Ивановича о своем воскрешении в Сургуте вызвал у всех одобрительную реакцию.

В трубке мягкий голос вкрадчиво произнес:

 - Давайте, Георгий Андреевич, я вас приглашу на обед. Куда хотите: в кафе, ресторан, пивная здесь неплохая есть?

Он передернулся:

 - Я на работе не пью. Да и у нас своя в институте столовая есть.

- Ну, в столовой вы всегда успеете. Не стесняйтесь! Здесь полно неплохих мест, где можно хорошо посидеть. Называйте любое.

- «Макдоналдс»! – вдруг выпалил Гоша.

Это было первое, что пришло ему на ум. Трубка крякнула, и голос в ней от неожиданности оборвался.

- Ну, в «Макдоналдсе» так в «Макдоналдсе», – сделав небольшую паузу, продолжил голос, вернувшись к мягкому и бархатистому тембру. – В том, что на углу?

- Да.

- Хорошо. Давайте ровно в 14:00. Я вас там буду ждать. Не опаздывайте только.

- Хорошо, постараюсь, – вялым голосом ответил Гоша и отключил телефон.

Выйдя на улицу, Гоша по привычке направился к ближайшей палатке и купил бутылку пива.

- Вам открыть или с собой? – поинтересовалась продавщица.

- Открыть, милая, открыть! – и он взял трясущимися руками продолговатый сосуд.

Вид человека, стоящего в позе горниста в джинсиках и легкой осенней курточке в  двадцатипятиградусный мороз и жадно пьющего из горла пиво, никого из прохожих совсем не удивлял. Казалось, все к этому относились спокойно и с пониманием…  Москвичей вообще трудно чем-либо удивить, а особенно зимой...
Сделав последний глоток, Гоша торжествующе посмотрел на окружающих. Черно-белый пресный мир вновь стал наполняться яркими цветами и ароматами. Во всех кровеносных сосудах Гоши, будто весной после ледокола, прорвались теплые потоки жизни и начали ломать все старое, замершее и грязное, что накопилось в его организме. Весна, тепло и большая жажда жизни вновь наполнили его душу и тело. «Жизнь прекрасна!» – подумал он и ловким движением руки забросил за палатку пустую бутылку. Хотелось снова петь и жить. И очень захотелось вдруг кушать. Тут он вспомнил, что какой-то тип ждет его в «Макдоналдсе» на углу соседней улицы.
 
 Гоша начал припоминать и последний разговор по телефону. В голове всплывали: Кузнецов, ФСБ, «Макдоналдс», 14:00. Вскинув машинально левую руку, он вспомнил, что и часы его куда-то пропали. Он достал свой старенький телефончик, который был, похоже, сверстником его сына, и посмотрел на время. На телефоне светились цифры – 14:26. А этот тип ждет к двум. «Ладно, – подумал Гоша, – ему нужно, он и подождет, а не дождется – и слава богу… Нам он точно не нужен».


2
Войдя в «Макдоналдс», он осмотрелся. «Как же я его узнаю? Мы же не договорились». Но из угла ему уже махал рукой какой-то человек, широко улыбаясь красивой голливудской улыбкой.

- Георгий Андреевич, я здесь! – прокричал он. – Идите сюда!
Гоша начал пробираться сквозь столы и стулья.

- Здрасьте!

- Здрасьте, здрасьте, Георгий Андреевич! Опаздываете, я вас давно уже жду!

- Начальство срочно вызвало, – первое, что на ум пришло, произнес Гоша.

- Ну ничего, ничего, начальство на то и начальство…  А мы подождем! Идемте возьмем чего-нибудь поесть, а то я и сам уже проголодался, – произнес тот. – Я, знаете, давно уже в «Макдоналдсе» не был, соскучился даже. Интересно, все тот же вкус, как был, или другой?

Гоша ничего не ответил. Он судорожно шарил по своим карманам.

- Нет-нет, я угощаю! – произнес  Кузнецов, широко улыбнувшись всеми своими белоснежными 32-мя зубами. – Я же вас пригласил, я и угощаю.
Они подошли к стойке.

- Свободная касса! – истошно закричала толстая прыщавая девица за стойкой и высоко подняла руку над своей головой.

- О, как тогда! – развеселился улыбчивый. – Так, что мы будем брать? Давненько не брал я в руки шашек… – и, потирая руки, он смело шагнул к кассе.
Они заняли подносами весь свой стол. Казалось, на нем стояло все, что только было в меню. Этим легко можно было накормить целый отдел, в котором работает Гоша. А там без малого двенадцать человек плюс начальник.

- Давайте поедим, пока все горячее,  – предложил улыбчивый. – Я, знаете ли, такой голодный.

Гоша покорно согласился. «И что ему нужно от меня? – думал он, засовывая очередной кусок булки себе в рот. – Счет на 4232 рубля: половина моя – это две с небольшим. Вот  за эту сумму я ему и продамся… Как же его зовут?»

- Простите! Я забыл…

- Кузнецов, Сергей Викторович Кузнецов, – будто читая его мысли, подсказал улыбчивый. – Да вы ешьте, ешьте! За все контора платит.

«Знаю я вашу контору! – продолжал про себя размышлять Гоша. – Вначале платит, а потом ты с ней всю жизнь рассчитаться не можешь. – Куски уже не лезли в рот. – Интересно, неужели я что-то натворил, раз мною ФСБ заинтересовалась?»

- Вкусно-то, как раньше, – прервав Гошины размышления, сказал улыбчивый. – А вы что не кушаете: не нравится, что ли?

- Да нет, нравится, – произнес Гоша.

- А вы вот скажите мне, Георгий Андреевич, – не прерывая еды, продолжал улыбчивый, –  вы Родину нашу любите?

Гоша поперхнулся. Такой вопрос ему задавали последний раз лет сорок тому назад, когда его с закадычным другом Шуриком Бураевым гнали в школе из комсомола. Но там было все просто и понятно: они во время уборки класса наткнулись на забытый учителем школьный журнал. Первые минут десять друзья с интересом изучали свои текущие оценки и сравнивали их с оценками одноклассников – баллы показались им несправедливо заниженными. Следующие полчаса они с помощью ластика и бритвы аккуратно устраняли «ошибки» учителей. В свободные клеточки классного журнала ровным, как им вначале казалось, учительским почерком были проставлены пятерки и четверки. Но и этого им показалось мало. Следующий час был потрачен на проставление всем одноклассникам тех оценок, которые, по мнению двух верных друзей, те заслуживали. В объективность и, главное, справедливость оценки ставились не знание и прилежание, а личные качества человека, которые два друга ценили больше всего в жизни.

«Маргорин – однозначно урод, ставим два! Дыкин – редкостная сволочь, «банан» ему за это в журнал! Вовец Егоров – нормальный чел, не поскупился, дал десять копеек на булочку – на тебе за это четверку по физике! Настька Лебедева – хорошая девчонка, красивая, да и списать всегда дает – на тебе за это заслуженную пятерку по русскому!» И так далее… Через час каждый из их одноклассников был награжден тем, что, по мнению двух друзей, Гоши и Шурика, справедливо заслужил.
К их глубокому удивлению, на следующий день на первом же уроке все было вскрыто, и два друга отправились на допрос к директору школы. А уже через три дня над ними состоялся первый в их жизни суд. Он скорее напоминал какую-то комедийно-театрализованную школьную постановку с театральными масками сидящих в импровизированном президиуме, наскоро составленном из старых школьных парт. Целый час раздавались заранее заготовленные речи школьных активистов о преступном вредительстве, подрыве устоев нашего государства и пособничестве мировой буржуазии, которая только и ждет развала нашей горячо любимой родины. Комнату комитета комсомола попеременно сотрясали то гневные проклятия и призывы к всеобщему школьному позору, то тихие и вкрадчивые  рассуждения, завершающиеся неутешительным и окончательным выводом, что это первый шаг по скользкой дорожке, ведущей вначале в ПТУ, ну а оттуда, естественно, прямиком в тюрьму.
«Они не нас с вами предали, – звучали звонко детские голоса, – они Родину нашу предали!» «Заклеймить их вечным и несмываемым позором!» «Если бы сейчас видели их наши пионеры-герои…» «Гнать их в шею из комсомола! Гнать из нашей школы! Позор!» Ну и все в таком духе. В какой-то момент наши герои и правда почувствовали, что дело пахнет керосином и глупая шутка может закончиться для них плачевно.

Молчала только одна опытная и видавшая, казалось, все на своем долгом веку заведующая школы Эльвира Александровна – Эльвира, как называли ее школьники между собой.

Еще в свои детские послевоенные годы она впервые проявила интерес к театру и участвовала во всех школьных театрализованных постановках. Но, как она ни старалась и ни учила наизусть роли принцесс, фей и хороших пионеров, ей все время доставались партии атаманш, мальчишей-плохишей или бурых медведей в новогодних постановках. По окончании школы она сделала несколько неудачных попыток поступления в Щукинское училище на актерский факультет – то ли ей не хватило таланта, то ли в моде в то время были девочки, походившие на кинозвезду тех лет Любовь Орлову. Она же в свои семнадцать лет фигурой скорее напоминала композицию «Илья Муромец, сидящий на лошади». В общем, с театральным ничего не вышло, и ей пришлось довольствоваться педагогическим институтом имени В.И. Ленина, что в то время было совсем  даже неплохо.

Там Эльвира Александровна быстро поняла, что все красавцы актеры и смазливые актрисочки – всего лишь марионетки в опытных руках мастера. Режиссура – вот что захватило и увлекло ее целиком и без остатка. Уже на первом курсе института она возглавила угасавший в то время институтский театральный кружок или, как они его красиво называли, театральную студию. Ставила она исключительно спектакли, связанные с героическими буднями комсомола. Это был ее конек! Комсомол, весна и великие вожди революции –  прославление коммунизма стало ее путеводной звездой. Ее, конечно, не могли не заметить в комитете комсомола института, и уже со второго курса она возглавила режиссуру и этого ведомства. Естественно, свою учебу в институте она отодвинула вначале на второй, а потом, как говорят театралы, и на задний план своей жизни. О тяжелых студенческих буднях она вспоминала только с высокой трибуны очередного районного или городского актива, где выступала от имени комсомольской организации любимого педагогического института. Все свое учебное время она проводила в комитете комсомола или в актовом зале на репетиции очередного спектакля.

Преподаватели в институте слегка побаивались такую бойкую и активную студентку, которая, начиная со второго курса, совсем перестала посещать их лекции и занятия. Они сами находили ее в кабинете комитета комсомола, осторожно стучались в дверь и, войдя, напоминали, что подошла сессия и им нужно принять у нее экзамены и зачеты. Эльвира Александровна, долго копаясь в своем огромном, покрытым красным кумачом, столе, находила, наконец, зачетку, в которую ожидавший ее преподаватель тут же безропотно и с подобострастной заискивающей улыбкой проставлял все необходимые зачеты и оценки. Их можно было понять… Председатель комитета комсомола в то время была фигура не меньшая, а иногда даже и более значимая, чем сам ректор института.

И вот спустя многие годы она снова сидела в президиуме на двух рядом составленных стульях и сурово ухмылялась в свои густые усики над толстой верхней губой. После успешного окончания института, а другого окончания у нее и не могло быть, она возглавила партактив одной из московских школ, где и работала уже почти двадцать лет режиссером своего собственного школьно-партийного театра комедии и абсурда. Она давно стала маститым «режиссером» и уже доподлинно знала, что, когда и кто должен произнести. В ее книжечке сценариев все было прописано и учтено до мелочей. «Первой выступает Шляхтина (заучить слова, немного экспрессии, голоса в конце побольше). Вторым выступает Богомолов (немного сбивчиво, подбирая слова, негодование на лице –  отработать и показать мне перед собранием; выучить цитату из «Пионеров-героев»; перед выступлением взволноваться и взъерошить волосы). Розенштраух выступает от класса (взволнованность, растерянность, просит взять на поруки; проверить слова; и чтобы был обязательно на груди комсомольский значок!) Незапланированное выступление – Сытник или Скибитянская (просит слово с места, не выходя на трибуну – взволнованно клеймит и требует выгнать из комсомола; согласовать слова и выражения).  Аплодисменты и два-три крика: «Правильно, долой!», затем пауза и… я».

Все шло точно по сценарию. Когда все, кому положено, произнесли свои заученные монологи, и дело подошло к развязке, как говорят знатоки-театралы, к кульминации действа, возникла томительная пауза, и на сцене, приподнявшись слегка на своих  огромных ручищах, появилась она – властитель дум и вселенский судья Эльвира Александровна. Именно тогда строгим и печальным мужским басом она тихо и вкрадчиво произнесла эту сакраментальную фразу: «А вы Родину нашу любите?»
В комнате воцарилась мертвая тишина. Все взгляды комсомольского актива были сейчас обращены на двух закадычных друзей, стоящих с поникшими, словно увядшие колокольчики, головами. Только школьные часы равнодушно и монотонно отщелкивали свой ход: «чик-чик-чик-чик».

«Вы Родину нашу любите, любите, любите…» – эхом звучало в их головах. Нужно было что-то отвечать. Пауза слишком затянулась…

- Вы слышали мой вопрос? – тихим басом повторила Эльвира Александровна.

- Да, – тихо промямлил Гоша.

Это было единственное произнесенное слово обвиняемых на первом в их жизни судилище, и именно оно спасло их от неминуемой, уже казалось, гибели. По всей видимости, в планы школы не входил вынос сора из избы. Это могло лишь испортить все показатели идейно-политической и идеологической подготовки вверенной Эльвире Александровне школы. А подобного даже в угоду красивой и драматичной концовке спектакля она позволить себе не могла. Искусство искусством, а школьные показатели – это святое, не тронь!

И, дав волю своему режиссерскому таланту, она все разыграла как по нотам. Все до единого в комнате, включая двух «осужденных», были твердо уверены, что комсомол, так и не поняв их детскую глупую шалость, суровой дланью покарает их за подделку государственного документа, коим являлся школьный журнал. Но только он (точнее, она) – Мастер и Бог всего живого и разумного средней школы № 872 города Москвы – мог не только покарать, но и милостиво простить. Стойкий и честный коммунист и человек, как написано в личном деле, она по сути была обычной женщиной – доброй и отзывчивой.  Последние годы Эльвира Александровна все чаще и чаще пользовалась дарованным ей свыше высшим правом прощать. Нужно только было не сильно заигрываться с разоблачительной деятельностью и не переходить ту точку невозврата, за которой прощение ни при каких условиях не было возможно.

Тихой и очень содержательной речью она вспомнила всех героев Гражданской войны,  процитировала несколько строк из Маяковского, затем плавно перешла к героическим поступкам комсомольцев и коммунистов во время Великой Отечественной войны и завершила все трудовыми победами на стройках Байкало-Амурской магистрали. За окном уже начало темнеть. Весь свой исторический экскурс по волнам становления и строительства нашей любимой страны она сдабривала цитатами из произведений Твардовского, Михалкова и Горького.

Гоша не ожидал, что собрание так сильно затянется, и уже как полчаса ему мучительно хотелось в туалет. Под тихий и мирный рокот Эльвиры Александровны о славных героях и трудовых победах последних лет он начал потихонечку подтанцовывать, переминаясь с ноги на ногу. Этих конвульсивных покачиваний и изгибов тела не могла ни заметить Эльвира Александровна. Тонкий психолог и педагог, она поняла, чем может закончиться ее долгая и проникновенная речь, и решила сократить, урезать, как говорят профессионалы, финал пьесы. Обведя взглядом всех присутствующих и выждав (по Станиславскому) необходимую паузу, она вышла на финальную фразу:

 - Мы в эту непростую для страны эпоху должны, сурово осудив этих двух заигравшихся юношей, все же протянуть руку помощи и не позволить им встать на «скользкую дорожку» оппортунизма, о чем только и мечтает весь озверелый западный капитализм. Кто за то, чтобы… – произнесла она громко.

Гошу уже крючило, и он, не скрывая своих человеческих желаний, как боксер на ринге переминался с ноги на ногу и думал только об одном: успеет или нет. Успеет или…

На открытом голосовании весь состав комсомольского актива единодушно проголосовал за строгий выговор и порицание, но не более... Воздержался только один человек – это была она – сама Эльвира Александровна. «Большой Мастер, что ни говори… Дай ей бог здоровья!» – как позже вспоминал о ней всю жизнь Гоша.
А товарищу Розенштраух Марии, которой, между прочим, эти два друга вкатали в журнал несколько сочных двоек со словами: «Меньше умничать будет!», было велено взять их лично на поруки. Верным друзьям тут же предложили поклясться перед знаменем школы, что больше такого не повторится никогда. Саша Бураев, сделав шаг по направлению к красному полотнищу, что-то промямлил себе под нос, а Гоша неожиданно охнул и, не обращая никакого внимания на высокое собрание, с грохотом выскочил из кабинета.

Все это промелькнуло в его сознании, как будто случилось вчера. И вдруг, как гром среди ясного неба, спустя почти тридцать лет его снова настиг этот  непростой вопрос: «А вы Родину нашу любите? Родину нашу… вы».

Почему  непростой, спросите вы? Потому что все вопросы, на которые есть простые ответы, являются очень сложными... Вы хоть раз от кого-нибудь слышали, что он не любит свою Родину? Уверен, нет. Не существует такого ответа в природе: нет, я не люблю свою Родину. Зачем же тогда этот вопрос задавать? Вот в этом-то и вся штука! Тот, кто задает, заранее знает ответ, но, задав его, он тем самым показывает, кто здесь главный, и что у него есть сомнения и, главное, моральное право узнать, а любит ли его собеседник Родину?

Так вот, вернемся к нашему Гоше. Вопрос этот застиг его неожиданно, исподтишка, как удар в солнечное сплетение. Кусок курицы колом встал в горле. Он что-то прохрипел и для убедительности закивал головой.

- Да вы запивайте, запивайте, – и Кузнецов пододвинул к нему высокий стакан. – Вот так мы все, – продолжил он, – едим в «Макдоналдсе», ездим на импортных машинах, слушаем и смотрим американские песни и фильмы, носим все импортное. Телефоны мобильные тоже у всех заграничные, впрочем, наших, слава богу, просто нет в природе. Дома все напичкано иностранными телевизорами, холодильниками, печками разными. Деньги и те храним в «евриках» или долларах.

- Я не храню, – как будто оправдываясь, прохрипел Гоша.

И подумал: «К чему это все он ведет? Сейчас, наверное, скажет, что и страну продали…»

- Вот так мы страну нашу с вами и продали «пендосам» этим, американцам, – словно услышав Гошины размышления, продолжал Кузнецов. – Я же все понимаю. Я сам такой же. Это называется сейчас красивым словом «глобализация». А на самом деле нас давно уже завоевали без всяких танков и ракет – нас просто банально купили. Дешево и пошло,  за евро и доллары, которые они печатают столько, сколько захотят. А мы им все наши богатства за эти бумажки готовы отдать. Мы и детей своих им отдаем, отправляя туда на учебу. А чему они там научатся?! Трахаться в тринадцать лет, курить наркоту всякую или, еще хуже, мальчик с мальчиком, а девочка с девочкой… Все, пропала страна! Купил нас «дядя Сэм» со всеми нашими потрохами.

- Ну, это вы уж чересчур! – возмутился Гоша. – Никто нас не купил. Это вы перебрали.

- Да ладно вы! Хорошо бы, если перебрал. Ну что мы сами можем делать хорошего, кроме нефти и газа?! Автомат Калашникова. Может, вертолеты у нас еще не самые плохие. А ракеты?! Вы посмотрите: что ни взлет – авария, что ни взлет – авария. Что это – наше русское разгильдяйство или диверсия?

Кузнецов оторвался от своего бутерброда и внимательно посмотрел на Гошу, как будто во всех этих падениях был виноват тот. Гоше стало как-то не по себе.

 - Не знаю, тут должны разбираться профессионалы.

 - Вот вы, Георгий Андреевич, и скажите мне – вы же профессионал. Что, у нас руки не из того места растут, что ли, в отличие от этих хваленых американцев?
Гоша молчал.

- А почему тогда, – продолжал улыбчивый, – так много падают, особенно в последнее время? Раньше тоже падали, конечно, но не так часто. И заметьте, падают только у нас, а у них – нет.

- У них тоже бывает. А вам, что, хотелось бы, чтобы и у них постоянно падали?

- Да нет, – ответил улыбчивый, – не хотелось, но было бы хоть какое-то объяснение. – Он уже заканчивал с едой и вытирал салфеткой рот. – Обидно просто: такая страна, с такой историей, с такими ресурсами и мозгами, а ракеты падают и падают…

Гоша ничего не отвечал, он ждал. Он понимал, что разговор давно уже начался, и сейчас наступит кульминация. Улыбчивый явно вызывал его на откровения. Гоша заметил, что рядом с ним на столе лежит телефон: «Пишет, наверное, все, гад!»

- Я ведь понимаю, – улыбчивый обнажил свои белоснежные зубы. – Вы, Георгий Андреевич, сами все видите и за все переживаете. Я вот тут наводил о вас справки. Мы же оба с вами МГУшники. Я тот же факультет заканчивал, что и вы, только спустя шесть лет. Вы же на кафедре у Славнова, как я понял, были; и я у Андрея Александровича учился.

- Андрея Алексеевича, – поправил Гоша.

- Не понял…

- Славнов Андрей Алексеевич, – произнес Гоша. – А вы его Андреем Александровичем назвали.

- Да-да, точно, – улыбнулся Кузнецов и похлопал себя ладонью по лбу. – Эх, память, память… Что она с нами делает?! Конечно, Андрей Алексеевич, а я его – Александрович… Стареем… Вы же там, кажется, Георгий Андреевич, чуть ли не лучшим были на потоке. Вам же такое будущее прочили… Если не ошибаюсь, на космос предлагали работать и на заводе Хруничева место под вас уже держали. Потрясающая карьера: из аспиранта МГУ – сразу ведущим разработчиком  двигателей, и где – на Хруничева! Это как из лейтенанта сразу в генералы. С ума сойти…

- Да, было дело, – произнес задумчиво Гоша.

- А что там у вас, говорят, какая-то история темная произошла? Что-то с женщиной связано? Не то с женой, не то с дочерью какой-то важной «шишки».

- А это-то кто вам рассказал? – Гоша на мгновение замер и взглянул на улыбающегося Кузнецова с нескрываемой  ненавистью. – Уж вас и ваши органы это точно не должно волновать. Это мое чисто личное дело.

- Да нет, нет, – улыбка мгновенно слетела с губ Кузнецова. – Никто к вам с этим и не лезет. Все мы люди, все мы человеки. Да и времени прошло уже… о-го-го сколько! Это я так, чего-то вспомнил.

Возникла напряженная пауза. Гоша на мгновение погрузился в себя, в свои воспоминания о первой настоящей  и безумной любви. Любви, от которой он забыл и себя, и друзей, и всех родных. И, конечно же,  учебу. Любовь, любовь, любовь… Он думал тогда, что нет ничего прекраснее и важнее ее в целой жизни. Она манила, она дразнила, она рвала его на части, на все его составные молекулы и атомы. И он, как сумасшедший, не мог насытиться ею, испить до конца, и пил вопреки всем и себе до последнего глотка. А ему все мало было и мало. Ах, какое это было прекрасное и  безумное время!

Это была весна начала 90-х. Он действительно был одним из лучших среди сокурсников физического факультета МГУ. Гордость потока. С ним несколько раз встречались представители, как это сейчас говорят, ВПК, а раньше просто называли «оборонки». Они предлагали ему головокружительные по тем временам трудоустройства в лучшие конструкторские и исследовательские НИИ страны.
Всевозможные банки и финансовые фонды обхаживали его со всех сторон, предлагая стать у них финансовым аналитиком с зарплатой в десятки тысяч долларов.  «И это только начало», – загадочно говорили они. Вот на одной такой встрече, собеседовании, как это тогда называлось, он и встретил ее.

Звали ее – Аня.

Она позвонила ему на домашний телефон (тогда еще ни о каких мобильных он не знал) и предложила встретиться по вопросу очень интересного предложения одной известной  иностранной компании. Встречу она назначила в саду Эрмитаж, что напротив прославленной Петровки, 38.

Был конец марта. Снег уже сошел, и весеннее солнце, заполнив собой окоченевший от долгой зимы парк, весело играло в лужах, на асфальте и на оставшихся проталинах зеленовато-серых газонов, и, разбившись вдребезги, разлетелось на тысячи и тысячи маленьких лучиков, блуждающих по фасадам зданий, круглым изогнутым фонарям и беспечным лицам прохожих.

Он сидел на скамейке перед Театром Миниатюр, прямо напротив входа в парк, и читал книжку. Пришел он на встречу чуть раньше, поскольку очень не любил опаздывать. И обойдя по кругу весь парк, что заняло у него не более десяти минут, он сел на центральную скамейку и погрузился целиком в какую-то прихваченную с собой книжку.

Женский голос несколько раз произнес его имя: «Георгий? Простите, вы Георгий?»
Он поднял на нее свои глаза: в этот момент, как он всегда потом вспоминал, с ним и произошел неповторимый и необъяснимый «солнечный удар».

Перед ним стояла девушка лет двадцати пяти – двадцати восьми, как он заметил позже, чуть старше его. Она была одета в ярко-красное короткое пальтишко, короткую, чуть прикрывающую коленки, темную юбку и невысокие блестящие черные сапожки.

Яркое солнце, пробиваясь сквозь ее белоснежные волосы, нимбом обрамляло ее прекрасную головку. Все, что мог видеть Гоша, как он часто потом вспоминал, - это было солнце. Согревающее, яркое и невероятно прекрасное.

- Простите, – повторила она, – это вы – Георгий?

Он настолько был поражен ее красотой, что не сразу смог ответить, а только закивал головой.

- Меня Анна зовут, – сказала она и решительно протянула ему руку.

- Георгий, Гоша меня… – только и произнес он в ответ.

Они долго ходили по парку, круг за кругом, мимо зданий заснувших театров,  детской площадки, старой деревянной сцены, на которой, растянувшись от удовольствия, спали два рыжих кота.

Аня, не переставая, рассказывала Гоше о своей фирме, в которой она работает уже без малого четыре года, начав карьеру сразу после окончания Йельского университета. Отделения фирмы располагаются по всему миру. Головной офис находится в Америке: прямо на Манхэттене в Нью-Йорке. И если Гоша согласиться работать в ее компании, то ему придется переехать туда жить и работать.

Гоша слушал ее и не слушал одновременно. Он не мог насладиться звуком ее голоса, изяществу походки, манерой улыбаться и смотреть ему в глаза. Это был живой ангел, который слетел с неба, чтобы взять его с собой. Ему все равно было куда ехать: будет это Нью-Йорк или Таганрог – лишь бы она была рядом. Он шел рядом с ней, молчал и только время от времени произносил короткое: «Да… да… да». И это были не просто «да». Это были «ДА» с большой буквы!!! «ДА!! ДА!! ДА!!»

Гоша был не просто ранен, он был сражен наповал и, конечно, на все согласен. Они договорились встретиться на следующий день здесь же, чтобы Аня показала ему контракт, который позже уже в центральном офисе компании в Нью-Йорке нужно будет подписать Гоше. Она назвала сумму, которую он будет получать в первый год. Плюс оплата проживания, страховки и так далее, и так далее. Но это было ему неважно. Он был на все «да» – согласен на все.

Аня недвусмысленно дала понять, что она и там будет с ним рядом. Она обязательно покажет ему Центральный парк, Статую Свободы, обязательно поднимется с ним на Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы он с высоты птичьего полета мог увидеть необычайную красоту Нью-Йорка – самого «lovely» города на земле, как она его называла. И так далее, и так далее, и так далее…

На следующий день, надев лучший костюм, начистив до блеска свои единственные парадные ботинки, он стоял с огромным букетом цветов в назначенное время и ждал ее перед входом в парк. Она подъехала к входу парка на шикарной красной машине.
Вот так все красиво и многообещающе началось. Дни понеслись, как во сне, как в фильме, как в его давних мечтах и фантазиях. Он звал её: «моя Анечка, моя  Анюта, солнышко мое». А она его…

- Георгий Андреевич, Георгий Андреевич, – чей-то голос вернул его из воспоминаний далекой молодости. – Георгий Андреевич, я вот что хотел вам сказать.

Гоша встряхнул головой.  Перед ним сидел все тот же человек из «органов» и с приятной улыбкой что-то говорил и говорил ему проникновенным и бархатистым голосом. Звук этого голоса начал потихоньку пробиваться до Гошиного сознания.
Гоша, отхлебнув от стаканчика уже давно остывший кофе, сделал еще одну попытку сосредоточиться и понять, о чем идет речь.

- Вот видите, – продолжал Кузнецов, – поэтому мы и решили обратиться за помощью именно к вам. Вы же специалист в своей области, и нам очень нужны ваши консультации. – Он пристально посмотрел на Гошу. – И ничего больше. А то, я смотрю, вы уже перепугались. Сейчас же не 37-й год – другое время, другая эпоха.
Гоша, еще не придя в себя от воспоминаний,  вяло кивнул ему головой.

- Только вот, – продолжал улыбчивый, – мне нужно от вас слово, что наш разговор – никому… Ну, вы меня понимаете! Ни жене, ни друзьям, ни на работе.

- Я – никому, – произнес Гоша.

В голове его мелькали мысли. Как же ему захотелось сейчас в родную столовку без вот этих провокационных разговорчиков. Сидел бы сейчас, чаек попивал или компот. А тут...  Что делать, он не знал. Не орать же на весь «Макдоналдс». Может, просто встать и уйти. Молча. Нет, так он поступить не мог. «Эх, зачем я пошел на эту встречу! Сказал бы, что не могу, заболел. Ну что бы он мне сделал – приказал?» – промелькнуло в голове у Гоши.

- Вот и отлично, я так и знал! Давайте только бумажку эту подпишем. – И улыбчивый, как факир из цирка, достал из рукава листочек с каким-то текстом и положил его прямо перед Гошей. – Сами знаете, что написано пером, то не вырубишь сапогом. – И он тихо засмеялся своей шутке. – Шучу, шучу, конечно! – сказал он вдруг серьезно.

«Вот оно, – понял Гоша, – все, началось». Он взглянул на листочек. Там было подробно описано, что согласно такой-то статьи он не имеет права разглашать разговор, который проводит с ним такой-то такой и т.д. Ниже указывались его фамилия, имя, отчество, адрес, номер паспорта, контактные телефоны и место для подписи. В висках у Гоши начали стучать молоточки.

– А я паспорт забыл! – вдруг обрадовавшись, сообщил он.

- Ничего, я вам верю, – строго сказал улыбчивый. – Да и копия вашего паспорта у нас есть. Вы число и подпись поставьте внизу, и все.

Гоша с тоской вновь уставился на листок. Читать подробно текст ему не хотелось. Ему хотелось сейчас провалиться на этом месте. Он думал: что делать, что делать? Может, сказать, что он пьян и не может сейчас принять решение?

- А можно подумать? – тихо произнес он.

- Подумать? – улыбчивый смотрел на него серьезно. – О чем?

- Ну так, на всякий случай…

Улыбчивый задумался:

 – Ну хорошо, хорошо, – он широко улыбнулся, – конечно, можно и даже нужно. Мы же никого силком не заставляем. А сколько вам нужно времени подумать: сутки хватит?

- Сутки? – у Гоши отлегло на душе. – Да, сутки хватит.

- Ну и отлично! Я вам завтра позвоню в одиннадцать часов, – лицо улыбчивого озарилось широкой белоснежной улыбкой. – Тогда до завтра! – Он вскинул руку и взглянул на часы. – У-у-у, а мне бежать уже нужно.

Он быстро встал и начал собираться.

- Да вы не бойтесь! Мы же не звери, никого насильно не заставляем. Не захотите – не надо. А все, что мы с вами не доели, забирайте с собой домой, детишек порадуйте. Их же у вас двое, кажется? Вот они порадуются! – он еще раз улыбнулся. – Да не смущайтесь, берите, берите, – и он протянул свою ладонь Гоше.
Гоша вяло протянул в ответ свою.

- Надеюсь, мы с вами еще наболтаемся. Все, очень приятно было познакомиться с вами, Георгий Андреевич. Еще увидимся! – и он крепко сжал Гошину руку, развернулся и быстро пошел к выходу.

Гоша сидел за столом, который был завален нетронутыми коробочками, стаканчиками и полными пакетами с едой. На душе было скверно. Он чувствовал, что попал в какую-то неприятную историю. А может, еще не попал… Может, пронесло.

«А что, может, и правда забрать все это домой? Гори оно все огнем! Не оставлять же это врагам. Все же нетронутое. И правда, детишек порадую». И он начал быстро складывать все, что осталось на столе, в большие бумажные пакеты.

 3

- Але, Вер, это я! Ты чего молчишь?

На другом конце трубки царило молчание.

- Не хочешь говорить?

- А о чем мне с тобой разговаривать?

- Ну, я не знаю…  Как там дети? Катя выздоровела?

- Вспомнил тоже… Ты бы вчера, когда надирался со своим дружком, вспомнил бы о них…

- Да ладно тебе… – Воцарилась томительная пауза. – Я вот только что зашел в «Макдоналдс» и купил вам всякой вкуснятины. Целых два пакета. Вечером принесу.

- Знаешь, – голос на другом конце был холоден, – засунь себе эти пакеты, знаешь куда…

В трубке раздались короткие гудки.

«М-да», – подумал про себя Гоша. Он попытался вспомнить, что же было вчера, но память давала сбой. Что-то в смутных чертах помнил, но без конкретики. Последнее время у них с женой как-то все не ладилось. То ли перестали они друг друга понимать, то ли просто устали друг от друга за эти годы. Их объединяло только одно – детишки: Сережа и Катя. В остальном они жили, как соседи в коммуналке. Каждый жил своей жизнью. У каждого были свои интересы. Она работала врачом в больнице. Он жил своей работой, а по вечерам после работы любил заходить к своему другу Яше. Яша жил в соседнем подъезде один и был ему всегда рад. Вот они и проводили вечера, смотря все подряд по телевизору и комментируя все происходящее в мире. Ну и, как водится, чуть выпивали. А вчера, похоже, они слегка перебрали. Гоша и не помнил, как очутился дома.

«Ну и ладно, не нравится вам «Макдоналдс», отнесу все на работу, – подумал Гоша, – мне там только «спасибо» скажут».
***
Американскому фастфуду неизбалованные «высокой» кухней сотрудники очень обрадовались. 

- Чего это ты вдруг, Гош, – давясь всухомятку гамбургером, поинтересовался Михаил Иванович, – кутнуть решил?

- Да нет, – сидя в глубоком кресле, произнес задумчиво Гоша. – Иду мимо «Макдоналдса», думаю, зайти, что ли, вас порадовать. А то все столовка да столовка… В печенках уже сидит!

- Не знаю, – подхватил разговор Василий Васильевич, – а мне там нравится. – И он стал разворачивать бумажный кулек с булкой. – Супчик, там, салатик. А это что?! – Он внимательно изучил бутерброд. – Булка и есть булка. И вредно, и не вкусно. – И он начал с аппетитом поглощать чизбургер.

- Не скажите! – вмешалась в спор Маша Белова (Маруся, как ее все звали) –  единственное женское существо в их мужском отделе. – Может, и вредно, но как вкусно! Я вот там очень люблю пирожки, особенно с вишней. Гош, ты пирожки не покупал?

- Не помню, посмотри, Марусь, во втором пакете, – ответил Гоша. – Я чего-то заказывал, а чего – не помню.

 - У меня вон Олежка, – продолжала она, рассматривая содержимое второго пакета, – не то что душу, родителей готов продать за «Макдоналдс». Ну, отца он ни во что не ставит, это ладно. С отцом ему не повезло. Но какой-то «Биг Мак» для него дороже матери родной!

- А у нас все так, – к столу подошел Лешенька и начал рассматривать находящиеся на столе яства, – ко всему, что вредно, дети сразу тянутся. Ты чего, Гош, премию, что ли, получил, гуляешь? Можно я чего возьму, а то я сегодня без обеда?
- Бери, бери, не стесняйся, – проговорил Гоша. – Я тут наследство получил, вот решил «проставиться»…

- Ну поздравляю! А кто умер-то?

- Да тетка в Канаде. Жила одна и все наследство оставила любимому племяннику.
- Все шутишь… – сказал недоверчиво Лешенька.

- Ну а шучу, так и не бери тогда ничего.

- Эх, Гоша, Гоша – дурак ты, и шутки у тебя соответствующие! – и Лешенька начал вскрывать коробочку с заграничными яствами.

- А чего дети-то… – произнесла  Маруся, – взрослые лучше, что ли? Тоже тянутся к одной дряни! Пьют как лошади, едят все подряд, на жен чужих заглядываются. Ну и вообще…

- А я слышал, – оторвавшись от булки, вдруг задумчиво произнес Михаил Иванович, – что американцы давно уже придумали какую-то штуку и добавляют ее в еду. Попробовал раз и  – бац! – привык. На наркотик похоже, принцип тот же. Раньше добавляли только в «Кока-колу», а сейчас везде кладут.

- Не наркотик это, а глутамат натрия, – поправил его Лешенька.

Он был большим эрудитом и знал, похоже, все на свете.

- Это специальное химическое соединение. Кладешь его в еду, и она сразу вкусной  становится. Вот эту хрень сейчас все производители  добавляют в свою продукцию. Если на пачке в составе написано «Е621», значит, он там. Его куда ни положи – в салат, там, в пирожок или в колбасу – все сразу вкуснее становится.

- Эх, такой бы порошок моей жене дали, – произнес Василий Васильевич, – чтобы она, когда дома готовит, клала его в еду. Сколько вместе живем, она готовить так и не научилась. Казалось бы, женщина! Что-что, а готовить должна уметь по определению – так нет! Бутерброд с маслом – вершина ее кулинарного искусства. А попроси, там, простую рисовую кашку сварить или супчик какой – все, начинается скандал: «Я тебе не  домохозяйка какая-то, я – доктор наук!» И все в таком духе. Вот так на бутербродах и живем. Я ей яичницу по воскресениям делаю. Иногда жалею, что не на поварихе женился.

- Интересно, а «наши» в водку тоже кладут этот штуку? – задумчиво прервал его Михаил  Иванович. – Ведь по сути горечь-горечью, а как ее народ-то наш любит… Ни сок какой-нибудь, ни шоколад, а именно ее, родимую...

- Ее же Менделеев придумал, а он химик был, вот, наверное, что-то тоже придумал, не зря же говорят: формула во сне, мол, приснилась… Все водочные компании держат в секрете эту формулу. Вон иностранцы так водку делать и не научились, а, казалось бы, спирт и вода; а нет, выкуси, не все так просто! Секрет надо знать! Надо попробовать как-нибудь, сравнить – взять нашу хорошую водку и их «паленушку» и поэкспериментировать.

- Гош, ты чего молчишь-то! – вдруг воскликнул Алексей. – Ты ж в этом спец, академик  водочных наук! Чего скажешь-то?

Все взглянули в угол, где стояло его кресло. В нем, подложив под голову куртку, лежал Гоша и сладко спал, продолжив, по всей видимости, свой утренний прерванный сон.

- Да, – с сочувствием сказал Василий Васильевич, – в последнее время много работает.  Ладно, давайте немного и мы поработаем, а то скоро уже домой идти.
И все начали тихо убирать со стола, стараясь не разбудить спящего.
***
Проснулся Гоша, когда все уже собирались домой. Рабочий день в институте заканчивался ровно в шесть, но уже с половины шестого все приходило в движение. Все спешили по своим важным делам: кто детей из детсада забрать, кто – по магазинам. Молодежь тянулась больше в фитнес-клубы или пивка где-нибудь дернуть в компании. К шести в здании оставались только охранники и те, кому, как считало большинство сотрудников, делать было больше нечего. К этой категории принадлежал и Гоша. Ему нравилось это время. Когда его звали с собой, он со значением отвечал: «Работы еще много». С важным видом он доставал из стола синюю папку, открывал ее и раскладывал по столу исписанные мелким почерком листочки. Это была его многолетняя диссертация. Он ее начал писать еще лет семь назад. Тема звучала внушительно и солидно: «Математическое прогнозирование аварий и катастроф на воздушном транспорте (вертолеты всех типов)». И  поначалу взялся он за нее бодро и ретиво. От аксакалов института, которые еще помнили, как в стенах этого здания защищали диссертации и кандидатские, он получил высокое благословение. Ему казалось, что эта работа – дело всей жизни. Все в институте выражали ему свое восхищение и почтение. Затем, спустя некоторое время, когда он сбавил обороты, молодежь потеряла почтение к его трудам и даже начала немного посмеиваться над его «затянувшейся беременностью», как называл это Лешенька.

- Пора уже, брат, рожать! – говорил он. – Сколько можно мир держать в томительном ожидании? Вся мировая наука, старик, с нетерпением замерла и ждет.

- Отвали! – обычно отвечал Гоша.

Он и вправду охладел к работе. Она казалась ему уже не такой важной и значимой. Время от времени он доставал ее, пересматривал исписанные странички и аккуратно складывал все обратно.

Старые работники института с большим пониманием относились к этому и, встретив его в коридорах или столовой, непременно спрашивали, как идут его дела, и нужна ли ему какая-либо помощь. И услышав, что все идет нормально, крепко жали ему руку, говоря, что тут спешить не надо. Наука – вещь серьезная, и не терпит суеты и дилетантства.  Нужно все тысячу раз проверить и перепроверить. Из чего Гоша мог понять, что они не осуждают его за затяжку с диссертацией. Да он и сам себе время от времени давал слово с завтрашнего дня вновь сесть за труды и сдвинуться с мертвой точки.

Вот и сегодня он перелистал все страницы. Их было ровно 176. Вот уже третий год 176 страничек, и за последние полгода он не написал ни единой строчки.

 «Все, – сказал он себе, – хватит, нужно хотя бы по страничке в день, и тогда…» – он быстро произвел в уме какие-то вычисления. Что-то с чем-то сложил, умножил, затем вычел отпуск, командировки и выходные – и вновь пригорюнился. Не выходило в этом году добить злополучный труд. И он, аккуратно сложив все листочки в папку, положил диссертацию в дальний ящик стола. Часы на стене показывали около восьми. Теперь можно и домой.

Он в последнее время старался приходить домой попозже. Лучше всего – перед самым сном. Чтобы детишки лежали уже в кроватке и читали. Тихо прикрыв входную дверь, он скидывал с себя обувь и куртку и, не включая света в коридоре, проходил в ванную комнату, а оттуда сразу в детскую. Дети видели своего папку редко и очень недолго, поэтому его появление в комнате вызывало у них вселенскую радость. Каждый наперебой старался рассказать ему все последние события своей жизни. Часто они говорили хором, и ему приходилось мотать головой в обе стороны, где стояли детские кровати, давая понять, что он внимательно каждого слушает. Через десять минут его голова наполнялась последними школьными событиями, уроками, контрольными, проверочными работами, порванными лямками рюкзака, пропавшей любимой куклой на одном из уроков, приставанием мальчиков и завистью подружек, несправедливой двойкой за поведение и так далее, и так далее.

Гоша уже не вникал в подробности, он слушал их и вспоминал свое школьное детство. Сколько лет прошло: мир изменился до неузнаваемости; уже нет той страны, в которой родился он сам; Европа по национальному составу больше похожа на страну Ближнего Востока или Африку; миром правят интернет и безумие; мужчины женятся на мужчинах и хотят иметь детей, а женщины раздеваются в храмах и требуют к себе уже не любви, а только равноправия. И только в школе, в простой обычной школе все то же: тот же Пушкин и Ньютон, тот же дребезжащий звонок на урок и переменку. Да и проблемы, радости, печали, смех и слезы остались все те же.

Как же хорошо было ему в эти короткие мгновения! Никто его ни пилил, ни требовал, ни оскорблял, ни обзывал пьяницей и неудачником. Для своих двух крошек он был просто папа. Самый лучший папа на свете. Скоро они вырастут, и у них тоже, наверное, появятся к нему и вопросы, и претензии. Но это все будет позже, а пока он закрывал глаза и слушал этот приятный для сердца и души несмолкаемый рокот, повествующий о последних событиях в школе и дома.

Уже засыпая, он вспомнил своего нового знакомого с улыбкой штатной голливудской кинозвезды и то, что завтра тот будет ему опять звонить и что-то там выпытывать и вынюхивать. «Думает за «Биг Мак» купить меня. Ну, мы еще посмотрим, кто кого! Нет, – твердо решил он, – нас голыми ногами не возьмешь, не на того нарвались! А то – контора платит... А раз платит, нужно действительно что-то из «Макдоналдса» завтра детишкам принести». С этими сладкими мыслями он и погрузился в сон.
***
- Добрый день, Георгий Андреевич! – прозвучал в трубке бархатистый голос. – Это Кузнецов Сергей Викторович. Не забыли?

Гошу передернуло. Он уже и правда забыл про него и про обещанную встречу. Он бросил  взгляд на висящие в комнате часы. «Точно! Одиннадцать ноль-ноль, как в аптеке. Как они там все точны и педантичны…»

- Добрый день! – произнес он в трубку.

- Ну что, Георгий Андреевич, давайте встречаться опять в обед! Где желаете на этот раз? Чудный итальянский ресторанчик есть на соседней улице или в «Якитории» – помойка, конечно, но так… «сушек» в рот положить для разнообразия.

- Не, – пробурчал Гоша, – давайте там же.

- В «Макдоналдсе»? – удивленно переспросил бархатный голос. – Мы так с вами весь желудок испортим, а потом лечиться будем. Ну ладно, в «Макдоналдсе» так в «Макдоналдсе». Давайте в то же время. Вы только не опаздывайте!

- Хорошо, – буркнул Гоша и отключил трубку.

Через пятнадцать минут зазвонил рабочий телефон.

- Георгий Андреевич, – произнес бодрый женский голос, – вас приглашает зайти к себе Юрий Леонтьевич.

Юрий Леонтьевич был заместителем директора института по каким-то там вопросам. Не то хозяйственным, не то общим. Работал он в институте очень давно. Сотрудники его не то чтобы любили, но в целом относились хорошо… Он всегда помогал, если кому что было нужно: ребенка в ведомственный садик устроить, путевки льготные раздобыть на юг. В свое время и дачные участки помогал от министерства получить.
«Чего я ему нужен?» – подумал Гоша.

- Да-да, приду! – произнес он в трубку.
***
«Может, из-за диссертации вызывает или из-за последней попойки в отделе», – подумал Гоша. Последний раз отмечали день рождения Маруси Беловой на прошлой неделе. Ей стукнуло – ну, в общем, стукнуло и стукнуло… Женщина она была приветливая, красивая, с легким характером, чувством юмора и неплохой фигуркой. А что еще нужно сотрудникам отдела… Гоша давно на нее положил свой глаз и все искал повода пообщаться с ней поближе. Но она была замужем и имела сына. Как правило, после работы она сразу бежала домой и по кафешкам или пивнушкам, сколько ее туда кто не звал, не ходила. В общем, была со всеми ровна и доброжелательна…

Так вот, в ее день рождения Гоша купил огромный букет роз, который спустя два часа весь осыпался на столе. Бордовые лепестки мягким будто живым покрывалом накрыли весь ее стол и стоящий рядом стул. Каждый раз, когда дверь в комнату открывалась, и кто-то входил, лепестки, подхватываемые потоком воздуха, срывались с поверхности стола и, кружась по комнате, ложились на соседние столы, шкафы, стулья и пол. Эта красота не могла ни вызвать у всех, и особенно у Маруси, чувство детской радости и веселья. «Снегопад из роз» – смеясь и ловя кружащие по комнате лепестки, называла это именинница. И только Гоша был мрачен. Он рассчитывал на другие эмоции…

- А что ты хочешь, старик, – сказал вошедший в комнату Лешенька, – на дворе морозы за тридцать, а ты розы купил. Уж лучше бы елку подарил. Я вот цветы зимой никогда не дарю… Пустое и глупое дело! И, главное, не практичное.
- А летом? – переспросил его Гоша.

- Летом, – не раздумывая ответил Лешенька, – летом тоже не дарю. А зачем? Нужно что-то практичное дарить. Мужикам – бутылку или что-то к машине. Женщинам – их достаточно просто чмокнуть и сказать, как они сегодня замечательно выглядят. Именно этого они от нас и ждут и рады этому больше, чем всяким там цветочкам-лютикам. Так что не парься, старик, расслабься и учись у профессионалов, – и он, подойдя к Марусе, поцеловал ее звонко в щеку.

- Ты уже с утра где-то принял? – закрывая свое разгоряченное лицо и смеясь, спросила Маруся.

- Да, милая, – смахивая со стула лепестки и садясь за свой стол, произнес Лешенька. – Я, как проснулся, вспомнил, что у тебя сегодня день рождения, и решил сразу выпить в честь такого праздника. Ты же знаешь, как я тебя люблю, и я не мог позволить, чтобы кто-то выпил за твое здоровье раньше меня. Кстати, милая, у нас закусить по этому поводу что-нибудь есть? Праздник все же…
В отместку Гоша решил напиться.

В институте, надо сказать, было негласное правило: хотите пить – пейте, но только после трех часов. Этот трехчасовой порог вызывал у большинства сотрудников, приезжающих на работу на машине, справедливое возмущение и негодование. «Вы хоть знаете, – говорили они рассерженно, – сколько алкоголь выветривается из организма?» «Вы этими своими тремя часами столько народу покалечить можете!» «Вы ущемляете права автомобилистов!» «Автомобилисты – тоже люди!» И все в таком духе…

Народ в институте был грамотный, и все давно просчитали, что если начать пить с утра, но закончить до обеда, то к часам шести, как раз к окончанию рабочего дня, алкоголь немного выветрится и можно смело садиться за руль. Поэтому правила правилами, но для автомобилистов должны быть и исключения. К этим исключениям тут же подтягивался остальной безлошадный народ, и гулять все начинали фактически с раннего утра.

В этот день Гоша, расстроенный неудачным, с его взгляда, подарком, так напился, как не случалось с ним уже давно. Все, что память его могла сохранить, это как он бегал раза два-три в соседний магазин за бутылкой, затем спал в своем кресле, затем опять ходил не то в магазин, не то в соседний отдел, откуда вернулся с большой пятилитровой бутылкой виски на железных ножках. Ему все хотелось поразить Марусю чем-то невообразимо большим и необычным и показать тем самым, как он к ней относится.

- Марусь, – говорил он заплетающимся голосом, когда они остались одни в кабинете, – выходи за меня замуж!

- Ты что, Гоша, я же замужем, – отвечала она с улыбкой.

- Я тоже, – мрачно заключал он, – ну и что? Это не помеха.

Маруся весело смеялась, улыбаясь ему своей открытой и приветливой улыбкой.

- Хорошо, Гоша, я только у мужа спрошу разрешение…

- Зря ты так, я же серьезно. А ты сразу: муж, муж. Тогда давай выпьем!

И он, накренив большую пятилитровую бутылку, начал разливать содержимое в стоящие на столе большие кружки из-под чая. Налив до самых краев, он поднял одну и произнес:

– Выпьем, Марусенька, по чашечке этого чудесного горячительного напитка за тебя…

Язык его уже сильно заплетался. Он посмотрел пристально на сидящую напротив Марусю,  ненадолго задумался и затем громко икнул. «Пардон!» – произнес он с французским акцентом и попытался встать со своего кресла. После нескольких неудачных попыток ему все же удалось это сделать. Он стоял, покачиваясь то вперед, то назад, крепко держась одной рукой за край стола, другой – подняв высоко чайную кружку. Поднятая рука его дрожала, обильно расплескивая по столу и креслу ароматный напиток.

- Марусенька, дорогая Марусенька, – продолжал он, – я сейчас тебе что-то хочу сказать важное… Ты думаешь, что я пьян – нет, я совсем не пьян, а даже наоборот… и говорю все от души и самого сердца… – Он, не отрываясь, жадно смотрел на Марусю, глаза его светились, как два раскаленных уголька. – Чтобы ты всегда оставалась такой… такой… такой же, как, – и, слегка задумавшись в поисках правильных слов, не выдержал, махнул рукой и жадно припал губами к кружке.
В этот момент в дверь громко постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. Впереди всех был Лешенька, за ним шли люди в камуфляжной форме.

- Гош, я тебя обыскался! – начал было Лешенька бодрым голосом. – Тут охрана говорит, что у нас какая-то пьянка, и они доложат о ней руководству, а я им говорю, что они что-то путают. У нас подготовка к научному семинару… и мы заняты… Вон, видите, – и он указал стоящим за его спиною людям, – люди чай пьют, а вы – пьянка, пьянка. Совсем совесть потеряли! Мы же ученые, интеллигенция, а не какие-то там… забулдыги из подворотни.

Гоша, глядя на вошедших своим затуманенным взором, большими глотками, медленно, не спеша допивал содержимое своей большой кружки, затем, аккуратно поставив ее на стол, сел в кресло и громко икнул. Сильный аромат крепкого ирландского напитка, разойдясь по комнате, терпкой волной ударил в лица вошедшим.

Что было потом, Гоша не помнил. Погрузили его тело в такси только за полночь. Он был одет только в джинсы и рубашку. Вывозили, как потом уже выяснилось, его из ресторана, который находился на противоположной от института стороне города. Как он туда попал и что он там делал, никто ему объяснить внятно не мог… Естественно, ни денег, ни документов, ни его кожаной куртки рядом с ним не было. Таксист еле выбил из него адрес, куда нужно ехать, и затем отнес его спящего в квартиру, чтобы получить причитающиеся деньги. Вера приняла его пьяного, окоченевшего и грязного, как будто он целый день копал ямы или работал в кочегарке.

Всю ночь он бормотал во сне: «Марусь, Марусь, выходи за меня замуж! Не, муж нам не нужен… А хочешь, я тебе елку подарю? А может, лучше чаю…»
На следующее утро на кухне Гошу ждал короткий, но очень содержательный разговор, после которого у него под глазом появился лиловый синяк, и ему пришлось переехать ночевать в большую комнату на диван.

***
«Может, действительно из-за той пьянки», – думал про себя Гоша, поднимаясь на лифте в кабинет Юрия Леонтьевича. 

Юрий Леонтьевич встретил его в своем кабинете с широкой улыбкой.

- Георгий, сколько же я не видел тебя? – и он вышел из-за стола и протянул руку.
- Здравствуйте, Юрий Леонтьевич! – и Гоша пожал ему крепко руку.

- Ты совсем перестал заходить к нам, садись, – и он рукой указал на стоящие возле окна  два кресла. – Как твои дела? Как жизнь? Как диссертация? Я надеюсь, до конца года закончишь. Пора бы уже! Ты ее сколько уже пишешь? – и, не давая вставить и слово, продолжил: – Да, с этим затягивать тоже нельзя. Куй железо, сам знаешь, пока горячо! – и он грузно повалился в соседнее кресло.

Видно было, что это была только прелюдия к серьезному разговору. С каких это пор руководство института заинтересовалось его жизнью и диссертацией?

«Тут что-то не так, – думал про себя Гоша. – И на счет пьянки – тоже вряд ли... Тут у нас каждый третий пьет».

Юрий Леонтьевич испытующе рассматривал Гошу. Он, видимо, сам не знал, как начать разговор.

- Георгий, тут такое дело, – после небольшой паузы, начал он, – я юлить не люблю, ты меня давно знаешь. Давай на чистоту! Тут тобой заинтересовались. Ты, наверное, понимаешь, о чем я хочу сказать... Институт у нас закрытый, и нас плотно курирует спецслужба. Работа, я тебе скажу, у них тоже не сахар. У них – своя, у нас – своя... Надеюсь, все делаем одно дело.

Юрий Леонтьевич поднялся из-за кресла и подошел к своему столу. Было видно, что этот разговор ему был неприятен.

- Я, Георгий, не могу тебе приказывать или что-то там навязывать. Ты сам человек взрослый, но я бы очень тебя хотел попросить: не ругайся ты с ними! Я знаю твой вспыльчивый характер, не спорь... От них, конечно, ничего хорошего ждать не приходится, но у них тоже работа. Ты понимаешь меня?
Гоша в ответ кивнул головой.

- Ну и прекрасно. Они, кстати, в курсе твоей диссертации и считают ее очень даже перспективной. Ты понимаешь меня?

Гоша вновь кивнул утвердительно. 

- Ну хорошо! Надеюсь, мы друг друга поняли, – и он всем видом показал, что тема разговора исчерпана, и вышел к Гоше, чтобы еще раз пожать ему на прощание руку.
Уже в дверях он тихо произнес:

 - У тебя, Георгий, детишки, и у меня четверо внуков. Я хочу одного: спокойствия, спокойствия и спокойствия. Чего еще нужно старику...

4
Когда Гоша выходил через проходную института, он увидел, что на часах, висящих над вечно дремлющий охраной, цифры высвечивали «14:04». Он вспомнил о назначенной встрече. «Опять опаздываю, – подумал он. – Ну и ладно, пусть ждет, если хочет». Он подошел к знакомой палатке и попросил бутылку пива.

- С собой или открыть? – спросила вчерашняя продавщица.

- Или... – ответил он.

Пил он медленно, не спеша, тут же, не отходя от ларька. «Так, – думал он про себя, – что нужно сегодня заказать? Два «Биг Мака», картошки деревенской тоже две штуки. Чизбургер, гамбургер, какие-то кусочки в коробочке. Соусов несколько. Коктейли разные –  две штуки. Так, еще Маруся говорила, что любит пирожки. Нужно взять для нее всех по одному. Вот, – он аккуратно поставил пустую бутылку рядом с палаткой, – ну и себе чего-нибудь перекусить. Не голодному же там сидеть». И он направился в сторону «Макдоналдса».

Его новый знакомый сидел на том же месте, что и вчера. Увидев Гошу, он широко улыбнулся и привстал, подавая руку.

- Опять начальство вызвало? – спросил он с иронией.

- Нет, что-то живот прихватило, – побурчал в ответ Гоша.

- Правильно. Я вам больше скажу, Георгий Андреевич, питаться нужно лучше. И, главное, регулярно. И знаете, – он перешел на доверительный тон, – не здесь. «Макдоналдс» – это так, для подростков...

- Не знаю, а мне здесь нравится, – скидывая с себя куртку, произнес Гоша.

- Ну а нравится, так и отлично! – и улыбчивый встал из-за стола. – Идемте тогда заказывать. Вам сегодня и карты в руки.

Гоша заказал все, что планировал, и даже чуть больше. Сумма зашкалила за пять тысяч. Он собрал все пакетики и коробочки на поднос и пошел по направлению к столику, оставив своего напарника расплачиваться на кассе.

Сергей Викторович попивал кофе из маленького картонного стаканчика и с любопытством наблюдал, как Гоша, аккуратно разложив по всему столу еду, пробовал на вкус все виды булочек, пирожков и прочих яств американского фастфуда, запивая все это то чаем, то кофе, то клубничным коктейлем.

- Георгий Андреевич, ну что, вы подумали над нашим предложением? – спросил он с улыбкой.

- Подумал, – прожевав очередной кусок, произнес сурово Гоша.

- Ну и какой же ваш ответ?

- Подписывать я ничего не буду. 

Лицо улыбчивого на мгновение застыло.

 - Поймите, я просто не могу ничего подписывать, – продолжал Гоша.

- Да? Интересно, и почему?

- Я человек пьющий, пьющий много и часто. Вы, наверное, об этом знаете.

Улыбчивый насторожился. К такому обороту дела он не был готов.

- Да и моральный облик мой, – продолжал Гоша, – ну, вы меня понимаете... Я как выпью чуток, сам не свой и не помню уже, кому чего рассказывал. Да что там рассказывал, – ухмыльнулся Гоша, – иногда адрес, где живу, вспомнить не могу. А вы говорите – неразглашение… Так что, вы уж меня извините, не тот я человек для вас. Вам нужен человек серьезный, ответственный, не пьющий. Если так чего вы меня спросите, я, может, и расскажу, но без бумажки, – и он с довольным видом продолжил поедать незаконченный бутерброд.

Улыбчивый молчал и о чем-то думал.

- Ладно, – вдруг произнес он. – Вы помните тот вертолет, который разбился два месяца тому назад на Курилах?

Гоша прекрасно помнил этот вертолет. Буквально накануне этого трагического события он проводил плановый осмотр и диагностику его основных узлов и механизмов. Вертолет был в хорошем состоянии, и после всех необходимых процедур он с чистой совестью подписал акт продления эксплуатации. Спустя буквально месяц вертолет разбился. На нем погибли пятнадцать очень высокопоставленных чиновников, включая и весь экипаж. Об этом было короткое сообщение по радио и по нескольким каналам телевидения, но так как чиновники были очень крупные, включая высшую администрацию Курил и каких-то еще высоких чинов из Москвы, то дело быстро закрыли от посторонних глаз. Туда вылетела правительственная комиссия, и дело сразу засекретили. Хотя в институте поговаривали, что это были очередные охотничьи «покатушки».

В разбитом вертолете, как говорили, были найдены патроны от ружья, автоматы и несколько трупов не то медведей, не то еще кого-то. Вскоре Гошу вызвали к руководству института, где он подробно написал докладную обо всем, что касалось его последней проверки этого борта. Никаких претензий или вопросов ему не предъявляли. Казалось, и так все ясно…  А вот и нет. Нужно же найти виновных, вот крайних и ищут...

- Да, конечно, помню, – сказал он вслух, – это был мой вертолет. Я его вел последние годы.

- Ну и какое ваше мнение по всему этому? – уже без улыбки спросил его Сергей Викторович.

- Я же все подробно написал в докладной, – ответил Гоша.

- Да, я ее читал. И все же?

- Что касается состояния вертолета – к нему претензий не было, а что там было на самом деле, вы и сами лучше меня знаете.

- Да, может, и знаю, и все же мы обязаны разобраться со всех сторон.

- Разобраться? Да вы просто крайних ищите! – вдруг не выдержал Гоша.

- Зачем крайних… Нам нужно понять все обстоятельства и катастрофы, и эксплуатации техники, и многое другое… – и он испытующе посмотрел на Гошу.

- Ну а я-то здесь причем? – Гоша все уже доел и аккуратно складывал в бумажные пакеты  то, что он предполагал забрать с собой.

- У нас есть много вопросов по организации контроля и эксплуатацией техники, и особенно в части продления ее сроков службы. Вот скажите, например, вам когда-нибудь предлагали денежку или еще чего… за то, что вы подпишите акт продления эксплуатации без предварительного осмотра или с серьезными дефектами, запрещающими использовать технику?

- Вы знаете, – улыбнулся Гоша, – скажу вам как на духу: за все мои годы работы в институте со мной такого ни разу не было. Ничего не могу сказать о других сотрудниках нашего отдела, но мне кажется, никто бы на это не пошел. Это уже криминал. А у нас работают честные и порядочные люди… во всяком случае – профессионалы.

Гоша замолчал.

- Эх, Георгий Андреевич, Георгий Андреевич, – после небольшой паузы произнес Кузнецов, – умный вы мужик, а в людях так и не научились разбираться. Честные и порядочные люди… Это прям как из каких-то детских книжек про дядю Степу и кота Леопольда. Да знаете ли вы, мой дорогой, что безгрешных людей в природе не существует? Сегодня он честный и порядочный, как вы говорите, а завтра он на лучшего друга донос пишет. И не потому, что он плохой. Человек такое существо, в котором живет и бог и дьявол. За каждым, каким бы он не казался ангелом, если капнуть, всегда найдется чего… и не на один срок. Поверьте, исключений нет. Конечно, за всеми и не уследишь. Все мы люди, все мы человеки, но на каждого, кто мало-мальски представляет из себя что-то, есть свое дело. Да-да, думаю, я вас не сильно удивил. Его начали собирать не сегодня, не вчера… Он в школу пошел, первые буковки на парте начал вырезать ножичком или в туалете у девочек сделал несколько рисунков детских, безобидных… Все, его заметили и дело на него открыли. И чем взрослее и старше он становится, тем толще становится его персональная папочка.

Вот он мелочь в карманах школьных курток в раздевалке украл. Вот он уже школьный журнал, к примеру, подделал, – Гоша напрягся, – или разбил школьному учителю по физике окна в школе. Ничего, в общем-то, страшного. Пошалил, как говорится. Дети есть дети. В армии он уже начал выносить аккумуляторы со склада и продавать их через забор. Это уже серьезней, конечно… Или после армии, например, в лагере, где он работал  пионервожатым, вдруг от него забеременела, не дай бог, пионерка или семнадцатилетняя вожатая, но это все выяснится уже зимой и от ее подруг, которые разыскали и рассказали все ему, требуя, чтобы он хоть съездил к несчастной, но гордой девушке. Хоть на аборт денег дал бы… А у него уже давно другая, без пяти минут невеста… Вот жизнь! Чего там Голливуд… Дальше продолжать?
Гоша сидел мрачный и смотрел на собранные пакеты.

- Так вот, – после небольшой паузы продолжил улыбчивый, – все эти данные по крупицам, по зернышкам собираются и хранятся. Вы спросите, зачем? А затем, отвечу я вам. Завтра он вдруг одумается, повзрослеет, и действительно станет хорошим, порядочным, благонадежным членом нашего общества. Свои мелкие и не только мелкие негодяйства он будет вспоминать как страшный сон. Ему будет действительно стыдно за свои поступки, но его будет тешить мысль, что никто ничего не знает. Возможно, он даже сходит в церковь, покается и поставит свечку.
А позже он вдруг захочет стать оппозиционером, либералом, правозащитником, или в депутаты захочет пойти. Вот тут папочка и нужна. Если ты хочешь защищать права людей, бороться с коррупцией или просто в депутатах деньги делать – пожалуйста, делай на здоровье, борись, зарабатывай, защищай, но в дозволенных рамках. Не перебарщивай, не перегибай… Мы, органы, тебе даже в твоем деле поможем, подскажем. И, как вы видите, в целом у нас все есть: и так называемые независимые журналисты, и оппозиционеры-правдолюбы, и независимые депутаты, и борцы за права автолюбителей, геев, животных, женщин Востока и всего-всего, чего надо. Все как в приличном демократичном и либеральном, как сейчас говорят, обществе. Есть, конечно, и свои недовольные… А без них нам нельзя. Мы все же не Северная Корея. Мы в лице мирового сообщества, может, не совсем развитое по их меркам, но достаточно цивилизованное и современное общество, с которым можно и нужно договариваться.

Так вот, вернемся к нашим папочкам. Они дают нам возможность управлять этой на первый взгляд неуправляемой «стихией». Я не хочу сказать, что все эти оппозиционеры, депутаты и либералы – наши сотрудники, нет. Есть, конечно, и такие, но не все. А нам все и не нужны. Нам достаточно пригласить к себе любого самого кристального и  незапятнанного представителя этого сообщества, самого-самого независимого и честного, и показать ему его же большое дело… А поверьте, что с годами папка становится все толще и толще. И тут же глаза его перестают искрить, гонор тут же куда-то пропадает. Он читает эту папку, вспоминает «лучшие годы» своей жизни и плачет… Он думал, он надеялся, что все это умерло в детстве и сохранилось только в его памяти. Но тут он держит в руках свой школьный донос на учителя по физике, что не хотел ставить ему четверку в аттестат, некролог о той девочке, которая, пытаясь, в конце концов, самостоятельно сделать себе аборт в ванной, истекла кровью. А рядом приложено и его письмо, нашего сегодняшнего борца за права и свободы, в котором он писал ей, что денег на аборт он дать не может и просит у нее прощение, и чтобы она ему больше не звонила, потому что он через неделю женится.

Тут же в папке он находит чеки за липовые гостиницы, в которых он якобы останавливался во время командировок. Он думал, что никто в бухгалтерии и не заметит, что они поддельны, и цены в них завышены в два-три раза. Ан нет, заметили, но не сказали сразу.

И вот так он сидит у нас в кабинете, читает и плачет. Он все понимает. Он же не дурак и даже не сволочь. И мы находим с ним общий язык. Мы даже разрешаем ругать нас, вскрывать наши недостатки, изобличать нас документами и фактами, но только теми, что мы ему сами и принесем.

Вы никогда не задумывались, почему сегодня, брызгая слюной, он с трибуны мешает нас с дерьмом, а завтра спокойно и тихо голосует всеми кнопками за все, что мы ему скажем? Это и есть тот взаимный договор между властью и обществом. И, главное, все счастливы и довольны.

Есть, конечно, недовольные. Но это те, кто, посмотрев и изучив свои дела, совсем ум, совесть и стыд потеряли. Они считают, что предательство, воровство, оговор невинных, да и просто мелкие и средние уголовные правонарушения, причем, обращу ваше внимание, их личные, накопленные за длинную и активную жизнь, не являются серьезным доводом, чтобы они вели свою деятельность в согласии с обществом – с нами, значит. Вы думаете, мы ему начинаем придумывать дела, подбрасываем наркотики, подкладываем труп в квартиру? Боже упаси! Этим никто уже давно не занимается. Это только в кино и пошлых книжонках так нас изображают. Прошлый век… Все очень просто: открывается папка и находится действительно реальное дело на человека. Ну, а уж если он связан с бизнесом – тут вообще все просто и понятно. Тут он даже и не выпендривается. Все и так понимают, как ведут у нас бизнес. И если ты не сидишь – значит, ты договорился.

Сергей Викторович Кузнецов отставил в сторону пустой стаканчик и внимательно посмотрел на Гошу.

- Вот зачем, Георгий Андреевич, вы думаете, я вам это все рассказываю?

- Не знаю, – произнес Гоша, – хотите сказать, что и на меня есть дело?
Сергей Викторович молча качнул головой.

- А я-то вам зачем нужен? Я же не оппозиционер, не депутат, я не выступаю против власти. Ну, ходил пару раз на митинги, так что? Сейчас все ходят.

- Да ради бога, – улыбнулся Кузнецов, – ходите себе на здоровье. На свежем воздухе… Это и полезно, и приятно, и забавно. Я тоже, между прочим, постоянно хожу туда. И все управление наше туда ходит. Интересно умных людей послушать и на подопечных посмотреть, как они там, на трибунах, кулаками в небо машут и кричат: «Долой!». Театр,  одним словом. И им нужно свой хлеб отрабатывать, и нам смотреть, чтобы не перебарщивали и не переигрывали. Народ верить должен. Чтоб все по-настоящему.

Что касается вас... Я тут вашу папку изучал. Знаете, в некоторых местах я смеялся до слез, а в некоторых вы меня приятно удивили. Как в вас сочетается ум, благородство, бескорыстие с какими-то животными инстинктами и житейской недальновидностью?

Гоша молчал и пристально смотрел на Кузнецова.

- Вот вы, наверное, уже несколько дней ищите свои наручные часы? Думаете, потеряли? – продолжал улыбчивый. – Или не думаете? Правильно, они тоже у нас. А как они попали к нам, вы знаете? Я вижу, догадываетесь.

- Но это же, простите, скотство? – и Гоша гордо вскинул голову.

- Скотство? Это мы вас туда тянули, это мы вам там наливали? – голос улыбчивого стал тише. – Вы все это сами по своей воле или, точнее, безволию наделали, а мы сейчас виноваты. Зря вы так. Я хотел с вами по-хорошему – И он достал из пиджака фотографию и положил ее перед Гошей.
***
- Гошенька, ты посмотри какая красота вокруг! Мы с тобой на 102-м этаже. Представляешь?! Как птицы в полете… Давай я сделаю фотку на память, – и она достала из сумочки маленький фотоаппарат.

- Давай лучше вместе. А то у меня и фото с тобой нет, – охотно согласился он.
Она попросила стоящего рядом китайца сделать «take a picture» и, подойдя к Гоше, прижалась к его плечу.

Они стояли возле огромного окна смотровой площадки Эмпайр-стейт-билдинг на верхнем этаже и смотрели на вечерний Нью-Йорк. Город словно новогодняя елка мерцал и переливался огнями. Машины, как маленькие светлячки, медленно двигались по узким ниточкам дорог.

- Тебе нравится? – спросила  Аня. – Такое не может не нравиться, правда?

- Ты же знаешь, мне, Анют, везде нравится, если ты рядом.

- Я не об этом… Я – о городе. Смотри, – и она начала показывать пальцем, – вон там Центральный парк, где мы вчера гуляли, а вон там, – и она указала куда-то вдаль, – Бруклинский мост. Такой красоты ты нигде больше не увидишь.

- Уж прям нигде, – возразил Гоша. Он обхватил ее рукой и прижал к себе: – Пошли вниз, а то у меня голова закружится.

- Мы же хотели здесь посидеть в ресторане? – напомнила ему Аня. – Ты забыл?

- Давай спустимся и внизу посидим. Здесь как-то неуютно. Народу как в муравейнике.

- Привыкай, это Нью-Йорк, – с ноткой гордости произнесла она, – сюда все стремятся.

- Ну уж прям все, – улыбнулся Гоша. – Пошли к лифту, вон он приехал.
Новая партия любителей Нью-Йорка хлынула из только что поднявшегося лифта.

- А что ты улыбаешься? – спросила Аня уже в лифте. – Я уверена, что девять из десяти человек хотели бы жить в Нью-Йорке. Это же центр цивилизации. Центр всего лучшего в мире.

Гоша еще больше заулыбался.

 – Ну, хорошо, хорошо, – примирительно сказал он, – я не буду спорить. Тем более, я нигде больше не был. Хотя готов предположить, что парижане или лондонцы могут с тобой не согласиться.

Они шли по широкой и освещенной улице, вдоль которой один за другим расположились небольшие симпатичные магазины и ресторанчики. У перекрестка в ожидании светофора стояла парочка молодых людей и, не обращая внимания на огромное количество прохожих, самозабвенно обнималась и целовалась.

Гоша оцепенел.

- Это же, это же… – он с трудом подбирал слова, – это же… парни.

- Ну и что! – бойко ответила Аня. – Я же тебе говорила – свобода! У нас ничего не запрещено. Делай, что хочешь, люби, кого хочешь, будь свободным. И не надо прятаться и скрываться от других.

- Ну, Анют, знаешь, – выходя из оцепенения, произнес Гоша, – я тоже либерал и не ханжа, но это, – и он махнул рукой в сторону парочки, – это уже перебор. Тут же столько людей, дети ходят, да и вообще…

- Ты, Гоша, милый, прости меня, конечно – просто «совок», – произнесла она со смехом. – Если они любят друг друга, то почему должны это скрывать?
- Да ты посмотри на них!

Гоша еще раз обернулся и взглянул на стоящую вдалеке под светофором парочку. Светофор уже несколько раз переключился с «зеленого» на «красный», а они все стояли, обнявшись, так, похоже, никуда и не спешили.

– Ты думаешь, им любовь нужна? Когда люди любят друг друга, им не нужны зрители, а этим явно один эпатаж и нужен: зрелище, шоу. Эх, их бы сейчас в Москву, на Тверскую…  Вот зрелище было бы! Такое сразу «шоу» началось бы!

- Вот я и говорю, – воскликнула Аня, – ты и есть «совок»! Да еще и гомофоб.
- Это кто такой?

- Тот, кто этих… геев не любит, – и Аня махнула рукой в сторону светофора.

- Да, – охотно согласился Гоша, – я гомофоб. Надеюсь, гомофобом и останусь.
Они шли по Бродвею, вверх по Манхэттену, в поисках уютного ресторанчика или кафешки, где собирались поужинать.

- О! – вдруг воскликнула Аня, увидев знакомую вывеску. – Пошли, я тебя суши угощать буду. Такого ты точно в Москве не пробовал, – и она смело толкнула стеклянную дверь небольшого ресторанчика.

Гоша уже без малого целую неделю жил в Нью-Йорке. Подписав предварительный договор с американской компанией еще в Москве, он приехал в нью-йоркский центральный офис, чтобы в деталях оговорить все подробности контракта. Компания занималась разработкой компьютерного оборудования и IT-технологий. Его поселили в гостиницу на 92 street, недалеко от Центрального парка. Выдали «кэшем» тысячу долларов и сказали ни о чем не беспокоиться, за все будет платить компания. Каждое утро за ним заезжала Аня. Они отправлялись в офис, где Гоша проходил ряд собеседований и встреч, но уже к обеду Аня объявляла, что на сегодня рабочий день за закончен, и она готова продолжить показ достопримечательностей города. На его вопрос, когда же он начнет работать и что, собственно, будет делать, Аня уклончиво отвечала, что компания очень большая, народу работает много, и ему нужно пройти еще ряд обязательных процедур, связанных с безопасностью и проверкой, после чего все разрешится. В любом случае ему необходимо параллельно пойти на курсы английского, хотя, как она добавила, в том отделе, где он будет работать, в основном все русские плюс два индуса. Под «русскими» она подразумевала и ребят с Украины, Грузии и Молдавии. В Америке всех, кто хоть как-то говорит на русском, называют «русскими», сильно не вдаваясь в подробности их гражданства и национальности. Также ему предстояло записаться в какой-то известный фитнес клуб и пройти обследование в медицинском центре. Это были  обязательные условия его работы.

- Здоровый образ жизни, – говорила Аня, – это стандарт нашей жизни. Привыкай к цивилизации!

Работа работой, но больше всего Гошу интересовала Аня… «Аня, Анюта, Анечка – путеводная моя звездочка», – говорил он постоянно. Она затмила всю его остальную жизнь. Все, что было до нее, стало летаргическим сном его жизни. И только с ней Гоша понял, что такое жизнь. Что такое любовь. Что такое счастье. На полученные на карманные расходы деньги он у ближайшей станции метро каждый день покупал ей цветы. Пытался оплачивать все счета в ресторанах и кафе, в которые они заходили, но Аня рассчитывалась за все банковской картой, объясняя, что карта корпоративная и выдана ей специально для встречи гостей.

- А за цветы огромное спасибо, – и она чмокала его в губы, – у нас в Америке не принято так… Считается, что это старомодно…

- Старомодно… А как же у вас принято? – удивлялся Гоша.

Аня  в ответ смеялась.

 – А вот поживешь здесь и сам все узнаешь. Чего я тебе буду раньше времени рассказывать…

Они любили гулять по центру Нью-Йорка. Бродили по Чайна-тауну, Итальянскому кварталу. Заходили в музеи Современного искусства, музей Гуггенхайма. Там он первый раз действительно испытал культурный шок. Подвешенная на веревке к потолку лопата в огромном пустом зале музея или разбросанные на полу кирпичи и несколько железных труб, лежавших рядом, вызывали у Гоши вопросы.

- Это что – современное искусство? – спрашивал он. – Стоящий в огромном пустом зале с белыми стенами обычный стог сена – это новое слово, квинтэссенция, так сказать, мировой мысли?

- Гошенька, ты ничего не понимаешь, – отвечала ему Аня, – ты живешь вчерашним днем. Ты посмотри, как мир изменился. Это же сейчас модно, самый писк! За это платят баснословные деньги. Энди Уорхол, Люсьен Фрейд, Фрэнсис Бэкон. Ты слышал эти имена?

- Анют, ты не обижайся, – отвечал Гоша, – но, мне кажется, это чистой воды обман. У нас даже статья такая в уголовном кодексе есть – мошенничество называется.

- А при чем здесь мошенничество? Людям нравится. Ты видел, какая очередь при входе?

- Очередь!? Если бы за это не брали деньги при входе – вопросов нет. Ставь сено,  вешай на стены старые обои или строительную одежду – пожалуйста! Показывай жаждущим! Только не называй это искусством и денег за это не бери! Или, как вариант, бери, но в конце выставки. А то вначале заплати без малого двадцать долларов или, сколько там, двадцать пять за вход - так, конечно, будешь восторгаться и цокать языком, как тут многие делают. Кто же признает, что его так легко, пошло и совсем недешево обманули?! Интересно, а были такие, кто требовал деньги назад? Уверен – нет. Ты читала в детстве сказку «Голый король»?

- Нет, ни голого, ни одетого короля я не читала, – ответила раздраженно Аня.

- Понятно…

- Гоша, Гоша, ну причем здесь король? Это же искусство! Современное искусство. Оно сейчас в мире очень модно. Ты думаешь, у нас тут все дураки?

- Эх, Анюта, кто бы знал все наперед, кто бы знал… 

- Эх, Георгий Андреевич, кто бы знал все наперед, кто бы знал… – раздался откуда-то издалека бархатистый голос.  – Я же вам говорил: никто не забыт и ничто не забыто. Георгий Андреевич…

Гоша  медленно поднял глаза от фотографии. Перед ним сидел все тот же Кузнецов  и повторял, как заклинание: 
- Зря вы так, Георгий Андреевич, зря вы так. Мы же по-хорошему хотим, а вы…

- Ну, хорошо, – встряхнув головой, произнес  Гоша , – что вы от меня хотите?
***
«И чего им нужно от моей диссертации? – возвращаясь в институт, думал он. – С какой это радости я должен ее им отдать? Я ее писал столько лет, а как начал выходить на финишную прямую, им вдруг показалось, что она имеет, видите ли, высокую степень секретности. Сволочи! Я просто так, что ли, писал? Мне защититься нужно, а так – что – отдам им, и все, пиши по новой. Ну конечно...  Обойдутся! И главное, откуда они все подробности знают? Вплоть до последних цифр и расчетов. Я ведь никому не показывал. Вот гады! Нужно сегодня же домой папку забрать. Пугать меня еще вздумали! Да пусть рассказывают, где я был и с кем я был… тоже мне тайна... Не на того напали!»

Придя на работу, он первым же делом достал из стола папку с диссертацией и, чтобы никто из сотрудников не видел, вытащил из нее все листы и положил их себе в сумку, а в папку вложил стопку листов с документацией по старой командировке в Сургут.

Папку он положил не в стол, а в персональный сейф, который стоял под его столом. В этом сейфе хранились только недопитые бутылки возбуждающих жидкостей, как любил  называть их Гоша, да и то в последнее время они долго там не задерживались. Максимум до утра.

Ключ от сейфа Гоша положил в самое, по его мнению, непредсказуемое для взломщиков сейфов место – в зимние ботинки, стоявшие в его шкафу. Он их использовал раза два или три за весь период своей работы, но выбросить их жалел, так как они были почти новые и могли еще пригодиться. Вот, кажется, и пригодились.


Поздно вечером, уходя с работы, к своему удивлению он обнаружил, что Маруся Белова тоже задержалась в институте, но уже застегивала сапожки и собиралась домой.

- Марусь, ты чего сегодня вечером делаешь? – немного помявшись, произнес Гоша.

- Да то же, что и вчера, и позавчера – домой к Олежику бегу.

- Он же у тебя уже взрослый?

- Это для тебя он взрослый, а для меня все тот же ребенок. А ты, что, меня куда пригласить собрался?

- Ну, в общем, да, – у Гоши от неожиданности даже защекотало в носу. – Если ты согласна, конечно…

- Да ты что, Гош? Ты же знаешь, я свое уже отгуляла. Да и у тебя семья: жена с детишками.

- Ну и что, если я женат, нельзя, что ли, пойти, посидеть, пивка выпить, поговорить с коллегой? Жизнь закончилась, что ли? Я же ничего такого, просто посидеть...

Он подошел ближе к Марусе. Маруся встала и, достав из сумочки щетку для волос, подошла к зеркалу.

- Вот так, Гошенька, посидишь, – глядя на него через зеркало и расчесывая свои черные и пышные волосы, медленно произнесла она, – как ты говоришь, «с коллегой», и тебе понравится, еще захочется, затем еще... И что потом? Потом я тебе скажу, что будет.

Закончив расчесываться, она убрала щетку в сумку и, подойдя к  платяному шкафу, достала свое зимнее коротенькое пальтишко.

- А потом, – она пристально посмотрела  ему прямо в глаза, – уже не остановишься. Это как тяжелый поезд разгонять. Вначале еле сдвинул, затем медленно-медленно он набирает оборот, а как пошел и набрал полный ход – все, уже не остановить. Он такую скорость набирает, что проще прыгать с него на ходу, чем пытаться тормозить. А я уже, Гош, прыгать не могу. Отпрыгала свое, не тот уже возраст, разобьюсь.

Гоша, не выдержав Марусин пристальный взгляд, отвел свои глаза.

- Давай я за тобой поухаживаю, – и он, взяв из ее рук легкое как пух пальтишко, помог ей одеться.

- Вот спасибо, – засмеялась она, – хоть один джентльмен остался.

- Марусь, – немного смутившись, продолжил он прерванный разговор, – а ты это сама про поезд придумала?

- Какой поезд? – удивилась Маруся.

- Ну, тот… что на полном ходу… и все такое…

- А-а-а… нет. Вчера в газете прочла. В статье "Если вас сотрудник приглашает на пиво". У самой, что ли, глаз нет. Так что, Гошенька, давай лучше и не будем... Ты знаешь, я к тебе отношусь хорошо, даже очень, а лучшего не надо. Стара я уже для этого. – Она еще раз осмотрела себя в зеркало и, слегка поправив свои черные вьющиеся волосы, рассмеялась. – Тем более, ты знаешь моего мужа – «Отелло»! Проследит, узнает – скандала не оберешься.

- Да не «Отелло» он у тебя, а «Казанова»! Ты же это сама знаешь.

- Может, и знаю, – оборвав свой смех, тихо произнесла она. – Но я живу в его доме. И других вариантов у меня нет. У меня есть главное – мой Олежик. Так что, прости меня, Гош! Я, может, и хотела бы куда пройтись, да просто не могу.

- Мне кажется, – он достал из шкафа свою куртку и начал одеваться, – ты как-то очень серьезно к этой проблеме относишься. Я же не замуж зову, а просто пива попить вечерком.

- Это тебе все просто – пива попить ... – воскликнула Маруся. – Между прочим, замуж ты меня уже звал.

- Когда это?

- Когда, когда – тогда! Уже забыл? В мой день рождения. Ну, мужики, напьются, потом спьяну замуж наобещают, золотые горы и жемчуга, а как на следующий день проснутся, ничего не помнят – чистые, как овечки.

Гоша молчал. Только желваки судорожно ходили на его скулах.

- Да шучу я, Гошенька, шу-чу! Все нормально. Что, я не понимаю, что ли? – и она улыбнулась ему своей широкой и обворожительной улыбкой. – Мне бежать уже нужно. – И она взглянула на свои часы. – У-у-у… время-то сколько уже…

- Да-да, я понимаю. – Гоша взглянул ей в глаза. – А можно я тебя до метро хоть провожу?

- До метро… конечно, можно, – она подняла вверх указательный палец, – и даже нужно, ты же – джентльмен. Темнотища-то какая на улице... А пиво мы еще с тобой попьем, какие наши годы, – и она снова засмеялась.

Они спускались по широкой лестнице коридора.

- Чуть не забыл, я тут тебе твои любимые пирожки купил, – вдруг вспомнил Гоша и достал из пакетика бумажный сверток. – Это тебе!

- Ой, как приятно! Спасибо! Не забыл, что я вчера сказала, – и Маруся быстро поцеловала  его в небритую щеку.

Гоша съежился от удовольствия.

- Я ничего не забываю.

- А то, что замуж звал, забыл? И детишек обещал?

- Детишек еще? – Гоша улыбнулся. – Да, это тоже не помню. Пьян был, а я как выпью – ничего не помню.

Отметившись на проходной, они вышли из здания института и медленно побрели в сторону метро.

- Удивительное дело, – после небольшой паузы продолжил Гоша свое повествование, – я как выпиваю, меня сразу на подвиги бросает. Какое-то детское ощущение… Кажется, все могу. Хочется сразу весь мир переделать. Чтобы всем было хорошо. Причем, мне ничего не надо, лишь бы все были довольны и счастливы.
Маруся взяла его под руку и слегка прижалась к нему. Ей было хорошо идти с ним рядом и слушать его голос. И совсем не важно, о чем он сейчас говорил, лишь бы идти и идти.

- И что забавно, – звучало в ее ушах, – вот когда я трезвый, я как-то стесняюсь, что ли, не хочу никого обижать или беспокоить. Чувствую себя, смешно сказать, маленьким человеком. Не то чтобы маленьким, как ребенок...  Неудобно как-то перед всеми, стеснительно, что ли…

Смешно сказать, я вот в детстве (когда мне было шесть лет, мы отдыхали тогда в деревне на Украине) тонул в реке. Река была бурная, с водоворотами, в ней раз в неделю всегда кто-то тонул. Вот и я, убежав вперед от мамы, решил показать, что умею плавать… Так вот, я до сих пор помню в подробностях, как в замедленных кадрах фильма: я опускаю ноги в речку, хватаюсь за маленькие кустики возле берега,  разворачиваюсь и оказываюсь в воде по пояс. В этот момент меня подхватывает течение и резко тащит куда-то вбок. Я пытаюсь подтянуться на ручках к кустикам, но они вырываются из земли и я – ох! – ухожу с головой под воду… И меня там тянет ко дну. Я ручками пытаюсь вытолкнуть себя на поверхность. Какие-то делаю охи-вздохи. Вижу, как быстро уносит меня от берега. Опять, захлебываясь, ухожу под воду. Так что ты думаешь, какими были мои мысли в этот момент?

Маруся тихо шла и слушала Гошу.

- Ты думаешь, перед моими глазами пролетела вся моя жизнь, как в книгах описывают?

Смешно, но я думал только об одном – звать на помощь или не звать, кричать или не кричать. Причем, кричать мне было поначалу неловко как-то, неудобно. Родители только и говорили мне: «Не шуми, не кричи, что о тебе подумают. Мы же из Москвы! Веди себя прилично». И, как сейчас помню, когда я принял все же решение любыми способами спасаться и кричать во все горло, было уже поздно. Я был глубоко под водой и вынырнуть уже не мог. Вот так я утонул в свои шесть с небольшим лет.
Они шли медленно по дороге, размышляя о непредсказуемости и скоротечности человеческой жизни.

- А как же ты? – вымолвила вдруг Маруся…

- А, – выйдя из воспоминаний детства, произнес Гоша – это мама… Она шла в метрах двадцати и увидела меня уже уходящего глубоко под воду. Так с разбега с берега и бросилась за мной в водоворот. Сама при этом плавать никогда не умела, а взяла и  вытащила все же…  Перевернула меня на берегу ногами вверх и начала трясти. Из меня все тогда и полилось. Я, конечно, этого уже и не помнил. Очнулся я, помню, уже на белой подушке. Вот так началась моя вторая жизнь.
 
Так что забавно: эта стеснительность, нерешительность и боязнь кого-то лишний раз побеспокоить, попросить за себя или просто сказать кому-то «нет» так и идут по жизни со мной. Я часто завидую нахрапистым наглецам и напористым пройдохам и восторгаюсь, как легко и быстро они поворачивают любые ситуации в свою пользу. В их жизни нет вопросов и нет сомнений. Мысли, что это неудобно, нехорошо, некрасиво никогда не посещают их головы. Красавчики, одним словом. Может, конечно, я в них и ошибаюсь…

Гоша снова задумался и произнес:

 – Стыдно сказать, а мне помогает только выпивка. Я, как чуть выпью, помнишь, как в фильме "Желтый чемоданчик", будто таблетку от страха принимаю. И мне так это нравится! Сразу ощущаешь себя главным героем этого фильма, в котором мы все живем. У тебя такое бывает? – и он посмотрел на Марусю.

- Бывает, – задумчиво произнесла она. – Мне тоже иногда кажется, живешь так, живешь, как будто это не твоя жизнь, а чья-то чужая. Как роль играешь в театре. И что самое обидное, тебе досталась не главная роль в этом спектакле жизни, а какая-то эпизодическая, второстепенная. А все главные роли Бог отдал кому-то другому. Это они живут в загородных домах, ездят на дорогих машинах, кушают в красивых ресторанах. Их жизнь наполнена интересными событиями, встречами с известными и важными людьми, и решают они проблемы планетарного значения, вершат судьбы и историю Земли. А мы – так, фон их жизни. Массовка или статисты в общих сценах. Так горько и обидно становится! Почему они все такие красивые, умные, успешные, а мы... – Маруся ненадолго замолчала.

 - Марусь, ну ты это зря, – решил прервать молчание Гоша. – Ты посмотри, какая ты красавица! Про ум я вообще не говорю! Ты же Бауманку с красным дипломом закончила.

- И что мне этот красный диплом? Сижу, статистику по вашим вертолетам свожу. Об этом, думаешь, я мечтала? Эх, Гоша, Гоша... Ладно, вот мы и дошли.
Они подошли уже ко входу в метро.

- Спасибо тебе, Гоша, что проводил, – Маруся остановилась и посмотрела на него. – А то одной страшно, да и скучно идти.

- Это тебе спасибо! Я готов тебя хоть каждый день провожать, – и он взял Марусю за руку.

Она стояла и смотрела на него пристальным взглядом, и вскоре легкая улыбка появилась на ее лице.

- Да, Гош, без водки ты похож на пятиклассника в школе.

- Это почему на пятиклассника, – обидчиво спросил он, – а не, к примеру, на шестиклассника или семиклассника?

- Шестиклассники – уже решительные ребята, – со смехом сказала Маруся. – Шучу, шучу...

– Она выхватила из Гошиной руки свою руку. – Все, еще раз спасибо, я побежала. И спасибо за пирожки!

И она развернулась и побежала вниз по лестнице по направлению ко входу в метро. 
Гоша стоял и смотрел ей вслед.
 
"Какой же я дурак! Нужно было поцеловать ее, а я стоял как истукан, – размышлял он про себя. – Точно как пятиклассник… даже еще хуже… – он задумался и попробовал подобрать для себя слова, – третьеклассник, второклассник… Нет, все не то, так можно и до яслей дойти… Болван, остолоп, слюнтяй – это уже ближе, хотя все равно не то…»

Он бросил взгляд на висевшие на столбе часы. Было хоть и поздно, но спешить ему некуда, да и незачем.

«Эх, надо хоть пива выпить, раз ухаживать так и не научился – Казанова недоделанный!» – подумал он про себя и медленно пошел в поисках еще работающей палатки. 

- Эй, товарищ! Гоша, Георгий! Ты не нас ищешь? – чей-то голос окликнул его со стороны стоящих возле метро скамеек.
Он оглянулся. Со скамейки на него смотрели и широко улыбались два до боли знакомых ему человека. Это были Генка и Мишка. Два не разлей вода, закадычных друга из его института.

- Мишаня! – воскликнул Гоша, подходя к скамейке. – Генка! Вы-то чего здесь? Сто лет вас уже не видел!

- Садись, – сказал ему Генка, – третьим будешь! Мы только из командировки, с самолета. Истосковались, скажу я тебе, брат, по Родине, – с иронией произнес он, – мочи нет! Нужно срочно отметить возвращение «блудных попугаев».

Он, словно факир, достал из-за спины бутылку коньяка и два пластиковых стаканчика и начал осторожно разливать, стараясь не обидеть ни один стаканчик.
- Классика, – продолжил Мишка, – коньяк с конфетой. Извини, Гош, стаканчиков всего два, зато закуски хоть отбавляй, – и он протянул Гоше ладонь, на которой лежало несколько конфет «Белочка».

Гоша так обрадовался этой встрече … Мишка, Генка, они хоть и работали в другом отделе института, но были так духовно близки ему по многочисленным совместным пьянкам и гулянкам, что, казалось, он их знает всю свою жизнь. Да и работали они вместе без малого… о-го-го! Кажется, даже пришли в один год. Он – сразу после МГУ, они - из МАИ.

- Братушки, – взяв протянутый ему почти полный стаканчик, произнес Гоша, – как мне приятно видеть вас вместе здоровыми и… – он на секунду задумался. – Короче, давайте за вас, за нас всех… ну и вообще за любовь! – он со значением приподнял стаканчик вверх и аккуратно припал к его краю. Коньяк теплой струей устремился из пластикового стаканчика в истосковавшийся по «градусу» желудок. Стало вмиг тепло и хорошо на душе.

- Да, любовь – великая сила! – сказал многозначительно Генка, забирая у него пустой стаканчик. – Кстати, это не Маруся Белова с тобой сейчас до метро прошла?
Гоша промолчал, делая вид, что вопрос был задан не ему.
Да, – продолжал мечтательно Генка, – хороша девица! И молода, и умна, и сочна, и, что главное, не дура!

И он, осторожно заполнив стаканчик до краев, задумчиво произнес:
- И почему такие достаются всегда черт знает кому? – Он бросил осторожный взгляд на Гошу. – Я не о тебе, конечно, я об этом ее сумасшедшем муженьке. Ладно, чего там, – сказал он со вздохом и, приложив свой стаканчик к Мишаниному, добавил уже громко: – Дзынь-дзынь, хрусталь, взлетаем! Какие наши годы! – и не спеша, со вкусом,  причмокивая влажными губами, опорожнил его целиком.

- Дзынь-дзынь! – отозвался ему верный друг Мишаня и, подняв глаза к небу, перелил содержимое своего стаканчика в рот.

- Хоть жизнь нам кажется иногда несправедливой, – немного похрустев конфетой, продолжил свои философские размышления Генка, – но, я вам скажу, она мудрее нас всех. Что мы видим из своей норки жизни – максимум соседнюю нору. И мы уверены, что это и есть весь мир. Мы здесь сделали что-то плохое: нагадили кому-нибудь в душу, обманули, своровали, и мы думаем – никто ничего не видел, никто ничего не узнает… Нет, скажу я вам, братцы, Бог все видит, и Бог все знает, – и он указал пальцем вверх.  – И он дает всем по справедливости. Кто что заслужил.
Гоше на мгновение показалось, что примерно эти же слова он сегодня утром уже от кого-то слышал.

- Давайте выпьем, – вдруг произнес Мишка, – за справедливость! – и он наклонил над пустыми стаканчиками наполовину опорожненную бутылку.

Но, как это часто в жизни бывает, за справедливость выпить так и не успели. Погрузившись в высокие философские размышления, они потеряли всякую бдительность и осторожность и не заметили, как к скверу подъехала машина с синей полосой и надписью «Полиция» на борту, из нее неспешно вылезли два человека и вразвалочку пошли прямо по направлению к их скамейке.

В тот самый момент, когда стаканчики были уже заполнены до краев и три пары глаз вожделенно смотрели на них, над головами друзей, словно гром, раздался голос:
- Уважаемые, але!

Вскинув головы, они увидели стоящих возле них двух людей, одетых в форменную серую одежду. Это были явно не ангелы. Легкая ухмылка блуждала по их и так не обезображенным интеллектом лицам.

- Sic transit gloria mundi, – произнес тихо Мишаня.

- Документики свои попрошу, – сказал один из них.
 
- И попрошу не выражаться в общественном месте, – добавил второй. – Документы давайте, чего смотрите как бараны на новые двери!

- На новые ворота вы имели в виду? – попытался поправить их Гоша.

- Чего?! – не поняв, взревел второй. – Я смотрю, умник большой. Умничать сейчас в отделении в обезьяннике будете.

Гоша, Гена и Мишаня начали рыться по карманам и доставать свои паспорта.
Первый, видимо, главный, взяв паспорта, внимательно изучил их, перелистывая страницу за страницей. Затем он сложил их вместе стопкой и засунул себе в нагрудной карман.

- В отделение пройдемте, – сказал он.

- За что? – произнес Гена.

- За распитие алкоголя и мат в общественном месте, – пояснил тот.

- Какой мат, командир? – спросил Гоша.

- Такой… этот… – он напряг память. – Какой надо, в общем!

- Sic transit gloria mundi? – переспросил Гоша.

- Во-во, – вспомнил старший, – точно, «мунди» эти…

- Так это же латынь, – удивленно сказал Мишаня. – Так проходит слава мира.
Старший задумался.

- Слава мира, говоришь? Ну, там разберемся, какая это латынь… Может, и это тоже латынь? – и он указал на заполненные стаканчики, сиротливо стоящие на скамейке.

- Не, это коньяк, – сказал Мишаня, – из командировки только приехали, привезли с собой. Вот решили продегустировать с коллегами.

- Вот в отделении и продегустируете, – сказал старший.

- Командир, – вдруг произнес Генка, – у нас еще одна есть! – Он полез в свою сумку и достал темную бутылку. – Хороший, азербайджанский, двенадцать звездочек. Бери! –  и он протянул бутылку.

По секундной паузе Гоша понял, что красивая бутылка произвела на стража порядка должное впечатление. Тот как-то напрягся и осмотрелся. Он медленно вытащил из нагрудного кармана куртки паспорта и протянул их Генке.

 – Вы это… того, расходитесь по домам. Поздно уже, – и тихо, уже обращаясь к молчаливому своему напарнику: – Коля, реквизируй вещдок.

Взяв бутылку и засунув ее себе под бушлат, они развернулись и пошли неспешной походкой к своей машине.

- Пронесло, – подвел итог Мишаня.

 – Ну что, – Гена посмотрел на сиротливо стоящие полные стаканчики, – добить-то их надо. – Он взял один и, подняв его вверх, произнес: – Давайте все же за справедливость и надежду!

- Нет, Москва, конечно город не для жизни, – выпив из своего стаканчика, произнес Мишка. – Скоро на Камчатку в командировку летим. Давно там не были, – после небольшой паузы добавил он. – Вот где жизнь, Гош, я тебе скажу! А какая там рыбалка, а воздух, а люди… Я бы там жил и жил, а в Москву ездил бы в командировку деньги зарабатывать. Что мы здесь видим? Вечную суету и нервотрепку. Тараканий бег по кругу в погоне за деньгами… Жизнь проходит, мы все суетимся, бегаем куда-то и думаем, что это и есть жизнь. Нет, Гош, жизнь там, – и он махнул куда-то далеко рукой, – а здесь так – одна пародия. Давай, Генка, доставай последнюю! Раздавим ее!  Как вопрошал классик: твари мы дрожащие или право имеем? – и он передал Генке сумку.

Генка, порывшись, достал из ее недр еще одну бутылку и тихо произнес:
– Я ее тестю на юбилей вез. Ему 75 в следующем месяце будет.

- Да ладно, не жалей! – произнес с запалом Мишка. – Сколько у него еще впереди этих юбилеев, а тут жизнь проходит! Наша жизнь, между прочим… – и он, аккуратно поставив стаканчики в ряд, забрал у Генки бутылку.

Конечно, метро уже было закрыто. Бесполезно было рвать на себя массивную ручку двери. Тут одно из двух: либо друзья с коньяком, либо поездка в метро. Жизнь выбрала первый вариант. Генка и Мишка, пожав крепко руки и похлопав Гошу по плечу, вскинув руку, поймали какую-то развалюху, из которой бодрый голос с сильным акцентом воскликнул:

– Э-э-э, за тышу поеду… Куда? Дорогу покажешь? 

Дверь в машину открывалась только с одной стороны. Они долго залезали в нее, с пятого хлопка им удалось все-таки закрыться, и машина понеслась вперед, издавая рев не то взлетающего самолета, не то ревущего быка, попавшего под электричку.
5

Утро субботы: что может быть лучше? Правильно, только вечер пятницы. Но вечер пятницы уже прошел.

Добрался Гоша домой очень поздно. Скинув с себя одежду в коридоре, он тихонечко, не включая света, чтобы не разбудить никого, пробрался на кухню и плотно прикрыл за собой дверь. На столе стояла тарелка с остывшей давным-давно вареной картошкой с рыбой и, нарезанным колечками, его любимым соленым огурцом. В этот момент Гоша понял, как он сильно голоден. Помыв руки под краном, он с аппетитом набросился на еду. В этот момент дверь кухни приоткрылась и в нее вошла Вера. Она посмотрела на висящие на стене часы. Они показывали третий час ночи.

- Опять на работе задержался? – спросила она его.

- Угу, – с набитым картошкой ртом промычал Гоша.

Затем, немного прожевав, добавил:

- Сейчас очень много работы. Аврал, одним словом.

- Понятно, – произнесла Вера.

По ее выражению лица было видно, что она не верит ни единому его слову.

– Посуду за собой не забудь помыть, – добавила она.

- Я тут вам, – вдруг вспомнил Гоша, – кое-что вкусненькое принес. Там, в коридоре, в сумке  лежит.

Вера ничего не ответила.

Да, – уже выходя с кухни, вдруг вспомнила она, – тут тебя целый вечер твой дружок-алкаш Яшка искал. Опять ему, наверное, не с кем выпить. Просил, чтобы ты позвонил, как придешь.

- Понятно, – произнес Гоша, и машинально вскинул левую руку.

***

Утром он проснулся оттого, что кто-то его щекотал под носом. Он без ошибки узнал свою доченьку.
- Как дела, Катюш? – не открывая глаз, спросил он. – Ты на музыку сегодня идешь?
- Конечно, у меня сегодня зачет. Ты меня в школу отведешь?
- А мама где?
- Так она на сутки ушла. Будет только завтра.
Гоша глубоко и трагично вздохнул. Накрылся его утренний сон.
- А Сережа давно в школу ушел?
- Давно, они с мамой вместе вышли.
- Тогда встаю, – с неохотой произнес он. – А сколько сейчас времени?
- Семь сорок пять, нужно уже выходить, – ответила Катя.
Через пять минут они уже спускались на лифте. Старая армейская закалка позволяла Гоше из состояния утреннего самого крепкого сна уже через две минуты быть полностью одетым и готовым к любым испытаниям несговорчивой и капризной дамы, называемой жизнью.
- А я вам вчера кое-что вкусненького с Сережей из «Макдоналдса» принес, – взяв за руку Катю, произнес Гоша.
- Мы видели, – ответила она, – но мама сказала, что это отрава, и выбросила все в помойку.
- Все-все? – уточнил расстроенно Гоша.
- Да, все два пакета.
- Жаль, хоть бы мне оставила.
Они дошли до угла школы.
- Все пап, дальше я сама, – вырывая руку, сказала Катя.
- Давай я доведу тебя до входа, раз уж пошел.
- Не надо, пап, – и она побежала ко входу школы. – Ты меня жди на этом же месте после школы в два пятнадцать, сразу в «музыкалку» пойдем! – крикнула она ему на бегу.
 Гоша повернулся и побрел к дому.
«Так, в два пятнадцать, а сейчас восемь пятнадцать, успею еще поспать и почитать», – размышлял на ходу Гоша.

У подъезда он встретил Яшу. Тот, увидев Гошу, сильно обрадовался.
- С праздником,  Жорж! Чего делаешь?
- Здорово! А что сегодня за праздник?
- Ну ты даешь! Во-первых, – начал Яша, – суббота. Во-вторых, 23 февраля, День защитника. Ты же служил?
- Ну, служил. Когда это было... Я уж и не праздную этот день давно.
- Тогда так помоги.
- Да дел невпроворот дома, – начал было Гоша. – А чего делать-то надо?
- Да знаю я твои дела, сейчас спать опять завалишься.
- Почему сразу спать? Обед нужно готовить. Моя мадам на сутки ушла. Детей кто будет кормить...
- Да наверняка она вчера все приготовила. Слышь, кормилец, не ленись! Помоги! Нужно в гараже кое-что разобрать. Одному тяжело. А там и хряпнем за праздник, – продолжал Яша, – самое время. Утро, суббота -  что может быть лучше?!
Гоша задумался: «А что, может, и правда. Ну посплю я еще, почитаю... А тут и другу помогу, и вообще... Праздник. До двух еще полно времени».
- Ладно, пошли, но мне в два Катюху встречать, на музыку ее еще вести.
- О чем ты говоришь, там всего то: раз-два плюнуть, – обрадовался тот, – без тебя, брат, сам знаешь, как без рук.
И они направились к соседним гаражам.


ЯША

Яша, по совместительству его старый друг и приятель по выпивке, проживал в этом же доме в соседнем подъезде. Ему было около сорока пяти лет. Жил он один, время от времени меняя, как он выражался, соседку по койке. Такая жизнь его вполне устраивала, так как на долгие и серьезные отношения, по его выражению, у него не было ни денег, ни желания. Последние лет десять он нигде не работал, а жил на то, что сдавал квартиру в центре, которая осталась ему от родителей. Денег было не очень много, но хватало, чтобы не ходить на работу. За это время он настолько отучился работать, что сама мысль о том, что нужно рано вставать, куда-то ехать, делать то, что велит начальник, сидеть на работе до шести вечера, приводила его в тоску и уныние. «Я не раб, – говорил он гордо, – я – человек, хозяин своей судьбы! Что хочу, то и делаю, куда хочу и когда хочу, туда и иду». Но никуда он не шел, и ничего он не делал. Вся его свобода заключалась в лежании на диване, чтении книг и просмотре телевизора. За эти годы «свободы» он досконально проштудировал всю русскую, мировую и советскую литературу. Заодно все выходившие бестселлеры, детективы, шпионские романы и прочий литературный хлам, наводнивший книжные прилавки Москвы. Читал он без разбора все, что под руку попадет: утром он мог читать Пушкина, после обеда брался за Сорокина, вечером листал Маринину или Набокова. И, что интересно, все ему нравилось. Он видел в этом литературном винегрете большой смысл. «Я собираю коллекцию человеческих мыслей и идей. Я могу их найти и в Шекспире, и в какой-нибудь Марии Шкатуловой или Минаеве. Просто надо научиться их видеть. Один талантлив, другой бездарен, но и у того и у другого есть мысли». Приблизительно по такой же схеме он смотрел все подряд фильмы и сериалы. Тут были и работы Феллини с Бергманом, и вечерние сериалы про ментов, и «Дом-2». Гоша называл этот кошмарный микс «интеллектуальными помоями».
Время от времени Яша позволял себе выйти в какой-нибудь музыкальный клуб и послушать отечественный андеграунд, откуда он обычно возвращался с очередной подвыпившей поклонницей русского рока и свежих ощущений. Часто девушка задерживалась у него на несколько дней, а то, бывало, и неделю. В эти дни Яша был особенно горд и взволнован. Он звонил Гоше и говорил: «Жорж, – так он любил его называть, – зайди, зайди, я тебе говорю! – и, понизив голос: – Я тебя прошу, как лучшего друга. Я тебя кое с кем должен познакомить. Увидишь... У меня сегодня, между прочим, на вечер – котлеты с овощами, на десерт – мороженое. Каково? Все, как у людей! А ты думал… Завтра обещала печеночный пирог сделать и повесить новые занавески на кухню. Не человек, а дом быта какой-то!»
Гоша старался всячески избегать таких смотрин, ссылаясь на чудовищную занятость дома. В конце концов, очередная Яшина пассия куда-то пропадала. Яша с легкой горечью  говорил: «Нет, не готов я еще к совместной жизни. Не родилась еще та, за которой я готов идти на край земли. Будем ждать! Мне нужно влюбиться полностью и без остатка. Я никуда не спешу», – и он ложился на свой любимый диван и брал в руки первую попавшуюся книгу.

Еще была у него одна страсть, точнее, две...

Первая – он любил дома делать всякие настойки и наливки и обильно поить ими своих друзей и новых подружек. Какие только настойки и наливки он не перепробовал: на клюкве и черноплодке, на смородине, мяте и гранате, на апельсине и шиповнике, и еще многом и многом, что неожиданно и спонтанно попадалось под его горячую руку и кулинарное вдохновение. «Без вдохновения, – любил говорить он, принимая у себя на кухне очередную даму, – шедевра создать невозможно», имея в виду, естественно, свои разноцветные и ароматные наливки и настойки. Но время сделало свой окончательный выбор, и он, в конце концов, успокоился в своих алкогольных изысках и остановился на двух столпах вино-водочной продукции – перцовке и хреновухе. В них было именно то, что он так долго и упорно искал в жизни: дух, сила и полет души. «А как без полета? – говорил он. – Без полета нам нельзя. Не романтично… Мы ж не звери какие…» Надо признать, что на этом поприще он достиг действительно феноменальных кулинарных вершин. Гоша не раз отмечал, что таких настоек и наливок в своей жизни он нигде и никогда не пробовал.

«Если бы ты не ленился, – поучал он Яшу, – ты бы мог делать это на продажу. Ты бы составил достойную конкуренцию всем этим дорогущим «вискарям», ромам и прочим текилам. Хочешь, я у тебя буду покупать? Ты не смейся! Это же действительно шедевр».

Яша только улыбался и отмахивался.

- Не, начну делать на продажу, и сразу вдохновение пропадет… Пей так, сколько хочешь, мне не жалко. Могу и с собой немного отлить.
Второй его страстью был футбол. Но не в смысле пойти с мячом поиграть. Нет, боже упаси... Он был, как называл его Гоша, «диванным футболистом». За всю свою жизнь, за исключением, возможно, детсадовского периода, он ни разу не вышел на дворовую площадку и не ударил по футбольному мячу. В школе у него из-за астмы было освобождение от физкультуры. Но на самом деле и астмы у него никакой не было. Просто его любимая мамочка, работавшая в детской поликлинике, чтобы избежать ненужных нагрузок на хрупкий детский организм, делала ему каждый год справку об освобождении от физкультуры. В дальнейшем она ему помогла не пойти в армию, найдя у него какую-то экзотическую и очень редкую болезнь. Все его одноклассники и ребята во дворе успешно отбарабанили свои два, а те, кому «очень повезло», и все три года на флоте, и с гордым чувством выполненного долга перед Родиной вернулись домой. Он же, встречая их, с упоением и знанием дела рассказывал, какие страсти сейчас происходят в армии, чем очень сильно удивлял вчерашних дембелей.

«Тебе просто повезло, – говорил он авторитетно, – у тебя часть попалась хорошая. А в других знаешь что бывает?» И он подробно пересказывал прочитанную очередную статью из газеты о зверствах, творившихся в армии, сдабривая ее для красочности своими фантастическими  домыслами. «Ты просто жизни не видел, – завершал он разговор о службе, – отсиделся там небось на кухне или при штабе. Я таких, брат, знаю… А потом тельняшку на груди рвут, я, мол, служил, смерть в лицо видел и всякое такое… Армия – это та же тюрьма, но только хуже! Дебилами всех делает. Пришел туда нормальный человек – вышел тупорылый люмпен. Да-да, не спорь, тебе, наверное, просто повезло».

И так он разговаривал со всеми, искренне считая себя большим специалистом в вопросе прохождения срочной службы. Как-то раза два не то спьяна, не то с радости, не то с отсутствия аргументированных доводов и наличия глубоких и коренных заблуждений о прохождении срочной службы (а может, и с того, и с другого, и с третьего), ему от души начистили физиономию, чем еще больше утвердили его во мнении, что из армии приходят полные дебилы и отморозки. Правда, после этих случаев он больше никогда не вступал в свои полемические диспуты об армии со вчерашними служивыми.   

Так вот, вернемся к его страсти по футболу. Все детство Яша шарахался от спортивных площадок и стадионов. Сам мяч у него вызывал раздражение и неприязнь – он же круглый и грязный!  Тут и говорить нечего о том, чтобы пойти поиграть в футбол с ребятами во дворе. «Это игра для недоумков!» – говорил он и ложился на свой диванчик с книжечкой. Любовь к футболу пришла к нему как-то внезапно и неожиданно, как вообще приходит настоящая любовь. Было жаркое лето 1982 года, ни в какой лагерь, как вы понимаете, он никогда не ездил. Сидел дома и читал книжки. И в этот год как раз проходил Чемпионат мира по футболу. Включив как-то телевизор, он случайно наткнулся на матч, в котором играли бразильцы. С этой самой минуты Яша влюбился в футбол до умопомрачения. Он не пропустил ни одного матча, что показывали по телевизору. Каждое воскресение он бегал к метро к 6 утра, чтобы купить газету-журнал «Футбол-Хоккей». Эта газета-журнал стоимостью в пятнадцать копеек разлеталась во всех ларьках, продающих прессу, как горячие пирожки, и, если прийти чуть позже, можно было ее уже не застать. Он выучил наизусть все составы команд. Он забросил читать книги и перешел на чтение всех выпускаемых в нашей стране журнал и газет, где упоминали о футболе. В конце концов он стал самым эрудированным, как говорили, «крутым» экспертом по футболу во всем классе, а возможно и во всей школе, при этом к мячу он так же упорно не подходил. Так и сейчас, Яша старался не пропустить ни одного футбольного матча и, лежа на диване, комментировал происходящее на поле действо: «Ну все, Аршавина выпустили –  приехали, сливай воду, – вздыхал он, – пришел конец нашему футболу! Ты как принимаешь, как принимаешь? Дебил! Чипсов, что ли, переел? Мяч же круглый, недоносок! Ты где учился играть?.. А эти розовощекие братья-истуканы, похоже, до пенсии играть будут! Они уж и играть давно не могут, а их все ставят и ставят!» Ну и все в таком духе.

Боготворил он только английский и испанский чемпионаты. Но его комментарии и оценки футболистов не сильно отличались разнообразием: «Тевеса выпустили. Он же дерево! Куда ты бьешь, придурок? Ты мяч-то вообще трогал? Он же круглый... О, Рональдо, Рональдо – одни понты и позерство! Иди поцелуйчики на трибуны раздавай лучше! Ну кто так принимает, баран! О, о, Месси, на нашего Анюкова похож – такой же на вид колхозник. Забил все-таки, молодец!»

Время от времени он ходил даже на стадион смотреть футбольные матчи вживую, но возвращался оттуда недовольный, плюясь и матерясь на футболистов и на болельщиков. «Одни дебилы на поле и на трибунах! – говорил он, ложась на свой потертый диван. – Нет, умер, умер наш футбол». И он брал в руки очередную книгу.
Вот так и жил он, чередуя футбол с выпивкой и разбавляя это чтением книг и просмотром фильмов и сериалов. Иногда по вечерам со скуки он заходил к Гоше, но после нескольких жестких перебранок с Верой он предпочитал принимать друга у себя дома. Вера считала Яшу паразитом общества, не производящим ничего в этой жизни, а только потребляющим и потребляющим (его спиртовые шедевры в расчет не брались). Она будучи человеком прямым говорила ему это в лицо, что, конечно, вызывало у него ответную реакцию: «Все, потеряли мы Москву, потеряли мы московскую интеллигенцию! Понаехали варвары со всей страны и начали нам указывать, как жить, как работать, что делать и что не делать. Скоро в Москве и настоящего москвича не встретишь. Одна провинция...»
Под «провинцией» он подразумевал Веру, которая действительно приехала в Москву из Красноярска еще лет двадцать пять тому назад, поступила и закончила здесь второй Медицинский и всю жизнь проработала сначала в неотложке, а затем в больнице, где трудилась последние лет десять заведующей кардиологическим отделением. «Змея в белом халате»  называл ее Яша за глаза, но при этом испытывал к ней большое почтение и уважение. Она для него была примером твердости, жизнестойкости и огромной работоспособности, которой так не хватало ему самому.

- Жорж, – говорил он, напившись своих настоек, – тебе в жизни просто повезло с Верунчиком. Характер у нее, конечно, не сахар, но скажи мне по совести, если бы не она, ну кем бы ты сейчас был? Спился бы в лучшем случае. Она же всю семью тянет! Ей полком, да что полком, фронтом командовать нужно! Да, она с характером. А что, лучше смазливые малолетки, с которыми ни поговорить, ни выпить? Эх, сейчас таких, как Верунчик, уже не найдешь! Всем квартир и денег подавай сразу. Работать, Жорж, бабы сейчас не хотят, детей заводить не хотят, готовить не умеют – хотят только дома сидеть и ничего не делать. Выезжают только в салоны красоты на макияж и маникюр, а по ночам клубы им подавай. Ужас! Скажи мне, Жорж, куда катится весь этот мир?

И он наливал очередную рюмку. Гоша в знак согласия кивал головой и опрокидывал в себя содержимое рюмки.

- Вот помнишь, была у меня в прошлом году, – распаляясь, продолжал Яша, – ты ее должен помнить, черненькая такая, смазливенькая. Ну и что? Так, поржать с ней, туда-сюда... А поговорить-то не о чем. Кто такой Чапаев, не знает, Штирлица даже в анекдотах не помнит, Пушкина путает с Толстым. Набокова знаешь кем назвала – хоккеистом. Я ей «Лолиту» дал почитать, так она листала книгу в поисках гламурных фото какой-то певицы Милявской, а когда не нашла, зашвырнула ее за шкаф. Так она  и сейчас там лежит…

- Кто, – немного не разобравшись, переспросил Гоша, – Милявская?
- Зачем Милявская? – удивился Яша. – Я же говорю – «Лолита».
- Не понял,  – переспросил Гоша, – а Милявская тогда где?
- А я откуда знаю? – удивился Яша. – А-а, Милявская… – немного помолчав, воскликнул он - Да причем здесь она? Ты чего, не понял, что ли? Это «Лолита»  валяется за шкафом, а Милявская дома, наверное, на Канарах своих… Ух, нужно выпить. Ты совсем перестал уже все понимать. 

И он налил до краев обе  рюмки. Закусив  не спеша черным хлебушком, Гоша произнес:

- Да сдалась тебе эта Лолита с Чапаевым и Штирлицем! Ей же было, помнится, лет двадцать всего.
- Кому? Лолите или Милявской? – переспросил Яша.
- Да причем здесь эти… Я о той,  – Гоша стал подбирать слова, – ну, которая у тебя жила. Которая эту «Милявскую» за шкаф забросила. Понял?
- А-а, Юленька! Юленьке все восемнадцать было, не хочешь?! Я паспорт ее посмотрел, пока она спала. Проснулся, помню, весь мокрый. Мне приснилось, что ей на самом деле пятнадцать лет, и она еще в школу ходит, а я ее школьный учитель. И вот ее родители стучатся ко мне в класс и кричат: «Открывай, открывай, сволочь!» Представляешь! Ужас!.. Я, конечно, сразу в коридор за ее сумочкой. Там, слава богу, паспорт. Взглянул – и отлегло. Да, с этим, Жорж, я тебе скажу, нужно быть на чеку… Не дай бог что… Сразу тюрьма! Никто уже не спасет.
Яша молча налил еще по рюмке и тут же опрокинул одну из них в себя.
  - Но дело, в конечном счете, не в этой конкретной Юленьке, – продолжил он, чуть помолчав. - Вот ты скажи мне, как другу, о чем мне: образованному, в меру интеллигентному, я бы даже сказал, состоявшемуся сорокапятилетнему мужику говорить с ними в целом? О чем? О новых модных шмотках, о всяких, как их там, инстаграмах и, прости меня, Господи, сэлфи? Или о том, кто кого сейчас в «Доме-2» того-этого… Ну, хорошо, я в курсе дел там, ты знаешь, я время от времени поглядываю эту дрянь. Но исключительно, Жорж, чтобы было о чем поговорить на начальной стадии, так сказать, общения с молодежью.
Гоша картинно приподнял брови.

- Да? А мне всегда казалось, тебе нравится эта высокохудожественная, я бы еще добавил,  высоконравственная передача?
- Смеешься, что ли, – смутился Яша, – я же так… для расширения кругозора, понимаешь, общей эрудиции…
- Для кругозора, говоришь, эрудиции? – внезапно вспылил Гоша. – А зачем ты тогда эту, как ее,  свою двадцатилетнюю – ах! – прости, восемнадцатилетнюю притащил? Для повышения «практической» эрудиции?
- Ну хорошо, хорошо, – разливая по рюмкам очередную порцию возлияний, примирительно согласился Яша. – Твоя правда. Я тоже, возможно, не идеал.  Но, согласись, поговорить-то тоже нужно, мы же не животные какие.
- Тогда тебе нужно было знакомиться в ночном клубе с библиотекаршей или билетершей кинотеатра, – выпив рюмку и немного поморщившись, произнес Гоша. – Вот бы и наговорился за всю ночь о Чапаеве со Штирлицем и о Пушкине с Толстым. Они, я думаю, могли бы кого-нибудь из них даже лично видеть. Но такие тебе не по нраву, тебе же фигуристых подавай, молодых, сочных,  да длинноногих. Ты уж как-то определись, кого тебе надо.
- Да, вопрос... – задумчиво произнес Яша, перенося свое тело от стола на диван, – вопрос вопросов. Нужно что-то среднее. Золотую середину, так сказать. Но таких, Жорж, уже давно расхватали. Все они уже семейные, да и детей успели нарожать.
- И смотрят на них дома мужья, и думают: куда мы в свое время смотрели? Слепые, что ли, были? И бегут к другим на свидания, – продолжил Гоша.
Яша посмотрел на него серьезно и произнес:
- Может и так, тебе виднее... Вот поэтому я и не спешу с женитьбой! Нужно все взвесить и обдумать. Чтобы уж наверняка, без осечек, сразу в яблочко.            

***

- Жорж, Жорж!
- А! - очнулся Гоша.
Он лежал на заднем сидении машины. Было темно и холодно. За руку его дергал Яша.
- Жорж, эй, уже, кажись, шесть!
Гоша приподнялся и попробовал понять, где он находится. Сквозь темную пелену начали проявляться контуры гаража. Яша зажег свет. Они сидели внутри машины, которая стояла в его гараже. Гоша узнал Яшин гараж и его старую, как древний корабль, машину, поставленную лет пять тому назад на прикол.
Вот в ней-то, вспомнил он, они и начали дегустацию новой Яшиной настойки, кажется, так и не приступив к разбору вещей, за которыми они сюда, собственно, и пошли.
- Боже, шесть! Я же должен был встретить Катю в два пятнадцать возле школы, – вспомнил Гоша и, резко вытянувшись, тут же лбом приложился в дверной проем машины.
- Полегче, – произнес Яша, – так всю машину разобьешь, кому я ее такую продам!
Гоша схватился за карман куртки. Телефона не было. Наверное, дома забыл, когда впопыхах выбегал из квартиры.
Он выбрался из машины, нашел дверь гаража и широко распахнул ее. Морозный воздух ударил ему в лицо. На улице было уже темно. В гаражах неярко горели редкие фонари, слегка освещая дорогу, ведущую к большим железным воротам. Гоша бегом рванул к выходу.

Дорога домой вела вокруг строящегося нового двадцатидвухэтажного панельного дома, небольшого, покрытого снегом пустыря, на котором собачники всего района выводили своих питомцев на прогулку; и там вдоль зеленого забора за мусорными баками уже виднелся Гошин дом. Вот здесь его и застала небольшая свора озлобленных бродячих собак, которые, окружив маленького щенка, возможно, впервые вылезшего на свет божий из своего теплого убежища,  пытались его укусить. И, судя по визгам, им это удавалось все чаще и чаще. Щенок бился и визжал, после каждого укуса падал на бочок и пытался подняться на своих маленьких, еще не окрепших ножках. Но как только ему удавалось встать, новый укус снова валил его на бок или на спину. Свора ревела от удовольствия. Они явно хотели загрызть малыша насмерть и только заводили себя этой приятной и смертельной игрой в «кошки-мышки», где в роли мышки визжал, скулил и извивался на земле маленький клубочек уже окровавленной шерсти, пытаясь как-то спастись от своих озверелых и голодных сородичей.

Еще минута-другая и все бы закончилось для него печально. Острые зубы бродячих собак не знают жалости ни к чему слабому и живому.

- А ну прочь, прочь пошли, гады, сволочи! – ворвавшись в этот кровавый круг, заорал Гоша, нанося направо и налево удары ногами по разбегающимся в разные стороны от испуга собакам. Он схватил с земли маленький еще живой комочек и прижал его к груди.

- Вон пошли, вон! – продолжал кричать Гоша от охватившего его страха и безумия на ошалелых от такого внезапного натиска собак. Но они никуда не убежали. Отскочив метров на пять-десять, они развернулись и, увидев перед собой человека, причем всего одного человека, они с яростью и злобой бросились на него. Бродячие собаки – это, кто знает, страшная и неуправляемая сила городских пустырей и строек. Особенно когда они голодны, их слепая ярость и безумие не знает  границ. Острые зубы мгновенно впились Гоше в коленку и в локоть. Окружив свою новую жертву, собаки попеременно кусались, пытаясь сбить его с ног.

- А-а-а-а! – неистово кричал Гоша, отмахиваясь ногами и при этом крепко прижимая затихшего щеночка к груди. – А-а-а-а, гады!

Но удары ног не только не останавливали собак, но даже, похоже, заводили их. Гоша, отбегая и уворачиваясь от укусов стаи, прижался спиной к большому мусорному контейнеру. «Все, – подумал он, – сейчас загрызут».
Собаки, чувствуя, что прижали обидчика к стенке и никуда теперь он от них не денется, чуть переводили дух, готовясь к новой схватке. Они полукольцом окружили его и начали все громче и злобнее рычать и лаять, тем самым распаляя и заводя себя все больше и больше. Гоша приготовился к худшему. «Лишь бы не поскользнуться, – бешено думал он про себя, – и, главное,  не упасть, не упасть, не упасть…»

Рыжий огромный пес, возможно, вожак стаи, зарычал и остервенело бросился первым из толпы на жертву. Гоша, едва придя в себя, ждал такого развития событий. Он, чуть оттянув ногу назад, замер, чтобы не пропустить это мгновение. Его точный удар ноги попал прямо в подбородок рыжему. Пес, заскулив, упал, затем с диким воем вскочил и бросился из круга.

- Ну, давай! – кричал что было сил Гоша. – Давай, следующий!

Он рванул вперед и нанес еще один удар ногой теперь уже в голову маленькой, но самой визгливой шавке. Шавка подлетела вверх и с пронзительным визгом упала на спины стоявших вокруг Гоши собак.

- Ну, ну! – орал Гоша уже охрипшим голосом.

Он махнул ногой еще раз, еще… Стая, не ожидая такого  решительного отпора, чуть  дрогнула, отпрянула назад и, вдруг рассыпавшись, побежала прочь, оглашая пустырь и стоящие вокруг жилые дома своим диким  лаем.

А Гоша, прижимая двумя руками к себе теплый комочек, все не унимался и кричал, кричал им вслед.

- Ну, давай, давай! Кто еще, кто? Собаки! Сволочи! Гады! – хрипел он в остервенении.



***
Как сильно болит и ноет его правая нога, Гоша понял только, когда зашел в лифт своего дома. Джинсы были порваны в нескольких местах, из-под них на ботинок тонкой струйкой стекала кровь. Острая боль в локте становилась с каждой секундой все сильнее.

«Куртку тоже, сволочи, прокусили» – подумал про себя Гоша. Под курткой, чуть выше живота, слегка подвизгивая, барахтался маленький клубочек живой плоти.

- Ну, брат, – сказал вслух Гоша, подходя к своей квартире. – Главное, что живой. Не боись, прорвемся! – и он нажал кнопку звонка.
 
После нескольких долгих звонков, когда Гоша решил уже поискать ключи в своей куртке, дверь открылась. На пороге в больничном халате стояла Вера. Вид ее был грозный и решительный.

- Ты где был? – спросила она тихим голосом.
- Я? – не зная, что сразу ответить, побормотал Гоша. – Я Яше помогал в гараже.
- Помог?
- Не до конца. А тут вдруг еще вот… – и он осторожно вытащил из-под куртки маленький меховой клубочек.
Он нагнулся и бережно положил его на коврик возле двери. Комочек замер, потом зашевелился, из-под шерсти показались маленькие лапки, черный носик и большие, как детские меховые варежки, уши. Щенок попытался вскочить на свои ножки, но это ему не удалось, и он с визгом завалился на бок и жалобно заскулил.
- Только этого нам еще не доставало, – нагнувшись и взяв в руки щенка, произнесла Вера. – Господи, да он же весь в крови, – воскликнула она, увидев на нем бурые пятна крови.
- Я тоже, – произнес Гоша, присаживаясь в коридоре на табуретку и стягивая с себя порванную куртку.
- Папа, папа! – раздался в коридоре голос Кати.
- Катя, иди заниматься! – строго произнесла Вера.
Но Катя уже подбежала и, увидев в маминых руках щенка, восторженно зашептала:
- Какой маленький, какой хорошенький! Это папа нам купил? Ух ты!
- Тебе еще музыку делать, – громким голосом произнесла Вера.
- Ну, мам! Он такой хорошенький, – начала было Катя, – мы его оставим у нас? Ну пожалуйста, -
и она погладила щенка.
- Кому я сказала?! – и Вера протянула Гоше щенка.
- Ну, мамочка, милая, – заскулила Катя. – Давайте его оставим? Он такой маленький, такой хорошенький…
Вера взяла Катю за руку и отвела ее к детской.
– Тихо! – произнесла она, заглянув осторожно в комнату. – Сережа занимается.
И она осторожно закрыла за Катей дверь.

Пока Гоша раздевался, Вера под теплым душем отмыла щенка в ванной и, обмотав его старым детским полотенцем, вынесла на кухню. Затем была очередь Гоши. Он влез в ванну и, стоя под душем, принялся считать раны от вечерней битвы. Их оказалось всего пять. Вытершись насухо полотенцем, он смазал их всех обильно йодом. Раны ныли и болели.

Надев чистую одежду в коридоре, Гоша зашел на кухню. На полу возле холодильника он застал щенка, который с тихим урчанием ел вымоченный в молоке хлеб. Видно было, что щенок не ел уже очень давно. Он хватал ртом огромные куски, пытаясь заглотить их целиком, давился и при каждом к нему приближении начинал угрожающе урчать.

Вера сидела за столом, обхватив голову двумя руками, и смотрела то на щенка, то на Гошу.

Гоша виновато улыбнулся и сказал:
 – Вот, – показав при этом  взглядом на щенка.
На кухню зашел Сережа.
- Привет, пап! – произнес он. – Ты чего это в халате?
И увидев испуганного щенка, который, перестав есть, вдруг зарычал на него и попятился к батарее, произнес:
 - Ого, я тоже есть хочу! Есть чего перекусить?
И он полез в холодильник в поисках, как он это называл, «чего-нибудь вкусненького». Набрав с собою в большую тарелку холодных котлет, огурцов, помидор и чего-то еще, он посмотрел на наблюдавших за ним родителей и важно произнес:
- Ну все, я пошел заниматься. Меня не отвлекать! Завтра у меня контрольная, – и, выходя, плотно закрыл за собой дверь.
На кухне повисла тяжелая  пауза. Было только слышно, как настенные часы, висящие над холодильником, мерно отстукивали свое вечное «тук-тук-тук-тук-тук-тук».

- Давай так, – прервав затянувшееся молчание, тихо произнесла Вера, – решай сам: либо я ухожу с детьми, либо ты. Жить так больше нельзя!
И она, закрыв лицо руками, заплакала.

***

Было уже полдесятого вечера, когда Гоша позвонил в дверь своему другу и по совместительству собутыльнику-соседу. В руках он держал клубок желтого махрового полотенца. Рядом с ним стоял его старенький, видавший виды клетчатый чемодан.

- Выгнала? – приоткрыв дверь, произнес после небольшой паузы Яша. – Вот зараза! Заходи, я тебе всегда рад. Твой дом – мой дом… в смысле, мой дом – твой дом, – и он широко растворил входную дверь.

Вдруг он заметил, что клубок полотенца в руках у Гоши зашевелился и из него показался черный бархатистый носик и два маленьких, как пуговички, глазика.

 – Ой! – от неожиданности произнес Яша. – А кто это у нас такой здесь маленький, такой хорошенький? – и он протянул свои большие ручища к полотенцу.
- Почему же зараза? – передавая закутанного щенка, произнес Гоша. – Ты же ее еще недавно считал лучшей женщиной и матерью всех времен и народов.
- Да, считал, но я был пьян, каюсь! – осторожно принимая щенка, произнес Яша. – Как звать постреленка?
Он осторожно вытащил щенка из полотенца и понес в комнату.
- Жорж, давно он у тебя? – донеслось из комнаты. – Ты мне про него ничего не рассказывал.
Гоша аккуратно стащил с себя ботинки, снял куртку и пронес свой чемодан в большую комнату.
- Как звать его я не знаю, – усаживаясь в кресло, произнес он устало, – давай назовем его, например, Бублик или Булка, – и с интересом посмотрел на малыша.
- Опаньки! – воскликнул Яша. – Не успел еще войти и прописаться, а уже целую лужу надул, – он схватил щенка и поднял его над полом.
И действительно, небольшая лужица на полу, оставленная новоиспеченной «Булкой» или «Бубликом» устремилась тоненьким ручейком прямо по направлению к коридору.
- Ничего, – засмеявшись, произнес Гоша, – это к счастью и удаче.
Яша долго вертел перед своими глазами испуганного щенка и потом сделал окончательный вывод. -  Похоже, не Булка это вовсе, а самый настоящий Бублик, я бы даже добавил, Бублик Гум.
- Ну, Бублик Гум так Бублик Гум, я не против, – ответил с улыбкой Гоша. – Ты лучше скажи, где тут у тебя тряпка? – и, встав с кресла, он медленно пошел на кухню.
 
.

6

Вот уже почти целую неделю Гоша жил в квартире у Яши. Вставал он рано, завтракал и выводил Бублика «до ветру». Бублик, оказавшись на улице, начинал жалобно скулить и прижиматься к  Гошиным ногам. Необходимый процесс не шел. Гоша стоял над щенком в нетерпении и ждал результата. Результат Бублик начал выдавать только на балконе лестничной клетки, куда Гоша его как-то завел. Видимо, кирпичные стены и плитка под ногами вызывали у щенка чувство безопасности, что тут же сказывалось на результате. Гоша хватал его подмышки и нес в квартиру. Вечерняя прогулка «до-ветру» была уже на совести его друга.
После работы  Гоша не спешил домой. Он решил всерьез заняться своей незаконченной диссертацией. «Покуда есть время, силы  и желание, – говорил он себе. – Если не сейчас, то уже, видимо, никогда».

Он методично сводил в единую электронную базу, которую сам и разработал, данные по всем типам вертолетов, их даты выпуска, данные по всем видам ремонта и техобслуживания, информацию по налетам, районам эксплуатации и так далее, включая персональный данные пилотов с их стажем и налетом. Было очень много параметров, которые следовало упорядочить и свести в единую таблицу. Затем в зависимости от типа вертолета вносились персональные формулы и коэффициенты, по которым можно было с высокой точностью предсказать, где, в какое время и на каком типе вертолета произойдет поломка, которая может привести к аварии или даже катастрофе. Темой авиакатастроф и их математическим прогнозированием Гоша увлекся очень давно. Просматривая статистику по авариям и катастрофам, он заметил, что на одних и тех же типах вертолетов, в зависимости от условий эксплуатаций, региона и еще множества всяких факторов, включая даже время года и время суток, с определенной периодичностью происходят отказы работы разных узлов и механизмов. Поначалу это могло показаться случайным, но затем Гоша стал просчитывать и, как ему показалось, предугадывать катастрофы. Он попробовал на отдельном регионе просчитать свой любимый МИ-8. Он с точностью до недели предсказал крупную катастрофу, унесшую восемнадцать человеческих жизней. Затем он смоделировал расчет для другого региона по тому же МИ-8. Точность попадания в «яблочко» поразила его. Он за три месяца предсказал почти день в день аварию в Сургуте. Там, слава богу, при жесткой посадке никто не погиб. Он решил всерьез взяться за эту тему. В процессе своих разработок и расчетов он увидел, что предотвратить саму катастрофу невозможно, но если знать почти наверняка, можно избежать человеческих жертв или по крайней мере уменьшить ее последствия. Гошиной разработкой очень заинтересовались в институте. Ему дали возможность иметь неограниченный доступ к базе данных всех вертолетов и их эксплуатации по всей стране. И, в конце концов, он решился на написание диссертации как раз по этой теме. Оставалось совсем немного: в набитую базу данных точно поставить рассчитанные индивидуальные формулы, еще раз все перепроверить и подправить коэффициенты – и огромный труд его последних лет готов.

Все в институте, кто был знаком с его работой, ждали ее защиты с нетерпением. Звонили и интересовались даже с вертолетных заводов. Информация о его исследованиях дошла уже и до них. 

Нет, такой труд Гоша не собирался никому отдавать. Пусть его секретят-пересекретят, но он должен защитить свою диссертацию сам и в своем институте. А потом он готов будет ее передать тому, кому это важнее и кто сможет правильно ее использовать. И ему уже будет все равно, кто это: МЧС, ФСБ или кто еще.
Сильно подводила его Маруся. Что-то там было не в порядке с ее мужем. То ли он болел, то ли ушел в очередной запой. Могло быть и то и другое. Последнее время она часто из-за него не выходила на работу, а это очень сильно тормозило диссертацию Гоши. Она в отделе отвечала за сбор и оформление всей статистики по эксплуатации и ремонту вертолетов, и без ее данных Гоша был вынужден приостановить свои расчеты и вычисления. Звонить ей на мобильный он не решался, зная непростой характер ее мужа. Все знали, что тот был бабником, выпивохой и сумасбродом. Он мог по неделям уходить в запой и пропадать где-то на квартирах своих приятелей и приятельниц. Его абсолютно не интересовала жизнь собственного сына. В какой-то момент он, например, с удивлением узнал, что тот учится уже во втором классе. А по его твердому убеждению сын должен был ходить еще в детсад. О днях рождениях своих близких он узнавал, когда ему звонила жена и говорила: «Ты бы сегодня хоть пришел домой, у твоего сына день рождения». И все в таком духе. Кем он работал и где, не знала точно даже сама Маруся. Он так часто менял место работы и профессию, что в какой-то момент она перестала его об этом спрашивать. О роде его деятельности можно было судить по внезапным подаркам жене или сыну. Почему внезапным? Да очень просто. Вдруг в середине мая он приносил футбольный мяч и бадминтон. С порога он объявлял: «Я вам подарки на день рождения принес!» – и вручал мяч сыну, у которого день рождения в августе, а бадминтон – жене, у которой день рождения в январе. По этим подаркам можно было понять, что он устроился работать в  спортклуб. Как-то в апреле он принес комплект постельного белья и много-много одноразовых шампуней и объявил, что это всем подарки за прошедший Новый год. Потом уже выяснилось, что он устроился работать в гостиницу, но через месяц оттуда позвонили и долго выясняли у Маруси, когда закончит болеть и выйдет на работу ее супруг, чем очень сильно удивили ее. Летом он старался пристраиваться в рестораны и кафе. В доме сразу появлялись ножи, вилки, наборы перечниц и солонок, зубочистки и даже кастрюля на тридцать литров – все это было подарено жене на праздники на несколько лет вперед. Причем независимо от того работал он где-нибудь или нет, он регулярно просил у нее деньги, чтобы расплатиться с какими-то долгами. Вид он имел старого затасканного ловеласа. Свои черные длинные волосы он каждое утро мыл, сушил феном и укладывал назад. Часами мог стоять возле зеркала и внимательно рассматривать себя. Очень любил пользоваться духами и одеколоном, считал это высшим классом настоящих мужчин. Надо сказать, что в парфюме он разбирался и покупал только модные и известные бренды. «Я должен соответствовать!» – говорил он, стоя в ванной и обильно поливая себя одеколоном. И при всем этом букете «достоинств», которым наградила его природа, главным была его патологическая ревность к жене. Ревновал он ее без исключения ко всем, включая собственного сына. Он постоянно требовал отчета, где и с кем была Маруся, кто и по какому вопросу ей звонил. При этом он не верил ни единому ее слову,  все перепроверял и старался уличить ее в обмане. Он много раз приезжал к институту и, спрятавшись, следил, во сколько и с кем Маруся выходила с работы. Если она шла до метро в компании, в которой был хоть один мужчина, то вечером он требовал отчета, кто это был, и номер его мобильного телефона. Вначале над Марусей на работе посмеивались, но потом, когда она пришла на работу с явными признаками побоев, начали ее жалеть и сочувствовать.
Спустя неделю Маруся вернулась на работу. Вид у нее был усталый и подавленный. Явно дома случилось что-то серьезное. Во время обеда она рассказала Гоше, что у мужа обнаружен рак, и всю неделю она пыталась привести его в чувства и съездить с ним на обследование. Обследование подтвердило страшный диагноз. Врач настоятельно рекомендовал ехать лечиться в Германию или Израиль, но, как он добавил: «…если вас не очень интересует результат, можете пройти курс лечения у нас. У нас тоже неплохо лечат», – сказал он и назвал стоимость лечения вместе с химиотерапией. От этой суммы Марусе стало плохо у него в кабинете. Она не знала, куда бежать и за что хвататься, а Витек (она так звала своего мужа) как ни в чем не бывало, вернувшись домой напился и утром уехал к своим дружкам за город. Третий день к телефону не подходит и сам ей не звонит. Вот в таком состоянии она и вернулась на работу.

***
Прошло еще два дня. Внезапно вечером, когда Гоша собирался уже уходить с работы,  раздался телефонный звонок.
- Кузнецов на проводе, – послышался в трубке знакомый бархатистый голос. – Как дела, Георгий Андреевич?
- А, это вы, Сергей Викторович, – ответил Гоша, – все нормально.
- Домой не собираетесь возвращаться?
- А вы и об этом знаете? – удивился Гоша.
- Мы обо всем знаем. Такая наша работа. И то, что сын уже два дня болеет, и что дочка за контрольную по русскому четверку получила, тоже знаем.
- А что с Сережей? Что-нибудь серьезное? – Гоше вдруг стало больно и противно, что ему об этом сообщает посторонний человек.
- Простуда, приходил врач из поликлиники. У вас, кажется, Варварин участковый врач?
- Вроде он, – удивленно сказал Гоша.
- Вот он, значит, и приходил. Да все нормально, вы не беспокойтесь! Простуда. До конца недели будет лежать в постели, а в понедельник пойдет в школу.
Гоша молчал.
 «Что же я за человек, – подумал он, – сын болеет, а я и не знаю. А они, сволочи, все знают!»
- Георгий Андреевич, – раздался в трубке опять слащавый бархатистый голос, – вам нужно в семью возвращаться. Это не дело жить без семьи!
- Можно, Сергей Викторович, я сам разберусь со своими делами? – не выдержал Гоша. –  Я же вас не учу, с кем и когда вы должны жить.
- Ну, смотрите сами. Я вас не учу. Я так, по-житейски.
Голос на другом конце трубки умолк.
- А вы, простите, только для этого позвонили? – спросил Гоша.
- Нет, конечно. Не только, – произнес бархатистый голос. – Хотел узнать, как у нас движется наша работа?
- У нас? – вскипел Гоша. – Это уже наша работа?! Давно ли?
- Да вы не заводитесь, Георгий Андреевич. Моя работа – это теперь ваша работа. Я должен обеспечить все условия, чтобы вам удобно и комфортно работалось. Если вам что нужно, вы скажите. Поверьте, для нас нет ничего невозможного. Мы вас можем освободить от всех командировок, если захотите.
- С какой это радости? – воскликнул Гоша.

Его начал переполнять гнев. Командировка – это была не только смена картинки жизни, но и неплохой дополнительный источник заработка. За командировки всегда начисляли хорошие премиальные, и ездить в них всегда все стремились.

- Да вы за деньги не беспокойтесь, – поймав его мысль, произнес Кузнецов. – Вы, главное, не отвлекайтесь от диссертации. Денег мы вам дадим, сколько захотите. А если вы завершите работу за два месяца, то получите столько, что и не снилось. Дом на Рузе построите, и еще останется.
 «Он, сволочь, и про Рузу знает!» – мелькнуло в голове у Гоши.
- Нет, спасибо, – произнес он вслух, – мне ничего не надо! У меня все есть.
- Ну хорошо, хорошо, – произнес Кузнецов. – Вы, главное, ни о чем не беспокойтесь, работайте. Если что нужно, мы все решим. Все, не буду вас отвлекать. До свидания!
- До свидания! – сказал Гоша и отключил телефон.

 Он тут же позвонил Вере и узнал все подробности о болезни Сережи.
- Может, мне завтра зайти? – спросил он осторожно.
- Нет, не надо, – ответила Вера. – Я сказала детям, что ты в командировке. Тем более мне активно помогает твой дружок-собутыльник.
- В смысле? – переспросил Гоша.
- В смысле в аптеку ходит, вчера Катю в музыкальную школу отвел.
- Нормально...  Это пока я на работе, он, значит, втихую, ничего не сказав… – зашелся Гоша.
- А чего ему еще делать? – произнесла Вера. – Все равно целый день на диване валяется. Я его на улице встретила, выгуливающего твоего щенка, он мне сам и предложил помощь. Вину, говорит, чувствует за вашу пьянку-гулянку в гараже... Хоть кто-то чувствует! От тебя-то не дождешься...
- Так ты мне слово не дала тогда сказать! – начал было оправдываться Гоша. – Я же не виноват был.
- Да, я виновата была, ага! Я напилась и забыла совсем про детей. Ты совсем уже мозги и совесть пропил! Ладно, все, мне некогда, – холодным тоном добавила она, – детей нужно укладывать, – и положила трубку.



***

Вечером дома он устроил Яше разнос.
- Значит, пока я на работе, ты, подлец, по чужим женам пошел! – кричал он на Яшу. – Мне почему не сказал, что Сережа заболел?
- Так ты во сколько вчера пришел? – оправдывался Яша. – Мы же с тобой и не виделись.
- А телефона нет? А Катю кто просил провожать?
- Вера попросила. А чего мне трудно, что ли? Все равно делать нечего, – пыхтел в ответ Яша. – Чай не чужие – детишки друга.
- Ладно, – начал остывать Гоша, – на самом деле, спасибо. Это я так, сгоряча. Сколько сейчас времени? Где тут у тебя часы?
Гоша попытался найти в комнате часы.
- Как ты вообще без часов живешь?
- Да они мне и не нужны, – ответил Яша. – Вон, в телефоне есть, – он взглянул в телефон. – Одиннадцать сорок три.
- Ладно, сегодня уже не пойду, – произнес Гоша. – Завтра после работы буду переезжать обратно, домой. Все, хватит, закончилась моя командировка!
- А как же Бублик? – и он кивнул на дремавшего под столом щенка. – Забираешь?
Гоша подошел к щенку, взял его на руки и начал гладить. Бублик открыл глаза и недовольно зарычал.
- Отъелся, я смотрю, оклемался, – продолжая гладить, произнес Гоша. – А рычать не надо…
Живешь в санатории – ценить надо.
Потом, обращаясь уже к Яше, произнес:
- Нет, Бублика трогать нельзя. Он у тебя пока пусть живет. Дальше посмотрим, – и он аккуратно положил щенка обратно под стол.
- Ну, хоть на этом спасибо, – ответил Яша. – Смотри, Жорж, ты знаешь, я тебя не гоню. Хочешь, здесь живи, хочешь, возвращайся, – и он открыл холодильник и вытащил запотевший графин. – Кстати, перцовка вот свежая. Только вчера сделал, будешь?

***

На следующий день Гоша добрался на работу только часам к двум. Голова нудно болела, во рту было сухо, как в пустыне Каракумы. В отделе никого не было. Он вышел в коридор, где встретил Лешеньку.
- Так все наши в соседнем отделе! Там Мишка с Генкой с Камчатки из командировки вернулись, полный рюкзак рыбы привезли. Вот все и там.
- Рыба – это хорошо! – произнес Гоша. – А выпить там есть чего?
- Нет, чудак-человек, там рыбу с чаем пьют, – ухмыльнулся тот. – Иди, хлебни пивка! Тебе, я вижу, не помешает...
И действительно, Гоша застал в соседнем отделе всех своих во главе с Василием  Васильевичем. В комнате было шумно и весело. Из компьютерных колонок доносился голос Армстронга, который хрипло призывал фараона отпустить бедных евреев. Густой табачный дым висел в комнате непроницаемым туманом.
- О, а вот и наш Гоша! – раздался чей-то радостный возглас. – А мы уж тебя потеряли.
Гоше сразу вручили большую полулитровую чашку и большой кусок рыбьего хвоста.
- Давай, Гоша, за Камчатку и за первый день весны. Ура!
- Ну, ура так ура, – сказал Гоша и жадно прильнул к чашке.

***

Проснулся он, лежа лицом на своем рабочем столе. В кармане брюк беспрерывно гудел телефон. Он достал его и нажал на кнопку. В трубке послышался голос Яши:
- Жорж, ты меня слышишь?
- Да, – хрипло произнес Гоша.
- Как ты? Утром, помню, был не очень...
Гоша молчал, тяжело дыша в трубку.
- С тобой все в порядке? – продолжал Яша.
- Да, все хорошо.
- Утром, я слышал, тебе было плохо, – не унимался Яша.
- Утром как раз было еще хорошо... Даже отлично, – пробормотал Гоша. – Это сейчас мне  неважно.
- Пили, что ли?
- Да. Отмечали, кажется, весну.
- Здорово, поздравляю!  Я так понял, ты у меня еще поживешь?
- Похоже, что поживу, – спустя небольшую паузу ответил Гоша. – А чего, надоел, что ли, уже?
- Да нет, живи, – и Яша ненадолго затих. – Жорж, – вдруг продолжил он, – завтра каникулы детские начинаются.
- Ну и чего? – переспросил Гоша.
- Ну, тут такое дело, – начал Яша, – я хотел тебя спросить... Ты не возражаешь, если я Катю с Серегой на каток отведу? А то Вера на сутках...
- Валяй, веди, куда хочешь, – ответил Гоша, – только сам не разбейся. Ты же, помнится, на коньках никогда не стоял. А тут чего вдруг поехал?
- Не, я так, без коньков постою. Мне главное, чтобы с тобой все было согласовано, – голос Яши звучал бодрее, – а то потом скажешь... Мы же с тобой друзья. А потом я их в «Макдоналдс» хочу отвести, хорошо?
- Ну давай, веди, – пробормотал Гоша, – только Вере не говори, не пустит.
- Я уже сказал, она не против, – забубнил в трубку обрадованный Яша. – Может, и тебе чего там купить? «Биг Мак» какой-нибудь с картошечкой или еще чего...
- Пирожков купи… с вишней.
- Заметано, куплю. Ты когда сегодня собираешься?
- Еще поработаю немного и приду, – ответил Гоша. – Ты ложись, если что, не жди меня.
И он, отключив телефон, положил голову на стол. В голове все кружилось, куда-то неслось. Все мысли рвались и не могли сфокусироваться и остановится ни на одной детали. Какие-то лица и предметы начинали вдруг пульсировать, то приближаясь, то, наоборот, отдаляясь. То вдруг казалось, что все тело поднимается и начинает вращаться в воздухе. Становилось тошно и противно. Гоша это состояние называл «вертолетики».
В этот момент он услышал, как в комнату вошли несколько человек, и голос Лешеньки сказал:
- Ну, что я сказал, вот он – целый и невредимый! На рабочем месте, как и положено ответственному сотруднику. А ты переживала!
Шаги приблизились.
- Гош, ты как, живой? – спросил уже женский голос.
Гоша сразу узнал этот голос. Конечно же, это был голос Маруси.
- Живее всех живых! – с трудом попытался съюморить Гоша. Он приподнял голову от стола и открыл глаза. Перед ним все кружилось и летело.
«Как же мне плохо! Что же я как свинья опять напился! – отрывисто начали приходить к нему мысли. – Вот она стоит и смотрит сейчас на меня. А я – хорош…»
- Марусь, как-то неважно мне, – только и смог вымолвить он.
Ее лицо приблизились к нему. Она взяла его за руку.
- Я вижу. Тебе домой надо. Отлежаться, отоспаться.
- Да у меня и дома нет. Я ушел из дома, – и он сжал ее руку.
- Да, я слышала. Это плохо! – она села рядом с ним. – Без семьи человеку нельзя.
- Ладно, я побежал, – донеся от двери голос Лешеньки. – Мне еще Генку нужно в такси загрузить и объяснить, куда везти, и Мишка куда-то запропастился. Бывайте!
Дверь закрылась, и послышались тяжелые удаляющиеся шаги по коридору.
Гоша закрыл глаза и положил свою голову на руку Марусе. «Вертолетики» несли его по комнате, разрывая и разбрасывая его тело на тысячи мелких кусочков. Было тяжело, но, с другой стороны, хорошо. Рука Маруси не давала «вентокрылой машине» унести его в бездну, а удерживала здесь, в комнате, рядом с ней. Она молча сидела и смотрела на него, положив вторую руку ему на голову.
- Гошенька, Гошенька, – шептали ее губы, – что же ты за человек такой непутевый...
- А мне так сейчас хорошо, – вдруг произнес он. – А ты чего не дома?
- Я Олега отправила на каникулы к маме, а Витек куда-то пропал. Уже четыре дня нет дома, телефон заблокирован. 
- Да не переживай ты за своего «Отелло», – сказал Гоша. - Куда он денется?
- А я и не переживаю, – и она погладила Гошу по голове.
- А я собаку завел, – немного помолчав, вдруг произнес Гоша. – Бубликом зовут.
- Тебе только собаки сейчас не хватает, – произнесла Маруся. –  Хотя, – продолжила она после небольшой паузы, – собака – это хорошо. Я люблю собак. У меня в детстве мечта была завести себе собачку, но как-то не сложилось… Родители против были.
- Я тебе обязательно его покажу. Он такой маленький, но уже с характером. Если что не так – сразу рычит. Любит, когда его по пузику гладят, как вот ты меня сейчас. Вырастет – другом будет, наверное…
- Конечно, будет, – продолжая гладить Гошину голову, тихо произнесла Маруся. – Собаки – это собаки. Они настоящие друзья. Не обманывают, не бросают, не предают. И умные такие... Кстати, а где ты ее взял, подарил кто-нибудь? – немного помолчав, спросила она у Гоши.
Но Гоша, убаюканный тихим Марусиным голосом, уже сладко спал, улыбаясь кому-то в своем далеком сне.

***

На следующее утро его вызвал к себе в кабинет Юрий Леонтьевич.

- Как дела, как продвигается ваша работа? – начал он с порога. – Никто не отвлекает? Я дал команду, чтобы тебя сняли со всех командировок и не отвлекали по пустякам.

Он протянул руку для рукопожатия и пригласил Гошу к столу.

- Юрий Леонтьевич, на счет командировок – это зря! Во-первых, они помогают мне на месте проверять точность моих расчетов. Там столько есть нюансов и мелочей, которые нужно учитывать. Той статистики, что есть у нас, точно не хватит для полной картины. На данный момент я с высокой точностью могу рассчитать только те вертолеты, которые я сам осмотрел и внес все данные, которых нет у нас в базе.
 
- Что ты имеешь в виду? – переспросил Юрий Леонтьевич.

- Ну, например, мне для расчетов наступления инцидента, кроме данных по технической эксплуатации и ремонту борта, необходимы данные по летчикам и техникам, обслуживающих данный борт. Вплоть до возраста, образования и семейного положения...

- Тут понятно, что еще? – Юрий Леонтьевич взял ручку и начал записывать.
- Хорошо бы, чтобы нам представляли  данные об метеоусловиях, в которых осуществлялась эксплуатация.
- Согласен, что еще?
- Давайте я вам четко все сформулирую и пришлю на почту, – сказал Гоша.
- Нет, на почту не надо, – прервал его Юрий Леонтьевич. – Ты мне все подробно напиши на листочке и принеси в кабинет. Твоей работой очень сильно заинтересовались, скрывать не буду. Хотят засекретить твою диссертацию. Мне звонили и сказали, чтобы я обеспечил тебя всем, и не позднее мая работа была уже готова. Скажу честно, мне это все не нравится. У нас не шарашкина контора. Я знаю эту публику... Они начнут с малого, а потом и руку по пояс откусят.
Гоша молчал.

- Тебе, Георгий, советую ни с кем у нас в институте на эту тему не общаться, – Юрий Леонтьевич встал и начал ходить по кабинету. – Да и на стороне лучше помалкивай. От них всего можно ожидать, – и он рукой показал куда-то наверх. – Да, чуть не забыл, мне сказали, чтобы работа не выходила за предел твоей комнаты, твоего стола. У тебя сейф есть?

 Гоша махнул головой.
- Вот там и держи!
- А я там и держу, – ответил Гоша.
- Молодец! Хотя, если что, и он не спасет, – он внимательно посмотрел на Гошу. – И вот что еще, завязывай ты с этими пьянками! Они до добра не доведут. Это я тебе как старший товарищ говорю. Знаешь, сколько это дело людей хороших сгубило ни за что –бац! – и сгорели.
Гоша кивнул головой.
- Ко мне просьбы или вопросы есть? – остановившись возле окна, спросил Юрий Леонтьевич.
- Да, – немного помявшись, сказал Гоша. – Не отменяйте мои командировки. Они нужны и для дела и, сами понимаете, для поддержания, так сказать, штанов.
- На счет «штанов» не беспокойся. Я уже дал распоряжение. Тебя будут тарифицировать, будто ты все время в командировке, включая суточные. А в командировки мне запретили тебя отправлять. Все данные по всем нашим вертолетам и что ты там еще мне напишешь – все будет собираться на местах и отправляться к нам. Что-нибудь личное у тебя есть? Я слышал, ты из дома ушел... Может, помощь нужна? С жильем можем помочь.
- Нет, не надо! Я уже собираюсь возвращаться.
- Вот это правильно! Семья – основа всего! Ладно, не буду задерживать, – и он вышел к двери и протянул Гоше руку. – Жду от тебя подробный список. От нас требуют завершения работы до мая, максимум до июня.
Гоша пожал его руку и кивнул головой.


В коридоре его встретил Лешечка.
- У Леонтича был? – спросил он его. – А мы тут после вчерашнего Мишаню потеряли. Все этажи уже облазили. Из института, охрана утверждает, он со вчерашнего дня не выходил. Где он может быть? Генка, тот вчера как уехал, так на работу и не показывался. Телефон молчит. Да, погуляли вчера! Ты-то сам как? Вчера выглядел, прямо сказать, неважно...
- Да вроде нормально, – ответил Гоша. – Ты же знаешь, я – огурец.
- Ну ладно, давай, – и Лешечка погладил свою окладистую бороду, – а я пойду к соседям  слегка подлечиться. Чего-то голова не проходит, – и он, развернувшись, пошел по коридору в сторону лифта. 

Зайдя к себе в отдел, Гоша, к своему удивлению, обнаружил, что все были на месте. Давно такого не было, чтобы кто-то не отсутствовал по болезни или в командировке. Все, конечно, обсуждали вчерашнюю посиделку у соседей, которая закончилась пропажей Мишани и Генки. Оказалось, что Генку вчера погрузили не в заказанное такси, которое перепутало Ленинградский проспект с Ленинградским шоссе и приехало на двадцать минут позже, а в машину какого-то частника. Естественно, никто и не запомнил его номер. И довезли его домой или нет, никто точно не знал, а звонить на домашний телефон не решались. Все осложнялось еще тем, что Мишаня и Генка, вернувшись вчера из командировки, поехали сразу из аэропорта не домой, а на работу. Вроде как рыба свежая – нужно вначале с друзьями поделиться. А затем уже, в процессе посиделки, они решили домой не звонить, не сообщать, что уже вернулись. Пусть дома думают, что они еще в командировке... В общем, они оба пропали, будучи формально еще в командировке. Начальник их отдела был в отпуске и не мог зафиксировать их присутствие вчера на работе. Вот все и гадали, что лучше: объявить общую мобилизацию в поисках сотрудников, но тогда все вскроется, и попасть может всем участникам вчерашних гуляний, не говоря уже о двух друзьях-приятелях, или чуть подождать – они, мол, сами где-то всплывут, оклемаются и вроде как только из командировки…

Этот вопрос не давал покоя двум дружественным отделам. Сотрудники перезванивались между собой каждый час в надежде получить новости. Но новостей не было. Особенно всех интересовал вопрос, где в институте пропал Мишаня? Институт, конечно, большой, но не настолько, чтобы тут затерялся живой человек. Выдвигались разные мнения, начиная с того, что он спит где-то в подсобке или в гардеробе, заканчивая тем, что он проскочил охрану, не отметился по пропуску или вообще вылез из окна туалета, которое выходит на козырек института, а там уже спрыгнул на мостовую. Все версии были реальны и правдоподобны. Были даже заключены несколько пари на исход поисков, и везде фигурировал только один приз, который признавался в институте – бутылка водки. Сотрудники отделов застыли в томительном ожидании. Оставалось только ждать развязки. День уже перевалил за середину, а известий ни о первом, и ни о втором пропавшем друге не было.
Несмотря на то, что о работе в отделе в свете таких событий не могло быть и речи, Гоша все же сел за стол и заставил себя составить список, в который вошли двадцать два пункта, которые необходимо было включить в отчетность по эксплуатации вертолетов. Ближе к концу дня он отнес этот список Юрию Леонтьевичу в кабинет и передал его, как тот и просил, лично в руки.

- Мне тут уже генеральный звонил, спрашивал о тебе, – сказал Юрий Леонтьевич, оторвавшись от телефонного разговора. – Я сказал, что все будет сделано в срок. Так что давай, не подводи! Извини, у меня тут важный звонок, – и он, показав пальцем куда-то вверх, продолжил прерванный разговор.

Когда Гоша закрывал дверь кабинета, он услышал приглушенный голос Юрия Леонтьевича:

– Да-да, все запомнил: масло, яйца, молоко, творожок твой любимый и что-нибудь к чаю…

Перед выходом с работы Гоша позвонил Яше.
- Как дела, Яш?
- Да все отлично, Жорж! Я как раз собирался тебе звонить.
- Чего случилось? С Бубликом как?
- Да с ним проблем нет. Ест – спит, ест – спит. Гулять на улицу не вытянешь. Боится он, что ли, ее.
Возле подъезда свои дела сделает и бежит обратно. Шустрый стал. Нужно уже поводок покупать, а то так не угонишься за ним скоро - и Яша тихо засопел в трубку.
- Я сегодня куплю у метро, – сказал Гоша после небольшой паузы. – Чего еще?
- Да я тут, я тут… - замямлил Яша.
- Ну, чего ты тут, чего, говори? – не выдержал Гоша.
- Я билеты взял в цирк... – после небольшой паузы выпалил Яша. – Вот хотел тебя спросить... Ты не возражаешь, если я детишек твоих в цирк отведу? Я там сам не был со школьных времен...

Теперь уже Гоша молчал.
- Не, если ты возражаешь, – после затянувшейся паузы, продолжил Яша, – ты скажи. Я сдам билеты.
- Вообще-то, – начал Гоша, – я собирался сегодня вернуться домой.
- А-а, ну понятно, – слегка расстроенным голосом отозвался Яша, – ну это в целом правильно. Ладно, пойду билеты сдам.
- Ты погоди, давай так: ты веди детей в цирк, а я как раз в это время вернусь домой. С Верой будет время поговорить. Ее тоже подготовить нужно, чтобы не отчебучила чего при детях. С нее станется... У тебя сеанс на сколько?
- На семь. Домой вернемся к часам одиннадцати.
- Ну и отлично! А ты чего расстроился, что ли?
- Не, – пробубнил Яша, – я даже рад. А то они все время спрашивают о тебе, а мы с Верой все говорим, что ты в командировке далеко... за границей.
- А… мы уже с Верой, значит… Молодец! – произнес Гоша. Затем, немного помолчав, продолжил: – Ладно, расслабься, все нормально. А где я в командировке, не говорили?
- Не, я не говорил, а Вера – не знаю.
- Куплю у метро ананас и скажу, что был в Африке.
- Давай, – согласился Яша, – только чек от него не забудь выбросить.
- Ну все, тогда пока! И ты хоть на свою кровать вернешься.
- Да мне и на диване неплохо, – сказал грустным голосом Яша. – Ты, если что... заходи.

***
Выходя с работы, у проходной Гоша встретился с Марусей, которая долго не могла найти свой пропуск в сумочке.
- Ты чего еще на работе? – спросил он. – Все же давно ушли.
- Работы прибавили, да и спешить некуда, – ответила она. – Дома все равно никого нет.
- А-а... – Гоша вспомнил вчерашний разговор. – Витек так и не нашелся?
- Нашелся, – миновав проходную института, они медленно пошли в сторону метро. – Сегодня родственники из Питера позвонили, он у них как два дня объявился. Приехал, говорит, попрощаться. Напился вдрызг и пропал. Сегодня заходил денег попросить с какими-то подозрительными типами. В Кронштадт, мол, едет со старыми морячками-сослуживцами. А я вот думаю, с какими сослуживцами? Он же не служил…
- Витек в своем репертуаре! – усмехнулся Гоша. – День ВМФ, наверное, отмечает или ВДВ.
Маруся грустно молчала. Они медленно шли, каждый думал о своих делах и житейских проблемах.
- Слушай, – вдруг сказал Гоша, – а пошли куда-нибудь посидим? Я же давно приглашаю тебя.
Он остановился и взял ее за руку. Ее рука в кожаной перчатке казалась ему такой же маленькой и детской, как у дочки. Маруся молча и печально смотрела на него.
- Марусь, ты же обещала! – глаза Гоши излучали яркий свет. – Хочешь, я на колени встану?
И, не дожидаясь ответа, он опустился на снег, обхватив ее ноги своими руками. Редкие прохожие, следующие по этой дорожке к метро, с удивлением и интересом обходили странную пару, стоящую посреди дороги.
- Марусь, ну когда еще такая возможность будет, – продолжал, уткнувшись лицом в ее пальто, бубнить Гоша. – Ты же обещала.
- А ты уверен, Гош, – вдруг вымолвила она, – что тебе это нужно? У тебя и так жизнь не простая, а тут еще я со своими проблемами.
- Нет-нет, – Гоша затряс головой, – ты мне очень даже нужна! Очень-очень! – он поднял голову и посмотрел ей в глаза. – Верь мне! Я тебя не обману.
***
- Гоша, Гошенька, – мягкая рука гладила его по спине, – ты кофе будешь или чай?
«Это сон, это сон», – мелькнуло у него в голове. Он перевернулся и накрыл подушкой голову.
- А хочешь, – продолжал знакомый и до боли родной голос, – я сварю тебе твой любимый кофе с лимоном?
Мягкие пальцы вновь пробежались по спине.
«Это сон, это сон, это сон, – продолжало стучать в голове. – Как же хорошо! Главное, не просыпаться».
- Гошенька, ты спишь? – теплые губы прикоснулись к спине.
«Нет, это не сон, это намного лучше, – Гоша открыл глаза и тут же зажмурился. – Это Маруся, моя Маруся!»
- Марусенька, – он начал медленно переворачиваться, – как же хорошо! Жизнь удивительна и прекрасна. Я подумал вначале, что я сплю... – он прижал ее сильно к себе. – Мне так хорошо, что ничего не хочется менять. Лежать так и лежать, – и он крепко поцеловал ее.
- Так ты кофе будешь с лимоном? – прошептала Маруся.
- Я тебя буду с лимоном, с лимоном и сахаром, – и он, перевернувшись, прижал ее к себе.

Спустя полчаса он стоял под теплым душем и вспоминал вчерашний вечер. Все промелькнуло, как в кино: такси, хинкальная, коньяк с лимоном, затем опять такси, какой-то пафосный ресторан на Кузнецком. Опять коньяк, откуда-то появились сигары, фуа-гра с трюфелями, гавайский ром, сладенький официант с влажными глазами и каверзными вопросами: «А не прикажете ли повторить? Под фуа-гра рекомендую «Сотерн» или «Порто» 1986 года...» А не желаете отведать то, а не хотите ли отведать это... Затем заоблачный счет, напоминающий не то номер телефона, не то месячную зарплату Гоши с премией. И снова – такси, цветы возле метро, поиски шампанского в каких-то ночных магазинах, Марусина квартира...
«Да, погулял! А ведь собирался домой вернуться из командировки...»
Дверь ванной приоткрылась.

- Гошенька, кофе готов! – прозвучал сквозь шум воды Марусин голос.
- Да-да, иду, – и он повернул кран душа и выключил воду.
Они сидели на кухне и пили кофе, закусывая сыром с вареньем.
- Ну и чего теперь будет? – продолжал Гоша ранее начатый разговор. – Как теперь нам жить?
- Да никак. Как жили, так и будем жить. Ты своей жизнью, я своей.
- Нет, я так не могу! – кипятился Гоша. – Я люблю тебя и больше жить, как прежде, не могу и не буду! Нужно менять нашу жизнь! Мы сами строители своей судьбы!
- Гошенька, родной мой, – Маруся закрыла лицо ладонями рук, – ты понимаешь, что это невозможно? Это все твои фантазии.
- Фантазии? Почему фантазии? Я же люблю тебя! Ты мне веришь, Марусь?
Она затрясла головой.
- Верю, мой милый, верю, но как, как? У тебя семья и детишки, у меня тоже.
- Что-нибудь придумаем. Все можно решить, все можно изменить.
Маруся тихо заплакала.
- Да, все непросто, – продолжал Гоша, – все очень даже непросто, но должен быть выход. И мы его обязательно найдем.
Он подвинулся к Марусе и обнял ее.

7
Прошла уже целая  неделя как Гошу освободили от всех текущих работ, и он занимался только своей диссертацией. Каждое утро ему звонила секретарь от Юрия Леонтьевича и спрашивала, как идут дела и не нужно ли ему что-нибудь.
«Да, Гош, – сказал ему как-то начальник отдела Василий Васильевич, – заинтересовались тобой серьезные люди. Меня даже директор к себе вызывал. Я-то вначале подумал, что опять за твою очередную гулянку будут ругать. Нет! Предоставьте, говорит, и создайте Георгию Андреевичу самые лучшие условия для скорейшего выполнения поставленных для него задач. Освободите, говорит, от всех текущих работ и командировок. Это не просьба, говорит, а приказ! И показывает пальцем вверх. Ты у нас просто Королев с Келдышем какой-то…»

От всех текущих работ освободили также и Марусю. Она должна была в срочном порядке разослать по всем авиакомпаниям, ремонтным заводам и объединениям, в которых шли строительство, ремонт и эксплуатация вертолетов гражданского назначения, анкеты. В анкетах было более тридцати новых пунктов, по которым необходимо получить сведения. Всю информацию она тут же заносила в новую базу данных, которую сразу же засекретили от посторонних лиц. Доступ к ней имелся только у Гоши и директора института.

Через некоторое время Гоше был выделен отдельный кабинет, в который он переехал со всеми своими бумагами и расчетами. Там он после обеда спокойно, предварительно запершись на ключ и отключив все телефоны, ложился на стулья и спал по два-три часа. Ему такая жизнь очень даже была по душе. Единственное, что его продолжало беспокоить, это его семейная или, точнее, бессемейная жизнь. Он так и не вернулся домой. Спать продолжал ходить к Яше.

С Яшей он почти перестал разговаривать. Во всяком случае, он перестал спрашивать его о детях и семейных делах. Ему было почему-то неловко перед ним. Как будто он был в чем-то виноват. Яша, в свою очередь, тоже молчал и ничего не рассказывал. Они обменивались только короткими фразами.
- Привет!
- Привет!
- Как дела?
- Нормально!
- Как Бублик?
- Растет… Вчера мой тапок разорвал.
 -Молодец какой! – и Гоша вытащил спящего щенка из-под стула и начал ему чесать живот.

Помимо своей работы, которую он заканчивал в девять или десять часов вечера, все его внимание было обращено на Марусю. Ей тоже приходилось задерживаться на работе, и после они часто заходили в какой-нибудь кабачок и засиживались там до полуночи.

Ее тяжело больной муж продолжал свое «прощальное турне» где-то  на просторах необъятной Родины, так ни разу и не позвонив ей. Сын Олег давно уже вернулся домой с каникул и снова пошел в школу. Маруся почти перестала интересоваться его учебой. Главное, чтобы он был одет и сыт, вовремя приходил из школы, и вовремя ложился спать. - Мам, ты опять поздно придешь? – спрашивал Олег по утрам, когда они вместе завтракали на кухне.

- Понимаешь, Олежа, – начинала оправдываться она, – на работе срочное дело …
Она замолкала и смотрела на все уже понимающего сына и ей становилось очень тошно и противно от своего вранья. Боль и стыд за себя и за свое равнодушие к нему терзало сердце и рвало ее измученную душу. Но справиться с этим она не могла. Сережа все больше начинал внешне походить на своего отца. Тот же взгляд, та же походка, он даже ложку держал в руке как- то особенно, как и его отец. Он с каждым днем становился от Маруси все дальше и дальше, все холоднее и холоднее. Она не знала, как с этим жить. Где тот маленький «Зюмочка», как она любила его называть в детстве? Где то солнышко, то единственное счастье ее всей жизни, что согревало ее последние годы жизни? На нее из-за стола смотрел уже не тот ребенок, ради которого она еще недавно готова была разбиться вдребезги, умереть, если это так необходимо. Холодные, слегка прищуренные колючие отцовские глаза пытливо всматривались в ее обнаженную душу, пытаясь уже самостоятельно разобраться, что происходит с его матерью. Этот взгляд наводил на нее страх, ужас и отчаянье.

Она обхватывала его голову, прижимала к себе и начинала целовать.

– Ничего, – говорила она, – ты чуть потерпи, в субботу поедем вместе погуляем где-нибудь. Я тебя в «Макдоналдс» свожу…
- Спасибо, мам! – отвечал он. – Ты же знаешь, я «Макдоналдс» как-то не очень …
- Странно, – удивлялась Маруся, – а раньше любил… Ну мы с тобой на дедушкину дачу съездим тогда.

Так шел день за днем. Гоша раз в неделю тайком выносил свои расчеты по диссертации в брючине и аккуратно складывал их дома в папку. Работа по диссертации быстро шла к завершению. Наверху, в кабинетах директора института и Юрия Леонтьевича ее называли  «работа», когда же Гоша обмолвился, что это его диссертация, и он хотел бы ее защищать, ему вначале намеком, а затем уже и в лоб сказали, что это не может быть диссертацией. Что ни на какой научный совет ее не допустят, а материалы будут смотреть наверху какие-то важные государственные чины, и они-то и определят ее важность и дальнейшую судьбу.

Такой вариант событий Гоше не нравился. Он не для того занимался этой работой, чтобы кто-то просто забрал его труды, а он так и остался без своей заветной мечты – звания кандидата наук. «Нет, – думал он, – «на дурака» хотите проскочить, нас голыми ногами не возьмешь! Не на того напали! Шиш вам, а не диссертация!»

В кабинете у Юрия Леонтьевича он промолчал, но для себя сделал вывод: они его сейчас используют, получат его работу и выбросят. А он уж точно больше никогда не возьмется за новую диссертацию. Не тот уже возраст, да и не тот запал остался. В сейф, в папку, где должна храниться его диссертация в институте, он регулярно подкладывал листочки от своих старых командировок и прочих ненужных расчетов, которые давно валялись в его столе. В папку, например, попали расчеты и чертежи его бревенчатого дома, что он строил у себя в деревне на Рузе. Там было расписано количество бревен и перекрытий второго этажа. Прилагался подробный чертеж туалетной будки с пристройкой. К будке был пририсован от руки сидящий маленький человечек, а другой нарисованный человечек в позе бегущего футболиста наносил ему разящий удар ногой. Над сидящим человечком была поставлена стрелка и написано от руки «это Гоша». В папке также можно было найти подробный список продуктов, написанный аккуратным Вериным почерком:
1. Картошка – не гнилая
2. Молоко – 1 бутылка (см. сроки)
3. Творожки детские - 5 шт. (сроки!!!)
4. Сыр – мой любимый
5. Помидоры – смотри внимательно, мятые не бери, 1 кг.
6. Зелень – свежая. Не как в прошлый раз…
И так далее. Список состоял из двадцати восьми пунктов с подробным комментарием к каждому. В конце было написано и обведено жирным фломастером «Водку не покупай!!! Купил – и сразу домой!!!»

В папке также хранился подробный и очень длинный отчет по ночной игре в преферанс. По нему можно было понять, что события того вечера, переходящего в глубокую ночь, развивались очень бурно и трагично. Денежные потоки, как на крупнейших мировых биржах, в эту злополучную ночь переходили из одного кармана в другой по нескольку раз. Цифры гласили о нешуточном противостоянии человеческих судеб и скоротечности  неумолимой фортуны. Суммы достигали величин в 53 005 рублей, и в какой-то момент появилась даже запись «в счет следующей зарплаты». В конце длинного столбика были подведены результаты. Итак: Гоша проиграл 11 206 рублей, Леша проиграл 6 805 рублей, Мишка-балбес выиграл 3 525 рублей, а какой-то (имя было зачеркнуто) и рядом подписано «козел» выиграл (тоже зачеркнуто), видимо, все остальное. В конце была приписка, куда должен, видимо, сразу после игры идти этот загадочный, но очень везучий «козел» с указанием точного, хотя и непечатного, адреса…

Вот такая папка (не папка даже, а целая энциклопедия человеческой жизни) лежала в институтском сейфе, который запирался на ключ, который, в свою очередь, хранился от посторонних глаз в зимнем ботинке, стоящем тут же рядом в шкафу. Гоша не рассказывал о своей подмене даже Марусе. Она время от времени спрашивала, как идут у него дела, заходя в его кабинет, смотрела на его листочки с расчетами и графиками и все приговаривала: «Какой же ты, Гоша, умный! Прям академик!»
***
Март перевалил за середину. Тепла еще не было, но день сильно прибавился. Гоша с Марусей выходили после работы, и было еще светло. Это не могло не радовать. С каждым денечком приходило ощущение какого-то внутреннего обновления, просветления. Казалось, что все шло к лучшему: к свету, теплу, любви. С каждым новым лучиком света уходили в прошлое проблемы жизни, печали и невзгоды. Казалось, что придет весна,  и все изменится само по себе, и всем будет хорошо и радостно. И жизнь сама найдет нужные рельсы своей судьбы и покатит по ним ровно, уверенно и, главное, правильно. Все решится само собой без ненужных ошибок, лишних нервов и глупостей, которых так много на нашем пути. Что-то планировать кардинально ни Гоша, ни Маруся не решались. Жили одним днем. Как будет, так будет. Все понимали, что резкие и решительные действия одного из них могли причинить много боли ни в чем не повинным близким и родным. Время, и только время все вылечит и исправит. Только на него одна надежда. Только оно может все решить и расставить на свои места, не прибегая к услугам людей и не требуя от них волевых решений и шагов. Так они и жили.

В один из таких дней ближе к вечеру раздался телефонный звонок. Гоша, не ожидая ничего хорошего от неизвестных адресатов, с неохотой взял трубку.
- Георгий Андреевич! – раздался в трубке знакомый бархатистый голос. – Узнали? Кузнецов Сергей Викторович беспокоит.

Вот уж кого Гоша не ожидал услышать. Он уж думал, что все – они от него отстали и забыли…

- Добрый вечер, Сергей Викторович! – ответил он, перейдя почему-то на сладкий тон. Он ненавидел себя, когда переходил на этот тембр голоса. Как будто перед кем-то он старался выслужиться и казаться добреньким. Каким образом его организм принимал решение, с кем и каким голосом говорить, он не понимал. Вроде бы хочется сказать злым или грозным голосом: «Все! И попрошу сюда больше не звонить!» А организм, предатель, берет и сладеньким-сладеньким голоском говорит: «Але! Да-да, конечно, как вам будет удобно. Ну что вы, меня это совсем не затруднит». Вам гнусно, вам тошно, вам стыдно, а ваш организм все продолжает вас предавать: «Да-да, как вы желаете», – извиваясь, произносите вы в трубку. И вы сами слышите свой мерзкий сладкий голосок и начинаете себя ненавидеть за это малодушие, слюнтяйство и ничтожество.

- Узнал, конечно, узнал.
- Это хорошо, – продолжал бархатистый голос. – Как идут наши дела? Как работа? Всем ли вас обеспечили в институте?
- Спасибо, все хорошо. Работа движется. Да-да, ну что вы…
 «Чтоб ты провалился! – при этом думал про себя Гоша. – Откуда ты нарисовался?»
- Хотел бы, Георгий Андреевич, с вами встретиться и поговорить, – произнес голос в трубке.
- А когда? – спросил Гоша. –  Я сегодня не могу, занят.
Вечером они договорились с Марусей пойти в планетарий посмотреть какое-то новое анимационное музыкальное шоу.
- Давайте завтра в обед?
- В обед? – Гоша задумался. – А где?
- Где хотите, хоть в вашем «Макдоналдсе», – произнесла трубка бодрым голосом.
«Вот же сволочь! – подумал Гоша. – Не, нас «Макдоналдсом» уже не возьмешь. Хватит!»
- Нет, давайте в рыбном ресторане «Глобо» на Новом Арбате, – вдруг вырвалось у него.
Они вместе с Марусей недавно проходили мимо него и обратили внимание, что у входа в ресторан стояли одни дорогущие иномарки с охраной.
«Наверное, ценник там, как номера наших телефонов, – сказала Маруся. – Вот бы в таком побывать».
«Побываем еще, – ответил он ей тогда, – какие наши годы».
- Новый Арбат, дом 17, – прибавил он.
В трубке, спустя небольшую паузу, бархатистый голос произнес:
 - Да, я знаю, где это. В два будет удобно?
- Нет, в три, – из принципа произнес Гоша.
Голос его начал обретать привычный тембр звучания.
- Хорошо, в три жду вас в ресторане «Глобо». До завтра, Георгий Андреевич! – произнесла трубка.
- До завтра, Сергей Викторович! – ответил Гоша.
***
На следующее утро он пришел на работу пораньше, чтобы уже к часу дня отбыть в местную, как они писали в журнале прихода и ухода, командировку.
 
«Я ему покажу, – думал про себя все утро Гоша, – этому Сергей Викторовичу, ресторан. Брать буду только все самое дорогое и вкусное. Пусть платит. Может, в следующий раз он еще подумает, встречаться со мной или нет. Что им еще от меня нужно? Нет, нужно все продумать до самых мелочей… По системе «вопрос-ответ». Он мне: «Как идет работа?» Я ему сухо: «Идет потихонечку». Он: «Когда планируете закончить?» Я в ответ: «Не знаю, нужно все по сто раз проверять и перепроверять». Он мне: «Может, чем нужно помочь?» Вот! Вот тут мне нужно не спасовать, как всегда, а выдать длинный список. Что же мне нужно? Да многое… Так, что конкретно? Ну, например, автомобиль…  Да, пусть машину дают. Хотя что мне с ней делать? У меня права где-то валяются дома, но я как их получил, так больше и не ездил ни разу. Смысл? Нужно же все время не пить, быть, так сказать, трезвым. А это не по мне. Да я и не смогу. Зачем? Я человек, не машина. И если хочу выпить, я выпью… А если не хочу, но предложат – тоже выпью. Я же не дурак – отказываться. В общем, автомобиль отменяется.

Так пусть мне квартиру дают, раз я такой ценный человек для них. Да, мне хватит и «однушку». Просить лучше «двушку», конечно, они зажмутся и дадут «однушку», а может, и проскочит, и дадут «двушку». Эх, хорошо бы! Так, с квартирой понятно, что еще?

Мне вот ботинки нужны новые и куртка… Денег нужно, значит, просить. Так, сколько? Чем больше, тем лучше. Пусть дают миллион или два. Просить нужно три, а сколько дадут,  столько дадут.

В этот момент к нему в кабинет зашла Маруся. По лицу ее было видно, что зашла неспроста.

- Марусь, что-нибудь случилось?
- Да нет, я так, – она села на стул и поправила рукой волосы на голове. – Витек объявился.
Все мечты о квартире и больших миллионах куда-то – бах! – и мигом пропали.
- Вернулся?
- Нет, не вернулся. Утром позвонили из Мурманска, из какого-то там ОВД. Спросили, знаю ли я Виктора Ивановича Белова и кем он мне приходится. Потом сказали, что его обнаружил военный патруль на борту какого-то военного эсминца. Он там неделю уже пьет водку и называет себя старым подводником.  Документов при нем никаких нет, денег тоже. Подрался с патрулем. Дал в нос офицеру и сорвал у него погон. Сейчас сидит у них за решеткой, требует доктора и адвоката. Вот выясняем, говорят, его личность. Ему там суд грозит за хулиганство и нахождение на охраняемом объекте военного назначения без разрешительных документов. Просили, чтобы я ему выслала теплые вещи. У него, мол, только морской бушлат, джинсы и кроссовки на тонкий носок. А там у них минус тридцать пять и помещение плохо отапливается.
- Ну Витек! Ну человек! – только и смог вымолвить Гоша. – Я ему даже в чем-то завидую.
- Это в чем же? – удивилась Маруся.
- В чем, в чем. Во-первых, жена умница и красавица, – начал Гоша. – Во-вторых, живет, как в поле ветер. Захотел – поехал туда, захотел – поехал сюда. Ни забот, ни хлопот…  Свободный человек в свободной стране! Мечта поэта…
- Здоровью не завидуешь? – слегка задумавшись, спросила Маруся.
В этот момент раздался телефонный звонок.
- С вами будет говорить Юрий Леонтьевич, – произнес в трубке женский голос.
- Здравствуй, Георгий!
- Здравствуйте, Юрий Леонтьевич!
- Как твои дела? Работа движется?
- Да, идет понемногу.
- Помощь нужна?
Гоше вдруг вспомнился список пожеланий:  квартира, деньги, но он решил, что это не тот адресат, к которому нужно обращаться по таким вопросам.
- Да нет, спасибо, все есть! – ответил он в трубку.
- Георгий, я вот что тебе звоню, – голос Юрия Леонтьевича был взволнован. – Послезавтра приедет комиссия из пяти человек и будет подробно изучать твою работу. Ты должен собрать все данные, выкладки и расчеты и предоставить им.
- Юрий Леонтьевич, – произнес Гоша, – я бы не хотел им показывать сырой материал…
- Георгий, это не тот случай! Ты меня понимаешь, – произнес в трубке строгий голос. – Это не те люди… Там будут специалисты из «Роскосмоса» и «оборонки». Они хотят изучить  подробнее твою работу.
- Юрий Леонтьевич…
- Георгий, не надо! Подготовь все документы – и послезавтра, в четверг, около трех. Я тебе позвоню, как они приедут. Все! И я прошу, давай без твоих этих штучек…Ты понимаешь, о чем я говорю. Не подведи меня!
В трубке раздались частые гудки. Гоша положил трубку и задумался.
- Эй, – произнесла через некоторое время Маруся, – ты где? – и она замахала перед его лицом ладонью. – Гоша, очнись, – продолжала она. – Что-то случилось?
- Да так, – выходя из оцепенения, произнес Гоша, – похоже, послезавтра у меня заберут мою работу.
- Куда?
- Не знаю, – продолжал задумчиво Гоша, – может, в «Роскосмос», может, еще куда…

8
Он вышел на улицу около двух. До Арбата ехать было не более получаса. Он шел до метро и думал: «Может, попросить этого Кузнецова, чтобы не отбирали работу? Чтобы именно он, Гоша, довел ее до конца. Чтобы защитился, наконец. Может, тот сможет это сделать?»

Когда он переступил порог ресторана, то понял, что сильно ошибся, выбрав для встречи это заведение. Это был модный московский клуб со всеми элементами современного дизайна, состоявшего из стекла, минималистичной мебели и неонового освещения в светло-зеленых, голубых и розовых оттенках.

- Вы к нам отдохнуть или как? – спросила его при входе длинноногая блондинка, одетая в полупрозрачную кофточку, коротенькую юбку, напоминавшую скорее широкий ремень, и высокие на прозрачной платформе туфельки.

Ощущение было такое, что там, за дверью, откуда только что шагнул Гоша, был совсем другой мир – мир холода, снега, грязи и серости, а тут оказалась планета будущего –  жаркое лето, тепло, неоновый свет и нескончаемый бит электронной музыки. «Упс-бум, упс-бум-бум» – стучало со всех сторон.

Девушка оценивающе взглянула на Гошу и улыбнулась широкой дежурной улыбкой. Ему стало как-то не по себе. Если бы не его запланированная встреча, он бы извинился перед этой представительницей неоновой планеты и ретировался в свой привычный мир. Но отступать он не мог. Девушка испытующе смотрела на Гошу, пытаясь, видимо, заколдовать его своей улыбкой. И это ей, в конце концов, удалось.

- У меня тут встреча, – произнес Гоша, не отрывая от нее глаз.

Видеть  вживую шоколадную длинноногую блондинку, только что сошедшую со страниц  журнала «Плейбой», которая стоит на расстоянии вытянутой руки и улыбается, кажется, только тебе – это, надо сказать, нелегкое испытание. На мгновение он забыл, зачем сюда пришел. Он пожирал ее глазами, начиная от макушки и заканчивая туфельками на прозрачной платформе.

- Встреча? – пытаясь вывести из ступора Гошу, переспросила девушка.
- Да-да, встреча, – и он заставил себя перевести взгляд в сторону.
- Вы резервировали столик? – не переставая улыбаться, спросила девушка.
- Нет, нет, – испугался Гоша. – А, что, надо было?
- Ну, вообще у нас все обычно зарезервировано, – произнесла модель, – но я сейчас узнаю.

Она зашла за стойку, взяла трубку телефона и что-то туда сказала. Гоша старался не смотреть в ее сторону. Он понимал, что выглядит по-дурацки. И дело даже не в его старой поношенной куртке, протертых штанах и черной шапочке на голове. Хотя и в этом тоже.  Он понял, что столкнулся с каким-то незнакомым, длинноногим, загорелым,  манящим, ароматным и зовущим к себе миром. И этот мир легко может победить его – слабого, уязвимого и неподготовленного к такому обороту жизни человека.

- Молодой человек, молодой человек, – прервал его размышления женский голос, – есть один столик. На втором этаже, в розовом зале.
Девушка вышла из-за стойки и улыбнулась ему еще раз.
- А одежду, – произнесла она, – вы можете оставить у нас в гардеробе.
Гоша разделся и начал быстро подниматься по светящейся розовой лестнице на второй этаж, стараясь не бросать взгляд на притягательную блондинку. Сев за столик, он огляделся по сторонам и понял: да, это другой мир, другое измерение, другие реалии…

В зале находилось двенадцать-пятнадцать посетителей. В основном, это были девушки двадцати – двадцати пяти лет, насколько можно было оценить при неоновом приглушенном свете. Мужчин было немного, человек пять. В основном, их возраст переваливал за пятьдесят. Нескольких из них выдавали отполированные как шар и светящиеся под ярким неоном лысины.

К столику неспешной, слегка покачивающейся из стороны в сторону походкой подошла восточной внешности официантка, поздоровалась с Гошей и, одарив его широкой и притягательной улыбкой, спросила:

- Что будете заказывать?

«Нет, это не ресторан, а какой-то «Дом моделей», – промелькнуло в Гошиной голове.

 –  А принесите мне, пожалуйста, – стараясь перекричать музыку, произнес он громким голосом, – меню.
Лицо официантки изобразило что-то среднее между сильным удивлением и глубокой обидой. Как будто он попросил что-то непристойное и некрасивое.
- Какую кухню предпочитаете: европейскую, средиземноморскую, японскую? – с вызовом спросила она.
- Давайте эту, как ее… «земноморскую», – немного подумав, ответил Гоша.
- У нас есть только что привезенные свежие устрицы, лобстер, камчатский краб. Есть и осетр. Может, икры черненькой? Не желаете? Очень рекомендую!
 Официантка, слегка покачиваясь на своих высоких каблучках, с нескрываемым интересом рассматривала нового посетителя.
«Да, засада», – мелькнуло у него в голове.
 - Ну, вы мне меню принесите, а я там посмотрю…
 - Что-нибудь выпить? Шампанское, коньяк, водочка…
- Давайте пивка для начала, – произнес он, откидываясь на спинку кресла, – а там посмотрим. Нефильтрованное у вас есть?
- «Хугарден», «Францисканер», «Пауланер»? У нас восемь сортов. Есть хорошее бельгийское, рекомендую.
- Давайте, этот… «Пауланер» для начала. Кружечку ноль пять. Хотя нет, – слегка помедлив, добавил он, – принесите сразу литр, чего уж там…
Официантка широко улыбнулась, обнажив свои красивые белые зубы, и, развернувшись на каблучках, неспешно поплыла в сторону бара.
Перелистывая страницы меню, Гоша внимательно изучал фотографии блюд, сверяя их постоянно с ценой.

«Так, – думал он про себя, – надо что-нибудь такое … эдакое. Устрица «Анивская» – 1 штука, 750 рублей. Устрица «Посьетская» – тоже 750 рублей за штуку. А сколько нужно штук, чтобы наесться? Может, пять заказать? О, лобстер! Красавец! 510 рублей за штуку. Надо брать! Может, даже двух. Не, не за штуку, как-то дешево… Точно, – он нашел внизу страницы примечание «все цены указаны за сто грамм». – Ничего себе! Слава богу, контора платит. Так, что еще… Краб камчатский – брать, не брать? Да, брать, конечно, брать. Когда еще попробуешь такого? Что там дальше… Ага, треска в апельсиновом соусе… Так, 1500 рублей за порцию. Да, не «Макдоналдс». Берем, все берем! Лосось с овощами в трюфельно-сливочном соусе – те же полторы тысячи. Может, это попробовать?»

- Молодой человек, – раздался над головой мягкий женский голос.
Гоша оглянулся. Рядом стояла белокурая нимфетка шестнадцати, максимум восемнадцати лет. Одета она была… Точнее не так. Она была едва прикрыта какой-то ярко-красной облегающей тряпочкой, которая плохо скрывала ее еще слабо оформившиеся женские  прелести. На ногах были одеты такого же ярко-красного цвета туфли на высоком каблуке.

- Молодой человек, – продолжила она, – не угостите сигареткой?
 На ее лице играла многозначительная улыбка. Гоша от неожиданности растерялся.
- Я не курю, – произнес он, – и вам не советую.
- Напрасно, – ответила она, явно не собираясь никуда уходить.
Она слегка покачивалась на своих каблуках и испытующе смотрела на него. 
- Может, тогда бокалом вина угостите девушку?
Гоша начал приходить в себя. «Понятно, – подумал он про себя, – бокалом вина, значит. Ты хоть школу-то закончила, красавица?» – хотел было сказать он, но его прервал знакомый бархатистый баритон.
- Малышка, иди погуляй, пока дяди поговорят. Хорошо, родная?
Рядом стоял и широко улыбался во все свои тридцать два голливудских зуба элегантный Кузнецов. На нем был черный костюм с белой рубашкой и лакированные ботинки. Изучив внимательно человека в черном костюме, молодая особа медленно развернулась и пошла, покачиваясь на своих высоких каблуках, к соседнему столику.
- Георгий Андреевич, – присаживаясь за столик, начал Кузнецов, – ну и ресторан вы выбрали. Место, конечно, хорошее, ничего сказать не могу, элитное даже, но слишком «молодежное». Это же клуб от пятидесяти и старше. Хотя кухня здесь, что надо… 
К столику подошла официантка. 
- Что-нибудь уже выбрали? – спросила она, обращаясь к Гоше.
- Нет, родная моя, – ответил Сергей Викторович, – ты нам что-нибудь просто поесть принеси, а меню, – он взял со столика толстую папку и протянул ей, – меню, спасибо, нам не надо. Мы его и так знаем.
Она взглянула на него, и широкая улыбка озарила ее лицо.
- Добрый день! – произнесла она с каким-то особым кокетством. – Что ж вы сразу-то не сказали… Сейчас, один момент, все будет.
Она быстро собрала все бокалы со стола и, грациозно покачиваясь, поплыла в сторону кухни.
- Да, девочки здесь, что надо, – перехватив Гошин взгляд, произнес Кузнецов. – Первый класс!
Гоша слегка засмущался, будто его поймали за тем, что он подглядывал в щелочку женской раздевалки.
- Да вы не смущайтесь, – засмеялся Кузнецов, – это нормально. Женщины и нужны для того, чтобы украшать наш мир. Как говорил Жванецкий: «Их предназначение – возбуждать и успокаивать, возбуждать и успокаивать», –  и он негромко рассмеялся. – А это что у вас там? – привстав, он забрал у Гоши ресторанное меню. - Нет, Георгий Андреевич, сразу видно, что вы человек неопытный. Кто же это по меню заказывает?
- А как надо? – удивился тот.
В этот момент появилась официантка, которая везла перед собой маленькую тележку, заставленную тарелочками с закуской и разнообразными бутылочками и графинчиками. Она начала выставлять все это поспешно на стол.
- Сейчас супчик подавать будем, – произнесла она, обращаясь непосредственно к Кузнецову.
- Очень хорошо, – произнес тот и, выбрав красивую квадратную бутылку, начал наполнять стоящие перед ними рюмки. – А мы пока с вами под супчик махнем по одной. Для аппетита, так сказать. – Он приподнял рюмку: – За встречу! – и опрокинул махом ее содержимое себе в рот.
Гоша, взглянув вслед удаляющейся официантке, опрокинул свою. Огненный глоток,  приятно пощипывая и обжигая, вихрем пронесся по языку и небу, и уже через несколько секунд начал растекаться теплой волной по всему желудку.
- Виски, – прикрыв глаза и откидываясь на спинку кресла, произнес Гоша.
- Не просто виски, а двадцатиоднолетний «Чивас Ригал», – уточнил Кузнецов. – Не самый крутой, конечно, но тоже хороший. Давайте закрепим еще по одной и попросим принести устриц. Здесь, скажу я вам, всегда отменные и свежие устрицы.
Квадратная бутыль птицей облетела осиротевшие рюмки.
- Вы, кстати, Георгий Андреевич, как к устрицам относитесь? – и он приподнял свою рюмку.
- Да я даже не знаю, – произнес Гоша, – как-то еще не доводилось ....
К ним уже подошла официантка с подносом, на котором дымились большие тарелки с супом.
- Милочка, –  обращаясь к ней с улыбкой, произнес Кузнецов, – порадуйте нас устрицами. Штук десять – двенадцать. Выберете на свое усмотрение и подайте, пожалуйста, их с белым вином.
Восточная красавица, улыбнувшись в ответ, кивнула головой и, аккуратно поставив тарелки на стол, медленно отбыла в сторону кухни.
Кузнецов тоже откинулся на кресло. Он был явно доволен собой и происходящим. Он достал из пиджака сигареты и протянул их Гоше.
- Я не курю, – ответил тот.
- Ну и напрасно, скажу я вам, – произнес Кузнецов, доставая из пачки сигарету. – Зачем лишать себя удовольствия? Живем и так мало, чтобы отказываться от маленьких радостей жизни. Нет уж, позвольте…
Он достал зажигалку и, неспешно прикурив, пустил вверх белое облачко. Гоша наклонился над тарелкой и начал изучать ее содержимое.
- Да вы ешьте, ешьте, не ждите меня, – продолжал Кузнецов. –  Я вот сейчас выкурю сигаретку и догоню вас, – второе облачко вырвалось и, превратившись в небольшое колечко, медленно поплыло вверх. – А вы знаете, я вам даже чем-то завидую.

Гоша выразительно посмотрел на него.
- Да-да, не удивляйтесь… Меня сейчас, например, уже трудно чем-то удивить. И это ужасно. Точнее, это очень неприятно. Нет новизны ощущений. А вы вон и устриц даже не ели. Сколько у вас впереди еще приятных открытий…

Он снова пустил в потолок белое колечко, которое начало по пути своего следования окрашиваться в разные цвета неоновых подсветок.
Суп Гоше понравился. Это была уха из множества видов рыб и гигантских креветок.
- Давайте еще по одной хлопнем, – предложил Кузнецов, гася свой окурок в пепельнице. – Вы чего желаете? У нас тут с вами водка, коньяк, виски, текила.
- Давайте по водочке, – произнес Гоша. – Как-то, знаете, привычнее…
- Ну, по водочке, так по водочке. Хозяин-барин, – согласился Кузнецов.
Они выпили еще по рюмке, и Гоше вдруг стало так хорошо, что он позабыл, для чего сюда  пришел. Лицо его стало красным как у вареного рака. Он накладывал на тарелку все, что стояло неподалеку от него и до чего он мог дотянуться вилкой.
- А я ведь вам подарок принес, – неожиданно произнес Кузнецов, – вы уж небось и забыли. А мы ничего не забываем…

И он протянул Гоше старые любимые часы, которые ему подарила Вера на тридцатилетие. Да-да, те самые, которые он умудрился забыть или потерять (пойди там сейчас, разбери) в одной из «нехороших» квартир города.

Гоша действительно уже и не рассчитывал, что они вернутся к нему, и начал было о них забывать. Взяв часы, он тут же надел их на руку и привычным жестом защелкнул замочек ремешка. Казалось, уже навечно потерянные, они вновь обрели хозяина. Гоша довольным взглядом осмотрел их. Сергей Викторович с интересом наблюдал за ним, поедая одновременно суп и закусывая его черным хлебом.

- Старый «Лонжин» – отличный выбор, – произнес он, отставляя пустую тарелку. – Хорошая модель. Такие уже не производят, вы уж с ними аккуратнее. Не теряйте больше…
- Спасибо, – будто очнувшись, произнес Гоша, – это мои любимые. Ходят, как электронные, минута в минуту. – Затем, задумавшись, произнес: – Я вам чем-то обязан?
- Да что вы, пустяки, – улыбаясь своей голливудской улыбкой, ответил Кузнецов. –  Я же вам обещал их вернуть, вот и вернул. Я слово держу.
В этот момент подошла официантка с подносом, на котором стояла деревянная тарелка со льдом, а на ней лежали огромные устрицы. Тут же на подносе стояла бутылка вина.

- Самые лучшие выбрали для вас – «Лагуна Буссе», – произнесла она и начала быстро выкладывать все на стол.
- Ну что, – произнес торжественно Кузнецов, – давайте выпьем за взаимопонимание и взаимопомощь, и закрепим это божественными устрицами «Лагуна Буссе».
Он налил в высокие бокалы вино и взял со льда одну из устриц.
- Смотрите, как нужно правильно есть устрицы. Смотрите и запоминайте. Вначале вы, взяв устрицу, заливаете ее специальным соусом (вот он, коричневый такой, – это винный уксус) или лимонным соком, – и он указал на дольки лимона, лежащие тут же на льду. –  Попробуйте и так, и так – кому что нравится.
Он влил уксус в раскрытую раковину и, взяв специальную вилочку, ловким движением подцепил устрицу, оторвал ее от раковины и положил себе в рот.
- Божественно! – произнес он, закатив глаза. – И сразу после этого запиваете холодным белым вином.

И он, подняв бокал, сделал несколько глотков.

- Теперь вы, – и он посмотрел на Гошу.

Гоша взял с деревянной тарелки устрицу и повторил с ней все то, что делал только что   Кузнецов. Устрица показалась ему скользкой и противной и, если бы ни винный уксус и несколько хороших глотков вина, он бы сплюнул ее в тарелку.

- Вижу, она вам не очень пришлась по вкусу, – произнес Кузнецов, – но это всегда так вначале. Потом вы ее распробуете и оторваться не сможете. Пища аристократов. Причем, вы поняли, что она живая? Вы только что съели живое существо…
Гоша слышал о том, что все устрицы подаются живыми, но как-то раньше не придавал этому значения. А тут вдруг ему стало как-то не по себе. Он взял бутылку виски и налил себе в рюмку…

- Как у вас на работе дела? – беря вторую устрицу, спросил Кузнецов. – Надеюсь, все в порядке.
- Да, все нормально, движемся, – произнес Гоша и опрокинул в рот рюмку. –  Послезавтра комиссия какая–то приезжает смотреть.
- Комиссия? – удивился Кузнецов и отложил устрицу в тарелку. – Что за комиссия?
- Не знаю, звонили, сказали, чтобы я все приготовил.
- А у вас уже все готово? – переспросил Кузнецов.
- Нет, но они хотят все сами увидеть.
Кузнецов взял в руку устрицу и, слегка задумавшись, начал поливать ее лимонным соком.
- Ну, пусть посмотрят. А откуда, вы говорите, комиссия? – переспросил он.
- Не знаю, я же сказал… Говорят, из «Роскосмоса», может, откуда еще. Вам должно быть виднее.
- Да, узнаем, узнаем, – и он ловко оторвал вилкой устрицу и положил ее себе в рот. – А комиссия, вы говорите, завтра?
- Нет, послезавтра … часа в три.
- Ага, – он снова задумался. – Ну, а чего нам волноваться, давайте выпьем и закусим устрицами. Пусть посмотрят, оценят. Вы что будете: виски или водку? А тут еще и бурбон есть, хотите?
Они налили еще по одной.
- Что на горячее желаете? Рыбки или мяса? – Кузнецов снял с себя пиджак.
- Мясо, – произнес Гоша и потянулся к устрице.
- Это правильно, здесь отменное мясо, – произнес с улыбкой Кузнецов и махнул официантке рукой.

Та подошла, забрала со стола несколько использованных тарелок и, услышав, что нужно принести мяса, улыбнулась своей дежурной, но очень притягательной улыбкой и пошла делать заказ на кухню.

- Я вам так скажу, – зажигая новую сигарету, произнес Кузнецов, – вы, Георгий, со своими мозгами должны так обедать и ужинать каждый день. Вы посмотрите на этих, – и он махнул рукой в сторону двух лысин, сидевших неподалеку за столиком в окружении нескольких барышень школьного возраста, – вот кто они? Один – директор Перовской  продовольственной базы, другой, – он внимательно пригляделся, – другого не знаю, врать не буду… Так вот, почему им все от жизни, включая земные и неземные прелести, а вам, человеку, занимающемуся уникальной разработкой в сфере авиационной техники и непосредственно безопасностью человеческих жизней, все это недоступно. Раньше, вспомните, во времена Сталина таких, как вы, государство, ох, как ценило и лелеяло. Им давали все: квартиры, машины, звания – работайте на страну и вы ни в чем не будете нуждаться. Надо вам это – пожалуйста, нужна лаборатория или специальные приборы – держите. Все было для науки. Я, конечно, не за те времена. Там, конечно, было много ужасного и трагичного, но к науке, ученым и разработчикам был всегда почет и уважение. Все это кануло в историю, но я вам скажу, Георгий, сейчас у государства есть и деньги, и воля, и желание возродить былое могущество в сфере науки и военных технологий. – Он налил в рюмки виски и поднял  бокал. – Давайте выпьем за возрождение нашей российской науки. Мы в большом долгу перед ней.

Гоша, переливая содержимое бокала к себе в рот, заметил, что Кузнецов его уже несколько раз называет по имени.

«Ага, значит уже не Георгий Андреевич, а Георгий… Ну-ну, – подумал он, – закончится, наверное, все Гошей или Жорой… А его, кажись, Сергей Викторович зовут – Серега, значит».

Немного погоняв по небу огненной воды, он сделал большой глоток и тут же закусил лимоном. Он не видел сильной разницы между дорогим виски и обычным. Разницу между ними он еще слегка различал, выпивая первые две-три рюмки, затем они все ему казались одинаково вкусными и приятными. Это касалось и водки, и портвейна, и всех остальных спиртных напитков. Выпивка немного ударила в голову. Стало как-то сразу хорошо и легко. Оглядевшись, он заметил, что ему здесь нравится все больше и больше: вкусная еда, милые девочки, выпивка, какая хочешь…

- А, что, здесь и кальян можно покурить? – неожиданно для себя спросил он.
Кузнецов махнул ожидавшей неподалеку официантке и, широко улыбаясь, попросил ее принести им кальян.

- А хорошо здесь, – продолжая осматриваться, сказал Гоша. – Я так понимаю, вы здесь частый гость.

- Ну не частый, но время от времени заглядываю сюда, – ответил Кузнецов.
Взявшись за новую красивую бутылку, он произнес:
- Давайте рома хорошего выпьем. Только вы закусывайте. Сейчас и горячее должны подать, так что вы добивайте устрицы и не забывайте поливать их лимоном или уксусом.

Гоше вдруг стало так хорошо. Тепло из желудка начало волнами растекаться по всему его напряженному телу, заполнило вначале ноги, а затем, медленно поднимаясь все выше и выше, достигло, наконец, самых кончиков его ушей. Уши вмиг вспыхнули двумя алыми кострами, глаза заблестели и тут же наполнились вселенской любовью к  окружающему миру. «Как же здесь хорошо, красиво и уютно. Какие здесь  манящие красавицы, сошедшие с глянцевых журналов и модных кинофильмов, ходят и тебе, да-да, тебе лично, улыбаются. Как вкусно здесь кормят, какие напитки заморские... Даже эта музыка – «дын-дын» – не такая уж и плохая… Громковатая немного, мешает говорить, ну и пусть… О чем говорить, когда так все хорошо!»
Он залил устрицу лимонным соком и, взяв вилку в руку, попытался оторвать ее от раковины. Устрица упорно не хотела отрываться. Она ловко ускользала от его вилки, расплескивая на стол весь сок.

- Вот зараза! – произнес он с досадой, наблюдая за тем, как устрица, вырванная в конце концов резким движением руки из панциря, совершает свой длинный полет через два столика. Она приземлилась возле столика, где сидели две почтенные дамы и, по всей видимости, ждали свой заказ. Дамы оглянулись в сторону Гоши.

- Пардоньте, – произнес он, обращаясь в их сторону, – не хотел!
Он попытался встать и отправится за устрицей, но стоявшая рядом официантка тут же бросилась поднимать ее с пола.
- Сидите, сидите, – рассмеялся Кузнецов, –  ничего страшного. Я сам поначалу тоже не мог научиться. Давайте, попробуйте еще, у нас их три штуки осталось.
- Нет уж, пардоньте! – произнес Гоша. – Надо извиниться перед дамами.
И он продолжил попытку подняться из глубокого кресла. С третьего раза ему это сделать все же удалось, и нетвердой походкой он направился к дамам, задевая стоящие на его пути кресла и столики.

Подойдя к их столику, он оглядел внимательно сидящих женщин и слегка уже заплетающимся голосом произнес:
- Бонжур, мадам! Простите нас с другом… Мы не хотели… Это все она, как ее там…  «Лагуна», простите, «Буссе» чертова… – и он широким махом руки повторил траекторию полета несчастной устрицы. – Так что пардоньте нас с другом… И, что самое удивительное, – продолжал Гоша, стараясь перекричать музыку, – она, эта «Буссе», живая! Представляете?
Дамы с удивлением и интересом посмотрели на Гошу, а затем и на его «друга». Одна из них, чуть моложе, как Гоша мог заметить, лет около сорока, произнесла:
- Ничего страшного, вы, наверное, просто захотели нас угостить устрицами? – она весело рассмеялась.
- Если желаете, то конечно. Сейчас, мигом все будет…  – и он начал оглядываться и махать официантке, стоящей в глубине зала.
- Ой, не надо, не надо, – продолжая смеяться, произнесла другая дама постарше, – мы уж сами как-нибудь.
- Ну смотрите, как пожелаете, – Гоша церемонно поклонился несколько раз и отправился, чуть пошатываясь, искать туалет.
Когда он вернулся, закусок и устриц уже не было. На столе появилось горячее. Это был огромный стейк размером на  полтарелки с очень красивой на вид подливкой. Рядом лежали печеные овощи и зелень, а также свежие овощи, соленья и черная икра.
- Давайте, Георгий, – улыбаясь, проговорил Кузнецов, – все шипит, шкварчит и ждет нас.
Пока Гоша ел горячее, на него хоть и с улыбкой, но очень внимательно смотрел Кузнецов, размышляя о чем-то своем.
- Георгий Андреевич, – произнес он как бы вдруг, – а что за комиссия должна изучать вашу работу?
- Не знаю, – ответил Гоша, жуя мясо, – говорят, большая комиссия. Боюсь только, заберут они мою работу себе. 
- Это вам сказали, или вы так думаете? – перестав улыбаться, спросил Кузнецов.
- Намекнули. Я сам не рад. Это же моя диссертация. Я же ее столько лет пишу, а они заберут – и все… Может, вы поможете? – и Гоша взглянул на него.
- Чем же я помогу? – задумчиво спросил Кузнецов.
-  Скажите «там», чтобы не забирали. Чтобы я ее защищал. У меня почти все уже готово. Мне осталось-то совсем ничего…
Кузнецов задумался, а затем вымолвил:
 – Подождите, я сейчас позвоню и уточню, – он встал и направился к выходу.
Гоша уже доел все мясо и выпил две рюмки водки, когда в зал вернулся Кузнецов. Он хоть и улыбался, но было видно, что что-то произошло.
- А вы уже выпили, и без меня, – произнес он, садясь за стол, – не хорошо. – И он широко улыбнулся. – Все в порядке, не переживайте, давайте выпьем по маленькой, и я вам расскажу, что нужно будет сделать, – и он взялся за бутылку водки.

Дальнейшие события происходили, как во сне. Они вроде бы еще немного посидели, затем принесли кальян. Гоша начал было говорить, что он вообще не курит, но под магическим взглядом и улыбкой восточной красавицы он не устоял и, взяв в руки протянутый ему шланг, сделал первый вздох. Затем он оказался в комнате с приглушенным светом, где, возлежа на мягких диванах, потягивал кальян и время от времени опрокидывал в себя разнообразные цветные  напитки. Рядом постоянно находился вечно улыбающийся Кузнецов. Гоша смутно вспоминал, что он обнимал того и кричал ему в лицо: «Серега, меня, главное, в такси погрузи! Адрес можешь дать мой или института!» Спустя какое-то время адрес доставки менялся, и он требовал везти его к Марусе. «Ты знаешь, что это за женщина, – кричал он на всю комнату, – это волшебная женщина!»

Он несколько раз выскакивал на улицу без куртки, звонил попеременно Марусе и Яше и просил у обоих прощения. Было уже темно. Распугивая одиноких прохожих, он громко орал на улице в трубку, что благословляет Яшу и Веру, и он все понимает… что он тоже человек… и просит того только следить за учебой детишек в школе и никогда не обижать Веру. Она – человек хороший, а он, Гоша, – подлец и совсем недостоин ее. Через несколько минут прохожие Арбата могли слышать уже громкие всхлипывания ходящего в одной рубашке и джинсах человека, который время от времени кричал кому-то в трубку:  «Ты меня слышишь, Маруся? Я обещаю на тебе жениться! Вот только диссертацию сдам и сразу же женюсь. Ты мне веришь? Не слышу... Веришь? Ты почему молчишь?»

Он совсем не помнил, каким образом оказался в полицейской машине, которую принял за такси, где громко орал водителю: «Трогай, голубчик! «Полсоверена» даю, если домчишь за 15 минут». Вовремя подоспевший, как Гоша уже называл его, «лучший друг Серж» чудом успел вытянуть его из цепких лап полиции.

Затем они вернулись в ресторан, где Гоша пытался поухаживать за всеми официантками сразу, говоря им: «Девочки мои, к вам пришел ваш папочка! Сейчас он будет делать вам а-та-та…» Несколько раз подходили здоровенные парни в черных костюмах с суровыми, не обезображенными интеллектом лицами и пытались выбросить его из заведения, но волшебный «друг Серж» умело решал с ними все вопросы, и они быстро растворялись в неоновом свете.

 «Серега, друг! – говорил Гоша, опираясь на его руку. – Мы же с тобой МГУшники. Только я тебя, прости, не помню. Ты же молодой был, зеленый… Дай я тебя поцелую! – и лез к нему обниматься. – Ты помнишь Дерипаску? Да-да, того самого… А я с ним на потоке учился, на картошку даже вместе ездили… Только ты меня извини, Серж, но я тебе свою диссертацию не отдам… Зачем она тебе? А мне она, – глаза его наливались кровью, и он брал Кузнецова за грудки, – нужна – во как! – и он проводил ребром ладони по горлу. – Это все мое! Давай лучше выпьем на брудершафт…»

Затем они много пили: за МГУ, за авиацию, за науку, за дружбу, опять за авиацию и науку… Потом его охватил туман. Все вокруг вначале медленно поплыло, а затем, набирая разгон, закружилось перед глазами, как в убыстренном кинофильме – начали мелькать лица улыбающегося Кузнецова, официантки с восточной внешностью, белокурой нимфетки с сигаретой во рту, суровых охранников в черных костюмах, милиционеров и каких-то еще полуголых людей, которые кривлялись и строили ему рожи. В какой-то момент все разом погрузился во тьму, как будто кто-то дернул рубильник. Наступила тишина, безмолвие и кромешная мгла поглотили Гошу целиком, без остатка.

***
Проснулся Гоша на следующий день на кровати в квартире у Яши. За окном было темно. В коридоре горел свет.

- Яша, Яша! – прохрипел Гоша.

Голос его покинул, оставив Гоше только нечленораздельные хрипы, свисты и стоны. Голова, как ему казалось, была величиной с огромный-огромный чугунный шар, который пилили невидимой, но очень тупой пилой все черти ада. «Вжиииик-вжиииик» звучало у него в голове.

«За что это, за что? – подумал он. –  Когда же это все прекратится?»

- Яша, Яша, – снова попытался произнести он.

«Вжиииик-вжиииик» звучало в голове. Он попытался приподнять голову. Видимо, черти заметили его неосторожную попытку, и тут же невидимый удар железного молота – бух! –прямо по затылку, пригвоздил его к подушке. И снова заработала пила – «вжииик-вжииик». В висках барабанной дробью застучали молоточки: «тра-та-та-та, тра-та-та-та».

 - Ох! – только и смог произнести Гоша.
В этот момент кто-то сунул ему в руку чашку. Женский голос произнес:
 - На, пей!
Гоша с огромными усилиями оторвал голову от подушки и припал губами к чашке. Теплая  приятная горечь заполнила весь рот и под воздействием больших глотков начала поступать в горло и затем переливаться в желудок. «Водка, она, родимая», – сразу догадался он. Он допил большими глотками все содержимое чашки и откинулся обратно на подушку. «Боже, прости меня, – начал было думать он, – за что все это мне? Сколько я уже в церкви не был, вот он меня и наказывает. Завтра же пойду туда и свечки поставлю».
Через некоторое время «пила» и «барабаны» начала немного утихать. Не открывая глаз, он еще немного полежал так, внимательно прислушиваясь к своему организму.
- Яш, это ты? – вдруг громко спросил он.
- Нет, – ответил знакомый женский голос.
- Ты, Марусь? – переспросил он чуть тише.
Еле уловимое женское дыхание едва раздавалось у изголовья кровати. После продолжительного молчания он тихо произнес:
 – Вер, ты?
***
Они говорили много, много и молчали. Он лежал, она сидела рядом. О чем говорят люди, прожившие вместе долгие годы, и о чем они молчат? Наверное, об одном и том же, а может, каждый о своем… Их разговор прервал Яша, который вернулся с вечернего променада с Бубликом. Он тихо, открыв ключом дверь и войдя в квартиру, сказал из темноты: 

- А чего вы свет-то не включаете? Темно же, как в пещере, – и, включив в коридоре свет, он пошел в ванну мыть щенку лапы.

Бублик в ответ визжал и громко лаял.

На этом разговор и закончился.

- Вера, – крикнул через некоторое время Яша, – иди домой, дети уже наверное спят. Окно у них в детской закрыть не забудь.
Вера молча поднялась и, не взглянув на Гошу, вышла из квартиры.
- Чай будешь? – зайдя к Гоше в комнату, спросил Яша.
- А водки нет? А то мне как-то не до чая, – ответил Гоша.
- Нет, водки нет. Закончилась, – и Яша вышел, закрыв за собой плотно дверь.

9
На следующее утро Гоша проснулся рано. Сунул свои ноги в холодные тапки и пошел умываться. Голова еще немного гудела, но было значительно легче. Намылив лицо кисточкой для бритья, он скоблил свои щеки и подбородок старой, давно затупившийся бритвой, стараясь вдавить ее в свою кожу как можно сильнее. С зеркала на него смотрел совсем чужой, осунувшийся и постаревший человек с красно-белой от порезов мыльной бородой.

«Это я, – внимательно рассматривая бородача, думал про себя Гоша, – неужели это правда я?»

Еще же недавно, казалось, будто вчера на месте этого постаревшего и мало привлекательного человека с зеркала на него смотрел и широко улыбался веселый мальчишка с кудрявой головой и озорными святящимися глазами. А сейчас – кто этот потрепанный и «измученный нарзаном» лысоватый субъект с уставшим и потухшим взором? Неужели это тот самый мальчик? Гоша перевел свой взгляд с зеркала и, набрав в ладони холодную воду, начал смывать остатки пены со своего лица.
«А я ведь в церковь хотел зайти, – вспомнил он, натягивая на себя штаны, но, взглянув на часы, решил, – не сегодня. В выходные схожу».

В коридоре его встретил Бублик. Он радостно вилял хвостом и требовал прогулки.
- Эх, Бублик, Бублик, – сказал ему Гоша, – не понять тебе наших человеческих проблем. У тебя, видать, и голова-то никогда не болела. Не знаешь ты, что такое наши человеческие страдания и это чудовищное нечеловеческое похмелье. Тебе в жизни нужно только одно – спать и кушать.

Бублик, будто подсказывая еще одну свою основную потребность, сел на коврик возле входной двери и громко залаял.

- А, ну да… – добавил Гоша, – и еще это, – и он взял рукой щенка подмышки, сунул ноги в уличные ботинки и вынес его на балкон коридора возле лифта. – Давай только по-быстрому! Цигель, цигель, Михаил Светлов! Вот Яша проснется и с тобой погуляет.

Вернувшись с «прогулки», он попил крепкого чая на кухне и, сев за стол, начал разбирать свою диссертацию. Диссертация была практически готова. Необходимо было только указать в конце список используемой литературы, как того требовали правила, и все – можно сдавать. Интуиция подсказывала, что все будет не так просто. Сегодня предстояло выдержать какую-то непонятную комиссию, которая, судя по всему, и определит дальнейшую судьбу его диссертации. «Этот Кузнецов, кажется, обещал помочь, – вспомнил Гоша. – А как он поможет?» – задумался он и начал судорожно искать свой мобильный телефон по всем карманам и вещам, которые он надевал в последний раз. Он не обнаружил ни куртки, ни шапки, ни самого телефона. С курткой пропали и паспорт, и его пропуск в институт, и деньги с карточкой «Виза».

«Да, посидели... – подумал Гоша. – Может, позвонить в тот ресторан и спросить о вещах. Да, но как это сделать?»

Он пошел в большую комнату, где на диване спал Яша и, стараясь не разбудить того, включил его ноутбук. Телефон ресторана он нашел быстро и сразу же позвонил туда, вернувшись в кухню. По телефону приветливый женский голос сообщил, что несколько курток висит в гардеробе, и по описанию одна из них похожа на ту, что ищет Гоша. В любом случае нужно, чтобы он приехал в ресторан с паспортом, и тогда они смогут точно определить, его эта куртка или нет. Спустя час он уже забирал свою пропажу в гардеробе ресторана. Паспорт, пропуск и деньги были на месте. Телефона не было. «Ладно, – подумал он, – в выходные куплю новый. Жаль только, что номера из старого телефона будет трудно восстановить. А может, – философски заключил он, – это даже и к лучшему. Новая жизнь с чистого листа. «Tabula rasa» – кажется, это так на латыни звучит».

К одиннадцати утра он вошел в проходную института и поднялся на лифте на свой этаж. Подойдя к кабинету, он увидел, что дверь полуоткрыта и на его кресле возлегает  Лешечка.

- Гоша, – заревел тот своим басом, – тебя здесь все потеряли. Ты куда, братец, пропал?

Гоша вошел в кабинет и осмотрелся. За то время, что его здесь не было, кабинет полностью преобразился. Вместо привычных старых шкафов, письменного стола и большой кадки с фикусом, куда он приспособился сливать остатки чая, он нашел новую мебель с деревянной вешалкой для одежды в углу.

Леша вскочил с кресла и, схватив Гошину руку, начал сильно трясти ее.
- Гоша, – продолжал он возбужденным голосом, – до тебя дозвониться целый день вчера никто не мог. Ты чего уезжал куда?

- К тетке в Канаду, – присев на стул, сказал Гоша. – Она же мне наследство оставила. Вот я и поехал забирать его.

- Все шутишь, – улыбнулся Лешенька, – а здесь не до шуток было. Прибегал директор с Леонтьевичем, кричали на нас. Затем, вечером, вскрывали дверь и выносили все шкафы. Сейф не могли долго вскрыть, все ключ искали от него. Затем и его унесли. Василич был  весь белый, как снег. Ему, кажется, даже «скорую» вызывали. Смех и слезы... А утром мне сказали переезжать в твой кабинет. Вот… – и он повалился обратно в свое кресло. – Да, брат, такие дела… – многозначительно добавил он. – Тут вот твои вещи всякие, – и он показал в угол, где стояла коробка с Гошиными ботинками и старыми вещами. – Ты к  Василичу зайди, успокой старика.

Гоша вышел за дверь и тут же в коридоре встретил Марусю. 

- Гош, ты где был? – подойдя к нему, спросила она его строго. – Ты куда пропал? Я тебе обзвонилась. Ты хоть знаешь, что здесь происходит? Война и немцы…
- Марусь, – начал он извиняющимся голосом, – мне так вчера было плохо. Ты бы знала. А телефон я где-то посеял.

- А откуда ты мне звонил позапрошлой ночью?

- Да долго рассказывать. Встречался там с одним… сокурсником из МГУ. Давно не виделись, вот и решили встречу отметить.
- Отметили?
- Кажется, да.
- А тебя тут, – начала она говорить быстро, – чуть ли не из института хотят выгнать. Я точно не поняла. Меня вчера директор вызывал к себе. Там они вместе с Юрием Леонтьевичем расспрашивали меня о твоей работе. Они ее не могли найти. Даже сейф вскрыли… Там еще какой-то важный чин из ФСБ был. Они все допытывались у меня, где ты можешь быть. Я сказала, что не знаю. Потом они спрашивали про твою диссертацию. Знаю ли я, где ты ее держишь. Я сказала, что не знаю. В сейфе-то ее не нашли. Там какие-то твои личные записки лежали.
Гоша молчал и слушал.

- Гош, – вдруг спросила Маруся, – а где диссертация-то?
 - У Яши лежит дома, – произнес он.
- У соседа, что ли, твоего? – переспросила она.
- Да, – кивнул он.
- Понятно. Ну ладно, зайди к Василь Васильевичу. Он тут чуть не умер вчера. Его, кажется, на пенсию хотят отправить. Жаль его. Для него работа – это вся его жизнь.
- Ладно, зайду, – сказал Гоша. – Ты на обед без меня только не уходи.
Он повернулся и пошел по коридору.

Василия Васильевича он застал в комнате, стоящим возле открытого окна и курящим сигарету. Курить он бросил уже более пяти лет, после того как перенес инфаркт. Сейчас он выглядел старым осунувшимся стариком с бледным лицом и глубоко ввалившимися глазами. Трясущимися руками он подносил сигарету ко рту, глубоко затягивался и тут же начинал тяжело кашлять.

Увидев Гошу, он растеряно улыбнулся и сказал:

- Вот опять курить начал. Курю, а никакого удовольствия, – и он снова зашелся кашлем. Когда кашель прошел, он выбросил сигарету в окно и плотно закрыл его. Затем он подошел к рабочему столу и, сев за него, начал вытаскивать из ящиков и раскладывать в большие пакеты свои личные вещи: книжки, тетрадки, фотографии и всякую другую мелочевку.

- Я уже в этом институте 52 года работаю, – вдруг произнес он, – как с дипломом в шестьдесят первом году сюда пришел, так нигде больше и не работал. Одним словом, антиквариат, – и он снова зашелся тяжелым клокочущим в груди кашлем.
Гоша стоял и смотрел на него с тоской и унынием. Василий Васильевич был живой легендой авиационной промышленности. За свои семьдесят пять лет он столько сделал, особенно в области вертолетостроения, что его знали, уважали и считали чуть ли не  главным экспертом в нашей стране. «Наш Сикорский» – с улыбкой называли его в институте.

 – Василий Васильевич, – произнес Гоша.

- Все нормально, Гоша, все нормально, – прервал тот его, – когда-то нужно уходить. Да и здоровье уже не то. Сейчас нужны молодые мозги, новое видение, современный подход и технологии, что я не понимаю, что ли. Я хоть и стар, но не глуп. Как там говорили в фильме: «…наше дело сторона. Сиди себе на солнышке, грейся!» У тебя-то как дела? – он оторвался от своих пакетов и внимательно посмотрел на Гошу.

- Не знаю еще, – ответил тот.

- Ну, держись, удачи тебе! – и Василий Васильевич снова занялся перекладыванием содержимого своих ящиков в пакеты.

 Выйдя из кабинета, Гоша встретил в коридоре секретаршу Юрия Леонтьевича, которая давно уже его разыскивала.
- Вас Юрий Леонтьевич просит в кабинет, – произнесла она звонким голосом, – очень срочно. – И уже тихо добавила: – Там у него комиссия, все вас дожидаются…
Гоша поднялся на лифте, прошел по коридору до кабинета Юрия Леонтьевича и открыл дверь.
***
Тяжелое и плотное табачное облако ударило ему в лицо. Глаза сразу защипало. В кабинете он разглядел сидящих вокруг длинного стола людей. Сам Юрий Леонтьевич стоял возле маленького столика и наливал себе кофе. В комнате, несмотря на открытую форточку, висел сизоватый туман от огромного количества выкуренных сигарет. Пепельница на столе была заполнена окурками, от которых шел вверх беловатый дымок.

- А вот и он, – воскликнул кто-то.
Из-за сильного дыма Гоша не сразу смог разглядеть людей и привычные очертания кабинета.

- Давай, давай, заходи, – послышался голос. – Знакомьтесь, – обращаясь уже, по-видимому, ко всем, - Георгий Андреевич Смолов… лично.
Сквозь тяжелый сигаретный дым на Гошу смотрели восемь пар глаз. Он закашлял, прикрывая ладонью рот, и поздоровался со всеми.

- Давайте проветрим, – предложил Юрий Леонтьевич и начал открывать одну створку окна.
В комнату ворвался свежий весенний ветерок, туман стал понемногу рассеиваться. Дышать стало легче. Откашлявшись, Гоша подошел к столу.
- Садитесь, – предложил ему один из сидевших за столом, – мы как раз вас и дожидаемся.

 Он, по всей видимости, был здесь за старшего.
- Меня зовут Николай Николаевич, это… – и он назвал всех сидящих вокруг по имени-отчеству. – Вы, как я понимаю, – продолжил он, – должны были принести нам свою работу, – и он с выжиданием посмотрел на Гошу. – Вы ее принесли?
- Нет, – ответил Гоша.
- А что так? Вас же должны были предупредить, что сегодня комиссия по вашей работе.

Гоша молчал.

- Георгий Андреевич, – вдруг произнес Юрий Леонтьевич, – вы как на картине «Опять двойка». Скажите что-нибудь! Где ваша работа? В кабинете ее не было.
- Она у меня дома, – произнес Гоша.
- Дома? Чего вдруг… Вам же строжайше запрещено было выносить ее за пределы института.
Гоша снова замолчал. Воцарилась долгая пауза.
- Ладно, – прервал молчание Николай Николаевич, – так мы не до чего не договоримся. Мы можем сейчас поехать и забрать ее?
Гоша кивнул головой. Николай Николаевич встал, подошел к шкафу и взял оттуда свое пальто.

- Ждите здесь, – сказал он остальным, – я с Георгием Андреевичем поеду к нему на квартиру. Георгий Андреевич, – уже обращаясь к Гоше, сказал он, – одевайтесь, и я жду вас в машине у входа. Давайте только поживее…
Гоша спустился на свой этаж, взял куртку и попытался найти Марусю, чтобы сказать, что отъедет ненадолго, и чтобы она не ждала его и шла обедать одна. Маруси нигде не было. «Нужно срочно купить мобильник, – подумал он. – А то не позвонить, как в пещере…» – и он пошел вниз к машине.

Возле входа его ждала черная иномарка, из которой выглядывал Николай Николаевич. Гоша сел на заднее сидение, и машина тут же тронулась.
- Какой ваш адрес? – спросил Николай Николаевич.
Гоша назвал.
- Давай, Антон, через Мневники, – сказал Николай Николаевич своему водителю, – и колпак включи.
В машине завыла сирена, и они выскочили на Ленинградский проспект.
- Да, наделали вы делов, – обратившись к Гоше, произнес Николай Николаевич.
Затем он достал из внутреннего кармана бордовую книжицу, раскрыл ее и протянул Гоше. - Полковник ФСБ Ткаченко Николай Николаевич, – произнес он. – Это чтобы понятнее было…

Гоша мотнул головой.

 – Смолов Георгий Андреевич, – произнес он в ответ, – очень приятно.
- Вот скажите мне, Смолов Георгий Андреевич, – убирая обратно книжечку, произнес Николай Николаевич, – вы же умный взрослый мужик. Зачем вы забрали свою работу домой? Вы же знали, что это строжайше запрещено. Вынос документов из института запрещен, тем более такой важной и секретной работы, которую делали вы.
- Вообще-то, – произнес Гоша, – это моя диссертация.
- Ну и что. А что диссертация не может быть закрытой? Вы хоть понимаете, какой важности ее значение? – и Николай Николаевич пристально посмотрел на него.
- Я-то понимаю, – ответил гордо Гоша. - Кто ее придумал и писал…
- Ну а если понимаете, то почему инструкции нарушаете?
- Я подумал, что вы захотите ее забрать у меня. А это диссертация. Мне ее еще защищать нужно.

Николай Николаевич промолчал.

- Ладно, – сказал он через некоторое время, – там разберемся.
Они подъехали к Гошиному дому. Машина остановилась.
- Я сейчас приду, – произнес Гоша и потянул ручку двери.
- Нет, я с вами, – сказал вдруг Николай Николаевич и резким движением открыл дверь.
Они поднялись на шестнадцатый этаж и подошли к двери. Гоша начал вставлять ключ в замок, но дверь оказалась не запертой.
- Яш, ты здесь? – входя в коридор, громко спросил Гоша. – Ты чего дверь не закрываешь?
***
То, что Гоша увидел дальше, он будет помнить до конца своих  дней. Вся его жизнь с этого момента разделилась на два периода: «до» и «после». 

 «До» – это жизнь, как в далеком детстве: радость, счастье, жизнь в удовольствие и для себя. Заботы, да, заботы, но не более чем у пятиклассника в школе. Тревоги и печаль… Пожалуй, нет. Все, с чем пришлось ему столкнуться «после» – это ужас, боль, душевные страдания и кошмарные сны по ночам.

Уже войдя коридор, он заметил, что в квартире что-то не так. Телогрейка, всегда висевшая на вешалке, валялась посреди коридора, обувь разбросана, портрет Яши в рыцарских доспехах, украшавший его прихожую, лежал на полу. Дальше – больше. Войдя в гостиную, они увидели, что все ящики из стола и шкафов были разбросаны по комнате.

- Яша – это кто? – спросил Николай Николаевич.
- Яша – это… – начал было объяснять Гоша, но его взгляд остановился на лежащем на полу ковре.

Гоша остолбенел. В самом центре ковра он увидел большое красно-бурое пятно. От него шла тоненькая красная дорожка, которая уходила под дверь спальной комнаты.
- Стоять! – громко крикнул Николай Николаевич. – Туда нельзя!

Он оттолкнул Гошу в сторону и резким движением открыл дверь спальни.
У Гоши все закружилось в глазах, красное пятно с ковра поднялось и начало мелькать перед его глазами. В ушах появился гул, переходящий в тонкий свист. Последнее, что он помнил, была спальня, в центре которой, на полу, в луже крови, лицом вниз, лежал его друг. Рядом с ним, прижавшись, лежал Бублик и тихо скулил. У Гоши промелькнуло в голове: «Он, что, мертвый?»  Потолок закружился и обрушился на него, потянув за собой куда-то вниз. Ноги подкосились, и он повалился на пол, увлекая за собой маленькую деревянную этажерку, стоявшую возле дивана.
***
- Георгий Андреевич, Георгий Андреевич… Эй! – кто-то сильно хлопал Гошу по щекам.
Открыв глаза, он обнаружил себя лежащим на полу в большой комнате в квартире у Яши. Над ним нависал какой-то человек, который бил его ладонями по лицу и кричал в трубку телефона:

- Антон, срочно вызывай наряд и звони в управление. Пусть высылают группу. В квартире труп. Смерть наступила час, максимум два тому назад. Огнестрел. Как вызовешь, поднимайся на шестнадцатый этаж. Да, и вызови сразу «скорую» – тут нашему «другу» плохо стало.

Гоша, полежав, начал понемногу приходить в себя. Он попробовал подняться, но Николай Николаевич строго сказал ему, чтобы тот лежал до приезда врачей. Он подложил Гоше под голову подушку и, наклонившись, спросил:
- Кто это в спальне?
- Яша, – ответил Гоша, еле поняв, о ком спрашивают, – мой друг. Я живу у него.
- Понятно. А почему он мертв?
Гоша задумался.
 – Не знаю, – сказал он чуть погодя.
- А если подумать? – переспросил Николай Николаевич.
Гоша покачал головой.
- Где твоя диссертация? – спросил через некоторое время Николай Николаевич.
Гоша напрягся.
 – В столе должна быть, в спальне. В синей папке.
Николай Николаевич встал и быстро прошел в спальню.
- Тут ничего нет, – сказал он оттуда громко. – Может, где еще посмотреть?
- Нет, она должна быть там. Я ее утром там оставил, – проговорил Гоша.
В соседней комнате послышались звуки открывания и закрывания шкафчиков. Через некоторое время из комнаты вышел Николай Николаевич и сел рядом с Гошей на диван.

- Ничего нет, – сказал он тихо.
В этот момент в незапертую входную дверь постучался и сразу вошел водитель Николая Николаевича.

- Вызвал всех, – сказал он кратко, и прошел в большую комнату.
Он вопросительно посмотрел на Николая Николаевича и лежащего на полу Гошу.
- Не, – сказал Николай Николаевич, – с ним все в порядке. Обморок. Труп там, – и он махнул головой в сторону спальни.

Тот мельком заглянул в спальню и сказал кратко и лаконично: «Понятно». Будто речь шла не о мертвом человеке, а о каком-нибудь телевизоре или шкафе.
Спустя минут десять-пятнадцать в комнату пришли люди в форме. Тут же появились врачи и начали долго выяснять, к кому они были вызваны: к лежащему в спальне трупу или к лежащему в большой комнате Гоше. Николай Николаевич сунул главному под нос свое удостоверение и сказал, чтобы привели в порядок того, кто еще жив – и махнул рукой в сторону Гоши. Через десять минут Гоша уже сидел на кухне и пил холодную воду из графина.

Всю квартиру заполнили какие-то люди: они ходили туда-сюда, то прося поставить чайник и сделать им кофе, то попеременно интересуясь, кто здесь проживает и что могло пропасть ценного из квартиры. Николай Николаевич время от времени куда-то выходил и с кем-то разговаривал в коридоре. Затем, зайдя на кухню, он поинтересовался, как себя чувствует Гоша и, узнав, что сносно, сказал, что нужно ехать в управление. Там они обо всем и поговорят.

Всю дорогу в машине Гоша молчал и думал. Он думал, что могло такого произойти, чтобы вдруг – раз! – и смерть. И, похоже, всему этому виной был он сам, Гоша Смолов, и его чертова диссертация. Но кому все это нужно? За что убивать-то? Ради чего? Одни вопросы и ни одного ответа. Что будет с телом Яши? Куда его сейчас повезут? Кто закроет квартиру, и у кого будут ключи? Как там дети и Вера, и что с ними будет, когда они узнают о смерти Яши? И что будет с самим Гошей? Его посадят или нет? Виноват он в чем-то или нет? Если да, то в чем? Не хранил диссертацию в институте, но причем здесь убийство? И что теперь будет в институте? Будет он там работать или его уволят? И что будет теперь с Василием Васильевичем после его увольнения? Как он сможет без работы, без своих любимых вертолетов?

- Простите, – вдруг спросил Гоша, – а вы Кузнецова Сергей Викторовича знаете?
- Милый мой человек, – не отрывая взгляда от дороги, произнес Николай Николаевич, – в России Кузнецовых Сергеев Викторовичей, наверное, несколько десятков тысяч человек. Может, кого из них я и встречал на своем пути…
- Он из вашего этого КГБ.

- Нашего этого, как вы говорите, КГБ нет уже более двадцати лет. А если вы имеете в виду ФСБ, то в ней столько работает народу. Только я знаю одних Кузнецовых человек десять. Трое из них Сергеи. Отчество, правда, не припомню. Может, и Викторович кто из них… Вы конкретнее говорите.

- Да это я так, – Гоша замолчал и задумался.

- Ну-ну, – произнес Николай Николаевич, не оборачиваясь.
 «Вопросы, вопросы, одни вопросы и ни одного ответа, – думал про себя Гоша. – Что было позади – более-менее понятно, что ждет впереди – вопрос, большой вопрос…

Машина притормозила, и они остановились возле подъезда одного дома.

- Ну, идемте, – обернувшись, сказал Николай Николаевич, – приехали.
Гоша вышел и увидел, что они находятся где-то в центре, но где точно он понять не мог.

Они быстро вошли в подъезд старого дома, прошли мимо будки с охранниками и поднялись по лестнице на второй этаж. Это был явно нежилой дом. Вдоль длинного коридора слева и справа располагались комнаты с цифрами – «201», «202», «203». По коридору, переходя из комнаты в комнату, сновали люди в серых костюмах. У всех у них было одно и то же дежурное озабоченное выражения лица. Они подошли к кабинету «232», на котором было написано «начальник отдела», и Николай Николаевич, повернув ручку замка, толкнул дверь и сказал: «Прошу!»

Они вошли в кабинет, в центре которого стоял стол с черным кожаным креслом, у окна –  небольшой диван, вдоль стены – шкафы серого стального цвета.
- Раздевайтесь, – и Николай Николаевич указал на деревянную вешалку, стоявшую в углу. Сам он подошел к шкафу и повесил туда свое пальто. Затем он сел за стол и предложил Гоше расположиться напротив.

- Георгий Андреевич, – начал он, – как вы понимаете, дело зашло очень далеко…
Гоша сел на стул и начал внимательно слушать.

- Дело зашло очень далеко, – продолжал Николай Николаевич. – Убийство – это уже не по моей части. Я обязан передать вас в другой отдел. «Следаки» на месте, уже преступили к работе, и первые выводы не утешительны. Убили из пистолета. Точно в сердце. Затем зачем-то перенесли в спальню. Это не ограбление. Все ценные вещи на месте, но вы видели, что там что-то искали. Все перевернуто. И я думаю, искали вашу диссертацию. Ее на месте нет. Теперь вопрос к вам: кому вы говорили, что диссертация дома? Кто мог знать, что вы живете не в своей квартире?
Гоша молчал.

- Времени мало, Георгий Андреевич, думайте быстрее.
- Не знаю, – сказал Гоша, – ума не приложу.
Но он, вместо того чтобы думать и отвечать на вопросы, почему-то вспомнил о Бублике: «Что с ним, и где он сейчас? И кто его сегодня выведет погулять? Кто покормит?»
- Врете, – прервал его размышления Ткаченко, – знаете. Кому вы говорили, что держите диссертацию дома? Где вы были целый день вчера?
Гоша продолжал молчать. Он вдруг вспомнил, что про диссертацию он сказал только одному человеку – Марусе. И то это было… Он взглянул на часы. Николай Николаевич перехватил его взгляд.
 - Имя! Ну!
- Не помню, – начал было Гоша, – кажется, только Беловой Марии. Она у нас работает в институте.
- Та, что помогала вам с диссертацией?
- Да, она в отделе у нас работает. Она собирала для меня статистику.
- Когда вы ей про это сказали?
- Утром, как пришел в институт. Часов… в двенадцать.
Николай Николаевич посмотрел на часы и начал быстро набирать номер на стоявшем на столе телефоне.

- Ткаченко говорит, – произнес он в трубку, – там у вас Белова такая работает. Маша, да-да. Пригласите ее срочно к себе в кабинет и не отпускайте до моих распоряжений. Хорошо. Я перезвоню. – Он положил трубку и обратился к Гоше: – Кто еще мог знать о диссертации?
- Ну не знаю, – произнес Гоша, – многие в отделе. Может, кто еще и в институте. Да многие знали…
Ткаченко достал лист бумаги и ручку.
 – Пишите фамилии тех, кто, по вашему мнению, мог знать о теме вашей диссертации.

Гоша подвинулся к столу и взял ручку.

- А писать только о сотрудниках института?
- Не понял, – переспросил Николай Николаевич. – А кого вы еще имеете в виду?
- Ну, жена там, друзья…
- Всех пишите.

Гоша начал заполнять листок аккуратно написанными фамилиями и инициалами.
Николай Николаевич встал из-за стола, подошел к окну, открыл форточку и закурил.
- Курите? – спросил он Гошу.
- Не, бросил, – отозвался Гоша. –  А ваших сотрудников тоже включать в список?
- Пишите всех, – глубоко затягиваясь, произнес он.
Затем он задумался и спросил:
- А кто это из наших сотрудников, кроме меня, знал о вашей работе?
- Я же вам говорил, – Гоша оторвался от листочка, – Кузнецов Сергей Викторович.
Николай Николаевич задумался.
 – Во-первых, вы мне ничего об этом не говорили, вы лишь спросили, знаю ли я Кузнецова, и все.
- Он же от вас курировал мою диссертацию? – с удивлением спросил Гоша.
- От кого – от нас?
- Ну от ФСБ, наверное. Как вы там называетесь… Какой-то он отдел называл, я уж и не помню.
- Вы уверены? – Николай Николаевич сел за стол и задумался.
- Что значит уверен? – удивился Гоша. – Мы с ним встречались четыре или пять раз.
Николай Николаевич взял трубку и набрал номер.
- Андрей Викторович, Ткаченко беспокоит, – произнес он. –  А что авиационным институтом у нас кто-то еще занимается? Кузнецов какой-то, Сергей Викторович… Не знаю, – отрывисто произносил он, – не знаю… Хорошо, жду, – и он положил трубку. – Как вы с ним связывались, у вас есть его телефон? – спросил он Гошу.
- Я с ним не связывался. Он сам мне звонил. О, – вспомнил Гоша, – можно его номер в телефоне посмотреть, – и он начал обшаривать свои карманы в поисках трубки. – Черт, я же телефон потерял! – вдруг вспомнил он.
Николай Николаевич посмотрел на Гошу из-под бровей, затем задумался и сказал:
 – Георгий Андреевич, вы действительно такой или придуриваетесь? Вы, что, не понимаете, во что вы вляпались? Вы понимаете, что из-за вас произошло убийство? Вы понимаете, что у вас пропал документ под грифом «Секретно»? А вы мне здесь дурака «включаете»! Давайте так, – он хлопнул по столу рукой, – или вы мне все сейчас  начистоту, или я вас в камеру кидаю. Сидеть еще, я так понимаю, не приходилось?

Гоша испугался не на шутку.

- Да я ничего и не скрываю, – начал он испуганным голосом, – вы спрашивайте, я все, что знаю, расскажу.

Они сидели в кабинете допоздна. Время от времени Николай Николаевич подходил к окну, открывал форточку и курил.
Несколько раз звонили ему, несколько раз он куда-то звонил и кричал в телефон:
- Ах, не нашли, ушла… На телефон не подходит… Так ищите! Адрес ее знаете? Нет, фактический, а не регистрации. Так узнайте у ее сотрудников!
Он, прикрыв ладонью трубку, спросил, обратившись к Гоше:
- Адрес, где живет эта ваша Белова, знаете? 
Гоша отрицательно покачал головой. 
- Ищите, я сказал, – ответил он уже в трубку, – не найдете, готовьтесь и вы на пенсию! – и он хлопнул трубкой по аппарату.

Картина выходила маслом: никто в управлении не знал никакого Кузнецова Сергея Викторовича. Замдиректора института, когда говорил Гоше в кабинете, что им интересуются «наверху», имел в виду Николая Николаевича и все собирался их познакомить. Никакого Кузнецова он тоже не знает, а все свои указания по работе он делал исключительно по требованию Николай Николаевича. И повышение зарплаты, и запрет на командировки, и выделение индивидуальной комнаты для Гоши – все четко по его, Николая Николаевича, указаниям.

Николай Николаевич куда-то отходил на пять минут, затем возвращался с какими-то фотографиями. Он спрашивал, показывая их Гоше, это тот Кузнецов или нет. Гоша отрицательно мотал головой.

- Да, брат, – все повторял Николай Николаевич, – заварил ты кашу. На госизмену тянет.    Ты хоть знаешь, сколько годиков тебе придется отсидеть?
Николай Николаевич взял свой стул, поставил его напротив Гоши и сел так близко, что между ними было расстояние сантиметров двадцать. Говорить он стал очень тихо, неотрывно смотря при этом Гоше прямо в глаза.

 – Ты, Георгий, не пацан уже, давно уже за «сорокет», а как ребенок, ей богу… Вы – математики, физики, ученые там всякие – мозги имеете феноменальные. Открытия,  изобретения, гениальные решения математических задач и прочее – все вам от Бога дано, а что делать с этим, вы не знаете.
Гоша тихо молчал, втянув в себя голову.

- Твоя диссертация, как ты ее называешь, – тихо продолжал Николай Николаевич, – гениальное открытие, прорыв, так сказать, не только в области вертолетостроения и авиации. Это универсальный закон на всю технику, включая военное машиностроение, ракетостроение и весь космос в целом. Ты знаешь, сколько желающих на Западе и на Востоке с Азией тоже хотят получить твои расчеты и формулы? А ты все талдычишь, как баран: моя диссертация, моя диссертация… Это уже не твоя диссертация, а достояние нации. Понимаешь?
Гоша кивнул.
- Ну, подумай не спеша, кто мог еще знать, где лежала твоя рукопись? Может, Яша, друг твой, чего знал, кому, может, сказал про нее что-нибудь?
Гоша замотал головой.
- Яша точно ничего не знал.
- Ну, а кто тогда? Кто этот Кузнецов? – не унимался Николай Николаевич. – Ну, говори… Ты что-то недоговариваешь, я же вижу. Я хочу тебе помочь. Тебе светит до двадцати лет тюрьмы, ты это понимаешь?
Гоша, повесив голову, молчал.

- Ну смотри, подумай. Смерть твоего друга, возможно, только первая смерть в этой длинной цепочке. И ты можешь помочь нам, помочь себе…
***
Стрелки часов уже показывали десять вечера. Гоша вспомнил, что он не ел целый день. При этом есть ему совсем не хотелось. Как только он вспоминал лежащего в луже крови Яшу, ему становилось тошно. «Где он сейчас? – думал Гоша. – В морге, наверное… А я тут. Живой, – мысли его неслись как скакуны. – А где сейчас Маша? Неужели она тоже замешана в этой истории? Не может быть! Ну, нет ее на работе, может, домой срочно поехала. По делам. Может, с Олежиком чего… Не, правильно, что я не дал ее адреса. Хотя, действительно, я же ей единственной сказал, где диссертация. Может, она кому в отделе сказала? Не могла же она… Да нет… Не верю».
- Так, – вдруг сказал Николай Николаевич, вернувшись после получасового отсутствия в комнату, – что будем делать? Домой уже пора. А с вами я так и не решил…
Он набрал чей-то номер, но никто не подошел.

- Во, все уже дома, а мы тут с вами валандаемся, – положив трубку, сказал он. – Я бы вас отпустил до завтра, да боюсь, как бы второй труп не нарисовался сегодня ночью.
- Это вы кого имеете в виду? – спросил Гоша.
- Вас, именно вас, кого же еще? – ответил тот серьезно.
Гоша серьезно задумался. Пугают его или… Или действительно все так серьезно? А кому он, собственно, перешел дорогу? Он обычный сотрудник института. Ну, написал там что-то, посчитал, сделал выводы, рассчитал формулы. Но причем здесь убийство? 
- Вы, простите, в каких отношениях будете с Марией Беловой? – неожиданно спросил его Николай Николаевич.
- В каких, каких… – Гоша оторвался от своих размышлений, – нормальных… человеческих. А что?
- А вот вы посудите сами: вашего соседа, друга, как я понимаю, у которого вы жили последнее время, убивают. В доме явно что-то искали. Ничего ценного не взяли. Пропала только ваша диссертация. Если предположить, что пришли именно за ней, – и Николай Николаевич сел на стул напротив Гоши, – то кто-то мог знать, что она находится здесь. Логично я рассуждаю?
- Логично.
- Теперь подумайте и скажите сами, кто, кроме вас, еще знал, что вы диссертацию держите дома? Вы кому-нибудь, кроме Марии Беловой, говорили?
- Нет, кажется, – неуверенно произнес Гоша. –  Может, я два дня назад, когда был пьяный, рассказал об этом этому Кузнецову. Но я не помню…
- Кузнецов ваш вообще фигура непонятная. О нем вообще отдельный разговор. Давайте предположим…
- Давайте, – поспешно произнес Гоша.
Он никак не мог сконцентрироваться. Все его мысли перескакивали от Маруси к Яше, а от Яши к Кузнецову. Кузнецов – этот улыбчивый и загадочный не то сокурсник, не то  ФСБшник… Что Гоша ему мог наговорить там, в ресторане? Он ничего не помнил…
-  Давайте предположим, – продолжал Ткаченко, внимательно посмотрев на Гошу, – что, кроме вашей Марии, никто не знал о диссертации. Тем более она активно помогала вам ее писать, как я понимаю. Она была в курсе всего написанного. Так вот, – он встал, подошел к окну и открыл форточку, – если предположить, что она сказала о вашей диссертации еще кому-то…
- Кому сказала? – не понял Гоша, прерывая свои размышления.
- Вот и я думаю, кому сказала? – задумавшись, произнес он. – Выходит, тот, кто узнал об этом, пошел и забрал ее. Правильно я рассуждаю?
- Не знаю, может, и правильно, – произнес Гоша, – но как-то…
- Как-то что?
Гоша молчал. Он только сейчас почувствовал, как он голоден, и как ему хочется спать. Верить в то, что Маруся замешена каким-то образом в убийстве Яши и пропаже его диссертации, он не хотел.
- А Машу-то саму нашли? – спросил он. – Она-то что говорит?
- А она пропала, – произнес Николай Николаевич и развел руками. – Ушла, говорят, днем с работы. Дома не появлялась. Консьержка в подъезде говорит, что ни ее, ни ее сына вечером не видела. Телефон заблокирован.
Николай Николаевич пристально посмотрел на Гошу.
- А вы знаете, где она может быть?
- Нет. Откуда? – произнес Гоша.
- Зря вы так с нами, Георгий Андреевич. У вас же с ней были более близкие отношения, чем просто, как вы говорите, рабочие? Сотрудники говорят, что у вас чуть не роман с ней… Вы вот от нас что-то скрываете, а, может, ей грозит беда. Если эти люди убили  вашего Якова, то они и ее должны убрать, чтобы замести следы… Она сделала свое дело, и она им больше не нужна. Вы хоть это понимаете?
Гоша кивнул головой. Об этом он, конечно же, не подумал.
В кабинете зазвонил телефон.
- Да, – ответил Николай Николаевич, – понятно. Хорошо, – он вскинул руку и посмотрел на часы. – Вопросов нет.
Он положил трубку и сел за стол.
- Георгий Андреевич, – немного подождав, сказал он, – мы вас отпускаем до завтра. Вы говорили, что у вас пропал телефон.
- Пропал, – кивнул Гоша.
- Мы вам дадим свой до завтра. Утром вы мне позвоните, и я вам скажу, куда и во сколько вам нужно будет прийти. Только я прошу вас, никаких выходок… Вы меня поняли?
Гоша хоть и не понял, что за выходки имел в виду тот, но сказал, что все понятно. Через двадцать минут, подписав какие-то бумажки и получив телефон, он вышел из здания через проходную с охраной.

10
Было уже поздно. Он не сразу понял, где находится и, немного поплутав, вышел на  Бульварное кольцо. Часы показывали пятнадцать минут двенадцатого. Рядом стояла  небольшая палатка «Кура-Шаурма», на стенке которой молодой петушок в одежде повара протягивал поднос с жареными гриль курочками. Из его клюва вырывалась надпись  «Жареные курочки – пальчики оближешь!». Как огонек в ночи, она притягивала к себе одиноких ночных путников, местных бомжей и загулявшую допоздна молодежь. Гоша подошел к палатке и стал изучать ассортимент.

- Сынок, помоги, – кто-то дернул его сзади за рукав.

Гоша оглянулся и увидел маленького старичка, одетого в старое черное длинное пальто с заплатками на рукавах и солдатскую зимнюю шапку. Шамкающим беззубым ртом тот продолжал:

 – Трубы горят, с утра ничего… ни маковой росинки. Дай на пол-литра.
- Нету, папаша, – и Гоша повернулся к нему спиной.
- Ну хоть на чекушку дай, – не унимался старик, – помру я. Мне без чекушки нельзя.
Гоша протянул последнюю тысячу рублей продавцу.
 – Бутылку пива и самую зажаренную курочку.
Продавец начал снимать с обгоревшего вертела обжаренную тушку и заворачивать ее в лаваш.
- Сынок, а сынок, – в надежде терпеливо ожидая и никуда не отходя, жалобно простонал старик.
- Я же сказал, денег, папаша, нет, – не поворачиваясь к старику, со злобой ответил Гоша. – Да и вообще, бросай пить… Может, поживешь еще… годок-другой.
- Да на что мне тогда такая жизнь нужна, если и выпить нельзя… Эх, сынок, сынок…Будет тебе плохо, дай бог, чтобы кто-нибудь тебе помог, дай бог… – старик развернулся и медленно побрел в сторону темной арки ближайшего дома.
Гоша взял бутылку и кулек с курицей, сгреб сдачу себе в карман и, не оглядываясь на старика, пошел вдоль бульвара.

Дойдя до ближайшей скамейки, он сел и одним махом перелил содержимое бутылки в себя и только потом приступил к курице. У него из головы не выходили слова Ткаченко, что Мария Белова, его Маруся – та, которую, по его мнению, он знал и любил больше всех на свете, могла быть замешена в убийстве Яши и пропаже его диссертации. Нет, кто угодно, но только не она. Конечно, рассуждал он, она могла кому-то случайно сказать о том, что Гоша держит диссертацию дома, но… тут его логика наталкивалась на непреодолимую стену неразрешимых вопросов. Например, каким образом этот человек узнал, что Гоша живет не у себя дома, а у Яши? Откуда он узнал адрес Яши? Как он вообще смог так быстро все это сделать?

Закончив с курочкой, он вскинул левую руку и взглянул на часы. Стрелки на «Лонжине»  приближалась к полуночи. «Нужно найти Машу, нужно найти Машу, – стучало у него в голове, – в первую очередь нужно найти Машу, а там уж видно будет». Он вскочил со скамейки. Холодный, явно еще не весенний ветер обжег его лицо и потащил вниз по бульвару по направлению к метро. Ноги сами по себе отмеряли шаги, высматривая островки сухого асфальта. Рядом по дороге проезжали редкие машины, разрывая тишину урчанием своих железных внутренностей. Одна из них остановилась возле Гоши, водительское окно опустилось.

- Куда едем, командир? – послышался голос из кабины.
Гоша задумался. Действительно, куда? Он нащупал в заднем кармане небольшую стопочку оставшихся денег, достал. Всего шестьсот пятьдесят рублей. Не густо, но все же.
- В Перово сколько возьмешь? – спросил он водителя.
- У-у-у, это ж… – тот на мгновение задумался. – Тыща, не меньше.
- Да ладно, тыща… – возмутился Гоша. – Мы сейчас по пустой дороге за двадцать минут долетим.
- Это ты долетишь, – отозвался голос, – а мне ехать надо. Считай, два конца – там сейчас никого не поймаешь.
- Смотри, командир, – Гоша протянул ему стопку мятых денег. – Осталось только шестьсот пятьдесят. Больше нет. Решай!

 «Эх, Яшка, Яшка, – сидя на заднем сидении такси, думал Гоша, – как же это все так получилось? Еще вчера ты был, а сейчас…» – он закрыл лицо ладонями.
- В машине не блевать! – неожиданно произнес водитель, видимо, внимательно следящий не только за дорогой, но и за пассажиром на заднем сидении. – Если надо – остановлюсь.
- Не, не, все нормально, – Гоша убрал руки от лица.
- А, – задумчиво произнес водитель, – у меня тут один деятель на днях вначале рыдал всю дорогу, а потом всю машину заблевал. Пришлось на мойку заезжать. Жена, говорит, ушла от него… Ну ушла от него, а при чем здесь мой салон, – он открыл форточку и смачно плюнул в окно. – Может, и правильно, что ушла, – продолжал он свои размышления, – я от такого бы тоже ушел. Ушла – будь мужиком, чего ныть. Найдешь себе другую, если мужик, конечно.

Гоша молчал, стараясь не вступать диалог. Но диалог водителю явно не требовался. Ему нужен был зритель, молчаливый и внимающий слушатель для своего ночного монолога.

- Да, скажу я вам, мужики пошли сейчас не те, – продолжал таксист. – От армии косят, носят, как бабы, колечки в ушах и черт знает где еще. На этот, как его… тьфу, макияж-пендикюр ходят, ногти красят. А вы видели, как они одеваются? Стыдобища одна. Штанишки облегают, везде разноцветные камешки, блестки. Рубашечки … тьфу, прости господи, бабские. И сами такие все изящные и утонченные. Одним словом, пидоры. Вот  от таких бабы и бегут. Такие бы мне в армии попались, я бы из них сделал «пендикюр-мандикюр». Они бы у меня танки в гору на руках заталкивали. Снег на плацу ломами убирали бы. Строем на очко ходили бы. Эх, я из них сделал бы мужиков. А то, – он опять смачно сплюнул в открытое окно, – черт знает что. Не то баба, не то мужик – не разберешь.
Машина вывернула с Зеленого проспекта на маленькую улочку.

- Какой адрес нужен?
Гоша прилип к стеклу и немного погодя указал на стоящий во тьме дом. Машина притормозила, он расплатился с грозным «водителем-мужиком» и направился к первому подъезду.

Он звонил и звонил в квартиру, но все было напрасно – тишина. «Где Маруся, что с ней?» – стучало в его голове. Он вынул из кармана выданный ему прошлым вечером телефон и набрал Марусин номер. В трубке прозвучал женский голос: «Абонент не  отвечает и так далее». Он попробовал еще раз – все то же… Постояв недолго на лестничной клетке, он неспешно спустился по лестнице. «Может, она мне звонила на мой номер, – думал он, – а телефон-то я так и не восстановил. Нужно срочно восстанавливать. Но где?» Он взглянул на часы, стрелки показывали половину первого ночи.

Оставалась последняя надежда застать Марусю на даче в Голутвине, куда он несколько раз с ней ездил на электричке. «Если Маруся решила сама куда-то уехать, спрятаться, тем более с ней Олег – лучшего места нет. Дача не ее, о ней никто не знает. Домик там хоть и старый, но есть печка, зимой некоторое время пожить можно. Воды нет, так что? Колонка на улице. Лишь бы она была там… А если там, значит, сама скрывается, значит, есть от чего скрываться… Неужели она замешана в этом деле? Неужели она?»

Нужно было решаться. Он вскинул руку и взглянул на свои часы.  Было глубоко за полночь. «Ладно, – решил он, – что будет, то будет», – и он бросился со всех ног к ближайшей станции «Перово»,  откуда они не раз ездили к Марусе на дачу в Голутвин. Бежать было недолго, минут пять. «Лишь бы электрички еще ходили», – выбегая на платформу, думал он про себя. На платформе, ежась от холода, стояли несколько человек. Группа подвыпивших молодых парней гоняла пустую бутылку по перрону. В конце концов, после очередного меткого удара бутылка со звоном разлетелась о стоявшую на платформе скамейку. «Гооол!» – раздались громкие голоса. Не найдя другой бутылки, они пошли медленно вдоль перрона по направлению к выходу, заглядывая время от времени в стоящие на платформе мусорные урны. Поравнявшись с Гошей, один из них неожиданно остановился, испытующе посмотрел на Гошу и, сплюнув перед собой, громко произнес:

– О, ща мы на «пивчанский» деньжат раздобудем.
- Слышь, Колян, пошли домой. Хватит уже, – произнес один из его дружков.
- Не, не, погоди, – и он сделал несколько шагов по направлению к Гоше.
- Э, товарищ, на пивко пару рубликов не найдется? – произнес он с вызовом.
Гоша стоял полубоком к нему и делал вид, что ничего не слышит. Будто бы обращаются не к нему. Связываться с пьяной молодежью, а они были, мягко сказать, не трезвы, да еще ночью на пустом перроне… Эта перспектива совсем не улыбалась ему. «Сколько их, – подумал он, – человек пять… Бежать надо, явно все плохо закончится…»

- Слышь, пацаны, – произнес Колян, – типа не слышит. Слышь, чудило, ты чего оглох, что ли? Денег на пиво дай людям! – и он сделал еще пару шагов по направлению к Гоше.

- Чего надо? – собрав все мужество, произнес Гоша и повернулся к нему прямо.
Под тусклым светом фонаря  он хорошо мог его рассмотреть. Это был лет двадцати-двадцати двух низкорослый парень крепкого телосложения. Хоть он и был в куртке, но с первого взгляда было понятно, что это ни какой-нибудь дохлячек - провокатор, а, скорее, наоборот – коренастый и взбитый крепыш. Его широкое с приплюснутым носом лицо было глубоко изрыто следами от оспы. Слева направо, через весь подбородок тянулся глубокий лилово-красный шрам.  Он стоял с наглой улыбкой, похрустывая костяшками пальцев, и пристально смотрел в глаза Гоше. В его помутневших глазах уже начали разгораться огоньки ярости, ненависти и неудержимого пьяного куража. Он быстро оглянулся, бросив взгляд на стоящих за его спиной дружков, и, сплюнув себе под ноги, сделал еще один шаг по направлению к Гоше.

- Чего надо, чего надо… Денег давай, не видишь, люди хорошие просят, – произнес он с явно приблатненным акцентом.
- Нет денег, – произнес Гоша, понимая всю серьезность своего положения и  прикидывая в уме пути возможного отступления.
- А если найдем? – не унимался тот, распаляя себя все больше и больше.
- Слышь, Колян, – послышался снова голос его приятеля. – Хрен с ним, пошли уже домой…
- Не, – Колян теперь сплюнул прямо перед Гошей. – Он мне явно не нравится. Ты посмотри на него, он же нас не уважает. Мы же для него – быдло и твари… Ты чего на меня так смотришь, чудило? – уже обращаясь к Гоше, произнес он. – Чего, не нравлюсь?
Гоша затравленно молчал и озирался. Все одиноко стоящие люди на перроне куда-то вмиг растворились. 
- Слышь, братва, а мы ему не нравимся… – обернувшись к дружкам, загоготал Колян. – Давайте тряханем его – и под поезд. Как Анну… как ее там… Карелину из Пушкина…
К Коляну подошли еще трое его дружков и начали с любопытством рассматривать Гошу.
- Я вам говорю, – еле произнес Гоша, – денег у меня нет. Кончились все.
Холодный пот и дикий животный страх охватил его целиком. Он начал потихонечку отступать к краю платформы.
- А что есть? – спросил один из дружков. – Телефон, цепочка… Можно и куртку, мы не гордые…
Они начали обступать Гошу, взяв его в полукольцо.
- Сам отдашь или помочь?
- Эй, эй! – внезапно послышался крик рядом с ними. – Вы что делаете? Опомнитесь…
Все резко оглянулись назад. Перед ними стоял низенький дедушка с седой бородой. На дедушке было длинное черное пальто, из-под которого виднелась черная до ног юбка. Сверху была одета черная вязаная шапка.
- Так это ж поп, – произнес один из компании, и они все громко загоготали. – Ты чего, старый? Иди отсюда быстрее. Шевели поршнями.
- Вы совсем разум потеряли, антихристы! – произнес седовласый дедушка. – Бес в вас вселился, не ведаете, что творите… 

Глаза его горели. Видно было, что он их совсем не боится.
- Слышь, дед, иди подобру-поздорову своей дорогой, – произнес один из дружков, – мы тебя не трогаем, и ты нас не трожь. А то не посмотрим, что старый… 
- Никуда я не пойду, – воскликнул он.

В этот момент вдали послышался протяжный гудок, а затем далеко в темноте вспыхнул маленький лучик света, который начал медленно приближаться, освещая длинную дорожку озябших рельс.

- Ну, старый, ты сам себя подписал, – произнес тихо Колян и сделал шаг в сторону   дедушки. – Вместе в Аню Карелину будете играть, – и он протянул руку, стараясь схватить старика за рукав.

Что произошло затем, Гоша с трудом мог вспомнить. Какая-то неведомая сила, неистовый порыв подбросил Гошу, и он очутился на спине Коляна. Тот, так и не дойдя до старика, упал лицом на перрон. Гоша, вскочив с его спины, бросился на ближайшего из парней и попытался сбить его кулаком. Они вместе повалились на асфальт, где на него набросились еще два человека. Он пытался прикрыть лицо руками, а его в этот момент начали избивать ногами. В ушах у Гоши стоял истошный крик, по все вероятности, Коляна:  «На рельсы его, братва, на рельсы сбрасывай!» – и нарастающий свист, переходящий в рев, приближающейся электрички. Затем сильный удар ботинка в затылок – и все куда-то разом пропало. Он только помнил, как он лежит, а рядом медленно подъезжает и с грохотом останавливается огромный зеленый вагон. Его кто-то поднимает и помогает войти в открытые двери вагона.
Пришел в себя он уже лежа на деревянной скамейке. Под головой у него была черная вязаная шапочка. Он  попытался сесть, но чей-то мягкий и тихий голос ему сказал: «Лежи, лежи, сын мой. Бог милостив. Все хорошо».

Электричка, в которой он ехал, время от времени останавливалась, голос объявлял какие-то станции, двери с грохотом открывались, затем закрывались, и все вновь приходило в движение.

Гоше становилось легче. Все еще болело в боку, но уже было терпимо. Немного полежав, он все же приподнялся и, сбросив ноги вниз, сел на лавку.
Напротив него сидел седовласый старик, одетый в черную одежду, и ласково ему улыбался. Это был не то священник, не то монах. Его белая борода была окрашена черно-красными пятнами. На лице в районе правого глаза у него была сильная ссадина. Но прежде всего Гошу поразили его глаза. Таких глаз он давно в своей жизни не видел. Они были ярко-голубые и, что самое поразительное, они, как показалось Гоше, источали свет и давно забытую детскую радость. Такие глаза последний раз он видел у своих детей во время каких-то далеких безумно-счастливых моментов жизни. Эти глаза жили совершенно своей жизнью. Они улыбались, танцевали, источали свет и тепло, дарили радость и всю земную и неземную любовь на свете.

- Как тебе, сын мой? – улыбнувшись, вымолвил старик. – Все в порядке? Жить будешь долго еще, не бойся никого и ничего… Бог не оставит тебя.
- Спасибо вам! – произнес Гоша. – Я вам очень благодарен. Если бы не вы…
- Не меня нужно благодарить, – мягко прервал его старик, – благодари Бога, Отца нашего всемогущего.

- Да, да… – Гоша примирительно начал кивать ему головой. – И ему, конечно, тоже спасибо, но прежде всего вам. Если бы не вы…  Я бы, может, лежал сейчас на шпалах… или рельсах… там, – и он махнул куда-то в сторону рукой. Ему стало жутко и страшно, когда он вспомнил эти пьяные, озверевшие лица… Да и не лица это были вовсе, а какие-то дикие оскалы с мутными и свирепыми глазами. И этот страшный визг: «На рельсы эту суку давай! Под поезд!» Его пробовали схватить и волочь куда-то. Удары ног сыпались со всех сторон. Он вертелся на асфальте и извивался, как мог, и в голове стучала одна только мысль: «Все, это конец, это конец».

- Ты бы прилег, сын мой, на скамеечку, – ласковый голос вновь вернул его в вагон, – полежал бы еще. Тебе куда надо ехать-то?

- Я не помню, – произнес Гоша.

Он и вправду не мог вспомнить, куда собирался ехать. Он сосредоточено взял свою голову в ладони и постарался понять, как и, главное, зачем он сидит в вагоне. Видимо, куда-то он собирался ехать. Вопрос – куда?

- От себя все равно никуда не убежишь, – произнес неожиданно старик. – Сколько не бегай, а Бог внутри нас каждого.
- Да, да – согласился Гоша.
Он немного подумал и произнес:
- А как, простите…
- Отец Кирилл я буду.
- Очень приятно, – с удивлением ответил Гоша. – А меня зовут Георгий.
- Я знаю, сын мой.
Гоша еще более удивился, но промолчал. «Ну старик! – думал он про себя. – Ну спаситель! – Он еще раз посмотрел на старика. – Вроде маленький, не богатырь какой, а не побоялся, вступился за меня…»
- Скажите…
- Отец Кирилл…
- Да-да,  Отец Кирилл…  Вы извините меня, – Гоша потер виски, – что-то я не в себе как-то…
- Ничего страшного, – произнес старик, – у тебя, сын мой, просто сотрясение мозга. Но ты не беспокойся, домой тебе нужно, отлежаться, поспать побольше. И все будет хорошо.
- Да, конечно. Домой.
Гоша попытался вспомнить что-то о доме. Из его памяти начали вырываться, как куски, его жена Вера, детишки – Сережа и Катя, улыбающаяся Маруся, друг его, Яшка. Стоп! Он вдруг наглядно увидел комнату и лежащего в темной луже крови Яшку и прижатого к нему щенка. Боже…

Он обхватил голову руками, и внезапный прилив щемящей боли охватил его целиком. Откуда-то изнутри неожиданно вырвался стон и непреодолимое желание рыдать. Он не смог сдержать себя. Его начало трясти, а затем подкатили слезы, которые начали литься, как дождь, из его глаз. Он уже не мог себя контролировать. Обхватив голову и опустив ее вниз, он рыдал, как не рыдал уже, наверное, лет сорок. Ему было тяжело и горько, горько и противно и еще … очень жалко… Нет, не себя, себя он, наоборот, корил во всех грехах. Жалко ему было Веру, Марусю, Василия Васильевича, своих детишек, Яшку. Он вдруг вспомнил о своих родителях, которых не видел уже более полугода. Он им ничего не рассказывал о своих жизненных делах. Ему было стыдно ехать к ним. Он все ждал момента, когда определится, кто он, с кем он и так далее, чтобы поехать к ним и все рассказать. Может быть, приехать уже с Марусей…  Но все это было в прошлом. Сейчас он просто сидел на скамейке в пустом вагоне электрички и плакал, как делают это маленькие дети, которые еще не научились терпеть и притворяться…

Сколько он плакал: пять, десять, а может, и двадцать минут, он разобрать не мог. Только электричка иногда останавливалась, неразборчивый голос что-то бубнил, двери открывались, закрывались, и вновь электричка устремлялась куда-то вперед, медленно набирая скорость.

Когда все слезы, которые накопились за последние сорок лет, закончились, Гоша стал понемногу успокаиваться и приходить в себя.

- Это хорошо, Георгий, что ты можешь еще плакать, – неожиданно произнес все тот же приятный и мягкий голос Отца Кирилла. – Значит, не все для тебя потеряно. Бог не оставил тебя. У тебя еще есть надежда спастись.
Гоша оторвал руки от глаз и посмотрел на старика.
- Да, да… Не удивляйся, Георгий, – продолжил с улыбкой старик. – У нас у всех есть такая надежда. И хоть мы все грешники… И я грешник, и ты грешник, но надежда есть у всех. Нужно только обратиться к Богу. И просить его. Он милостив, он всех простит.
- И меня? – с удивлением произнес Гоша.
- И тебя, Георгий. Нужно только обратиться к нему. Сделать первый  шаг. Ты делаешь к нему навстречу один шаг, он делает к тебе навстречу десять шагов. Он всех прощает. Прощает и спасает.
- Спасает и прощает. Это, похоже, как раз то, что мне нужно, – произнес задумчиво Гоша.
- Да, но имей в виду, сын мой, путь ко Спасению всегда один – через страдание, покаяние и смирение. Спасения без страданий не бывает. Просто Господь знает, кто и через какие испытания придет к Вере. Вот и посылает их нам. Но одно я знаю точно: каждому страдания посылаются по силам, то есть Спаситель уверен, что мы справимся с ними и сделаем тем самым еще один шаг навстречу Господу. Вот в этом и заключаются Его Любовь и Великодушие. Но начинать надо с покаяния. Ведь первым, кто попал в Рай, был раскаявшийся разбойник, распятый рядом с Христом и попросивший Господа помянуть его в Царствие Небесном. За что тотчас получил прощение грехов.
- Скажите, Отец Кирилл, – после долгих раздумий произнес Гоша, – а мне-то что нужно делать?
- Молиться тебе нужно, сын мой, – со светлой улыбкой произнес старик, – молиться и каяться.
- Каяться мне, кажется, уже поздно. Я столько дел натворил.
- Нет, Георгий, каяться никогда не поздно. Главное, чтобы раскаяние было искренним, чтобы шло оно от самого сердца и сопровождалось слезами очистительными. Такими, какими ты сейчас плакал. Тебе в церковь нужно идти. Там твое спасение. И главное,  помни, ты делаешь всего один шаг навстречу Богу, он делает к тебе десять. Выбор остается только за тобой.
Гоша снова ушел в раздумья. Снова перед его глазами пролетели, словно кадры старой кинохроники, фрагменты его детства, молодости, службы в армии. Вот он учится в МГУ, вот уезжает в Америку. Первые радости, первая любовь. Затем, как это часто бывает, первый и самый болезненный удар в сердце, от которого он не мог прийти в себя еще долгое время. Анечка, Анюта, его солнышко ненаглядное, его все-все-все…  Гоша старался не вспоминать больше ее никогда.
***
- Гошенька, ты наконец-то подписал контракт. Как я рада за тебя! – после двухдневного молчания раздалось в трубке телефона.
- Анюта?! Анют, ты где? – закричал Гоша в трубку. – Я не могу до тебя дозвониться уже целую неделю. С тобой что-то случилось?
- Гошенька, ну что ты, всего-то два дня. Какая неделя…
- Ну, все равно, – перейдя на шепот, продолжал Гоша, – для меня эти дни будто вечность… Что с тобой? Ты где?
Трубка молчала.
- Я все-таки подписал этот чертов контракт, – продолжал шептать в трубку Гоша. – Представляешь, подписываю, там текста на пятнадцать страниц, а я о тебе только думаю. Даже толком не дочитал до конца.
- Ну, это ты напрасно, – послышался голос в трубке, – читать нужно всегда до конца и очень внимательно.
- Да бог с ним, с этим контрактом, – прервал её Гоша. – Ты где сейчас? Хочешь, я приеду, куда ты скажешь?
- Спасибо, Гошенька, но…  – трубка замолчала.
- Что «но», что?
- Я улетаю сейчас.
- Улетаешь? – Гоша сел на кровать возле телефона. – А куда?
- В Китай.
- Китай… Здорово! – Гоша почувствовал в Анином голосе новые нотки. – А когда вернешься?
Трубка молчала.
- Ань, Анюта, – закричал  Гоша, – ты меня слышишь?
- Слышу, я здесь, –  раздался тихий голос в трубке.
- Хочешь, я тебя встречу в аэропорту? Ты когда возвращаешься?
- Не знаю еще, Гош, не знаю…
- В смысле?
- Может, через полгода, может, через год.
- Как через полгода? – прошептал Гоша. – А как же…
- Гоша, миленький, у меня такая работа.
- Какая такая работа?
- Ну такая. Я – headhunter.
- Это кто такой? Охотник за головами, что ли?
- Да, охотник.
Гоша начал догадываться.
- А зверь – это я, получается? – спросил он тихо в трубку.
- Вроде того… - произнесла трубка. – Ты, Гош, не обижайся. Я же и для тебя  работала. Ты вон  теперь в какой компании работаешь! Одна из лучших компаний мира.
Гоша, сидя на кровати, молчал. В этот момент он услышал, как сильно бьется его сердце. Он никогда прежде не слышал его стук, а тут прям – «бум-бум-бум», как гигантский колокол. Разносясь эхом по всему телу: «бум, бум».
- Значит, – прошептал он пересохшими губами, – все?
- Все – ответила трубка. И после небольшой паузы: – Но, Гоша, ты очень, очень хороший человек. Мне с тобой было хорошо, даже замечательно. У тебя  все еще будет в жизни, все…
- Ты же знаешь, мне ничего не надо... кроме тебя.
- Да что ты обо мне знаешь? – произнесла Аня после небольшой паузы. – Я, может, совсем не тот человек, что тебе нужен.
Гоша, зажмурив от едких слез глаза, молчал. К горлу подкатил горький комок рыдания, которое тихим воем рвалось наружу, на волю из его разорванной в клочья души.
- Ты мне еще потом спасибо скажешь, что я тебя в люди вывела, – продолжала трубка. – Ты меня слышишь? Гоша? Кто ты там был? А здесь...
Гоша отложил трубку в строну и тихо застонал.
***
- Товарищ! Эй, товарищ, – неожиданный голос вернул его в вагон электрички. Гоша открыл глаза. Перед ним стояли два человека. Полная женщина неопределенных лет в форменном пальто. Через плечо у нее висела большая кожаная сумка. Позади виднелся  мужчина в такой же форме.

- Вы пьяный? – обратилась женщина к Гоше. – Билетик на руках имеется?
Она с нескрываемым презрением смотрела на него.
- Билетик? – приходя в себя, переспросил Гоша. – Билетик…
Он вспомнил, что никакого билетика, конечно же, не могло и быть. Какой там билетик. Его чуть не убили… Он осмотрелся в поисках Отца Кирилла, но никакого Отца Кирилла рядом не было. Он сидел один-одинешенек в пустом вагоне.
- Да вот же он, – вдруг сказала женщина, – и протянула руку, указывая на маленький листочек, лежащий на соседнем сидении, где еще недавно был старичок.
 Гоша взял билетик и протянул контролерам.
- А Голутвин, простите, скоро будет? – спросил он их неожиданно.
Женщина, изучив внимательно билет, сказала уже более мягким голосом:
 – Все правильно, тринадцатая зона. Следующая Коломна, за ней сразу Голутвин. – И взглянув еще раз на Гошу, произнесла: – Вы же вроде не пьяный, где это вы так?
И она показала на Гошину куртку. Он оглядел куртку и обратил внимание, что она была вся в грязи, один рукав был надорван.
- Это меня пытались на рельсы сбросить, – произнес задумчиво Гоша. – А вы случайно дедушку-священника здесь не видели? Вроде только здесь сидел…
- Нет, никакого дедушки, и тем более священника, не видели, – сказала женщина и медленно поплыла в сопровождении молчаливого напарника в соседний вагон.
***
Выйдя на платформу со странным названием «Голутвин», Гоша взглянул на часы – они показывали четвертый час ночи. Он помнил, как они с Марусей пешком со станции  добирались до ее домика. Но все это было, кажется, днем, да и Маруся точно знала, куда идти. Он увидел рядом со станцией знакомый магазинчик, где они в прошлый раз закупали продукты для дома. Дорожка, ведущая к Марусиному дому, должна быть сразу за ним. Обойдя магазин, Гоша вышел на знакомую дорожку и ускорил шаг. Он боялся показаться в таком грязном виде на людях. Но в это время уже никого не было на улице. Те малочисленные пассажиры, что сошли с электрички вместе с Гошей, уже растворились по дворам и окраинам маленькой станции. Гоша шел минут двадцать, пока не увидел знакомый угол низенького дома с зеленой крышей.

«Дома она или нет?» – думал он все время про себя. Дом стоял в глубине участка и по раскрытым ставням он догадался, что все же кто-то там есть. Он, перекинув руку через калитку, нащупал наброшенный с внутренней стороны двери крючок, осторожно его приподнял и толкнул дверь рукой. Последний раз, когда они сюда приезжали, ставни были плотно закрыты, и на двери дома висел большой железный замок. Сейчас замка на двери не было. Он поднялся на крыльцо и потянул дверь на себя. Дверь была закрыта. Он обошел дом, подошел к окошку, за которым, по его мнению, должна была спать Маруся, и тихо постучал в окно. Тишина. Он постоял немного и еще раз постучал. Вдруг занавеска слегка качнулась, и из-за нее послышался тихий женский голос:
- Кто там?
- Маруся, - это я, – произнес Гоша и прижался лицом к стеклу.
- Гоша? – занавеска резко дернулась в сторону, и в окне появилось лицо Маруси. – Гоша!  Откуда ты?
Он не сразу узнал ее. Маруся – вечно цветущая, всегда с аккуратно уложенной прической, смотрела на него через стекло впавшими черными глазами. Такого бледного и измученного лица он ни разу у нее не видел. В ее глазах стояли ужас и страх.
Она увидела его и заплакала.
- Марусь, ну что ты… – попытался произнести он, – не надо…
Она, прикрывая лицо ладонями, махнула ему рукой в сторону двери и задернула штору.
Обойдя дом, он опять вернулся к входной двери. Ключ изнутри повернулся, грохнул упавший стул, дверь резко открылась и ему навстречу вылетела Маруся, одетая в одну ночную сорочку. Со слезами она бросилась на шею Гоше.
- Гоша, родной мой, любимый, прости меня! – не переставая рыдать, говорила она. – Это я, я во всем виновата. Они обманули меня.
Она зашлась в истерике, сквозь которую ничего нельзя было понять. Она увидела, что  Гошины куртка и штаны были грязно-серого цвета. На лице его красовалось несколько свежих ссадин.
- Что они с тобой сделали? Сволочи! Звери! Это я, я одна виновата, – продолжала твердить она.
Все ее тело билось и тряслось в ознобе.
- Они тебя допрашивали, били? – не унималась она.
Гоша, обняв ее, только и повторял:
 – Чи-чи-чи, успокойся, чи-чи-чи.
Он осторожно ввел ее в дом и прикрыл ногой дверь.

11
Они сидели на кухне за большим деревянным столом, пили чай и говорили тихо, чтобы не разбудить спящего наверху Олега. Маруся понемногу приходила в себя после сильной истерики. Она сходила к себе в комнату, переоделась в спортивный костюм, уложила волосы и вышла из ванной уже со следами косметики, едва прикрывающей ее усталое и измученное лицо. Гоша, сняв с себя порванную куртку и грязные штаны, нашел какие-то тренировочные в шкафу и переоделся в них. Затем сунул ноги в старые кожаные тапки и пошел умываться на кухню.

- Гоша, – говорила дрожащим голосом Маруся, – я не думала, что так все будет. Они сказали мне, что это единственная возможность вытащить моего Витька из тюрьмы и отправить его на лечение в Германию. Я тебя люблю, Гоша, но и его тоже… Прости меня, Гоша…
Она тихо заплакала.

- А этот… как его… – рыдая, продолжала Маруся, – красивый такой, все время улыбается, говорил, что тебе тоже какие-то деньги дадут и твою кандидатскую степень. Дура я, дура, я же и представить себе не могла, что они так поступят… Из-за какой-то диссертации…
Начинало светать, комната постепенно наполнялась мягким утренним светом.
- О, уже светает, – произнес Гоша, отодвигая рукой занавеску. 
 «Весна идет, она уже в пути», – вспомнил он строки, запавшие ему с далекого детства. 
 - Жаль, в Бога мы не верим, – немного помолчав, неожиданно произнес он. – Сейчас бы в церковь сходить. А здесь есть какая-нибудь поблизости? Ты не знаешь?
- Где-то, кажется, есть, – удивленно ответила Маруся. – А тебе зачем?
- Не знаю… Так просто… постоять.
- Здесь недалеко монастырь есть, кажется, мужской.
- Монастырь, – задумчиво произнес Гоша. – Монастырь – это совсем замечательно.
В прихожей скрипнула входная дверь. Гоша и Маруся переглянулись.
- Олег? – спросил тихо Гоша.
Маруся отрицательно покачала головой.
 – Он наверху спит.
Гоша приподнялся, но не успел он и шага сделать по направлению к двери, как она резко открылась, и на пороге появился Николай Николаевич, одетый в зимнюю куртку и шапку.
- А вот и мы, – входя в комнату, произнес он.
За ним последовали еще три человека.
 – Доброе вам всем утро! Или ночь еще… Не ждали?
Гоша и Маруся замерли в оцепенении.
- Чего молчите? – снимая шапку, произнес Николай Николаевич. – Вижу, вы нам рады, но не до конца. Не ожидали? Вижу, не ожидали. Ну, угостите гостей чайком горяченьким, а то мы змерзли як цуцики пока до вас добрались. Георгий Андреевич, а что это с вашим лицом? Мы же с вами только вчера вечером попрощались. Все было нормально, – и не дав ответить, произнес: – Я же вас просил… Вечно вы попадаете в какие-то истории…
- А вы, как я понимаю, – он развернулся на этот раз к Марусе, – и будете Марией Ивановной Беловой?
 Маруся молча кивнула головой.

- Очень приятно. А меня зовут Николай Николаевич Ткаченко, – порывшись в карманах, он достал красную книжечку и, раскрыв ее, поднес к лицу Маруси. – Полковник ФСБ по особо важным делам.
Скинув с себя куртку, он положил ее на спинку дивана. Остальные гости, поздоровавшись, тоже сняли с себя шапки и куртки и сложили их на свободном кресле. На всех были  надеты кобура с пистолетом. В руках у одного была рация.
- Так что, хозяюшка, чайком угостишь? – улыбаясь, спросил Николай Николаевич.
Маруся, выходя из оцепенения, начала медленно вставать, поправляя руками волосы.
- Нет-нет, – уже без улыбки произнес Николай Николаевич, – сидите, мы сами. Коля, – обратился он к одному из гостей, – сделай нам чайку. А, может, лучше даже и кофейку. Кофе у вас найдется, Мария Ивановна?
- Да, там есть, – Маруся махнула в сторону кухни, – на полке над холодильником.
- Вот и отлично. Коля, мне кофе и покрепче.
И Коля отправился на кухню готовить кофе. В комнате повисла томительная пауза.
- Дома еще кто есть? – спросил один из гостей.
- Сын, – ответила Маруся, – он там спит, наверху, – и она показала на деревянную лестницу, ведущую на второй этаж.
- Проверь, – сказал ему Николай Николаевич, – только ребенка не буди.
- Да вы не переживайте, – и он снова обратился к Марусе и Гоше, – мы вот сейчас попьем кофейку и поедем. И вас, Мария Ивановна,  с собой возьмем. Чего вам по электричкам да автобусам-то ноги сбивать. Да и поговорить нам есть с вами о чем…
- А я? – спросил Гоша.
- А вы, – Николай Николаевич повернулся лицом к Гоше, – нет, вы нам пока не нужны. С вами и так все понятно. Ждите, мы вас еще вызовем. Вот только телефон, что я вам вчера выдал, верните, пожалуйста. Он вам больше не нужен.
 Гоша полез в карман  куртки, висевшей на гвозде, и достал телефон.
- Вот, пожалуйста, – и он положил его на стол.
- Мария Ивановна, – Николай Николаевич, забрав телефон, снова обернулся к Марусе, – вам сколько времени нужно, чтобы собраться?
Через полчаса входная дверь за утренними гостями захлопнулась. Они ушли, забрав с собой Марусю, которая шла тихо, не оглядываясь, смотря себе под ноги. Она только и  успела подойти к Гоше при выходе и тихо прошептать: «Ты Олежика моего только не бросай. И прости, если сможешь».
Возле ворот их ждал белый микроавтобус с надписью на двери «Скорая помощь». Машина завелась и медленно поехала по направлению к Москве. Солнце, уже приподняв свой огненно-апельсиновый край над крышами дачных домиков, ярко освещало улицу, дома и верхний край леса, простиравшийся за дачными участками.
***
Гоша уже полчаса сидел за столом на кухне перед давно остывшей чашкой с чаем и неотрывно смотрел в угол комнаты, где стояла старая  покосившаяся кирпичная печка. Там, под самым потолком, на маленькой угловой полочке стояла вся черная не то от сажи, не то от времени старинная икона. Сквозь копоть и толстый слой пыли на Гошу смотрел едва улавливаемый лик старца. Чем дольше Гоша смотрел на икону, тем больше ему казалось, что он видел  где-то это лицо, эту временем изъеденную седую бороду, эту ссадину на левой скуле, и эти неповторимые светящиеся голубые глаза. Да, да он точно видел эти глаза где-то. Глаза, в которых был неугасимый огонь жизни и любви. Такие невозможно забыть. Они будто улыбались ему и говорили…
Точно, он вспомнил вдруг. Гоша провел несколько раз рукой перед своими глазами. Они говорили ему: «Помни, ты делаешь к нему навстречу всего один шаг, а он делает к тебе десять. Все в твоих руках. Выбор за тобой, за тобой, за тобой…»
«Не может быть, – подумал он, – не может быть…»

В этот момент скрипнула деревянная лестница, и сверху весь заспанный, в тренировочном костюмчике, спускался Олег. Он огляделся, ища глазами маму, и, остановившись на Гоше, улыбнулся и произнес:
– Здрасьте, дядя Гоша! А вы давно приехали?
Гоша, ничего не понимая, молча смотрел на Олега и водил перед собою рукой.
- Дядя Гоша, дядя Гоша? – засмеявшись, повторил Олег. –  Вы чего это?
Он спустился по лестнице и, сев на стуле напротив Гоши, начал кулаками протирать себе глаза.
 - А где мама? – спросил он вдруг.
- Мама… – приходя в себя, задумчиво произнес Гоша.
- В магазин пошла?
- В магазин… – ответил Гоша, – иди умываться. Сейчас завтракать будем.
Он встал и, встряхнув головой, пошел включать остывший чайник. Затем, открыв холодильник, он долго смотрел на пустые полки, пытаясь вспомнить что-то очень важное. Чайник на столе начал гудеть и слегка подпрыгивать.
- Дядя Гош, – раздался голос из ванной комнаты, – кажется, телефон звонит.
- Телефон?
Сквозь нарастающий  шум чайника, Гоша действительно услышал еле уловимую знакомую мелодию из кинофильма «Тот самый Мюнхгаузен». Он начал тыкаться во все стороны в поисках источника звука. По мере приближения к входной двери мелодия звучала все громче и громче.
- Это мамин, – выйдя из ванной, громко произнес Олег. - Она его, видно, забыла, когда в магазин пошла.

Мелодия не унималась.

- Ну-ка, Олеж, подключайся, – попросил Гоша.

- Сейчас, мигом, – Олег подскочил к вешалке. – Это где-то здесь.
Он начал руками залезать во все карманы и к своему, а особенно к Гошиному огромному изумлению, извлек телефон из внутреннего кармана Гошиной куртки.
Гоша стоял, как парализованный, не понимая, что происходит. Мурусин телефон да еще в его куртке… Олег с удивлением на лице нажал на кнопку телефона  и произнес:
- Але!
В трубке что-то произнесли.
- Вы ошиблись, – начал было говорить Олег. – Кого? – с еще большим удивлением переспросил он.
Он протянул телефон Гоше и произнес:
 – Георгия Андреевича просят. Похоже, вас…
Гоша медленно взял трубку и осторожно поднес ее к уху.
- Георгий Андреевич, – произнесла трубка знакомым бархатистым голосом. – Не ожидали? Кузнецов беспокоит. А я вас разыскиваю…

                Москва 2015