Слобода

Слобода моя родная,
Где родилась моя мать,
Я с любовью её буду
В своей жизни вспоминать.
Никогда я не забуду
Распрекрасные места,
На пригорке где пригрелась
Над Сурою Слобода.
Где Барыш так торопливо
К Суре-матери спешит.
И воды прозрачной струи
С любовью ласково дарит.
Где леса так  величаво
Обнимают гладь воды.
И луга цветут, бушуют,
Словно райские сады.


Барышская Слобода - родина моей покойной, царство ей небесное, матери. Там прошли её детство и юность. Они у каждого незабываемы и удивительны, на какое бы время ни пришлись. Те годы были не из лёгких, мама родилась за четыре года до Октябрьской революции. Она с каким-то особым чувством вспоминала родных и близких (но своего деда по отцу всегда почему-то называла Степаном Васильевичем, а бабушку просто Матреной), вспоминала, как выпекала с тёткой хлеб, стоя у русской печи на подставке и еле справляясь с деревянной лопатой. Училась мало, два или три класса. Отец её, мой дед Иван Степанович Баранов, женился рано. Матрёна часто болела, и в семнадцать лет связал Иван свою судьбу с бедной крестьянкой, односельчанкой, ровесницей, ни писать, ни читать не умевшей, - Александрой Павловной Раскатовой, проще - Сашкой. Только впряглись в тяжёлый крестьянский труд, только родилась дочь, поди ж ты - Ивану служить царю и отечеству. Призвали Ивана во флот, на Балтику. Любил царский флот слободских парней, то ли за то, что они были с красавицы-речки Суры, сестры могучей Волги, то ли за то, что могли мастерить речные суда-расшивы, то ли за то, что сами были крепкие, статные и, как все выросшие на реке, умели плавать, Бог его знает. И стал Иван Баранов канониром на крейсере «Павел I».
В моей памяти с раннего детства навсегда о Слободе остались самые приятные воспоминания, волнующие мою душу. Большое село со сбегающими к Суре домами, улицы и улочки с простыми, на первый взгляд, но вместе с тем мудрёными названиями, сама речка Сура с впадающим в неё Барышом. Мост, перекинутый через Суру к золотому песку, а далее - мост через Барыш, слева - красный каменный дом, справа - ГЭС, а дальше - мельница за Барышом... Две церкви, музыкой колоколов заполнявшие когда-то округу.
Но самое удивительное - это люди. И сейчас не могу понять, почему ко мне, мальчишке, относились с такой лаской. Наверное, это заслуга моих дедушки и бабушки, матери и всей моей родни. Такое уважение у своих односельчан надо было заслужить. Тогда в народе в большой цене были честность, смелость и настоящая человеческая дружба.
Я любил это село, любил этих людей, сильно налегающих в разговоре на «о», их «зогони коров». Любил свою бабушку, которая не умела писать и читать, с трудом могла считать, но была такой доброй, такой спокойной и обладала каким-то особым складом ума, способным расположить к себе любого. Была она небольшого роста, полная, круглолицая, с правильными чертами лица, испещрённого сеткой морщин. Вся какая-то светлая, мягкая. Трудно было представить, что эта женщина родила и воспитала семерых детей.
Я также любил своего деда и немного даже побаивался этого большеголового, с огромной лысиной, седоволосого старика. Чуть выше среднего роста, костистый, чувствовалось, в молодости он был не слабак. На немного скуластом лице выделялись тёмные строгие глаза и волевой подбородок. Помню, у него сильно не побалуешь. Его глаза становились строже, он сжимал пальцы, превращая их в огромный кулак, говорил: «Кувалду видишь?». Конечно, всё это была шутка, но действовало.
Дед любил внучат и, как мне казалось, особенно мальчишек. Дед плотничал и столярничал, делал всё медленно и аккуратно. Не забыть лыжи, качели, «кобылки», ледянки, разные коляски, которые мастерил нам дед. «Кобылка» представляла собой скамейку с прибитым к ней широким полозом, который заливался водой и замораживался, ледянки были круглые, они делались часто даже из старого решета, снизу также залитого и замороженного, для прочности ледяного покрытия, бывало, добавляли навоз.
В памяти остались дом деда в Барском проулке, под тесовой крышей, сарай, крытый соломой, конюшня, хлев, двор, во всём - простая крестьянская аккуратность, гармония и красота. Огород, обнесённый плетнём, напоминающим косу русской красавицы. Русская банька по-чёрному, колодец в прогале с покосившимся срубом, помятое ведро на цепи - всё излучало тепло русского духа. В этом неподражаемом русском быте - душа людей, их спокойная сила, сила жизни на земле.
Дед, что-то мастеря, часто подтрунивал надо мной: «Ну, скажи мне, кто ты - Фома или Ерёма?» Я злился: «Какой я тебе Фома? Фома это Фома. Я Ерёма, понял?» Дед улыбался. «Понял, как не понять». Иногда, думая о чём-то о своём, вдруг говорил: «А на кресте-то напишите: покойный водочку любил»! К старости дед стал выпивать. Я слышал, как бабушка жаловалась матери:
- Райка, ну што ты с ним будешь делать. Посылаю его за хлебом, не идёт. Баит: што я за одним хлебом попрусь в такую даль. Давай, чего-нибудь ещё куплю. Ну там сахара, песка, крупы, масла. Дам денег, правда, всё принесёт. Я считаю, считаю, никак не могу сосчитать. Он меня, старый, обманет да обманет. Вина купит и в дрова спрячет. И бегат. Спрошу: «Ты што? Ты што мотаешься?» Говорит: «Живот што-то прихватило». Пойду, Райка, искать, не найду. Хитрый, упрячет. А сама если я спрячу, обязательно найдёт. Как-то дров надо было, купила мужикам бутылку, думаю: спорет, спрячу. В этот день тесто ставила, в квашню спрятала. И што ты думаш? Нашёл и вылопал. А?
Иногда дед вспоминал службу во флоте. «Знаешь, как муштровали? А если што не так, можно было в зубы получить. «Ваш броть» всякий был, то есть «ваше благородие». Я вроде молодой, и сила была, и всякие там упражнения с тяжестями. А што сделашь? Ничего. Командир корабля, правда, мужик хороший был. Особо в обиду не давал. А время смутное. В один момент чую, что кораблём кроме командира стал командовать ещё кто-то. И вскоре, а это, стало быть, перед революцией, у нас на крейсере, на «Павле», бунт, восстание. Это токо говорили, что вроде на «Авроре» началось, нет, у нас на «Павле». На пожарных щитах все топорики, все багорики расхватали, и началось. Всех офицеров, кто издевался, кто злобствовал, - по голове - и за борт. Может, оно слишком жестоко, но што поделашь, время такое было. Оказывается, на корабле судовой революционный комитет был. Всех на верхней палубе построили. Объявили, что власть на корабле перешла к судовому комитету. Командира и несколько человек, в том числе и меня, ввели в состав комитета. За што- про што не знаю, может за то, што грамоту знал и две специальности - канонир и писарь. А может, за дисциплину. Не знай».
Отшумели Февральская, а за ней Октябрьская революции. Команда крейсера «Павел I» перешла на сторону большевиков. Как рассказывала моя мать, после Октябрьской революции Ивана Степановича Баранова, бывшего крестьянина, матроса перевели на службу в адмиралтейство, в Питер. Он приехал в Барышскую Слободу и забрал в Питер семью. Иногда дед ходил по Балтике даже на подводной лодке. Бывал в Финляндии и частенько в разговоре вставлял финские словечки.
Мать вспоминала, как она пошла в Питере в школу. Но что-то не заладилось, дед затосковал по родной земле, и они вернулись в Барыш-скую Слободу. Его как бывшего балтийского матроса, в какой-то мере участника революций, советская власть направляла на различные должности. Был он председателем совета в Слободе, председателем колхозов в Выползове, в Саре, в Акнееве. Везде старался работать добросовестно. Хотя было нелегко. Семья быстро росла: Раиса, Марина, Анатолий, Борис, Юрий, Таисия, Владимир - вот такая гвардия была у Ивана Степановича и Александры Павловны. Семейство было дружное, работящее. Все учились. Марина поступила в Казанский медицинский институт, Анатолий - в военное училище. Он был очень талантлив, учился легко и свободно, всё усваивал на лету, уроков дома почти не учил. Хорошо играл на гитаре. Из училища родителям шли благодарности. Борис был серьёзным не по годам, страшно деловым, всегда что-нибудь мастерил. Говорили, в отца. Друзья и звали его за глаза в шутку «Иваном Степановичем» - по отцу.
Жизнь в стране налаживалась, люди стремились к новому, хотя было нелегко. Однако надеялись на хорошее и светлое. Но... Война. Вто-рая мировая - самая чудовищная. Она не обошла стороной ни один город, ни одно село страны, ни одну семью. Первой в сорок первом уходит на фронт медицинским военврачом Марина. На всю войну. На долгие, ох какие долгие военные годы! За ней - Анатолий, окончивший военное училище, лейтенант Советской армии.
В это время семья Ивана Степановича Баранова жила в селе Акнеево. Он - председатель колхоза, уже непризывного возраста. Но всюду возил с собой новую морскую форму как память о военных, революционных годах. Как видно, чувствовал Иван Степанович, что и ему придётся ещё повоевать.
Если вернуться на поколение назад, то у бедного крестьянина Степана Васильевича Баранова кроме Ивана были ещё сын Дмитрий и дочь Пелагея. Детей у Дмитрия было тоже трое: два сына, Александр и Виктор, и дочь Клавдия. Когда началась Великая Отечественная, Дмитрия Степановича призвали в начале войны, и всю войну он воевал в Саперных войсках. Строил мосты, наводил переправы, слава Богу, вернулся живой. А воевал и он и в эту войну почти всей семьёй.
Вот что вспоминает его сын Виктор Дмитриевич, мой двоюродный дядя, бывший военный, которому сейчас за восемьдесят. Его лицо ещё сохранило былую мужскую красоту. Несмотря на седую шевелюру, выглядит моложе своих лет. Живёт он в областном центре. Наезжает с женой к её родне. Мы иногда встречаемся, как водится, по русскому обычаю за рюмкой водки, вспоминаем, говорим. А вспомнить и поговорить есть о чём. Рассматриваем старые фотографии, родные и знакомые лица. И вот что он мне поведал однажды:
- Мне вручили повестку пятого ноября сорок третьего года. Одиннадцатого приехали в Сурский военкомат. Нас направили на железнодорожную станцию Вешкайма. Добирались туда пешком. Котомки наши везли на лошадях, а мы рядом шли. Со мной в один день призвали и моего дядю, Ивана. Куда его отправили, я не знаю. А нас отправили в город Барыш. Посадили на платформы, гружённые углём. А холодно, ноябрь. Приехали в Барыш, слезли с платформ и не узнали друг друга. Все в угольной пыли, чёрные, как негры. Нас отправили в учебный пункт. Месяц ходили в своей одежде, и целый месяц нас ни разу не мыли в бане. Но занятия проводили регулярно, строевые, как положено, изучали оружие, пулемёт «Максим». Сразу приучали к полевым условиям. Потом повели в баню. Мы помылись, и нас обмундировали. Затем нас перевели в Суслонг. Там учили на младший командный состав, сержантов. Но мы курс не прошли, однажды по тревоге нас отправили на фронт.
Уже на фронте я получил звание младшего сержанта, а потом сержанта. Воевал на Втором Белорусском, Первом Прибалтийском фронтах, в армии генерала Баграмяна - это потом ему маршала присвоили. Участвовал я во взятии Риги. Там река Даугава протекает. Она город надвое рассекает. Мы взяли восточную часть. Форсировали реку, и там меня ранило. Мина рядом разорвалась. Осколочное ранение, кости, правда, не задело. И меня отправили в госпиталь в город Сигулда, кило-метров семьдесят от Риги. Подлечили немного, а осколки не стали удалять - некогда было. Воевать надо было, наступать. Потом опять ранило. Опять осколочное под левую лопатку и в руку. И опять осколки не вынули, так до сих пор таскаю. Теперь дают о себе знать. Ну а потом в Восточной Пруссии воевал. Здесь и победу встретил. А после войны направили в военное училище. Я не хотел. У меня и образование-то не-большое. Но заставили. После войны-то только стариков демобилизовали. Отца моего да дядю. А нам сказали: «Служить надо». Окончил Свердловское общевойсковое училище. Присвоили звание лейтенанта и направили служить в Германию, в третью армию Рыбалко, в город Ютерборг. Прослужил три года, затем в Союз. В общем, тридцать три года отслужил, потом демобилизация. Который год уже на пенсии.
 Вот так просто, коротко, по-военному о войне... Мы выпили. Закусили. Виктор Дмитриевич вспомнил своего старшего брата, Александра. Он до войны отслужил действительную службу на Дальнем Востоке. Пришёл из армии перед войной домой. А вскоре уехал в Ленинград. Стал строителем. Перед началом войны его призвали на переподготовку. И народ чувствовал, что бы ни говорили: будет война. Александр погиб в первый, самый трудный, месяц войны.
- А у нас и Клавдия-то, сестра моя, тоже на фронте была. Девушек призывали во время войны кого в зенитные войска, кого на охрану объектов, кого санитарками, кого поварами. Вот она как раз окончила курсы в Саратове на повара в сорок третьем - и на фронт. Дошла до Берлина. Да, я тебе не сказал, я тоже в Берлине был. Погоди-ка, смотри: а ведь это на фотографии Борис Баранов, брат двоюродный! На все руки был мастер. Когда в Слободе жили, построил в огороде кузню и что только не делал там. Музыку любил, сам балалайки делал, а на мандолине как играл! На отца, на дядю Ваню, на деда твоего, был похож. По всем статьям. В начале сорок третьего его призвали в феврале или в марте, а вот когда погиб, я не знаю, сам в это время на фронте был. А вот брат-то его Анатолий - про этого как сейчас помню. Красивый был, на мать похожий - на бабушку твою. Перед войной после семилетки пошёл в военное училище, по-моему, в Ульяновск, в связь, и оттуда сразу на фронт. Погиб в сорок втором в Калининградской области, там и похоронен на Мантуровских хуторах, это я точно знаю. Я сам лично из Слободы на него похоронку в Акнеево относил. Они там жили в то время, Иван Степанович председателем колхоза работал. Вот я туда пешком к ним ходил. Пришёл, помню, и сразу прямо в правление. Думаю, тётке говорить не буду. Дядю нашёл, он сразу почувствовал неладное. «Ты што, Витька?» - «Дядя Ваня, я принёс плохие вести». - «Што? Анатолий? Да? Ой! Ты домой-то не заходил?» - «Нет, я сразу к тебе». - «Правильно сделал. Ты матери не говори». Дело было в субботу, пришёл к тётке домой. Тётка меня сразу: «Ты зачем, Виктор, пришёл?» Да вот, говорю, к братьям, к Борису с Юрием надо. «Нет, што-то не так. Говори». Ну я, конечно, ей ничего не сказал. Но разве обманешь материнское сердце. Вечером пошли в баню, и я всё рассказал братьям и предупредил их, что отец не велел говорить матери, что он выберет момент и скажет сам. После этого всё время мы молчали. Говорить было не о чем. Я переночевал и утром рано ушёл в Слободу. Надо было не опоздать в колхоз на работу. Мы, парни да женщины, были в колхозе основными работниками. Всё делали: пахали, сеяли, косили, убирали. Горевать некогда было.
Иван Степанович с сыновьями Борисом, Юрием, Владимиром по-мужски стойко старались переносить гибель Анатолия, а вот мать, Александра Павловна, с дочерями Раисой и Таисией - те давали волю слезам, и мужикам, хоть и самим было тяжело, приходилось их успокаивать.
А вскоре ушёл на фронт и Борис. Вся большая семья провожала его до Алатыря. Все плакали, видно, чувствовали, что расстаются с Борисом навсегда. И Иван Степанович как будто знал, что придётся ему ещё повоевать - не зря он так бережно хранил матросскую форму. Трудные были годы. В деревенской жизни многое зависит от Бога, от погоды, от случая - вырастет, не вырастет, уберёшь, не уберёшь. А в войну? Вот и случись в Акнеевском колхозе - не успели просяное поле убрать. Все говорили - рано, он возьми, поднимись ветер, и часть проса выколотил. Кто виноват? Председатель Иван Баранов. Из партии исключили. Под суд! Решили не сажать. Хоть возраст непризывной, пусть ещё повоюет, опыт есть. На фронт отправляли их в один день с племянником Виктором. В Вешкайме их пути разошлись. И попал Иван Степанович прямиком в штрафбат. Тогда - это не сейчас: за горсть зерна, за несобранные колоски надо было отвечать, платить, иногда кровью или жизнью. Но повезло Ивану - не убило, не ранило. Контузило, правда, сильно, долго не слышал, не говорил. Как говорят, судьба. Оправился от контузии - и вновь воевать. Но теперь в обычных войсках, до окончания войны. К этому времени погиб второй сын Борис. Затем в сорок четвёртом взяли на фронт третьего, Юрия. Попал он на флот и воевал на Севере. А Владимир не воевал, но зато, как отец и брат, служил во флоте, только на Дальнем Востоке.
Дед не любил говорить о войне. Но любовь к флоту, к «братишкам» с тех молодых лет в нём осталась навсегда. И как завещал старый моряк, похоронили его в родной земле в морской форме, что возил он за собой.
Война и время на сегодня пощадили только трёх потомков Баранова Степана Васильевича и Матрёны. В Москве здравствует Марина Ивановна, а в Ульяновске - Виктор Дмитриевич и Клавдия Дмитриевна, все участники Великой Отечественной войны.
Война и время. Жестокая война - сколько страданий и боли! Сколь-ко перемолола она человеческих жизней! Но на войне человек может стать победителем, может победить войну. А время, оно перемалывает всё - и войны, и жизни побеждённых и победителей. И только память замедляет время.