Худой

Он плакал и просил прощения у матери, на похороны которой он не попал – был на зоне, – только во сне. В реальности он старался выглядеть жестким и насмешливым, как и его друзья, желающие, чтобы их жизнь не казалась очень уж скучной. Но вот во сне Худой – так звали зэка – расчувствовался. Ему даже показалось, что он в детстве, мальчишка, и мать идет с ним по улице. Вечереет, и звезды на небе, как светлячки, и тянется взгляд его к ним, и боязно отпустить руку матери. Он проснулся вот с этим состоянием боязни и понял, по-настоящему понял, что нет больше этой руки матери, его поддерживающей, – нет. И от этого волчьего одиночества Худой стиснул зубы, до боли прикусил губу. Нет уже давно этого мальчишки, нет теперь и его матери, а есть он – зэк, которому срок отмерил наказание.
В то утро осеннее и ненастное было непривычно тихо. Ветер не пришел к зоне из степной глубины.
Худой стоял в строю своей бригады и ждал очереди на разводе на работу. В рабочей зоне можно было спокойно чифирнуть, как-то отойти от навязчивого недавнего сна.
– Эй, скорее, что ли! – пробурчал Худой.
Запахнул свою телогрейку потуже и отчего-то тяжело перевел дыхание.
После того как прозвучала протяжная сирена, возвещающая о съеме с работы, бригадир, внимательно глядевший на строй, забеспокоился.
– А Худой где? – с тревожным предчувствием спросил он у понурого строя.
В ответ было гробовое молчание – зэки очень даже спокойно смотрели на понурого низкорослого бригадира. Им не было дела до его тревоги, мало кто из них подумал и о Худом – даже мысли о побеге не возникло. Худому оставалось отсидеть несколько месяцев.
А Худой тем временем тоже не думал о зэках. Он уже сидел на верхотуре башенного крана и смотрел пристально на пустую степь, точно надеясь увидеть там одинокую фигуру матери.
Но степь была пустынна.
Из неё дул только мёртвый ветер.