11 писем соседу

«Неужели ты думаешь, что в этом мире будешь счастлив? В твоем сердце дыра. Через тебя проходит путь в земли, лежащие за пределами мира, тебе известного. Ты станешь мужать, и они позовут. Ни на секунду ты не забудешь о них, не перестанешь искать в своем сердце то, чем обладать не сможешь, то, что даже не сможешь отчетливо представить себе; и не будет в твоей жизни ни сна, ни покоя, ни радости до тех самых пор, пока в последний раз не сомкнутся глаза, пока любимые домочадцы не дадут тебе яду и не продадут твое тело на нужды анатомии, но и тогда ты будешь умирать с дырой внутри, будешь стенать и клясть бездарно прожитую жизнь..."

Нил Гейман "Океан в конце дороги"


11.
Поверить не могу, что ты и правда не в силах вспомнить то утро, когда ОНА проснулась с белыми волосами!
Вышла на балкон, где в невысоких глиняных горшках с затейливой орнаментальной росписью росли базилик и маргаритки. Оперлась на перила. Солнце било в глаза, и почему-то особенно яростно кричали птицы. Наклонившись вперед, ОНА увидела надпись белой краской внизу, на плитах, и только тогда обратила внимание на свои свисающие волосы.
Дрожа от недоумения и страха, ощупала голову.
Известное дело, проснуться с белыми волосами здесь, на Трех Островах, означало изгнание.
Не хотелось звать горничную. Сама, путаясь, трясущимися руками справилась с прической, кое-как уложив косу надо лбом. Повязала голову легким шарфом очень тщательно, чтобы ни один волосок не выбился наружу. Кое-как разобралась с платьем, кляня крючки и петли на боку. Беззвучно шевеля губами, долго глядела на себя в зеркало трюмо. Что это за странный румянец на скулах, будто у нее жар?
Под балконом было выведено: «Недостойно Королевы». Ровные буквы, будто на бланке письма, какие ОН бывало отправлял в соседние государства, обсуждая спорные вопросы, а они всегда находились, сколько их не решай. Надпись кто-то оставил ночью, тайком, быть может, по ЕГО приказу.
ОНА, как и все в королевстве, ужасно ЕГО боялась.
Но почему люди хотят быть еще более жестокими?
Из памяти выплыло самое первое правило:
Ничто не умирает и не рождается. Но все меняется.
Глубокий вздох. Есть же что-то в этом мире, с такой силой сжимающем сердце, что могло бы придать сил?
Она резко встала и решительно распахнула двери спальни. Подслушивающий (и наверняка подсматривающий) слуга отлетел в сторону с конфузливой, испуганной миной на лице.
Стремительно проходя мимо присевшей (едва-едва, возмутительно, недостаточно старательно) горничной в сад, велела подать завтрак под дерево. О, эти вроде бы мелкие нюансы. Которые так царапают сознание. И выводы, выводы.
Села за шаткий круглый железный столик с неустойчивыми витыми ножками. Под молодым, наивным дубом - будто под зонтом. Его нижние ветки уже были срублены – чтобы не лезли в глаза, не цепляли руки. Резная спинка стула неприятно скребла позвоночник. Подушку под спину сегодня она не заслужила. Осторожно огляделась, не следит ли кто.
Чай подали холодным. Это явно, красноречиво и грубо подтверждало ее изгнание. Выждав совсем немного, она медленно поднялась и, сохраняя безупречную осанку, не оглядываясь, побрела к воротам, где никто ее не задержал. С пустыми руками, не взяв ничего – ни ключей, ни колец, ни бисера, ни зла, ступала ровным шагом по дороге, обсаженной со всех сторон лавровыми деревьями, аккуратно подстриженными. Дорога вела под гору. Шагалось скоро – загородный королевский особняк стоял на холме, лицом к столице.
Ты не можешь не помнить этого утра, потому что на завтрак у нас были блины. И я кидала тебе их со своего 3-го этажа. А ты ловил, стоя под чередой застекленных лоджий во дворе, возле высокой березы. Четыре ты поймал, а пятый съела собака, она жадно ждала, вытянув морду вверх.
А вечером у тебя вдруг совершенно внезапно началась ангина – резко и сразу сильно заболело горло.
Сидя в нашем с тобой тайном укрытии, на протертом коврике на полу, с головами под пледом, на лоджии, с кружкой горячего молока с имбирем и кукурмой, только из жалости к твоему чувствительному носу сдобренному медом, мы горячо и подробно обсуждали ЕЕ изгнание. Ты с жаром доказывал, что это невероятная несправедливость, что ЕЕ вина относительна, а мир слишком жесток.
Что я могла сказать? Не весь мир был жесток, а только лишь ОН.
И только в нашей с тобой истории.
Мы жгли одну свечу за другой, подстегиваемые азартом из-за неусыпной тревоги моей мамы, что мы спалим девятиэтажку.

10.
Это ты придумал, что в школе мы должны делать вид, будто совсем не знакомы.
Позже я вынуждена была признать - это было необходимо для нашей безопасности.
В меланхоличном жужжании классной комнаты, в промежутках между докучливыми попытками решить нудную задачу ил проспрягать глагол я делала мысленные усилия, чтобы послать тебе сводку погоды государства Трех Островов.
На перешейке после полудня ожидается ураган с градом. Такой сильный, что ни один путник не решится пуститься пешком по узкой каменной дорожке в окружении соленого хваткого океана, чтобы перебраться с острова на остров.
Ты милостливо отдал мне на откуп погоду, убранство дворца, загородного особняка, платья, обеды. А также ЕЕ, всю, потому что не был уверен, что сам, будучи мальчиком, сможешь рассказать эту «женскую» историю как надо.
Ведь как ни крути, это была ЕЕ история.
Если случайным, неловким движением локтя кто-то разобьет витраж с картиной, то конца не будет вздохам сожалениям. И предложениям склеить, собрать, восстановить. Красота будет оплакана. Разноцветные стеклышки придется поднимать с пола и разглядывать, смотреть сквозь них на солнце, добывать радугу. Но стоит кому-нибудь залепить камнем в простое окно, все сосредоточивают гнев и боль на зияющем проеме – никому нет дела до валяющихся под ногами стекляшек – ибо они бесцветны и одинаковы.
Ты мог бы реставрировать витражи, открывать древние города и давать имена редким бабочкам.
Но ты предпочел защищать меня.
Иногда я смотрела на тебя, когда ты рассказываешь, и мне казалось, что все зубы у тебя во рту до сих пор молочные. До того ты был наивным. Верил всему и всем. Я скашивала глаза - может, наконец почти выпал один, шатается? Но нет, показалось.
В тот первый раз. В то утро.
Ты стоял на нашем пороге, стиснув кулаки, а я выглядывала из-за косяка. Было понятно, что ты меньше всего на свете хочешь смотреть ЕМУ в глаза.
- Ваше поведение недостойно.
Ты выговорил это с трудом, хриплым от волнения голосом, но вполне твердо. Пот на висках.
ОН осмотрел тебя – конечно же, сверху вниз. Сначала с долей непонимания, весело, думая, что ты, соседский шпаненок, пришел обсудить строение спиннинга или заковыристую шахматную задачу. Но после искры любопытства родились между ЕГО бровей, медленно сползли к углам рта, обретая по пути легкий отголосок уяснения и даже подозрения. К тому времени, как ты едва дышал от страха после сказанного, ЕГО губы уже были сжаты.
- О чем ты, парень?
- Ваше поведение недостойно.
Ты развернулся и ушел, больше не сказав ничего.
А ОН закрыл дверь, слишком громко хлопнув, и осадил меня холодным злым взглядом – будто бросил в пустую чугунную ванную. Тогда ОН был выше меня и тебя, выше нас обоих, причем, значительно. Но, к сожалению, нам не было известно доподлинно в ту пору, что это быстро проходит. Гораздо быстрее, чем ОН хотел бы надеяться. Если бы мы знали это, если бы только догадались помнить это каждый день, держать в головах. Мы вырастаем очень скоро. Мы будем большими и сильными. А они, те, кто, возможно, родили нас, наоборот, станут слабыми и маленькими – значит, старыми.
Я оглаживала косяк, сфокусировавшись на узоре линолеума, и потихоньку трогая языком сломанный зуб.
Не выноси сор из избы. Бабушка – донская казачка, аккуратистка, что терла и мыла квартиру дни напролет, всегда плевала на пол при этих словах.

9.
Ничто не рождается и не умирает. Но все меняется.
К тому времени, как солнце уверенно встроилось в координаты зенита, ряды лавровых кустов по обочине с обеих сторон сменились блаженной тенью переплетенных над головой платанов, дорога утратила ухоженный вид и совершенно перестала стесняться того, что не может идти ровно.
ОНА втайне надеялась, что встретит кого-нибудь, кто ей посочувствует, хотя бы тайно. И вздрогнула, когда ОН шагнул на дорогу, преграждая путь.
- Изгнание должно выглядеть не так, Королева. Неподъемные сундуки и потертые на углах чемоданы. Груды мешков, шляпных коробок, нагроможденные на повозку со стареньким, негодным мулом. Неодобрительное молчание слуг.
- Я сделала все, как велят правила, - ответила ОНА смиренно. – Не взяла ничего. Прошла путь до города под палящим утренним солнцем. И до встречи с вами не вымолвила ни слова.
Будь каждую секунду на месте того, кто смотрит на тебя.
ОН внимательно оглядел ее опущенную голову, тщательно упакованную под шарфом. Тень ресниц на бледных щеках.
- Правила наставляют и учат. Они есть истина и путь.
ОНА стиснула руки и невольно громко всхлипнула.
- И теперь в городе вы должны прийти на площадь, встать у фонтана, чтобы всякий мог…
- Чтобы всякий мог дотронуться до меня или бросить в меня. Согласно своему мнению обо мне.
Когда вы с тетушкой только переехали, на наш этаж, в соседний подъезд, никто из жильцов не помог вам поднять вещи наверх. Вы ни с кем не подружились. Но и не поссорились, что тоже неплохо. Тетушка целыми днями торчала дома. Ее воркотня по телефону мне прекрасно была слышна с лоджии, где я прочно обосновалась на лето.
«Какой ужас, его мама умерла, сердце. Нервы не железные. Ребенок есть ребенок. Хоть не совсем чужой, и все же… Не свой ведь. И отца своего он никогда не видел. И вот хорошо бы ремонт, а то у старых хозяев только одной макулатуры килограмм десять выкинули.»
Я затыкала уши, но все равно глухариное токование долетало, будто назойливый гул старой кофемолки. Летом ведь дело такое - все двери нараспашку.
И рубахи расстегнуты.

8.
Ты появился у нас на лоджии, просунул голову в пожарный лаз – именно так мы и познакомились. Эти дыры размером с двухлетнего ребенка со стороны других соседей были заколочены или завалены вещами, а с вашей – нет. Робко улыбнулся. И тогда ОН (что-то колотил в углу, разбирал сове мудреное металлическое хозяйство) хохотнул – вот идет крысенок.
Ты никогда не был простив «крысенка». Крысенок может быть очень умным и пронырливым, утверждал ты примирительно.
Новые соседи.
- Главное, чтобы у них не оказалось каких-нибудь других домашних животных, чтобы тоже лазили.
Стояла жара. Мама охотно наливала нам обоим компота в большие глиняные, бабушкины кружки (у моей чуть сколот край) с причудливым полустершимся орнаментом.
Мы с тобой любой ценой должны были отстоять наш тайный лаз, не дать завалить его коробками со стеклянными банками для дачных солений.
В тот самый день, когда ты появился, я взяла кисточку и гуашь. Нарисовала над проемом первое, что пришло в голову – жухлые листья плюща, загадочную тень – силуэт, стоящий так далеко, что невозможно разобрать, кто это, мелкие желтые ягоды, жука с расправленными крыльями в невнятный, призрачный горох, розовые цветы на искривленной ветке. Бабушкин казачий заговор я вплела в рисунок, правда, не очень умело - отвлекаясь на мелочи вроде попытки ухлопнуть комара или беготни в туалет.
Такое впечатление, что рисунок родился у меня из живота, знаешь, как бывает? Тогда я подумала, что, в общем-то, наверное, все рождается из живота, нет?

7.
- Три острова.
Ты был так уверен в этом, что я сдалась. Ты говорил, что прекрасно это помнил. Их было именно три - соединенных узким каменным пешеходным перешейком, длинным и утомительным для перехода. Хотя мне всегда казалось, что рядом с такими мощными, гулкими городами, жадными до каждого сантиметра суши, обязательно должны существовать небрежной россыпью крошечные необитаемые, наглухо заросшие ивняком островки, где по берегам жили бы каланы – морские выдры. Там лодки насмерть путались в водорослях, и вода была настоянной, черезчур соленой. Несколько лодок, похожих на скелеты, утративших краску и обличье, валялись на берегу, увязшие в иле и песке по самую корму.
Ты сердился, когда я начинала выдумывать, по твоему мнению, всякую хлопотливую ерунду и досадливые мелкие подробности. Вроде того, что на самом деле один из городов (на третьем острове, где жили в основном рабочие) был построен в жерле потухшего, замороженного временем вулкана, о чем было известно лишь немногим. Или что жемчуг в океане добывался с помощью ручных птиц-ныряльщиков, прирученных и слушавшихся только тех, кому умение это передавалось по наследству.
Но когда выяснилось, что ОН действительно спрятал ЕЕ на таком диком маленьком острове, ты не стал спорить.
По сути Он спрятал ее от позора.
Чтобы ОНА не стояла на площади у фонтана.
И по сути ОН отправил ее умирать.
Услышав это, ты только глянул на меня благодарно. И тяжело, прерывисто вздохнул. Я знаю, ты ждал этого момента, но очень боялся. Узнать правду.
Как ОНА умерла на самом деле.

6.
Помнишь, ты сказал однажды (сидя с перекрещенными ногами, ссутулившись и выкладывая узор из ракушек):
- Знаешь, что? Все царственные особы (ты, разумеется, имел в виду их обоих – и Короля, и Королеву) на самом деле ближе к нашему миру, чем мы думаем.
Твои черные, почти цыганские глаза были в тот момент образцово-серьезными. Как будто уже тогда в глубине зрачков ты тайно хранил что-то настолько определенное и значимое, что оно проело дорожку к сердцу. О чем я пока только лишь позволяла себе смутно догадываться.
Моя мама тоже очень боялась ЕГО. И когда ОН швырял меня об пол с ругательствами, потому что я плохо помыла пол (а на самом деле потому, что на работе были нелады), она просто выходила из комнаты. А за ужином робко улыбалась. Глаза ее были красными.
«Ваше поведение недостойно» - такого сказать она не смогла бы никогда.
Сначала ты думал, что ОН поступил гуманно, спрятав ее на острове. Что ОН еще может быть добрым. Или по крайней мере милосердным. Будто бы твои гневные слова («Ваше поведение недостойно») – глас ребенка - вразумили его. Но чем дальше я вела рассказ, тем больше ты начинал нервничать.
Быть может, ты боялся помыслить, что ОН поместит ее в одну из своих ужасных башен без окон, света и нормального воздуха. На самый верх, или наоборот, в самый низ, где нет даже мышей.
То, что ОН встретил ЕЕ на дороге один, без стражи, и напугало, и обнадежило тебя.
Но позже ты понял (ероша волосы и кусая губы):
- ОН не дал ей выйти на площадь. То есть! Не дал жителям королевства даже шанс решить, права ОНА или виновата. Побоялся, что они решат не так, как он. Станут хватать края ЕЕ платья, целовать ЕЕ запыленные кружева на рукавах и просить сделать то же самое с их детьми. То же самое, что ОНА сделала со своими.
Ах, и были же еще правила. Если правда то, что все на свете правила пишутся под влиянием других правил, то эти наверняка были одними из первых.
На маленьком острове, среди лодочных скелетов и ивняка ОН ничего не сказал ЕЙ на прощанье. Только дотронулся до кулона-подвески у НЕЕ на веснушчатой, тонкокожей груди – крошечной штуковины, не существующей в его мире. Пока не существующей – ОН сделал мысленную пометку в своем воображаемом блокноте. Штуковиной с крыльями, мотором и крошечным хвостом, сделанной из капли бронзового металла. И ОНА вздрогнула, попятилась, уже стоя по колено в соленой, грязной воде, по пояс скрытая камышами. ОН с особым, безмолвным ожесточением оттолкнулся веслом, с трудом вывел лодку из едва проглядывающего залива, почти совсем не оставляющего простора для маневров, и не оглянулся больше ни разу. ОНА долго смотрела ЕМУ вслед пристально, пытаясь вспомнить нечто былое, вглядываясь в ЕГО мощную, не допускающую пререканий спину и торчащие в разные стороны волосы, ища и угадывая во всем этом смутные черты своих детей.

5.
Не ищи причину, потому что начала нет. Как никогда не закончится то, что когда-то началось.
Когда соль его жуткого замысла стала окончательно ясна тебе, ты сник. Подолгу ходил мрачный. Ты точно знал что-то такое, что мне только брезжило вдали. Все твердил:
- Я знаю это точно. Если сделать генетический анализ, выяснится, что мы с тобой - одно.
Ты округлял глаза.
- Мы одинаковые.
Совсем-совсем одинаковые? Я смущалась – должны же быть различия. Вот свет падает на твое колено, мы сидим, склонившись, почти стукаясь лбами, над картой. Или моя челка касается твоего плеча. И что уж говорить - я смеюсь совсем не так, как ты. Ты, соблюдая приличия и не выходя за рамки, едва позволяешь губам в улыбке разъехаться в стороны, а зубы не показываешь вовсе. А когда сил больше нет сдерживаться, на лице появляется выражение мучительной радости, скрытой за зубами.
Внезапно посреди суматошного дня, каким бы он ни был, обрывки твоих фраз залетали мне в голову, но увы, мы оба ничего не могли вспомнить о том, как все действительно было много лет назад. Как мы попали на эту лоджию с потертым ковриком и отцовским шкафом со всякой металлической рухлядью? С моей тихой, робкой мамой, вздыхающей и подающей нам кружки?
Поэтому нам пришлось восстанавливать события по своему разумению. Разве, скажи, был другой выход?
Мы искали у себя на телах родинки в одних и тех же местах и, не находя, рисовали их фломастером. Мы до слез вглядывались в радужки друг друга, чтобы найти ответы.
«Давай предположим, что…»
Однажды, после того, как ОН толкнул меня, споря или утверждая, или быть может, просто-напросто из-за невынесенного мусора (никто уже не помнит), я навсегда запомнила звук стукающейся детской головы о батарею. Это хруст, стук, шлепок и неизменный безмолвный проглоченный хнык. Приложив холодное полотенце к моему затылку, мама тихонько плакала, уткнувшись щекой в холодную штукатурку стены. А ты стоял бледный, с сухими чернильными глазами с каплей ужаса на дне зрачков и червоным, недоуменным провалом рта.
Ты бы мог расцарапать ЕГО машину или изводить ЕГО звонками на работу (руководящая должность, уважаемый сотрудник), но ты всякий раз лишь сжимал кулаки и появлялся на пороге нашей квартиры.
«Ваше поведение недостойно».
Для тебя это стало единственным поводом, чтобы войти в наш дом, как это делали другие – через дверь.
«Ваше поведение недостойно Короля, повелителя Трех Островов и стайки крошечных, наглухо заросших, одного из них - до некоторых пор необитаемого».
- Как ты думаешь, за нами шпионят?
Ты поднимал брови – очень комично, я изо всех сил старалась не смеяться.
Я кивала уверенно. А как же? Твоя тетушка, что кормила голубей в наброшенной на плечи шали и бормотала, косясь на нашу лоджию, где мы хихикали, сидя в обнимку.
Мамино равнодушие (ЕГО страшный гнев, крики, мои синяки на ногах и руках, разбитое лицо) нельзя было объяснить. Разве что она была всего-навсего ЕГО подданной, ЕГО служанкой. Как и ЕГО ярость нельзя было объяснить простыми причинами этого мира.

4.
И не пытайся исправить даваемое жизнью, потому что жизнь найдет способ вернуть тебе это снова.
Не знаю, можешь ли ты себе представить это сейчас, но в тот день над двумя островами из трех шел дождь.
Это как раз был один из тех тоскливых дней здесь, у нас, когда тетушка водила тебя ставить пломбу на оба передних зуба, чтобы между ними не было некрасивой черной кариесной дырочки.
ОНА сидела в своей комнате во дворце с обоими детьми на коленях и, близко склонив их головки (одну русую и другую совсем темную, как у  НЕГО) и удерживая их рукой, вполголоса читала книгу с правилами.
Других книг в ЕЕ комнате не было, а когда ОНА начинала рассказывать сказки, сочинять и придумывать истории, вдруг бесцеремонно и безо всякого повода входил слуга и начинал громко топать, двигать стулья. Или горничная непременно являлась с уборкой или поручением от НЕГО (зачастую даже без реверанса).
Время от времени ОНА вздрагивала, оглаживала ленты на талии, теребила подвеску, поправляла волосы за ушами и поднимала голову, прислушиваясь.
Если бы позже ОН спросил «Зачем ты это сделала?» ОНА бы ответила очень просто и ясно: «Чтобы они не выросли такими, как ты». ОНА была готова ответить, но ОН не спросил. Может быть, потому, что прекрасно знал ответ.
Услышав гул за окном, Королева поспешно собрала детей. Слишком поспешно, позже она не раз корила себя за недальновидность. Брошены были сумочка с парой любимых игрушек – зверюшка Сос и зверюшка без имени, блокнот с неоконченным рисунком, особые башмачки на случай дождя. Но также потом ОНА оправдывала себя тем, что немыслимо было бы рисковать, вызвав подозрения.
Все трое торопливо поднялись по лестнице наверх и выбрались на плоскую крышу замка. ОНА захлопнула люк прямо перед носом возмущенной горничной, понимая, что у нее осталось не больше, чем несколько минут, пока ЕМУ не доложат.
«Мой Король, Летающий Странник почему-то прибыл в неурочный час и в неурочное место.»
Дети испуганно таращились наверх, задрав головки. И лихой ветер, вперемешку с дождем, путался в их мягких, пушистых волосиках, так сладко пахнущих лесной малиной.
ОНА на прощанье сжала их тоненькие, теплые тела, притянув их к своему животу, и решительно подтолкнула к кабине. Дети лишь с вопросительным любопытством оглянулись, привычные к послушанию, молчаливые, пока их не спросят.
Она не плакала. Есть то, что можно сделать только однажды. И больше никогда.
Дверь закрылась бесшумно и быстро, слишком быстро, чтобы ОНА еще раз успела рассмотреть их силуэты. Летающий Странник поднялся в воздух, не оставив привычного груза и не забрав платы. Наоборот, он, будто разбойник, прихватил с собой кое-что весьма ценное для королевства Трех Островов.
Со слезами на глазах ОНА махала руками так долго, как только могла. Но, наконец, ахнув оглянулась. ОН уже бежал по крыше, крича и нагибаясь под порывами ветра.
- Что ты делаешь? Что ты делаешь? Что?
Загадочный и непостижимый в их мире, Летающий Странник вошел в грозовую тучу, мягко и изящно вращая лопастями, его красно-белые очертания были уже едва видны снизу.
И тогда ОНА использовала свой дар, который, если верить правилам, есть у каждого в любом из миров.
Есть то, что можно сделать лишь однажды и больше никогда.
Закрыла глаза и пожелала двум своим детям не быть разлученными.
Раздался гром, который будто бы схлопнул тучу, и дождь кончился.

3.
Ты настаивал, что в последний раз во дворце на завтрак был жареный белый хлеб и засахаренные дольки яблок, хотя я прекрасно помню вкус спелой дыни и сливочной запеканки.
ОНА была очень бледной в то утро. Едва ковыряла еду в тарелке и после негромко, но твердо отказалась от привычной процедуры - повести нас гулять в парк. Может быть, не была уверена, что поступает правильно? Хотела подумать, все взвесить?
Еще в прошлый раз ОНА отдала Летучему Страннику все свои драгоценности, кроме этой нелепой подвески. Но для него дело было в общем-то не в плате. Обычно чудная машина из другого мира перевозила товары для НЕГО и ЕГО ужасных человекоубийственных нужд в обмен на жемчуг и украшения. Она бы и ЕМУ самому очень пригодилась, чтобы курсировать между островами, нет? Но машине, как и людям, нужен корм. Раньше только то, что ее нечем было кормить, удерживало ЕГО.
ЕЙ удалось перемолвиться словечком наедине с летчиком. Летающему Страннику больше нельзя у них появляться. Потому что в высокой башне без окон узник-светлая голова уже соединил кровь зверя Ла с мудреным отваром из травы, выросшей прямо из лавы спящего вулкана. Он изготовил топливо. ОН отберет у летчика машину, ОН заберет ее себе.
- Больше всего я хотела бы знать, как вы попадаете к нам сюда? – спросила она осторожно.
- Погоду слушаю!
Он рассмеялся так звонко и открыто, что ей стало завидно – вдруг в его мире все так смеются?
- Главное выбрать тучу потемнее.
Когда я рассказала, как ОНА провожала детей, ты разревелся. Ты лежал на коврике, положив голову мне на вытянутые ноги, и глотал слезы, перебирая кисточки – разноцветные и мягкие.
(Помнишь, как моя мама устроила истерику и велела мне больше с тобой не дружить. Потому что мы «заигрались»?)
Летчик – долговязый, нескладный, коленки острые, лицо усыпано веснушками. Он все время то-то жевал, а на глаза надевал черные блестящие шоры, будто конь. Это он как-то привез и подарил ЕЙ простенькую цепочку с подвеской в виде медной летучей машины, лишь немного похожую на ту, на которой прибывал сам.
Как будто, чтобы она знала – в мире, куда она отправляет своих детей, еще и не такое бывает. И там почти все возможно. Ну, по крайней мер многое.
Надежда не всегда питается тем же, чем питается жизнь.
- Я делаю это не из-за платы, Королева, - Летчик недопустимо, совершенно панибратски сжал ее руку. – Я думаю, что там им и правда будет лучше. Жаль, что вы сама…
ОНА поспешно отвернулась, чтобы соблюсти приличия и не показать своих слез.
И, конечно, не сказала ему, что остается, потому что должна присматривать за НИМ. Чтобы ОН не придумал способа попасть в грозовую тучу и вернуть их обратно.
У себя в комнате ОНА на тысячный раз принялась перебирать в руках картинки, которые привозил для НЕЕ летчик ОТТУДА. Высокие деревья, цветущие поля, прекрасные, светлые здания, улыбающиеся люди. Теперь ОНА была почти уверена, что поступила правильно.

2.
Хочешь прожить мудро – просто стой неподвижно и слушай. Больше тебе ничего делать не надо.
Под вечер исцарапанная осокой, в слезах, подбирая подол платья, изодранного в клочья, она наконец пробралась в глубь островка. Здесь было чертовски трудно найти сухой клочок земли. Ночь стояла светлая, как будто бы в утешение. В небе висела полная луна, огромная и почти оранжевая, словно ее накачали огнем.
Королева легла, в основном опираясь на склизкие, склоненные ивовые ветки и стволы кустов, чтобы попытаться уснуть. Из ее кармана выкатилась и, чмокнув, упала в коричневую раскисшую жижу косточка…

1.
Не может быть, чтобы ты не помнил тот вечер, когда мы с тобой шли из школы по улице, параллельной той, где стоял наш девятиэтажный дом с пожарными лазами на лоджиях с обеих сторон. Ты, достав из рюкзака, показывал мне в тетради тщательно нарисованную планировку нашей детской во дворце на Серединном Острове. Ты размахивал руками и горячился. Потому что я возражала против дракона-качалки в углу - совершенно не могла себе представить, чтобы меня когда-то увлекали такие вещи. А также силилась вспомнить, какой была люстра. Но, честно говоря, больше всего меня занимал фасон висящего на спинке стула платья для вечернего приема.
Мужчина в куртке с поднятым меховым воротником догнал нас на углу. Был он одет в потертые джинсы. Щеголял ужасными конопушками, делавшими его лицо похожим на морду какого-нибудь пса. Довольно высокого роста. Я, взявшая привычку нагибать голову, когда со мной разговаривают взрослые, в основном, мужчины, сильно напугалась.
Он жевал жвачку и широко улыбался. Зубы у него были редкие, но белые. Кажется, он по какой-то причине был ужасно рад видеть именно нас с тобой – переводил взгляд  то на одного, то на другую. Мы шмыгали носами, топтались неловко. А он, загородив нам дорогу, смеялся, как ненормальный. Было холодно, хотелось есть.
- Не помните меня, нет? – все спрашивал он и тормошил твой рукав, потому что ты стоял ближе, а я пыталась спрятаться за тебя и озиралась.
В конце концов, видимо, отчаявшись добиться взаимности и потеряв надежду, что мы его узнаем, он протянул нам бумажный пакет.
- ОНА чуть ли не круглый год цветет, уже воон какая громадная выросла. Пустила корни на весь остров. И видно ее издалека. Туда люди стали приплывать. Очищают остров потихоньку от мусора. Собираются там и разговаривают. Обо всем, о чем не смеют в городе вслух сказать. Или просто приплывают для того, чтобы на НЕЕ посмотреть. Они называют ЕЕ настоящей Королевой. Хотя королева в их королевстве давно уже совсем другая. А это их хваленое новое горючее – туфта.
И он засмеялся и смачно сплюнул. Совсем как моя кубанская бабушка.
Нет плохого. Нет хорошего. Просто есть.
Улыбаясь от уха до уха, он сунул тебе в руки пакет. И ты поспешно развернул его, смешно морщась от сильного пряного запаха.
Теперь ты и правда напоминал маленького любопытного крысенка.
- Какие вы стали большие!
Летчик продолжал улыбаться, словно добрая нянюшка, нашедшая за комодом свои старые, но верные очки – ему это очень шло.
В пакете лежали сладкие желтые сливы.
- Мелковатые, правда, но вкуснятина!
Сливы пахли головокружительно. Это был странный подарок, учитывая, что дело шло к декабрю. И уже тонким слоем, будто тесто в лозанье, на землю лег снег.
- Знаете, что ОНА сказала перед тем, как я посадил вас в кабину, закрыл дверь и начал заводить мотор?
Все мы одно. Волноваться не о чем.
Мы переглянулись. И тогда я вспомнила. Уверена, что и ты тоже.
В то утро, все четверо во дворце, на десерт на завтрак мы и правда ели сливы.