Хорошо хорошим

     «Кай о кам, авриавел,
     Кия манге леле бешел
     Кай о кам телъ авел,
     Кия лелакри ме бешав. 
    Когда восходит солнце,
     Любовь моя будет со мной.
     Когда оно заходит,
     С ней буду я».

Йек (один)
Темной, но еще не душной, майской ночью, когда после работы хочется гулять, не заходя даже чая попить, посреди эстакады сразу за светофором тормозит маленькая, кургузая, типично женская машинка, ярко-красная, с белыми завитушками по краям левой дверцы.
Тонкая, черноволосая девушка в длинной юбке, кружевной по низу, выскальзывает с переднего сиденья, перелезает через ограждение и проворно спускается по поросшему первыми настырными одуванчиками откосу - к заправке и гаражам. Ее гибкий, будто вырезанный из тонкой черной бумаги силуэт, кажется, несет вперед благосклонным ветром. Туда, где, еще пока не снесенная, доживает последние дни стайка покосившихся деревянных хибарок. На заборе сушится ветхий матрасишко, гнилые доски и обломки кирпичей валяются повсюду, как придется. И отчетливо чувствуется разлитый в воздухе над холодными трубами кочевой дух, привкус непостоянства и неопрятности. Самый близкий к дороге дом полностью разрушен, только остатки закопченной печки чернеют в темноте, будто больной, сколотый зуб. Валяются обрывки грязного тряпья и прочий не прихваченный хлам. Нога девушки неловко оступается, уткнувшись носком в дно старого дырявого ковшика, раздается хныкающий хруст сухих веток. Не жалея юбки, девушка опускается на колени возле печки и, торопливо оглядевшись, принимается нашептывать.
Не проходит и нескольких минут, как из черного провала печи изнутри ей в ответ доносится шепот. Шепот спрашивает, а девушка отвечает. И наконец, горячий, уверенный порыв ветра бросает самый главный, самый желанный ответ ей в лицо, откинув длинные пряди назад. Сама она, тоненькая и хрупкая, едва удерживается, чтобы не упасть. На мгновение мир замирает. Протяжно стонет старое, наполовину грнилое дерево в темноте. И вот снова громко и отчетливо слышны лишь самые обычные городские звуки - гудки машин, рев двигателей на трассе, гул потревоженных сигнализаций. Разве что в одной из хибарок тихонько, жалобно хнычет ребенок. 
     «О, боль в моей голове,
     Отец всего зла,
     Посмотри на меня!
     От тебя мне очень больно.
     Не оставайся во мне!
     Уходи, уходи домой,
     Уходи к дьяволу.
     Иди, иди Прочь!
     Кто переступит мою тень,
     У того пусть и будут боли.»

Дуи (два)
Вас будет трое. И назовут вас тем, что Никак Невозможно Уладить.
Эта странная фраза, возникшая сама собой откуда-то из самой глубины сна, будит Аню, заставляет всхлипнуть в угол подушки, приподняться на локте над смятой цветочной простыней. Она едва протирает глаза, как тут же, будто все гораздо лучше знающее, чем она сама, радостно екает сердце – сегодня! Сердце бежит далеко впереди, вприпрыжку, с охапкой надутых воздушных шариков, в разноцветном именинном колпачке, несется вприпрыжку и счастливо ухает, будто свихнувшаяся сова.
-Анечка, - деликатнейший стук в дверь. – Чтоб нам всем такой день, как твой.
Это бабушка Муза. Дверь тихонько скрипит. В проеме один черный музин глаз - испуганной галки – блестит над длинным носом.
- Нюрка! - громкий, бесцеремонный окрик с кухни.
Сталинка с громадными потолками отражает голос второй бабушки – Зины.
Будто в саванне кто-то долгое время безуспешно охотится на трубящего слона.
Сильно пахнет жареным. Неужели бабушка Зина что-то стряпает в такую рань?
В такой день?
- Подымайся, мужа проспишь! Музочка Моисеевна, вам со свининкой пирожок?
Обреченно-расстроенное шипенье Музы под дверью.
«Тот кричит, кого не слушают».
И надрывный вопль в ответ.
- Так вот чтобы да так нет!
Утро начинается со старческих перебранок. Под привычное журчание и грохот бабушкиных голосов (свихнувшийся оркестр) Аня зевает. Потягивается сладко.
«Чтобы твой любимый был всегда с тобой, зара, возьми кусочек его одежды - отрежь от дикло, белья, рубашки или майки. На этом кусочке напиши его и твое имя и обведи их сердцем. Не ленись, хитана, вышей имена и сердце, думай при каждом стежке, как хорошо вам будет вместе. Имена пиши зелёным цветом, а сердце красным. Сверни лоскут по длине в тонкий плотный валик, завяжи его узлом посредине и сделай по одному узлу на каждом конце. У тебя получится три узла, джаелл, завязывай средний узел и говори вслух его и своё имя. Завязывай узел на одном конце, говори своё. Завязывай узел на другом конце, говори его имя.
   Носи этот кусок ткани на своём теле три дня под бельём. Потом отдай ткань своему любимому и поцелуй его. Он должен всегда носить этот лоскут. Тогда не забудет тебя. Всегда будешь в его мыслях, лулуди, как и ты в моих.»
Утро улыбается Ане блаженной солнечной ухмылкой, забавляющейся игрой с оконным стеклом, зеркалом, сережкой, забытой на комоде. Светлая зелень просится к ней в свидетельницы. Аня босяком, с нечищеными зубами шлепает на кухню. Глядя в высоченный потолок, жует пирожки с капустой. И вдруг замирает. Не слышно привычного песьего запаха, нет возни, лая или приветственных утренних поскуливаний.
«Так Пяткина, наверное, мама выгуливает.»
Эта мысль ее немного успокаивает.
Бабушка Муза гладит внучку по щеке:
«Невеста».
Ладони шершавые, но филармонические пальцы - тонкие и длинные. Сердечные пальцы, думает Аня. Такими в древние времена наверняка заплетали очень тонкие косы или перебирали нежную ткань.
Мама возвращается из магазина с лимонами – оказывается, лимоны были ими с преступной небрежностью позабыты в последний момент. Папа в соседней комнате сражается с галстуком, проклиная зеркало. Является подруга Николаевна в нелепом голубом платье с глубоким вырезом, похожая в нем на смурфика-переростка. Свидетельница получает пирогов и деловито гонит невесту в комнату, чтобы приняться за прическу и макияж.
От Николаевны пахнет потом и жуткими, сладко-ядовитыми духами.
«Она будто гигантская, ходячая мухоловка, - думает Аня с ужасом. - Что, если все близкие так же чудовищно преобразятся в этот странный день – да так что и вовсе перестанут узнавать друг дружку?»
Николаевна пыхтит, будто всю жизнь только тем и занималась, что готовила невест к закланию.
Аня ведет себя послушно, позволяет то и дело ойкающей подруге втыкать в себя шпильки, заколки с розочками, булавки, поливать голову вонючим лаком и бог весть чем еще. Она одевается сноровисто, без капризов, после жареного натощак ее слегка мутит. Чем дальше, тем больше ее собственная голова кажется набитой свадебными кружевами и лентами. Такая надутая голова, по которой кто-нибудь однажды должен ударить палкой – и оттуда посыплются сокровища. Она, будто кукла, натужно поворачивает ею из стороны в сторону – цветы в волосах издевательски похрустывают. Будто заяц поселился в волосах и тихонько грызет хозяйскую капусту.
Папа не любит свой единственный костюм, но сегодня терпеливо несет его на теле из комнаты в комнату, как будто зверек, сменивший шкуру. Оказалось, что шкура чужая или не по размеру. И ему неловко, и всем вокруг. С чего бы это мы все вдруг так изменились? Скованность чувствуется в воздухе.
«Скорее бы это кончилось», вздыхает Аня.
Мама в жизни не носила каблуков – к вечеру она будет без ног. Ради нее все преобразились. Ане неловко. Муза почти попала кумачевой помадой в обе губы. Бабушка Зина не переставая адски напевать, зачем-то судорожно ищет коробку с новогодними игрушками.
Все как во сне.
Николаевна, завершив с цветами в прическе, хватается за тушь. Глаза ее лихорадочно блестят. Аня твердой рукой отбирает у нее косметику – я сама! Николаевна с облегчением смывается в коридор встречать двух других пришедших подружек. Спустя несколько минут они все вместе, галдя и отпуская шуточки, расправляют необъятное анино платье, находят распустившуюся петлю, отколовшуюся стразу. Срочно что-то шьется, прикрепляется.
В полусознательном состоянии, подвешенная между прошлым и будущим, Аня получает в руки букет. Герберы, ромашки, хризантемы.
Вот гудит машина, снизу раздается гогот, возня, свист, ржание, вопли – кто-то упал. Все убегают на улицу и оставляют невесту одну, наедине с неприбранной комнатой. Она едва успевает прикрыть постель пледом. Или это сделала хозяйственная Николаевна? Все перепуталось в голове.
Аня сидит перед зеркалом, напряженно вглядываясь в свое лицо. Кто это там, напротив? Зеркало затягивает туманом. Или это у нее просто кружится голова?
Где же Пяткин? Куда дели Пяткина? Может, отдали на время, сбыли с рук, чтобы пес не путался, не мешался под ногами? Не грыз гостевые туфли, не кидался лизать руки?
И как досадно – с утра минутки не было с Антоном созвониться, поговорить. Интересно, как он там? Держится? Наверное, ему тоже страшно. Еще бы. Все суета. Зачем она?
Выкуп этот. Бред, а не традиция.
«А захочешь приманить удачу и деньги, ратори, испеки Счастливый хлеб.
В муку (тело) положи дрожжи (бессмертный дух), яйцо (откровение), воду (чистота и вечность), сахар (сладкая жизнь), чеснок (охрана от зла), соль (изгнание зла), оливковое масло (цельность), перец (очищение), мед (любовь и взаимопонимание). Испеки этот хлеб в ночь — после заката до рассвета. Если хоть один лучик солнца попадет в тесто или упадет на хлеб, он пропадет, станет негодным, потеряет силу. Утром, с первыми лучами солнца, отнеси хлеб на перекресток, разломи на части и разбросай вокруг себя. Смотри, щанита, ни за что не ешь его, как бы ни хотелось!»

У них всего-то-навсего второй этаж – так что выкупают недолго. Аня в своей комнате решает пока скинуть жутко неудобные туфли и потирает вспотевшие ступни. За дверью уже слышны громкие радостные крики бабушки Зины, которая наверняка сейчас хлопает своей огромной ручищей свидетеля с белым цветком в кармашке по плечу и желает ему чего-нибудь непечатного.
Аня закрывает глаза.
   «От зубной боли носи на шее лапку ежа. Чтоб унять боль, пососи эту лапку.»
Наконец, розовощекая Николаевна с растрепавшимся депардье, то есть декольте, едва держа себя в руках от возбуждения, деловитой трусцой влетает в комнату, торопливо целует подругу в висок и тащит ее за руку к двери. Аня сворачивает по пути коробку с мелочью с тумбочки. Та падает на пол с противным стуком, который звенит в ушах. Зацепляется подолом за щербинку в деревянном косяке. Снова затяжка на платье. Отлетела пришитая страза.
Но вот и невеста - у темного проема двери. Сердце колышется, силуэты расплываются. Какая-то дурацкая песня летит ей в лицо, будто пахнущая пошлыми духами шаль. Кричалка? Вопилка? Пыхтелка? Сопелка? Воздух качается, как фата поверх глаз, анины зрачки наверное уже давным-давно превратились в стразы. А ресницы – в лепестки бумажных цветов. Голова кружится.
Широколицый высокий парень – крупный, будто гризли на картинках, где эти самые гризли возносятся над кем-нибудь ничтожным и испуганным с поднятыми лапами. Он тоже возвышается над всеми остальными. В черном костюме, впереди других. Он и есть другой, у него сегодня и день не такой, как у всех, ему можно. Прямо перед дверью, прямо перед ней. Улыбается широко и немного сконфужено, но держится молодцом. На висках бусинки пота, стразики новой жизни. День сегодня будет долгий, мучительный и жаркий.

Драго (дорогой)
- А где Антон? – лепечет Аня, беспомощно оборачиваясь на подталкивающую ее, клокочущую, будто комнатный вулкан, пыхтящую от возбуждения Николаевну.
Мама счастливая. Блестящая лямочка съехала с одного плеча. Мама держит какие-то нелепые плакаты, ленты, мишуру, бумажки. Все это вдруг валится у нее из рук.
- Где Антон? – упирается Аня.
И понимает, что ой зря она все-таки еще раньше не спросила про Пяткина.
И не позвонила жениху. Не хотелось его дергать.
«Возьмет да сбежит хлюпик-то твой!» - пугала ее с вечера Зина.
- Какой Антон? – улыбка сползает у гризли с лица.
«А у вас жених, а у нас невеста!» - пьяным дискантом орет кто-то с нижней площадки.
Раздаются смех, крики, кажется, разбилась бутылка, невнятный шум.
Бабушка Муза с конфузливой улыбкой мнется у соседской двери с чьей-то кепкой в руках. К ее плечу прислонился не совсем трезвый незнакомец.
Зачем это все? – думает Аня. Где он? Кто это стоит вот здесь, передо мной? Кто эти люди?
ГДЕ ОН?
«Хочешь быть любимой, мача, найди тринадцать белых камешков. Лучше всего подобрать их по дороге, когда куда-то пойдешь. Не хочешь подбирать все сразу, накопи. В первую пятницу после новой луны разложи камешки на земле в форме сердца. Ляг, чтобы твое сердце было над камешками. Закрой глаза и думай о своем любимом. Представь себе его. Потом сядь и выложи из камешков первые буквы его имени и фамилии.
   Снова ляг на землю, прижмись сердцем к камешкам. Подумай о себе, о своих чувствах к нему. Поднимись, собери камешки и завяжи их в тряпичный узелок. Носи его с собой до полнолуния. К тому времени человек, о котором ты мечтаешь, должен тебя заметить.
И помни - Со мангэ тэ КЭРАВ! (я люблю тебя)»
   
Трин (три)
- Где Пяткин, бабушки? Пяткин, а? Почему, скажите мне, тут нет Пяткина?
Анино лицо растягивается в гримасе – все в ней готово сейчас заплакать.
- Ну, вот, приехали, - бабушка Зина стягивает с головы зеленый парик из дождика. – нашла что вспомнить.
- Вы-таки своими криками сделали девочке нервы, - шипит Муза, тиская кепку.
- От счастья! Конечно! Это она от счастья – громко, натужно хохочет бабушка Зина и толкает в бок жениха.
Тот ошалело покачивается.
- Аня? – робко зовет он. – Ты что, Аня? Пойдем. Выкуп же.
И неуверенно оглядывается.
- В ЗАГС пошли? Там время, все такое. И потом…
- А где Антон? Что с Антоном? Антон уже там? Нет, вы наверное ошиблись, это какая-то другая свадьба, не ваша. Мама, да где же Пяткин? Куда дели моего пса, в конце концов? Где он? И это все какая-то дурость. Я не могу. Извините. Я никуда не пойду. Ни сейчас, ни потом. Вы извините, но я ведь вас не знаю. Какой может быть ЗАГС, согласитесь? Пусть придет Антон. Я жду Антона.
Как-то сразу всем делается тесно. Не хватает воздуха. Дурацкое платье, неудобное, всюду жмет, жаркое, как проволока, впивается кругом. Как вообще в нем люди ходят? Двух шагов не сделать. Вот вешаться в таком в самый раз.
Аня одну за другой отшвыривает туфли, бежит в комнату, что-то задев по дороге из мелкой мебели, задыхаясь, хватает со стола телефон.
Вот он, «любимый» - и фотография того, в проеме – гризли в черном костюме.
Она срывает цветы с головы. Заколка катится под тумбочку.
Так, так, сейчас, спокойно, он должен быть тут. Не сошла же я с ума.
Кати, Зина, Воронковы, Аркашик, Алла, Ася Владимировна… Абрамчик. Антона в телефоне нет.
- Анька, это что, нервный срыв? – восторженно всплескивает руками Николаевна, вкатываясь в спальню. – Слушай, там твои волнуются. Столовка оплаченная и все такое. Фотограф жалуется, что не успел тебя снять. Выйди, а? Муза раскачивается и хнычет:
«Какое "доброе утро" - такой и "добрый день".
Мама корвалол вынесла. Все понимают, страшно жениться-то. Но куда деваться. Надо…. А?
Аня выталкивает подругу и захлопывает дверь. Стянуть платье. Это все какая-то ошибка. Рукав трещит, боковина рвется. К черту цирк. На колесиках. Курочка по зернышку. Тьфу.
И вдруг она останавливается. Воздух в комнате, ведь и правда, совершенно не пахнет псиной. И нет, нет, нет. Безо всяких сомнений – подстилки Пяткина не наблюдается в углу, возле книжного, там, где он любил спать, уткнувшись мокрой, холодной «чуйкой» в собственный жесткий, щетинистый хвост. Сожрав перед этим нижнюю полку с полным собранием сочинений Пушкина.
- Нюрка! А ну вылазь к мужу! Думаешь, он там долго в дверях стоять будет? Ты чего куролесишь?
- Деточка, может вызвать врача? Что с тобой?
- И ведь почти всего Пушкина съел, подлец. Цыгане шумною толпой…, - прошептала Аня. – На кусочки. Кусочечки.
Муза всегда говорила про Пяткина:
«Ты уже или будь собакой, или свиньей.»
Запереться бы в душе. Расставив правильно ударение в последнем слове.
«Если ты влюбилась в женатого, гили, то в полную луну дай ему белый камешек, взятый из реки или ручья. Но перед тем целую луну носи его у себя на груди в маленьком шёлковом мешочке. Если ром (мужчина) после тебя тоже будет носить этот камень целую луну, то жена от него уйдёт, и он станет только твоим, годявир, как я твоя навсегда.»

Стор (четыре)
- Вы извините, все считают, у меня с головой что-то. Доктор приходил, сказал лежать горизонтально. Я и лежу теперь целый день, на мокрой подушке, слезы считаю. Ничего не могу понять. Только вижу, что всех подвела. Гостям даже не знаю, что мама наплела. В столовой, говорят, столько еды было. Все раздать пришлось. Но я, правда, вас не знаю. Что-то случилось, а вот что? Что-то такое странное со мной одной. Я не помню, чтобы мы с вами даже виделись когда-нибудь.
- Анька.
- Нет, простите, Игорь, я ведь должна объяснить. Вы трубку не брали, я ревела. Хорошо, что дозвонилась. Я знаю точно – я не виновата в том, что со мной что-то не так. Потому что я все четко помню, каждый наш день с Антоном. Мы очень любим друг друга. Мы с ним должны были пожениться. Понимаете? С ним, а не с вами. И тут вы. Вдруг. К чему? Почему? Я хочу понять. Простите! Я же не выдумала его.
- Так ты и правда прям ничего-ничего не помнишь? Правда? Или издеваешься? Думаешь, мне легко? С ума сойти. Что люди скажут, подумала? Обо мне подумала?
«А, камло! Сыр тэрэ дела? (как твои дела?) Если у тебя родинка на ступне – справа – будешь вечно бежать, ехать, любить странствия. Если родинка на ступне левой – будешь бояться путешествий, как огня.»
- Вы меня простите, я понимаю, вы наверное, теперь со мной не захотите больше общаться. Ясное дело, кто бы захотел. Но скажите, пожалуйста, как так может быть? А? Я ведь точно помню все детали. Мы с Антоном собирались… Даже дух захватывает. У нас были планы. Свои. Я даже рассказать не могу. Например, поехать в Черногорию с рюкзаками, на море, снять домик. Конечное, главный план у нас был – сбежать прямо со свадьбы. Смешно, правда? Я сначала так испугалась, подумала, вдруг, он и правда, сбежал, меня не дождался. Он в общем-то довольно робкий, не любит всяких сборищ. Что теперь с этим делать?
- Ну все, знаешь… Изводи кого другого. Если найдешь.
- Нет, нет, не отключайтесь, я очень прошу. Скажите мне, скажите, как мы… Как мы познакомились? Когда? Я не специально. Доктор сказал, важно восстановить реальную жизнь, не вымышленную. А то я типа теперь вроде как потерявшая память и заменившая ее чем-то придуманным. Меня в больницу положат, будут уколы колоть, а я, быть может, так и не узнаю, из-за чего. Не пойму, почему? Это жестоко!
Глубокий вздох.
- И этого не помнишь? Как мы встретились? Правда?
Аня исступленно мычит в трубку.
- 3 июля. На концерте в «Рокки». Ты стояла и плакала. А музыка была очень веселая. Смысл было плакать? Стояла одна, у стены. Я спросил, что случилось у такой красивой девушки. А ты сказала… Ну?
- Я не знаю, клянусь вам!
«Если вдруг сильно кровь пошла, скажи:
     «Немой сидел на холме;
     С немым ребёнком на руках.
     Немым назывался холм,
     Немым назывался ребёнок.
     Святой немой,
     Исцели эту рану!»
- А ты сказала, что твоя собака вчера умерла. Ее машина во дворе сбила. Ты знаешь, я понимаю, мало ли что может с человеком случиться. Ты не думай, что я черствый такой, хотя у меня тоже нервы. Но я-то в своих чувствах уверен. Если ты нет, могла бы так и сказать, не надо было торопиться. Всяко лучше, чем так. Позор на весь город.
- Я не знаю, что еще.. Что еще сказать, я очень сожалею, но…
- В общем, если вспомнишь меня…
- Стойте! Стойте! Алло. Вот черт.
Аня морщится и потирает вспотевший лоб. Тупо глядит на потемневший экран телефона.
Стоп.
Стоп.
И еще раз стоп.
Дело прошлое. Но ведь все было не так! Совсем не так! Она даже подпрыгивает на диване.
«Я не была в «Рокки» 3 июля! Я не могла там быть! А не была, потому что Пяткин, Пяткин съел билет! Он его сожрал! Он вообще все жрал, скотина! Он мой кед сточил почти целиком! Он съел билет, потому что я положила его на тумбочку, я забыла, что все надо от этой годзиллы прятать. Я вообще обо всем на свете забыла! Пока мы с Антоном в тот вечер чай пили… Мы познакомились с ним в тот вечер и пошли ко мне пить чай.
- Мы пили чай, понимаешь?! – говорит Аня подушке и тыкает в нее кулаком. Отшвыривает телефон.
- Проговорили чертову уйму не пойми сколько часов, минут, секунд, И нам не хотелось расставаться. Понимаешь?
«А если у тебя болит голова, бахт, положи локон своих волос под камень, повернись к нему спиной и быстро отойди, каждый раз на девятый шаг повторяй «шерро шукар».
Бабушка муза говорит так:
«От сумасшедших гусей - сумасшедшие шкварки».

Джук (собака)
Аня:
Когда мне бабушки, мама и папа, словом все, даже Николаевна, сказали, что Пяткина прошлым летом машина сбила, я подумала, что в какую-то другую жизнь попала.
     «О боль, с глаз перейди в воду,
     Перейди в воду, перейди в траву,
     Перейди в землю. Иди к Земному Духу.
     Там твой дом, туда иди и радуйся».

Панч (пять)
Аня:
«Я твердо знала, что такого не было.
Никак не мог Пяткин пропасть. Погибнуть под машиной. Потому что Пяткина героически спас Антон. Прямо-таки вытащил из-под колес. Вроде бы эта злосчастная машина (чтоб ей сгореть) ехала неспешно… Но если бы не Антон, который неспешно вошел во двор через арку, если бы он тогда не свистнул... Так, что даже у меня челюсть отпала. А телефон на землю улетел – рука дрогнула.»
2 июля. Вечер. Аня выгуливат Пяткина в своем дворе – сталинка буквой G, узкая арка прохода-проезда. Бесцветная машина мирно пасется возле подъезда, потом стартует, делает круг. Аня говорит по телефону – она на машину внимания не обращает. Зато Пяткину как раз очень даже есть до машины дело. В какой-то момент он несется за мячиком прямо ей наперерез. Антон в то время как раз заходит во двор. Увидев пса, быстро понимает, что к чему. Свистит так резко и сильно, что пес застывает, замирает на месте, удивляется, уставившись на незнакомца. Недоуменный взгляд, наклон головы, уши опущены Робкое гав!
Гав!
Ну, а потом вечер продолжается. И вечер прекрасен. У Антона в этом же доме, оказывается, живет мама. Но пить чай они отправляются не к ней. Дома, вдобавок к билету, Пяткин сжирает еще и наполовину оторванную, висящую на ниточке пуговицу с его куртки, неосмотрительно брошенной в передней.
«Хочешь, чтобы волосы росли крепкими и длинными, гожи, ищи розмарин. Горсть сушёного розмарина опусти в кипяток и вари 5 минут. Когда остынет, втирай в голову при свете растущей луны. Говори при этом:
     «Те дел амен о гуло
     Дел эг месчибо па омара чорибо».
(«Да подаст нам Бог лекарство от наших недугов»).

Никон (никто)
Аня листает своих друзей в ФБ – нет Антона.
Что-то случилось, и кто-то будто стер его.
Но ведь стер-то только из ее жизни? Не стер же он Антона совсем?
Думай, Аня, думай.
ФБ – вещь что надо. Там есть все. Бросается в глаза одна важная деталь – благосостояние котэ растет. Находится наконец-то и ее Антон Седов. Прорва Седовых Антонов. Аня с облегчением выдыхает. «Ты никакой как все».
Аня кидается писать сообщение.
«Привет»
«Привет. Я тебя знаю?»
«Ох. Если ты спрашиваешь – то наверняка… боюсь, что нет. Это сложный вопрос. Но я тебя знаю очень хорошо.»
«И что ты знаешь обо мне?»
«Ненавидишь оливки. Спишь в пижаме. Над кроватью – акварель, детская, твоя. Там нарисован тролль, который умеет показывать фокусы». Ты работаешь в банке, хотя всю жизнь мечтал о своем собственном яхт-клубе. Еще?»
«Кто ты такая?»
«Надо встретиться, Антон. Это очень важно. Пожалуйста».
«А что случилось?»
«Давай при встрече? Могу я тебе позвонить?»
«Ты знаешь мой телефон?»
«Каждую циферку наизусть. И еще он у тебя древний, как диплодок, с кнопками. Его зовут Прокопич. Смешно, правда? Никогда раньше не встречала человека, который бы дал имя своему телефону. Ты держишь его из вредности. Не покупаешь новый. Ты вообще довольно странный. Ну, скажем так, с фишечками. Олдскульный такой. И еще ты хозяин фотика пленочного, старого Зенита. Но у тебя проблемы с определением расстояния до объекта. Например…
«… я всегда получалась у тебя немного расплывчатой, как будто бы тонула в мутной воде,» - хочется дописать Ане.
«Когда? Где? И хорошо бы до того времени понять, что тебе нужно.»
«Если бы ты знал, как тяжело это слышать от тебя…»
«Хочешь женские чары иметь, чтобы все завидовали, а, донка? Купи на растущей Луне хлопковые нитки семи цветов: красный, желтый, зеленый, оранжевый, фиолетовый, голубой, синий. В полнолуние сплети косу из этих ниток, сядь прямо под луной. Будь голой, чтобы свет Луны попадал на тело. Обратись к Великой Матери-цыганке: Серебряная Гаэна (богиня Луны), услышь мою просьбу». Завяжи узел с одной стороны косички. «Прекрасная Гаэна, посмотри на меня» - узел с другой стороны. «Исполни мою просьбу, Великая Мать - одари красотою и здоровьем, любовными чарами надели» - завяжи узел на поясе.
Косичку из ниток не снимай до следующего полнолуния, даже купайся в ней. В следующее полнолуние сними и спрячь. Так делай раз в год, чавви, и не будет тебе от мужчин отбоя.»

Шов (шесть)
А если болит ухо у тебя, моя зора, положи под язык белую косточку.»
Что же делать? Что делать с тем, с чем ничего поделать не можешь? И свербит, и плачет внутри, и царапает коготками кожу.
 «Ки шан и Романы,
     Адой сан и човхани,
     Куда идут цыгане,
     там есть и ведьмы».
Аня входит в кафе осторожно. Антон сидит у окна, беспечно болтая ногой и изучая меню. Знакомое, родное лицо, узкий лоб, ямочка на одной щеке, когда улыбается. Он хмурится, слегка изможденно, темные круги под глазами – много работы, мало сна. Она как будто боится спугнуть его.
«Аня, Аня, - шепчет она, - а ведь ты могла бы рассказать ему еще очень много странных вещей – что его мама душу готова продать за кусочек манго и зимовала в этом году в Муйне. Что она очень боялась ехать, но потом возвращаться не хотела. Плакала, так не любит холод.» Мама? Наверняка, и она тоже не вспомнит. Ане страшно. Потому что теперь, в этой ее новой жизни в ФБ Антон на фото не один. С ним в обнимку черноглазая красавица – каце, лачи, раджи, шукар. Ягори, личико милое, скуластенькое, лоб высокий гордый, лапки хваткие.
Где же мы разминулись, любовь моя? Что развело нас? Куда подул тот ветер, что унес тебя?
- Как зовут твою девушку, Антон?
- Рада.
- Рада.
- Это значит радость.
«Если хочешь узнать, сглазили ребёнка или нет, принеси его к реке или ручью. Держи над водой, поднести ближе лицом к воде. Говори:
«Вода, вода, спеши! 
Посмотри вверх, посмотри вниз. 
Пусть столько воды попадёт в глаз, 
Сколько было посмотрено на тебя. 
Пусть он сейчас погибнет».
Если вода зажурчит громче, то это значит, что ребёнка сглазили. 
Если поток останется таким же, как раньше, то всё хорошо и ребёнок твой в безопасности.» 

«А знаешь, Антон, ведь я беременная.»
Аня снова и снова произносит это про себя, давясь слезами. Или имбирным чаем? Сколько ей еще с самой собой беседовать? Это очень трудно. Смотрит в его приветливое, чуть женственное лицо, закусив губу. Николаевна говорила
«Слащавый он, этот твой Антошик. Ему бы фигуру получше да на подиум, бедрышками крутить».
Николаевне самой бедрышками покрутить не мешало бы.
И все-таки теперь, когда есть Рада, важно не проговориться.
«Я не успела тебе об этом сказать. Сама не знала. Я бы не стала молчать, поверь. Сказала бы все, как есть, до свадьбы. Только пару дней назад тест сделала, заподозрила кое-что…»
«Я ведь беременная, Антон!»
Но нельзя сказать так. В лоб. Нельзя. Молчи, молчи, молчи.
Господи, да что же со мной?
Что с нами со всеми вдруг случилось?

«Острый цыганский суп
Возьми шмоть свинины, три крупных помидора, по стручку красного, зеленого и желтого сладкого перца, две больших луковицы. Никогда не жалей лука, папуша! Целую головку чеснока, несколько кусков копченого сала, горсть жира, соль, кайенский перец, стакан красного вина, пару сухих красных перца чили, две полные горсти красной фасоли, ложку сахара с горкой, пучок пряной рубленой зелени, что найдешь - базилик, ореган, тимьян.
Не бойся мяса, чирикли, нарежь его тонкими полосками или кубиками. Помидоры помой, ошпарь кипятком, очисти от кожи, нарежь кубиками. Перец разрежь пополам, убери зерна, вымой и нарежь соломкой. Лук очисти и нарежь так же, как перцы. Чеснок очисти и порежь. Сало нарежь мелкими кубиками.
В кастрюле разогрей жир и обжарь мясо со всех сторон. Положи сало, лук и перец. Мешай, как будто танцуешь. Добавь чеснок, соль и кайенский перец. Залей вином и нарежь в кастрюлю очищенный перец чили.
Добавь кубики помидор, откинь на дуршлаг фасоль, положи сахар и пряную зелень. Залей водой. На слабом огне туши, пока не приготовится. А когда готово будет, сама поймешь по запаху. Этот запах с другого конца земли к твоему столу кого хочешь приведет.»
 
Ило (сердце)
«Когда болит горло, приготовь терновый сироп. Дык! (смотри) Спелые терновые ягоды отдели от черешков и листьев, выложи слоями в банку – слой ягод, слой сахара. Банку закрой крышкой и оставь в тёмном месте на три недели. Ягоды сморщатся и опустятся на дно банки. Сироп слей и храни отдельно. Пей чайную ложку несколько раз в день. Горло пройдет, моя рада.»
Рада:
«Меня ведь сперва Ирой назвали. Я в детдоме выросла. На горшке сидела, кудрявая, одни глаза торчат, уши вразлет. Фотка такая была. Я ее сожгла. А потом имя поменяла. Потому что сердце мое знает лучше меня самой, что я не романо рат. Я черная кровь. Настоящая цыганка.
Кем меня только не обзывали – и грузинкой, и татаркой, и лезгинкой.
Но моя мами (бабушка), которой уже на свете нет, до сих пор со мной говорит. Я чувствую это, потому что мое сердце знает лучше меня. Она говорит с моим сердцем. Мами дает мне советы. Как настоящей цыганкой быть.
Да, я черная кровь. И то, что шувани пришла ко мне, когда я позвала, значит - так и есть.
Она пришла ночью. Было тепло, красиво, как в моих мечтах, поэтому мои мечты сбылись. Я стала такой счастливой. Шувани, она помогла мне, очень помогла.
Я смелая, в детдоме с крыши три раза прыгала, пять раз убегала. Но сама не сумела бы сделать того, что она сделала, такая сильная.
Чачо! (правда)

Хотчи-витчи (еж)
«Лучший крем для лица – свежая сперма красивого цыгана. Ты же хочешь быть красивой, ляля? А, шукар? Следи только, чтобы она не попала в глаза – не ослепнешь, нет, но всю твою красоту как водой смоет!»

Пхабай (яблоко)
- Рада? Шутишь?
Николаевна криво ухмыляется и пускает дым в потолок комнаты.
- Знаешь притчу о застрявшем цыганенке? – когда эта женщина курит, хочется ее пристрелить.
Аня морщится, машет рукой перед лицом. Николаевна зловредно ухмыляется.
- Ну да, я эксперт по цыганским делам. Их сказки знаю хорошо.
Подруга покровительственно-понимающе улыбается сквозь вонючий дым, честно стараясь выпускать большую его часть в сторону окна.
- Это очень красивая и абсурдная история. Люблю такие.
- Где выкопала?
- Курсовую на втором курсе писала по этническому фольклору, помнишь? А, - махнула она рукой, - что ты там теперь помнишь!
Аня открывает рот, чтобы возразить, но послушно сглатывает возражения.
Бабушка Муза говорит так:
«Пусть совсем не случится то, что может случиться.»
- Давай, жги.
Николаевна наконец-то гасит окурок и перемещает тело на диван. Подбирает ноги.
- Однажды ночью разыгралась непогода. Ураган, ветер, все дела. И один безголовый цыганенок из табора, что неподалеку от деревни стоял, решил, что самое время пойти яблоки тырить. Может, он проголодался так, что совсем страх потерял, не знаю. Залез на яблоню, хозяйскую, естественно, ободрал ее. Ну что ж, ему не привыкать. И вдруг трах-бах, гром, гроза, сверху валится ветка. И эта ветка, значит, придавила его. Поперек.
- Кошмар, - мрачно заключает Аня, глядя в потолок. – Хорошо хоть не по голове.
- Все свои яблоки он растерял, само собой, вздохнуть еле может, и давай орать. Помоги, шувани, помоги!
- Шувани? Это кто это?
- Ну…, - мнется Николаевна. – У цыган это что-то вроде колдуньи. Но не злой, а такой полезной, нужной, домашней, что ли. Гадает, лечит, помогает советами. В каждом таборе раньше, говорят, была своя шувани. Типа шамана что ли, только женщина. Теперь не знаю, врать не буду. Ни одного табора не встречала.
Николаевна отрывисто хохочет. Будто хрюкает крупный зверек.
- И не маму надо звать, а именно шувани какую-то?
Она пожимает плечами.
- Кто их, цыган, разберет. Может, боялся, что мама наподдает. Вот, пришла, значит, к нему сквозь непогоду эта самая шувани, видит, да, застрял мальчик. Головой покачала и говорит. «Какой ты плохой, а? На дерево чужое влез.» А парень был или такой был упрямый, или испугался еще сильнее – шувани-то какая-то странная явилась, вроде как не их, а другая. А откуда ей другой-то тут взяться? В округе таборов кроме них, не стоит. В темноте лица не видно, один силуэт – вся черная, как будто обожженная огнем. И молния вокруг нее как крона. Бабах! Не ходит, а плывет, и воздух горячий стал. Решил он, что это мулло.
- Чего?
- Типа призрак. «Я не плохой цыган. Я хороший, - стал он с перепугу орать еще громче. – Я хороший!» «Какой ты хороший? Яблоки воровал.» Удивился мальчик, ведь их шувани никогда бы не сказала, что воровать плохо. Цыгане они и в Африке цыгане. Добыл яблок – молодец. Есть не просишь – вообще красавец! Мужик! И давай еще громче орать ей назло: «Я хороший, хороший». Может, думал, так прогонит призрак. Но дереву-то что, оно упало и лежит на нем – ни с места. «Признайся, что ты плохой, чавораалэ (мальчик), тогда отпущу». Но цыганенок – от страха ли или из упрямства так и орал «Хороший я, хороший!» Пока не охрип.
Николаевна замолкает.
«Дурные глаза видят тебя. 
Как и эта вода, пусть они исчезнут. 
Болезнь, уходи! 
Уходи из головы, 
Из груди, 
Из живота, 
Из ног, 
Из рук, : 
Пусть она уйдёт 
В дурной глаз!»
- Неужели во всей деревне никто не вышел, не освободил ребенка? Какое-то варварство!
- Не знаю, - подруга зевает устало, - может и вышел. Ничего об этом в притче не сказано.
Аня фыркает.
- Любишь ты всякую муть подушистее палочкой поковырять.
- Может потому и не вышел, что в цыганские разборки нормальному человеку лучше не встревать. Муза бы оценила.
Николаевна, довольная, пыхтит.
- Вроде как покайся, грешный? Тогда царствие небесное?
- Может, и так. А может, прежде чем кричать, загляни в себя, посмотри, что там. Какой ты. Может, ты себе сам помочь должен, а не какая-то шувани.
     «О боль, не будь такой сильной!
     Не приходи ко мне. Моя душа не твой дом.
     Я тебя совсем не люблю, держись подальше.
     Когда солома будет в ручье, уходи в воду».
- Крутая, наверное, вышла курсовая по фольклору.
- А то! – радуется Николаевна. – Ты бы знала, до чего в кельтских древних легендах дело доходило.

Яг (огонь)
«Хочешь быть счастливой, на свадьбе (бьяв) - заплати дьяволу, чтобы он не сглазил. Полыян? (поняла?) Положи в левую руку серебряную монету и держи её все время. Потом, когда ты с женихом уйдешь с этого места, как бы случайно урони монету на землю. Кто найдёт эту монету, будет наслаждаться семью годами счастья.»
Антон:
«Знаете, Аня, я насчет 2 июля точно не помню, но если вы про дом, где моя мама живет, то я там стараюсь часто бывать. Это же о прошлом лете речь? Дату не назову, но один случай странный был. Летом как раз. Иду я к маме после работы супчика поесть со сметанкой, сворачиваю с дороги, в арку собираюсь нырнуть. А в арке цыганка стоит. Думаю, вот засада, сейчас начнет приставать, И точно – только я глаза опустил, она заныла: «Ром, помоги, ром, помоги». Я не выдержал, говорю, что такое? А она – у меня там мальчик застрял! И за угол показывает. Думаю, ну елки-палки, а она так встала недвусмысленно, что как бы мне проход загораживает. Мальчик застрял? Давай, разводи кого другого! Ну, нет уж, бог с тобой, сама разбирайся, кто там у тебя застрял да где… Пойду-ка я от греха подальше, связываться еще, может ненормальная, сумасшедшая, оно мне надо? Обошел дом кругом, вспомнил, что неплохо было бы шоколадку маме к чаю прикупить, и завернул в магазин, знаете, там еще на перекрестке супермаркет, с красной вывеской?
Какой пес? Нет, не в курсе, вроде про несчастный случай в мамином дворе никто не говорил. А что, собаку сбили? Не помню такого, правда.
А что еще важного случилось 2 июля?»

«Для отворота возьми белую свечу, листок бумаги и ручку с черными чернилами.
Напиши на бумаге имя того, от кого желаешь избавиться. Зажги свечу и сожги на ней бумагу, представь себе, как навязчивый человек сломя голову убегает от тебя. Собери пепел и иди на склон холма. Высыпь пепел на тыльную сторону правой ладони. Говори:
«Ветер северный, ветер южный,
Ветер западный и восточный. 
Унесите его страсть к той, кто ее ожидает. 
Пусть он будет свободным в своих чувствах, 
Пусть полюбит того, кто этого желает.»
Подуй на пепел, пусть он летит по ветру.»

Дэвэл (бог)
«Если хочешь спастись от сглаза, чиргенори, иди к реке или ручью с чайником. Наполни его водой, ведя вверх по течению.
Брось в чайник семь кусков угля, семь пригоршней муки и семь долек чеснока. Чайник ставь на огонь и кипяти. Потом воду перемешай палкой с тремя ответвлениями и говори:
«Дурные глаза смотрят на меня, 
Пусть они тут погаснут 
И пусть семь воронов 
Вырвут дурные глаза! 
Дурные глаза смотрят на меня, 
Пусть они погаснут! 
Много пыли в глаза, 
Пусть они ослепнут! 
Дурные глаза смотрят на меня, 
Пусть они погаснут! 
Пусть они сгорят, пусть они сгорят 
В огне всего хорошего!»

Эфта (семь)
Антон:
«Мы с Радой встречаемся почти год. Как познакомились? Аня, ну у вас и вопросики! А зачем вам знать?
Ладно, ладно. Ну, я вам уже рассказывал, как пошел в магазин за шоколадкой. Передо мной девушка платила за покупки, ей не хватило там рублей 5, что ли, ерунда в общем. Попросила у меня карту скидочную. Карты не было, я просто 5 рублей заплатил за нее. Внешность, я еще отметил, такая необычная. Тоненькая девушка, смуглая, экзотичная. Меня зацепило. Она стала настаивать, чтобы мне потом эти деньги вернуть. Ну, я начал шутить, что мол, на телефон кинь или в фонтан выброси на хорошую погоду, вроде того. В итоге помог ей сумку с продуктами донести до машины, то да се. Разговорились. Оказалось, у нее своя турфирма. Тогда она только начинала свое дело, работала много. И так совпало, что у нас офисы были рядом. Что дальше? А что дальше? Стали на обед ходить вместе, потом эту историю с 5 рублями часто воспоминали. Она говорила, в детдоме выросла, родителей своих не знает. В жизни всего самой приходится добиваться. Уважаю таких. Сам я гм… Мне кажется, не такой уж сильный. Маму люблю, ха.
«Если найдешь на земле подкову, и она лежит концами к тебе, и гвозди смотрят вверх, то подери её, перекинь через левое плечо и сплюнь, после иди дальше. Если концы подковы направлены к тебе, а гвозди – вниз, то подбери подкову и повесь её на ветку дерева или на забор, чтобы из неё «вытекла» неудача; потом сплюнь и иди дальше. Если подкова лежит концами от тебя (при этом неважно, в какую сторону гвозди), это знак удачи. Подбери её и повесь на своей двери. Возьмёшь ты её с собой или нет – неважно, но в этот день тебе обязательно повезёт. Подкову нужно вешать концами вверх, чтобы удача из неё не выливалась».

Монуша (люди)
Рада:
«Ты меня не знаешь. А я тебя знаю. Откуда. Не спрашивай. Считай, рядом живу. Ты, сестра, во всем удачливей меня была. И парень тебе попался хороший. И такие вы счастливые были, а я завидовала. Смотрела, как ты к нему приходишь, думала, вот мне бы так. Славно. Ты знаешь или нет, не надо говорить, но страшнее цыганской зависти силы нет.
В ту ночь, накануне вашей свадьбы, как тебе сказать? Я очень сильно попросила о том, чтобы все стало по-другому. По-моему.
Ты счастливая целый год походила, теперь и я счастливая год хожу.
Мало ли я пережила и настрадалась? – спрашивала я саму себя. И небо, и землю. Шувани меня услышала. Она пришла ко мне и говорила со мной. Но в жизни всегда просто не бывает. Почему-то на прощанье шувани сказала так:
- Видишь две монеты, чаи?
И показала. Старые монеты, копченые, как на том свете побывали. У одной скол на краю.
- Это твой любимый и его любимая. Рано ли, поздно, а в кого-то из них молния попадет. В кого, не знаю. На монетах не написано.
От судьбы не убежишь. Мерипен – есть срок жизни у всех. Кого из нас Антон любил бы, если бы тебя помнил, не скажу, но за себя знаю - моя линия жизни длинная. Дай на твою погляжу? Почему не хочешь?
Так и тебе год счастья был, и мне, чего еще? А про Антона, про будущее его ничего сказать больше не могу. Ратти – кровь – дело тонкое. Везде тебя найдет, куда бы ты от нее ни бежала. Запомни, что сказала. Я тебе зла не желаю.
Не знаю, ты знаешь или нет, у цыган свой флаг есть. Зачем цыганам флаг, не скажу, но говорят, один раз собрались цыгане со всего мира и решили – пусть будет и у нас флаг. Там сверху синий цвет, это небо, снизу — зелень — означает траву, а посредине красное колесо — знак вечной дороги.
Так что не удивляйся, я иду и назад не смотрю.
А то, что ты все про него помнишь, получилось нечаянно. Так не должно было быть.
Твои волосы кхамалэ (солнечные), сумнакунэ (золотые), - такие приносят счастье. Если бы я с такими родилась, всю жизнь бы счастливой ходила. И родители мои были бы при мне. И может, сестры-братья. И бабушку мою живую еще бы увидела.
Я к тебе как к сестре, видишь, пхэн?
Не знаю, знаешь ты или нет, но это ребенок внутри тебя держит. Если бы не он, ты бы уже давно замуж вышла. За того, кто пришел за тобой. Как его зовут, Игорь, да? Видишь, цыганка все про тебя знает. Человек он хороший. Что еще надо? Разве я тебе плохого желала? Скажи, если так.
Нат (Нет).»
«А хочешь сильный отворот сделать – три ночи не спи.
Между полной луной и новой, на убывающей, разожги костер. Возьми сушеные листья вербены («голубиной травы»). Держи листья в руках и громко выкрикни имя - кто тебе докучает своими ухаживаниями. Брось листья в огонь, говори:
«Вот боль моя, 
Забери ее и исчезни. 
Теперь уходи, 
Прочь от меня беги»

На уджа! (не уходи)
«Не хочешь быть больше с кем-то, отрежь у него прядь волос и сожги при свете молодой Луны. До следующей молодой Луны вы расстанетесь.»

Тей, энин, деш (восемь, девять, десять)
Две монеты, вот как?
На одной скол.
Рада: «Да ты сама посмотри на его руку. Линия-то обрывается. Люди на лица привыкли смотреть, а настоящая цыганка всегда сначала на ладонь посмотрит.»
Нет. Нет. Нет.
Аня запирается в ванной.
Надевает свадебное платье.
Набирает воду.
Включает фен.
Бросает в воду.
Я не могу сказать о себе, что я хорошая. Потому что делала много нехороших вещей. Ну, не то, чтобы прям совсем плохих, а так, скажем так, с душком. И пока никто о них не знает, они и за плохие-то не совсем сойдут. Мелкая пакость, так, вроде? Но если уж совсем правде в глаза смотреть и не моргать, выходит, что… Я врала, хотела чужого и завидовала. Брала, что мне не принадлежит, желала зла и думала о смерти много раз.
Я плохая, шувани. Поможешь мне? Хоть я не цыганка, а ты все равно возьми и помоги мне.
Из двух монет только одна со сколом.
И неизвестно еще, чья. Неизвестно никому, чья плохая. Какая из двух.
Но моему любимому со сколом не достанется. Не может такому хорошему мальчику с таким славным лицом, словно специально он для свадебной фотки родился, достаться по жизни монета со сколом.
Только не ему.
Аня ложится в воду. Закрывает глза.
Бабушка Муза говорит так:
«Яму не заполнить землей, из неё же вырытой.»

Дадывэс (сегодня)
Снится Ане, что она карабкается по склизким, холодным камням, то и дело оскальзывается, теряет равновесие, почти падает, потому что не за что уцепиться, руки скользят, ноги теряют опору.
Аня открывает глаза. Пяткин издает утробный звук – хозяйка проснулась! Пес доволен, что своего добился. Сейчас они пойдут гулять. Гав!
Он усиленно лижет анины руки.
- Деточка, - бабушка Муза тихонько скребет длинными задубелыми ноготками по крашенной двери, - пора!
Бабушка Муза говорит так:
«Все на свете кончается плачем.»
- Нюрка! – грохочет бабушка Зина, эхо звонким рикошетом отлетает от пуленепробиваемых сталинских стен.
Колышутся висюльки на люстре.
– Утро красит! Нежным цветом! Пироги и все вокруг! Мужа проспишь! Мои глааааазки как коляяяяски, только не катаются! – вопит бабушка Зина, шмякая пироги в кастрюлю.
Слышно за дверью, как Муза потихоньку начинает в возмущении журчать. Будто бы не сразу, нехотя, заводится не очень исправная, старая кофеварка.
- Если бы из криков можно было построить дом, так лучший строитель - осел.
Начинается перебранка. Муза, чей побитый интеллект всегда первым заползает в нору зализывать раны, в обнимку с корвалолом, запирается в дальней комнате с книжками.
Аня зевает и потягивается. Сердце радостно екает. Сегодня! Аня приподнимается на локте. Вглядывается. Солнце бьет в окошко с размаху – и это с самого-то утра! Она трет глаза.
Пяткин громко, подбадривающе урчит. Или рычит? Гав! Хвост ходит ходуном туда-сюда, туда-сюда. Это чистая, неразбавленная Радость! Эй! Пора гулять! Тянет за край одеяла.
Гав!
Аня, наоборот, тянет на себя.
Это занимательная игра, и пес готов заниматься ею вечно.
«Если кровь друг потечет из носа, стань лицом на восток, подними руки, прокричи свое имя и еще: «Стой, кровь! Стой!»
Аня вдруг замирает, увидев, что косметика с тумбочки сметена на пол. Фиолетовыми тенями усыпан ковер. Цветы для прически, обслюнявленные, разметаны по комнате.
- Фу, - вопит Аня, - бесстыжее существо. Что ты наделал, изверг?
Бесцеремонная и не ведающая стыда бабушка Зина называет Пяткина помесью кабана и крокодила.
Гав!
Пес начинает истерически носиться по комнате кругами, громко лая и размахивая ушами.
Под столом, у батареи жалобным трупом валяется изжеванное, мятое свадебное платье. Один рукав у него полностью отъеден.

Кадякэ (так)
Бабушка Муза говорит так:
«На черной земле растет белый хлеб.»